Советская военная база в Дорчестере, южнее Йовилтона. Англия. 15 мая 1962 г.

Когда мы наконец подъехали к нашей конечной цели, аэропорту Монтуар, уже стало вечереть и плохо различимое за серой дымкой солнце медленно садилось за горизонт.

Аэропорт Сен-Назера был обычным для тех времён длинным, двухэтажным зданием с огромными, витринообразными окнами, построенным явно уже после Второй мировой войны, и не без элементов модерна. Во всяком случае, всё это обилие стекла и железа точно было отражением строительной моды, самое раннее середины пятидесятых.

В остальном абсолютно ничего вокруг нас не указывало на военное или послевоенное время.

Конечно, по периметру обширной территории аэропорта ожидаемо стоял забор (каркас из металлических уголков, обваренный мелкой сеткой) с колючей проволокой поверху и запретительными надписями, а у входа, в числе трёх десятков разноцветных и разнотипных легковушек было припарковано два зелёных «Виллиса» с маркировкой жандармерии.

Да и самих жандармов вокруг паслось довольно много. Я успел насчитать человек шесть, причём двое из них были вооружены короткими автоматами МАТ-49.

Прочее было вполне привычно. Где-то вдалеке гудели авиационные моторы, а в стеклянные двери аэровокзала двумя встречными потоками входили и выходили люди с сумками и чемоданами. Похоже, прибыл какой-то рейсовый самолёт.

Словно подтверждая это, мимо нас прошли четыре симпатичные стюардессы в тёмно-синей униформе и с фирменными сумками «Air France». Девушки над чем-то смеялись.

Перед входом в аэропорт стояли два автобуса. В один, по-видимому, отправляющийся до города, грузились пассажиры. Другой автобус был маленький, в красно-синих тонах той же «Air France». В его салоне уже сидело несколько мужиков в синих кителях и форменных фуражках, туда же, как я успел заметить, забрались и четверо давешних весёлых стюардесс.

На взлётной полосе и стоянках за зданием аэропорта можно было рассмотреть здоровенный четырёхмоторный Локхид «Констеллейшн» в опять-таки цветной «ливрее» «Air France» (похоже, большинство только что встреченных мной пассажиров и членов экипажа сошли главным образом с него), пару DС-3 и несколько двухмоторных самолётов поменьше, один из которых как раз выруливал на старт.

Едва мы вылезли из «Астон-Мартина» (что в нём, кстати, нашёл хорошего Джеймс Бонд – сидишь низко, да ещё и практически упираясь коленками в торпедо – автомобиль для водителей ну очень среднего роста?), как Клаудия побежала звонить к телефонам-автоматам у входа. Наверное, тому самому Джорджу…

Через несколько минут она вернулась.

– Ну и чего звонила? – спросил я её.

– Сказала, где мы, и распорядилась, чтобы мальчики забрали и отогнали мою машину.

– Ну-ну, смотри. Вообще-то ты можешь со мной вовсе не лететь. А я, если благополучно вернусь, потом с тобой свяжусь, конечно, если объяснишь, как и через кого…

– С чего это? – страшно удивилась Клава. – За сегодняшний провал я ответственна куда больше, чем ты. И ты не забывай, что мне ещё предстоит объяснять родным погибших сегодня моих людей, почему это случилось… Наше дело ещё не закончено, и я должна знать про все его детали, ведь нам с тобой потом предстоит искать оставшихся двоих. К тому же с начала войны я в Англии не была ни разу, а про те места порой такое рассказывают…

Конечно, приятно, что она столь ответственный человек, но в то же время она, как и все женщины, похоже, считала, что никакая информация не бывает лишней. Философия типичной сплетницы. Ну и, конечно, фига с два я ей расскажу про абсолютно все детали, а то точно офигеет…

– Что, любопытно? – спросил я не без ехидства.

– Конечно!

Всё-таки бабы – азартные существа. Интересно, играет ли наша дорогая Клава в картишки или, скажем, в рулетку?

– Ну, тогда гляди, красавица, чтобы твоё любопытство тебя не сгубило, как ту кошку в известной поговорке… Да, оружие с собой не берём, пистолетики оставляем в машине…

– Это почему?

– Да потому что нас при входе на лётное поле наверняка обыщут. А ни у тебя, ни у меня каких-то явных разрешений на ношение оружия, с печатями и подписями, нет. Тем более мы торопимся. Тебе эти проблемы нужны?

– Конечно, нет.

В общем, свои волыны мы с ней, воровато озираясь, спрятали на дне багажника, где у Клавы нашлась какая-то подходящая жестяная коробка. Я взял с собой только бинокль и бронежилет, который свернул и затолкал в рюкзак. Всё-таки полезная вещь, как ни крути.

Далее я отдал пропуск Клаве (я счёл, что будет лучше, если разговаривать с персоналом аэропорта или охраной сначала будет она), и мы (я в клетчатой рубашке и кожаной куртке и с рюкзаком на плече, Клаудия – предельно модная, с сумочкой через плечо и чемоданом в руке) наконец вошли в здание аэровокзала.

Подозреваю, что со стороны мы сильно напоминали типичную картинку из позабытых советских фильмов 1960-х – отлетающий куда-то в дальние края то ли геолог, то ли вообще непонятно кто, в комплекте с провожающей его супругой или любимой. Что-то в стиле «Подводит к ёлке Дед Мороз Снегурочку Каплан. Он в белом венчике из роз, она прошла Афган»… Хорошо, что здешние французские обыватели подобных фильмов не видели, если такое кино, конечно, вообще существовало в этой странноватой реальности…

Внутри аэропорта продолжалась обычная, рутинная суета прилетающих, улетающих и провожающих. Небольшая очередь стояла у стойки регистрации. По соседству, в зале ожидания, носились кругами вокруг пустых кресел трое детей дошкольного возраста.

Однако нельзя сказать, чтобы здесь было слишком уж многолюдно.

Клава предъявила пропуск дежурному в форменном тёмно-синем пиджаке у справочной стойки, в глубине здания, рядом с выходом на лётное поле.

Между дежурным и Клавой произошёл краткий диалог на языке Луи Пастера и Жюля Верна, из которого я сумел понять, что мы обратились не по адресу. Дескать, нам с этим пропуском надо выйти из главного входа и затем пройти немного влево. И там, у шлагбаума, предъявить часовому на посту этот самый пропуск.

Во время данного разговора дежурный смотрел на нас как-то подозрительно.

Я было хотел уйти, но далее Клаудия заговорила с дежурным насчёт машины. Он, вежливо кивая, записал, кто именно заберёт «Астон-Мартин», потом принял у Клавы ключи от автомобиля и (с явной благодарностью во взгляде) какую-то сложенную пополам купюру. Да кто бы сомневался, что услуги такого рода всегда были и будут платными…

Уладив этот вопрос, мы вышли из здания аэровокзала.

Оба автобуса уже уехали, людей и машин перед входом в аэропорт стало заметно меньше. Клаудия вернула мне пропуск, и мы двинулись в указанном дежурным направлении, вдоль всё того же сетчатого забора, где справа, на довольно приличном расстоянии от здания аэропорта, в медленно сгущающихся сумерках просматривалось штук шесть ангаров, расположенных углом.

Три ближних к нам ангара располагались задом к аэровокзалу, и на поле позади них из земли торчал некий грибовидный холм – ну явный дзот или пулемётный капонир.

Дойдя до нужного места, мы обнаружили широко отрытые ворота зелёного цвета (если их и запирали, то, видимо, на ночь), за которыми упёрлись в опущенный полосатый чёрно-белый шлагбаум с табличкой на русском и французском языках:

«Стой! Предъяви пропуск!»

Слева за шлагбаумом просматривалась обширная караульная будка белого цвета.

А у шлагбаума скучал часовой. Рядовой, в обычной советской полевой форме и пилотке с пятиконечной звездой. На его плече висел стволом вниз АК-47, на поясе – штык-нож в ножнах и подсумки.

Лицо у автоматчика было молодое и картинно-суровое.

Хотя, когда мы приблизились, солдат нисколько не насторожился.

– Здравствуйте! – сказал я по-русски и предъявил пропуск в развёрнутом виде.

Подойдя к нам вплотную, часовой внимательно изучил бумажку.

– К кому? – уточнил он.

– Нам нужен капитан Ядренцев!

– Товарищ старшина! – крикнул часовой, обернувшись в сторону караулки. – Тут какие-то капитана Ядренцева спрашивают!

Появившийся через пару минут старшина с красной повязкой на рукаве оказался ненамного старше часового. Похоже, охрану здесь несли армейцы, а не какие-нибудь профессиональные вологодские конвоиры из Внутренних войск.

Старшина был в полевой фуражке офицерского фасона и с Т-образными лычками на полевых погонах. Его лицо украшали жидкие юношеские усики (отращенные, видимо, исключительно для солидности), а поясной ремень оттягивала пистолетная кобура.

Посветив извлечённым из кармана галифе фонариком, старшина просмотрел пропуск. Потом свернул бумажку и убрал её в украшенный комсомольским значком нагрудный карман своей гимнастёрки.

– Документы! – потребовал он, как-то оценивающе уставившись на Клаудию. Впрочем, это раздевание взглядом было весьма непродолжительным. Далее повторилась сцена с изучением моего удостоверения и Клавиного паспорта.

– Это насчёт вас недавно звонили из миссии? – спросил он, возвращая нам документы.

– Видимо, да.

– Пройдёмте, – указал старшина на караулку. Обогнув часового, мы прошли за шлагбаум. Потом вошли в караулку, где старшина с помощью ещё одного бойца с погонами младшего сержанта бегло и без особого энтузиазма обшмонал нас с Клавой и осмотрел наши вещи. Было видно, что старшине доставляет явное удовольствие хлопать Клаудию по бёдрам и под мышками. Она при этом мило улыбалась.

– Проходите, – милостиво разрешил старшина, закончив личный досмотр, и добавил: – Подождите на улице. Я сейчас узнаю, где капитан Ядренцев.

Мы вышли из караульного помещения и остановились. Старшина куда-то убежал.

Справа были видны четыре новых ангара.

Ворота двух из них были закрыты. В глубине одного из открытых ангаров, в электрическом свете, был виден зелёный Ан-2 с красными звёздами, возле раскапотированного мотора которого возились двое в тёмно-синих комбезах техников.

Из раздвинутых ворот второго ангара торчал отливающий полированным дюралем длинный, веретенообразный нос бомбардировщика Ил-28 с носовой стойкой шасси и крупным красным бортовым номером «15» за остеклением кабины штурмана. Похоже, из-за краткости остановки бомбардировщик не стали загонять в ангар полностью. Хотя, с другой стороны, могли оставить аппарат на открытой стоянке, а если не оставили, то почему? Не хотят афишировать присутствие советских военных самолётов на французских аэродромах или что-то типа того?

Словно в подтверждение этой моей догадки чуть дальше, за ангарами, был виден частично зачехлённый Ил-14 в старой, серебристо-голубой окраске «Аэрофлота».

Тянувшаяся от этих ангаров к основной ВПП рулёжка забором огорожена не была, но зато там просматривался дополнительный пост в виде ещё одного автоматчика под дощатым зелёным «грибком».

Не успели мы как следует осмотреться, как вернулся старшина.

– Капитан Ядренцев должен быть вон там, – указал он на ангар с Ил-28 и предложил: – Можете подождать.

