Целый месяц под окнами нашей городской квартиры с самого раннего утра слышалась оркестровая музыка, вскипал шум толпы, проносилась гнусавая мегафонная перекличка. Я подходил к окну, раздвигал гардины и, засунув руки в карманы брюк, наблюдал, как внизу на набережной формируется колонна манифестантов. Постепенно, по мере прибытия народа, движение транспорта полностью перекрывалось. Милицейские чины и многочисленные народные дружинники обеспечивали порядок. Из фургона выгружали портреты нашего партийного лидера Феди Голенищева, а также транспаранты с лозунгами, в которых обыгрывались одни и те же актуальные мысли: «Не сорвут нам, гады, выборов!» и «Да здравствуют свободные демократические выборы!» Десятки людей энергично разворачивали обширнейшее полотнище государственного флага, чтобы затем, растянув его за края, нести, словно громадный полог, впереди колонны манифестантов вдоль проспекта, по мосту через Москва-реку, — под самые стены Москвы к Треугольной площади, где колонны из разных городских и пригородных избирательных округов, сливались. Здесь проходили все митинги.

То, что теперь митинговали именно под стенами Москвы, было весьма примечательно. И в высшей степени характерно. Раньше — то народ предпочитал бурлить в историческом центре столицы. Правительство, аппаратчики и вся администрация располагались на прежних местах — то есть в Кремле, на Старой площади, в Белом Доме. Но теперь народ знал, что наш партийный лидер Федя Голенищев, немало способствовавший строительству Москвы, одним из самых горячих ее поклонников и попечителей, уже давно перенес в нее штаб-квартиру своей партии. Он занял офис в Восточном Луче, в нескольких кварталах от Центрального сектора, в котором немного раньше обосновался со своим Концерном его друг и соратник Папа.

То, что происходило на городских улицах, было непременной частью мероприятий, организованных навстречу близящимся выборам. Население демонстрировало стихийную любовь к кандидату и общественный энтузиазм, а также вроде бы как надежду на лучшее. И атмосфера отчасти разряжалась, что было немаловажно, поскольку еще недавно ситуация в Городе и области балансировала на грани хаоса. Слава Богу, недавние разбойные вспышки были пресечены благодаря решительным и самоотверженным действиям армейских спецподразделений под личным командованием маршала Севы, который, кстати, уже одним этим доказал свою лояльность и должен был абсолютно себя реабилитировать после истории с генералиссимусом.

Особенно усердствовали наши местные самоуправленцы. В нашем округе сколачивалась самая массовая, организованная и дружная колонна манифестантов. Было изготовлено самое громадное шелковое полотнище государственного флага и выходил самый мощный сводный оркестр, выгодно отличавшийся от прочих приглашенными виртуозами. Но главное — именно в недрах наших местных структур зародилась и получила свое первоначальное развитие инициатива некоего патриотического внепартийного общенародного форума. А точнее, глобальная идея Всемирной России. Подобная умопомрачительная идея могла прийти не иначе как в похмельные бошки нашим местным гориллам. Или, что еще вероятнее, в плешивые головы канцелярским крысам, копошившимся в бюрократических бункерах окружных учреждений. Что же касается неистребимой тяги к всяческой гигантомании, то это вообще наша национальная, наследственная черта.

Начинание угодило в жилу на все сто процентов и было сразу подхвачено и поставлено на самую широкую ногу. Лучшие люди округа поддержали эпохальную инициативу, а не лучшие и подавно. Здоровые силы общества и народ вообще давно ощущали потребность сплотиться вокруг какой-нибудь навязчивой судьбоносной идеи. К этому и шло. Оголодавшие и запуганные обыватели, которые долгое время отсиживались по своим норам, были не прочь выплеснуться в преддверии весны на улицы. Относительный порядок и безопасность в городе и пригороде были таки восстановлены, а следовательно, в обывателе вновь проснулся зуд социального творчества.

Прежде всего с усердием заработали местные агитаторы. С некоторых пор я заметил, что почтовые ящики в нашем парадном трещат от листовок и пропагандистских брошюр. Несколько раз, скуки ради, я пролистывал информационные бюллетени. Из них я и почерпнул первоначальные сведения о «России», которая, кстати, не сразу стала именоваться «Всемирной», а сначала была всего лишь «общенациональной». Чаще всего мелькали слова «возрождение» и «объединение».

Не обошлось без выпадов в адрес нового начинания. Не исключено, конечно, что критика была рекламным трюком самих же организаторов, ибо ни одно новое дело не способно шибко развернуться без известной доли скандала. Формальный повод для недоумения, возражения и даже возмущения со стороны официальных структур лежал на поверхности. Пресса принялась насмехаться и иронизировать. Было обращено внимание на явную двусмысленность, претенциозность (если не наглый вызов) уже в самом странном названии, которым окрестило себя движение. Что это, мол, за новая Россия такая? Почему Россия? Как будто нынешняя мать-Россия — уже не мать и не Россия?

Все так называемые «инициативы снизу» всегда шиты белыми нитками, но на этот раз насущная необходимость подобного начинания просматривалась давно. Впрочем, признаюсь, я тоже не сразу понял, что к чему. Возрождение — Бог с ним, оно бы и ничего, но что подразумевалось под объединением и что, собственно, собирались объединять? Неужели все давным-давно не объединено и не переобъединено?

Несмотря на заявленную внепартийность, организационный комитет нового движения заявил, однако, «максимальную» лояльность властям, приветствовал грядущие выборы и принялся всячески выражать солидарность с нашим общим кандидатом. Это был лучший ответ на обвинения в претенциозности и двусмысленности названия. Дескать, мы — плоть от плоти и кровь от крови той же матери-России, мы верные дети ее. Казалось бы, все ясно: еще одна предвыборная акция, призванная добавить нашему курсу основательности всенародного доверия.

Несколько ближайших городских округов, к которым мгновенно стали примыкать и другие, в том числе пригородные, выделили из местных администраций «заинтересованных народных представителей». Они еженедельно сходились и заседали в ныне образованном общественном органе — в России. Видимо, Россия мыслилась как постоянно функционирующая структура. Уж не знаю, кто и как выбирал делегатов, но каждый из них нес в общий котел идеи и чаяния, сводящиеся, впрочем, к одному — что, мол, надо все коллективно обмозговать и как-то вылезать из этого дерьма. При этом, естественно, в один голос упирали на национальный архетип — заединничество, артельность, соборность и все такое. Дескать, надо, наконец, эту самую идеологию оформить в практическом отношении и, по мере оформления, оприходовать, не разводя бодягу… На первый взгляд, цель довольно неопределенная, однако идеологию действительно быстренько «оформили» и, судя по всему, энергично занялись «оприходованием».

«Ничего себе, сказала я себе!» — подумалось, когда я пробегал глазами информационный листок с сообщениями о первых заседаниях России. Удивление вызывали не только оперативность и сногсшибательный прогресс в численности и территориальном охвате, но также прогресс в смысле помещений, которые арендовались для работы. Первый раз деятели собрались в таксопарке № 4 под мостом, что неподалеку от нас. Во второй раз — в центральном столичном кинотеатре «Россия». Что было, безусловно, символично. А еще через пару заседаний Россия переехала в колонный зал Дома Союзов. «Оформление» идеологии, а также ее трансформация находились как бы в прямой зависимости от архитектуры занимаемого помещения. Это не могло не возбудить во мне интерес, поскольку наглядно иллюстрировало древнейшую теорию о непосредственном воздействии архитектуры на общественное подсознание. Это, кстати, прекрасно понимали еще египетские жрецы и фараоны.

