Легенды Краснопресненских бань

Морозов Владимир

Отрывки из мемуаров, книг и интервью

 

 

Отрывок из мемуаров конферансье Москонцерта, заслуженного артиста РСФСР Арнольда Гумницкого

«Дорогому Владимиру Юрьевичу Морозову, замечательному музыканту, одному из легендарнейших артистов Москонцерта, с которым я продружил не один год гастрольной жизни и с коллективом народной артистки РСФСР Александры Стрельченко, которым он руководил. Это отрывок из моих мемуаров.

…В оркестре Михаила Котляра на ударных инструментах играл Леонид Коцнельсон, сценический псевдоним Нельсон, близкий друг Владимира Морозова, также барабанщика. Оба они с Пресни. Летом, в свободное от гастролей время, с утра до вечера пропадали на пляже в Серебряном бору. Были ребятами предприимчивыми, азартными, играли на интерес в футбол и в карты. Близкие друзья Амирана и Отари Квантришвили, которым в то время, в 1967-м году, было 19 лет. С ними меня познакомили тогда Александр Малахов и Миша Борисов, сын народной артистки РСФСР Нины Афанасьевны Сазоновой. И я с ними играл на пляже в футбол, а пресненские ребята ходили на наши концерты. Морозов был прекрасным хоккеистом и футболистом и жонглировал мячом и ногами, и головой — как цирковой артист. Не зная этого, профессиональные футболисты соглашались с Морозовым сыграть на спор. Естественно под интерес — кто дольше сможет в воздухе жонглировать мячом, не опуская его на землю. Володя однажды обыграл знаменитого нападающего московского Спартака и сборной СССР Бориса Татушина. Он предложил Татушину на спор, на сто рублей, чеканить мяч первому. Тот продержал мяч в воздухе ударами сто раз и положил на землю, будучи уверенным, что Морозов превзойти его не сможет. И был поражен, когда Володя сделал сто один удар по мячу, и после чего, сказал нам, что если бы Татушин нанес сто пятьдесят или двести ударов, не давая коснутся земли, то он бы сделал сто пятьдесят один или двести один. Для такого случая он ежедневно часами тренировался, чеканя мяч ногой, головой и бил пенальти, а также стоял в воротах, с успехом отражая пенальти, пробитые его товарищами. А потом на спор соревновался с желающими гостями пляжа — кто кому больше забьет пенальти из десяти ударов. Таким образом, он обыграл нашего товарища, известного певца из квартета «Аккорд» вокального Вадима Луньковского. Тот был спортивным парнем, мастер спорта по самбо, хорошо играл в футбол и не думал, что проиграет Морозову, а проиграв, пытался избежать расплаты, заявив после проигрыша, что они же товарищи. Но Морозов ему возразил. Это был спор при всех. Он же заключал спор на деньги, надеясь выиграть, и Вадиму пришлось признать правоту Владимира и отдать проигранное пари. И потом всем рассказывал, что Морозов не только сам забивал в самые угла, когда стоял Вадим, но и отбивал большинство ударов, стоя в воротах, когда ему бил Линьковский».

 

Отрывок из книги «Музыкальная анатомия поколения независимых»

(Из интервью с Юрием Юровым, который работал в квартете «Электрон»)

«…С «Электроном, — он рассказывает журналисту, — мы объездили тогда почти весь Советский союз, но никогда не были в Средней Азии. Там я побывал только с Магомаевым. И никогда мы не были в Армении и в Молдавии. А вот Россию мы объехали всю.

— А как Вы вышли на Магомаева?