Мы не стали спорить и вошли в ангар. Проходя под широким крылом Ила, мне пришлось пригнуться, дабы не приложиться об него лбом. Да, бомбер, чьё разведывательное происхождение выдавали только цилиндрические баки на концах крыльев, предстал перед нами во всей брутальной красе: с откинутой в сторону крышкой фонаря кабины лётчика и ведущей к пилотской кабине когда-то покрашенной красной краской облезлой металлической стремянкой.

Вообще-то похожий в полёте при виде с земли на трезубец Ил-28 выглядел довольно примитивно – этакая очень толстая, заострённая на конце труба, поперёк которой положена «доска» прямого крыла, к которой справа и слева приделаны двигатели – две трубы, чуть поменьше фюзеляжа. Но при этом чувствовалось, что самолёт скроен прочно и так просто его не поломаешь, даже ядрёной бомбой.

В мои времена на Ил-28 уже перестали летать даже китайцы, и у нас такие бомберы в разной степени комплектации и запущенности можно увидеть разве что в некоторых авиационных музеях. А тут передо мной стоял вполне себе рабочий экземпляр – прямо-таки «заплати и лети»…

В Клавиных глазах при виде Ила появилось выражение восхищения. Ну да, женщины любят всё большое и продолговатое. Как, впрочем, и блестящее…

Мы молча разглядывали Ил, стоя среди громоздившихся за его хвостовой турелью стремянок, бочек, канистр и заваленных железками столов и верстаков уже минут пять, когда у ворот ангара наконец послышались шаги. Я повернулся на звук. В ангар, пройдя, как и мы, под его левым крылом, вошли двое – молодой лейтенант в защитной фуражке и пехотной форме с полевыми погонами (в руках он держал наш пропуск на две персоны, который буквально только что забрал старшина) и невысокий, коренастый, коротко стриженный молодец в сдвинутой на затылок фуражке с голубым, авиационным околышем, сапогах с картинно собранными в гармошку голенищами, синих галифе, свитере и потёртой кожанке, с планшетом через плечо.

– Лейтенант Волков, – представился тот, что был в армейской форме. Его коллега только молча кивнул.

– Здравствуйте, это вы Ядренцев? – спросил я у орла в кожанке, чьё офицерское звание определялось только наличием фуражки.

– Кому Ядренцев, кому товарищ капитан, а кому и Алексей Иваныч, – ответил он с несколько агрессивной интонацией сельского хулигана. – Это вы, что ли, такие красивые, напросились ко мне до Дорчестера?

– Так точно.

– Документы!

Я предъявил товарищам офицерам записку, своё удостоверение и Клавин паспорт. Записку капитан прочитал, хмыкнул и, аккуратно свернув, убрал в планшет, а удостоверение и паспорт после недолгого изучения лейтенант вернул нам. После чего во все глаза уставился на державшуюся позади меня Клаудию.

– Немрава, ты чех, что ли? – спросил грубый авиационный капитан.

– Словак, – ответил я. Почти в деталях повторялся недавний разговор в военной миссии Сен-Назера…

– Это один хрен, дорогой товарищ. Ладно. Всё это, конечно, здорово, и я ничего против вас не имею. Вот только полетим мы, похоже, ближе к утру. Сейчас погоду на маршруте не дают. Над проливом гроза…

– Да мы не торопимся. То есть, конечно, торопимся, но не до такой степени.

– Ну, тогда обождите здесь, в ангаре. Только, ради бога, в самолёт не лезьте и ничего не трогайте. Я приду сразу же, как бабай погоду даст. Можете покемарить вон там, на брезенте, или, если хотите, товарищ лейтенант может организовать вам чего-нибудь поужинать.

Волков на это утвердительно кивнул.

– От ужина не откажемся, – согласился я.

Когда в следующий раз удалось бы пожрать, неизвестно, так почему бы и нет?

Вслед за этим лейтенант убрал пропуск в карман гимнастёрки и удалился. А Ядренцев указал нам на широкий металлический, застеленный старыми газетами, относительно чистый стол и три табуретки у дальней стены ангара и тоже ушёл. Наверное, к тому самому «бабаю» ждать у моря погоды…

Минут через пятнадцать появилось двое деловитых бойцов: один в длинной белой куртке поверх гимнастёрки, второй в синей «техничке». Видимо, дежурные по местной кухне.

Один тащил два нетяжёлых зелёных термоса и чайник, второй – стопку посуды. Они быстро расставили на столе четыре эмалированные миски – две порции тёплого борща и пару котлет с картофельным пюре. Плюс разлили из чайника в два гранёных стакана компот из кураги и положили перед нами несколько ломтей серого хлеба, ложки, вилки и короткое вафельное полотенце – видимо, руки вытирать.

Потом солдаты ушли, сказав, что через полчаса придут за посудой, а я оценил здешнее угощение. Оказалось вполне съедобно и где-то даже вкусно. Клаудия попробовала буквально чуть-чуть, но особо есть не стала. Только компот выпила. Может, не привыкла к подобным красноармейским кулинарным изыскам, а может, нервы…

Я почему-то неожиданно почувствовал сильный голод и потому умял за милую душу обе оставшиеся порции.

Примерно через полчаса в ангаре, как и было обещано, появился один из давешних бойцов, собравший и унесший грязную посуду. Я поблагодарил его за ужин, но в ответ он ничего не сказал.

Далее наступила тишина, нарушаемая только отдалённым гудением моторов на ВПП аэропорта. В ангаре, несмотря на изрядный сквозняк, пахло керосином, эмалевой краской и ещё какой-то химией.

Теперь нам оставалось только предельно ровно сидеть на заднице и ждать, причём, возможно, довольно долго. А, как известно, ждать и догонять – самое плохое, что можно придумать, особенно если тебе при этом совсем нечем себя занять. Мастурбация, плевки на дальность или отрывание мухам крыльев в данном случае не считаются…

Клава ещё раз осмотрелась и сказала, что раз такое дело, она, пожалуй, действительно пока подремлет. В углу ангара была свалена живописная куча парашютных ранцев и каких-то брезентовых чехлов. Судя по её диванообразной форме, именно здесь имел обыкновение отдыхать местный техсостав.

Клаудия застелила этот импровизированный диван какой-то чистой тряпкой, которую достала из своего чемодана (какая дальновидная!), потом скинула туфли и, поджав колени, легла боком на брезент. Прикрыла глаза, положила ладонь под щёку и сразу же засопела. Видать, действительно перенервничала: всё-таки прошедший день был не самым весёлым…

Ну а мне почему-то категорически не хотелось спать, и я в очередной раз подумал: а чем бы таким пока заняться?

И здесь мой взгляд скользнул по поверхности того самого стола. Ещё в момент, когда я доедал щедрые дары местной кухни, обратил внимание на один несильно пострадавший газетный лист с русским шрифтом, которым был застелен этот стол.

Я передвинул табуретку поближе, не без труда снял с металлической столешницы и сложил вдвое эту «эрзац-скатёрку». Под данной газетой была пара других, но замызганных до полной нечитаемости и с французскими буквами. Они меня точно не интересовали, и отлеплять их от стола я не стал.

Как оказалось при более подробном рассмотрении, мне достался для чтения не особо старый, ещё не истрепавшийся и не особо засранный масляными пятнами номер «Правды» за прошлый месяц. Кажется, у меня появился шанс утолить хотя бы малую часть информационного голода. Ведь с самого момента своего прибытия сюда я ещё ни разу не читал настоящих советских газет…

Итак, это был номер от 24 апреля 1962 года. Традиционный заголовок – «Правда». При этом слева на заглавную букву «П» слегка наезжает изображение ордена Ленина. Повыше девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и подпись: «Коммунистическая партия Советского Союза». Это, вероятно, для наиболее непонятливых.

Пониже «Орган Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза», «Среда. 24 апреля 1962 года. Цена 20 копеек».

Справа на первой странице был незатейливый чёрно-белый рисунок. В звёздном небе летели снизу вверх два спутника: один в виде «шарика с усиками», другой более продвинутый, остроконечной формы, с какими-то хитрыми антеннами. В правом нижнем углу рисунка был виден кусок земного шара с надписью крупными буквами «СССР». Была даже подпись «рис. Бориса Березовского». Интересно, этот художник Березовский был часом не родственником тому самому печальной памяти «баобабу» Березовскому, который когда-то правил страной руками Ельцина и думал, что уже купил всё и всех, но кончил жизнь предельно пошло, будучи удавленным агентами британских спецслужб в собственной ванной? Хотя в этой реальности такой персонаж мог и вообще не возникнуть…

Между рисунком и названием газеты в центре листа в прямоугольнике был обведён заголовок «Славная годовщина». Текст там был такой: «Сегодня, 24 апреля 1962 г. – годовщина запуска Советским Союзом первого в мире искусственного спутника Земли. Эта дата – начало покорения человечеством космического пространства, знаменующее собой новое торжество человеческого разума над природой, и прежде всего торжество науки и техники, выросших в условиях социалистического государства. Прошёл всего один год, и даже за этот короткий промежуток времени видно, как продвинулась техника исследования космического пространства. Менее чем через год на смену первому искусственному спутнику Земли, являющемуся по существу первым разведчиком космоса, Советский Союз… (Окончание на 3-й стр.)».

Стало быть, и в этой реальности, несмотря на относительно недавние атомные бомбардировки и прочие неприятности, СССР уже запустил-таки два спутника, хотя и значительно позже, чем это было в привычном мне мире. Как говорится, мои поздравления, но я про это знал и раньше…

Что ещё было напечатано на первой странице? Слева выделялся заголовок «Советские спутники Земли». И что там писали? А вот что: «Можно не сомневаться, что грядущие поколения запуск первого искусственного спутника будут считать величайшим открытием человеческого гения». Да кто бы спорил. Что там ещё? Ага – «Советские искусственные спутники, – говорил товарищ А.И. Микоян, – шлют на Землю не только радиосигналы и отражённые лучи солнца. Они возвещают всем людям, каких вершин достиг мир социализма, освобождённый от пут капитализма. Чтобы увидеть эти достижения, не нужно мощных телескопов. Нужно просто посмотреть на небо, в тот час, когда искусственный спутник или его ракета-носитель бороздят воздушный океан над нашей планетой». И это не вызывает возражений, как говорил товарищ О. Бендер. Что писали дальше? «Советские спутники Земли являются живым воплощением многолетнего героического труда нашего народа, превратившего свою возрождённую Родину в могучую индустриальную державу… Советский народ высоко ценит плодотворный труд учёных, гордится их открытиями, умножающими славу социалистической Родины. Глубокие патриотические чувства вызывает в нём сознание того, что из гущи нашего народа вышли учёные, инженеры, техники и рабочие, сумевшие создать спутники, ракеты-носители, наземные пусковые средства, измерительную и научную аппаратуру, которые были необходимы для первого прыжка в космос. Честь и слава этим замечательным людям – верным сынам Советской Отчизны, осуществившим дерзновенную мечту человечества, претворившим в жизнь смелые замыслы своего великого соотечественника Константина Эдуардовича Циолковского!» Ну и остальное в том же духе. Выделялась разве что фразочка: «Многие американские специалисты вынуждены признать значительное превосходство Советского Союза в той технике, на которой основан запуск искусственных спутников Земли». Это тоже не вызывало возражений. Ладно.