На заседании в таксопарке, под низкими, пропахшими парами горюче-смазочных материалов сводами обширного гаража, Россия провозгласила себя «самым народным из всех народных собраний» и «самой организованной из всех организаций». Она объединила большинство городских округов, а также нескольких областных округов, которые отныне собирались жить и дышать общей идеей. Количество делегатов от местных органов самоуправления уже тогда было изрядным: по-видимому, в помещении таксопарка понабилась едва ли не половина населения означенных округов. На заседание в столичный кинотеатр «Россия» народу набилось еще больше. Делегатов, не вместившихся в партер и бельэтаж, пришлось кое-как рассадить в фойе. Огромные мутные стекла в фойе угрожающее скрипели и качались, едва не вываливаясь из тонких стальных рам, когда делегаты разом поднимались с мест, чтобы приветствовать очередные резолюции. На этот раз Россия уточнила предыдущую свою декларацию, провозгласив, что ей удалось объединить (главным образом, «духовно» и «в перспективе») всю историческую мать-Россию и что ее непосредственное возрождение должно вот-вот начаться, поскольку великая идеология уже близка к своему оформлению. По такому случаю Россию было решено именовать общенациональной.

Но этим дело не ограничилось. Уже через неделю Россия заседала в Колонном Зале, который отличался не столько своими внушительными размерами и прекрасной акустикой, сколько тем, что его стены помнили истовое пение «Боже, царя храни» и «Интернационал». Соответствующую трансформацию претерпела разворачивавшаяся во всем своем величии идеология. Общенациональные рамки мгновенно сделались тесными. Что такое, в конце концов, какая-то «общенациональность»! Наши сердца способны вместить в себя чаяния всего мира и даже более того. Дело было за малым: для сверхмощной идеологии требовалось избрать некий символический центр, из которого живительные волны прогрессивной идеологии будут распространяться сквозь вселенную, не ведая ни границ, ни преград. Но это, так сказать, в аллегорическом смысле. На практике волны должны распространяться по вполне осязаемым земным пространствам и конкретным территориям, а, значит, их символический центр должен быть помещен в конкретную географическую точку. Что для успеха дела отнюдь не безразлично. В общем и целом Россию поддержали действующее правительство, крупные предприниматели, а также все люди доброй воли. Но что еще важнее, было получено официальное приглашение следующее заседание России провести в стенах самой Москвы!

Со своей стороны Россия решила обратиться к властям со встречным предложением: а почему бы, если на то пошло, этот перл градостроения, это необычайное, почти метафизическое произведение архитектуры не провозгласить той конкретной географической точкой, в которую и будет помещен символический центр новой супер-идеологии? Ультрасовременный мегаполис как колыбель всемирной России, — не дурственно, а? Именно в этот момент я и сказал себе «Эге!».

Я и не предполагал, что, пока я был поглощен своими личными переживаниями, бурление в обществе достигло таких пределов. Моя несравненная Москва оказалась в фокусе общих интересов, на нее уже заглядывались и облизывались. Это и не удивительно: она никого не могла оставить равнодушным. Она была так прекрасна! Можно было лишь догадываться, до чего еще додумаются новоявленные идеологи, очарованные ее красотой.

Бредовые слухи насчет государственного переустройства, общемирового дома и т. д., циркулировавшие после кончины старого правителя и казавшиеся фантастическими, теперь неожиданно находили самое реальное подтверждение. Что касается меня, то я не склонен был относиться к этому слишком серьезно. Я был уверен, что Россия, будь она хоть трижды общенациональной или даже всемирной, есть дежурный номер в длинном списке предвыборных фокусов. Как только пройдут выборы и Федя Голенищев официально вступит в должность, снова воцарятся тишь и благодать, а любая «супер-идеология» за ненадобностью скукожится и превратится в фук. Единственная заноза, засевшая в душе, — это сознание того, что в Москву стала втираться со своими амбициями местная шатия-братия, все эти гориллы, которым оказалось мало таксопарка и Колонного Зала, а Папа с Федей Голенищевым этому не только препятствовали, а ради сиюминутных предвыборных нужд, даже поощряли.

Все бы ничего, если бы пропагандистская свистопляска происходила где-нибудь в удалении. Телевизор можно было вырубить, а макулатуру, которой набивали почтовый ящик, выбросить… Между тем наше семейство, по понятным причинам, пользовалось особым вниманием со стороны нового движения. Незадолго того, как под нашими окнами загудели манифестации, к нам на квартиру зачастили эмиссары из органов местного самоуправления, а также какие-то навязчивые личности, называвшие себя активистами России. Они были так похожи друг на друга, словно их выпустили из одного спецучреждения, и напоминали не то проповедников из тоталитарных сект, не то уличных торговых агентов. Бескровные, словно вымоченные в воде лица. Нездорово горящие, пустые глаза. Специфическая фразеология, наводящая на мысль о размягчении мозга. Если они нарывались на меня, я их выпроваживал еще до того, как они успевали раскрыть рот. Мне, как одному из «лучших людей нашего округа», едва ли не каждый день доставлялись с курьерами официальные приглашения то прибыть на очередное заседание России, то выступить с докладом по предлагаемой тематике, то прислать предложения и поправки к проекту новой идеологии. Впрочем, и это можно было игнорировать… Но этим дело, к сожалению, не ограничилось. Меня коробило, когда я узнавал, что мои домашние втягиваются в эту предвыборную дребедень.

Пенсионеры отец с матерью стали посещать местное отделение России, где, по их собственным словам, они принимали живейшее участие в работе какой-то комиссии по разработке той отрасли идеологии, которая касалась пожилых людей. Я не мог сдержать иронической улыбки, когда они принимались обсуждать текущие новости. Самолюбию наших старичков особенно льстило то внимание и почтение, которые им оказывала Россия. Отцу вручили какой-то нагрудный знак и удостоверение, в котором было указано, что отныне он не обыкновенный старик-пенсионер, а «член России», а кроме того, «заслуженный старейшина округа», советник местной администрации по политическим вопросам или что-то в этом роде. Ни с чем не сравнимое удовольствие доставляло ему сидение в президиумах, где он, наконец, смог приложить свои способности аналитика-любителя. На правах «старейшины» и вообще как человек «сведущий», он растолковывал народу суть политических процессов. Теперь он с утроенной энергией копался в газетах и различных брошюрках из России. Он так морально воспрянул, что напрочь забыл о занятии, которое еще недавно целиком поглощало все его время: создании стратегических запасов гречки и риса на случай какой-нибудь социальной катастрофы. Мать назначили главной общественной попечительницей окружного собрания благородных старушек. Не удивительно, что оба были счастливы и чувствовали, что у них началась новая жизнь. В общем, их гордости и радости не было предела. К тому же, якобы в виду их участия в общественно-значимом процессе, обоим сразу назначили персональную и весьма существенную надбавку к пенсии, которая выплачивалась из какого-то специального фонда. Пользуясь случаем, я даже занял у отца пару червонцев, чтобы пополнить свои иссякающие запасы нюхательного табака. Взамен мне, конечно, пришлось выслушать его суждения относительно политических аспектов новой идеологии.

Телефон у нас дома звонил с утра до ночи. Из трубки слышалось энергично-вкрадчивое: «Это вас из России беспокоят…» Подзывали не только наших старичков, но и Наташу. То, что жену втянули в дела России, не стало для меня неожиданностью. Уже в первых информационных листках я прочел, что в Россию входят женские организации и фонды, которые курировала Мама. Разговоры у нас в доме постоянно вертелись вокруг России. Даже Александр, возвращаясь с занятий, рассказывал, что у них в школе начала функционировать какая-то ячейка детской России, и директор распорядился, чтобы на дополнительных уроках детей в срочном порядке просвещали относительно нового движения, а затем экзаменовали на предмет усвоения идеологии.

Иногда во взглядах домашних я читал что-то вроде недоумения, если не осуждения. А однажды, когда они обсуждали свою общественную деятельность, я позволил себе какое-то ироническое замечание. Отец не выдержал и заметил мне, что тот, кто считает себя творческим человеком, обязан быть в курсе общественной жизни и всего прогрессивного. Иначе, мол, и вдохновение неоткуда будет черпать. Я возразил, что в настоящий момент не поглощен творчеством, а потому имею полное право игнорировать как общественную жизнь в целом, так и все прогрессивное в частности

— Не понимаю, — пенял мне отец, — как вообще можно жить в такой изоляции от людей и ничем не интересоваться!

— В самом деле, Серж, — поддержала его мать, — иногда даже полезно переключиться на что-то другое. Ты бы немного развеялся, что ли. Набрался бы впечатлений.

