Первым вопросом власти можно поставить: кто отдает приказы? Иначе, навязывает свою волю, что, собственно, и есть власть.

Вторым: кто выгодополучатель. Как выгодополучатель связан с властью и от чего именно он получает выгоду — например, от собственно власти или от паразитирования на власти.

Власть — это система и порядок отношений. Можно даже сказать, что алгоритм отношений; во всяком случае, в системе и порядке отношений алгоритмы просматриваются.

Пример:

Стадия 1. Есть король, он навязывает свою волю, и он выгодополучатель.

Стадия 2. Король написал программу, которая за него управляет его страной — отдает приказы. Но король по-прежнему выгодополучатель.

Стадия 3. Король умер, но программа по-прежнему отдает приказы.

Получается, что власть может быть и субъектом, и объектом. Программа отдает приказы, но она не субъект, она — объект. Традиционно объект власти — это то, над чем властвуют. Поэтому придется ввести термин «властвующий объект». Во «властвующий объект» могут входить и программы, и институты, и люди, в головах которых программы прописаны, и через которых программы выполняются. Все эти элементы обладают инерцией, и равнодействующая инерции выражается в инерции всей системы, всей государственной машины, максимального властвующего объекта.

Программу пишет, конечно, не король. программа пишется совокупностью государственных служащих, десятилетиями сочетающих интересы государственные и собственные.

Власть — это структуры, а не свободы, а структуры обладают инерцией.

Например, может быть президент-властвующий-объект, «президент в режиме машины». Потому что предыдущий президент заключил такое множество договоров, которые нужно исполнять, что на остальное не остается свободы — все варианты выбора уже сделаны, прописаны как структуры и закреплены в этих договорах. И где здесь собственно инерционная машина? А эта совокупность договоров-структур — это и есть машина, которая определяет, что нужно делать, и реально приказывает. И, конечно, человек может бросить машине вызов. Но если машина старая, и человек старый, и он от старой системы — то вряд ли.

Пример властвующего объекта: на автомобильном шоссе стоит камера, которая фиксирует наезд на сплошную линию, а далее робот выписывает штраф. Причем иногда система ошибается и выписывает штраф за тень на полосе, но оспорить эту ошибку сложнее и дороже, чем заплатить штраф.

Структуры власти, институты власти, программы в виде инструкций, чиновники-исполнители — подобный камере-роботу механизм. И в сумме они создают один большой властвующий объект.

Власть начинается с властвующего субъекта. Потом появляется властвующий объект. Некоторое время одно другому не мешает. Но потом властвующий субъект может исчезнуть, раствориться, например, в результате круговой поруки или подобной диверсификации полномочий. А еще во власти могут завестись чиновники-паразиты. Паразитируют они в структурах власти — то есть действуют в обход властвующего объекта. Но они не могут навязывать свою воли системе власти как таковой, в отличие от изначального короля. Они не управляют, их выгодополучение — иное, не от управления. Это иная власть.

Многие люди думают, что убрав паразитов, можно будет организовать жизнь в лучшем виде, более естественным образом. Но увы, исторически закономерны как раз паразиты, а не их ликвидация. Это значит, что убрать их не получится. И жизнь организовать тоже. Поздняя жизнь в таком виде как раз естественна. А идея убрать паразитов идет как инерция из старого, здорового мира, которого больше нет, и в котором паразитов можно было периодически убирать.

Корпоративно-клановая система — система кланов, играющих по внутренним правилам и контролирующих ресурсы страны, живет в государстве-системе, таком программно-аппаратном комплексе, который похож на скалу; в её щелях живут люди и кланы корпоративно-клановой системы, и из них они контролируют ресурсные потоки и захватывают ресурсы.