— Это не мы, Магомаев на нас вышел. У нас был общий хороший друг Толя Горохов, который для Магомаева собирал коллектив. Это Горохов, который пел у Олега Анофриева «ничего на свете лучше нету.», осла он там пел. Это он придумал позвать нас, поскольку «Электрон» был очень модным тогда ансамблем. Мы работали в Новомосковске, как вдруг Валерку вызывают к телефону. Поговорил и возвращается: «Я сейчас разговаривал с Магомаевым. Он предлагает нам срочно вылететь в Тбилиси на концерт». Мы бы и рады, но что ж мы, мы же люди подневольные, мы же в филармонии работаем, а звонки не прекращаются. Вскоре к нам в Липецк приехал представитель азербайджанского министерства культуры — Магомаев в Азербайджане работал — и начался торг. И директор спрашивает администратора: «А что мы за это будем иметь? Ну, хоть концерт-то Магомаев сделает в Липецке?» «Конечно, — пообещал администратор, — о чем речь!» Ну, конечно, никакого концерта он в Липецке не сделал, ну и не очень-то было нужно. Работа с Магомаевым — это сплошной праздник. Ведь где бы ты не работал, нас принимали на правительственном уровне. Жили мы в лучших гостиницах, ключи от номера нам давали на аэродроме, а чемоданов я никогда сам не таскал. В начале концерта мы играли пару вещей, а потом пел Магомаев….

…У нас был руководитель в «Электроне» Валерий Приказчиков, но он всё время почему-то все делал сам. В 1966-м году наш ансамбль распался сам по себе. Произошло это из-за того, что Приказчиков… сочинял слишком много своей музыки. Мы же с Морозовым были очень продвинуты в смысле современной музыки, поэтому постоянно говорили ему: «Валера, в мире сколько прекрасной музыки, почему мы играем только твои вещи?!» Он возмущался: «А как же «Битлы»?! Они ведь играют свои песни! Значит, и мы должны играть свои!» Это была его коронная фраза». Так и было. Валерка развалил немножко всё наше дело, потому что очень все на себя тянул. И Александр Градский с нами работал одно время.

Кстати, позже у Приказчикова в «Новом Электроне» некоторое время даже Алла Борисовна Пугачева работала.

— А Градский у кого работал?

— У нас. Градский появился так. Мы бичевали, кажется, по Владимирской области и встретились там с другим коллективом, с которым обменялись гитаристами. Наш был алкоголик, и мы долго думали: что бы с ним сделать? И вот встречаемся с другим коллективом. И те нам говорят: «О, ребята! Какой у вас гитарист отличный! Давайте поменяемся гитаристами, а то наш кроме «Битлов» ничего не признает!» Это и был Саша Градский. Но вскоре выяснилось, что мы променяли шило на мыло. С ним было очень тяжело. Тем не менее, надо ему отдать должное. Он прекрасный музыкант! А вскоре у нас появился замечательный вокалист, который пел, может быть, даже лучше Магомаева. Это Лев Пильщик». Он, кстати, потом уехал в Израиль, потом в Америку.

Его попадание к нам было совершенно замечательно. Он работал у Эдди Игнатьевича Рознера, когда Пашка Слободкин вдруг задумал создать группу «Веселые ребята». Мы жили в Туле, в гостинице, и туда приехал Слободкин: «Ребята, я нашел запредельного вокалиста!» Перед концертом мы устроили небольшую импровизацию, а после и уговорили Левку остаться с нами. «Лева, мы — «Электрон», а твой Пашка — простой аккомпаниатор! Когда это он еще сделает свой ансамбль! А тут, считай, мы — «Shadows», а ты — Клифф Ричард!» Левка был, конечно, потрясающий певец. Он обладал уникальной способностью: не зная ни одного языка, мог спеть китайскую песню на китайском с китайской музыкой или итальянскую — с итальянскими словами, которые он воспринимал на слух. Он был очень музыкален. Люба Успенская поет: «Пойдем, послушаем русского Тома Джонса.» Это про него, про Левку. Он действительно обладал и этим тембром голоса, и схожей экспрессией. Я был у него в Америке.».

— А ещё в книге про меня рассказывается, — добавляет Владимир Морозов. — В свое время они — «Электрон» — искали барабанщика, и нашли меня, у которого — по их словам — были «хорошие руки, с хорошим ритмом». Барабанщику очень важен ритм. Научить можно играть во что хочешь, но если у тебя нет ритма, то это очень, очень трудно.