Что там ещё, на первой странице? Заголовок: «Курганскому обкому КПСС и облисполкому». И чего пишут? Ага, «Центральный комитет КПСС и Совет Министров Союза ССР с удовлетворением отмечают крупные успехи Курганской области в увеличении производства и продажи государству зерна и других продуктов сельского хозяйства. Колхозы и совхозы области с честью выполнили обязательства, перевыполнили план прошлого года по заготовке молока, выработали в 1961 г. сахара на 1,6 миллиона пудов больше, чем было предусмотрено государственным планом». Ну да, замечательно, что хоть кто-то в СССР продолжает сеять и пахать, перевыполняя планы, несмотря на все катаклизмы предыдущего периода.

Что там ещё написано? «Центральный комитет КПСС и Совет Министров Союза ССР поздравляют колхозников и колхозниц, рабочих колхозов и РТС, специалистов сельского хозяйства, партийных, советских и комсомольских работников и всех трудящихся Курганской области с достигнутыми в прошлом году успехами и выражают уверенность в том, что труженики сельского хозяйства области и впредь будут напряжённо работать над дальнейшим увеличением производства зерна, мяса, молока, сахарной свёклы и других продуктов и тем самым внесут достойный вклад во всенародную борьбу за создание обилия продовольствия для населения и сырья для лёгкой промышленности!» Подписи: «Центральный комитет КПСС. Совет Министров СССР». Конечно, приятно, что кто-то стремится к созданию изобилия, но непонятно, как эта статья стыкуется с тем, что реально происходит сейчас на этих самых колхозных полях? Возможно, что вообще никак. Тут поневоле вспомнишь Д. Оруэлла…

Что там дальше пишут? Ага: «Торжество принципов мирного сосуществования. Пребывание К.Е. Ворошилова в Афганистане». Ну да, стало быть, Клим Ефремыч жив и даже ездит за рубеж с официальными визитами. А Афганистан, судя по всему, одно из мест, счастливо не затронутых последней войной. Что там конкретно? «Сегодня вечером Его Величество король Афганистана Мухаммет Захир Шах во дворце Делькуша дал обед в честь Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилова и сопровождающих его лиц» (Окончание на 2-й стр.)». Понятно. Пообедали и обменялись любезностями. Что ещё осталось на первой странице? Так. «Буровики нефтепромысловых объединений Башкирии добиваются новых успехов в скоростной проходке скважин». Всё то же. Сплошная «слава труду»…

О, наконец-то и стоящая международная новость!!! Статья, частично переползающая на вторую страницу. Заголовок: «К возобновлению трёхсторонних переговоров в Сан-Паулу». Ага. «Сан-Паулу. 24 апреля (Корр. ТАСС). 23 апреля во дворце Бандейрантес после краткого перерыва вновь собрались представители СССР, США и КНР для переговоров по вопросу об окончательном прекращении боевых действий и заключении трёхстороннего мирного договора». Так. Уже интересно…

«Переговоры возобновились в обстановке, когда весь мир является свидетелем нового выдающегося достижения советских учёных и техников – запуска второй искусственной планеты в космическое пространство». Ну да, ну да. Всякое лыко в строку. И здесь решили лишний раз ткнуть супостатов мордой в наши выдающиеся успехи…

«Можно было ожидать, что американские представители проявят реализм и с первых же дней по-деловому приступят к рассмотрению ещё не согласованных статей будущего мирного соглашения, и прежде всего о конкретном сроке его подписания. Однако делегация США с первых же дней работы совещания фактически уклоняется от делового обсуждения этого вопроса. Вместо этого делегация США внесла на рассмотрение совещания заявление, которое представляет собой попытку ревизии уже согласованных пунктов соглашения. Основываясь на каких-то «предварительных» данных, делегация США не желает увязывать положения будущего мирного соглашения с вопросом о взаимном сокращении ядерных арсеналов, предложенным ранее советской стороной… Разве для решения вопросов, связанных с сокращением ядерного оружия, представители трёх держав должны ещё и далее затягивать переговорный процесс и создавать для этого некую отдельную контрольную организацию, как это предлагают представители США? Соединённые Штаты используют этот вопрос для создания новых препятствий на пути к полному прекращению боевых действий и заключению прочного мира… такая тактика свидетельствует о том, что правящие круги США заинтересованы в дальнейшем затягивании работы совещания и переговорного процесса в целом». Подпись Б. Новиков. Видимо, корреспондент ТАСС.

Ну и что мне, спрашивается, даёт это знание? Что переговоры в Сан-Паулу идут уже очень долго и постоянно затягиваются или срываются, я знал и без «Правды». А в деталях тамошнего переговорного процесса явно невозможно разобраться, не зная, с чего там всё вообще началось. Опять-таки всё более чем привычно. В нашей реальности в той же Корее перемирие подписали только летом 1953 года, а переговоры шли с весны 1951-го, при этом изрядное количество времени делегации потратили на обсуждение места, где будет стоять барак для дальнейших переговоров, и даже, как тогда утверждали отдельные злые языки, вроде бы высоты флагштоков у переговорного барака…

Ладно, смотрим, что там ещё пишут. На второй странице обещанное окончание статьи о встрече К.Е. Ворошилова с королём Афганистана. Речь тов. Ворошилова: «Благоприятному развитию отношений наших стран, которые не омрачаются никакими преходящими моментами, можно только радоваться и желать, чтобы они столь же счастливо развивались в будущем».

Ага, в нашей реальности там тоже была прямо-таки сплошная «любовь до гроба», а потом Его Величество сверг племянник Дауд, племянника грохнули дорогие товарищи Тараки и Амин во время Апрельской революции, потом Амин под настроение уморил Тараки, а уже самого Амина замочили в собственном дворце наши спецназовцы, привезя с собой в обозе дорогого товарища Бабрака Кармаля… Ну а потом девять лет продолжалось это самое… Ну, все помнят, что именно – в «Чёрном тюльпане», с водкой в стакане… Хотя здесь уже произошло много такого, на фоне чего вся наша Афганская война представляется прямо-таки детской игрой в коняшки…

Что там ещё было на 2-й странице? Так. «50 миллионов пудов хлеба – в закрома родины». Статья, подписанная «С. Ниязбеков, Секретарь Западно-Казахстанского обкома КП Казахстана». В основном о планах на весенний сев и богатый урожай зерновых 1962 года в их области. В частности, о том, что «в текущем году посевы пшеницы будут увеличены в 3,7 раза и будет посеяно сверх плана 39,4 тысячи гектаров пшеницы». Там же, внизу «Плоды творческого труда». Ага, кажется, это ответка некоего А. Мельника, первого секретаря Курганского обкома КПСС, на поздравления, напечатанные на первой странице. Фразы типа «Мы не закрываем глаза на недостатки, которые имеются у нас в животноводстве. Весной из-за трудно сложившейся зимовки скота некоторые колхозы и совхозы допустили снижение надоев молока в сравнении с прошлым годом. Многие хозяйства не наверстали упущенного и до сих пор… Много ещё у нас нерешённых задач и в других отраслях сельского хозяйства». Да кто бы спорил. Создание изобилия, да ещё и в недавно пережившей атомную войну стране – задача точно не из самых лёгких.

Вся 3-я страница – окончание статьи с первой страницы. Заголовок во всю ширину листа: «Осуществлена дерзновенная мечта человечества». Чуть пониже: «Советский народ празднует годовщину со дня запуска первого искусственного спутника Земли».

Здесь же обычное для газет того времени фото плохого качества. Какой-то зал заседаний с колоннами и рядами сидящих в креслах личностей в строгих костюмах и галстуках и отдельно некий престарелый деятель на трибуне с микрофонами. Подпись: «Общегородское собрание учёных и представителей общественности Ленинграда, посвящённое годовщине запуска первого искусственного спутника Земли. На трибуне – президент Академии наук СССР академик А.И. Несмеянов». Ниже подзаголовки: «Праздник советской науки», «Ценные научные результаты» и «Биологический эксперимент в космосе». В последнем случае упомянута собака Лайка – «впервые в истории человечества высокоорганизованное живое существо проникло в космос». Ну хоть тут ничего не изменилось. Доклад академика Несмеянова был в уже привычном стиле текста на первой странице. Фразы типа «Наш народ под руководством Коммунистической партии совершит новые, ещё более замечательные подвиги». Всё то же самое. Объявлен новый год в Кремле, декретом ВЧК…

Ну а что на последней, 4-й странице? Так. Какие-то протесты прогрессивной обществености против разгона полицией некоего массового митинга трудящихся в Нампула (Португальская Восточная Африка). Ещё заголовок: «Юные гости столицы». Статейка о состоявшейся в Ленинграде конференции и бале для «более 500 бригадиров ученических бригад, работавших в минувшем году в колхозах, совхозах, на строительных площадках и предприятиях РСФСР и других союзных республик». Упоминался некий «юный механизатор Александр Кривцов» и прочие подобные же герои.

А ещё на 4-й странице был некролог с фото по поводу смерти какого-то архитектурного академика К.С. Алабяна. «Светлый облик Каро Семёновича Алабяна навсегда останется в сердцах его товарищей по работе» и прочее.

Ну а ещё там была «Информация о движении второго искусственного спутника Земли». Текст был такой: «На шесть часов утра 24 апреля второй спутник совершил 3285 оборотов вокруг Земли. 25 апреля спутник можно наблюдать утром перед восходом солнца от 51-го до 70-го градуса северной широты и вечером после захода солнца от 45-го до 53-го градуса южной широты. (ТАСС)». Как видно, в разрушенной атомной войной стране не было других радостей, кроме как наблюдать за светящейся точкой в ночном небе…

И это, увы, было всё. Судя по выходным данным снизу четвёртого листа, отпечатана эта газета была в Ленинграде, в «филиале типографии газеты «Правда» на ул. Социалистической, 14».

И ничего более. Что сказать – будет очередная наука мне, дураку. Ты хотел что-то узнать? Рвался почитать какую-нибудь свежую информацию? Прочитал, идиот? А теперь возьми эту газетку или положи обратно на стол, или иди в туалет и используй её там по другому назначению. И фига с два я получил ответы хоть на какие-то вопросы. Кроме осознания явного факта – раз Москву и окрестности начисто снесли водородными и прочими бомбами, столица СССР теперь находилась в уцелевшем Ленинграде и столичная жизнь, включая научную и культурную, вполне себе продолжается, раз уж проводят торжественные заседания с конференциями и хоронят разных там академиков… То есть советская власть здесь не просто удержалась, но ещё и упрочилась, принимая во внимание места, где в данный момент стояли советские войска. Разве этого добивались стебанутые американцы с подачи уродов, одного из которых я сейчас пытаюсь догнать и изловить? По-моему, их вмешательство в ход истории привело к прямо противоположным результатам…

Ну а остальные граждане СССР (те, которые не члены Политбюро и не академики), судя по всему, были заняты исключительно запуском спутников, пахотой, севом и уборкой урожая.

И ни единого слова не было в этой газете о недавней войне. Хотя это и неудивительно. Мне в прежние времена попадались в архивах номера «Правды» за 1946-й и 1947-й годы, так там тоже не было ни строчки о совсем недавно завершившейся Великой Отечественной войне – сплошной созидательный труд и творческие успехи, вкупе с происками империалистов.

А в западных газетах того же периода кроме этого была еще светская жизнь и реклама, а вместо происков империалистов – происки коммунистов. В общем, как я и предполагал, из официальных СМИ тех времён нельзя было узнать ничего полезного. Пропаганда – она во все времена пропаганда, причём у обеих сторон…

Здесь я поймал себя на мысли, что сижу, тупо уставившись в несвежий газетный лист, а в голове у меня печально и пусто, словно с дичайшего похмелья. А потом рядом со мной кто-то тихо кашлянул.

