Не помню, как накануне вечером я улегся спать и как я провел ту ночь, но проснулся я светлым солнечным утром, довольно поздно, и впервые за долгое время почувствовал себя вполне сносно. Я настежь открыл окна в своем изоляторе, позавтракал ветчиной, закусил несколькими едва поспевшими абрикосами, запил все это полбутылкой английского портера, а затем, выйдя в сад, устроился с табакеркой в плетеном кресле. Я сидел в саду, но слышал работающий в изоляторе телевизор. Шла специальная трансляция из столицы, начавшаяся еще рано утром. Это старик садовник смотрел телевизор. Он хоть и любил Папу беспримерно, но от поездки на мероприятие отказался, так как до смерти боялся столпотворений, а особенно, опасностей, которыми, как он не без основания считал, полна наша сумасшедшая столица.

Сначала я машинально, вполуха, прислушивался к голосу комментатора, но потом отключился. Какое мне было дело до того, как новый правитель въезжает в Кремль, входит в Собор, где начинается торжественное богослужение, выходит из Собора и так далее?.. Мне это было не интересно. Я и так не сомневался, что Папа позаботился о том, чтобы историческая церемония врезалась в память потомков своей значительностью и основательностью.

Деревня была практически пуста. Большинство народа отъехало в Москву еще с вечера. Уехали наши старички, Мама, Наташа с Веней, Майя… По случаю грандиозного события большинство родителей разобрали своих чад из Пансиона, увезли с собой в Москву. Остался, разумеется, дядя Володя, часть персонала, преподаватели и охрана.

Погрузившись в чудесный, не жаркий летний день, я смотрел на синее небо, на облака, на едва шевелящуюся зеленую листву над головой. Мне подумалось, что, пожалуй, это до того удивительное сочетание — то есть сочетание синего неба, неподвижных облаков и лениво трепещущей, перебиваемой солнечными лучами листвы. С этим не сравнятся никакие иные пространственные формы — ни естественные, ни искусственные. Небо и облака, просвечивающие сквозь переплетение ветвей, создавали иллюзию медленного завораживающего вращения. Есть в этом что то исключительным образом воздействующее на психику. Одновременно светлое и легкое, тяжкое и гнетущее. Ощущения, поднимающиеся откуда то из самых глубин детства, прошлого и в то же время предощущения будущего. Непостижимо контрастное сочетание вечности и мимолетности, жизни и смерти. Иллюзия, что эти мгновения погруженности в летний полдень обладают свойством сладостно бесконечной протяженности и неизбывности, — и в то же время страшное знание неизбежности конца, такая беспросветность, которая может владеть разве что по настоящему неверующими людьми. Вот оно — знание в чистом виде, словно только что сорванный с райского древа ядовитый плод. А еще — сомнение, вкушенное вместе с пресловутым знанием…

Жизнь заканчивается и начинается каждое мгновение. И каждое новое мгновение я уже другой. Значит, нельзя умереть — можно только измениться… Нет — нет, бред. Я не меняюсь каждое мгновение — я всегда тот же что и прежде. Я вообще не меняюсь. Значит, смерть — это смерть, а жизнь — это жизнь.

Уже во второй или в третий раз возник в поле зрения дядя Володя. Этот чудак появлялся то в одном конце усадьбы, то в другом. Торопливой походкой он обходил дальние уголки сада, парка, пересекал луг, скрывался в лесу, чтобы появиться вновь со стороны реки. Я почти успел задремать в тенечке, когда вдруг почувствовал, что меня легонько треплют по плечу.

— Ты случайно не видел его? Где-нибудь поблизости? — услышал я и снова увидел его, дядю Володю.

Оказалось, он разыскивает Косточку. Мальчик куда то пропал. Я недоуменно пожал плечами. Наш директор был до того взволнован, что даже сбегал расспросить насчет мальчика старика садовника. Но и тот, конечно, ничего не знал. Старик был всецело поглощен телевизионной трансляцией: Папа, благословленный владыкой, уже выехал из Кремля и направлялся в Белый Дом.

Дядя Володя обнаружил исчезновение Косточки только поздно утром. За предпраздничной суетой, поднятой накануне в Деревне, от его внимания как то ускользнуло, чем занят Косточка и какие у него планы. В тот момент дядя Володя больше был обеспокоен тем, как последнее время вела себя Майя. Еще поздно вечером он уговаривал девушку остаться в Деревне, снова заняться делами Пансиона, которых накопилось предостаточно. Он еще надеялся отвлечь ее от сомнительных развлечений в обществе Папы и его лакеев. Кроме того, как было известно, на завтрашней церемонии Папа намеревался быть повсюду с Мамой.

Дядя Володя уже опросил немногих оставшихся преподавателей и воспитателей, но, странное дело, никто из них не помнил, когда последний раз видел Косточку. Возможно, его не видели со вчерашнего дня. Персональный телохранитель, сменившийся утром, уже уехал, а сменивший его охранник сам находился в растерянности.

— Может быть, просто Папа или Мама взяли сына с собой, а тебя не предупредили? — предположил я. — Свяжись с ними, поинтересуйся.

Дядя Володя замахал на меня руками. Если бы это было так, он бы непременно знал. Кроме того, он ужасно боялся обращаться за разъяснениями к Папе и Маме: а вдруг Косточка не с ними?!

Те несколько детей, которые остались в Пансионе, в том числе и мой Александр, находились в учебном классе под наблюдением наставников и утверждали, что о Косточке им ничего неизвестно.

— Но они знают! — воскликнул дядя Володя. — Я уверен в этом!

— Никуда он денется! Найдется конечно.

— Ладно, — кивнул дядя Володя, — побегу! Видно, придется поднимать на ноги охрану…

Глядя в след нашему чудаку, я еще какое то время помнил о его проблеме, а затем забыл про Косточку и снова погрузился в свои мысли. Кажется, по телевизору сообщали о том, что Папа уже прибыл в Белый Дом и началась церемония введения в должность.

Когда я проснулся, солнце все так же стояло в зените. Слава Богу, ничего не изменилось.

Все так же из раскрытого окна до меня доносился голос телекомментатора. Кстати, это был тот самый популярнейший наш коротышка телеведущий. Раньше он вел только развлекательные шоу, но с тех пор как у нас появилась Россия и политика превратилось в шоу, по развлекательности ни с чем другим не сравнимое, он переквалифицировался в политического аналитика. После ужасного эпизода в Центральном терминале, когда погиб доктор, телеведущий выглядел не совсем адекватным в психическом смысле, его чуть чуть перекашивало и подергивало, но это было, вероятно, как раз то что нужно в наше время, своеобразной изюминкой, и лишь прибавило ему телевизионного шарма и популярности политического комментатора. Все прошлые недели этот оратор выступал в прямых трансляциях из под стен Москвы, а затем и из Шатрового Дворца. А теперь вот — с церемонии возвеличивания Папы… Я по прежнему не вслушивался. Я и так прекрасно знал, что у нашего Папы все идет хорошо и гладко.

Я встал с кресла качалки и несколько раз прошелся взад вперед по садовой тропинке. Чудесная погода. Не жарко и не холодно. Удивительное у меня было ощущение: я был здесь и в то же время как бы отсутствовал. Если бы я был волен выбирать, то пусть бы уж в этот самый миг! Я ничего не боялся. Ни каменных ладоней, ни могильного мрака. Я даже был готов к тому, что каким то особым образом вдруг оступлюсь и окажусь совсем на другой, нездешней тропинке, которая приведет меня в пронизанную солнцем дубовую рощу, где за кряжистыми стволами поблескивает переливается голубая вода, где взгляды ушедших людей встречают меня…

Бывают же такие удивительные иллюзорные моменты!

Но вот из флигеля изолятора показался старик садовник.

— Ах ты, Господи! — верещал он. — Захватили!.. Все таки захватили, гады, нашего Папу!

В одну секунду я оценил ситуацию. Конечно я еще не знал подробностей, но суть была ясна. И тут же странное, похожее на злорадство чувство проклюнулось у меня в груди. Не то чтобы Папа представлялся мне злым демоном, погубившим Москву, но, несомненно, ради своих планов спокойно допустивший ее погубление. Не даром в последние дни он с такой напыщенностью рассуждал о том, что впереди у нас великое возрождение — не только Москвы, но и всей столицы, всей страны!

Нет, не так, видно, и у него все идет гладко. Пышный триумф, по крайней мере, не удался… Да, натуральное подлое злорадство с моей стороны. Я сам себя тут же выругал за эти мысли. Откуда они вообще берутся — мысли? Ведь я — это, конечно, не мои мысли. Я что то совсем другое, разве нет?..

— Захватили, гады! — твердил старик. — Захватили таки, подонки!

Я направился к телевизору, а старик поспешил за мной.

По всем телеканалам гоняли одно и то же экстренное сообщение — о необычайно дерзкой акции неких террористов. О чисто технических подробностях произошедшего почти не сообщалось, но и сказанного было для меня вполне достаточно, чтобы восстановить полную картину того, как именно был осуществлен захват.

После завершения церемонии в Белом Доме специальный кортеж Папы двинулся в Москву. Это было огромное мощное сопровождение, растянувшееся аж на несколько километров. Можно сказать, даже маленькая армия размером с дивизию — с танками, бронетранспортерами, мобильными ракетными установками. Супербезопасность. По сути дела это был даже не кортеж, а передвижение воинских подразделений в специально организованном порядке — двумя параллельным колоннами.

Выдвигаясь из пункта отправления, колонны постепенно растягивались вдоль шоссе, словно огромная гармошка, и превращались в своего рода движущийся коридор. Движение колонн происходило строго по графику и поэтапно в соответствии с назначенным распорядком мероприятий. Тяжелая бронетехника и легкие группы десантников, перемещаясь на максимальной скорости, полностью контролировали значительный отрезок трассы, который оказывался как бы заключенным в бронированную муфту панцирь. С воздуха движение Папы прикрывалось эскадрильей вертолетов. Авангард был готов смести с пути любое препятствие. Фланги были готовы отразить возможное нападение сбоку, а арьергард, соответственно, прикрывал тыл. Таким образом, как только соответствующий участок правительственной трассы оказывался под надежной защитой, по этому движущемуся коридору начинала движение небольшая внутренняя колонна, состоящая всего из нескольких черных лимузинов, в одном из которых, собственно, и передвигались Папа с Мамой. Достигнув очередного пункта назначения, бронетехника притормаживала, дистанция между машинами плавно сокращалась, и кортеж снова складывался подобно гармошке. К этому моменту внутренняя колонна уже была на месте. Через некоторое время, когда нужно было переместиться в следующий пункт, все происходило в том же порядке. Так Папа переезжал из Деревни в Кремль, из Кремля в Белый Дом, а затем из Белого Дома въезжал в Москву…

Это была стандартная схема безопасности, принятая с учетом уроков, извлеченных из минувшего кризиса. Как в пригороде, так и в столице, еще не остывших от недавних сражений, подобные экстраординарные меры, пожалуй, имели определенный смысл, но, увы, не смогли гарантировать защиту от неприятностей на все сто процентов.

Направляясь от Белого Дома в Москву, а точнее, к Шатровому Дворцу, небольшая армия Папиной охраны должна была проделать последнюю часть пути до въезда в единственный из уцелевших после битвы специальных глубоких тоннелей (бывшему метротоннелю), который вел непосредственно к Дворцу и уже находился под усиленной охраной. По нему колонна из нескольких правительственных лимузинов должна была промчаться без эскорта — всего за каких-нибудь десять двадцать секунд. Эта часть маршрута представлялась наименее опасной в случае возможных инцидентов, в отличие, скажем, от наземных вариантов, учитывая поврежденные мосты, а также улицы еще кое где не очищенные от завалов. К тому же армейские подразделения получали время перегруппироваться и подключиться к внешней охране мегаполиса и патрулированию столицы, чтобы начавшемуся празднику и народному ликованию уж точно ничего не помешало.

