Напившись кофе, мать обстоятельно осмотрелась и целеустремленно двинулась к платяному шкафу. Распахнув настежь его дверцы, она снова помедлила, а затем, тяжко вздохнув, принялась перебирать и сортировать вещи дочери. Маша, ощущая легкий шум в ушах от кофе, которого успела выхлебать с утра не меньше литра, покорно сидела в кресле и даже не пыталась оттащить мать от любимого занятия. Она знала, что пока та не разложит все как полагается — юбки к юбкам, блузки к блузкам и т. д. — не успокоится.

Неодобрительно прицокивая языком, мать производила нечто вроде глобальной инспекции или таможенного досмотра. Ее целью было добиться хотя бы относительного порядка в жизни безалаберной младшей дочери. Она не питала иллюзий, что той удастся подняться до образцовой аккуратности старшей сестры. Но, по крайней мере, вещи, предназначенные к стирке, не должны лежать на одной полке с чистыми. Постельное белье должно быть, во-первых, накрахмалено, а во-вторых, выглажено. И, естественно, слегка опрыскано духами. Одно это создает впечатление тепла, благоустроенности и домашнего уюта.

— Женщина обязана соблюдать элементарные правила, — поучала мать. — Если она забывает ароматизировать постельное белье, то о каком уюте можно вообще говорить? Если бы ты старалась подражать Кате, ты бы не потерпела такое фиаско в своем замужестве!

— Прошу тебя, мама! — взмолилась Маша.

— Никаких «прошу тебя». Нежелание культивировать в себе полезные привычки — твой главный недостаток. Вот почему такой приличный мужчина, как Эдик, был вынужден завести ребенка с другой женщиной… Ты только посмотри, что у тебя тут творится! Неужели так трудно аккуратно сложить наволочки?

Маша только плечами пожала. Умение складывать наволочки и замужество с Эдиком — между этими двумя вещами не было ничего общего.

Мать демонстративно вывалила на софу все постельное белье и начала все методично складывать. Несколько раз она бросала на Машу нетерпеливый взгляд, пока та со вздохом не поднялась из кресла и не присоединилась к работе.

— Ты еще совсем молодая женщина, — говорила мать, — и должна придерживаться определенных принципов. Я старалась привить тебе полезные привычки еще с пятнадцати лет. Эти маленькие хитрости и навыки помогают создать семейный уют. Для таких порядочных мужчин, как твой Эдик, чрезвычайно важно ощущать, что они женаты на нормальных женщинах.

— Мама, — напомнила Маша, — Эдик уже давно не мой.

Мать только поморщилась и вытряхнула на софу целый ворох лифчиков, колготок и поясов.

— Нормальные женщины кладут нижнее белье в шкаф таким образом, чтобы оно не сыпалось на голову, когда муж открывает шкаф, чтобы взять галстук. Нижнее белье — это вещь интимная. А в интимных вопросах нужно быть особенно аккуратной. Даже если ты беременная или кормишь ребенка грудью. Здесь особенно важно придерживаться принципов!

— О чем ты, мама?

— О чем я? О том, что, далее находясь в положении, женщина должна заботиться о том, чтобы выглядеть привлекательно и не демонстрировать мужу свой растянувшийся живот и прочее. Если мужчина разок-другой полюбуется на такие прелести, то вряд ли потом ему захочется с ней лечь.

— Мама, — возразила Маша, — но ведь сейчас некоторые жены даже рожают в присутствии мужа. Говорят, это помогает, поддерживает в моральном отношении…

— Ну и дуры! Не знаю, как в моральном отношении, но в эстетическом — это значит поставить на себе крест. Муж все-таки не акушер-гинеколог. Тоже мне удовольствие — наблюдать, как баба орет, трясет пузом, а у нее между ног вылезает окровавленный кусок мяса!..

— Ведь это природа…

— Природа природе рознь! Как ты сама думаешь, будет вызывать потом у мужчины интерес то место, откуда лез окровавленный кусок мяса, а?

Маша почувствовала, что совсем сбита с толку. Уследить за логикой матери было нелегко.

— А разве отец видел, как ты рожала? — удивленно спросила Маша.

— Ты с ума сошла! — воскликнула мать. — Этого еще не хватало! Как тебе только в голову могло такое прийти?!

Маша наморщила лоб.