Я повернул голову на звук. Оказывается, за моим правым плечом нарисовался капитан Ядренцев, который разглядывал, чем это я здесь занимаюсь.

Интересно, как это пилот бомбардировщика умудрился подойти ко мне вплотную абсолютно бесшумно, не выдав себя шагами либо скрипом сапог или кожанки? Явно долгая тренировка…

– Я гляжу, девушка спит? – сказал капитан громким шёпотом, кивнув на лежавшую задом к нам Клаву, и спросил: – Всё глаза портишь, разведка-контрразведка? Тоже нашёл время несвежие газетки читать…

– Да нет, здесь, в общем, светло, – ответил я шёпотом аналогичной тональности, отбросив газетку на стол. – А что, бабай наконец погоду дал?

– Почти. Дорогие наши и не только наши синоптики говорят, что часа через полтора-два гроза окончательно уйдёт на северо-восток. Так что ближе к рассвету, думается мне, стартуем…

– И куда нам прикажешь садиться в твоём лимузине, товарищ командир? Насколько я помню, в штурманской кабине Ил-28 как раз два места – одного человека можно посадить на рабочее место штурмана, а второго на катапульту. А вот в хвостовой стрелковой кабине место, если мне не изменяет память, всего одно…

– Ого, – заметно удивился капитан и слегка выпучил на меня глаза. – Откуда знаешь?

По его реакции я понял, что, похоже, невзначай сболтнул чего-то лишнего.

– Да я, было дело, служил в авиации, – ответил я. В конце концов, некоторые представления о чехословацких ВВС 1950-х годов я имел и полагал, что смогу соврать что-то убедительное.

– Долго? – уточнил капитан.

– Несколько лет, до последней войны…

– И на чём летал?

– Истребителем был. Сначала на S-199, потом на Як-23 и Миг-15.

– Что ещё за S-199? – удивился капитан.

– А Ме-109, только с другим мотором. У нас их после войны серийно строили. Переходная машина…

– А потом? – спросил Ядренцев.

– Суп с котом. Списали в самом начале войны. Из-за последствий вынужденной посадки в виде переломов и тяжёлой контузии…

Про переломы это я, конечно, загнул, чисто для убедительности. Сроду я себе ничего не ломал. Но, в конце концов, мы же не на медосмотре…

– Понятно, – сказал капитан Ядренцев, и в его голосе появились нотки некоторого сочувствия. – А русский откуда так хорошо знаешь? – поинтересовался он.

– Я без малого десять лет прожил в СССР. Ещё в ту войну, Великую Отечественную…

– Где?

– Да на Урале, как раз там, где пресловутого «бабая» увязывают с прогнозом погоды. Такой город Краснобельск знаешь?

– Знаю. Хороший город. До сих пор стоит… А ты, раз такой грамотный, пожалуй, действительно полезешь со своей мадамой в штурманскую кабину. Кстати, она тебе кто?

– Да, в общем-то, никто.

– То есть как?

– Да просто коллеги. Работаем вместе. Если точнее, она моя переводчица. Поскольку я французского почти не знаю, в отличие от русского…

– Ага, – прошептал капитан. – Понятно…

Что ему, интересно знать, было понятно? Воодушевился и решил между делом подбить к Клаве клинья? Ну-ну… Только она, судя по моему опыту месячного общения с ней, относилась к советским людям более чем настороженно…

– Слушай, капитан, – нарушил я повисшую паузу. – А скажи, пожалуйста, если это, конечно, не страшная военная тайна, кто сейчас министр обороны СССР?

– А с чего ты это спрашиваешь? – заметно удивился мой собеседник. – Это же всем известно. И в газетах есть, да и вообще…

– Извини, но у меня после той самой контузии в башке время от времени происходит чёрт-те что. Провалы в памяти. Бывает, что неожиданно забываю некоторые элементарные вещи. Вот сегодня, например, ехал сюда и почему-то не смог вспомнить, кто в СССР министр обороны, и ещё кое о чём…

– Ну ты даёшь, паря! Не долечили, что ли, тебя? Министр обороны СССР – Маршал Советского Союза Рокоссовский Константин Константинович…

– А начальник Генерального штаба кто?

– И эту военную тайну для проклятых буржуинов ты тоже не знаешь? Эх ты, Мальчиш-Кибальчиш… Маршал Малиновский. Запамятовал, как его там по имени-отчеству…

– А с маршалом Жуковым что случилось? – осторожно спросил я, боясь выглядеть совсем уж идиотом.

– Погиб он, – ответил Ядренцев, слегка помрачнев.

– Как?

– Как погибают… В марте 1956-го, когда 21-я и 39-я гвардейские мотострелковые дивизии 8-й гвардейской армии только-только форсировали Ла-Манш, он, как командующий Западным фронтом, перенёс свой КП на плацдарм и лично руководил высадкой первого эшелона на побережье Англии. Ну и вместе со своим штабом находился на командном пункте, где-то в районе Чатама, как раз в тот момент, когда американцы, собрав всю авиацию, какая у них ещё оставалась в Западной Европе, начали ломать плацдарм атомными, водородными и прочими бомбами. Там из первого эшелона тогда вообще мало кто уцелел…

Чувствовалось, что в недавнем прошлом мой собеседник изрядно повоевал. И, похоже, именно на западном направлении…

– Стой, а с Хрущёвым что случилось?

– Ну ты, блин, и вспомнил… Забытая фамилия. Всех не упомнишь. Это который Хрущёв?

– Естественно, Никита Сергеевич, член Политбюро, а разве были другие Хрущёвы?

– Да нет, других вроде не было… Он тоже погиб, насколько я помню… Когда всё началось всерьёз, он вместе с несколькими членами ЦК вроде бы был в Киеве. В газетах накануне про что-то такое писали. Кажется, Булганин и Берия вместе с ним там были… Ну и попали под общую раздачу…

– Понятно. Скажи, а ХХ съезд партии когда был?

– Видать, ты, паря, точно сильно раньше срока из госпиталя сбежал, раз даже такую ерунду напрочь забыл, – громкий шёпот капитана стал заметно удивлённым. – Да сразу после подписания перемирия с американцами съезд и был. В Ленинграде, в конце июня 1958-го. Кажется, числа 25-го…

– Ага, а про Сталина на этом съезде ничего не говорили?

– Да нет, там подводили итоги войны да принимали план восстановления разрушенного войной народного хозяйства. Долгосрочный, на ближайшие десять лет. Странно, что ты этого не помнишь. Нам тогда про это и на политинформациях постоянно трындели, да и во всех газетах полный текст отчётного доклада был… А Сталин-то тут при чём? Что ему сделается?

– В каком смысле?!

– А что может случиться с мумиями? Лежи себе да лежи… Ленина и Сталина из Мавзолея успели эвакуировать ещё до того, как всё началось. И сейчас они, насколько я знаю, в Ленинграде. А ты что – и про это не в курсе?

– Говорю же, забыл местами…

– Странный ты тип, товарищ дорогой, – прошептал капитан с большим сомнением в голосе.

Ничего же себе новость… Похоже, пресловутая «оттепель» в этой реальности банально накрылась медным тазом, не начавшись. В связи с безвременным и трагическим уходом главного её инициатора.

Зато мумии обоих вождей уцелели. Воистину, Ленин и теперь живее всех живых… А ведь как было бы здорово, особенно с точки зрения некоторых псевдодемократических уродов, если бы их, хотя бы здесь, кремировали разом, вкупе с ненавистным Мавзолеем…

Зато Окуджава и компания здесь, похоже, гарантированно обратились в пар, дым и золу, вместе со своим Арбатом…

– Слушай, капитан, – спросил я. – Последний вопрос. А амнистия после перемирия была?

– Какая ещё, в жопу, амнистия? Кому?

– Зэкам, естественно.

– А, вон ты про что… – и капитан посмотрел на меня как-то ещё более подозрительно. – Была вроде, но деталей я не знаю. Сначала что-то такое было ещё во время войны, тогда в армию много ранее судимых пришло. А потом, как мне друзья и родственники рассказывали, народ из зоны массово отправляли на восстановление народного хозяйства и со временем так же массово освобождали со снятием судимости, за ударный труд. Ну, примерно как в начале 1930-х на Беломорканале…

После того как капитан ответил на мой последний вопрос, повисла долгая пауза, за время которой, согласно народной поговорке, вполне мог родиться мент. Я не знал, о чём ещё спросить лётчика, одновременно поняв, что, похоже, опять ляпнул лишнее, и уточнять теперь, к примеру, насчёт того, кого во время этих амнистий больше выпускали – уголовных или политических, было бы явным перебором с моей стороны. Борзеть не стоило – этак он мог меня и здешней контрразведке (настоящей, а не липовой) сдать, с чистой совестью…

– Что, уже пора лететь? – очень вовремя раздался под сводами ангара сонный женский голос. И я, и капитан почти синхронно обернулись на этот звук.

Да, Клаудия очень удачно проснулась и теперь, сидя на импровизированной лежанке, тёрла ладошками глаза. Потом, окончательно проснувшись, начала натягивать туфли.

– Пока нет, – сказал Ядренцев, во все глаза разглядывая это проснувшееся чудо в перьях.

– Вылет будет чуть позже. Но спать дальше вам, наверное, уже не стоит…

– Здесь можно где-нибудь умыться?

– Да вон там, – кивнул капитан куда-то влево от нас и, сдвинув фуражку на глаза, быстро пошёл к выходу из ангара и исчез в темноте.

В указанном им месте обнаружился классический жестяной умывальник (давишь на торчащий снизу штырь – и тебе на руки течёт струйка воды), подвешенный на стене над полупустой металлической бочкой. Рядом стояла вторая бочка, поменьше, с чистой, но холодной водой и металлическим ковшиком. Самообслуживание. Налил ковшом воды в умывальник – и пользуйся. Ну, или прямо ковшом из бочки зачерпывай…

На краю полупустой бочки была прицеплена помятая проволочная мыльница с обмылочком хозяйственного мыла, а на стенке ангара, рядом с умывальником, висело на гвоздике относительно чистое вафельное полотенце. Здешний сервис был прямо-таки на уровне «полторы звезды»…

Обрадованная Клава немедленно вытряхнула из чемодана свои многочисленные туалетные принадлежности и пошла умываться. Умывшись, она достала из сумочки зеркальце и косметичку и, сев за стол, начала наводить красоту на физиономию.

Это заняло её очень надолго, а мне оставалось только сидеть на табуретке или слоняться по ангару, где не было ничего интересного, кроме самолёта, который нам запретили трогать. Прошло ещё около часа, прежде чем в ангаре появились с недовольным видом чрезвычайно занятых людей, которых оторвали от архиважного дела (подозреваю, что на самом деле им банально не дали поспать), трое техников в тёмно-синих спецовках и беретках.

Ругаясь вполголоса, они закрепили на носу Ил-28, на уровне кабины штурмана, вторую стремянку, после чего открыли верхний люк штурманской кабины и нижний люк хвостовой стрелковой точки. Потом технари покинули ангар, но, судя по поплывшему вокруг аромату дешёвого табака (навскидку – или «Прима» или «Беломор»), они просто вышли перекурить на свежий воздух.

Спустя некоторое время наконец пришёл и капитан Ядренцев, уже более чем суровый, деловой, застёгнутый на все пуговицы и в кожаном лётном шлеме с овальными очками на лбу.

– Ну и чего встали, товарищи пассажиры? – спросил он нас с Клаудией с иронической интонацией дежурного на железнодорожном вокзале в каком-нибудь заштатном Бижбуляке.