Но, видно, не везло Папе с этими тоннелями.

Армейскому эскорту была дана команда разделиться и занять соответствующие позиции вокруг Москвы. Правительственные лимузины исчезли в подземной трубе в сопровождении всего лишь нескольких спецназовцев.

Вот тут и началось неладное. На глазах пришедшего в замешательство подразделения, оставшегося дежурить у въезда в тоннель, вдруг сами собой упали железные решетки, начали опускаться мощные чугунные плиты, перекрывающие вход. Перекрытие тоннеля не значилось в перечне, предусмотренных манипуляций. Командир подразделения немедленно связался с вышестоящим начальством и выяснил, что происходящее никем не санкционировано. Застопорить опускавшиеся плиты было нельзя, поскольку в данном случае управление механикой осуществлялось с пульта центральной диспетчерской, расположенной в Концерне. Была объявлена общая тревога. Попытки связаться с пунктом управления не увенчались успехом. Через каких — нибудь три четыре минуты вход в тоннель оказался наглухо заблокирован.

В соответствии с инструкцией все дежурные офицеры подали своим подразделениям знак занять свои места и быть готовыми отразить возможные прорывы террористов. В следующий момент на связь вышел сам Папа и сообщил, что он и те спецназовцы, которые вошли в тоннель вместе с ним, заблокированы в боксах подземного гаража, который находился буквально в нескольких шагах от главного офиса. Еше Папа передал что, судя по всему, главный офис — а возможно и все здание Концерна — находится под контролем неизвестных террористов.

— Какие будут распоряжения, Папа? — интересовались отрезанные от босса телохранители.

— Выставить оцепление вокруг Концерна. Штурм здания начинать только по моему приказу! — отвечал тот.

Затем последовала долгая пауза.

— Что происходит, Папа? — надрывались по рациям охранники.

Лишь через несколько минут Папа снова вышел на связь и сообщил, что один из его бронированных лимузинов со спецназовцами предпринял попытку на полном ходу прорваться обратно в тоннель, но был подожжен несколькими залпами из гранатометов. Из тоннеля валит дым, и слышится беспорядочная автоматная стрельба…

Но стрельба быстро прекратилась. Всего лишь двум из восьми спецназовцам, обожженным и окровавленным, удалось вернуться из тоннеля в гараж. Горящий лимузин был, между тем, потушен шквалом пены, обрушившимся на него из противопожарных форсунок, размещенных на стенах и потолке тоннеля. Папе и его людям не оставалось ничего другого, как занять круговую оборону. Теперь стало очевидно, в какую адскую западню они угодили.

О требованиях, которые выставили террористы, и о том, кого они представляют в теленовостях не сообщалось. Зато сообщалось о заявлениях лидеров России, под эгидой которой к настоящему моменту были объединены практически все партии и движения. Лидеры, только что собравшиеся в наспех задекорированных стенах Шатрового Дворца, чтобы отпраздновать триумф Папы, объявили, что единодушно клеймят позором террористов, которые посмели нанести подлый удар в столь судьбоносный для державы момент, когда к власти, наконец, пришел достойный из достойнейших, и что, вообще, народ не переживет, если, не дай Бог, и на этот раз лишится своего правителя…

Этот высокопарный бред я, конечно, пропускал мимо ушей. Я напряженно ждал еще каких подробностей о случившемся. И такая информация вскоре поступила.

Как выяснялось, террористам удалось блокировать под землей не только Папу и Маму, но, судя по всему, им удалось еще и каким то образом выкрасть и захватить в заложники сына Папы — то есть Косточку. Насколько я понял, Косточку они держали в здании Концерна. Было ли в их планах требование выкупа или же они собирались прикрываться мальчиком на случай штурма здания анти террористической группой?

Эта новость ужаснула меня. Если они решили разобраться с Папой, то причем тут ребенок? Впрочем, мое негодование было по меньшей мере наивно. Когда этих гадов останавливали подобные соображения? Беременные женщины, грудные младенцы, немощные старики, — это просто смешно, когда на кон поставлены деньги и власть… Я вскочил, чтобы бежать в Пансион. Я вспомнил о дяде Володе. Какой удар для нашего чудака! Ведь Косточка, как и все дети, был для него все равно что родной сын. Не помня себя я бежал по саду и вдруг едва не налетел на самого дядю Володю. Я изумился. Он был не один — он держал за руку моего Александра.

— Боже мой, Серж, — воскликнул дядя Володя, — я так и думал, так и думал…

— Они похитили Косточку! — крикнул я.

— Чепуха, — сказал он.

Неужели он еще не был в курсе новостей?

— Эти… гады, террористы…

Дядя Володя в отчаянии махнул рукой.

— Дело гораздо сложнее, Серж.

— Что значит — сложнее?

— Ничего сложного, папочка, — вдруг вмешался Александр. — Просто теперь Косточка стал самым главным. Наступил Великий Полдень. Вот и все.

— Господи, — пробормотал я, переводя взгляд на сына.

Я все понял. Никаких террористов не было в помине. Ну конечно. Просто наступил Великий Полдень. Косточка стал главным. Дети против родителей. Они все таки это устроили. Сын захватил отца. Дети достойны своих родителей. Я затрясся от беззвучного смеха. Я все понял.

Это действительно было забавно. Забавно и страшно. Наш могущественный триумфатор Папа оказался в заложниках у собственного сыночка! Вот уж действительно позор на весь мир! Папа с его адским самолюбием теперь сгрызет собственную печенку от такого унижения. Жалкий, пойманный, как крыса в ловушку, наш всевластный Папа. Я даже испытал к нему что то вроде сочувствия.

Что же получается, теперь, пожалуй, Косточка потребует, чтобы его называли «Папой». Новый Папа потребует себе Москву, Альгу… Потребует все!

— Что с тобой, Серж? — воскликнул дядя Володя, кладя мне ладони на плечи.

Но я сбросил его ладони. Мне уже не было смешно. Я смотрел на Александра. Только теперь до меня дошло, что во всем, что случилось, самое непосредственное участие принимал и мой сын. Косточка был его кумиром, его лучшим другом. Вот это было по настоящему отвратительно и ужасно. Но я чувствовал, что это еще только начало. То, что должно произойти, будет еще ужаснее! Я действительно слишком многого не знал и не замечал…

Я заглянул в чистые голубые глаза Александра. Он смотрел на меня с таким невозмутимым спокойствием, что мне захотелось схватить его за плечи и потрясти.

— Ты ведь в курсе всего, что происходит. Правда, Александр? — спросил я, беря мальчика за руки.

Сын как воды в рот набрал.

— Ну конечно, он в курсе всего! — продолжал я, поворачиваясь к дяде Володе, на лице которого были написаны ужас и страдание.

Дядя Володя снова попробовал положить мне руку на плечо, но я снова ее сбросил.

— Мы должны это прекратить, ты понимаешь? — горячо заговорил я, притягивая к себе сына. — Ты должен нам сейчас же рассказать все, что тебе известно, Александр!

— Серж, дело гораздо сложнее… — повторил дядя Володя.

— Сейчас он нам все расскажет, и мы прекратим этот кошмар! — настаивал я. Кровь ударила мне в голову. — Конечно, он все расскажет.

— Нет, Серж! Прошу тебя…

Но я уже набросился на Александра.

— Ты мой сын, слышишь! — бессвязно восклицал я. — Откуда у тебя это? Зачем? Зачем?!

Мальчик смотрел на меня, как мне показалось с вызывающим равнодушием, и это меня доконало. Я видел в его глазах тупое: «Ты ничего не понимаешь, папочка!» Но я то понимал, понимал!

— Ты называл нас рабами, но рабы — это вы, вы! — горячился я, выходя из себя. — Так нельзя! Вы сумасшедшие! Ты должен нам все рассказать, иначе я не знаю что будет! — Но я видел, — все напрасно, он ничего не расскажет.

Мне показалось, что Александр усмехнулся, и в ту же секунду я не сдержался и ударил его по щеке. Сильно. Точно также, как недавно ударила его Наташа.

Дядя Володя набросился на меня и неловко обхватил руками.

— Господи, ты с ума сошел, Серж!

— Что ж, пусть теперь он ненавидит меня! Пусть тоже мечтает убить меня! — задыхаясь, бормотал я. — Прекрасно! Если он желает моей смерти, значит, я это заслужил!

— Успокойся, — продолжал глупо тискать меня дядя Володя, — он вовсе не желает твоей смерти.

— Да отцепись ты от меня, пожалуйста, Володенька! — проворчал я почти без сил, чуть не падая в обморок.

Сердце колотилось, а в груди была такая тяжесть, что не только не было сил держать висящего на мне дядю Володю — впору самому на кого-нибудь опереться. Дядя Володя понял, в чем дело, отстал от меня и даже подхватил под руку.

— Понимаешь, — запинаясь от волнения, начал объяснять он, — Папа распорядился, чтобы Александра проводили в охотничий флигель. Косточка потребовал, чтобы его допустили к оборудованию спецсвязи, стратегической компьютерной сети. Это первое требование Косточки… Папа решил ему уступить.

— Вы все сошли с ума! — прошептал я, отталкивая его.

— И еще Папа хочет поговорить с тобой, Серж!

— Со мной? Зачем?

— Не знаю… Но ты, пожалуйста, поговори с ним. Наверное, у него есть какой то план.

— Ни за что! — наотрез отказался я. — Я не собираюсь участвовать ни в каких его планах. И сына не позволю втягивать. Сейчас же заберу Александра, и мы с уедем!

— Тише, Серж! Тише! — взмолился дядя Володя, показывая куда — то глазами.

— Да что такое, черт возьми! — воскликнул я.

Я проследил взгляд дяди Володи. На некотором отдалении между деревьями виднелись какие то фигуры. Человек пять. Прищурившись, я пригляделся и узнал их. Господи, там были они, братья разбойники Парфен и Ерема. И с ними долговязый Петрушка. Вот так компания! А также еще какие то двое — в полувоенных комбинезонах, обвешанные оружием — спецназовцы, что ли.

Петрушка по приятельски помахал мне рукой, хотя мы с ним в жизни не приятельствовали.

— Мое почтение, господин Архитектор! — кивнул мне Ерема.

— Папу надо слушаться, уважаемый, — промычал Парфен.

— Пожалуйста, Серж, не возражай, — шепнул мне дядя Володя. — Иначе тебя просто уволокут куда-нибудь. Прошу тебя, успокойся! Ты действительно многого не знаешь.

Пятеро между деревьями ждали. И смотрели на моего Александра. Не знаю, может быть мне это показалось, но они смотрели так, словно ждали его распоряжений. Они были готовы подчиняться моему сыну.

— Пойдем, Папочка, — как ни в чем не бывало сказал Александр.

Ужас! Мальчику по прежнему казалось, что все это игра.

— Хорошо, — кивнул я, — пошли.

По дороге к флигелю Папы дядя Володя поделился со мной соображениями насчет происходящего. Он рассказал мне и о том, о чем еще не могли знать телевизионщики. В конечном счете, телевидение, которое захлебывается от истерики, доказывая, что его никто не заставит лгать, будет все таки вещать только то, что требуется. У Папы с ними, конечно, полное взаимопонимание. Теперь, по крайней мере, я видел, что некоторые обстоятельства и мотивы захвата держаться в тайне и прикрываются ложью.