— Просто ты говорила, что отец тебя избегает…

— Какая же ты безмозглая, Маша! А еще журналистка!.. Твой отец совершенно особый случай. Вот ему бы, пожалуй, не мешало бы посмотреть, в каких муках я вас с Катей рожала. Может быть, у него и проснулась бы совесть…

— Тебе виднее, мама, — смиренно кивнула Маша.

Тем временем мать переключилась на зимние вещи и обувь.

— Ужас! Ужас! — восклицала она. — Свитера валяются как попало. Ни нафталина, ни хотя бы апельсиновых корок! Хорошо еще, что не успела завестись моль… А твоя обувь! Неужели так трудно было хорошенько ее почистить, а внутрь напихать бумаги, чтобы она не теряла формы!

— Ну мама! — взмолилась о пощаде Маша.

— Что «ну мама»? Ты думаешь, что найдется порядочный мужчина, который захочет на тебе жениться только потому, что ты научилась чесать языком по телевизору? Как только он увидит, что двадцатипятилетняя баба не умеет создать элементарный уют и даже не стремится к этому…

Однако Маша вдруг перестала слушать и погрузилась в размышления о том, что ей как раз очень бы хотелось, чтобы Волк находился рядом и держал ее за руку, когда она будет рожать их ребенка. Она была уверена, что если он и будет при этом переживать, то только из-за того, что присутствует при великом таинстве, а то, что будет вылезать из нее, покажется ему драгоценным слитком чистого золота!.. Что же касается надушенного постельного белья, аккуратно сложенных наволочек и прочего, то уж, наверное, после того, что ему довелось пережить с идеальной Оксаной, его уже ничем не удивишь…

— Маша! — одернула ее мать. — Як кому обращаюсь?

— Я слушаю, мама. Конечно, ты абсолютно права. И ты именно такая женщина — с принципами…

— По крайней мере, стараюсь быть такой, — серьезно сказала мать, не замечая ее иронии.

— Но почему тогда, несмотря на все твои принципы, — вырвалось у Маши, — отец так поступает с тобой? Несмотря на все твои маникюры, педикюры и надушенное белье?!.

— Я думаю… — так же серьезно начала мать, — я думаю… — продолжала она, кусая губу.

И вдруг, бросив все, упала на софу и закрыла лицо руками.

— Мамочка… — прошептала Маша, усаживаясь рядом.

Сквозь пальцы матери текли слезы.

— Боже мой, Маша, — вдруг всхлипнула она, — разве у тебя совсем нет лент для бантов?

— Лент для бантов? — изумленно повторила дочь.

— Ну да. Ни одной ленты?

— Но зачем мне они?

— Зеленые, желтые, синие ленты… Девочки должны носить банты. Это очень красиво! — продолжала бормотать мать, не слушая.

— Хорошо, хорошо! — испугалась Маша. — Я обязательно накуплю лент. Я научусь складывать наволочки и ароматизировать белье. И не позову мужа смотреть, как из меня вылезает кусок мяса, потому что этого просто никогда не будет…

— Ах, Маша! — вздохнула мать, растирая слезы по щекам. — Будет, будет!.. — Потом она вытащила из сумочки носовой платок и, встряхнув, приложила к лицу. — Какая же ты глупая, Маша!

Дочь прижала ее к себе, и минуту они молчали. Потом мать сказала:

— Не знаю, что со мной будет, если он уйдет от меня.

Маша гладила ее по волосам и не знала, как успокоить эту женщину, угробившую тридцать лет своей жизни, чтобы соответствовать принципам, которые должны были обеспечить ей семейное счастье. Что она могла посоветовать этой принципиальной женщине, если у нее самой не было никаких принципов, за исключением разве что самых порочных… Однако, несмотря на бездонную пропасть, наполненную принципами, которые их разделяли, Маша прекрасно понимала мать и понимала, почему та страдает.

Наконец мать взяла себя в руки и, высвободившись из объятий дочери, принялась собирать шпильки, которые рассыпались по покрывалу. С распущенными волосами она казалась такой беззащитной и такой родной. Маша пристально всматривалась в нее. Не так уж трудно было себе представить, какой красавицей была ее мать, когда отец на ней женился. Но от этого Маша огорчилась еще сильнее. Она даже позавидовала сестре Кате, которая в эту минуту наслаждалась жизнью у самого синего моря в окружении преданного мужа и любимых чад и была избавлена от истерик родительницы.

