Такое событие, как заговор, нельзя вырывать из контекста всемирной истории. Пространство заговора — это историческое время распада русской нации и мировое время агрессивных империй. Пространство заговора — это кабинеты, коридоры, банки и заграницы. Но прежде всего это русский народ — среда, в которой заговор произрос и без которой он не может существовать. Это могло произойти где угодно в мире, и где-нибудь произойдет в самом ближайшем будущем — России просто не повезло в стечении неблагоприятно сложившихся совпавших обстоятельств. Очень большие военные потери, диктатура, конкурентная изоляция, крепостное право большевиков, достижения медицины, экология, социальные депрессивные воздействия — все обрушилось одним большим потоком. Нация биологически ослабла. Корпоративная чума выбрала самую ослабленную нацию — из тех, которых никто не смог завоевать.

Корпоративная система не возникла из воздуха. Она произошла именно из русской нации — из той, что была всегда, и из той, во что эта нация в последние десятилетия превратилась. Спланирован заговор — но он спланирован в корпосистеме. Корпосистему спланировать было невозможно. Она явилась результатом череды неблагоприятных обстоятельств, свалившихся на русский народ в начале — середине 20 века.

Россия заболела корпоративностью — заболела, в отличие от Запада или Азии, — из-за сильного ослабления генофонда, истребления сильных представителей нации как во внутренней, так и во внешней борьбе, из-за появления в результате психических перегрузок мало способных к борьбе вымирающих групп, снизивших и без того слабую сопротивляемость национального организма. Страна заболевшая — страна слабая, лакомый кусок для сопредельных наций. Избежать агрессии в подобном случае невозможно.

 

Разгром

Россия проиграла холодную войну. Она досталась противнику, которого можно назвать «силами регресса» — ибо Россия отброшена в прошлое. И началось это не в 1985-м, а несколько раньше; с перестройкой рухнули последние фронты. В конце 70-х запад прорвал технологический фронт — наметилось отставание; в начале 80-х рухнул фронт индустриальный; с началом перестройки — информационный; к концу 80-х — геополитический. И после этого — война не проиграна? Россия соперничала с Западом — и мир свидетель, чем кончилось соперничество — мировая держава повержена, России нет, есть российская катастрофа.

В русских патриотических кругах именуют правительство «оккупационным», и при этом возмущаются: «Мы ведь не проиграли войну!» Увы, то, что приходится наблюдать, сравнивая с прошедшим — горестная картина. Это — последствия войны; это — последствия разгрома. Без войны ВВП на душу населения не может упасть в два раза за семь лет (1990 — 5867$, 1997 — 2740$). Запад прошел смерчем и оставил оккупационное правительство. А то, что он вламывался в российские форпосты не танками, а блестящими «мерседесами», дело вряд ли меняет.

Развал страны в основном отождествляется с развалом промышленности. Но промышленность, за исключением сотни-другой предприятий, была уже разрушена, морально устарела, работала в режиме зомби — пока барабан бил о ее успехах. Социализмы и капитализмы ни при чем — экономику съел протекционизм, он сделал ее неэффективной. Вроде работала, народ как-то кормила — и ладно. Заводы умерли не в 90-х годах; основные фонды должны обновляться каждые 8 — 15 лет. И если последний раз они обновлялись в 1965 году, то реально производство умерло в году 1980-м. Дальше — расходы выше доходов, изнуряющие ремонты, и так как специалисты по развитию не нужны — возможность подавляющего протекционизма на всех уровнях управления. А строить предприятия новые, современные тоже смысла не имело — хозяйственники-строители все равно превратили бы их в кормушки-долгострои. Круг замкнулся, выхода действительно не было.

Застой — он был воистину застой. Мало того, он корпорации сформировал — при тогдашней системе на лучшие места попадал все худший человеческий материал. Общественный корпоратизм создал строго иерархическую систему — талантливым в ней места не оказалось. В науке сложились свои корпорации, в систему набились дураки — и технологический фронт рухнул. Гражданская наука держалась на честном слове, военная хоть и стимулировалась гонкой вооружений, сгнила вместе с обществом. Пошла конверсия — пропали и технологические объедки, питавшие «гражданку» — вот и крах индустриальный.

Россия покатилась по пути регресса, и на сцену истории вышли рудиментарные (обреченные на отмирание в индустриальном обществе) структуры: многосотенные «семьи», общины, кланы, последний модифицированный вариант — корпорации и их союзы — картели.

Где корпоративное общество, там отставание. Оно происходит из-за распыления сил на межкорпоративную борьбу и внутреннюю конкуренцию, не связанную с объективными результатами деятельности.

Россия может жить и развиваться только при максимальной, при глобальной интенсификации труда и управления. В первую очередь из-за климата и территориальных особенностей.