Государство

Государство есть инструмент господствующего класса, сословия, банды, племени или нации. У позднего государства это трудно представить, но когда князь с дружиной государство создает, всю вторичность и инструментальность государства относительно князя с дружиной замечательно видно. Сложный инструмент можно назвать машиной. Эта машина запускается и выводится на автоматический режим через «так принято», «так надо». Далее она вроде-бы отдает приказы людям-деталям, и так функционирует. Но отдает приказы на самом деле не она, это старые, когда-то отданные кем-то приказы концентрируются в сознании людей, обрабатываются и усредняются этими людьми, и потом транслируются наверх машины, откуда они снова транслируются на людей-деталей в качестве приказов. По сути приказы себе самим отдает масса подчиненных, но при этом эта масса не понимает и не может понять, что это она отдает приказы себе же. При этом господствующий класс может и смениться, и вообще исчезнуть — машина все равно будет работать по инерции, поскольку это прописано в ее отдельных программах, которые исполняют отдельные люди (как у муравьев). В позднем государстве «князь с дружиной» утрачены. Они могут быть формально, но как части-детали большой системы, а не как источники воли. Большая система-государство по отношению к ним уже первична, а не вторична, как в начале.

Кто тогда осуществляет власть? Легко выясняется, кто выгодополучатель от власти — тот, у кого больше дивидендов. Так же можно вычислить выгодополучателя — паразита на власти. Но команды системе никто не отдает. Команда в системе созревает как рациональное решение, и тогда осуществляется — возможно, что через вершину системной иерархии. Но это множество не может осуществлять власть. Выходит, власть осуществляется только инерцией системы. А у выгодополучаетелей есть свой, отдельный паразитический контур, через который их выгоды и организуются. Но это отдельная паразитическая система.

Выгодополучатель от своего положения, от своей должности не обязательно обладает какой-то свободой управления. Бывает, что он может только удерживать свою должность и получать определенную выгоду, но не больше.

Государство есть инструмент группы лиц для исполнения своей воли.

Государство как инструмент попадает в категорию средств. А его владельцы становятся целью.

Средство всегда вторично. Этатизм ставит государство на первое место, провозглашает его целью. Выходит, что этатизм — идея кривая. Средство не может быть первичным.

Государство создается для целей. И эти цели задают его инерцию, государство — система подчиняющаяся инерции и система наследующая системе-создателю. Например, если государство создавалось для охраны городов, то в его действиях всегда будет охрана городов, даже не нужных, даже враждебных; а если создавалось для разбоя — всегда будут элементы — нет, не разбоя, а инструментов разбоя. До конца инерцию никогда не вытравить, даже если инерция не нужна.

Как возникает и работает большая машина государства? Есть общие правила, например «оптом дешевле». От них идет набор правил следующего порядка, например, «деньги — к деньгам, вши — ко вшам». И далее — далее — далее. Когда вся совокупность этих правил работает, это и создает большую машину. Она, машина, из исполнения правил-программ и состоит. Живые сообщества могут препятствовать правилам и регулировать жизнь в интересах жизни. А если таких нет, то все правила машинно исполняются.

Государство, как средство и инструмент, может быть машиной. Когда государство теряет способных управлять владельцев, оно становится инерционной машиной, выполняющей заложенную когда-то программу, которая уже никому и не нужна, но которую некому заменить и невозможно заменить. И, бывает, инерционная машина остатки бывших владельцев перемалывает. Средство, которое может быть машиной, тем более не может быть первичным. Впрочем, такое может быть — но только в последние времена системы.

Сначала «Государство — это я». Потом государство из машины подконтрольной склонно превращаться в машину контролирующую.

«Я хочу сделать так» заменяется на «я вынужден сделать так». Это разница между волей и принуждением, то есть неволей.