— А ты помнишь, — вдруг грустно спросила мать, — когда тебе было семь лет, я водила вас на елку в Кремлевский Дворец?

* * *

Еще бы ей не помнить!

Мама нарядила девочек, как кукол — в кружевные платьица, лакированные туфельки с золочеными застежками и розовые чулочки. Но главным украшением были яркие цветные банты в волосах, которые были тщательно завязаны дома, а потом с величайшими предосторожностями извлечены в фойе Дворца из-под меховых капюшонов цигейковых шубок.

Перед представлением мама повела девочек в роскошный буфет, где позволила им есть и пить что только душа пожелает и причем в любом количестве. Вдобавок они получили по пластмассовому сундучку в форме Грановитой палаты, которые были доверху набиты лучшими конфетами, шоколадом и мармеладом.

Когда они уселись в зале в глубокие плюшевые кресла, то немедленно принялись вытрясать из сундучков содержимое и рассматривать конфетные обертки. В проходах между кресел ходили ряженые: медведи, зайцы, волки. Потом откуда-то с потолка спустился в зал Дед Мороз и стал искать Снегурочку, которая содержалась в устроенной на сцене избушке Бабы Яги. Злая старуха хотела воспрепятствовать наступлению Нового года, но самоотверженный Иван-царевич, конечно, расстроил все ее козни.

Словом, это был прекрасный детский праздник. Катя и Маша, щипля друг дружку и тыча пальцами на сцену, то пугались, то хохотали до колик, а мама даже не делала своих обычных замечаний.

Вообще-то Маша помнила много таких новогодних праздников и утренников, но тот запомнился ей особо по двум причинам.

Во-первых, потому что мама с самого начала была чрезвычайно напряжена и озабочена тем, что папа, который должен был присоединиться к ним в зале, никак не появлялся, и мама, вместо того чтобы смотреть на представление, все время оглядывалась назад — не идет ли он. Но папа так и не пришел.

Во-вторых, в самом конце праздника Кате вдруг сделалось плохо. Видимо, она переусердствовала в буфете с запеченными грибами, которые подавались в прелестных никелированных сотейничках. Она внезапно побледнела, и ее мгновенно вывернуло прямо на кружевное платьице. Это так испугало ее, что она принялась громко плакать, а маленькая Маша, естественно, к ней тут же присоединилась, и маме пришлось выводить девочек из зала, так и не дождавшись конца представления.

Дома Кате сделали промывание желудка, измерили температуру, положили на лоб компресс и уложили на диван в гостиной. Маша устроилась рядом, и им было разрешено смотреть телевизор ночь напролет. Сестры смотрели телевизор и обменивались фантиками, пока обеих не сморил сон.

Они проснулись оттого, что в квартире был вдруг включен весь свет и ходили какие-то люди в белых халатах — врачи. Первой их мыслью было, что приехали из-за Кати. Однако «скорая помощь» приехала, чтобы спасать их маму.

* * *

— Да-да, — спокойно подтвердила мать, снова собирая волосы в аккуратный пучок, — я заперлась в спальне и съела две упаковки люминала.

Даже теперь, спустя столько лет, услышав об этом, Маша побледнела. Одно дело — смутное воспоминание из глубокого детства, неопределенные догадки, и совсем другое — услышать это из собственных уст матери.

— Ваш папа не пришел на праздник, потому что провел день с другой женщиной. Он встречался с ней уже целых семь месяцев.

— Но почему же ты решила сделать это именно в тот день? — спросила Маша.

— Потому что накануне он заговорил со мной о разводе.

— И что же?

— Я не поверила, что он на это способен. Я сказала, что если он не придет на праздник, то тогда поверю, что действительно оставит меня и вас… Вот он и не пришел.

— Боже мой, мама, — воскликнула Маша в ужасе, — а что, если это была обычная ссора?

— Нет, — твердо сказала она. — Я знала, что он на это способен, и не могла представить себе, что останусь одна с двумя маленькими детьми… Но главное, мне показалось, что будет лучше, если я освобожу его от себя. Может быть, он был бы счастлив и вы были бы счастливы…

— Что ты говоришь! Неужели мы с Катей были бы счастливы, если бы жили с отцом и той ведьмой?

