Машина — это специальное средство для чего-то. Обычно для выполнения работы вместо человека. Машина — это система, т. е. множество взаимодействующих элементов.

Традиционно принято, что машина не обладает самосознанием. И общим человеческим мышлением тоже не обладает. Не обладает способностью к сознательной рефлексии, т. е. способностью обращаться к собственному сознанию. Дополнительно и вследствие отсутствия рефлексии, машина не способна к состраданию.

Машина механистична — это похоже на тавтологию, но человек тоже может оказаться и механистичным, и неспособным к состраданию. А вообще большая часть человека — это машина. И большую часть своего времени, и своего движения, человек — это машина.

Механицизм — это бездумное функционирование. Механицизм — свойство машины. И машинной части человека — при ходьбе, например, человек не думает, как ему сгибать и перемещать ноги. Машина характеризуется и через механицизм своей работы.

Программа

Машина — это система для решения технической задачи.

Обычное представление машины — это станок. Еще одно популярное — автомобиль или что-то на него похожее. Паровоз тоже похож. В окружающей реальности разных машин можно вычислить больше, чем кажется. Например, поле — это ведь машина, у которой человек — оператор. В машину кидаются зерна, а машина умножает их количество: машина-умножитель, машина-репликатор. И скотина — это тоже машина. И из человека можно сделать машину. И из группы людей.

Программа — это инструкция для машины. Для некоторых природных машин инструкция дается от природы. Например, инстинкты — это тоже программы. Цикл поля — это программа, поле работает по природной инструкции — умножает урожай; но эта инструкция должна строго соблюдаться. Получается, что программе подчиняются и поле, и человек-оператор, который на поле работает. Тогда собственно поле оказывается машиной-системой, состоящей из деталей — земли и человека.

Машина действует по программе. Человек обычно тоже — ведь он содержит множество деталей, работающих по принципу машины, можно сказать, что он на 99 % машина, но человек может действовать не по программе.

Самое главное отличие человека от машины: машина действует только по программе. Даже её поломка предусмотрена программой. Человек может действовать исходя из своей воли. Если человек действует исходя из своей воли — он действует как человек. Если он действует по программе — он машина. Люди часто говорят: «Ой, я сделал это автоматически, я не хотел». Программа может иметь форму приказа или объективной необходимости. Программа выполняется человеком по умолчанию; чтобы ее преодолеть, нужна воля.

Главное: человек может не следовать программе. Он может делать свой субъективный выбор в рамках свободы воли. И это не будет поломкой. В этом его главное отличие от машины. Самосознание, мышление, рефлексия, сострадание — все эти термины могут плыть. В главном отличии — следовании программе — разница прописана максимально жестко.

Не главное, но важное: машина не выражает себя через свою деятельность. Машина вообще себя не выражает, самовыражение — это слишком человеческое.

Возвращаясь к основным отличиям человека — это свобода воли и сочувствие; в людях они присутствуют далеко не всегда, и обычно находятся в отключенном состоянии. А если это опции отключены — никакой разницы в функционировании между человеком и машиной нет. Человек получается в режиме машины. И в режиме исполнения программы, или врожденной, или, что чаще — культурной, заложенной в него извне. По форме — человек, по содержанию — машина.

Программа управляет машиной. Машина контролирует, чтобы программа исполнялась, согласно собственной программе машины-контролера. При этом программу саму можно назвать машиной. Таких закольцовок «машина-программа-машина» может быть множество. И в этом множестве, дополненном множеством еще и других взаимодействующих машин, бывает очень легко потерять первоначальный смысл машинного комплекса.

У машины три состояния: работа, простой и поломка. Смену этих состояний можно ошибочно принять за чью-то волю.