Россия клановая физически не может интегрироваться в мировое сообщество — ее товары, обремененные корпоративной наценкой, неконкурентоспособны; если же Россия интегрируется единственно возможным способом — как сырьевая страна — внутренний рынок лишится оставшихся товаров — их станет не из чего делать.

Путь только один — к натурализации хозяйства. И опять учитывая климатический фактор — натуральное хозяйство не сможет обеспечить выживаемости населения. Есть природные ресурсы, но, например, нефти на человека добывается 2 тонны в год, и если всю ее продать, получится 11 $ в месяц. А в посление времена и добыча золота стала малорентабельной.

 

Прогресс и регресс

Американцы, писавшие в 60-х о смерти идеологии, торжественно прокляли свою ересь десятилетием позже. Отсутствие идеологии оказалось идеологией либеральной, а в условиях кризисов 70-х годов Европа вынужденно провела серьезную социализацию и поставила американское лидерство под угрозу.

В России строй по ориентации принято делить на капиталистический и социалистический. На самом деле системы бывают либеральными или социальными. Для первых характерно стимулирование накоплением, для второго — кредитованием. По уровню развития инфраструктуры: доиндустриальное, индустриальное, постиндустриальное общества. Первое — аграрно-сырьевое (Латинская Америка, Африка), второе — промышленное (Турция, Италия, СССР в 70-х годах), третье — информационное — порядка 50% населения занято в непроизводственной сфере (Америка, Германия). От первого через второе к третьему и есть прогресс: к освобождению труда и времени, к раскрытию творческих возможностей человека. Систему можно характеризовать по проценту занятых в различных отраслях:

Россия находилась в конце первой стадии общества индустриального. Это 10-летнее отставание от США, Германии и Японии, на одном уровне с Англией и Италией, впереди таких стран как Испания и Турция. Для перехода в третью стадию России не хватало только образованных людей и технологий, а в первую очередь — нормального строя.

В сфере прогресса параллельно возрастанию уровня идет социализация. Чем сложнее организовано общество, тем в большей степени оно нуждается в защите, в т. ч. и от экономической стихии. С отказом от перепроизводства во имя рационализации либерализм уступает место социализму — государственные научные и экономические программы, защита внутреннего и внешнего рынка, регулирование внутренних противоречий между социумами и профессиональными группами. А если либерализм (неоконсерватизм) еще и удерживает позиции, то только за счет эксплуатации ресурсов третьих стран. В России, в иных системах, особенно негражданских, где социализм симпатичен нациям, он может быть введен как государственный строй национального плана до перехода к постиндустриализму, как строй ускорения прогресса научно-технического через ускорение прогресса социального. В этом случае при каждом переходе требуется его реформирование.

Хотя и убогий, но социализм в России был. Нужна была радикальная реформа. Госсистема сгнила, права человека не соблюдались — система не могла перескочить в третью стадию индустриального общества.

Если общество передерживается на одной стадии, то начинается застой и депрессия, если оно регрессирует — начинается распад. Двигатель прогресса — социализация: здесь опыт и Рузвельта, и опыт Гитлера, и опыт Сталина; цели — разные, суть — одна. Так Америка, Германия и Россия перешли во вторую стадию. В 3-ю стадию Америку вывели гонка вооружений и соперничество, остальных — конкуренция; но и социализация — тоже. Это время расцвета демократического, этического и христианского социализма: социалисты у власти в Германии, Франции, Швеции. И вот через 20 лет во всем мире стагнация. Нужна очередная социализация, а социализм дискредитирован.

Застойному социализму недоставало свободы, недоставало рынка и конкуренции, но в области интеллектуальной и сфере услуг. Эти же свободы в промышленности и агропроизводстве при невозможности ввоза сырья и продовольствия ведут к несвободе в высших сферах общества. Так что выбор однозначен: или свобода на высших уровнях, или на низших, свободу выбора ликвидирующая. Первая — путь прогресса, путь к постиндустриализму, вторая — возврат к рынку жизненных потребностей, а при наличии сильных конкурентов — к аграрно-сырьевой структуре.

Для России социализм как строй выступает в двух представлениях: во-первых, как строй национальный, соответствующий национальным характеристическим предпосылкам (русский социализм); во-вторых, как строй, максимально благоприятствующий прогрессу во всех сферах жизни (государственный социализм всемирной модели).

Русская социализация: государственная власть — единственный гарант развития при отсутствии гражданского общества; прогресс нужен нации, но не нужен каждому конкретному устроенному ремесленнику — прогрессистская функция государства; делегирование «пожирательских» полномочий власти с ликвидацией смысла «пожирательства» — залог русских свободы и солидарности.