Косточка давно готовил Папе нечто наподобие ультиматума. Теперь, очевидно, настал момент его предъявить. Он и в самом деле собирается потребовать от Папы, едва получившего власть, чтобы тот публично отрекся от этой самой власти в пользу сына, а затем с соблюдением всех формальностей совершил процедуру передачи власти. Само собой, Москва должна быть отстроена заново и принадлежать детям. Конечно, это наивно и немыслимо, но Косточка будет требовать именно этого. Он идет к цели, которую они поставили себе в процессе игры и ни от кого не скрывали: провозгласить власть детей. Косточка также потребовал от Папы, чтобы тот согласился совершить нечто вроде публичного покаяния, повинился во всех прошлых интригах и заговорах, которые повлекли за собой столько жертв и привели ко многим несчастьям. Включая самые последние события, официально именовавшиеся кризисом. Все тайное должно было стать явным. Мальчик собирался провозгласить принцип абсолютной Правды, — принцип, который стал главным законом еще в воображаемом пространстве игры и между детьми, — и отныне должен был просиять над Москвой.

Но как объяснить, что удалось подготовить и осуществить столь дерзкий, вопиющий захват? Откуда взялись и кто были те вооруженные люди, которые в настоящий момент держали под контролем тоннель, заблокировав Папу и все здание Концерна?

Мы пришли в «охотничий домик» Папы, но связи с Папой еще не было.

Александр играл в холле с чучелами животных. Мы с дядей Володей сидели тут же, причем два вооруженных спецназовца встали на караул в дверях и не спускали с нас глаз. Дверь в соседнюю комнату с оборудованием спецсвязи, компьютерами была открыта. Там расположились братья разбойники и Петрушка. Они как ни в чем не бывало играли в карты и немного выпивали. Через некоторое время во флигель привели также нашего компьютерного гения Пашу. Он уселся за компьютер, но связи по прежнему не было.

Мы включили телевизор. То, что я слышал, не могло не изумлять. По сравнению с тем, что мы слышали в прошлых блоках новостей, это была совершенно новая и явно извращенная трактовка событий. Явно бред. Теперь сообщали, что не то чтобы Папу захватил, но якобы сам Папа участвует и руководит специальной операцией по освобождению взятого в заложники сына. Дескать, с этой целью и блокирован тоннель под Москвой, а также здание Концерна. Инцидент интерпретировался как вооруженное противостояние. На данный момент якобы уже было предпринято две попытки проникнуть в здание Концерна, но обе, увы, закончились неудачно. Оказывается, Папа потерял не один, а уже два лимузина и до десятка убитыми. Он, конечно, мог отдать приказ о немедленном и решительном штурме и даже уничтожении террористов, но опасался за сына. Попытки договориться с террористами по — мирному, требования которых были по прежнему неизвестны, пока не увенчались успехом. Сообщалось также о повсеместном возмущении народа действиями злоумышленников, настоящих подонков, которые как нарочно решили омрачить всенародное ликование и праздник по случаю сегодняшней инаугурации нового правителя.

Наконец в холл вышел Петрушка. Он молча протянул мне трубку мобильного телефона. Я приложил трубку к уху.

— Алло?

— Серж! Серж! — услышал я голос Папы.

Странный был у него голос. Не взволнованный, нет. Наоборот, спокойный и пустой. Не знаю, но если бы мертвецы умели говорить, то у них, наверное, были бы именно такие голоса.

— Он меня убьет, — сказал Папа. — Не знаю, используют ли сына как орудие против меня или он сам разыскал, обработал, нанял этих людей, но все они — мои смертельные враги. Они убьют меня, убьют Маму… Ты нам поможешь? А, Серж?

— Конечно, — пробормотал я, — конечно помогу. Но…

— Тогда, — прервал меня Папа, — попытайся сделать то, о чем я тебя попрошу…

Каждое слово этого разговора навсегда врезалось мне в память. Папа сразу оговорился, что у нас очень мало времени и что это, вероятно, последний разговор, который мы ведем без посторонних. Дело в том, что Косточка потребовал, чтобы вся связь осуществлялась через диспетчерский пульт Концерна. Он установил срок и дал на размышление всего несколько минут. Это был очередной пункт ультиматума. Задержка хотя бы на одну минут каралась. Только что был сожжен последний лимузин охраны, и теперь очередь за лимузином Папы. Обстановка под землей — настоящий ад. Подожженные лимузины тушатся посредством противопожарных систем, но задымление помещений ужасное, вентиляции не справляются с откачкой, все давно сидят в противогазах, хотя внутреннее кондиционеры в Папином лимузине работают на полную мощность. Между прочим, Косточка заявляет, что погибшие в тоннеле и сожженные машины — вина самого Папы. Не нужно, мол, было дергаться. Нужно было сначала послушать. Конечно, он рассуждал, как все террористы. Их стандартная логика и псевдо мораль. Но в том то и дело, что Косточку нельзя было считать обычным террористом. Все таки ребенок, и Папе следовало бы…

— А может быть, тебе согласиться на условия Косточки? — неожиданно для самого себя предложил я. — Почему бы нет? В этом, кажется, есть определенный смысл.

— Именно так я и собираюсь поступить, — спокойно ответил Папа. — У меня просто нет другого выхода… Не уверен, правда, что после того, как мы начнем выполнять их условия, ты, Серж, все еще будешь находить в этом смысл. Но у меня сейчас нет времени это объяснять. Выслушай то, о чем я прошу…

— Ты просишь, Папа, но это не очень похоже на просьбу, — заметил я. — Нам здесь выкручивают руки. Меня шантажируют Александром. Принуждают.

— Кто тебя принуждает?.. Эти идиоты с ума посходили от усердия. Или от страха.

— Что то не похоже, чтобы они чего то боялись.

— Хорошо, кто там из них рядом, дай ему трубку.

Я передал трубку Петрушке. Он выглядел сейчас главным среди прочих.

— Да, Папа, — бодро сказал Петрушка. — Повторяю дословно, Папа. Никого не сметь принуждать.

Он вернул мне трубку, а затем, чтобы не мешать разговору, деликатно ретировался в соседнюю комнату. И даже увел за собой дядю Володю.

— Это семейное дело, Серж, — продолжал Папа. — Ты должен меня понять. И ты должен держать все это в секрете, иначе мы пропали.

Я не верил не одному его слову, но вынужден был выслушать. Его просьба показалась мне очень странной. Он хотел, чтобы я переговорил с Альгой. Я должен был уговорить ее встретиться с Косточкой. Якобы она сумеет на него повлиять.

— Я знаю, — говорил Папа, — ты сможешь ее уговорить, Серж, — уверял он. — Она тебя послушает.

— Это почему?

— Что за вопрос! Она хорошо к тебе относится. Вот и все. Спроси об этом у нее самой.

— Нет нет! Не стану я ее уговаривать! — проворчал я.

— Ну хорошо. Просто объясни ей ситуацию. Этого вполне достаточно. У них с Косточкой, ты знаешь, свои отношения, она усмирит его.

— Если все так просто, тогда пусть она поговорит с ним по телефону, — предложил я.

— Но Косточка не хочет, понимаешь? Это первое, что пришло мне в голову. Я сразу предложил ему переговоры, а в качестве парламентера прислать Ольгу. Казалось бы, он должен был ухватиться за эту возможность, да?

— Ну и что?

— Он категорически против. Он заявил, что близко никого не подпустит. А ее — тем более. Ты же знаешь Косточку. Страшно гордый и самолюбивый. И упрямый. Он не станет ни разговаривать с ней по телефону, ни встречаться, хотя бы ему того ужасно хотелось.

— Вот видишь, он ее не подпустит.

— Поэтому я и обращаюсь к тебе. Нужно сделать так, чтобы она оказалась там, рядом с ним. Во первых, ты поговоришь с Ольгой, а во вторых, ты знаешь Москву, как свои пять пальцев, и найдешь способ провести ее в здание, покажешь дорогу. Косточка обосновался прямо в моем офисе.

— Не нравится мне все это, — напрямик сказал я, — и я не хочу в этом участвовать, Папа.

— Что ж, тебе решать, Серж, — смиренно согласился Папа. — Еще есть время. Но очень немного…

— А может быть, тебе все таки согласиться на условия Косточки? — снова предложил я. — Пусть все то, что он требует, выглядит глупо, но по крайней мере все обойдется мирно.

— Да, Серж, ты нашел самый подходящий момент для шуток, — укоризненно заметил он.

— Почему же? — смутился я. — Я вполне серьезно. Конечно, тебе не хочется представать перед всем миром в таком глупом виде, но что поделаешь. Придется. Видно, не получится на этот раз тихо и по семейному. Отдай ему Москву, а через некоторое время он сам поймет нелепость своей затеи, в конце концов перерастет эту дурацкую игру, дошедшую до полного абсурда. Пусть все кончится, глупо, по дурацки, зато мирно, — повторил я.

— Господи, — вздохнул Папа, — да если уж на то пошло, я готов выполнить все его условия и ультиматумы. Я даже рад, что он проявил такую изобретательность и твердость. Требует Москву — пожалуйста, специально для него, для всей его компании превращу Москву в один огромный детский аттракцион. Пусть веселятся! Он хочет, чтобы правительство издало нелепые законы, утверждающие новую, детскую власть? Пожалуйста! У нас еще не такие глупости и нелепости утверждались. Он хочет, чтобы я отдал в его распоряжение финансы, армию, вообще власть. Пожалуйста! Пусть поиграет.

— Вот вот.

— Я готов отдать ему Москву, Ольгу и всё… но ведь этим дело не кончится, Серж. Не может кончится. Во всяком случае, мирно.

— То есть?

— Банда, которую он нанял, а скорее, они сами нашли к нему подход, подчинили своему влиянию, — им только и надо, чтобы я позволил ему поиграть властью. Они тут же приберут к рукам все связи, сменят все шифры, всюду поставят своих людей, а уж потом… потом они уничтожат всех нас!

— Боже мой, но откуда они взялись — эти люди? — ошеломлено проговорил я, чувствуя как по спине побежали противные мурашки.

— О! — сказал Папа. — Разве это люди! Тут собралось самое отребье. Может быть это и не люди вовсе.

Мы немного помолчали.

— А для чего тебе понадобился мой Александр? — спохватился я. — Зачем его привели сюда?

— Косточка ему особенно доверяет, — терпеливо объяснил Папа. — Вероятно, именно благодаря его познаниям в области схем московских коммуникаций им удалось закупорить меня в этой проклятой норе. Теперь Косточка назначил его вроде как своим заместителем и полномочным представителем вне Москвы. Он заявил, что все дальнейшие переговоры будет вести только через него. Я попытался спорить, но они тут же принялись палить… Когда я передам Косточке компьютерные шифры для всей системы, — продолжал Папа, и на этот раз в его голосе слышалось едва сдерживаемое бешенство, — твой милый Александр примется за переключение всей компьютерной сети на пульт управления в моем центральном офисе. Они превратят стратегическую сеть в игрушку. Насколько я понимаю, это должно занять около суток… А кроме того, я был вынужден согласиться на одно предварительное условие…

— Еще одно условие?

— Завтра до полудня все дети, то есть вся Косточкина компания, должна быть переправлена в Москву.

— Ты с ума сошел! — вскричал я вне себя от ужаса.

— Да. Это их общее требование. Спроси своего Александра.

— Но этого нельзя допустить! Ни в коем случае!

— Придется. Другого выхода нет… Если, конечно, раньше с ним не встретится Ольга.