 

Судьба барабанщика

(Интервью газете «Спорт Экспресс» 30 октября 2009 года).

Владимир Морозов — прекрасный джазовый музыкант. Но нам, корреспондентам спортивной газеты, интереснее было другое — его умение дружить. А друзей у него столько, что устанешь перечислять.

Морозов приехал в редакцию «СЭ» с двумя альбомами. Вместе рассматривали старые фотографии. Вот он с Кобзоном, вот с Магомаевым, вот с друзьями-хоккеистами — Кузькиным и Рагулиным.

Мы проговорили два часа. Потом 66-летний Морозов сел в «Лексус» и уехал. Оставив в подарок диски и огромное впечатление. От историй, которые кажутся невероятными.

 

Магомаев и футбол

Как-то на стадионе «Юных пионеров» выбирали в футбольную секцию троих из ста мальчишек, — вспоминает Владимир Морозов. — Бил я только с правой, а тут тренер говорит: давай, мол, с левой. Набрался я наглости, ударил — и попал в этого самого тренера. Стал одним из трех счастливых. Но в 61-м году музыка перевесила. Работал с Майей Кристалинской, Муслимом Магомаевым, Иосифом Кобзоном, Андреем Мироновым. Играл соло в знаменитом квартете «Электрон» — где была первая бас-гитара в Советском Союзе.

— Но к футболу не охладели?

Обижаете! Когда приехали с женой дачу смотреть, я как увидел лесок и поле, сразу говорю: покупаем. На дом даже не взглянул. Потом к нам приезжали Саша Рагулин, братья Голиковы, Витя Кузькин, Олег Зайцев — мои приятели. И со всеми там мяч гоняли. А женой моей была народная артистка Александра Стрельченко. Что «народная» — очень важно.

— Это понятно.

— Ничего вам не понятно. Важно потому, что мы с ней сами имели право выбирать место гастролей. Такая привилегия. И я выбирал города, где на футбол или хоккей сходить можно.

— Самый фантастический концерт, в котором участвовали?

— В Минске Магомаев пел во Дворце спорта. 10 тысяч человек в зале и столько же — на улице. Я из гостиницы отправился пешком, решил прогуляться — и не мог прорваться на концерт.

— Как вывернулись?

— Стал задираться к майору милиции. Меня скрутили — и доставили как раз туда, куда надо было. К служебному входу, где меня и отбило местное начальство. За две минуты до начала выскочил на сцену.

Наутро Муслим захотел в футбол сыграть — так во дворце специально разобрали часть трибун. Играл наш «Электрон» против его ансамбля «Гайя». Мы победили, и Магомаев со мной дней пять не разговаривал. Проигрывать вообще не умел.

Там же, в Минске, шел тур женского чемпионата СССР по волейболу. «Динамо» играло против «Нефтчи» с великой Инной Рыскаль. Муслим со свитой болел за бакинок, мы — за «Динамо», а я еще достал барабан — и грохоту было на весь зал. Вот здесь Магомаев обиделся крепко.

— Говорят, курил он много?

— Очень! Но пел все равно божественно. Из-за границы чемоданами привозил «Мальборо». Других сигарет не признавал.

— Барабан — оригинальная альтернатива футболу…

— В моем дворе на Пресне жил барабанщик — я таскал ему инструмент. И получал от этого громадное удовольствие — я был при джазе, который обожаю. Так и втянулся. Я не могу запомнить даже куплет из песни, но на мелодии у меня феноменальная память. Помню все, что было сыграно за последние шестьдесят лет. Все мелодии мира.

— Кого-то встречали с такой же памятью?

— Кобзон. Не знаю, кто еще помнит пять тысяч песен. Музыканты у него чудесные, на лету схватывают. Я с Кобзоном три года отработал. Хоть знакомы лет сорок.

— Везло вам на людей.