Программы — это софт, так принято, но даже компьютерные программы могут быть прошиты намертво, становясь буквально железом, хардом. Врожденные биологические параметры людей — это хард. Приобретенные культурные программы — это софт. В данном случае важно противопоставление, а не абсолютное значение. Как и делах компьютерных, программы могут прошиваться намертво, или устанавливаться так, что только отдельные специалисты в состоянии их перезаписать или стереть, а для прочих случаев получится то же самое намертво.

Программы могут выглядеть как традиции, законы, мораль, институты, привычки, инстинкты. Почти любой культурной код может стать программным кодом.

Животные

Животные — это машины, «известно» со времен Декарта. Потому что они исполняют свои программы-инстинкты. Животному можно задать новую программу, которая подавит инстинкт — но это тоже будет только программой. Животное предсказуемо, за исключением случаев поломки. На самом деле оно предсказуемо и в случае поломки, просто еще не научились это практически предсказывать, хотя теоретически вопрос решен.

Выбор животного — не свободный. При наблюдении окружающей среды в животном переключаются инстинкты; у какого в данный момент больший приоритет — тот и исполняется. Приоритеты записаны в отдельной программе заранее, и эта программа является заменителем свободы воли. А еще — имитатором свободы воли.

Скотина и насекомые проявляют свою волю — волю своих программ, и не имеют свободы воли. В отсутствие рефлексирующего сознания их воля просто интегральный результат работы программ и инстинктов. Какая программа победит — та и выполняется. «Я», которое может выбрать программу, просто не существует.

Нужно признать, что Декарт со своим «животные — это машины» не совсем прав. Все сравнения хромают. Данное хромает хотя бы потому, что скотина страдает; машина страдать не может. Скотина хочет убежать и реализовывать свои скотские желания. Но, увы, не может, потому что ограничена своим собственным машинным началом. Скотина — это машина, но скотина не хочет быть машиной. Что интересно, как и человек. Скотина не знает, что не хочет быть скотиной, человек иногда этого не знает. Живое сопротивляется, и чем больше живого — тем сильнее сопротивление. Но и это сопротивление живого животного — оно ведь машинное, обусловленное программами-инстинктами.

Машинное живое оказывается против машинного мертвого. Машина может быть живой и может страдать — поскольку она машина только в видении человека-наблюдателя. Сначала скотина — живая. Потом она — машина. Этот момент важен, поскольку к категории скотины часто относят рабов и крестьян.

Животное — это и зверь, и скотина. Что вносит путаницу. Скотина — это дикий зверь, подвергшийся специализации.

И скотина, и зверь — это машины. Когда говорится об их универсальности, всегда имеется в виду относительная универсальность. Зверь универсальнее скотины, но как зверь он, естественно, специализирован на своем образе жизни в своем ареале.

Дикий зверь — это универсал. Скотина — это специалист. Еще раз, всё относительно.

Это может звучать странно: свинья — это специалист. Свинья — это специалист по производству мяса. Но это верно. А корова может быть или специалистом по мясу, или специалистом по молоку.

Есть универсальный кабан и специализированная человеком свинья. Это разные породы. В кабане содержатся специальные свойства свиньи. А в свинье универсальные свойства кабана не содержатся. Свинья не выживет без человека. Человек может быть точно так же универсальным и специализированным. Из кабана свинью можно вывести просто, а наоборот, вывести из свиньи кабана — почти невозможно. Поскольку некоторые элементы генетического кода утрачены. Это позволяет говорить о кабане как универсальном, а именно содержащем в себе свинью, и о свинье как специальном, ничего, кроме свиньи в себе не содержащем. Свинья — это количественный набор отдельных признаков кабана, сопровождающийся утратой других, не нужных признаков. Свинья — это сокращенный качественно кабан.

И раса, и порода — это наборы устойчивых видимых признаков, передающихся по наследству. Естественным, природным образом получившаяся порода называется расой, а искусственно выведенная раса называется породой.

Скотина — это первая биомашина, созданная человеком.