Я не имел привычки спорить с родителями. Они свято относились к тому, что их сын обладает талантом. Поэтому, уклоняясь от совершенно бесплодной, на мой взгляд, дискуссии, я мягко признал:

— Что ж, может быть. Я подумаю…

Мать подошла ко мне и поцеловала в лоб. Ее уже мучила совесть, что из-за какой-то псевдо-России они так скопом напали на меня.

— У нашего Сержа Божий дар, — с улыбкой напомнила она всем. — Каждый должен заниматься тем, что у него получается лучше всего. Кстати, я заметила, — тут она снова чмокнула меня в лоб, — что последнее время Серж опять сделался какой-то напряженный, беспокойный и одухотворенный одновременно. Совсем как тогда, когда работал над проектом Москвы. Наверное, вынашивает еще какой-то проект. Я угадала, Серж?

Я пожал плечами.

— Вообще-то, — пошутил я, — после моей Москвы, я имею полное право почить на лаврах.

Моя невинная шутка почему-то не понравилась Наташе. Немного погодя, когда мы с ней оказались одни, она заметила:

— Если следовать твоей логике, мы теперь все можем почивать на лаврах. Твои отец с матерью — потому что произвели на свет такого гения, как ты. Александр — потому что у него такой достойный отец, заслуг которого хватит на несколько поколений вперед. Не говоря уж обо мне…

— Ну да, — простодушно кивнул я, — конечно. Ты жена творческого человека, помощница. Тебе пришлось нелегко. Ты многое претерпела, во всем себе отказывала. Тебе хотелось жить по-человечески, а я кормил тебя мечтами…

— Может быть, я не самая идеальная жена и помощница, — перебила меня Наташа, — я знаю, ты именно так считаешь! Но если бы не я, твои мечты так и остались бы мечтами.

— Как это? — не понял я.

— Сколько я унижалась, сколько упрашивала Маму, чтобы та убедила Папу поддержать твой проект! Сколько выслушала поучений! У нее в голове не укладывалось, как я позволяю тебе обращаться со мной подобным образом.

— Каким образом?

— Позволила тебе сесть мне на голову. Другие то мужья делают все возможное, чтобы обеспечить жен… Еще счастье, что Папа распорядился насчет твоего проекта, договорился с архитектурной конторой. Иначе, кто стал бы с тобой нянчиться!

— Ты действительно так думаешь? — потрясенный пробормотал я.

— А разве не так?

— Погоди, погоди! Почему ты считаешь, что тебе приходилось из-за меня унижаться? Кажется, Мама твоя задушевная подруга. И я ей как бы не совсем чужой…

— Странно, что ты этого не понимаешь, — вздохнула Наташа. — Ты же знаешь, как они всегда к тебе относились.

— А как они ко мне относились?

— Как к фантазеру и бездельнику. Вот как!

Мне сразу вспомнился разговор с Папой. Наташа почти в точности повторила его слова. Он обозвал меня фантазером и бездельником.

В глубине души я допускал, что в пылу ссоры или сгоряча Наташа способна высказать мне нечто подобное, но на самом деле так не думает. Теперь я убедился, что и она обо мне такого мнения. Мне и в голову не приходило требовать от жены, чтобы она вникала в суть моей работы, прониклась ею так, как я.

— Они могут думать обо мне все, что угодно, — махнул рукой я. — Только зачем ты мне все это говоришь?

— Затем, — покраснев, промолвила Наташа, — чтобы ты оставил хотя бы свою иронию по поводу моей работы!.. Наши старички и те лезут из кожи, чтобы сэкономить, добыть лишнюю копейку. Если бы не моя работа, не знаю, на что бы мы вообще жили. С ужасом вспоминаю, как мы с Александром голодали, пока я не послушалась совета Мамы и не стала надеяться только на себя. Разве я не унижалась, побираясь у Мамы с Папой, занимая у них деньги? Я унижалась, пока ты жил в свое удовольствие…

— Значит вы голодали, ты унижалась, а я жил в свое удовольствие?

Вместо ответа, она одарила меня презрительным молчанием.

Что ж, в одном она была наверняка права: пожалуй, я действительно жил в свое удовольствие…

— Да, тебе доставляло удовольствие жить так, как ты хочешь, — наконец сказала она. — Тебе этого достаточно. И тебя никто не трогает. А я хочу, чтобы у меня было хотя бы самое необходимое — то, что имеет каждая нормальная женщина. Я сама заработаю себе все, что нужно. Единственное, что я хочу, чтобы ты мне не мешал. И какого бы ты ни был мнения о России, очень прошу тебя оставить при себе свою иронию насчет этого…

Господи, еще не хватало нам с женой обсуждать Россию!

— Боже упаси, — поспешил заверить ее я, — я тебе не мешаю. И вовсе не думал ни над чем иронизировать.

— Нет, я видела, — сказала жена, — ты улыбался!

Кто мог предположить, что очень скоро у меня у самого появятся причины заинтересоваться Россией. И повод обнаружится самый неожиданный.

Александр даже больше прежнего был увлечен «Великим Полуднем».

Война между «патрициями» и «плебеями» разгоралась и велась «не на жизнь, а на смерть». Игра самосовершенствовалась, число игроков в ней значительно возросло. Вносимая ими информация анализировалась, перерабатывалась в соответствии с программой. И, видимо, активно использовалась. Надстраивались все новые уровни, в игре открывались новые возможности, условия и правила игры постоянно корректировались и усложнялись.

Теперь, по сравнению с первоначальным вариантом, игра уже не выглядела примитивной и дебильной. Стратегия и тактика стали гораздо более изощренными. Все чаще развитие сюжета нескончаемой битвы требовало разработки более сложных, совместных с другими игроками планов, а также разгадывания планов противника, причем не только в военной сфере, но и в производственной, экономической и, кажется, даже финансовой.

Для Александра, который становился все более опытным игроком, шаг за шагом открывались новые уровни игры, области виртуального пространства, вход в которые до этого был невозможен из — за разветвленной системы внутренних кодов. Я уже имел случай убедиться, что программа запоминала почерк каждого игрока и при запуске, в нескольких игровых тестах распознавала участника и вела с ним общение строго индивидуально. Меня приводило в изумление, какими темпами прогрессирует игра. Но еще больше изумляло, с какой легкостью сын усваивает новый материал и адаптируется к непрерывно усложняющимся условиям.

Тут, конечно, не было большого чуда. Дети постоянно обмениваются между собой новой информацией и без видимого усилия овладевают всеми новинками, едва те появляются в компьютерной сети. В отличие от взрослых, дети вообще не мудрствуют, не пытаются прежде времени проследить все связи, преодолеть хаос и систематизировать новую информацию. Перенимая друг у друга разрозненные навыки, они, можно сказать, действуют тупо-прагматически, тогда как мы, взрослые, утратили эту легкость восприятия и образа действия, и нам даже претит действовать наугад. Мы патологически желаем во всем осмысленности, а в результате вязнем в бесчисленных «почему»… Впрочем, по сравнению с родителями и мы в свое время казались удивительно продвинутыми акселератами.

В общем, Александр чувствовал себя в потоке сложной и многообразной информации, как рыба в воде. К тому же у них в школе имелся свой прекрасный компьютерный консультант и эксперт — сынок нашего компьютерного гения Паши Прохорова. Наш домашний компьютер был оснащен стандартным набором игровых устройств — модемом, активным речевым модулем, а также парой виртуальных перчаток. Когда я заглядывал в комнату к сыну, меня охватывало понятное отцовское умиление. Это была трогательная и одновременно забавная картина: по соседству с образцами новейший компьютерных технологий, Александр все-таки поместил свою любимую игрушку — плюшевого друга Братца Кролика. Слава Богу, мой сын все еще оставался ребенком, несмотря на то, что был занят сложной игрой, освоить которую затруднялся даже я, взрослый.

Несколько дней подряд я подсаживался к нему, чтобы следить за тем, как развиваются события в игре и не потерять нить происходящего. Но затем неделю-другую пропустил, а когда вновь взглянул на игру, то, увы, уже не мог угнаться за логикой происходящего и начал терять всякий интерес. Дергать сына постоянными вопросами не хотелось. Раньше Александру не терпелось поделиться своими достижениями, но с тех пор, как втянулся в эту игру, он вообще перестал интересоваться моим мнением и даже выглядел недовольным, когда я отрывал его от компьютера праздными вопросами.