Когда общество (сословие, класс) умирает, его функции — поддержка культуры, и в частности литературы — переходят к государству. Общество, конкретные люди перестают платить за книги и представления; но государство платит. (Технологии вмешательства порождают таких уродцев, как министерство культуры и войны культработников за финансирование.) Эта ситуация и создает иллюзию, что государство первично и оно определяет и культуру, и даже нацию. Но это иллюзия искажения времени. Сам факт постановки идеи в этатистском ключе говорит о том, что общество заканчивается, а культура, которая поддерживается государством, близка и завершению и еще ранее — к исчерпанию. Её единственный шанс — появление нового класса, как при кризисе аристократии её культура была унаследована буржуазией.

Государство со временем заменяет умирающее-исчезающее общество. Промежуточная стадия в этом процессе — партия из однопартийной системы.

Мандаризм

Старые системы приходят к тоталитаризму. Сначала эти тоталитарные системы имеют некоторые унаследованные национальные особенности. А далее все особенности начинают исчезать.

Любой чиновник занимается регулированием и распределением при любом общественном строе. Но регулирование и распределение — это признаки социализма. Выходит, что «социализм» может быть при любом строе; вопрос только в количестве, и насколько количество переходит в качество. Случается он не в большой системе страны, а в подсистемах, начиная с военного производства. Но у составляющих социализма есть еще особенность — поскольку они эффективны и неизбежны, они распространяются и на систему.

Цезаризм — бесформенный способ управления, где значима лишь всецело персональная власть, которой в силу своих способностей пользуется Цезарь или кто угодно другой на его месте. Все учреждения не имеют ни смысла, ни веса…. Выборы вырождаются в комедию. Деньги организуют весь их ход.

© Шпенглер.

В массовом обществе не может быть персоны как таковой. Поэтому с «персональной властью» возникают проблемы. «Цезаризм» можно отнести к поздней цивилизации, но не к самому её концу. К Цезарю, а не к Гелиогабалу. При тоталитаризме даже не «власть ради власти». Это власть ради инерции, потому что так надо, а кому надо — не известно, поскольку давно утрачено. Власть приходится держать, даже если не хочется этого делать, потому что иначе затопчут. Это скорее не власть ради власти, а бег ради бега. А выйти в отставку и выращивать капусту — это вообще недосягаемый идеал.

Делай что должно, а зачем — это слишком сложно. Поэтому делается то, что было, т. е. происходит следование инерции. Поскольку «ради инерции» — то процесс управления становится все более и более машинным. Мандаризм произрастает в среде, где существует подавляющая сила инерции структур, и любая воля с этой силой сталкивается. Власть имущие безусловно существуют, но власть их сильно ограничена их же структурами.

Шпенглер не имел хорошего представления о тоталитаризме. И о Китае тоже не имел.

Теоретически тоталитаризм должен быть последней стадией системы. В замкнутой системе так и было бы. Но умирающая система ослабевает, и подвергается внешним воздействиям и реакциям на них. Эти воздействия требуют свободы действий, и тоталитаризм просто не получается.

Мандаризм — это совокупность технологий управления и далее система организации жизни.

Финальный строй всех систем — мандаринство, или мандаризм, по имени китайских универсальных управленцев — мандаринов. (Португальцы не могли различать китайских чиновников, и придумали для них это слово). До этого уровня страны доходили очень редко — или они сами рушились, или их завоевывали. А в Китае эта система реализовывалась многократно, и её элементы даже иногда специально восстанавливались. В Китае эта система стала культурой. Так вышло, поскольку Китай с одной стороны слишком большой, а с другой — разваливаться ему в общем некуда, он разваливался в себя и быстро восстанавливался. Поэтому путь исторической судьбы он мог проходить до конца и проходил несколько раз.

Всякий раз, когда территория проходит через период мандаризма, создается традиция мандаризма, он становится более традиционным, и каждый следующий раз мандаризм устанавливается быстрее благодаря этой накопленной традиции. Первый крестьянский император Китая смеялся над традициями двора, но традиции оказались сильнее. Уродец-режим Мао впал в мандаризм фактически сразу.