— Это точно. Взять, к примеру, Миронова. Эстет. Прихожу к нему домой в половине десятого утра — Андрей сидит. «Мальборо», кофе. Без одной минуты десять вскочил, за минуту собрался — умчался на репетицию. А перед концертом весь красный бывал от волнения. Меня посылал глянуть — публика есть? Возвращаюсь: «Зал битком». Миронов выдыхает: «Слава богу». А концерты были такие по составу!

— Какие?

— Открывает Святослав Рихтер, вторым номером Николай Сличенко, следом басни читает Игорь Ильинский, потом Магомаев. Закачивает отделение «Березка», а после перерыва выходит Леонид Утесов.

— Между собой ладили?

— Это надо было видеть. Школа жизни. В крохотной комнатке — 15 артистов. И женщины, и мужчины. Шульженко укладывает прическу, входит Райкин: «Клавочка, можно стульчик?» — «Бери, Аркаша». Никаких капризов. Они пели, бедные, в трамвайные микрофоны. Если нет голоса — на сцене делать нечего. Сегодня смотрю на Баскова. Был бы действительно классным певцом — работал бы в Большом театре. Где надо лежать в шубе на боку и петь Онегина три часа. А он — не умеет.

 

Рагулин и «Волга»

— Давайте о спорте. В 60-70-е на хоккей не попасть было.

— Я с Анной Синилкиной, директором Дворца спорта, дружил. Благодаря ей все время сидел рядом с большим артистом Николаем Крючковым.

— Тестем хоккеиста Александрова.

— Только не Вениамина, а Борьки. Отлучаемся с Крючковым в буфет, я за ЦСКА болею, он — за «Спартак». К трибунам прислушиваемся. Если тоненько голосят — значит, «Спартак» забил. Если басят — ЦСКА. «Опять ваши пропустили, Николай Афанасьевич». Крючков хрипит в ответ: «Да я, Володька, и сам слышу». В углу рта всегда папироску держал. И прожил 83 года, между прочим. Смешнее всего было, когда мы с Крючковым на ташкентском рынке оказались.

— Это еще как?

— Приехали на фестиваль Азии и Африки. Идем по рынку. Крючков — народный артист, лауреат всех премий. Какой-то узбек его узнал, ахнул: «Это ты?!» — «Я. А что?» — «Бери все!

Бесплатно бери!» Но тащить-то не Крючкову, а мне. Пока сновал туда-сюда до машины, Крючков с узбеками пошептался о чем-то. Говорит администратору: «Мотя, я не лечу. Поездом поеду».

— Почему?

— Наутро провожаю его на вокзал — и вижу картину: узбеки катят телеги, полные винограда, груш, дынь… Загрузили так, что Крючков ехал в СВ сидя. Лечь не мог. Все было завалено, и никаких денег с него не взяли.

— Про зятя что-то рассказывал?

— Александров не очень ему нравился. Не одобрял он этого выбора. Когда Борю взяли в ЦСКА — нарадоваться не могли. А потом выяснилось: гуляка. Хоть талант был такой, что команду целиком мог обыграть. Крючков мне больше про Бернеса рассказывал, чем про зятя.

— Любопытно.

— Сталин любил и кино, и артистов. И вот получает Бернес за «Темную ночь» Сталинскую премию. В том фильме — «Два бойца» — еще и Борис Андреев играл. Он и направился к вождю первым за наградой. Руку пожал, отошел в сторону. Смотрит, как будут вручать Бернесу. А Сталин возьми да и начни расспрашивать: «Марк Наумович, что собираетесь делать с премией?» — «А сколько денег, Иосиф Виссарионович?» — «Сто тысяч» — «Пожалуй, отдам ее на детей-сирот.»

— Что Сталин?

— Покачал головой: «Молодец. Дать ему вторую премию». Андреев побледнел: «У-у-у, и тут обошел.» У Бернеса за один фильм — две премии!

— С футболистами вы тоже общались?