Как-то раз я подошел и встал у него за спиной. Александр нетерпеливо заерзал. Я понял, что сын занят выполнением какой-то очередной миссии и я ему мешаю. Но меня заинтересовал вид происходящего на экране. На этот раз в игре отсутствовали обычные перестрелки с нагромождением боевой техники и головокружительными гонками по эстакадам. Действие протекало в относительно спокойном русле, шло манипулирование некими пространственными объектами — что — то вроде путешествия в виртуальной реальности. Александр часто переключался на какие-то вспомогательные архивы, просматривал каталоги. Мне показалось, что для дальнейшего прогресса в игре, ему требовалось совершить какую-то не слишком напряженную, рутинную работу, и он старался сделать ее побыстрее. Сути происходящего я уже совсем не понимал. Сын несколько раз косился в мою сторону, словно ожидая, что последуют мои дилетантские вопросы, на которые ему хочешь-не хочешь придется что-то отвечать. Я уже собирался уйти, но тут картинка переменилась, и я буквально онемел от удивления. Я так удивился, что даже протер глаза. Если раньше действие игры разворачивалось в абстрактных интерьерах: безликих коридорах, туннелях, ангарах и подземных гаражах, то теперь на экране монитора мелькали совершенно реальные объекты — фрагменты реальной панорамы Города и Москвы! Да, да, именно так — действие в «Великом Полудне» переместилось в Москву! Более того, архитектура Москвы была воспроизведена с поразительной точностью. Как будто кто-то скопировал ее с планов, хранившихся в моих старых компьютерных файлах. Причем не только с внешней стороны, но, что удивительнее всего, во всех внутренних проекциях и разрезах — со стороны коммуникаций, служебных помещений и технических терминалов. Короче говоря, в этой детской компьютерной игре самым непосредственным образом воспроизводились материалы абсолютно секретные, не так давно изъятые у меня службой безопасности вместе с рабочим макетом Москвы. Я обнаружил такие проектные и компоновочные подробности, о которых и сам успел позабыть.

Едва я оправился от одного удивления, как пришло время удивиться еще больше. До меня дошло, что в игре используются не только реальные объекты Москвы, но и реальные обстоятельства текущей жизни общества — политики, экономики и так далее. Сюжет игры как бы непосредственно встраивался в реальность. В частности, замелькала информация о России. Мне бросилось в глаза одна строка, из тех, что появлялись в боковом окошке дежурных сообщений. «РОССИЯ ПЛЕБЕЕВ ЗАНИМАЕТ ШАТРОВЫЙ ДВОРЕЦ» — прочел я.

Несколько дней назад из информационных бюллетеней мне стало известно, что Россия сподобилась получить официальное приглашение провести очередное заседание в Москве, но где именно оно будет проходить, мне еще не было известно. И вот теперь я это узнал!

— Что, разве Россия действительно расположится в Шатровом Дворце? — тронул я сына за плечо.

— Ну да, — кивнул Александр, — в этом все и дело…

Он вызвал на экран сводку последних новостей. В ней сообщалось, что на ближайшем заседании России в качестве почетного председателя будет распоряжаться наш народный кандидат Федя Голенищев, а само заседание пройдет не где-нибудь, а именно в главном зале Шатрового Дворца, и уже ведется соответствующая подготовка.

— Интересно… — прошептал я.

Гигантский мегаполис, каким являлась Москва, представлял собой сложный, монолитный ансамбль объектов, каждый из которых, и сам по себе мог считаться законченным и самодостаточным произведением архитектуры — будь то небоскребы Концерна, здание центрального терминала или хотя бы скромная домовая церковь на Ключах. Беспримерное по своему размаху строительство велось, естественно, в несколько этапов. Даже в тот период, когда меня практически оттерли от непосредственного руководства ходом работ, а мое место заняла сводная бригада прорабов, я еще какое-то время появлялся на объектах и продолжал наблюдать, как мои идеи воплощаются в жизнь. Всякий раз я с удовлетворением отмечал, что, несмотря на постороннее вмешательство, основные принципы, заложенные мной в генеральный проект, оказывались сильнее любых частных проявлений самодеятельности и головотяпства исполнителей, самодурства начальников и хозяев. Не только мегаполис в целом, но и каждый объект, каждое здание, мост, парк или самая маленькая площадь чудесным образом приобретали в точности тот уникальный облик, который был заложен в первоначальном проекте. Разрабатывая свою концепцию еще на стадии общих эскизов, я смог добиться такого архитектурного и инженерного решения, что вплоть до последнего бетонного блока или простого кирпича — все элементы можно было скомпоновать, подогнать друг к другу и выстроить по одному единственному принципу.

Когда стены были возведены, кровля смонтирована, коммуникации проложены, наступал черед отделочных работ и внутреннего и внешнего дизайна — с учетом функционального назначения того или иного объекта и пожеланий заказчика и владельца. То, что называется «доводкой». Увы, на этой последней стадии, как правило, происходило то, что являлось каплей дегтя в бочке меда… Появляясь на объекте, я раз за разом испытывал не то чтобы горькое разочарование, но что-то вроде вялой, но оттого не менее муторной досады. Все мне здесь казалось неадекватным, уродливым, нарочитым или попросту безвкусным. Возможно, это во мне взгоняли желчь чисто авторские амбиции. Впрочем, проходило какое-то время, глаз привыкал к тому, что было наваяно и наклепано «поверх» моей архитектуры, и моя досада сменялась добродушной иронией. Как бы там ни было, что касается дизайна и интерьеров, то в соответствующих разделах проекта я ведь не давал подробных описаний, — только самые общие идеи и рекомендации. Я был вынужден подчиняться произволу будущих хозяев.

Все объекты Москвы были одинаково любимы и дороги мне, но к Шатровому Дворцу у меня было особое отношение. Здание располагалось в самом сердце мегаполиса и было своего рода энергетическим центром, образно говоря, генератором, который сообщал особую организующую и фундаментальную энергию всему архитектурному организму, — а, может быть, даже всему окружающему пространству.

С самого начала я знал, что в таком грандиозном сооружении, каким я предполагал увидеть свое творение, непременно должно быть здание исключительное по своему функциональному назначению. Так древний жрец, проектируя пирамиду, стремился к тому, чтобы она превратилась в своеобразную линзу, способную собрать в пучок энергию целой вселенной. В огромном мегаполисе с населением более миллиона человек должно быть такое культовое место, где могли бы сходиться самые влиятельные люди и где происходили бы наиболее ответственные, определяющие весь уклад внутренней жизни мероприятия (съезды, собрания, совещания и тому подобное). Отсюда вытекали и особые требования к такому сооружению, к его архитектуре и оформлению. По сравнению с этой фундаментальной задачей даже проектирование офиса для Папы было для меня легким этюдом.

В первых вариантах проекта мне казалось, что таким энергетическим центром должен быть внушительный русский храм. Затем я представил, как все мы будем чувствовать себя в подобной громадине, уж не говоря о том, каково там будет ежедневно служить нашему о. Алексею. В общем, я решил, что гораздо уместнее спроектировать по одному небольшому храму в каждом из восьми Лучей, а также вместительную домовую церковь в Центральном секторе. Еще немного погодя, когда проект находился в стадии предварительных консультаций с отцами города, главным образом, с Папой, было решено, что мегаполис — не монастырь и не второй Кремль, а деловая и финансовая цитадель и вполне достаточно одной домовой церкви — уютной и благостной.

Я колебался. Даже когда общая концепция проекта уже была мной разработана, я намерено зарезервировал в самой его сердцевине пустое место для главного объекта. Моя медлительность и то, что я отказывался решать эту важнейшую архитектурную задачу аврально, чисто технически, принесло великолепные плоды. Все сложилось как бы само собой. Так случается, когда решают воспользоваться известным методом — золотым правилом дедукции — от второстепенного к главному. Процедура изощренная и кропотливая. Зная, что мне предстоит спроектировать некий особый генератор пространственной энергии, я проследил и рассчитал направление и траектории всех входящих и исходящих энергетических линий и получил исключительно точные характеристики самого источника. Таким образом и явились на свет идея и план Шатрового Дворца.