Мандаризм может быть реализован при вариантах авторитаризма и тоталитаризма. После кризиса жесткого тоталитаризма обычно запускается режим некоторой свободы, который не удерживается и опять пытается свалиться в тоталитаризм, но из-за внешних факторов это не всегда получается. Эти колебания больше-меньше свободы, когда её мало, и регулируются мандаринским режимом.

Для обеспечения свобод используются технологии управляемого хаоса, когда, например, преступность управляемо поддерживается органами власти, а существует она для обеспечения потребностей высших руководителей. Деньги есть инструмент свободы; при первом, исторически забегающем вперед тоталитаризме значение денег снижается, но потом они возвращаются, вливаясь с властью до неразделимости.

В мандаризме сливаются социализм как регулирование и распределение, тоталитаризм как политическая система, бюрократическая государственная машина как инерционный механизм и властвующий субъект. Стадия нации должна быть пройдена, должна быть стадия массы.

Мандаризм есть система организации государства и населения через множество управленцев (людей, специализированных на управлении, иногда бюрократов), служащих мегаструктуре-она-же-идея, где формально на первое место поставлены функциональность (в том числе бюрократии) и эффективность (поддержания существующей системы).

Мандаризм есть система организации жизни, где управленцы (множество, но не единство) как специалисты управляют всеми прочими специалистами, теоретически руководствуясь идеей всеобщего блага и поддержания (существующего) порядка.

Капиталистическая система характеризуется эксплуатацией, которую можно представить как отчуждение прибавочной стоимости. Мандаринская система характеризуется распределением. Это значит, что прибавочная стоимость еще до создания распределена, более, еще до создания придумана в нужном месте, и в таком случае вообще сложно говорить о прибавочной стоимости как таковой. Кстати, через распределение мандаризм ближе к социализму.

Мандаризм — это функциональность ради эффективности и эффективность ради функциональности. Это максимальная машинизация всех аспектов жизни, большая, чем при тоталитаризме, и упрощенная относительно тоталитаризма.

Мандаризм — это высшая и последняя стадия социализма, что теоретически равно коммунизму. Мандаризм возникает во всех поздних системах, но чаще всего при втором поколении людей тоталитаризма.

Часто задается вопрос о будущем: корпорации или государство? Киберпанк или тоталитаризм? В мандаризме — всё одно единое, все слито вместе, корпорации встроены в единую государственную систему, киберпанк встроен в тоталитаризм как дно, как одна из тюремных зон.

Капиталистические боссы и собственники теряют отличительные черты ответственных агентов и приобретают функции бюрократов в корпоративной машине. Внутри обширной иерархии исполнительных и управляющих советов, значительно переросших индивидуальную форму управления в формах научной лаборатории и исследовательского института, правительства государства и национальной цели, осязаемые источники эксплуатации исчезают за фасадом объективной рациональности. Ненависть и фрустрация лишились своих специфических объектов, а воспроизводство неравенства и рабства скрыл технологический покров… Новыми чертами являются всепобеждающая рациональность в этом иррациональном предприятии и глубина преформирования инстинктивных побуждений и стремлений, скрывающая разницу между ложным и истинным сознанием. Ибо в действительности ни предпочтение административных форм контроля физическим (голод, личная зависимость, сила), ни изменение характера тяжелого труда, ни уподобление профессиональных групп, ни выравнивание возможностей в сфере потребления не компенсируют того факта, что решения по вопросам жизни и смерти, личной и национальной безопасности являются областью, в которую индивиду нет доступа… Это и есть чистая форма рабства: существование в качестве инструмента, вещи. И то, что вещь одушевлена и сама выбирает свою материальную и интеллектуальную пищу, то, что она не чувствует себя вещью, то, что она привлекательна и подвижна, не отменяет сути такого способа существования. И наоборот, по мере того как овеществление стремится стать тоталитарным в силу своей технологической формы, сами организаторы и администраторы обнаруживают все большую зависимость от механизмов, которые они организуют и которыми управляют. В этой взаимной зависимости уже не осталось ничего от диалектического отношения между Господином и Слугой, которое было разрушено в борьбе за взаимное признание; это скорее порочный круг, в который заключены и Господин, и Слуга.

