Маша условилась встретиться с полковником на Арбатской площади около Генштаба, огромного и белого, как Тадж-Махал, но только без восточных мозаик. Приехав немного раньше условленного времени, Маша прогуливалась вблизи западного подъезда, и у нее было несколько минут, чтобы представить себе, каким явится перед ней Волк и какой будет их встреча. Она не могла вообразить его себе иначе, как в полевом камуфляже с расстегнутым воротником, под которым виднелась тельняшка. Впрочем, дело было даже не в этой полевой форме.
У нее в голове не укладывалось, как он впишется в мирный столичный пейзаж и вообще обычную цивилизованную жизнь. Ей казалось, что он и теперь должен появиться здесь в пропыленном армейском джипе с брезентовым верхом или на броне бэтээра в компании автоматчиков в огромных шлемах и бронежилетах. Он должен был быть перепоясан ремнями и в зубах сжимать свою маленькую черную трубку… Она улыбнулась, представив себе, как он спрыгивает с бэтээра, поправляет на носу темные очки, подтягивает ремень, привычным жестом забрасывает за спину автомат… и садится вместе с Машей в переполненный троллейбус. Они отыскивают в карманах троллейбусные талончики, с грохотом проштамповывают их в компостере и едут по Бульварному кольцу до Никитских ворот…
Ей вдруг стало страшно и не по себе от мысли, что он, этот боевой полковник, всю жизнь мотавшийся по дальним гарнизонам и горячим точкам, будет просто не в состоянии прижиться в рутинно-обывательской столичной среде — жить-поживать в квартире на Патриарших, чинно ходить на службу. А как он будет выглядеть среди ее знакомых? В гостях? На фуршете? В компании журналистов и телевизионщиков, умников и остряков?.. Она догадывалась как. Неотесанным, грубым солдафоном. Чужаком. Неловким, нелепым, смешным провинциалом… Маша уже слышала, как знакомые, доброжелатели и доброжелательницы, шепчут ей на ухо: «Ты что, с ума сошла? Он же тебе не пара!»
Не успела она как следует развить эту тему, как увидела, что из западного подъезда Генштаба вышел высокий мужчина, в которого вполне можно было влюбиться с первого взгляда. На нем были белые джинсы, черная джинсовая рубашка и легкие кроссовки. В руке небольшой плоский дипломат. Через секунду он уже шагал прямо к Маше, а она знала, что не может влюбиться в него с первого взгляда по той простой причине, что и так уже была в него влюблена.
— Я люблю тебя, — прошептал Волк, ловя губами слезы, которые покатились у нее из глаз. — И никогда больше не оставлю тебя одну.
Потом он положил ладонь ей на плечо и внимательно заглянул в глаза.
— Почему ты плачешь? Что случилось?
— Ничего, — зачем-то соврала Маша. — Это от радости.
— Так не радуются.
Он обнял ее и повел к автомобильной стоянке.
— Вчера умерла мама, — сказала Маша.
Волк остановился и ошеломленно покачал головой.
— Да, — повторила она. — Она умерла. Покончила с собой.
— Как? — спросил он. — Почему?
— Из-за лебедей, — грустно ответила она, вспомнив мамино письмо. — И из-за пряников… В общем, это долгая история.
— Я здесь, я с тобой, — сказал он, прижимая ее к себе.
— Я так тебя люблю! — выдохнула она. — Если я тебя потеряю, я этого не переживу.
— С какой стати тебе меня потерять? Я здесь, и я весь твой.
— Завтра похороны, — сказала Маша.
— Я буду.
— Это не обязательно…
— Нет, — сказал он. — Обязательно. Ты больше никогда не будешь чувствовать себя одинокой. Через два месяца я разведусь с Оксаной, и мы поженимся. Я всегда буду рядом с тобой.
— Большего мне и не надо…
Им не пришлось садиться в троллейбус, потому что он подвел ее к новенькой серой «Волге» с правительственными номерами и водителем, усадил ее на заднее сиденье и сам сел рядом.
Она знала, что немного позже расскажет ему все-все, но теперь лишь положила голову ему на плечо и тихо проговорила:
— Она так и не узнала, какой ты. Не увидит нашего ребенка..
— Когда он родится, ты расскажешь ему о ней… Ведь он родится, правда?
Его глаза заблестели от счастья, когда Маша наклонила голову в знак согласия. Она поняла, что все в ее жизни определилось само собой.
— Поехали прямо на Патриаршие, — попросила она.