Здание действительно напоминало шатер, подобный тому, что раскидывал в походе с дружиной какой-нибудь древний князь. Только несравнимо большего размера. Стены имели некоторую плавную кривизну — снаружи вогнутые, а изнури выпуклые. Обширный свод потолка — тоже в виде крутой параболы. Кривизна стен и кровли, а также всех граней, карнизов и дверных проемов, были рассчитаны мной (или, вернее, угаданы) с божественной точностью. Ведь именно они являлись проводниками и направляющими той особой энергии, о которой я сказал выше… Все, что касается энергии, относится, конечно, к области иррациональной, и каждый человек волен верить или не верить в это. Я, естественно, верил. Иначе не было бы и самого проекта.

Привязывая план к местности, я не мог не учитывать ее природные особенности. Последнее было куда важнее и ответственнее, чем формальная задача вписаться в ландшафт. Я досконально изучил геологические карты, сведения о тектонических разломах, складках и пустотах, а также карты магнитных полей и многолетние сейсмологические записи. Впрочем, этого можно было и не делать. Я ничуть не сомневался, что древние (хотя и «антинаучные») методы, которыми пользовались наши далекие предки, отличались ничуть не меньшей точностью, и при закладке города были учтены все факторы. Если я и проделал эту утомительную работу, то исключительно ради того, чтобы убедиться, можно ли доверять современным технологиям. И я убедился, что результаты, добытые современными методами, включая космическое сканирование местности, всегда полностью совпадали с исторически сложившейся планировкой. Местоположение города было выбрано идеально. Я не поленился, произвел тщательный анализ русла Москва-реки, включая глухие болота, через которые тоненьким ручейком река текла, явившись на свет из малоприметного родника. Прежде всего меня, конечно, интересовали изгибы и прочие особенности русла, так как именно в них помещались характерные силовые узлы (наподобие антенн), где происходили конденсация и выброс той колоссальной энергии, которую река несла в своих водах. Окончательные расчеты лишь подтвердили, что сам мегаполис, а главное, Шатровый Дворец расположились на моем плане наилучшим образом — в одной из самых живописных речных излучин. Но только специалистам было известно, что глубоко под землей, примерно перпендикулярно излучине, проходит русло древней реки. Шатровый Дворец встал как раз на этом перекрестии. Между прочим естественные выходы этой реки, вроде артезианских родников, находились в районе Крылатских холмов. Чтобы максимально усилить природные факторы, я заложил и обосновал в проекте необходимость разделения русла Москва-реки на два равнозначных потока, что потребовало затопления значительного участка туннеля метрополитена. Но благодаря этому удалось сбалансировать одну из центральных тектонических плит, которая была встроена среди других плит, словно ключевой фрагмент мозаики сложнейшего геологического узора Она превратилась в элемент, аккумулирующий всю энергию реки, а Шатровый Дворец с его уникальной конфигурацией был призван служить своеобразным энергетическим резонатором.

Итак, Шатровый Дворец был воздвигнут на овальном, как гигантское пшеничное зерно острове, а раздвоенное речное русло частично пряталось под системой многих смежных мостов, которые отличались необычайно мощной несущей конструкцией и, в свою очередь, были соединены легкими полупрозрачными пластиковыми перекрытиями. По всей длине раздвоенного русла были установлены специальные фильтровальные камеры со сложной системой разноуровневых отстойников и компрессоров, откуда производилось водоснабжение всех внутренних водоемов. Таким образом создавалось впечатление, что река, впадая с северо-западной стороны в Москву, исчезает на время под землей, чтобы затем показаться с юго-восточной стороны, явиться на свет, как будто напитавшись чистотой из бездонного родника.

Я уже говорил, что не вдавался в детали оформления. Мне было важно, чтобы в точности была соблюдена концепция проекта. Так обстояло дело со зданием Концерна, Папиного офиса, аквариума контрольно-пропускного терминала и так далее. Главное — задать форму, а все прочее должно наслаиваться автоматически и естественно — как скелет обрастает плотью. Я не собирался отбивать хлеб у армии дизайнеров, художников, скульпторов и стилистов. Да никто бы мне этого и не позволил. С другой стороны, если бы я стал вдаваться в эту сферу, да еще работать в одиночку, мне бы потребовалось по крайней мере еще несколько жизней. В общем, я не пытался объять необъятное, посещал объекты как сторонний наблюдатель и, запасшись снисходительностью, терпеливо дожидался результата.

Однако с Шатровым Дворцом, а точнее, с его главным залом, дело обстояло иначе. Учитывая все выше сказанное, не трудно понять, какое значение я придавал этому центральному объекту. Еще на стадии проектирования мне в голову пришла великолепная, оригинальнейшая идея. Я не удержался и, составив подробнейший план оформления главного зала, включил его в документацию в качестве приложения. Здесь были рисунки, эскизы орнаментов, схемы расположения осветительных приборов, их тип, мощность и внешний вид. Я учел все, даже составил атлас цветовых гамм и оттенков, применительно буквально к каждому квадратному сантиметру площади.

Строительные работы в Москве были спланированы в такой последовательности, что «доводка» Шатрового Дворца из — за необычайной сложности работ и объемам финансовых затрат, даже по меркам данного проекта, еще продолжалась. На этот раз я не на шутку побаивался конечного результата. Я даже откладывал его посещение.

За получение подряда на оформление Шатрового Дворца сражались многие претенденты — это был лакомнейший кусок, но поделили его, конечно, наши заслуженные мэтры. За дело взялись сразу три столпа — два художника и один скульптор. У каждого была своя школа, огромные мастерские с сотнями подмастерий. Уже само по себе участие мэтров в этом деле было примечательно, поскольку первоначально, — то есть на стадии конкурсов и консультаций, — каждый по отдельности со своим кланом, а затем все вместе, — составляли главную и жесточайшую оппозицию моему проекту. Тут Папа, конечно, был совершенно прав, и то, что меня вместе с моей идеей не придушили в колыбели, была чистая случайность. Теперь-то я это понимаю. Они меня попросту проглядели. Будучи разобщены, они тогда боролись между собой, а пока смекнули что к чему, Папа и Мама взяли меня под свою защиту. Это потом, год или два спустя, мэтры были вынуждены милостиво принять под свое крыло «дилетанта мальчишку», который отнял у них славу создателей Москвы. Впрочем, они и так обладали всеми возможными титулами, а включившись в работу на заключительной стадии и успев заграбастать все, что касалось оформления архитектурного комплекса, с лихвой наверстали свое в деньгах. Как никак они олицетворяли «старую гвардию», сколоченную еще во времена царствования ныне почившего престарелого правителя, и Папа еще должен был с ними считаться. В общем, деньги они поделили по-братски.

Вот эти-то серые рыцари резца и кисти получили «на десерт» главный зал Шатрового Дворца. Не удивительно, что я имел все основания беспокоиться, несмотря на то, что архитектурная фирма до сих пор более или менее точно следовало моему проекту, а мэтры имели на руках мои подробнейшие рекомендации. Не то чтобы я напрочь отрицал их профессиональную компетентность и творческие способности. Напротив, где-то даже уважал. Более того, некоторые критики и теоретики культуры уже намекали на известную преемственность и духовное родство между мной и нашими мэтрами. Что касается моего мнения на этот счет, я никому в родственники, а тем более, в духовные, никогда не набивался. Что же касается оформления Шатрового Дворца, то, положа руку на сердце, я признаюсь, что, будь на то моя воля, никому из ныне здравствующих ваятелей не доверил бы эту великую честь. Вот если бы можно было на время оживить кое-кого из старых мастеров!..

В общем, я предпочитал внушать себе, что оставляю осмотр главного зала Шатрового Дворца «на десерт», что хочу увидеть сразу окончательный вариант: главный зал Шатрового Дворца все еще был закрыт для публики, а сроки ввода в эксплуатацию указывались самые туманные.