Я молчал совершенно ошарашенный.

— Ты все понял, Серж? — спросил Папа. — Или еще есть вопросы?

— Прикажи по крайней мере своим громилам убраться из флигеля, — пробормотал я, с трудом приходя в себя.

— Конечно, Серж.

Я снова подозвал Петрушку.

— Нас здесь уже нет, Папа! — сказал в трубку Петрушка.

И действительно, он кивнул Парфену и Ереме, а также двум спецназовцам в дверях, те моментально испарились.

Ко мне на цыпочках подошел дядя Володя и осторожно устроился на диване рядом.

— Это какой — то бред, Папа, — сказал я, снова взяв трубку. — Я должен все обдумать.

— Ты думай, Серж, думай. А лично у меня осталось… У меня осталась всего одна минута. Потом я должен дать Косточке окончательный ответ… Итак, — сказал он, — я достаю из кармана первый диск с кодами от сети и отдаю его моему человеку. Вот… Он понес его к одному из лифтов. Теперь дело за твоим Александром, Серж…

Я вздохнул и положил трубку на колено.

— Может быть, ты попробуешь поговорить с Косточкой? — спросил я шепотом дядю Володю.

— Это невозможно, — вздохнул тот. — Он не станет. Я знаю.

— А если бы я попытался провести тебя в Москву, ты бы смог на него повлиять? Или ты боишься?

— Я не боюсь… — ответил дядя Володя, стыдливо отводя глаза. — Но он мне больше не доверяет. Меня разоблачили. Вот в чем дело. Теперь я для Косточки не просто обыкновенный плебей, но еще и шпион… Впрочем, я, конечно, готов пойти. Даже прошу — проведи меня к нему! Пусть он сотрет меня в порошок, но я хотя бы попытаюсь!..

— Да, — согласился я, — пожалуй, он сотрет тебя в порошок, но ты ничем не поможешь.

По телевизору продолжали комментировать террористический акт. Сообщали, что злоумышленники находятся в здании Концерна в полной блокаде, а специальные штурмовые группы только ждут приказа, чтобы начать операцию.

Но ни слова о реальной ситуации вокруг тоннеля под Концерном! Неужели они ничего не знают?

— Папа сказал, — промолвил я после некоторого молчания, — что завтра всех детей, всю Косточкину компанию переправят туда, в Москву.

— Папа рехнулся! — воскликнул дядя Володя. — Он гибнет сам и хочет, чтобы с ним погиб весь мир!

— Нет, это условие самого Косточки. Дети договорились об этом заранее. Папа только распорядился, чтобы их требование было выполнено.

— Папа сошел с ума. Разве можно отправлять туда детей?! Это безумие! Мы все должны восстать против этого! Нет, это невозможно. Никто не позволит своим детям участвовать в этом…

— Да, из тебя выйдет настоящий бунтарь, — невольно улыбнулся я. — Ты, кажется, забыл, в какой компании мы пришли сюда, — напомнил я. Теперь я должен был возвращать его к реальности. — Недавно ты сам учил меня уму разуму.

— Да, ты прав! — в отчаянии заметался дядя Володя.

— Папа говорит, что у него нет другого выхода, кроме как принять ультиматум.

— Что же нам делать, Серж? Кто то должен повлиять на Косточку!

— Папа считает, что это может сделать Альга.

— Да, она хорошая девушка, — согласился дядя Володя, отводя взгляд. — И Майя ее очень любит… И все ее любят.

— Так ты тоже думаешь, что она может повлиять на мальчика?

— Не знаю… — прошептал он. — Да, она могла бы на него повлиять. Но только, наверное, не захочет туда идти. Если только… — Он не договорил.

— Что? — подтолкнул его я.

— Может, тебе об этом с ней поговорить? — робко предложил дядя Володя, снова отводя взгляд.

— Какая чепуха! — проворчал я. — Как я могу с ней об этом говорить?

Я был уверен, что на этот раз девушка пальцем не пошевельнет для Папы. Не станет она, да и не обязана, так рисковать ради него. И я не стану ее уговаривать!

— Да, — опустил голову дядя Володя, — конечно.

Вид у него был такой, словно он уже смирился с тем, что должно произойти нечто ужасное.

Наконец из помещения, где располагались средства спецсвязи, раздался голос нашего компьютерщика Паши Прохорова:

— Готово! Можно работать!

Александр, который до сих пор был всецело поглощен игрой с охотничьими трофеями, тут же поднялся и направился к компьютеру. Паша уступил ему свое место и вышел из флигеля. Я взглянул на дядю Володю, и тот, кивнув, покорно отправился вслед за Пашей. Я остался с сыном наедине.

Александр придвинулся к компьютеру. На большом экране появились знакомая заставка и знакомые слова «Великий Полдень». Стало быть, игра продолжалась. Александр выполнял необходимые предварительные процедуры подключения. Я решил абсолютно не вмешиваться и просто наблюдать за происходящим. Вдруг Александр вздохнул и отъехал с креслом от стола.

— Ничего не получится, — сказал он.

На экране высветилось сообщение: ДИАЛОГ ПРИОСТАНОВЛЕН. ПРИСУТСТВИЕ ПОСТОРОННИХ.

— Я посторонний? Ты сообщил, что я здесь? Зачем ты это сделал? — воскликнул я.

— Как же иначе? — удивился мальчик. — Мы всегда говорим правду.

— Но я не буду ни во что вмешиваться, не буду мешать.

— Все равно. Ничего не получится, папочка, — пожал плечами сын.

— Прошу тебя, Александр… — начал я, но потом умолк и, развернувшись, быстро вышел из комнаты, а затем и вовсе — из флигеля на крыльцо.

Поглядев в сад, я сразу догадался, что здесь происходит. Около флигеля уже собралось довольно много народа. Тут было много наших и тех, кого я едва знал. Многие, едва прослышав о захвате, съезжались в Деревню, чтобы узнать что к чему. Петрушка был в центре внимания и довольно бойко распоряжался на правах фаворита Папы. Кроме того, объяснял ситуацию. Оказывается, он и не думал скрывать роль Косточки в этом деле, а наоборот, обстоятельно распространялся о начавшихся переговорах.

Как ни странно, почти никто не удивлялся произошедшему, а кое кто даже предлагал свои услуги в качестве посредника. В добровольных парламентерах не было недостатка. Сомневаюсь, правда, что если бы дошло до дела, они бы решились отправиться в это пекло. Но сейчас все хотели показать свою преданность Папе, а заодно и Косточке. Правда, Петрушка, рассказывая о произошедшем, все таки умалчивал о реальном драматизме ситуации. Он подавал дело в том же духе, как об этом высказывался Папа: мол, дело семейное, требующее и соответствующих методов. Между прочим здесь уже были некоторые из родителей, и Петрушка, ни мало не смущаясь, принялся растолковывать им, что Папа решил пойти навстречу некоторым требованиям Косточки и, в частности, завтра компанию ребятишек отправят в Москву. Удивительно, что никто из родителей даже не возмущался — словно не понимали, что происходит.

Когда я вышел из флигеля, на меня смотрели как на какого-нибудь счастливца, обладающего некими привилегиями: они уже знали, что мой Александр сидит сейчас за компьютерами во флигеле, что именно ему Косточка поручил представлять здесь свои интересы. Они не понимали или не хотели понимать серьезность ситуации. Или просто настолько были уверены в Папе, что им в голову не приходило, что все может закончиться самым печальным образом.

Близко к флигелю, а тем более, в сам флигель, публику не допускали. Даже самых самых своих. Вокруг уже стояло оцепление — целая рота внутренней охраны. Дядю Володю и Пашу тоже вывели за круг. На крыльце сидели лишь братья Парфен и Ерема и курили, с явным презрением поглядывая на Папиных приближенных. Они теперь и сами были приближенные. А может, и более того.

— Ну, — с фамильярной ухмылкой поинтересовался Петрушка, подходя ко мне и даже подставляя мне свое обширное розовое ухо, — как там дела, Серж?

Неужели он действительно думал, что я стану с ним шептаться? Я, конечно, ничего не ответил, но ему все было ни по чем.

— А! — закривлялся он и понимающе закивал головой. — Понимаю! Понимаю!

Хотя что он мог понимать, этот деятель?

Тут я увидел Наташу. Она, видимо, только что подошла, и дядя Володя с Пашей торопливо ей что то объясняли, кивая в сторону флигеля. Неожиданно разыгралась неприятная сцена. Не успел я моргнуть глазом, как Наташа побежала к крыльцу мимо охранника в надежде прорваться во флигель. В следующий момент охранник скакнул за ней и грубо схватил ее поперек туловища, сдавив, словно клещами, своими накачанными ручищами.

— Пустите, пустите меня! — слабо крикнула Наташа. — Пустите меня к сыну!

Не помня себя, я тут же сбежал с крыльца и бросился на охранника.

— Пусти ее, гад! — крикнул я, сбив с парня берет, и, подпрыгнув, повис на нем и зажал его шею локтем. Но меня самого схватил сзади другой охранник и чуть не свернул шею. Я сопротивлялся изо всех сил и яростно тряс первого охранника. Кажется, они были из железа.

— Уважаемый! Уважаемый! — как будто ласково урезонивал меня охранник, но при этом успел резко и больно ударить несколько раз локтем в бок. — Спокойно! Спокойно!

Дядя Володя бесполезно бегал вокруг. Откуда ни возьмись появился Веня. Он стал нас разнимать. Вернее, он отцеплял мои руки от шеи охранника.

— Ребятки, ребятки! Ну что вы! — говорил он. — Не нужно драться!

Все закончилось очень быстро. Нас вытолкнули за оцепление и больше не трогали.

— Пропустите меня! — продолжала просить Наташа, но охранники, сцепившись друг с другом руками, повернулись спиной и стояли, как истуканы.

Наташа взглянула на меня со злостью. Дядя Володя, Веня и еще кто то стали ее успокаивать.

— Сейчас, — пробормотал я и попытался вернуться к флигелю, обойдя оцепление с другой стороны.

Увы, теперь и меня не пускали.

— Пустите! Мне можно! — горячился я. — Мне Папа разрешил!

Но все было напрасно. Они не пускали меня. Я стал делать знаки Петрушке, но он словно не замечал меня.

Около крыльца стоял черный легковой фургон связи. Там дежурил один связист. Петрушка и братья разбойники довольно часто подходили к нему, брали у него из рук трубку. «Да, Папа… Понятно, Папа…» — долетало до нас. Видимо, процесс шел полным ходом. Через некоторое время Парфен и Ерема побросали сигареты, сели в подъехавший лимузин и куда то уехали.

Наконец, Петрушка смилостивился, приблизился ко мне.

— Ну что вы, Серж, — покачал он головой, — неужели вы не понимаете, что вы мешаете? Разве вам нечем заняться?

— То есть как это?

— Ну, — сказал он, — вам есть чем заняться. Вам ведь Папа дал поручение, верно?