Если существуют силы прогресса, то есть и силы регресса. Регресс — это не отвлеченная тенденция без конкретных лиц. Прогресс постоянно меняет структуру системы, но находятся силы, извлекающие выгоду из настоящих неудобств общества. Это не только люди, это объединения; это корпорации — не те, которые концерны, а которые ближе к кланам и неуголовным мафиям. Задача социализации — сломить эти силы.

Прогресс предполагает экономическую иерархию с возрастанием верхних этажей. Российские корпорации начали продавать сырье. За этими делами — дичь, каменный век. Например, технологический процесс производства металлических изделий: руда-концентрат-чугун-сталь-заготовка-изделие. Выкиньте руду — что получится? Рухнет вся промышленность, потому что без руды ничего не будет — ни чугуна, ни стали, ни изделия. На вырученные деньги корпорации купят себе изделия за границей; а что же делать остальным — кто производит сталь, чугун и т. д.? Рушится сфера обслуживания — она сворачивается до потребностей корпоратистов, а ведь она — мерило прогресса. С границы второй и третьей стадий Россия рухнула на границу первой и второй — примерно на 40 лет в прошлое.

Российское сельское хозяйство было ориентировано на технику конца 2-й стадии — оно не получает этой техники, топлива, специалистов — отбрасывается на конец 1-й стадии; но для компенсации количественных показателей нужно увеличить численность работающих как минимум в два раза! Где их взять, их нет! Начинается продовольственный кризис, начинается крах агроструктуры — в снижении производительности, в свертывании площадей. И наука в таких условиях не может прогрессировать: кому она нужна, у того нет денег — все прибыли забирают корпорации. И образование не может, и информационные структуры. И радиоэлектронная промышленность сдыхает — нет спроса, потому что нет денег, а у кого есть — купят импортное. У сырьевиков денег полно, у других — ни гроша. Дифференциация происходит не по социальному, а по профессионально-корпоративному делению. А исправлять это как? Танками? А если не ими, то как урезать доходы в десятки раз?

Эмиграция — тоже разгром науки; дурак за границу не побежит — он там совершенно не нужен. Бегут те, кого общественный регресс по сути лишает работы — высококлассные специалисты; они нужны в третьей индустриальной стадии и далее, а во второй общество еще не доросло до их услуг — оно больше не производит ничего такого, в чем бы пригодились знания этих людей. В равной степени не нужны никакие элиты — ни национальные, ни технократические. И только околонаучная шушера, никуда не стремясь и не в силах ничего конкретного сделать, льет слезы об отсутствиии внимания к российским ученым. Российской науки не существует с 1980 года точно — просто до этого околонаучные ремесленники получали неплохие деньги, а теперь их оттеснили от кормушки.

Товары бывают с высокой долей добавленной стоимости и с малой. К первой группе относятся товары высокотехнологичные. В России не производилось ни компьютеров, ни автомобилей, но были мощности по машиностроению и легкой промышленности, были авиастроение и космические услуги — что успешно продавалась третьим странам. А из низкотехнологичных, малорентабельных — кипятильник — он и в Африке кипятильник, рубашка — она и в Америке рубашка. На низкотехнологичных товаров серьезных денег заработать невозможно — но вкладывая даже несерьезные деньги в развитие промышленности, можно было дотировать и тем поддерживать высокотехнологичные отрасли — до получения с них серьезных доходов. А внутренний российский рынок был самодостаточен. Например, Южная Корея начинала с производства цемента и других строительных материалов для мирового рынка — товаров низкотехнологичных, но прибыли вкладывались в отрасли высокотехнологичные — в электронику и машиностроение. В России можно было действовать так же — только стартовые условия были гораздо лучше.

Россия была на переходе от второй стадии к третьей. Россия продавала электромоторы; а ныне корпоратисты продают медь, нужную для изготовления этих моторов. Их выгода — прибыль от моторов делилась на все общество, а прибыль от меди идет в их карманы. Техника просто работает: из общественного устройства выкидываются якобы ненужные детали — элиты, высокоорганизованные производства, институты социальной зашиты, информационные институты. Их потребление делится на сырьевиков и спекулянтов.

Итак, цепочка разгрома: объективная причина — вынуты ресурсы, субъективная — действия корпораций сырьевиков. В первую очередь индустрия уничтожена открытием границ под благородным лозунгом интеграции в мировое сообщество. Распад страны добил ее окончательно; разъединяться так разъединяться: пусть политически, но зачем экономически, зачем цепочки рвать? Да, на Запад прорваться хотели, со свиным корпоративным рылом да в калашный ряд. И Украина, и Прибалтика — страны разгромленные в еще большей степени. Богатеют регионы сырьевые, а те, кто вырвался в прогрессе вперед, отбрасываются на уровень третьих стран. Либеральная экономика полагает постепенное выравнивание, но с чего это идеологи либерализма решили, что отсталые регионы поднимутся до процветающих? В рамках России — процветающие сравниваются с отсталыми. А насчет мирового сообщества — что в нем будет делать разгромленная страна?