— Конечно. С Игорем Численко, например, лет пять подряд ежедневно выпивали.

— Однако. Шампанское пили?

— Водку. Численко уже не играл, работал на озеленении города, катался на специальной машине вдоль Ленинградского проспекта. Жил он возле гостиницы «Советская», а она для музыкантов как клуб была. Я по семь раз успевал туда заскочить.

— Ну у вас и рекорды.

— Численко приходил: «Вова, я много не буду. Фужера хватит». Наливаю ему 250 грамм водки, он — хлобысть, и уходит. Не закусывал. И всю жизнь чувствовал себя обиженным. Незадолго до смерти прибежал счастливый: «Мне «заслуженного мастера» дали! Отари Квантришвили посодействовал».

— Но особенно близки вы были с хоккеистами тарасовскои поры?

— Да. Тарасова при всей его жесткости ребята уважали. Как-то на бегах при мне встретились Эдик Иванов и Володька Дианов, тоже неплохой хоккеист. Иванова только-только Тарасов убрал из ЦСКА. Еще вчера человек играл в сборной — а сегодня черте где. И вот Володька ляпнул Эдику: «Этот ваш Тарас, такой-растакой.» Иванов его чуть не удушил, мы сдержали: «Ты что про Анатолия Владимировича сказал?!»

— Дружили с Рагулиным?

— И с Кузькиным. За стадионом Юных пионеров была фабрика-кухня, где по вечерам играли джаз. Кузькин с Рагулиным его очень любили. Я там солировал. Как-то ребята пригласили за стол, с ними был и Витя Коноваленко. С этого момента началась наша дружба. Кстати, Рагулин был у меня свидетелем на свадьбе, которая состоялась в день его рождения — 5 мая. Вместе всегда и справляли.

В 73-м — после того как Рагулин стал десятикратным чемпионом мира — министр обороны Гречко подарил ему «Волгу». В Горький за машиной с Сашей отправился и я. Об этом попросила его первая жена, актриса Люда Карауш. Думала, со мной Рагулин не сорвется. Заодно автомобиль помогу перегнать.

— На чем добирались?

— Туда — поездом, обратно — на «Волге», которую Саше предложили забрать с завода. Договорились встретиться у вагона. Вижу, идет Рагулин с клюшками.

— Клюшки-то зачем?

— Кому-то в подарок. Клюшек у него было навалом. В основном «Титан». Представители этой фирмы дали Рагулину 500 долларов, чтоб играл их клюшкой.

Так вот, Рагулин в Горький не только клюшки вез. Еще шесть бутылок виски — тоже в подарок. Ну и нам в дорогу взял водки с шампанским. А я — коньяка. Утром на вокзале таксисты, увидев самого Рагулина, обомлели: «Ребята, вам куда?» Саша плюхается на заднее сиденье и говорит: «Шашлычная у вас в городе есть?»

— Забавно.

— «Ты что, — кричу, — какая шашлычная? Нам же машину забирать и вечером — за руль». Поехали в заводоуправление. Сидим с начальством, пьем тот самый виски, через пятнадцать минут на пороге появляется Коноваленко — слух о приезде Рагулина разлетелся быстро. Витя в Горьком был король, конечно. Говорит: «Пойдем на завод, выберешь «Волгу» прямо на линии». Я удивился: «Зачем? Вон, под окном 600 новых машин — бери любую».

— И какую взяли?

— Как просила Люда — цвет «белая ночь». Правда, первое, что я сделал, — случайно антенну сломал. На моих «Жигулях» она выдвигалась иначе. Ничего, сразу предложили другую «Волгу». А Коноваленко неугомонный: «Надо обмыть. Халаичев, Чистовский и Сахаровский ждут». Это знаменитая первая тройка горьковского «Торпедо». Деваться некуда — едем в ресторан на новой машине, по пути кому-то клюшки раздаем. Сидим часа четыре. Вдруг Витя сообщает: «А теперь — на природу. Тут неподалеку партийные угодья, я позвонил — второй секретарь ждет. Сети уже закинуты». Я хватаю Рагулина за рукав: «Саня, какие угодья? Завтра в 10 утра прием у Гречко». Это Люда научила. Сказала: «Если почувствуешь, что Саша срывается, говори — завтра прием у Гречко».

