Когда Маша наконец подъехала к родительскому дому и увидела у парадного машину «скорой помощи», дорога уже не казалась ей такой долгой. Знакомый вахтер поднялся ей навстречу из-за своего столика и, разведя руками, словно чувствовал за собой какую-то вину, сообщил, что бабуля все-таки доковыляла до него, а уж он вызвал слесаря, врачей и с перепугу даже милицию.

— Спасибо, спасибо, — благодарно кивнула Маша и побежала к лифту.

Она вдруг представила себе, как отреагировал бы папа, если бы ему сообщили о происходящем. Он наверняка бы воскликнул:

— Дура! Она устраивает эти концерты мне назло! Наверное, думает, что я снова попадусь на эту удочку. Как бы не так!

Вероятно, предвидя подобную реакцию, мама сделала все возможное, чтобы он не обвинил ее в том, что она опять ломает комедию. Мама выпила весь бабулин нитроглицерин, клофелин и еще Бог знает что. Когда слесарь взломал дверь ванной, выяснилось, что комедией там и не пахло.

В домашнем халате мама сидела в совершенно пустой ванне, а на ее посиневших губах застыла беловатая пена. Она чуть слышно хрипела и, увы, уже испускала дух. Повсюду валялись распотрошенные лекарственные коробочки, опустошенные пузырьки и клочки ваты, которой обычно в склянках затыкают таблетки. Все указывало на ее крайнее ожесточение и отчаяние. Из крана текла тонкая струйка холодной воды, а в маминой руке был зажат стакан с остатками какой-то гадости.

Именно такую картину застали прибывшие на место врачи «скорой». Об этом Маша узнала чуть позже. Бригада врачей подъехала на специализированном швейцарском реанимобиле и имела при себе все необходимое в подобных обстоятельствах. Они подъехали весьма скоро после вызова, однако… Однако все-таки опоздали. Уж очень мама на этот раз постаралась.

Всего несколько минут назад врачи вытащили ее из ванной и уложили на кушетку в гостиной.

Пробегая мимо старинного орехового комода, уставленного дорогими безделушками, Маша механически обратила внимание на конверт, который был вложен в зубы индийскому сандаловому крокодилу. На конверте маминой рукой было написано: «Моим близким». Видимо, мама все-таки сочла необходимым объяснить содеянное. Маша на бегу схватила конверт и, свернув пополам, сунула в задний карман джинсов. Ей было не до чтения.

— Мамочка! — закричала она, бросаясь к кушетке. — Мамочка!

С большим трудом ее оттащили от матери. Врачи не то чтобы не теряли надежды что-то предпринять, но действовали лишь для успокоения совести. Один из них сказал Маше, что ее мама, кажется, чрезвычайно безграмотно приняла сильнодействующие препараты, которые могут вызвать теперь самые непредсказуемые последствия.

— Что значит непредсказуемые? — зарыдала Маша, ломая руки. — Вы же врачи!

В глазах у нее все поплыло и закачалось.

Врач задумчиво смотрел в окно, выходившее прямо на Патриаршие, и молчал. Потом, что-то пробормотав себе под нос, он подступил к матери и всадил ей в вену иглу, соединенную тонкой пластиковой трубкой с какой-то прозрачной бутылкой, которую держал в руках другой врач. Мать уже не хрипела и вообще не шевелилась.

— Что с ней? Что с ней? — закричала Маша, снова делая попытку прорваться к кушетке.

— Вы что, с ума сошли? — резко сказал врач. — Держите себя в руках.

Другой врач даже не посмотрел в ее сторону, а, обращаясь к медсестре с большим чемоданом, набитым медикаментами, цедил сквозь зубы целый список медикаментов, которые та должна была приготовить. Медсестра молниеносно выхватывала из чемодана одну за другой ампулы и ловко сбивала с них головки. Через минуту на подносе выстроилась внушительная батарея разнокалиберных ампул и флаконов, вид которых зажег в Маше надежду на лучшее.