Если честно, то и в разгромленном виде Россия может выпускать высокотехнологичную продукцию на высшем мировом уровне. При готовности высококлассных специалистов работать за 100 долларов в месяц и конвертируемых за 300 их достаточно только собрать в одном месте, всем миром профинансировать создание производственной базы и поставить пять человек на операцию, где в Америке стоит один человек — это первый шаг. Авиация, энергетическое машиностроение, оружие, транспорт. Но это если честно, а честно в России мало что делается.

 

Корпоратизм деградантов

Не вызывает сомнений, что грабить богатое и сытое общество гораздо приятней и безопасней, чем нищее и голодное. По степени деградации российского общества можно представить степень деградации ее корпораций. На Западе тоже корпоративный строй, но там нет ни регресса, ни застоя, ни обнищания, ни люмпенизации.

Зачем нужно было рушить империю экономическую, когда дивидендов с разгрома политической хватило бы на 10-15 лет? Зачем нужно было подрывать рубль, когда из каждых двух можно было сделать доллар? Зачем нужно было свертывать социальные программы, когда западные корпорации на них отъедаются вволю, так что и народам хватает? Все вышеприведенное делает общность страна-народ нищей. Это не выгодно кланам, но они делают себе невыгодное дело. Не это ли — высота падения и уровень деградации?

Отождествляя корпорации с княжескими дружинами, можно придти к выводу о наличии крутой усобицы в верхах — потому-то и развал, а деградация ни при чем. Но усобица начинается при острой нехватке пространства — когда все начиналось, его было достаточно. Драка пошла позже и усугубила развал многократно, но началась она опять же с деградации.

Тоталитарная эпопея России не закончилась ни в 86-м, ни в 91‑м. Тоталитаризм власти трансформировался в тоталитаризм корпораций, система преемственности сохранена, сохранена собственно Система, продолжающая гнить. В силе корпораций их слабость: контроль столь силен и глобален, что система не нуждается в развитии. В результате отставания — потеря контроля над обществом. Система начинает давить своих: иерархия не дает даже способным что-либо делать корпоратистам встать у власти — ведь иерархи вышли из тоталитаризма, они больше всех боятся его повторения — а талантливый авантюрист, воспользовавшись корпоративными рычагами, вполне может установить национальную диктатуру, и не брежневского, а сталинско-гитлеровского типа. И они по себе представляют, как, под каким соусом и с кем диктатор будет решать продовольственную проблему.

Общество не спасет и корпоративная борьба. Таланты не играют большой роли в организации и удержании ниш — все решает серая посредственная масса. Если один клан сильнее другого, значит, он унаследовал нишу уровнем выше. Во-первых, соседняя ниша ему не нужна, а во-вторых, корпорация делает нишу под себя. Контролирует ее с помощью профессиональных секретов и организационной, опять-таки уникальной специфики. Ниша срастается с людьми, и выбить из нее владельцев без разрушения собственно ниши представляется невозможным. Возможно упрощение, но всякое реформирование исключено. А передел, его попытка, вызовет объединение близких групп против агрессоров. Результатом может быть только создание корпоративных союзов — не больше.

Деградация обладающих средствами производства и финансами корпораций приводит к тому, что с ними невозможно иметь никакого дела. Да и сами они предпочитают старые корпоративные связи, пусть даже себе в убыток. Из 89 регионов России прибыльны только 6. Но поскольку Россия — собственность корпоратистов — это их убыточная система. Они ее придумаали и ею владеют.

Система упрощается — ей нет стимула отторгать деградировавшие элементы. Она пойдет на понижение доходов скорее, чем на сокращение. На реконструкцию она не способна, а на расширение пойти не сможет.

С полной уверенностью можно говорить, что корпоратисты о своей деградации знают. Они общаются с корпоратистами иностранными и ощущают разницу. И в интеллекте, и в культуре, и во всем остальном они чувствуют себя неполноценными, в некоторой степени обреченными. Они действуют и проигрывают постоянно, но они держат систему в равновесии. Они не нападают, а если и нападают, то шумом прикрывая отход.

Философия бегства — грабеж, мародерство, предательство. В большинстве развитых стран тоже правят корпорации, но они десятилетиями, из поколения в поколение берут понемногу: они грабят чужие народы, но делятся со своими: богаче народ — богаче его корпорации. Нашим же надо обеспечить себя на десятилетия за считанные годы — вот и получается пресловутая всепоглощающая бездна. На Западе корпоратисты умны, они ведут борьбу за расширение жизненного пространства. Хотя на нижних этажах прогресс тормозится, сверху он подгоняется. Российские же свели пространство до минимума и перегрызлись. Деграданты, что с них взять. Тем более в последний день Помпеи.