Пока я пытался договориться с Петрушкой, Веня увел Наташу по направлению к центральной усадьбе. Дядя Володя отправился в Пансион. Я же еще долго ходил вокруг флигеля. За последние два три час народу значительно прибавилось. Приехал профессор Белокуров со своей метафизической половиной. Явился о. Алексей с попадьей. Были наши вдовы, составившие между собой обособленный печальный кружок — три боевые подруги — бывшего полумаршала полугенералиссимуса, руководителя службы безопасности, а также блаженной памяти последнего всенародноизбранного. Прибыл наш главный банкир с супругой. Этот ходил упруго, как кот, даже по временам урчал, когда к нему подходил Петрушка. Несмотря на драматизм положения, банкир всячески демонстрировал уверенность в отличном исходе дела и жизнерадостность. Понаехавшие из столицы лидеры России что то деловито обсуждали, разбившись на группки. По большому счету никто не понимал, что же на самом деле происходит. Тут же слонялись многочисленные помощники Петрушки. Приковыляли даже наши старички. Только Майи и Альги не было видно. Девушки находились в столице и не торопились мчаться в Деревню. Майя, насколько мне было известно, веселилась вовсю. В столицу пожелала отправиться еще накануне, для чего Петрушка выделил ей для сопровождения парочку своих вертлявых помощников. Альга же, якобы, как примерная и скромная дочь собиралась провести все праздники у родителей.

Сначала я прислушивался к разговорам, но затем махнул рукой: все это смахивало на полную ахинею. Много чего наговорили, много. Свою долю бреда в общий котел продолжало лить и телевидение. Впрочем, дубовые телевизионные версии не шли ни в какое сравнение с оригинальными версиями «много осведомленных» и «приближенных» обитателей Деревни. Даже подумать об этом гадко.

Прогнозы по поводу дальнейшего развития событий предлагались самые разнообразные, и меня поражала легкость, с которой взрослые люди высказывали предположения о возможном количестве жертв в случае немедленного штурма, физические заключения о характере и скорости горения в условиях подземного тоннеля, последствия применения отравляющих веществ и т. п. Они словно соревновались друг с другом в изобретении ужасов. При этом, очевидно, никто толком не вдумывался в то, что в этом самом тоннеле находятся реальные люди — всеми уважаемые и любимые Папа и Мама, а также другие живые люди, хоть и из службы безопасности.

Потом я зашел в Пансион. В этот день учителя и воспитатели оставили детей в покое, лишь следили, чтобы те не отходили далеко. Но дети не спешили играть, беситься или искать себе каких-нибудь занятий. Они выглядели так, словно были погружены в процесс некоего торжественного ожидания. Ходили чинно, сидели одной компанией в одном из классов, словно именинники — тихие и радостные. Они уже знали, что завтра им предстоит увлекательная поездка в Москву к своему предводителю Косточке.

Чуть позже охранник привел в Пансион моего Александра, чтобы тот мог отдохнуть и поесть. Я видел, как Александр с аппетитом ел в столовой. Кстати, его спокойствие и прекрасный аппетит совершенно успокоили Наташу. Здесь ей никто не препятствовал, она подсела к нему, гладила по голове и что то шептала на ухо. Александр кивал, но по его лицу я видел, что он даже не слушает ее. Что касается меня, то я не стал к нему подходить: я не знал, что ему сказать, у меня вообще не было никакого плана действий, и мне не хотелось, чтобы он слушал меня с таким же выражением лица, с каким слушал мать, — лишь бы отвязаться. Но я наблюдал за ним. Товарищи не дергали его досужими расспросами. Он, видимо, лишь сообщил им, что все идет в соответствии с планом Косточки, и Москва уже обещана им Папой в безраздельное владение. Дети при этом не закричали «ура», не запрыгали от радости, однако было видно, что их переполняла чрезвычайная гордость. Пообедав и пообщавшись с товарищами, Александр опять отправился во флигель Папы, а я стал дежурить поблизости.

В теленовостях сообщали, что Папа ведет с террористами жесткие переговоры и что те даже пошли на некие значительные уступки. Сообщали (бог знает из каких соображений и с чего они это взяли!), что он полностью завладел инициативой. Это, естественно, приписывалось особым личным качествам нашего Папы, и, главным образом, его феноменальной воле, которой, как известно, «просто невозможно было противостоять». Наш популярный телекомментатор даже договорился до предположения, что, судя по всему, еще немного и Папа лично отправится к злоумышленникам и загипнотизирует их одним своим взглядом — так, что эти гады улягутся у его ног, словно дрессированные львы, и вообще без всякого сопротивления позволят предать себя в руки правосудия.

Служители выставили в саду перед флигелем Папы массу легких белых столиков и кресел, а официанты носили сюда с кухни и из бара закуски и напитки. Странно, что наша публика расположилась здесь в Деревне, а не в Москве у здания Концерна. Или, по крайней мере, около входа в тоннель, где оказался замурован Папа. Ждать, переживать и оказывать моральную поддержку там было бы, пожалуй, куда как логичнее.

В этот идиотский день все перепуталось. В частности, вдруг исчезла всегда такая непроницаемая граница между хозяевами Деревни и обслуживающим персоналом. И те, и другие неожиданно объединились и практически побратались в общем стремлении разузнать что-нибудь новенькое. Особенно все заискивали перед служащими Пансиона, которые, общаясь с детьми, могли быть в курсе подробностей драмы в Папином семействе.

Дядя Володя, конечно, запретил учителям и воспитателям трепать языками, — но что такое запрет нашего смешного директора! Учителя и воспитатели ощущали себя в центре событий. По крайней мере весьма значительными персонажами происходящего и, естественно, не могли удержаться от своих комментариев и домыслов, когда к ним подобострастно обращались сановитые родители и другие важные персоны. Они охотно выбалтывали то, что отрывочно слышали от детей или то, что рождалось в процессе муссирования слухов в учительской. Вот уж бы никогда не подумал, что слухи могут возникать, распространяться и менять полярность с такой быстротой! Если, скажем, в одном конце лужайки хладнокровно рассуждали о том, что жизнь Папы и Мамы в настоящий момент висит на волоске, то на другом ее конце авторитетно утверждали, что Папа и сын сообща разыгрывают какую то новую комбинацию, и вся эта кутерьма необходима лишь как дымовая завеса.

Странно, за эти несколько часов мне даже показалось, что обстановка начала умиротворяться. Все как то пообвыклись, и ситуация уже не выглядела такой опасной. В какой то момент даже возникло впечатление, что все уже благополучно закончилось, но только об этом пока что не сообщают. По крайней мере все знали, что Папа регулярно перезванивается с Петрушкой, который выглядел таким уверенным и доступным и даже шутил с высокопоставленными родителями. Кое кто из родителей, глядя на кривляющегося Петрушку, также впал в дурацкий тон и юмористически замечал, что это все ничего, что, дескать, приближенным к Папиной семье давно известно о забавном соперничестве между отцом и сыном и это своего рода семейный кюнштук. Конфликт де и раньше не стоил выеденного яйца, а теперь, мол, будет разрешен самым непосредственным образом. А именно, Косточке «отдадут» предмет его желаний — изумрудноглазую девушку, и мы все еще посмеемся этой милой драме подросткового возраста.

Однако, когда время стало близиться к вечеру, среди публики с такой же скоростью начали распространяться зловещие настроения.

Солнце из золотого сделалось алым, а затем густо малиновым и, перекатываясь по дальним холмам, довольно быстро сползло за горизонт. Родители снова заметались. Многие из них приехали совсем недавно и притом, еще в столице прослышав о намерении Папы пойти навстречу общему детскому пожеланию и отправить детей в Москву, все таки привезли своих чад в Деревню. То ли они страшились пойти наперекор намерению Папы, то ли до последнего момента не верили, что дело дойдет до этой сумасшедшей отправки.

Александра отвели в Пансион на ужин. Родители, в том числе и мы с Наташей, сунулись было в Пансион, но наткнулись на охрану, выставленную там без всякого предупреждения. Вернулись Парфен и Ерема. Их громадные сверкающие фургоны припарковались прямо перед Пансионом. Говорили, что именно они будут завтра сопровождать автобус с ребятишками в Москву. Петрушка, впрочем, это отрицал. Он вообще убеждал нас, что никакой отправки не потребуется и все закончится гораздо раньше. Но кто то уверял, что заметил на заднем дворе Пансиона автобус и что отправка, возможно, состоится уже ночью.

Потом окна в Пансионе стали одно за другим гаснуть. Стало быть, ребятишек укладывали спать. Это отчасти нас успокоило. Мы еще какое то время бродили в сгустившихся вечерних сумерках по саду, натыкаясь будто слепые на деревья и друг на друга. Хлопали комаров, кусавших руки и шею.

До определенной поры нас успокоило то, что Парфен и Ерема, а также Петрушка, усевшись в свои громадные фургоны, отъехали к Папиному флигелю. А еще через некоторое время Петрушка вообще укатил в Москву. Люди кое как стали разбредаться на ночлег. Только вдовы остались дежурить.

Я тоже побрел по направлению к своему изолятору. Мой путь лежал мимо «охотничьего домика» Папы. Проходя по темной садовой аллее, я вдруг встрепенулся и прислушался. Словно легкий ветерок коснулся моей щеки или я ощутил какой то прозрачный аромат. Но это был не звук и не аромат, — это было разве что движение какого то неуловимого эфира, уловимое лишь шестым чувством. Я уже знал, что это была она! Я прищурился и с расстояния полусотни шагов сквозь переплетения ветвей разглядел на открытой террасе «охотничьего домика» Альгу. Она находилась в странной компании братьев разбойников.

Тихий шелест листвы не позволял расслышать их разговора, а подойти ближе я не мог — меня бы сразу заметили. Вокруг было полным полном охранников, да и Парфен с Еремой обладали, наверное, чутьем и слухом матерых волков. Я не знал и не хотел знать, о чем они говорили. Может быть, они обсуждали, как десантировать Альгу на крышу Концерна с парашютом?.. Ее лицо светлело в вечернем сумраке, словно нежная камея.

Я развернулся и тихо пошел прочь.

Честно говоря, шатаясь от усталости, я уже мало что соображал. В то же время меня мучило странное ощущение — не то переполняла горечь, как будто я хотел и не имел возможности прикоснуться к чему то дорогому, не то досада и злость на самого себя.

Неожиданно я переменил направление и двинулся к дальнему флигелю, в котором проживал дядя Володя. У него горел свет. Он был у себя. Я начал стучать, но он, по обыкновению, довольно долго не отпирал, хотя, судя по всему, еще спать не ложился. Мое раздражение только возросло. Когда он, наконец, открыл, я решительно шагнул в дверь, но в комнату все таки не стал вламываться, а уселся на диван на веранде.

— Уж нет ли у тебя гостей? — с полуусмешкой проворчал я, глядя на его странно взъерошенный, какой то растерянный вид и кивком головы показал в сторону комнаты. — Может, я не вовремя, а?

— Ну что ты, Серж! — пробормотал он. — Какие же у меня могут быть гости?

— Мало ли какие…

Но он уже пришел в себя от моего вторжения и со своей всегдашней хлопотливостью засуетился вокруг меня.

— Как хорошо, — радостно приговаривал он. — Как я рад, что ты наконец заглянул ко мне.

— Оставь, Володенька! Не хочу я ничего! — поморщился я, глядя на его суетню с чашками и блюдцами. Непременно ему нужно было поить гостя чаем, звенеть ложкой в стакане, грызть свои баранки…

— Как ты себя чувствуешь? — беспокойно спросил он, все таки всовывая мне в руки стакан с горячим чаем и заботливо подкладывая мне под спину подушку.

Но мне было не до его беспокойства и заботы.

— Ах, отстань от меня, пожалуйста!

Так я изливал на него, на беззащитного, все накопившееся раздражение, а он терпеливо все сносил.