– Милости просим грузиться в авиалайнер. Сами извольте лезть вперёд, а багаж – в хвост!

Я закинул свой обшарпанный рюкзак и аккуратный Клавин чемодан в кабину стрелка, а потом помог своей спутнице залезть в передний отсек бомбардировщика. Глядя, как Клава карабкается туда на своих каблуках, поскальзываясь на узких ступенях стремянки (техники тут же прервали стихийный перекур и, разом вернувшись в ангар, тоже смотрели этот цирковой аттракцион и, как мне показалось, с нескрываемым удовольствием), я невольно вспомнил известное выражение «раньше у меня было гладкое лицо и мятая юбка, а теперь наоборот». Что-что, а уж юбку моя элегантная «переводчица» за последние сутки измяла качественно, а ни утюга, ни времени на глажку у нас по-прежнему не было.

Нежно, но твёрдо усадив её на жёсткое катапультное кресло и попросив, ради бога, ничего не трогать (а то, чего доброго, дёрнет не за ту ручку и со всей дури улетит в потолок ангара), я не без труда (поскольку Клава сидела в кресле прямо под люком) высунул голову из штурманского люка и увидел, как двое техников помогают Ядренцеву забраться в пилотскую кабину.

– Э-э, командир, – спросил я. – А как насчёт парашютов?

– Ишь чего захотел! Подружку свою потуже пристегни ремнями к креслу. А вот тебе, милок, уж придётся потерпеть без парашюта, – ответил Ядренцев, усаживаясь в своё пилотское кресло.

– Это почему?

– Потому что вас у меня на борту сейчас вообще как бы и нет. Поскольку был отдельный устный приказ соблюдать строгую секретность… Да не ссы ты в компот раньше времени, – успокоил он, по-видимому, увидев на моём лице растерянность. – Доставлю вас в лучшем виде…

Выдав эту реплику, возившийся в своей кабине с пряжками подвесной системы кресла Ядренцев что-то сказал одному из помогавших ему техников.

Тот резво соскочил со стремянки и быстренько сбегал в стрелковую кабину, принеся оттуда ещё один кожаный лётный шлем с тянущимся от него длинным, тонким проводом. Шлем технарь вручил мне.

– Это зачем? – не понял я.

– Чтобы лучше слышать меня, – пояснил капитан из своей кабины и сказал: – Да залезай ты уже в машину и шлем надень…

Я подчинился и, застегнув на Клаве великоватые лямки подвесной системы, уселся на рабочее сиденье штурмана, не особо мягкое и лишённое спинки. Собственно, кроме сиденья, металлического мини-столика для карт и прочих штурманских причиндалов да ещё каких-то зачехлённых в данный момент агрегатов (бомбардировочный прицел или что-то вроде того?), здесь не было ничего интересного.

Затем я натянул шлем, который был мне несколько маловат.

Спустя минуту в верхний люк позади меня всунулся, дыша чесноком и куревом, рыжий техник, который, не забывая между делом коситься на Клаву, сноровисто воткнул штекер от провода моего шлема в какое-то гнездо и щёлкнул нужным тумблером.

– Раз-два-три, – сказал сквозь шорохи в наушниках моего шлема глухой голос, отдалённо напоминавший капитана Ядренцева.

– Чего? – не понял я.

– Проверка связи, – уточнил тот же голос. – Ты до конца полёта говорящую шапку не снимай. И ничего на радиощитке не трогай!

– Принято, – ответил я.

– Как слышно? – спросил капитан.

– Да нормально слышно.

– Вот и ладушки…

Вслед за этими словами техник с лязгом закрыл обитый изнутри простроченным ромбиками серо-зелёным дермантином люк над Клавиной головой. Я на всякий случай осмотрел запор люка, прикинув, как его можно открыть в случае чего. В кабине сразу стало темновато и сильно запахло Клавиным парфюмом. Какая-никакая, а герметичность тут явно присутствовала…

Потом я услышал, как Ядренцев говорит по радио какому-то «Первому» о том, что можно начать буксировку.

Впереди нас загудел мотор, и скоро за стёклами кабины появилась обширная корма большого грузовика (то ли КраЗ то ли ЯАЗ, то ли ещё что-то подобное) с длинным водилом.

Техники сноровисто подцепили водило к носовой стойке Ил-28, и тягач, слегка газанув, потащил нас вон из ангара, сквозь ночную тьму прямо по рулёжке.

Хотя нельзя сказать, что тьма была такой уж непроницаемой – взлётную полосу освещала цепочка неярких, как мне показалось, огней. Время от времени по бетонке аэродрома шарил голубоватый луч прожектора.

Оставшееся в стороне от нас здание аэропорта было ярко освещено, но на стоянках гражданских самолётов не наблюдалось никакой явной движухи.

Через несколько минут мы встали, и техники отсоединили тягач от самолёта. Грузовик с погрузившимся в него техперсоналом уехал.

В моих наушниках стало слышно, как Ядренцев просит разрешения у «Первого» на запуск.

– Ты там как? – спросил я у сидевшей позади меня Клавы.

– В пределах нормы, – ответила она, озираясь, и добавила: – На таких я раньше никогда не летала…

Интересно знать, а на каких других она раньше летала? Ладно, спрошу как-нибудь потом…

В наушниках «Первый», судя по всему, разрешил нашему пилоту сначала запуск, а затем и взлёт. По обеим сторонам от нас оглушительно застучало, заревело, залязгало, а потом рёв стал ровным и перешёл в свист, после чего наш Ил-28 медленно покатился по взлётке, постепенно набирая скорость.

Ядренцев продолжал говорить по радио о том, что он что-то там выполняет.

Лампы по сторонам полосы бежали назад всё быстрее, а затем разом ушли куда-то вниз. Возникло минутное ощущение пустоты под ногами и лёгкий клевок – это убрались шасси.

– Передняя кабина, как там у вас? – спросил капитан. – В штаны не наложили?

– Нормально, – ответил я. – Не наложили, вашими молитвами…

– Вот и хорошо, – сказал Ядренцев и уточнил: – И постарайтесь помалкивать, вплоть до самой посадки. Как поняли?

– Поняли, – ответил я.

Капитан говорил «Первому» о том, что набрал 2500 метров и ложится на курс. Действительно, Ил-28 набирал высоту, и вокруг было темно. Однако тьма внизу уже была чуть темнее, чем тьма сверху, если вообще можно так выразиться – верный признак рассвета. Я посмотрел на часы – по местному времени было без малого пять утра, а весной и летом светает рано, даже в этих туманно-альбионских широтах.

В одном месте внизу и слева мелькнула и мгновенно уплыла назад россыпь каких-то огней. Похоже, город или что-то типа того. Какой-нибудь Рен, Авранш или Кан? Предполагать было бессмысленно – карты у меня всё равно не было, а нашего маршрута я тем более не знал…

Через какое-то время небо начало светлеть, а потом всё разом стало серым.

Серое предрассветное небо и серое море под ним.

Похоже, капитан не стремился набирать высоту, и не менее получаса мы летели на высоте пары километров, и внизу не было ничего, кроме моря.

Потом Ядренцев взял резко влево, и в стороне замелькало что-то, похожее на берег. Я заметил, что наш Ил немного снижается.

– Смотри, – услышал я голос в наушниках. – А то когда ещё такое увидишь…

Я прильнул к стеклу, слыша, как Клава пытается отстегнуться от кресла – ей тоже хотелось посмотреть.

Действительно, капитан повёл машину вдоль береговой линии, о которую шлёпали ленивые, отливающие свинцом волны. И кругом, насколько хватало глаз, из воды там и сям торчали коричневые (то ли ржавые, то и обгорелые) мачты и надстройки затонувших судов.

В одном месте, почти у самого берега мелькнуло нечто крупное, очень похожее на остов советского крейсера проекта «68-бис», он же тип «Свердлов». Стволы орудийных башен главного калибра заметно накренившегося влево и осевшего в воду по самую верхнюю палубу корабля смотрели в сторону берега, а сам он был какой-то ржаво-чёрно-серый. Чувствуется, что хорошо горел. Очередной гордый «Варяг» не сдался врагу?

Весело у них тут было, чёрт побери…

В кабине зашуршало. Клаудия, наконец отстегнувшись от подвесной системы кресла, проползла на четвереньках мимо меня и, кое-как устроившись между зачехлённым прицелом и стенкой кабины, буквально припала лицом к лобовому стеклу. Чувствовалось, что ей тоже очень хотелось посмотреть на здешнюю Англию с высоты птичьего полёта. Как говорится, было бы на что смотреть…

В этот момент наш капитан заложил левый вираж, и море исчезло за хвостовым оперением. Зато теперь внизу замелькала суша.

В книгах было принято писать о пресловутых «меловых утёсах Дувра», но почему же всё внизу было таким чёрно-серым? Конечно, зелёная трава и деревья временами мелькали внизу, но в основном везде были какие-то серо-чёрные проплешины, среди которых местами просматривалось нечто угловатое, при некотором напряжении зрения способное сойти за подбитые танки и остовы сгоревших автомобилей. Рассмотреть пейзаж получше мешала большая скорость Ил-28.

А потом стороной, за широким серебристым правым крылом Ила, в неярком свете появившегося в дымке над горизонтом солнца проплыло огромное, казавшееся бесконечным поле каких-то неровных столбиков, кубов, коробок и ещё непонятно чего. И всё это в чёрно-серо-коричневатых тонах. Словно долго тлевшая гигантская пепельница, набитая сгоревшими спичками, бумажками и ещё бог знает чем, которую догадались загасить, когда её содержимое уже сгорело. Город был, остался дым, город просто погас…

Зрелище очень напоминало архивные съёмки разнесённого вдребезги Сталинграда после боёв, когда-то давно сделанные кинооператором из задней кабины По-2. Только здесь всё сгорело куда качественнее, так что теперь казалось, что нарисованные карандашом контуры городских зданий специально потёрли ластиком для создания эффекта «размытости».

Руины тянулись до самого горизонта, и конца им не было видно. Посередине гигантское пепелище пересекало мутное зеркало широкого речного русла с какими-то мелкими то ли озёрами, то ли остатками весеннего разлива по сторонам. И решительно никакого намёка на мосты…

– Товарищ капитан, справа это что такое? – спросил я на всякий случай, хотя сам уже прекрасно понимал, что именно мы только что видели. Нерезиновск, он же Олигарховск на Темзе.

– Это и есть Лондон, балда, – ответил Ядренцев и тут же одёрнул и меня, и сам себя: – Вот, блин, я же просил не болтать по пустякам!

– Да ладно тебе, – сказал я, глядя, как обгоревшие руины Лондона постепенно уплывают из поля нашего зрения, и уточнил: – Что же, выходит, и Москва сейчас так же выглядит?

– Не совсем. Там одно очень большое озеро и рядом несколько поменьше. А руин осталось мало. Били-то термоядерными, всё даже не сгорело, а испарилось… Всё, отставить трёп…

– Внимание, «Первый», захожу на посадку! – услышал я в своих наушниках через минуту.

Ил-28 снизился, капитан выпустил шасси.

Колёса шаркнули по бетону, бомбардировщик коснулся полосы и побежал по ней.

Слава богу, кажется, сели.

Ядренцев убавил обороты и порулил к дальним стоянкам. Да, здесь действительно был аэродром в нашем стиле. Мимо нас проскочили стоянки с бензозаправщиками, АПА и вертолётами. Кажется, это были два Ми-1 и пара Ка-15, прикрытых брезентовыми чехлами. Частично расчехлён был только один Ми-1.