© Герберт Маркузе. «Одномерный человек»

Мандарин — это, конечно же, чиновник. Здесь важно то, что любой управленец является типом чиновника и имеет полномочия чиновника. Предприниматель — это тоже чиновник и мандарин, банкир — тоже чиновник и мандарин. Олигарх — тоже. Все они заняты в регулировании, распределении и отчуждении. Все «служат». Все они поставлены на должности кем-то в соответствии с договоренностями. Не чиновников и мандаринов в эти времена вообще нет. Кроме крестьян.

Мандаризм — это система управления, где разделение труда по управлению реализовано в максимальной степени. Во главе системы находится управляющий круг — сообщество нескольких кланов, вокруг каждого есть свое племя. Пространство управления разделено на участки. Участки (министерства, города, корпорации, банки, фирмы) работают в автоматическом режиме, поэтому участком может управлять любой управленец-мандарин. Племя управленца, получающего участок, воспроизводит ту же структуру, только ниже уровнем — снова министерства, города, корпорации, банки, фирмы.

Прибыль не получается из экономической деятельности, из-чего-то, прибыль устанавливается чиновниками-мандаринами. И в этом есть истина — потому что все связи известны, и в системе распределения если где-то прибудет — где-то убудет. Сначала люди создают эффективные товары. В середине периода мандаризма создается общая экономическая система, единый экономический комплекс. К концу периода мандаризма, когда все товары созданы, когда кажется, что вот-вот наступит изобилие, люди начинают создавать дефицит, потому что больше им создать в рамках превосходства, в рамках престижного потребления нечего. Создавая таким образом дефицит, люди создают проблемы друг для друга. И начинают торговать решениями этих проблем. Для торговли нужна свобода, которой в это время нет, и в системе создаются зоны свободы, т. е. участки управляемого хаоса, участки свободы нарушения законов (Если система не умрет вовремя, эти участки могут расшириться и систему снести). Это поздняя экономика мандаризма. Например, придумывают сложнейшие системы экзаменов и контроля, а потом придумывают, как эти системы обмануть.

Чей центробанк, например? Про это написаны тома, а чей центробанк — не понятно. Такая же непонятная ситуация с собственностью и ответственностью. Приватизация прибылей и национализация убытков — процесс перманентный. Всё регулируется всеми и всё распределяется всеми. Никто ни за что не отвечает, а во главе обычно оказывается актер. Который не хотел, которого заставили.

Например, есть 100 кланов по 100 человек. Есть 100 ключевых структур — министерств, корпораций, банков. Каждый из 100 кланов распределяет свои 100 человек в 100 этих структур. Так система максимально стабилизируется. Борьба почти невозможна. Да и не особо нужна, у всех ведь всё есть. Всё распределено и все отрегулировано.

Бывает, что система создается вокруг спецслужб. Концентрация уровня спецслужб ведет тоже к монополизации спецслужб. Собственно спецслужбы, органы власти, СМИ, министерства, банки — все превращается и объединяется в суперспецслужбу. Но при этом эта суперспецслужба еще и растворяется в количестве людей, которое она охватывает. Вначале спецслужба может быть, но далее она перестает таковой быть.

Мандарин работает как машина. Мандарин есть выражение одномерности мира, транслированное в человека и транслируемое из человека. Это ничего больше, чем функциональность и рациональность. Это бюрократ, действующий по программе, и при этом приворовывающий, и для себя, и для своего клана-племени, и чаще всего тоже по программе. Украдет не по программе — могут и посадить. Никаких идей и убеждений у него быть не должно, он чистый управленец-потребитель. Он человек-никто, поскольку всё остальное мешает одномерному представлению. Он может управлять всем, чем угодно, поскольку ко времени его появления все совершенно системы доведены до автоматизма, и личность руководителя не имеет значения. Например, спортсмены спокойно ставятся на должности чиновников и олигархов — функциональность систем от этого не меняется.