Затем мы в который раз поделились друг с другом слухами и домыслами, роящимися вокруг ситуации с захватом, и вообще обсудили всю историю. По последним сведениям, исходившим, якобы, от Петрушки, который «по секрету» рассказал об этом кому то из наших, Папа и Мама были до такой степени напуганы происходящим, что Папа даже не решался вылезать из лимузина и держал Маму постоянно при себе. Он считал, что в этом случае у Косточки, может быть, не достанет решимости привести в исполнения свои угрозы. Он полагал, что удар направлен персонально на него и бессознательно прикрывался Мамой. К тому же Папа и Мама, не на шутку запаниковав, обращались к Косточке с самыми унизительными мольбами, всячески пытаясь разжалобить мальчика, пробудить в нем естественные сыновьи чувства. Якобы даже взывали с весьма патетическими восклицаниями: «Сыночек! Родной! Мы же твои папа и мама! Неужели ты поднимешь на нас руку?!» — или вроде того. Отдельные, однако, признаки вселяли некоторую надежду, что мальчик, может быть, начал приходить в себя и смягчался. На это, в частности, указывали затянувшиеся переговоры.

Я рассказал дяде Володе о том, чего Папа опасается больше всего — что Косточка, может быть, сам находится под влиянием подонков, которых нанял. Увлекшись сумасшедшей игрой, мальчик сделался орудием, и его попросту используют, а он по своей наивности этого, может быть, даже не понимает.

— Нет, — возразил дядя Володя, — он не так наивен. Я уверен, что Косточка абсолютно свободен от каких бы то ни было влияний, и Папе об этом прекрасно известно…

Дядя Володя напомнил, что еще перед тем как распорядиться «изолировать» всех детей в Деревне, Папа и служба безопасности досконально проанализировали ситуацию. Причем, Папа умышлено попустительствовал развитию опасных тенденций. У него действительно имелся некий встречный план. Значит, ему было хорошо известно, каким оригинальным образом Косточка собирался добиться своего. Дядя Володя, которому удалось проникнуть в «Великий Полдень» благодаря своему анонимному персонажу «Вове», представил Папе полную информацию. Рамки игры давно стали тесны для детей. По большому счету, дети никогда не считали «Великий Полдень» игрой, а воспринимали ее именно как реальное действо. Они уже научились вмешиваться в реальную ситуацию при помощи несанкционированных манипуляций с финансами и даже путем инициирования сложных интриг внутри политической элиты.

Мне тоже было известно, что у Косточки имелись собственные капиталы, размещенные в виде мастерски законспирированных банковских счетов, — весьма значительные капиталы, — хотя и ничтожные по сравнению с финансами Папы.

Дети успешно взламывали компьютерные коды, рассылали по инстанциям ложные приказы и распоряжения, однако для действительно ощутимого контроля над властью требовалось нечто большее. Сначала все их усилия были направлены на приумножение капиталов, но при всей изощренности возможностей, которые давала игра, деньги как таковые не давали настоящей свободы действий. В перспективе, конечно, можно было приумножить капиталы настолько, чтобы сравняться с Папой, — но это был весьма кропотливый, а главное, долгий путь.

Папа, как известно, не препятствовал забавам с денежными операциями. Похоже, и сам с удовольствием был готов «поиграть» против игры как таковой. Против «Великого Полудня». Наращивание семейных капиталов в любой форме вполне отвечало его интересам. К тому же время от времени его специалистам удавалось прослеживать и вскрывать отдельные финансовые жилы — всю сложную цепочку подставных лиц и банков, — и тогда, используя самую примитивную силу, Папа попросту конфисковывал найденные деньги.

Косточка довольно быстро пришел к выводу, что власть в конечном счете есть сумма усилий конкретных, реальных людей — исполнителей, которые исполняют то, что им приказано, превращают идею в реальность. Бессистемно нанимать неких людей (боевиков, террористов, отдельные воинские подразделения) было заведомо бесполезно. Во первых, подкупленные люди, могли быть в любой момент элементарно перекуплены Папой как обычные наемники. Во вторых, Папа держал куда более сильную армию наемников, и конкурировать с ней было бессмысленно. Постепенное же наращивание сил было невозможно по тем же причинам: Папа всегда имел преимущество в «весовой категории» и, проводя профилактические чистки, последовательно сводил все усилия на нет. Здесь требовался подход более эффективный.

Может быть, сам Косточка додумался до этого. Может быть, это было коллективное решение многих игроков. Не исключено даже, что сам Папа и его служба безопасности подбросили идею.

Схема выглядела классически стройно. Нужно было вычислить, разыскать и привлечь к делу самых заклятых, смертельных врагов Папы. Из них составить кулак, который, при факторе внезапности, мог нанести удар, адекватный силе Папы. И Косточка вычислил и разыскал таких людей. Он объединил их. Это были все те разрозненные и довольно многочисленные субъекты, которых Папа когда либо «кинул», прищемил, обидел, искалечил — т. е. попросту не добил в пору своего становления и у которых с ним были личные счеты.

Само собой, Косточка действовал не на прямую, не от своего лица, но через лицо подставное. Причем, это не был вымышленный персонаж, а совершенно конкретное лицо, человек, чрезвычайно близкий Папе. Быть может, он и сам не догадывался о своей роли, а если и догадывался, то, возможно, счел, что подобное развитие событий ему даже на руку.

— Ты знаешь, — сказал мне дядя Володя, — я, кажется, догадываюсь, кто этот человек. Только теперь…

— Надеюсь, это не я? — пробормотал я.

— Ты? — в свою очередь изумился дядя Володя. — Какая мысль! С какой стати? Ты наверно шутишь? Разве ты близок Папе?

— Не я? — вздохнул я и даже нашел в себе силы усмехнуться. — Слава Богу. Уже легче.

— Да ну тебя, Серж! Что за шутки!

— Ладно, прости, — извинился я, притворившись, что действительно пошутил. — Кто же это?

— Попробуй угадать.

— Ты говоришь, что это человек чрезвычайно близкий Папе?.. Может быть… — Я похолодел от своей догадки. — Неужели Мама?

— Господи, Серж, ты меня с ума сведешь. У тебя странное воображение… Хотя, по правде сказать, и меня посетило это подозрение. Уж больно в последнее время Папа мучил ее, бедную… Может быть, кто то и хотел бы столкнуть их, но ты же знаешь нашу Маму — это невозможно.

— Ну да, — согласился я, — конечно. Хорошо. Тогда скажи, что ты сам думаешь, Володенька. Я боюсь опять сморозить какую-нибудь глупость.

— Нет, ты все же попытайся. Мне важно проверить свою собственную логику.

Я еще немного подумал.

— Кажется, я догадываюсь…

— Кто же?

— Альга?

— Вот уж действительно глупость сморозил! — улыбнулся дядя Володя.

— Нет?.. — смутился я. — Но Папа мог тысячу раз смертельно обидеть ее. Она могла считать его своим врагом.

— Лучше уж я тебе сам скажу, — сказал он.

— Нет нет! — перебил его я, входя в азарт.

— Если Косточка, мальчик, мог до такой степени всерьез восстать против Папы, то… у Майи, пожалуй, есть все основания считать Папу врагом.

— Серж! — прошептал дядя Володя, покраснев.

Его лицо исказилось страданием. Даже слезы выступили на глазах.

— Прости, Володенька, прости! — Я был готов себя избить. — Ты же знаешь, я нездоров. Я, наверное, опять брежу, несу ахинею.

— Да, Серж, ты несешь ахинею… — согласился дядя Володя. — А кроме всего прочего, — сказал он, пересиливая себя, — как можно подозревать девушек? Разве от их лица возможно было бы делать соответствующие распоряжения? Для этого нужен определенный авторитет. Человек должен, по крайней мере, быть близок к власти.

— Тогда я все понял! — нетерпеливо воскликнул я. — Это Парфен!

— Вот это уже теплее.

— Мм… Тогда Петрушка! Конечно, это он — вертлявый мерзавец! Этот при любом раскладе еще потом и в выигрыше останется.

Дядя Володя отрицательно покачал головой.

— Опять нет?… Мм… может быть, наш банкир?

— Денежный мешок — и только. Да и распоряжается ли он своими деньгами — еще большой вопрос. Есть люди и посолиднее.

— Кто то из лидеров России?

— Ты на правильном пути, — одобрил дядя Володя.

Я долго перебирал в уме наших славных лидеров. Все они вполне тянули на почетную роль Папиных врагов, но я не мог остановиться ни на ком конкретно.

— Ладно, — развел руками я, — сдаюсь.

Дядя Володя сделал таинственное лицо и, наклонившись ко мне поближе, шепнул:

— Это он… наш новый равноапостольный Федя Голенищев!.. А что, — торопливо продолжал дядя Володя, — ведь на самом деле никто даже не видел его тела. Откуда это известно, что он погиб? Может, он не погиб, а находится в некотором секретном месте и оттуда направляет тех, кто должен уничтожить его убийцу…

— Убийцу? — переспросил я. — Так, значит, его все таки убили. А он, тем не менее, направляет? Ты, кажется, тоже заговариваешься, Володенька. Федя жив, хотя его убили, и он же руководит?!

— Ну да, — кивнул дядя Володя, — что то в этом роде. Почему бы нет?

Я долго сидел молча. Что тут скажешь. Потом безнадежно вздохнул:

— Знаешь, ты тоже дурак, Володенька. Это ужасно глупо. Это все равно что… — Я на секунду умолк, подбирая пример. — Это все равно что заявить, будто в качестве подставного лица они выбрали кого то из наших покойников — беднягу Толю Головина или, скажем, несчастного маршала Севу. А то и нашего доброго доктора… Они все нарочно так устроили. Они ведь тоже могли как-нибудь не совсем умереть, и теперь действовать из какого-нибудь секретного места. А?

— Да, действительно, — растерянно промолвил дядя Володя. — Это тоже чрезвычайно похоже на правду.

— А еще лучше… — Я наморщил лоб, напряженно стараясь поймать ускользающую мысль. — А еще лучше, и в этом будет самая что ни на есть правда, если это… — Я снова умолк, а потом вдруг выпалил: — Если это он сам… Папа!

И вскочил с места.

— Да! — вскричал дядя Володя, тоже вскакивая с места.

Мы смотрели друг на друга, пораженные этим предположением. Потом я медленно опустился на диван. У меня перед глазами мелькали какие то точки. Дядя Володя сел рядом со мной.

— Мы оба сумасшедшие, Володенька, — сказал я. — И не только мы с тобой. Все вокруг посходили с ума.

— Да, — согласился он, — если у нас дошло до такого…

— Как бы там ни было, — продолжал я, — все таки все замыкается на них двоих — на Косточке и Папе. С Папой все ясно. Теперь все зависит оттого, как поведет себя мальчик. Что ты об этом думаешь? Может он пойти на… крайнее?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что это совершенно невозможно, а иногда — что он способен на все.

— Но ведь Папа и Мама — родители, и они так умоляют его. Он, конечно, смягчится. Тем более что Папа соглашается принять их дурацкий ультиматум. Скоро этот кошмар прекратится.

— Да, Косточка совсем не злой мальчик… Но ты знаешь, Серж, — покачал головой дядя Володя, — у детей между собой особые отношения. Они стараются все делать по правде и по совести. По крайней мере так, как они это понимают. Косточка у них безусловно главный, но и другие тоже могут повлиять.

— То есть? — спросил я.

— Мне известны их настроения, — объяснил он. — Сироты будут требовать для Папы самого сурового наказания. Я знаю, они на этом настаивают. Они считают, и, наверное, не без оснований, что он повинен Бог знает в каких преступлениях — в гибели их отцов — доктора, маршала, всенародноизбранного правителя…

— Значит, это нужно немедленно объяснить Папе! — воскликнул я. — Он отменит свое распоряжение об отправке ребят в Москву. Должен же он понять, что для него лучше, если Косточка будет решать все один. Нужно немедленно бежать к Петрушке!