И вот теперь я стоял за спиной сына и смотрел на экран компьютера, на котором по-прежнему варьировалось сообщение: ПЛЕБЕИ ЗАНЯЛИ ШАТРОВЫЙ ДВОРЕЦ.

— Интересно… — повторил я. — Значит, теперь ты можешь свободно перемещаться по Москве?

Александр пожал плечами.

— Это же не на самом деле, папочка! Не по-настоящему. Это просто игра.

— Ну да, конечно, я и имею в виду игру.

Он снова пожал плечами.

— В общем, да.

— А можно переместиться туда — в главный зал Шатрового Дворца?

— Зачем?

— Мне бы хотелось посмотреть, как там все оформили и отделали.

— А разве ты еще не видел?

— Пока что нет…

— Но ведь ты же — архитектор, папочка!

— Понимаешь, — смущенно проговорил я, — я осматривал здание сразу после возведения, но с тех пор не был на объекте. Мне хотелось увидеть все в готовом виде. Чтобы не перебивать впечатления, понимаешь? — как мог объяснял я. — Кроме того, я вообще не знал, что отделочные работы уже завершены.

— Понимаю, — сдержанно кивнул сын.

Мне кажется, он догадывался об истинных причинах моего неведения.

— Ну так что же, — нетерпеливо спросил я, — можно попасть в Шатровый Дворец, а?

— Вообще-то, — замялся сын, — для этого необходимо запросить специальное разрешение, обосновать миссию… Но, главное, я не очень хорошо умею играть внутри Москвы, там ведь не безопасно.

— Неужели? — удивился я. — По-моему, Москва самое безопасное место в мире!

— Я говорю про игру, папочка.

— Ну да, ну да, и я тоже. А что если поиграть в каком-нибудь сокращенном варианте? Без запросов и обоснований… Давай, — настаивал я, — попробуй!

Мне ужасно хотелось взглянуть на главный зал Шатрового Дворца при помощи виртуального плана Москвы. Это даже забавнее. По крайней мере рядом не будут топтаться представители архитектурной конторы. В таких случаях ко мне обязательно прикрепляли какую-нибудь мелкую сошку из секретарей архитектурного комитета. Несмотря на свой тихий нрав, случалось, я выходил из себя и начинал фыркать, ворчать, ругаться, чем приводил сопровождающих в немалое смущение и недоумение. Не сомневаюсь, что потом они передавали нашим мэтрам каждое мое слово, и те копили против меня раздражение. Бывало, я даже напускался на бедных сопровождающих, словно это они изгадили строгий силуэт Москвы какой-нибудь дурацкой лепниной или чем-нибудь в этом роде. Как ни как, я был для них вроде начальника, лицом, приближенным к Папе, но холодный пот их не прошибал, им было прекрасно известно, что, хоть я и архитектор, почетный гражданин и все такое, со мной не очень-то считаются. Может быть, даже хихикали за моей спиной… Словом, уж лучше испытать разочарование прямо сейчас, перед экраном компьютера, да и сошки из архитектурного комитета будут избавлены от моего фырканья.

— Ладно, папочка, — сдался сын, — только уж тогда ты постарайся меня не отвлекать. В этой игре не бывает сокращенных вариантов. Плебеи каждый раз меняют свою тактику. От них можно ожидать чего угодно. Если ты будешь меня сбивать, я могу наделать ошибок, и потом придется очень долго наверстывать и исправлять испорченное.

— Ничего, — успокоил я его, — одна голова хорошо, а две лучше. Нас все-таки двое, сынок! Все получится. Главное, выбери помощнее вооружение и средство передвижения соответственное, и — вперед! — Я подвинул стул и уселся рядом с сыном.

— Нет уж, папочка, ты лучше не вмешивайся!

— Ну хорошо, хорошо, не буду, — пообещал я.

Александр вздохнул и повернулся к экрану, а я дал себе твердое слово не вмешиваться.

Увы, спустя всего несколько минут игра настолько захватила меня, что я напрочь забыл о данном обещании. События развивались удивительным образом. Сначала все шло тихо-мирно. Александр аккуратно свернул текущую миссию, на которой я его прервал. Вероятно, это было одно из побочных рутинных заданий — обучающая процедура, необходимая для перехода на следующие уровни игры. Я не успел толком понять что к чему. Мне только показалось, что он решал какую-то сложную головоломку, вроде чрезвычайно разветвленной финансовой монополии. По крайней мере там фигурировали какие-то астрономические суммы, мелькали схемы, названия и товарные знаки каких-то фирм. Я только успел прочитать последнее сообщение или напоминание: «МИССИЯ ПРЕРВАНА БЕЗ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНЫХ ПРИЧИН. ПРИ ВОЗОБНОВЛЕНИИ СМЕНИТЬ ШИФРЫ» Это мне ни о чем не говорило, но Александр озабоченно покачал головой. Вероятно, игра все-таки осталась «недовольна» резким переключением в другую миссию. Подумав, Александр составил конспект новой миссии: ВОЗДУШНО-НАЗЕМНАЯ РАЗВЕДКА. УТОЧНЕНИЕ ПЛАНА В РАЙОНЕ ШАТРОВОГО ДВОРЦА. Он запросил разрешение для начала игры. Последовало замечание: ЭКСТРЕННАЯ ПЕРЕМЕНА МИССИИ. СООБЩИТЬ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ. Александр подтвердил, и разрешение было получено. Прокрутилась стандартная заставка со стандартными пожеланиями успеха. На экране возникло название игры: «ВЕЛИКИЙ ПОЛДЕНЬ». Потом заглавие поблекло, словно засвеченный негатив. Вместо него вспыхнул ослепительно яркий круг — огромное солнце. Оно сияло несколько мгновений, а затем отодвинулось и поднялось в зенит.

Перед нами простиралась вся Москва. Она была внизу — как на ладони, — и была прекрасна. С огромной высоты она казалось одной сверкающей золотой звездой, лучи которой расходились во все стороны света. Звезда была словно надета на голубую ленту водной артерии — Москва-реку. Александр управлял небольшим маневренным вертолетом.

— Чего ты ждешь? — воскликнул я. — Снижайся!

Александр стал медленно снижаться.

Он довольно хорошо управлял виртуальным авиасимулятором, что-то вроде вертолета. Я мог это оценить, так как в свое время тоже налетался на авиа-симуляторах разных типов. Он вел вертолет, а я чувствовал себя пассажиром. Я летел вместе с ним.

Кстати сказать, несмотря на то, что мне довольно часто снилось во сне, что я летаю, реальные полеты я не переносил, Ужасно боялся и всегда избегал подниматься в воздух. В частности, мне не раз предлагали воздушные экскурсии над Москвой, но я упирался руками и ногами. Полеты в воздушном пространстве над Москвой с использованием легких типов вертолетов не возбранялись, и, как только строительство пошло полным ходом и появилось, на что посмотреть, в небе Москвы постоянно кружили десятки частных бортов. Мне вполне хватало силы моего воображения. Правда, как-то Папа с Мамой (не без участия Наташи) подшутили надо мной: изрядно подпоили, затем заманили в вертолет. Возможно, они хотели как лучше, хотели, чтобы я полюбовался панорамой Москвы. Но как только я услышал оглушительный грохот винта, почувствовал себя жуком в спичечной коробке, конечно, мигом протрезвел. Не скажу, чтобы я оцепенел или был парализован ужасом, но и удовольствия не испытал абсолютно никакого: сверкающее небо перемешалось у меня в глазах с качающимся горизонтом, а когда я смотрел вниз, к горлу подкатывал ком, как будто я собирался прыгнуть с моста…

Совсем другое дело было теперь, когда я сидел на стуле в своей квартире и с азартом наблюдал, как мой Александр ведет воображаемый вертолет над воображаемой землей. Я увидел знакомые архитектурные планы, и в душе тут же ожили прекрасные часы вдохновенного труда, когда я сидел за компьютером, создавая эскизы и чертежи необыкновенного архитектурного комплекса. Общий виртуальный план Москвы ассоциировался у меня с рабочим макетом, в трудах над которым я провел много месяцев и который потом долгое время служил прекрасной игрушкой сыну. Тогда, конечно, все это выглядело совсем иначе: в других ракурсах, в застывших, ненатуральных формах… Теперь же мое воображение подстегивалось любопытством и, получив новый освежающий заряд, заработало в полную силу. Ей-Богу, в какой-то момент я даже стал забывать, что это игра. Словно во сне, я летел над моей материализовавшейся мечтой.