— И совсем она была не ведьма, — спокойно возразила мама. — Обыкновенная женщина, даже медсестра.

У Маши даже дыхание перехватило: после всего, что произошло, мать еще защищает отца и ту ведьму, которая могла стать их мачехой!

Бедняжка! Кажется, с тех пор она сделалась немного не в своем уме.

— Когда я пришла в себя после всех усилий врачей, — продолжала рассказывать мать, — то увидела вашего отца. Он сидел рядом на кровати.

— Он просил у тебя прощения?

— Наоборот. Он ругался и говорил, что я сама во всем виновата. Что довела его до того, что ему захотелось от меня сбежать.

— А ты?

— Что я? Я, конечно, согласилась. Ведь он был совершенно прав.

— Он был прав?! — вскричала Маша вне себя от возмущения. — Да он просто отъявленный эгоист, подлец!

— Не смей так говорить об отце! — дрожащими губами прошептала мать.

Маша подошла к окну. Потом вернулась и снова села на софу около матери.

— Мама, прошло столько лет, — сказала она. — Мы с Катей уже давно стали взрослыми. Тебе не о чем беспокоиться… Если отец уйдет, тебе будет только легче.

Но мать успела переключиться на что-то другое. Она рассеянно смотрела на дочь, а потом вдруг спросила:

— У тебя что-то было с этим мальчиком, да?

— С каким мальчиком?

— С тем, который погиб на Кавказе.

В том, что разговор ни с того ни с сего переключился на Рому Иванова, содержался какой-то черный юмор. Вселенская глупость, управлявшая человеческой жизнью, вторгалась даже в загробные пространства.

— Нет, мама, у меня ничего с ним не было. Мы просто дружили…

Маша поймала себя на том, что в ее словах было что-то уничижительное. Как будто она ставила дружбу ниже постели. Как будто в том, чтобы заниматься любовью с друзьями было что-то безнравственное. Друзей в постель пускать не принято, а врагов — да?..

— Вообще-то Рома был голубым. У него даже был любовник — солист хореографического коллектива.

Мать умолкла, словно переваривая услышанное, а Маша принялась перебирать слаксы. Нужно было выбрать пару под длинный свитер из черного мохера, который она решила надеть на предстоящий ужин с начальством. Наконец она выбрала — желто-пятнистые, под леопарда.

— А с кем ты теперь? — в лоб спросила ее мать.

— Он военный, мама. Полковник. И воюет на Кавказе.

— Боже мой, я так и знала, — прошептала мать.

Хотя, кажется, откуда ей было это знать? И почему она произнесла это с таким безнадежным отчаянием?.. Однако все объяснилось просто. Мать обратила на него внимание, когда смотрела по телевизору чеченские репортажи дочери.

— Но он-то, по крайней мере, не голубой? — спросила мать.

— Нет, мама, — с нервным смехом ответила Маша. — Он просто мой любовник… И друг, — добавила она после небольшой паузы.

Матери снова потребовалось некоторое время, чтобы переварить эту информацию, а Маша успела надеть свитер и примерить к нему слаксы. Еще чуть-чуть косметики — и вид у Маши получится самый боевой. Или, как говорит молодежь, стремный.

— И что же, — снова начала мать, — он, этот полковник, так и ходит повсюду в своем бронежилете?

— Он, кажется, вообще не надевает его, мама. Это я была в бронежилете.

— А он — в таких темных очках и с трубкой?

— Какая ты наблюдательная, мама!

— Тебе что, нравятся грубые и вульгарные мужчины?

— Он очень нежный и совсем не вульгарный.

— Только убивает людей и матерится, — язвительно обронила мать.

Маша промолчала. Логику матери не трудно было проследить. Так или иначе нужно было держать себя в руках.

— И он, естественно, женат, — продолжала мать.

Маша как раз натягивала сапожки на высокой платформе. Она медленно выпрямилась и, подойдя к матери, присела с ней рядом на софу и взяла ее за руку.

— Не трудись, мама, — сказала она. — Он обладает абсолютно всеми достоинствами и недостатками, которые свойственны мужчинам. Тебе не удастся ничего разрушить. Были моменты, когда мне самой этого хотелось. Но у меня ничего не вышло…

— Ничего я не собираюсь разрушать. Просто спросила, женат он или нет. Судя по твоей реакции, он действительно женат.