— Я уже говорил об этом с Петрушкой, — вздохнул дядя Володя. — Он и слушать не хочет, только смеется. Для Папы, дескать, будет куда спокойнее, если вся компания соберется вместе. Для Папы это лучшая гарантия своей безопасности. Нет, Петрушка не даст нам поговорить с Папой.

— Вот гад!.. В конце концов Папа и сам должен прийти к такому выводу. Но к этому времени детей уже привезут в Москву! Он начнет выполнять их условия, а Парфен с Еремой будут держать их в осаде. Это замкнутый круг. Так может продолжаться до бесконечности. Вернее, это не будет продолжаться до бесконечности, потому что где-нибудь обязательно сорвется и тогда… Даже подумать страшно!

— Я пробовал говорить с детьми. Пробовал переубедить их, но они мне больше не верят… — Дядя Володя понурился. И снова у него сделался такой вид, словно он уже смирился с тем, что должно произойти что то ужасное. Я не мог вынести этого вида.

— Но ведь ты у нас всегда был лучшим знатоком детской психологии! — набросился я на него. — Придумай что-нибудь!

— Я хочу тебе кое что показать, Серж, — вдруг сказал дядя Володя, вставая. — Давно собирался показать. Иди ка сюда…

— Что такое? — поморщился я.

— Чем объяснять, лучше просто взглянуть. Иди посмотри!

Он пересек веранду и, открыв дверь в комнату, поманил меня туда.

Я сразу вспомнил, что раньше он никогда не приглашал меня внутрь, а всегда усаживал на веранде. Вспомнилось также, как однажды, еще весной, когда я заходил к нему, я ощутил, что здесь пахнет какой то тайной. Тогда мне даже показалось, что может быть он прячет там женщину. А потом, когда мне на глаза попались какие то вопиюще громадные очки, которые пришлись бы впору разве что снежному человеку, он суетливо спрятал их с глаз долой без всяких объяснений. Да, у него там явно содержалось нечто, что он по каким то причинам прятал от посторонних. Секретная комната. Темная комната.

И вот теперь он сам звал меня туда.

— Ну, — вздохнул я, с трудом поднимаясь, — что там у тебя?..

Я вошел, и, как только дядя Володя щелкнул выключателем, мне показалось, что у меня снова началось что то вроде припадка. Как будто меня проткнули словно шар и я стал стремительно сдуваться, уменьшаясь в размерах. А может быть, увеличилась сила тяжести, и у меня подкосились ноги. Или я просто стал куда то проваливаться… Я пошатнулся и машинально ухватился за локоть дядя Володи, как будто боялся, что еще немного упаду на колени.

Все пространство комнаты было удивительным образом гипертрофированно. Комната была довольно большая, да, но дело было не в ее настоящих размерах. Не то чтобы она казалась большой, но в ней я сам себе показался каким то мгновенно укоротившимся и уменьшившимся.

Впрочем, тут тоже не было ничего сверхъестественного и сложного. Это был трюк с масштабом. Единственная хитрость, благодаря которой возникала эта стереометрическая иллюзия, заключалась в том, что все в этой комнате без исключения, буквально все предметы имели неестественно большие размеры.

Благодаря профессионально развитому чувству пропорций и абсолютно точному глазомеру, я сразу определил, что все здесь имеет одинаковое и пропорциональное увеличение — в масштабе 1:1,5.

Вот кровать, размерами как раз подходящая для баскетболиста. Огромная кровать, На ней вполне можно спать поперек или развлекаться сразу с двумя женщинами. Стол перед огромным окном, который был мне почти по грудь. Стул, усевшись на который, я едва мог дотянуться ногами до пола. На столе лежали громадные очки, которые я уже однажды видел. Тут же лежали спичечный коробок, величиной с ладонь, сигареты, размером с сигару. Громадные вилки, ложки, стаканы. Мощная катушка с толстыми нитками и длинной иголкой. Наперсток величиной с небольшую рюмку. Громадные — телефон, книги, карандаши, авторучка, даже канцелярские кнопки. Даже выключатель на стене и лампочка в абажуре были неестественно, нестандартно велики… Как я уже сказал, буквально все было таким.

Я задумчиво стал перебирать странные предметы, лежавшие на огромном столе. Мне показалось, что они словно наэлектризованы. Я пытался и не мог угадать свойство нарождающегося во мне ощущения. Мой взгляд упал на высоченный и невероятно объемистый зеркальный шкаф. Шкаф, на который… Вот именно!.. На этом шкафу, если бы меня сейчас кто подсадил, я бы мог расположиться, словно на обширной площадке — совершенно как в детстве. И, ей Богу, я действительно был не прочь забраться на него прямо сейчас!

— Ты ведь почувствовал, да? — воскликнул дядя Володя, дергая меня за рукав. — Ты почувствовал?

— Просто как все гениальное, — кивнул я, восторгаясь удивительной фантазией нашего чудака. — Но я полагаю, все это устроено здесь не только для того, чтобы вызвать определенные ощущения? — предположил я. — Или это своеобразная машина времени?

— Ну, на это я не претендую, хотя в идее присутствует и такой аспект. Эта комната, — объяснил он, — что то вроде тренажера, при помощи которого взрослый может не просто ощутить себя ребенком, но снова сделаться им!

— Неужели?

— Я проверял это на себе, — заверил он и принялся рассказывать о своем удивительном изобретении.

Речь, стало быть, шла о настоящем эксперименте. Для этого и оборудована специальная комната, в которой все масштабы и пропорции способствуют возбуждению в человеке глубинных детский ассоциаций. Человек, который достаточно долго находится в этой комнате, должен вновь воспринимать мир по детски. Что то происходит в душе. Что то происходит с мыслями и ощущениями. Своего рода бессознательный процесс внутренней перестройки и перевоспитания. Что то имеющее отношение к прикладной психологии или своеобразное ответвление Павловской теории об условных и безусловных рефлексах. А рефлексы, в конечном счете, начинают изменять анатомию.

— В общем, это память тела — только и всего, — скромно сказал дядя Володя. — Хотя тут, впрочем, присутствует еще что то. Какая то мистика. Кстати, я понял это благодаря тебе, Серж. По крайней мере, ты замечательно подтвердил мои догадки.

— То есть?

— Когда мне попалось на глаза несколько брошюр — работы вашей идеологической группы. Там, где ты теоретически обосновываешь влияние архитектуры Москвы на социум в целом, вплоть до национального самосознания. А еще раньше, когда Майя рассказывала мне, как горячо увлечена ее подруга Альга твоими архитектурными идеями. Особенно, энергетической концепцией твоего проекта. К сожалению, это довольно сложно для меня — архитектура, объемы, пропорции, масштабы.

— Ничего сложного! — с увлечением заверил его я. — Это древняя гипотеза. Материя, организованная определенным образом, способна аккумулировать, а затем излучать особый вид энергии, которая, в свою очередь, упорядочивает подчиненные структуры. Очевидно, существует закон взаимозависимости пропорций материального и идеального…

Я взял в руки огромные очки, затем спичечный коробок, карандаш. Ну да, именно так я должен был когда то воспринимать эти предметы, когда я брал их в свои маленькие детские руки.

— Представляю! Тебе пришлось изрядно потрудиться, чтобы собрать все это, — с уважением признал я.

— О, еще бы! — вздохнул дядя Володя.

Он трудился над обстановкой своей «секретной» комнаты несколько лет и тратил на это буквально все деньги… Проще всего было изготовить мебель. Он рисовал чертежи, заказывал отдельные детали в разных местах, а затем привозил и сам собирал вручную. В особенно большие расходы он влез, когда собирал гигантское пианино. Но, кроме мебели, нужно было изготовить множество предметов обихода. Тут дело было даже не столько в финансовых трудностях, сколько в проблемах общения с мастерами. Его знали во всех редких ремесленных мастерских и, наверное, принимали за тихопомешанного. Что было не так уж далеко от истины. Впрочем, все мы, как выясняется, немного сумасшедшие. Однако он платил за свои чудачества деньги, и по его эскизам мастера кустари одиночки различных специальностей — слесаря, стеклодувы, часовщики, граверы и т. д. — вытачивали, выпиливали, вырезали эти странно нестандартные вещи. Так явились на свет гигантские монеты, купюры, пипетки, ключи, ремни, зубные щетки, книги, подушки и даже специальные муляжи фруктов и различных продуктов, включая конфеты и грецкие орехи.

— К сожалению, — продолжал дядя Володя, — у нас теперь не так много времени, чтобы ты мог в полной мере оценить воздействие комнаты. Но поверь мне, это нечто более глубокое, чем просто ощущения.

— Теперь я, кажется, понимаю, — я кивнул на компьютер в дальнем углу комнаты, — каким образом тебе удалось внедриться в «Великий Полдень». Ты, наверное, до упора «накачивался» здесь детской энергией, так сказать впадал в детство, а затем садился за игру?

— Увы, — снова вздохнул он. — Но я никак не предполагал, что для моей чудесной комнаты найдется такое гнусное применение. Банальная вещь — участь многих изобретателей. Ведь, получается, я шпионил — и больше ничего… Но сначала — то я не шпионил! Я действительно был одним из них. Я становился ребенком благодаря своей комнате. Может быть, еще немного, я бы остался таким навсегда. У меня с ними было полное взаимопонимание. И у меня был один замечательный план. Проверив, как это работает, я стал убеждать Папу, чтобы он тоже посидел в моей комнате. Ты знаешь, я давно наблюдаю Папу, и иногда, глядя на него, мне кажется, что он вообще никогда не был ребенком. То есть что у него вообще не было детства. А здесь, в моей комнате, он мог бы наверстать упущенное… Конечно, я мечтал, чтобы в этом участвовал не только Папа, но и все мы — ты, Наташа, Мама. Но, конечно, чтобы он, Папа, — в первую очередь. Понимаешь? Таким образом он как бы приблизился к собственному сыну… И, может быть, не было бы всего этого ужаса!

— И что же, ты говорил с ним об этом, Володенька? — удивился я. — Представляю, как он на это отреагировал.

— Нет, Серж. Однажды я даже уговорил его зайти сюда.

— Неужели? И что же? — заинтересовался я. — Что из этого вышло?

— Сначала он действительно развеселился. Похлопал по кровати ладонью, сказав, что она как раз в пору, чтобы на ней трахаться сразу с двумя.

— Честно говоря, я сначала тоже об этом подумал.

— Потом я ненадолго оставил его здесь, а когда вернулся, то застал ужасно мрачным и задумавшимся о чем то. Увидев меня, он вскочил и, не сказав ни слова, вышел.

— Он испугался! — воскликнул я.

— Не знаю. Пожалуй. Только потом, как я его не уговаривал, не захотел сюда приходить. Стал смеяться. И еще подшучивал надо мной, что я теперь дитя малое, наверное, мочусь под себя во сне… В общем, он отказался впадать в детство.

— Да, уж, ему это ни к чему. У него другие планы.

— Единственное, что ему от меня требовалось, быть в курсе всего, что касается Косточки и игры. Хотя, конечно, как отец он имел право знать, и я не мог ничего от него утаивать… Но он, собственно, даже и в это не вникал. Просто приставил ко мне Толю и службу безопасности. А уж они решили, что я обыкновенный шпион и что со мной нечего церемониться…

— Знаю, знаю. Все знаю и понимаю. Ладно, не мучай себя, — печально сказал я. — Я тоже проектировал Москву вовсе не для того, чтобы в ней происходило то, что произошло и происходит…

— Ты тоже не мучай себя, Серж, — кивнул он.