— Вон туда! — снова крикнул я и указал в сторону Центрального сектора. — Еще слишком высоко. Ниже, ниже! Давай прямо к Шатровому Двору!

Теперь можно было хорошо рассмотреть Садовое кольцо, улицы, отдельные здания, водоемы. Александр хотел приземлиться на вертолетную площадку, расположенную на крыше Концерна, но я убедил его спуститься еще ниже и пролететь вдоль Садового кольца, до пересечения проспекта, ведущего к Шатровому Дворцу.

Все было совершенно так, как в реальности, до мельчайших деталей. И все же… было какое-то неуловимое отличие, какое-то странное мрачноватое ощущение.

Вдруг я сообразил, в чем дело. Нигде не было видно ни единого человека. Улицы были абсолютно пусты, окна слепо поблескивали, а в пешеходной зоне Садового кольца, благоухающего зеленью, деревья стояли не шелохнувшись. Даже около комплекса зданий торгового центра, куда обычно охотно стекалась публика, не было ни одной живой души.

— Вот и Дворец! — воскликнул я.

Словно герой, который в сказочной пещере, полной самоцветов, перебирает драгоценности, но изумляется еще больше, натолкнувшись на огромный естественно ограненный алмаз, — изумился я, увидев освобожденный от строительных чехлов и лесов фасад Шатрового Дворца, окруженного, словно хороводом, густыми и свежими молоденькими дубками.

С первого же взгляда я понял, что на этот раз, как ни удивительно, полностью отсутствуют какие бы то ни было недостатки и признаки самодеятельности исполнителей. Никаких лишних завитков, карнизов или других элементов. Это был настоящий царский шатер, во всей красе, шатер, разбитый под божественным куполом неба и по праву претендовавший называться Дворцом.

Едва вогнутые стены плавно смыкались с кровлей и покрыты сплошным тончайшим узором. Само здание было громадным, но, благодаря необыкновенным отделочным материалам, подбор которых был произведен с абсолютной точностью, казалось воздушно-легким, как поставленный по мановению руки походный шатер. Так и было задумано. Специально рассчитанная кривизна поверхностей создавала полную иллюзию невесомости. Мощные стены, казалось, отливали парчовым блеском, каким отливает не то отражающая, не то полупрозрачная ткань… Монитор компьютера давал превосходное, необычайно яркое и контрастное изображение, и можно было рассмотреть даже мельчайшие детали, саму фактуру стеновых панелей. Убедившись, что внешний вид здания представляет точный слепок с моей мечты, я облегченно вздохнул.

На самой верхушке кровли торчал острый, словно спица, флагшток, и на нем извивался (несмотря на видимое, судя по неподвижному состоянию листвы, безветрие) длинный, как змея, странный флаг, похожий скорее на узкую ленту, чем на флаг, да еще с какой-то надписью. Впрочем, он не портил вида. Когда мы подлетели ближе, я смог различить буквы, выведенные на пестром флаге. ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВСЕМИРНАЯ РОССИЯ!

Александр уже в третий или четвертый раз облетал Дворец. Пронзительные блики полуденного солнца дрожали на гранях здания.

— По-моему, пора приземляться, — сказал я.

Мне не терпелось попасть во Дворец и взглянуть, как обстоят дела с внутренней отделкой главного зала, но Александр пошел еще на один круг. Он был не на шутку обеспокоен.

— Что-то не так, папочка, — пробормотал он.

— Чепуха, — возбужденно и беспечно отмахнулся я, — ничего страшного, опускайся прямо перед входом во Дворец.

Странное дело, я находился в каком-то промежуточном состоянии: только что я прекрасно сознавал и помнил, что это игра, но уже в следующую минуту напрочь об этом забывал.

Александр стал снижаться и посадил вертолет между рядом зеленых дубов и входом в Шатровый Дворец. Чтобы попасть внутрь нужно было лишь подняться по широким ступеням из светло-золотистого искусственного гранита.

— Давай, — подбадривал я сына, — только заглянем в зал — и сразу назад!

Я не отрываясь смотрел на экран, на котором действовал виртуальный двойник моего сына.

Словно матерый коммандос, Александр взбежал на несколько ступеней, прижался спиной к гранитному парапету и осторожно осмотрелся по сторонам. Он был экипирован и вооружен соответственно. Держал наперевес реактивный пулемет… Особенно пристально он всматривался в тенистое пространство между дубовыми кронами, как будто опасался, что за деревьями или в их густой листве могут скрываться коварные враги плебеи, которые только и ждут, чтобы он отошел подальше от вертолета, а уж затем попытаются отрезать путь к отступлению. Он поднес к глазам специальный бинокль, фиксирующий малейшие инфракрасные излучения, и навел его на дубы. Нет, там все было чисто. Радар, реагирующий на мины-ловушки, а также на любые средства электронного слежения в радиусе нескольких десятков метров, молчал. В локационных акустических системах стояла мертвая тишина, хотя уровень громкости был выдвинут почти на максимальную мощность — было бы слышно, если бы в земле закопошился червяк.

— Лучше вернуться в вертолет и отменить миссию… — прошептал Александр, бледный от напряжения.

— Ничего, ничего! Не робей! Это всего лишь игра! — также шепотом ответил я.

— Ну да, игра… — со странной тоской в голосе протянул он.

Я понял, что он не решается отойти от вертолета. Удивительная все-таки у детей особенность восприятия: они совершенно одинаково относятся и к игре, и к реальности.

— Оставь в вертолете включенными дежурные видеокамеры и выведи обзорную картинку куда-нибудь в угол экрана, — посоветовал я. — Когда войдешь внутрь, будет видно, что делается снаружи. Это можно сделать?

— Да, конечно.

— Вот видишь! Одна голова хорошо, а две лучше, — обрадовавшись, повторил я.

Александр вернулся к вертолету, настроил и развернул во все стороны камеры наблюдения. Затем снова двинулся по гранитным ступеням ко входу во Дворец. При этом и он, и я то и дело косились на боковое окошко на экране, куда проецировалась обзорная картинка из вертолета.

Вот он прошел под сводами дверного проема, вот шагнул в фойе. Я ожидал, что внутри будет освещение, сбалансированное относительно солнечного дня снаружи. Однако освещение было недостаточным. Основное пространство экрана поблекло и потемнело. Лишь очень смутно прорисовывалась впереди широкая лестница, ведущая из фойе в главный зал. Зато чересчур ярко выделилось вспомогательное боковое окошко.

— Что-то не так, папочка… — тревожно повторил Александр. — Посмотри!

Камеры, расположенные в вертолете, были направлены на дубовую рощу. Там, под дубами, казалось происходило какое-то движение.

— Ну-ка, — подсказал я, — раздвинь панораму, увеличь масштаб!

Александр замешкался с пультом управления, но затем ему удалось настроить дежурные телекамеры.

— Кролики! — прошептал мальчик.

Я не поверил своим глазам: под дубами на зеленой траве действительно ползали кролики. Множество кроликов. Это было довольно странно. Если игра имитировала реальность без примеси фантастики, то при помощи приборов специального наблюдения (бинокля, радара и прочего) Александр должен был еще при посадке обнаружить скопления живности. У меня мелькнула мысль, что если приборы не смогли этого сделать, то, следовательно, кролики имели какое-то иное происхождение… К сожалению, я не успел додумать эту мысль до конца или хотя бы поделиться ею с сыном. Компьютерный двойник Александра вздрогнул и, видимо, хотел броситься обратно на улицу. Однако экран заняло окно с проекцией обзора из вертолета. Объективы видеокамер вдруг сильно забликовали, зарябили, и на экране расплылось сияние ослепительного полуденного солнца.