Дальше Ил прокатился мимо четырёх бетонированных укрытий арочного типа. Добротно построенных, явно в расчёте на выдерживание как минимум попадания бетонобойной бомбы, а максимум – ядерного удара.

Перед открытыми толстыми створками одного из них стоял истребитель, похожий на длинную трубу с треугольными крыльями. «Двадцать первый», серебристый, с красными звёздами и синим номером «39» на носу.

Судя по откинутому вперёд, одним куском, фонарю пилотской кабины, это был аппарат первой серийной модификации, Миг-21Ф-13. Возле истребителя возилось несколько фигур в уже ставших привычными моему глазу синих «техничках».

Миновав стоянку Мигов, капитан лихо развернул Ил-28 носом поперёк рулёжки и наконец заглушил двигатели.

К нам подъехал ГАЗ-63, из кузова которого появились технари со стремянками. Потом подъехал и встал чуть в стороне зелёный ГАЗ-67Б с тентом. Из «газика» вышел офицер в полевой пехотной форме и фуражке, который встал, с интересом разглядывая наш Ил.

– Пока не вылезайте, – услышал я в наушниках.

Затем верхний люк нашей кабины открыли. Я снял с головы шлем и, высунувшись наружу, увидел, как капитан Ядренцев, откинув среднюю часть своего фонаря, быстро выбирается из кабины по второй стремянке, а затем идёт к офицеру.

Они козырнули друг другу и перебросились парой слов. Потом офицер вернулся к машине и достал из своего «газика» нечто непонятное, мягкое и длинное серо-зелёное. Ядренцев взял у офицера это «нечто», сказал что-то техникам и быстро пошёл в нашу сторону. Было видно, как техники отошли куда-то в сторону, возможно, за ГАЗ-63.

– Вылезайте, – сказал капитан, взобравшись по стремянке к нашему люку и протягивая мне «нечто».

– Только сразу же наденьте вот это. И капюшоны поднимите.

В том «нечто», что он сунул мне, я без труда узнал две плащ-накидки.

Маскировка, стало быть…

Я вылез из кабины, нацепил накидку сразу после того, как мои подошвы коснулись бетона ВВП, потом помог вылезти и накинуть «маскировку» Клаве. Её великоватая плащ-палатка оказалась длиной практически до земли.

Затем капитан залез в штурманскую кабину, отсоединил мой шлем от «переговорки» и спустился обратно на бетонку, закрыв за собой люк. Всё правильно, поскольку дальше ему предстояло следовать уже без пассажиров. По команде Ядренцева разом вернувшиеся к бомбардировщику техники достали наши шмотки из кабины стрелка и отнесли их к «газику».

– Ну, вам туда, – сказал капитан, пожимая мне руку и кивнув в сторону пехотного офицера, а потом добавил: – Удачи. А я через час, или даже раньше, стартую дальше. Так что прощевай, союзник.

– Спасибо. И тебе удачи, авиация.

Попрощавшись, Ядренцев потопал куда-то в сторону местного КП, а стоявший возле ГАЗ-67Б офицер медленно подошёл к нам. Был это молодой и симпатичный блондин, с майорскими погонами и несколькими орденскими планками (на которых я, помимо прочего, рассмотрел орден Красной Звезды) на груди.

– Это вы, товарищи, прибыли из Сен-Назера по согласованию с тамошней военной миссией? – уточнил офицер.

– Так точно, – ответил я, передавая ему вторую записку, из числа тех, которыми меня давеча снабдил майор Стрепетилов, и документы – своё служебное удостоверение и Клавин паспорт. Записку офицер, прочитав, убрал в планшет, а документы после краткого просмотра вернул.

– Майор Дорофеев, командир 708-го отдельного мотострелкового батальона и по совместительству комендант города Дорчестера, – представился он и тут же предложил: – Прошу в мою машину, товарищ Немрава. На заднее сиденье и постарайтесь не высовываться. Чем меньше народу вас здесь будет видеть, тем лучше.

Мы с Клаудией вместе со своим нехитрым багажом протиснулись на заднее сиденье «газика». Майор уселся рядом с водителем, и мы наконец поехали.

На выезде нас не проверяли. По периметру аэродрома был серьёзный забор из колючки, а КПП на выезде прикрывалось парой пулемётных капониров и многочисленным караулом, в касках и с АК-47 на изготовку. Чувствовалось, что родная армия обустроилась здесь всерьёз и надолго.

До расположения этого самого 708-го отдельного мотострелкового батальона от аэродрома было всего километра три-четыре, и на место мы прибыли практически мгновенно по ровной и хорошо расчищенной дороге, в кустах по обочинам которой маячила пара-тройка помятых кузовов брошенных там очень давно легковушек. Категорически не интересовавший нас город Дорчестер (а если точнее, какие-то старомодного вида крыши) просматривался за деревьями, в нескольких километрах левее нас.

По периметру расположения батальона была всё та же добротная колючая изгородь с въездом через украшенные рельефными красными звёздами зелёные ворота с кирпичной будкой КПП, которую мы проскочили, практически не снижая скорости.

За периметром всё было привычно: плац с соответствующей разметкой, полоса препятствий, десятка два длинных одноэтажных строений щитосборного типа, несколько двухэтажных кирпичных зданий, и парк техники с боксами, гаражами и складом ГСМ. У одного из зданий (видимо, штаба) стоял на невысоком постаменте танк ПТ-76.

Пока «газик» петлял среди местной застройки, я сумел рассмотреть аккуратно побеленные бордюры, слегка подросшие молодые деревца, похоже, посаженные не ранее чем в прошлом году, белый на красном фоне лозунг «Решения ХХ съезда КПСС – в жизнь!» и стоявшую в отдалении, перед одним из открытых парковых боксов зелёную длинноствольную самоходку Су-100.

В одном месте мимо нас бодро промаршировало стрелковое отделение во главе с сержантом. Судя по тому, что бойцы были без оружия, топали они, скорее всего, или на хозработы, или на какие-нибудь политзанятия.

Потом наш ГАЗ-67Б остановился вдалеке от постамента с ПТ-76, у двухэтажного кирпичного дома с крыльцом, но без вывески. Окна первого этажа здания были забраны толстыми решётками, что несколько насторожило Клаву.

Выйдя из машины, мы вслед за майором проследовали на второй этаж. Внутри здания всё выглядело вполне казённо, только стены здесь были покрашены голубенькой краской.

Перед лишённой номера или какой-либо таблички коричневой дверью одного из кабинетов Дорофеев приостановился, пропуская нас вперёд. За дверью оказался «предбанник», в котором за отягощённым пишущей машинкой столом сидел рослый сержант, вскочивший по стойке «смирно» при нашем появлении, доложивший майору, что «вас уже ждут».

Майор разрешил нам снять плащ-накидки, а потом, после краткой паузы, сказал Клаудии:

– Вы, товарищ, пожалуйста, подождите нас здесь. Всё-таки у нас режимный объект, и уже самим фактом пропуска вас на него я взял на себя слишком много. А вот допускать гражданских к оперативному планированию я уже просто не имею права, вы уж извините.

– Ничего, ничего, – очаровательно улыбнулась Клава, присаживаясь на один из стоявших у стены «предбанника» стульев. Сержант за пишущей машинкой при этом заметно стушевался.

– Мы недолго, – постарался успокоить я её, входя следом за майором во вторую дверь, справа за спиной сержанта.

За этой дверью был обширный кабинет, с портретами Ленина и Сталина на стене и длинным столом, за которым сидели два офицера в полевой форме. Один был немолодым усатым брюнетом с сильной проседью в волосах и капитанскими погонами, второй – коротко остриженный голубоглазый крепыш с незапоминающейся физиономией – был в звании старшего лейтенанта.

– Ярослав Немрава, – представился я. – 9-й оперативный отдел 3-го управления Объединённой контрразведки Организации Варшавского договора.

– Командир разведвзвода, старший лейтенант Павлов, – представился крепыш.

– Начальник особого отдела дорчестерского гарнизона капитан Голубев, – отрекомендовался немолодой.

Стало быть, весь местный «ареопаг» был в наличии. Спасибо, что товарищ майор сюда, по крайней мере, до кучи ещё и замполита с комсоргом не притащил. А то разучился я уже каждый раз подводить марксистско-ленинскую базу под что попало…

На столе перед ними лежала уже развёрнутая крупномасштабная карта здешнего района с какими-то сделанными от руки пометками.

– Итак, что от нас конкретно требуется? – спросил майор Дорофеев, усаживаясь за стол и жестом приглашая присесть и меня.

Я сел и перевёл дух, после чего кратко изложил свою историю про самолёт-нарушитель и военного преступника, которого я собирался поймать. Разумеется, опуская некоторые подробности, знать о которых этим товарищам офицерам категорически не следовало.

– А эта женщина с вами – она кто? – неожиданно спросил Голубев, когда я закончил.

– Переводчица. Хорошо знает и французский, и английский. Вполне проверенный товарищ.

– И стоило таскать её сюда ради этого? – засомневался особист.

– Стоило. Я, товарищи, даже не предполагал, что придётся срочно лететь за моим «объектом» аж сюда. А я английский знаю чуть лучше французского. Куда же мне было без переводчика? Тем более она сама вызвалась…

– Ладно, – отмахнулся, не дав сказать раскрывшему было рот особисту (по-моему, он хотел спросить у меня что-то ещё), майор Дорофеев. – Это всё мелочь. И к тому же не в нашей компетенции. Контрразведка имеет право поступать со своими людьми так, как посчитает нужным. Ну а что нам теперь скажет разведка, так сказать, по сути дела?

Это он спрашивал уже конкретно у старлея Павлова.

– Что тут сказать? Верная у вас информация, товарищ Немрава, – сказал крепыш.

– Интересующий вас самолёт лежит вот тут…

И он ткнул коротким пальцем в карту, у самого края нарисованной на ней карандашом от руки красной окружности.

– Аппарат сильно повреждён, – продолжал старший лейтенант. – Носовая часть и передняя стойка шасси смяты, одно крыло сильно обгорело…

– А вы откуда это знаете, товарищ старший лейтенант?

– Вчера поздно вечером, когда была получена первая информация о неизвестном самолёте, мы, на всякий случай, посылали туда вертолёт Ми-1 с пилотом, лейтенантом Пановым. Он из наших вертолётчиков самый опытный и имеет большой опыт полётов в ночное время. На подлёте к месту приземления неизвестного самолёта его вертолёт был обстрелян из автоматического стрелкового оружия, и мы приказали пилоту срочно вернуться. Уже почти стемнело, но кое-что пилот всё-таки успел рассмотреть…

– Это он молодец. А раз стреляли, значит, они там, на месте. И я очень надеюсь, что до сих пор не ушли и нужный мне тип ещё жив.

– Да не ушли они. Точно. Хотя уже вполне могли двинуть на юг, к берегу залива Лайм. Местность там после войны, конечно, не приведи господь, но за несколько часов они могли уйти довольно далеко. Но, судя по всему, их на побережье никто не ждёт, во всяком случае пока. Так что, похоже, они продолжают сидеть возле самолёта, и, судя по всему, кто-то из них действительно жив. Этой ночью из их района было аж четыре радиопередачи, – сказал Павлов.

– Кодированные? – уточнил я.

– Да, – ответил Дорофеев. – Кодированные. Расшифровать их будет непросто. Но у наших радистов уже возникла по этому поводу одна дельная мысль.

– Какая?