— Чего уж теперь, — махнул я рукой.

Внезапно я почувствовал, что на меня снова навалилась усталость. Возможно, я даже на некоторое время отключился.

— А было бы очень полезно подержать его здесь подольше, — услышал я, снова включаясь в действительность. — Вот если бы Косточке подбросить эту идею! Вот какой пункт нужно было сделать первым пунктом в их ультиматуме! Пропустить взрослых через мою комнату! Тогда не потребовалось бы никаких крайних мер. Папа сделался бы другим человеком, и он с Косточкой смог бы обо всем договориться…

Наш славный чудак продолжал рассуждать сам с собой, а я опять куда то поплыл.

— Да ты почти спишь, Серж, — сказал дядя Володя. — Ты совсем не слушаешь меня.

— Я слушаю, Володенька, — пробормотал я.

— Тебе нужно отдохнуть, Серж. — Он помог мне слезть с высокого стула и подвел к обширной кровати. — Давай, я помогу тебе лечь.

Я не сопротивлялся.

— Хорошо. Утро вечера мудренее. Заодно испытаю на себе твою комнату…

Он помог мне раздеться и уложил в постель, как заботливая мамаша. Кажется, он руководствовался энтузиазмом исследователя. Он действительно хотел испробовать на мне действие своего изобретения.

— А это правда не страшно? — улыбнувшись, пошутил я.

— Нет! Совсем нет! — горячо стал уверять меня он.

— По крайней мере, я не намочу под себя?

Странное дело, я так устал, так хотел спать, но как только улегся, сон вмиг слетел. Дядя Володя, похоже, тоже не спал. Через приоткрытую дверь я слышал, как он сопит и ворочается на веранде на диване. Но я больше не стал с ним заговаривать.

Все мои мысли вертелись вокруг одного — завтрашней отправки детей в Москву. Собственно, это даже были не мысли, а просто давящее предчувствие надвигающейся беды.

Потом мои глаза привыкли к темноте, и я смог довольно отчетливо различать эти удивительные гипертрофированные предметы обстановки. Я лежал на огромной кровати. В ней было чудесно, прохладно. Можно было свободно перекатиться под бескрайним одеялом с одного края на другой. Можно было зарыться с головой в пышные огромные подушки. Я взглянул на огромный зеркальный шкаф. В зеркале смутно отражалась вся странная комната и огромная кровать… Впрочем, теперь, отраженная в огромном зеркале, кровать не показалась мне огромной. Она была вполне обыкновенных размеров, но на ней, на этой кровати, свернувшись калачиком под одеялом, устроился явно не взрослый человек, а мальчик лет десяти одиннадцати. Я понял, что все таки начинаю засыпать.

Я вытащил из под одеяла руку. В темноте нельзя было рассмотреть подробности, какие ногти, кожа, но это определенно была маленькая рука — рука ребенка.

Я лежал не шевелясь и с замирающим сердцем мерил взглядом пространство. Нет, оно не казалось гипертрофированным. Потому что я смотрел на него из своего детства.

Среди ночи я вдруг проснулся. Встрепенулся и прислушался. Опять!.. Словно легкий ветерок коснулся моей щеки или я ощутил какой то прозрачный аромат. Еще не понимая, где я и что со мной, я приоткрыл глаза и увидел неяркий колеблющийся свет и промелькнувшую в дверном проеме женскую фигуру.

— Мамочка? — едва не вырвалось у меня.

Но уже в следующий момент я очувствовался, узнал голос Альги и услышал голос дядя Володи.

Я поймал последние фразы их разговора. Дядя Володя увлеченно доказывал девушке, что всем нам нужно провести достаточное количество сеансов в его магической секретной комнате, и тогда все проблемы отпадут сами собой. Дескать, мы должны добровольно изменить себя и объединиться с детьми. И Папа должен твердо пообещать сыну, что согласен на эту процедуру.

— Я хочу, чтобы Серж тайком провел меня к Косточке, до того, как отправят детей. Я попытаюсь объяснить эту идею, — увлеченно говорил дядя Володя. — Это прекрасный компромисс. Вот и Серж считает, что в этом есть смысл…

— Глупые вы, Володенька. Все это сплошные фантазии, — решительно прервала его Альга. — Я сама должна попасть туда. Я поговорю с Косточкой. Если, конечно, Серж согласиться провести меня.

Господи, удивился я, она еще в этом сомневалась!

— Ну конечно, он тебя проводит! — воскликнул дядя Володя.

— А как он себя чувствует? — обеспокоено поинтересовалась Альга.

— По моему, еще не лучшим образом…

— Нет, я чувствую себя прекрасно! — крикнул я, соскакивая с кровати.

Я забыл, что кровать такая высокая и, споткнувшись, едва не растянулся на полу. Я чувствовал себя, как маленький мальчик. Мне хотелось скакать и прыгать. Я поспешно натянул брюки и, застегивая рубашку, вышел на веранду.

— Ты готова поговорить с Косточкой? — спросил я девушку, избегая, однако, смотреть на нее.

Я лишь мельком взглянул на нее, и она показалась мне необычайно красивой— в черных джинсах и черном свитере. Этой ночью ее изумрудные глаза так и сияли. Но в данной ситуации мысль о ее красоте представлялась мне по меньшей мере неуместной.

— Папа тоже хотел этого, — сказал я. — Он считает, что ты могла бы повлиять на Косточку.

— Конечно, Папа знает, что говорит, — кивнула Альга. — И я должна там быть.

Так оно и есть: она, оказывается сама рвалась туда! Удивительно: когда то гордый Косточка заявил, что однажды она сама придет к нему. Теперь, похоже, был как раз тот случай.

— Но ведь это очень опасно. А ты вовсе не обязана так рисковать! — вырвалось у меня.

— Тут нет никакого риска, — спокойно возразила она. — Я их помирю. Вот и все.

Я пристально посмотрел на нее: верит ли она сама в то, что говорит? Нет, я не мог этого понять.

— Если Папа не вмешается, я, конечно, их помирю. Я легко уговорю Косточку, — продолжала она. — Ты сможешь провести меня прямо в Папин офис? Ведь Косточка находится именно там. Это вообще возможно?

— Это возможно, — сказал я.

— Милые мои, все таки мне тоже лучше пойти с вами! — вмешался дядя Володя. — Я объясню Косточке, что…

— Нет, Володенька, мы пойдем только вдвоем, — сказала ему Альга. — А ты должен остаться в Пансионе с детьми. Тут и говорить не о чем. Мы должны проскользнуть туда беспрепятственно и соблюдать крайнюю осторожность, как можно меньше привлекать к себе внимание. Вдвоем это, конечно, будет проще, чем втроем. Так ведь, Серж?

Что ж, наверное, она была права. Времени на обдумывание у меня не было. Если мы собирались в Москву, нам нужно было выезжать немедленно.

До рассвета оставалось еще пару часов. Едва мы вышли из флигеля и быстро пошли по садовой аллее, как вдруг наткнулись на Веню.

— О! — сказал он, блестя смеющимися глазами, — а я как раз иду к Пансиону. Меня туда Наташа послала. Посмотреть, как обстановка, — уточнил он.

Альга остановилась и не двигалась с места. Я заметил, что она смотрит на моего приятеля настороженно. Веня взглянул на нее и сказал:

— Ладно, я пошел. Как бы не подогнали автобус раньше времени…

И, шагнув в сторону, тут же пропал в темноте за деревьями. Только тогда Альга двинулась дальше. На стоянке около особняка у нее была припаркована машина.

— Подожди немножко, — попросил я ее. — Я на минуту. Тоже взгляну, как там и что около Пансиона.

— Пожалуйста, не задерживайся, — шепотом попросила девушка.

Я бегом бросился догонять Веню. Он словно дожидался меня. Мы вместе направились к Пансиону.

— Ну как? — спросил он.

— Что? — не понял я.

— Как самочувствие?

— А… Спасибо, — кивнул я.

Мы подошли к Пансиону. Здесь все было тихо. Только по прежнему охранники у дверей и вокруг.

— Вот видишь, все тихо.

— И слава Богу, — кивнул Веня.

— А теперь мне пора, — сказал я.

— Конечно, конечно.

Я быстро пошел к особняку и тут с удивлением обнаружил, что Веня шагает рядом со мной. Сначала меня это неприятно поразило, но потом я сообразил, что нам просто по пути — у него и у Наташи была своя комната в особняке.

— Люблю природу, — сказал Веня.

— Молодец, — похвалил я.

Мы подошли к особняку.

— Ну, пока, Веня! — не останавливаясь я хлопнул его по плечу.

Теперь мне нужно было обогнуть особняк, чтобы подойти к автостоянке, где меня ждала в машине Альга.

Веня продолжал идти рядом.

— Ты чего вяжешься за мной? — спросил я.

— Просто так. Хорошо. Ночи короткие.

— Зато дни длинные, — проворчал я. — Иди домой.

— Я тебя провожу.

— Не надо.

Я резко свернул в сторону. Я почти бежал. Но он от меня не отставал.

— Отвяжись от меня, — сквозь зубы проговорил я.

— Ничего, мне не трудно.

Черт с ним, подумал я. Мы подошли к автостоянке. Она была залита электрическим светом и окружена со всех сторон жасминовыми кустами.

— Значит, решили прокатиться в Москву? — сказал Веня.

Я ничего не ответил.

Альга с тревогой смотрела на нас из машины. Я молча открыл дверцу и сел рядом с ней на переднее сиденье. Не успели мы и глазом моргнуть, как Веня открыл заднюю дверцу и тоже влез в машину.

— Я вам не помешаю, — заверил он. — А может быть, даже пригожусь.

Я был готов наброситься на него, но Альга тихо прикоснулась к моей руке. В зеркальце заднего обзора я видел смеющиеся глаза Вени.

— А если серьезно, Серж, — услышал я за своей спиной, — напрасно ты едешь с ней. Может быть, туда вообще не стоит ехать. Может быть, вам стоит отправиться в направлении прямо противоположном. Правда, поезжайте куда-нибудь за границу, к теплому морю… Мало ли, что Папа хочет. Мало у вас было из за него неприятностей, а?

— Ты вылезешь или нет? — сквозь зубы проговорил я.

— Нет. Не могу, — пожал плечами Веня. — Я нужен Папе. Папа хочет, чтобы я уже сегодня был рядом с ним. Ему нравится, как я готовлю кофе. Значит, мне с вами по пути. Папа сказал, что это кратчайший путь.

— Ты врешь!

— Честное слово. Я говорил с ним по телефону как раз перед тем, как ты полез бороться с охранником у «охотничьего домика». Я говорил из машины Парфена. Папа будет очень недоволен, если я не приду.

— Хорошо, — неожиданно для самого себя заявил я, — тогда сейчас я пойду за Наташей. Кажется, мы должны обсудить все это в ее присутствии…

Было очень тихо. Потом в ближних кустах жасмина застрекотали кузнечики. Сначала один, затем другой, а затем целый десяток. Это пронзительное стрекотание, отливавшее металлом, до боли резало уши. Я действительно готов был отправиться за женой. Вдруг Веня порывисто распахнул дверцу и вылез из машины. Подойдя к густому, стянутому обручем, кусту жасмина, он ожесточенно ударил по нему ногой. Один кузнечик умолк. Веня пнул другой куст, затем третий. Стрекотание смолкло.

— Ну вот, — сказал я Альге. — Поехали.

В зеркало заднего обзора я видел удаляющегося Веню. Он неподвижно смотрел нам вслед, а потом вдруг замахал рукой: мол, до скорого, ребятки.