— Формально он женат, но уже долгие годы его с женой ничего не связывает. И в моем понимании он очень порядочный мужчина. Он…

— Он порядочный мужчина, — перебила ее мать, — и обещает развестись со своей женой.

— Честное слово, мама, — спокойно сказала Маша. — Ты зря стараешься… Давай лучше вообще не будем говорить об этом.

Мать молчала наблюдала, как Маша встала и начала вертеться перед зеркалом, а потом попросила:

— Ответь мне только на один вопрос, дочь. Ты его любишь? Не отвечай сразу, подумай. Я говорю о настоящей любви. Такой любви, которая должна переполнять тебя даже в самой обычной обстановке. Когда у тебя на глазах появляются слезы счастливого умиления только оттого, что ты берешь его носки или там портянки и начинаешь стирать в тазике. Когда берешься пришить пуговицу на его рубашку и вдруг прижимаешь эту рубашку к губам и начинаешь целовать, забывая обо всем на свете…

Маша оглянулась, не веря, что подобные слова могут слетать с губ ее матери. Она вдруг поняла, что их связывают не только кровные узы. Природа дала ей не только внешнее сходство — материнские волосы, глаза, черты лица. Маше дано переживать ту же всепоглощающую страсть к мужчине, которая заставила ее мать наглотаться снотворного. Она поняла, что мать пыталась покончить с собой вовсе не потому, что боялась остаться одна с двумя маленькими детьми на руках. Она была охвачена страстью к мужчине и, может быть, даже не осознавала этого.

— Любишь ли ты такой любовью? — повторила мать с такой трогательной непосредственностью, что у Маши защемило сердце.

— Да, именно такой, — кивнула она. — Но я бы никогда не пыталась покончить с собой, если бы он меня бросил.

— Кажется, ты сама пыталась бросить его, сбежать?

— Так оно и есть. Я уезжала с такими мыслями, потому что боялась, что если полюблю, то придется делать выбор между любовью и работой.

— А теперь?

— Это очень странно, но теперь вообще об этом не думаю. Просто чувствую, что он мне нужен, а все остальное не так уж важно.

— Значит, ты его и правда любишь.

— Почему же тогда я здесь, а он там? — вырвалось у Маши.

Мать взяла расческу и, подойдя к дочери, стала ее причесывать.

— Когда я впервые увидела твоего отца, он уже был способным молодым юристом, которого осаждали клиенты. Он всегда умел обходиться с людьми. Женщины были просто без ума от него. Он был из молодых да ранних. Их у него было пруд пруди. Думаю, он вообще никогда не знал в этом отношении отказа. Он только что окончил юрфак МГУ, мгновенно защитил кандидатскую и стал работать в центральной нотариальной конторе, где консультировал и вел ответственные дела, связанные с квартирами, имущественными разделами, наследством. Кроме того, он подрабатывал как преподаватель в разных институтах. В том числе и в том, где училась я…

— Ты мне никогда не рассказывала, как вы познакомились, — проговорила Маша с улыбкой.

— Вот и послушай, — сказала мать, наклоняя голову дочери то в одну, то в другую сторону, чтобы было удобней заниматься волосами. — Можешь себе представить, каким успехом пользовался этот молодой преподаватель у студенток. А он, кстати сказать, застенчивостью никогда не отличался и вовсю этим пользовался…

— Ты, конечно, тоже сразу в него влюбилась?

— Еще чего! — фыркнула мать. — Я думала только об учебе. Замужество, а тем более всякое баловство, меня нисколько не интересовали. Наверное, я была первой девушкой, которая ему отказала. Поэтому-то он и стал бегать за мной… — Она грустно улыбнулась. — А побегать за мной ему пришлось почти год. Когда я наконец согласилась с ним увидеться и вместе сходить в кино, как он был не похож на прежнего даровитого хлыща-юриста с обширными связями и богатыми клиентами. Он был кротким, как овечка. Дрожа от страха, он предложил встретиться еще раз, но на этот раз в загсе, и я снова согласилась….

— Наверное, ты его и правда любила, — сказала Маша, почти точь-в-точь повторяя слова матери.

— Может, тебе не стоит так уж доверяться своему чувству к этому полковнику? — с неожиданной робостью проговорила та, заглядывая в глаза дочери.