— Сработало?

— Еще бы! Все моментально притихли: «Ну, раз такое дело — конечно, надо ехать». И в пять вечера мы двинули в Москву. Я сел за руль. А Рагулин купил две бутылки коньяка и говорит: «У первого колодца останови».

— В смысле?

— От Горького до Москвы — колодцев сорок на обочине. Как видим очередной, Рагулин голосит: «Стоп!» Тормозим, черпаем воду, запиваем ею коньяк — и едем дальше. Все колодцы обсчитали. А машину по очереди вели.

— Добрались без происшествий?

— Обошлось. Хотя на ногах держались с трудом. Уже на въезде в Москву нас поймал гаишник. Как увидел Рагулина, оцепенел. Только и спросил: «Ребята, как же вы поедете?» — «Да ладно, — говорю, — нам метров триста до дома». — «Ради бога, осторожнее». А утром с Сашей попарились в баньке — и как новенькие.

Я вообще без бани жизнь не представляю. С 62-го года каждое утро хожу. За это время пропустил от силы дней десять — лишь из-за дальних переездов. И за границей, где бы ни был, с утра пораньше отправляюсь в сауну. Одно время я жил в Венгрии. В Будапеште есть старинные бани, где познакомился с легендами футбола — Дьюлой Грошичем и Ференцем Пушкашем. Ференц — очень скромный мужик, парился два раза в неделю. Дьюла в те годы держал спортивный магазин, где на витрине была нарисована огромная черная пантера. Ведь именно так — «Черная пантера» — прозвали его когда-то болельщики.

 

Кузькин и таксисты

— Кто из хоккеистов лучше всех разбирался в музыке?

— Рагулин. В джазе знал толк, собирал пластинки. Саша окончил музыкальную школу, на контрабасе играл профессионально. Давным-давно на телевидении снимали передачу про Рагулина. На запись пришел и я с коллегами-музыкантами. Так Саша вспомнил детство. Взял контрабас и играл с нашим трио. Получилось отлично.

— Дома у него бывали?

— Не раз. Он жил на втором этаже «генеральского» дома на «Соколе». Как-то во время чемпионата мира-73 Бобров до десяти вечера игроков распустил по домам. Заглянули мы с Рагулиным в кафе «Хрустальное». Выпили литр коньяка — ив «Советскую». К вечеру отвез его в Архангельское, так Сашка три бутылки пива прикопал в снежок возле базы. Веточкой место пометил. Отошел на десять метров — еще заложил.

— Зачем?

— Вот и я спрашиваю: зачем? Утром, говорит, у нас пробежка. «А холодненькое уже приготовлено, без него помру». На какие только хитрости ребята не шли! В 72-м после победы сборной на Олимпиаде в Саппоро устроили прием во Дворце съездов. На банкете подходит Рагулин: «Вовка, выручай! Нам по 250 грамм вина дали — и больше не наливают. Здесь еще часа два торчать. Придумай что-нибудь». А я же в буфете всех знаю — во Дворце съездов у нас по три концерта в неделю. Подзываю знакомую официантку: «Ну-ка, плесни коньяк в бутылки из-под ситро». Они по цвету похожи.

— Никто не догадался?

— Нет, конечно. Так и глушили «ситро» фужерами на глазах начальства и Тарасова. Кузькин с Рагулиным часто Анатолия Владимировича дурили. Обход на базе он обычно устраивал в десять вечера. Проходит мимо их комнаты — вроде спят. Едва шаги затихли, они бутылку достают. И пьяницами ведь не были — просто тянуло на запретное. Знали, где дырка в заборе — а ресторан в Архангельском был шикарный. Но что главное?