Александр практически двигался вслепую, на ощупь и потерял ориентировку. Наткнулся на стену. Неожиданно в акустической системе послышались тяжелые и протяжные звуки, напоминающие нарастающий грохот волн. Александр бросился в другую сторону, но споткнулся о первую ступеньку лестницы, которая вела в главный зал Шатрового Дворца, и, кажется, упал на пол. Зловещие раскаты усиливались.

— Скорее! — подсказал я. — Отключи вспомогательное окно!

Наконец, он отыскал нужную кнопку, освободил экран и восстановил изображение. Перед нами возникла широкая парадная лестница, ведущая в главный зал. Высокие двери были распахнуты настежь, портьера откинута в сторону, а на пороге, занимая весь дверной проем, виднелся невероятных размеров плюшевый кролик. Громадный Братец Кролик. Тяжело дыша и кряхтя (это и были грохочущие звуки, напоминавшие шум прибоя), прижав уши и упираясь чудовищно большой головой в притолоку, кролик пытался продраться, пролезть из зала в фойе. Он дико вращал налитыми, едва не брызжущими кровью глазами и сучил толстыми слоновьими конечностями. В глубине разинутой пасти виднелся дрожащий рубиновый язык, а из-под верхней губы, на которой топорщились усы, похожие на стальную проволоку, торчали два острых зуба. Он навис над нами, он тянулся прямо к нам.

Александр запаниковал. Повалившись на бок, он в ужасе схватился за свой реактивный пулемет и, зажмурив глаза, стал палить в направлении плюшевого чудовища. Плотные, вертящиеся сгустки багрового пламени с воем и свистом прорезали пространство, круша перила мраморной лестницы, выщербляя ступени, выбивая из стен куски бетона вместе с арматурой. Поток огня хлынул вверх. В одно мгновение кролик превратился в бесформенную, пылающую громадину, от которой повалил черный с хлопьями копоти дым. Шерсть горела и хрустела, оплавляясь, сморщиваясь и разлезаясь спеченными лоскутами. Но и охваченное огнем, чудовище все еще верещало и силилось пролезть в дверь. Александр судорожно переключил регулятор на максимальную мощность, и стены помещения задрожали от колоссальных взрывов. Сокрушенное последними ударами чудовище было отброшено назад, опрокинулось и провалилось куда-то в черную пропасть. Своды здания рушились. Капитальные плиты и перекрытия повалились со всех сторон, разламываясь, как трухлявое дерево, крошась в пыль.

Я хотел остановить Александра, но было поздно. Экран погас, наступила полная тишина. Похоже, Александр перестарался и сгоряча уничтожил не только чудовище, но и все вокруг — весь виртуальный мир. Однако явственно чувствовалось, что за погасшим экраном еще что-то происходит. Мальчик дрожал и был напряжен так, словно все еще сжимал в руках оружие и был готов к новым неожиданностям.

Раздался характерный звуковой сигнал, который предупреждал, что сейчас будет сообщена некая важная информация. И действительно, вверху экрана появилась бегущая строка. ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВОР ПЛЕБЕИ ПЛЕТУТ НОВЫЙ ЗАГОВ…

Чтобы разрядить ситуацию, я собрался было пошутить на этот счет, но тут экран ожил, картинка появилась вновь. Я с изумлением увидел на экране компьютера нашу комнату. Ту самую комнату, в которой мы сейчас и находились. Все было воспроизведено с пугающей точностью. Мебель, стол, на столе включенный компьютер. Более того, за столом сидел мой Александр собственной персоной. Словом, все было абсолютно идентично тому, что и происходило в настоящий момент — перед экраном монитора.

Но было и то, чего в действительности не было. В руках Александр сжимал оружие, словно он вынес его из виртуального сражения, побоища, которое только что закончилось.

Между тем бегущая строка не прерывалась, бесконечно дублируя одно и то же сообщение. Вдруг я услышал знакомый смех. Мой собственный смех. Ужаснее всего было то, что на самом деле я не смеялся. И не думал смеяться. Но смех — внешний, нехороший — продолжал раздаваться.

Сжимая в руках оружие, Александр резко обернулся и увидел рядом меня. Я действительно смеялся. Смех мой был очень неприятным, злым. Сбоку на экране появился цифровой секундомер, который отсчитывал обратное время. Секунды убывали: десять, девять, восемь… Александр поднял оружие и его направил на меня. «Только попробуй! — сказал я, не переставая нехорошо смеяться. — Только попробуй!» Секунды убывали: восемь, семь, шесть, пять… Ничего подобного в жизни не бывало. Александр нахмурился. «Только попробуй! Будешь наказан!» — предупредил я, и лицо у меня тоже было нехорошим, как будто не мое лицо. Никогда в жизни я не наказывал сына. Пять, четыре, три, два… — мгновения таяли. Рядом мелькали буквы бегущей строки. Я понял, что сейчас может произойти что-то непоправимое. «Будешь наказан, наказан, наказан!..» Два, один, ноль… Я схватил мальчика за руку, но Александр успел нажать на спусковой крючок. Изображение бешено дернулось, как будто кто-то рванул стоп-кран…

Ничего не страшного произошло. На экране снова появилась яркая надпись: ВЕЛИКИЙ ПОЛДЕНЬ. Затем картинка застыла, помутнела и сделалась черно-белой. Потом в самом центре экрана появилось странное сообщение:

ПАПОЧКА, ПАПОЧКА… ДОВЕРИЕ ПОД СОМНЕНИЕМ. ВРЕМЕННОЕ ПРЕКРАЩЕНИЕ ПОЛНОМОЧИЙ. ИСКЛЮЧИТЬ ПЛЕБЕЯ. ПРОЙТИ ТЕСТИРОВАНИЕ ПО ВСЕМ ПУНКТАМ. ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

Пока я соображал, что должны означать эти слова, Александр выключил компьютер.

— Ну вот, я так и знал! — вырвалось у него. — Теперь придется начинать все сначала!

— Разве я тебя когда — нибудь наказывал? — удивленно промолвил я.

Но сын не ответил. Он резко поднялся с места и в сердцах сбросил одним ударом со стола плюшевого Братца Кролика и быстро вышел из комнаты.

Я по-прежнему толком не понимал, что именно произошло, но у меня было такое чувство, словно я ужасно подвел своего сына.

— Дед! — услышал я удаляющийся голос Александра. — Корми! Я есть хочу! Дед! Есть давай!

Прошла всего секунда, а его голос уже звучал равнодушно.

Я рассеянно пялился в погасший экран. Неприятный эпизод, но мне не хотелось придавать ему большого значения. Это просто игра, твердил я себе. Глупая игра. Жаль только, что так и не удалось побывать в Шатровом Дворце. Я вспомнил, как правдоподобно рушились стены, как обваливались громадные плиты, и у меня сжалось сердце, как будто все это было на самом деле. Как будто Шатровый Дворец, а может быть, и вся Москва были уничтожены.

Это просто игра, не правда ли?..

Я чувствовал себя довольно глупо, когда поспешно подошел к окну и, волнуясь, отдергивал портьеру. С сердца словно камень свалился. Я взглянул за реку и увидел на фоне вечернего неба веселые огни и родной силуэт моей прекрасной Москвы. Потом я вспомнил о сообщении, в котором говорилось, что Россия должна возобновить свою работу в Москве — не где-нибудь, а именно в главном зале Шатрового Дворца. Может быть, это тоже ничто — шизофренический бред компьютера?

Я поспешно вышел в прихожую и нагнулся к журнальному столику, на который отец обычно сваливал макулатуру из нашего почтового ящика. Вот они, последние бюллетени из России! Я стал пробегать глазами тексты… Вот то самое! Очередное заседание должно было состояться именно в главном зале… Со странным ощущением чего-то неотвратимого я взял в руку адресованный мне конверт. В него было вложено специальное приглашение почетному гражданину Москвы, то есть мне. Приглашение в Шатровый Дворец, а также просьба сообщить в оргкомитет, соблаговолю ли я, наконец, поучаствовать в работе всемирной России. Я повертел красивую карточку в руках и, усмехнувшись, сунул в карман. Что ж, пожалуй, в самом деле соблаговолю.