По вызову прибыла не заурядная бригада «скорой помощи», в арсенале которой были разве что тонометр с фонендоскопом, а бригада частной, безумно дорогой страховой медицинской службы, оснащенной по последнему слову техники. Надо отдать должное — на здоровье семьи отец никогда не экономил.

Глядя на фантастическую укомплектованность медицины для богатых, Маша невольно вспомнила убожество медицины в Грозном. Больницу, переполненную больными и ранеными. Вонь, антисанитарию, отсутствие самого элементарного. Обыкновенный йод был чем-то вроде твердой валюты, а бинты, как во время Великой Отечественной войны, простирывались по многу раз и вывешивались сушиться во дворе.

Тем временем врач пытался разжать матери челюсти, чтобы вставить в рот трубку или ввести зонд. Маша едва сдерживала себя, чтобы не броситься и чем-нибудь прикрыть ее, поскольку мамин халат распахнулся и обнажились груди. Чтобы не упасть в обморок, она повернулась и вышла на кухню.

На кухне зачем-то сидел милиционер и скромно рассматривал свои ладони.

— Дело-то вот, размышляю, — сказал он, — с криминалом или без…

Маша развернулась и пошла в бабушкину комнату.

Бабушка стояла на своих больных коленях, оперевшись животом и локтями на постель, и смотрела на маленькую иконку Николая Угодника.

— Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик, какое-то там горчичное семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! — плакала она.

— Не плачь, бабуля, — сказала Маша. — Врачи делают ей уколы, ничего не будет.

— Будет! Бу-у-удет! — по-старушечьи тоненько голосила бабушка. — Теперь будет!

— Бабушка! — вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала, как маленькая.

Бабушка гладила ее по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:

— Бедное дитя, бедное дитя!

Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную. Один из врачей склонился над мамой и делал ей искусственное дыхание рот в рот. Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках электрошок и ждала команды.

— Я теряю пульс, — воскликнула медсестра. — Я теряю пульс!

— Продолжай делать искусственное дыхание! — крикнул врач коллеге. — Энергичнее!

Перед глазами у Маши снова все поплыло. Руки, ноги, медицинские инструменты, трубки, провода, тело мамы, распростертое на кушетке в гостиной… Она чувствовала, как подкатывает дурнота, и беспомощно вертела головой. Сплошной туман.

— Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!

— Пульс исчезает!

— Еще разряд!

— Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!

— Пульса опять нет!

— Колите в сердце! Быстрее!

Руки и ноги у мамы подскакивали и болтались, но не сами собой, а потому, что двое мужчин и женщина в поте лица трудились над ней, пытаясь вернуть ей жизнь. Но жизнь стремительно утекала. Утекла. Было ясно, что все кончено.

— Сделайте же что-нибудь! — закричала Маша.

— Она уходит! — сказал один из врачей.

— Прошло уже пятнадцать минут, — добавил другой, — гибнет мозг…

— Отче наш… — голосила в соседней комнате бабушка.

— Вы что, не видите, что она умирает! — забормотала Маша, дергая врача за руку.

— Она умерла, — ответил врач. — Примите мои соболезнования.

В глазах у Маши потемнело, и она рухнула на пол.

* * *

Когда она пришла в себя, то увидела сестру Катю и бабушку, которые обнимали ее и плакали.

— Я в полном порядке! — вырвалось у нее, как только она вспомнила, что произошло. — Я так вас люблю, — воскликнула она, — давайте больше никогда не будем ссориться!

— Давайте, — согласилась Катя.

— Там на кухне милиционер, — вдруг спохватилась Маша. — Дай ему банку какого-нибудь своего варенья, — попросила она бабушку, — пусть он уйдет.

Бабушка кивнула и поплелась на кухню.