Так что управлять в общем не надо, нужно в меру красть и делиться — а как это делать, специальные люди расскажут, а при непонимании — сделают. При этом не наносить вреда функциональности системы — в этом и состоит искусство управления. И этот тип человека-мандарина, и этот тип управленства-мандаризма, они одинаковы во всем мире, во всех системах. Национальность не важна, поскольку когда устанавливается мандаризм, национальности больше нет. Сама система власти жестко пресекает все человеческие побуждения со стороны мандаринов. Потому что обычно они у них настолько неприятные, что лучше, чтобы их вообще не было.

Регулирование и распределение касается и самой системы власти. В поздней системе власть распределена так, что ответственных ни за что не найти. Но можно назначить. Таким образом происходит отчуждение от ответственности. И это в общем понятно — мало кто может понять причинно-следственные связи вообще и в системе в частности; а в отношении тех связей, которые понятны, лучше делать вид, что они непонятны.

Мандаризм может иметь внешне любую идеологическую или религиозную окраску, но она — только пустая форма. По сути мандаризм идеологической окраски не имеет и иметь не может, он отторгает любую живую часть любой идеологии, оставляя только ее мертвую формальную часть. Мандаризм есть механицизм ворующей клановой системы в условиях механистического существования властной машины вообще.

Идеология вроде бы нужна для управления массами. Но ошибка в массах. Идеология позволяет организовывать управление нациями, а не массами. Когда нации начинают рассыпаться, идеология принимает характер спекуляции на ее чувствах. Поскольку сначала исчезает, распадается всё сложное, то сначала распадаются идеологии. А масса не управляется идеологиями, она управляется психозами. Идеологии массе недоступны, поскольку слишком сложны. Это же касается и религий. Вообще идеологии и религии похожи, с некоторой натяжкой идеологии — это псевдорелигии и микрорелигии.

Не важно, с чего система начнется — с либерализма, монархизма, фашизма, коммунизма или бандитизма; закончится она мандаризмом, если просуществует до естественного конца. Потому что мандаризм — это финальная стабилизация системы в состоянии успокоения, мандаризм — аттрактор любой человеческой системы. Все цветовое выравнивается до серого, все человеческое — до нейтрального и никакого. Всё хорошее известно, всё плохое тоже. Как в культуре происходит исчерпание темы, и с вершины остается только один путь вниз, то же происходит и с культурой, и с системой управления.

Первая стадия мандаринского управления — это комиссары, политические представители власти в структурах. Комиссары — это первые универсальные руководители, пока еще только политические. Мандаризм объединяет в себе все формальные элементы от всех возможных систем общественного устройства. За всё хорошее — против всего плохого. Естественно, на формальном уровне, при утрате уровня содержания и смыслов. Мандаризм строится на эффективности и функциональности собственно бытия, у него есть только сущее и нет должного, и все высокое — мораль, идеологию, религию, да и по возможности собственно культуру — он отвергает, превращая их оставшиеся элементы в законы.

Мандаризм может иметь коммунистическую шкуру; но при этом коммунисты будут сидеть в тюрьмах, а на должностях коммунистов будут функциональные эффективные бюрократы: серые мышки, люди-никто.

Репрессии при мандаризме жестоки и случайны, поскольку никто толком не знает, кого и за что репрессировать. Основная проблема репрессий — даже когда хочется кого-то репрессировать, собственно достойных людей не находится, вся масса однородна. Но обычно даже не хочется, хотения остаются в прошлом, просто какие-то ржавые древние механизмы выдают заказы на репрессии. И еще потому, что с пониманием причинно-следственных связей проблема, а здесь эти связи еще и запутаны. Если процессы вдруг запускаются, то они тянутся долго, чтобы можно было все варианты и последствия просмотреть и сбалансировать.