«Скотина» у людей — это ещё и ругательство. Скотина никогда не обвиняется в том, что она скотина; но скотина есть выражение всего низшего человеческого. Стыда и совести у нее нет, ничего не стесняется, гадит где попало, чем ведет себя, естественно, как скотина. Скотина не имеет представления о морали, скотине не читают мораль, если скотина лезет куда не положено, ее просто хворостиной выгоняют на место.

Есть некоторая путаница: машина не может чего-то хотеть. Машины ничего не хотят, только имеют точку притяжения — аттрактор. Но скотина, бывает, чего-то хочет. Но скотина — это машина, а машина не может чего-то хотеть. Здесь проблема, скорее, со словом «хотеть»: у него слишком широкое переносное значение. Просто на примере скотины с этим словом еще можно разобраться. А на уровне таких абстракций, как «власть» и «государство», что тоже машины, разобраться гораздо сложнее. Поэтому когда речь идет о хотении власти, желательно вспоминать, что её технический уровень между скотиной и машиной.

В муравейнике есть только специалисты. Мир инсектоидов обычно не рассматривается людьми как мир положительный. Потому что инсектоиды ограничены. Что интересно, ограничены они той же самой специализацией — именно тем, что дает им преимущества при выживании и достижении успеха. Специализация ограничивает. И потому специалисты ограничены — своей специальностью для всего прочего.

Специализация — удел насекомых.

© Хайнлайн.

Через специализацию проводится аналогия с насекомыми. Уже многократно современный мир, современная цивилизация называлась человейником. Не потому, что людей много; а потому, что все выполняют свои функции и при этом ограничены во всем прочем — как насекомые

Еще одна аналогия — механицизм процесса: что люди, что муравьи, все выполняют свои маленькие функции, что ведет к функционированию большой системы — муравейника, цивилизации, человейника. Специализация и механицизм оставляют за скобками мышления вопрос: а всё ли верно в этом процессе, туда ли он идет, и куда он вообще должен идти; если, конечно, вообще должен. Муравейник, цивилизация, человейник — не управляемы.

Специализация, конечно, удел насекомых. Но что удел людей? По принципу противоположности будет универсализация, но ведь это только средство для чего-то. Поскольку у людей как у вида есть только одна идея — быть, а далее — поддерживать качество и количество, то набор качеств и количество этих качеств должен поддерживаться. В этом и есть и «быть», и бытие, и удел людей. Но это только минимум. На этом уровне универсализацию можно сформулировать так: быть универсальным кабаном, а не специальной свиньей. Еще раз — это минимум, этого мало, но специальная свинья — это тупиковая ветка развития и эволюции.

У животных есть оценка, на базе которой выбирается действие и запускается механизм воли. Но выбор животного — это именно машинный расчет. Он может оказаться ошибочным, но только в результате получения ошибочных данных или ошибочного расчета, который делается на уровне инстинкта. Животное не может сделать выбор исходя из своих внутренних ценностей, поскольку таких ценностей у животного нет, и механизма выбора этих ценностей у животного тоже нет, и механизма формирования. Только человек может создать ценностную иерархию, и выводить одни ценности из других. Эти ценности можно назвать моральными. Мораль есть подмножество культуры.

У людей есть всё то же, что и у животных. Но еще есть морально-ценностная надстройка. Через морально-ценностную надстройку происходит процесс воспитания. Если такой надстройки нет, то возможен только процесс дрессировки. Вообще процесс дрессировки возможен всегда — это процесс машинный. Примерная разница в том, что при воспитании человек понимает и выполняет, а при дрессировке не понимает, но выполняет. Воспитание — только человеческое. Дрессировка — для всех.

В силу отсутствия морально-ценностной надстройки животное не может, например, размышлять, чем подлец отличается от мерзавца, поскольку оба есть моральные категории. А если попытается — перепутает мораль с законом. У насекомого нет понимания смыслов. Кстати, эти два пункта наиболее удобны для отличия людей мыслящих от людей-машин.