– Во всех предыдущих радиограммах несколько раз повторялась одна и та же комбинация цифр. И очень похоже на то, что эти цифры – это их координаты в настоящее время…

– И что из этого следует?

– Если это действительно координаты в виде цифр, то путём простого сопоставления получается, что у них что-то запланировано на завтра на 10.00. Если, конечно, эта два раза повторенная ответная комбинация цифр тоже была именно временем и числом…

– То есть, если ваши радисты правы, у нас в запасе менее суток?

– Да. Менее суток. Так чем мы вам можем помочь? Конкретно?

– Даже не знаю. Разумеется, проще всего, конечно, было бы просто уничтожить самолёт и тех, кто возле него, на месте. Но мне-то мой «объект» нужен по возможности живым…

– Уничтожить самолёт с артиллерией или с воздуха можно, – сказал на это Дорофеев, не дав мне договорить. – Но мне запретили это делать. Наше командование считает, что за экипажем аварийного самолёта может прибыть спасательная команда, а значит, будет шанс взять ценных пленных. Правда, кто именно прибудет и каким путём – до сих пор неизвестно. Ну а для прочёсывания местности у меня нет людей, да и опасно это. Поскольку там вокруг заражённая радиацией зона. Да ещё и предельно засорённая. В том числе, возможно, и не разорвавшимися боеприпасами…

– Вы что, товарищ майор, этот район совсем не контролируете?

– Почему не контролируем? – удивился Дорофеев, и в его голосе появились обиженные нотки.

– Вот тут, километрах в десяти от места их падения, – ткнул он пальцем в карту, – автодорога, по которой наши патрули объезжают район. Согласно уставу периодически патрулируем мотоциклистами, а два раза в сутки – на бронетранспортёрах. Ну а у береговой линии и на окраине Дорчестера у нас постоянные посты. Находившиеся в зоне поражения город Йовил, морская авиабаза и тамошние коммуникации разрушены полностью. Там уже давно никто не живёт, и патрулирование производим больше для порядка, чтобы никто из местных не совался в зону радиационного заражения…

– А они что – суются?

– Периодически ловим. Тащат всё, что может пригодиться в хозяйстве. От разных железяк до консервов. Уж как там консервы могли уцелеть и как их вообще можно жрать, если они по идее заражены – даже не представляю. Ну не понимают, идиоты, что всё, что они оттуда тащат, очень сильно фонит…

– И что?

– Если найденное радиоактивно – отбираем, составляем акты и сообщаем местным властям. Только им всё до лампочки, они до сих пор ни с разрухой, ни с преступностью справиться не могут. А в остальном я вам так скажу – на колёсной технике до места их вынужденной посадки, через все рассыпанные там железки точно не доберёшься, поэтому я и не представляю, как их вообще собираются спасать. Но мы можем посадить вас, в сопровождении взвода автоматчиков на броню пары «тридцатьчетвёрок» или самоходок и без проблем въехать туда. Гусеничный-то транспорт там пройдёт без проблем. Но тут тоже есть минус – танки они сразу же услышат издали и, чего доброго, разбегутся в разные стороны. И лови их потом среди этой заражённой пустоши, тем более что нет у меня людей для подобной операции…

– Н-да. Это вы верно подметили, товарищ майор. Шуметь нам раньше времени не стоит. Хотя про танки или САУ мысль хорошая. Но как основной вариант это не годится. В общем, я мыслю так. В какое время ваши бронетранспортёры объезжают этот район?

– В 8.00 и в 20.00.

– Это хорошо. Тогда так. Меня и мою напарницу надо вооружить и экипировать. Плюс дайте мне на усиление пару толковых ребят с рацией из числа ваших разведчиков, знающих этот район, и особенно все подходы и кратчайший путь до нужного нам места. Вечером мы с ними сядем в вечерний, восьмичасовой патрульный бронетранспортёр и слезем с него где-нибудь поближе к месту вынужденной посадки самолёта. Если они даже наблюдают за округой, обычный патруль у них подозрений не вызовет. В общем, сойдём и дальше, до наступления полной темноты, часа за три доберёмся пешком. Там я сориентируюсь на месте, и к завтрашнему утру будем либо валить их всех на месте, либо я попробую взять живым интересующий меня «объект». А танки или самоходки с десантом подготовьте и держите в расположении, в полной боевой готовности, до моей команды. Связь по радио. Если меня там вдруг сильно прижмут, их помощь будет очень кстати…

– Думаете, справитесь в одиночку? – заметно удивился разведчик Павлов. – Смотрите, наши химики регулярно осматривают район, там местами действительно очень сильно фонит. До сих пор. Видимо, часть пути вам, возможно, придётся идти в ОЗК…

– Так ОЗК от радиации не спасают!

– Стопроцентно действительно не спасают. Но, как свидетельствует опыт, в противогазе вы, по крайней мере, не надышитесь этой дрянью, да и на кожу вам активная пыль при надетом ОЗК не попадёт. Так вы уверены, что вчетвером справитесь?

– Думаю, справимся. Мне главное, чтобы в самый нужный момент как можно меньше своих вокруг мелькало. Тогда можно будет бить там всех подряд, просто на звук…

– Ну, вам виднее, – сказал Павлов с нотками сомнения в голосе.

– Тогда будем считать, что совещание окончено. Идём готовиться, а вечером выдвигаемся, если у вас нет возражений…

Возражений не возникло. Товарищи офицеры согласились с моим планом, и, как я понял, у них сразу же, что называется, отлегло от сердца, поскольку мои запросы действительно были минимальными. Похоже, они ждали чего-то большего. Например, полномасштабной фронтальной атаки с молодецким «ура» всеми наличными силами их батальона…

Далее нам с Клаудией предложили спуститься на первый этаж.

– Ты точно хочешь идти со мной и дальше? – спросил я Клаву, когда мы шли по лестнице. – Имей в виду, там будет очень опасно, это заражённый радиацией район. И я собираюсь сунуться туда практически в одиночку. И может быть очень серьёзный бой. Ближний…

– Мы же договорились – куда ты, туда и я. Тем более, раз уж я всё равно здесь…

– Любопытство?

– Отчасти…

Ох, ведь оторвут тебе, дорогуша, когда-нибудь башку, через это самое любопытство…

На первом этаже мы с Клавой оказались в большой комнате с решётками на окнах. Там стояли четыре накрытые казёнными серыми одеялами панцирные койки с таким же количеством тумбочек и пустая вешалка в углу. По-моему, это больше всего напоминало местную, весьма редко используемую офицерскую гауптвахту или что-то типа того.

Спустившемуся следом за нами через пару минут майору Дорофееву я сказал, что полного комплекта обмундирования нам не надо. Нужны только маскхалаты, головные уборы, обувь и, раз они на этом так настаивают, ОЗК и противогазы.

Комбат не задавал лишних вопросов. Просто спросил про наши размеры (лично я сильно удивился, когда Клава назвала ему свой размер противогаза, хотя здесь это, похоже, было актуально) и уехал.

Примерно через полчаса незнакомый немолодой старшина в сопровождении одного бойца и уже знакомого нам сержанта со второго этажа принесли в наше временное пристанище всё необходимое и чинно удалились за дверь.

Маскхалаты были новые, зелёные с серо-жёлтым «лиственным» рисунком типа «берёзка». Я быстро натянул маскхалат на трусы и тёмную майку, Клава разделась и поддела под маскхалат короткие мягкие брючки в облипку типа треников и серый то ли свитерок, то ли водолазку под горло. К маскхалатам ещё прилагались пилотки и сапоги. Обувка, похоже, была ношеной, но оказалась впору. Разумеется, портянки я наматывать не стал, да их мне и не дали. Надел на носки. Так же поступила и Клава, у которой никакого понятия насчёт портянок вообще не было. Что значит не наш человек…

Принесённые противогазы мы проверили, они тоже были вполне впору. Исправны они были или нет – другой вопрос. А вот ОЗК мы не стали разворачивать и проверять, поскольку они были хитро сложены и слегка присыпаны тальком. Снимай эти резиновые гондоны, а потом опять надевай. Такая канитель получится, притом что неизвестно, пригодятся ли они нам вообще…

Подпоясавшись солдатским ремнём, я вышел в коридор и спросил у курившего там старшины, к кому я могу обратиться по поводу необходимого нам оружия.

Старшина сказал, что можно и к нему, и достал из полевой сумки блокнот.

Я попросил АК-47 и побольше патронов к нему – не три положенных штатных рожка, а минимум десять. И патроны желательно бронебойные. Ракетницу. Плюс какой-нибудь не сильно габаритный автомат для моей напарницы, пистолеты, ножи и ручные гранаты.

Также я сказал, что желательно, чтобы разведчики, которые пойдут со мной, имели с собой ручной пулемёт.

Старшина всё это записал, а потом удалился в сопровождении всё того же бойца.

Примерно через час к нашим окнам подъехал дорофеевский ГАЗ-67Б, из которого выгрузили запрошенное. С машиной приехал тот же старшина.

В автомате мне не отказали и действительно принесли новый АК-47 в десантном исполнении со складным прикладом. Шикарная вещь из ранних выпусков, практически классика, никакой штамповки и сварки, как на последующих типах «калашей» – сплошная фрезеровка и ручная сборка. Я уже давно считал, что если вдруг прижмёт и жизнь заставит завести в «хозяйстве» автомат, то желательно, чтобы это был именно АК-47 или ранний АКМ. Они как-то солиднее и надёжнее. Правда, я никогда глубоко не вникал в суть данной проблемы, всегда других дел хватало…

Выдавая мне автомат и боезапас к нему (патроны действительно оказались бронебойными), старшина велел расписаться в какой-то принесённой им амбарной книге. А вот за два пистолета ТТ и ППС, который привезли для Клавы, расписываться не велели. К АК-47 прилагалось шесть снаряжённых рожков (седьмой был в автомате) в двух подсумках, к ППС, соответственно, четыре магазина (считая тот, что в автомате), к каждому ТТ – по две запасные обоймы. А ещё нам выдали ракетницу с десятком разноцветных ракет, четыре ручные гранаты Ф-1 (запалы, как и положено, были отдельно) и электрические фонарики. Хорошие фонарики, компактные и с возможностью установки на лампу красного светофильтра для подачи сигналов. Как разведчикам и положено.

Из ножей мне дали только штык к АК-47 в штатных ножнах. Больше чем ничего, но не более того. Хотя я не рукопашник и не цирковой метатель ножей и томагавков…

Закончив с нашим вооружением, старшина спросил, не хотим ли мы кушать.

Я сказал, что это можно, Клаудия тоже особо не возражала против того, чтобы «русские накормили её до отвала йогуртом и чёрным хлебом».

В течение часа нам принесли по тарелке наваристого горохового супа из концентратов и по шницелю с макаронами. На десерт – хлеб с маслом и по стакану довольно крепкого и в меру сладкого чая.

Когда мы поели, старшина на пару со всё тем же бойцом собрал посуду (вообще-то это было явно не его дело, но чувствовалось, что Дорофеев очень не хотел, чтобы о нашем присутствии здесь знало слишком много людей) и сказал, что мы можем пока отдыхать. А если насчёт нас будут какие-то срочные распоряжения – сержант Хотьков (наконец-то я узнал его фамилию) сразу же спустится со второго этажа.

Старшина с бойцом удалились, а мы с Клавой, не раздеваясь, прилегли на койки. И я сам не заметил, как и когда уснул. Во сне меня никто не тревожил, и проснулся я сам. Глянув на часы, увидел, что был пятый час вечера. Ни фига себе поспал, до выхода оставалось три часа…

Клаудия уже проснулась и просто лежала на своей койке, разглядывая свои вытянутые на спинку кровати ступни. По её словам, никто за нами пока что не приходил.