Между тем врачи сосредоточенно собирали свои принадлежности. Вытаскивали из мамы иглы, отсоединяли провода, сматывали трубки и прятали лекарства. У одного из них на поясе запищал пейджер. Им нужно было спешить по другому вызову.

Маша смотрела, как они виновато пятятся к дверям и уходят, и ей не верилось, что они уйдут, а мама не поднимется с кушетки, не выругает своих безалаберных дочерей и не отправится к себе в спальню делать косметический массаж… Ей казалось, что стоит только ненадолго закрыть глаза, и все ужасы исчезнут, как дурной сон. Она закрыла глаза, открыла. Но нет — ничего не исчезло.

Маша увидела, как по прихожей в сопровождении бабули и с банкой варенья в руках пробирался милиционер. Встретившись с ней взглядом, он сочувственно спросил:

— Умершая являлась вашей матерью?

Но Маша только хлопала глазами и не могла взять в толк, о чем он спрашивает. Почему «являлась»? Ведь он имеет в виду ее мать? Но оттого, что она умерла, она ведь не перестала являться ее матерью?

— Врач сказал, что криминала нет, — успокаивающе продолжал милиционер. — Просто неосторожное обращение с лекарствами… Это ж не криминал, так?

— Простите, — сказала Маша, — вы бы не могли излагать более связно?

— Ваша мамаша неосторожно употребила лекарства. Это ж не самоубийство?

— Конечно, нет! — поспешно кивнула она.

— Значит, криминала нет, — кивнул в ответ милиционер. — Не забудьте вызвать участкового врача, чтобы выписать справку о смерти, — на прощание посоветовал он.

Оказывается, нужны еще какие-то справки. Только в такие вот моменты понимаешь, что живешь в цивилизованном обществе. Скажем, где-нибудь в пригороде Грозного, чтобы тебя закопали в общей могиле или у кого-нибудь на огороде, никаких справок не требуется. Вообще формальностей минимум.

Тем временем Катя совершила мужественный поступок. Она достала из шкафа совершенно новую простыню — в нежно-розовых цветочках — и накрыла мать.

* * *

После этого Маша с Катей и бабушка вышли из гостиной и сели на кухне.

— Ох-хо-хо, — снова начала голосить бабушка, — что же теперь будет?

— Что теперь будет? — рассеянно проговорила Маша.

— Неужели он теперь будет здесь жить с этой своей любовницей?

— Ба, о чем ты? Разве у него появилась любовница?

— Что значит, появилась? — проскрипела бабушка — Она у него всегда и была… Если только он приведет ее жить сюда, я лучше в дом престарелых уйду!

— Ты что-то знаешь, ба? — нахмурилась Катя. — Тогда расскажи нам.

— Ах, деточки мои! — вздохнула старушка. — Что тут рассказывать? Последние несколько лет ваш отец приводил ее прямо сюда. Когда мама отправлялась ночевать к Кате или когда куда-нибудь надолго уходила, он приводил эту.

— Как?! — вскричали сестры в один голос. — Он приводил ее прямо домой? Даже не стесняясь тебя, ба?..

— Да, деточки.

— Но как же ты это терпела? — изумилась Маша. Ведь мама твоя дочка! Ты говорила ей об этом? Она это знала?

— Что я могла поделать с этим кобелем, миленькие? Он говорил мне, что это по делу, и запирался с ней в спальне.

— В маминой спальне? — ахнула Катя.

— Почему ты не предупредила маму? — спросила Маша, чувствуя тошноту.

— Сколько раз хотела… Но ты же сама знаешь, что… Бабушка снова залилась слезами.

— Но мне или Кате ты же могла об этом сказать?

— Такой стыд! — бормотала старушка. — А потом у тебя и у Кати хватало своих неприятностей. Зачем же вас еще огорчать?

— Но ведь она твоя дочка, ба! — снова воскликнула Маша. — Чего же тебе стоило это знать и молчать!