Насекомое — это максимальная биомашина. Насекомое интеллектуально ограничено. Функциональность и компетентность не выходят за рамки друг друга. Оно полностью одномерно-функционально. Интеллект насекомого: влезть в комнату через невидимую щель и быть неспособным вылететь в открытое окно. О морали насекомого не говорят, её явно нет. Насекомое рационально и функционально. Ничего лишнего у насекомого нет. Насекомое может видеться нерационально, но только в чужой среде, к которой насекомое не адаптировано. Насекомые способны создавать невероятные сооружения. Но только по программе. И они могут создавать сооружения только одного типа, в чем их ограниченность. Все лишнее принесено в жертву одной функции, функциональности.

У нас нет больше поэтов, артистов, трагиков, революционеров, сумасшедших мистиков, воодушевленных чудаков, но все больше и больше зомби, которые только и умеют, что быть «функциональными».

© Xavier Eman

Цивилизация — это среда адаптации и обработки человека. Среда задает правила отбора. Человек цивилизованный — это человек адаптированный, переработанный под запросы цивилизации. Человек адаптированный к цивилизации разделения труда — это человек специализированный, что по сути — одомашненный, и через одомашнивание — ограниченный. Чем дальше в цивилизацию — тем больше скотины и насекомого.

Цели и средства

Машина — это средство для выполнения технической операции при производстве товара или услуги.

Есть диалектическая противоположность, дихотомия «цель — средство». Машина — это средство; специальное для чего-то средство. А человек — универсальная цель. Тогда вторая дихотомия — «универсальное — специальное». Дихотомия не четкая, поскольку цели одного процесса могут служить средствами другого процесса; когда процессов много и есть обратные связи, в них легко заблудиться.

Машина служит человеку. Машина, выполняя машинную работу, освобождает человека от этой машинной работы, предоставляя ему время для свободы: чтобы человек реализовывал свою свободу воли.

Машина может быть и живой. Животные — это машины, точнее, биомашины. Лошадь используется как машина — и тогда она машина, но она живая.

Насекомые — это биологические машины. Многие особи настолько машины, что специализированы настолько, что даже не размножаются, являясь полностью средством. Животных тоже стерилизуют для повышения уровня специализации. И людей тоже — особенно практиковали это китайцы.

Некоторые люди захватывают и превращают в машины животных и других людей.

Орудия труда бывают молчащие, мычащие и говорящие.

© Марк Варрон, Рим.

Когда человек используется как средство, то он используется как машина. Цель обычно — или другой человек, или программа. Чтобы человека было удобнее использовать как средство, этот человек расчеловечивается, он лишается тех или иных человеческих свойств, люди отказывают ему в признании этих свойств. Для создания скотины из зверя технология применяется примерно та же.

В машины превращаются не только люди, но и коллективы. Социумы, нации, государства, министерства — все эти общности могут работать в режиме машины, по программе. Обычно — ради высшей цели, которая провозглашается как высший, освобожденный человек. И чаще, чем обычно, эти провозглашения оказываются спекуляцией.

Машина — в человекоцентрических координатах — это средство (обычно сложная система) для выполнения какой-либо работы. Но это если есть цель — человек. Бывает так, что человек куда-то исчезает, а машина по-прежнему выполняет заказанную ей работу, следуя заложенной программе. Например, человек ушел, а телевизор остался работать. Или в больших социальных величинах — люди ушли, а ливневая канализация продолжает работать. Или еще больше — люди построили государственную бюрократическую машину, вымерли, а машина продолжает работать, и другие, пришедшие на это место люди, ей подчиняются, но не знают, зачем происходит такой порядок вещей. С программами происходит та же ситуация: они переживают системы, для которых были написаны.

Машина служит… должна случить человеку. Машина и человек существуют только в отношениях цели и средства. Если цели и средства — человек и машина — меняются местами, то это уже выход за рамки дискурса, это уже не человек и не машина, это уже иной мир, антимир. Но этот антимир постоянно присутствует в реальности.