Мандаризм — система управления страной и населением и государственный строй и… необщественный строй. Мандаризм не может быть общественным строем, потому что отрицает общество. Мандаризм идет в истории параллельно с необществом, они не следуют друг из друга, они имеют общие предпосылки. Государство занимает место общества, протекая в пустое место, где оно было, поскольку общество к этому моменту умирает — что является предпосылкой возникновения мандаризма. Закон заменяет мораль, и мораль принимает оформление в виде закона. Смерть общества предполагает смерть нации и наличие массы, и отсутствие реальных классов, обладающих классовым самосознанием.

Движитель всего социального и политического — это стремление привести сущее к должному. Но в массовом необществе сущее рассматривается как должное. Так что двигаться некуда. Если только какие детали сделать получше. Мандаризм — это бесконечный ремонт.

При том, что отдельные страны находятся в режиме мандаризма, грядет мировой мандаризм, что приведет к некоторому распределению его особенностей по разным странам, и наблюдать его в чистом виде будет затруднительно.

Мандаризм — это слияние регулирования и распределения социализма и отчуждение труда капитализма. Это слияние всех мерзостей социализма и капитализма, поскольку времена поздние, вырожденные, и мерзостей очень много. Это издевательство над живой природой человека.

По совокупности своих элементов мандаризм — это режим людей, превратившихся и превращенных в насекомых.

Кланы и программы

Родоплеменное бытие как было основным в плане популярности 100 000 лет назад, так и осталось сегодня. Бытие национальное — это исключение, требующее очень больших затрат энергии. Поэтому бытие национальное невозможно поддерживать хотя бы относительно долго. Иное дело, что нации определяют вид человечества, что создает иллюзию, что человечество в основном пребывает в состоянии национального бытия. Реально эти национальные структуры непрочные и ничтожно малочисленные — хотя и определяют историю. Нации — это периодически возникающие надстройки над племенным бытием; они определяют мир, они загоняют племенное в тень, но только пока они есть. И в оболочках наций выявляется то же самое родоплеменное бытие, которое рано или поздно, а обычно рано, теряет национальную оболочку. Что в начале — то и в конце; сначала клан провозглашает свою власть и вокруг него создается нация — сначала аристократическая. Монархическая система — она ведь кланово-племенная. В конце нация рассыпается и остаются кланы — но уже не те, не первые.

В правильном мире общество или племя стоит над государством, а обществом или племенем руководят люди. Когда общество или племя умирает, государство начинает работать по унаследованной программе, как робот, программу которому поменять забыли.

Чем больше структура, тем проще люди могут ей управлять; цивилизация, как структура максимальная, вообще никогда не подвергалась управлению, действуя всегда по собственной программе строительства человейника. Большие государственные системы, империи, при прочих равных управляемы гораздо меньше, чем небольшие государства. На поздних стадиях, при накопленной инерции, ручное управление в больших системах вообще отключается — из-за невозможности такового.

Группа «государство» и группа «власть над государством, владельцы государства» — это пересекающиеся группы, в государственных структурах сидят реальные владельцы государства. Но эти же реальные владельцы сидят там не все, многие могут там не сидеть, а заниматься другими делами. Реальные владельцы, «собственно власть», «сама власть» — это кланы, объединенные в племена. Исключения — когда правящих племен нет — случаются только во времена национальных революций, тогда действительно могут править общества нации. Это в первом видимом приближении.

Но самый главный владелец позднего государства — это программа. Если присмотреться, то правящие кланы государством не управляют. Правящие кланы на государстве паразитируют. Причем паразитируют неэффективно, поскольку государством на самом деле не управляют, оно управляется программой. Могут принять только какой-нибудь дурацкий закон — именно дурацкий, поскольку серьезный закон может повлиять на собственно большую машину, что нельзя и страшно.