— Да, деточки, он приводил ее, а я сидела в своей комнате и молила Бога, чтобы ваша мама вдруг случайно не вернулась домой…

* * *

Представить себе, что отец приводил любовницу прямо в их дом, что он ложился с ней в мамину постель… Каким нужно было быть негодяем, извергом и подлецом? У Маши это в голове не укладывалось. Хотя почему не укладывалось? И почему, собственно, негодяем, извергом и подлецом?..

Однажды Рита Макарова рассказывала ей кое о чем подобном.

Как-то раз один женатый мужчина сказал Рите:

— Моя жена уехала с детьми к матери. Давай поужинаем у меня дома.

И Рита приняла его приглашение. Во-первых, это был тот тягостный период в ее жизни, когда она потеряла и мужа, и ребенка, а Господь Бог еще не наградил ее за исключительное мужество благородным и безупречным Иваном Бурденко. Во-вторых, этот женатый мужчина был необыкновенно хорош собой — остроумен, чертовски талантлив и голубоглаз. А в-третьих, Рита поклялась себе не сделаться «синим чулком» и не терять жизнерадостности.

Однако непередаваемо гнусное ощущение начало овладевать ею в тот момент, когда, подходя с ней к его дому, он показал рукой вверх и сказал:

— А вон наши окна!

— Которые? — вежливо спросила Рита.

— А вот те — с геранью на подоконнике! Жена обожает разводить цветы.

Едва жена вышла из дома, а муж уже тащил туда другую бабу. Да еще хвалился жениной геранью.

Дальше было еще гнуснее. Они сидели на кухне, и этот самый муженек острил, жарил цыплят, накрывал на стол, откупоривал дорогое французское винишко. Рита боялась поднять глаза. Ей казалось, что все вещи осуждающе на нее вызверились: клетчатый передник, кастрюли, сковородки, часы с кукушкой… А когда после ужина мужчина как ни в чем ни бывало повел ее в спальню, и Рита легла на супружеские простыни, от ощущения гнусности и мерзости с ней приключился своеобразный шок. От ее жизнерадостности и оптимистической настроенности вести жизнь полноценной женщины не осталось и следа. Удовольствие, которое Рита рассчитывала получить в обмен на мелкие нравственные травмы, оказалось более чем сомнительным.

— Расслабься, — убеждал Риту партнер. — Мой брак с этой женщиной — просто мираж!

Конечно, он нагло лгал. Его брак был такой же безусловной реальностью, как кастрюли, сковородки и герань на окне. Когда он взобрался на Риту и принялся за дело, ей казалось, что в нее хотят засунуть эту самую герань, да еще вместе с горшком.

* * *

Рита не кривила душой. За это Маша и любила ее. Она всегда говорила правду, даже самую неприятную. Она была честна, и ее нельзя было упрекнуть за тот случай… Но если так, то какое Маша имела право осуждать другую женщину, любовницу отца? И все-таки у нее снова помутилось в глазах от злости.

* * *

…Ах, мама, если бы она повременила хотя бы еще один день, то познакомилась бы с Волком! Может быть, увидев суженого своей дочери, она не воспринимала бы жизнь в таких черных тонах. Однако полковник прилетал только завтра, а значит, они уже никогда не познакомятся. Эта мысль так огорчила Машу, что из глаз брызнули слезы. Глядя на нее, зарыдала и Катя.

— Деточки мои, сиротинушки, — причитала бабушка.

— Я ему этого никогда не прощу! — наплакавшись, сказала Катя, и ее глаза гневно засверкали.

— Разве мы не видели всего этого раньше? — печально проговорила Маша.

— Нам казалось, что мать слишком строга с нами, и поэтому мы не замечали, как она страдает, — вздохнула Катя.

— Господи, — шамкала бабушка, — чем она, голубка наша, была виновата? Она его так любила!

— Я ненавижу его, — прошептала Маша. — Он ее убил!