— Что?

— После этого выходили — и кого угодно рвали на площадке. Здоровье было лошадиное. На чемпионате мира 20:0 поляков обыграли, немцев — 18:2, финнов — 10:2. Пусть сегодняшние так попробуют. Между прочим, мне патологоанатомы рассказывали, что у алкоголиков на вскрытии — самые чистые сосуды. Никаких холестериновых бляшек. Другое дело, во всем нужна мера.

— Кто из спортсменов на вашей памяти больше всех курил?

— Костя Локтев. С ним тоже был случай. Он уже доигрывал, на какой-то турнир его не взяли — остался тренироваться с молодыми. Я приехал на тренировку. Локтев говорит мужику, который за клюшки отвечал: «Давай». Тот несет жбан. На этикетке: «Тонизирующий напиток, черная смородина». Какой молодец, думаю. Прям расчувствовался. А мужик уже достает три бутылки водки. Жбан, оказывается, принесли запивать. Ну откуда у них такое здоровье? И за друга могли растерзать на площадке. Особенно на чехов сильный настрой был — те знали русский язык, все матерные слова. Обзывали во время игры.

— Про легендарную драку с таксистами слышали?

— Из-за нее Кузькин потерял «заслуженного мастера». Мишаков, Кузькин и Рагулин вышли из ресторана «Аэропорт», подошли к таксистам. Там же стоял то ли Герой Советского Союза, то ли какой-то ответственный работник. Так получилось, что таксисты хоккеистов послали. Вспыхнула драка. Кому-то дали по морде. А Герой написал телегу: «Что это, спортсменам все позволено?!»

Дело забрала военная прокуратура. Кузькин в той драке не главный был, но Тарасов решил, что Рагулин важнее для сборной. И Витьку отцепил. Мне Кузькин звонит: «Дежурю, в форме стою в ЦСКА.»

— Погиб Кузькин нелепо.

— С Витей мы жили в соседних домах, наши гаражи стояли рядом. Каждое утро встречались в полвосьмого — я в баню, он утром жену Таню на работу отвозил. Перекинемся парой слов — и разбежимся по делам. А тут неожиданно разговорились. Минут сорок болтали, покойного Зайцева вспомнили. Я порадовался, как здорово Витя выглядит. «Держу игровой вес», — отвечает. Кузькин даже в 67 играл за ветеранов и на льду смотрелся прилично. Оказалось, это была наша последняя встреча. Вскоре он уехал в Сочи отдыхать. Витя любил дайвинг. И во время погружения остановилось сердце.

А в 1960-х именно он был первым в загулах. И молодой Рагулин, и Зайцев — все ходили за ним. Но как Витя женился на Татьяне — все закончилось. На первые роли вышел Рагулин, подрос парень… Кузькин был очень добрым и надежным мужиком. Если я просил достать десять билетов на игру со «Спартаком», Витя разорвется — но сделает. Тогда уже около метро «Парк Культуры» билетик спрашивали. Набрасывались. Популярность у хоккеистов была колоссальная. Я сам мог любого из них узнать со спины, в штатском. По походке.

— У кого была самая интересная походка?

— У Мишакова. Кривоногий, как чума. Четыре мениска вырезано, на костях играл. Герой женсоветов.

— То есть?

— Тарасов собирал жен накануне чемпионата мира. Петрова, Харламова и Михайлова сидят рядом. У них все в порядке. У Фирсовой тоже. А вот насчет Мишакова ничего не ясно. Тарасов пожимает плечами: «Сейчас собираемся в Японию. Там хорошая аппаратура. Я не смыслю в этом, но говорят, можно один к двадцати задвинуть». Затем поворачивается к жене Мишакова: «Смотри, твоего отцеплю». И вот Мишаков позже рассказывает: «Моя обнаглела. Вчера «Спартак» грохнули, приезжаю домой. На столе булка и кефир. Жена сидит, смотрит. Тарас, собака, поработал.»