Кланы — это в основном потомки людей с повышенным социальным интеллектом, и при оценке их действий это нужно учитывать. После того, как нации умирают, кланы снова вылезают на свет и берут ресурсы под контроль. Люди кланов уже не обладают талантами людей, которые власть когда-то захватили. Люди кланов — это наследники, и особым социальным интеллектом они тоже не обладают, это сложное качество, которое редко передается по наследству.

Есть кланы и есть попавшая им в руки государственная машина. Кланы не понимают толком, как эта машина работает. По сути своей она работает в убыток, но менять в ней что-то невозможно: непонятно, что это вообще есть. И этот порядок по мере возможности консервируется. Например, масса-необщество деградировала до права силы, а государство по-прежнему формально руководствуется какими-то прогрессивными общественными принципами, а реально никто уже не понимает, что это за принципы и как и почему они должны работать, но всё равно их продвигают.

Программа не получает никаких благ от того, что она реально системой управляет, поэтому назвать её владельцем сложно, а выгодоприобретателем назвать совсем нельзя. Поэтому и получается, что корпоративно-клановая система «владеет государством и страной». Что в общем тоже не совсем верно; она владеет только отчужденным продуктом, при попытке овладеть государственной машиной — машина развалится, и владеть будет нечем.

Люди в госструктурах исполняют программы. Владельцы государства почти не могут менять программы, и вся их власть состоит в способности эти программы обходить; по сути это и есть административный ресурс.

Как люди приспосабливаются к жизни в ландшафте, примерно так же люди приспосабливаются к жизни между программами. Паразиты набиваются в щели машины, и оттуда контролируют не машину, а людей и ресурсные потоки.

Программа — это еще и результат консенсуса, точка баланса множества сил, часто результат урегулирования конфликта. Любое изменение приводит к множественным реакциям, к «кругам на воде». Поэтому появляется еще одна программа: «не трогать программу». А к ней — еще одна: «а кто тронет, у того будут проблемы».

Что вверху — то и внизу. Машинная система, программная система имеет склонность набирать машинных людей. Так серые мышки проникают в структуры власти изначально и оказываются в них успешными; далее идет их накопление.

Старый клан, обросший структурами, тоже начинает действовать как машина. И получается, что в государственной машине оказывается еще одна машина. От этого состояния машинности чувство самосохранения не то что исчезает, но начинает выдавать ошибочные команды, в том числе может дать сразу противоречивое множество команд и привести машинную систему к ступору. Паразитическая система приобретает черты системы, а именно структур, в которых она развилась, иначе, оказывается производным фракталом старой системы высшего уровня.

К различению машинной и клановой частей: миром правит Америка-машина, но миром правят кланы васпов и евреев. (На самом деле кланы тоже перешли на стадию машины, так что толком никто не правит, только дивиденды получают).

Часто говорится: правящая «система», управляющая «система». Но система эта состоит из программного инерционного момента, и набившихся в нее паразитов. Кланы в государстве-машине проводят свою политику, что естественно, но государство-машина тоже проводит свою в основном политику-инерцию и иногда политику-реакцию, причем через этих же людей кланов, что понять сложнее.

Те, кто правят миром, смотрят те же сериалы, что и масса; так же забывают события, которые перестают показывать, как и масса; с таким же нежеланием ходят на свою службу по управлению миром, с каким масса ходит на свою унылую работу. Те, кто правят миром — тоже масса. Что вверху — то и внизу. И слово «правят» здесь — из прошедших времен. Вернее будет «находятся на верху пирамиды распределения ресурсов в результате инерционных процессов».

Чтобы понимать, как работают государства и подобные системы, нужно уметь отличать программные механизмы от воли людей и их групп. И насколько эти люди могут изменять и обходить программные механизмы. Когда говорят «власть хочет», «государство стремится» — желательно ориентироваться, какая часть системы демонстрирует хотение или стремление. А в живых системах есть и третья сторона — общество и люди.