– Скучно, – добавила она с капризной интонацией. – Ни книжек, ни газет, ни радио…

Ответив ей, что здесь вроде бы всё-таки не библиотека, я отправился в расположенный в конце коридора туалет, умылся, а затем двинул на второй этаж с мыслью о том, как бы нам действительно скоротать часок-другой? Ожидание смерти хуже самой смерти – это даже дети школьного возраста знают. А раз так – пойду да и спрошу, как мне пройти в библиотеку…

Когда я поднялся наверх, сержант Хотьков всё так же торчал на своём «боевом посту» за письменным столом и доложил, что никаких команд и приказов от комбата пока не поступало. Нам всё так же было велено ждать.

Подозреваю, что на фоне нашего полного бездействия в 708-м отдельном мотострелковом батальоне в тот момент шла нехилая движуха, но мы тут были совершенно не при делах.

– А что у вас тут в это время обычно бывает из культурной программы, товарищ сержант? – спросил я его. Хотьков сказал, что ничего особенного, вообще-то сегодня суббота, банный день и большинство личного состава занято помывкой (то есть мы своим появлением обломали кое-кому в этом гарнизоне кайф, хотя армейская баня – это, конечно, не какая-нибудь VIP-сауна из наших времён, она доступных девок, пива и воблы как-то не предусматривает). Но для желающих в клубе в пять часов крутят кино. Только старое.

– Какое? – уточнил я.

– «Свадьба с приданым», плюс киножурнал, – ответил сержант. – Уже второй месяц его смотрим. А какое-нибудь новое кино обещали на следующей неделе привезти, когда будет почтовый самолёт с континента.

«Континент» в его устах прозвучал прямо-таки совершенно по-британски. Как говорится, география обязывает…

– А если мы сходим посмотреть кино – у вас проблем не будет? – честно спросил я. Формального запрета на перемещение по расположению части у нас не было, но мало ли…

– Не будет, – ответил сержант.

– А где у вас клуб? – спросил я.

– Сразу за постаментом, где танк стоит.

– Вход свободный?

– Да. Только вы идите ближе к началу, чтобы на вас там особо не пялились. И никуда дальше клуба не ходите, чтобы я вас, если что, смог там быстро найти. Это лично товарищ майор приказал…

– Хорошо, сержант.

Ближе к пяти часам мы с Клавой нацепили пилотки и пошли в сторону клуба. Конечно, с нашей стороны было опрометчиво лишний раз светить свои физиономии, но вряд ли этот факт что-то изменил бы в ходе того, что нам предстояло. Да и вообще, это не то, что было в прошлый раз, а чистая «альтернативка». Я отсюда уйду так же незаметно, как пришёл, и искать упоминания об эпизодах моего пребывания здесь в местных архивах будет бесполезно – у тех, кто меня сюда послал, всё равно нет к ним доступа. Да и, чувствуется, не надо это им, раз уж они не стремятся изучать эту реальность. Так что не думаю, что я мог сильно навредить себе этим «культпоходом». Всё равно в этом мире моя физиономия никому и ни о чём не скажет. А Клаудии, похоже, было вообще всё равно…

Вообще-то сам памятный ещё по раннему, ещё советскому детству фильм меня интересовал мало, а вот киножурнал, пожалуй, смог бы ответить на кое-какие вопросы…

Мы обошли свежеокрашенный в защитно-зелёный цвет ПТ-76, застывший на постаменте.

Плавающий танк был лишён надгусеничных полок и многих других внешних мелких деталей и вообще выглядел каким-то обгорело-оплавленным.

На это, в частности, указывала резина на бандажах его опорных катков, от которой осталось меньше половины. Небось достали со дна, где-нибудь у здешнего побережья. Может, этот танк ещё и фонил? Хотя это как раз вряд ли, тут за этим вроде бы следили…

На лицевой части постамента была укреплена металлическая доска с надписью:

«Павшим героям

21-й гвардейской мотострелковой дивизии

8-й гвардейской армии. 1956 г.».

Стало быть, это ещё одно живое напоминание о тех, кто высаживался в Англии первыми и, по-видимому, здесь же и полёг…

На удивление ни на крыльце, ни в холле клуба не было ни единой живой души. Не встретить нигде курящих вояк для меня лично было удивительно. Хотя, если на дворе действительно была суббота, абсолютное большинство рядового и сержантского состава явно торчало не в клубе, а в гарнизонной бане…

В холле клуба были всё тот же покрашенный коричневой масляной краской пол, казённые голубенькие стены и живописно расставленные и развешанные там и сям разнообразные цветы в горшках и кактусы-фикусы в кадках.

При этом на стенах висели два каких-то немаленьких, откровенно маринистических пейзажа с морскими далями и большими, многопалубными, парусными кораблями. Приглядевшись внимательнее, я понял, что, похоже, это всё-таки не копии с Айвазовского, а что-то местное, из прошлого Royal Navy и, очень может быть, даже старинной работы. Явные трофеи – чудом сохранившийся кусочек прошлой жизни.

На доске объявлений, справа от входа в зрительный зал, висел лист ватмана с написанной плакатными перьями рукописной афишей о том, что «5 июня в 19.00 в клубе в рамках отборочного этапа на армейский конкурс «Алло, мы ищем таланты» состоится концерт гарнизонной художественной самодеятельности». Ну-ну. Как говорится, война войной, а про художественный свист или чечётку под баян здесь, похоже, не забывали…

Здешний зрительный зал с рядами разномастных стульев (тоже явные трофеи, похоже, снесённые сюда откуда попало) здесь был небольшой, на сотню мест, но сейчас он не был заполнен и на треть.

В момент, когда мы с Клаудией вошли, свет в зале уже погасили, и никто не обратил особого внимания на двух подозрительных личностей в маскхалатах и пилотках. Ну, или сделали вид, что не обратили. Тем более что мы сели у самого выхода.

Как нами пообещал сержант, началось всё с кинохроники. Пошла стандартная заставка киножурнала «Новости дня» с Кремлём и № 44.

Вообще-то от реального Кремля здесь точно мало что осталось, но кинодокументалисты явно предпочитали сохранять некую преемственность, намекая на то, что ничего страшного в стране за последние годы не произошло.

Начали киножурнал действительно с напоминания о недавней войне, в виде кадров хроники, которые сопровождались обычным закадровым текстом о том, что совсем недавно советский народ пережил страшную войну, в которой понёс немалые жертвы, но сумел сплотиться и победить. Как-то так.

Правда, стандартные, канцелярские словесные обороты произносившего текст диктора я почти не слушал. Меня больше интересовало то, что в этот момент происходило на экране. А это была нарезка снятых в разных местах и в разное время кадров, смонтированных в одно целое. Общей продолжительностью не более десяти минут.

Кадры менялись, словно в калейдоскопе, и я смотрел на экран, затаив дыхание, стараясь зафиксировать в памяти как можно больше деталей.

Начали, как водится, с поднимающихся над горизонтом атомных грибов. Очень может быть, что это было снято и где-нибудь на довоенных испытаниях в Семипалатинске, а не в реальных обстоятельствах. Во всяком случае, мне показалось, что я нечто подобное раньше уже видел.

Потом показали горящие городские дома и снятые с самолёта или вертолёта, уходящие за горизонт кварталы руин. Опять-таки не скажу, что это очень сильно отличалось от хроники времён Великой Отечественной…

Потом были кадры, где посреди сильных пожаров люди в противогазах и ОЗК тащили носилки с ранеными, а пожарные (тоже в противогазах и ОЗК) тушили какие-то горящие здания, что очень напоминало учебный фильм по гражданской обороне. Опять-таки, на то, что это было относительно недавно, указывали только слишком современные для Великой Отечественной противогазы да мелькавшие в кадре грузовики ЗИС-150 и ЗИС-151, а также пожарные машины на той же базе…

Потом мельком показали многочисленных забинтованных раненых и обожжённых людей с вспузырившейся или почерневшей кожей. Ожоги им обрабатывали люди в белых халатах и марлевых масках. Это уже больше напоминало военную хронику 1945 года из Хиросимы или Нагасаки.

Далее были кадры какого-то сильно разрушенного двухэтажного здания. На земле, среди обломков дерева, шифера, осколков стекла и ещё бог знает чего, густо лежали убитые дети. Совсем маленькие. Камера скользнула по разбитой вывеске «Ясли-сад № 4 г…ска».

Потом были лица рыдающих женщин разного возраста.

Затем сразу кадр с широким инверсионным следом высоко в небе. Вслед за этим старт ракеты ЗРК С-75 или даже С-25. Инверсионный след перечёркивается вторым, более тонким. Далее происходит мощный взрыв, и по небосводу разлетается облако обломков.

Потом кадры, явно снятые фотокинопулемётом. Истребитель заходит в хвост бомберу (по-моему, это был В-47 «Стратоджет») и долбит его из пушек и НАРами. Трассеры снарядов и туманные, идущие с большими интервалами шары НАР гасли в крыльях и центроплане бомбардировщика, затем, наконец, произошёл взрыв. Половина консоли правого крыла «Стратоджета» оторвалась и улетела неведомо куда, а самолёт повалился резко вниз, дымя и вращаясь…

Дальше опять были съёмки с земли. Относительно невысоко, явно теряя скорость и высоту, летел огромный, шестимоторный В-36 «Писмейкер», тянущий за собой полосу всё более густеющего дыма. Вокруг самолёта вспухали вспышки разрывов, видимо, это бьют зенитки крупного калибра. В какой-то момент последовало одно или даже несколько прямых попаданий, и В-36 очень красиво взорвался, распадаясь на части.

Потом шли кадры с вбитым в землю по самый хвост остовом палубного истребителя F4D «Скайрей», на киле которого сохранились буквенные коды эскадрильи и надпись «NAVY». Дальше показали очень крупный кусок фюзеляжа то ли В-47, то ли В-52 с пробоинами и эмблемой стратегического авиационного командования США – кольчужная перчатка, сжимающая пучок молний, вписанная в щит. Потом в кадре мелькнули многочисленные остовы сгоревших F-86, F-84 и А-4 «Скайхок» и рваные в клочья металлические обломки самолётов, на которых просматривались круги английских Королевских ВВС и чёрно-белые кресты бундеслюфтваффе ФРГ. Снято было явно в разных местах, но, судя по обилию разбитых однотипных самолётов в одном кадре, на каких-то аэродромах, по которым прошлись ракетно-бомбовыми ударами.

Затем были кадры с берегом моря в солнечный день, и камера, скользнув по песку, кипарисам и поверхности воды, показала сквозь радужную тонкую плёнку разлитого топлива видимое под водой, на небольшой глубине, крыло с надписью «USAF». По-моему, на дне лежал истребитель-бомбардировщик «Супер Сейбр», он же F-100.

За кадром в это время, кажется, шёл текст о «сокрушительном отпоре империалистическим воздушным пиратам».

Потом были кадры, сделанные то ли с вертолёта, то ли с не шибко скоростного самолёта, летевшего по кругу на небольшой высоте. Лётчики облетали здоровенный, горящий американский авианосец типа «Орискани». Пылал он здорово, словно нефтеналивная баржа. Толстый столб густого дыма тянулся, как казалось, непосредственно в верхние слои атмосферы. Интересно, чем это в него так вмазали?

Новый шикарный кадр: по сельской улице, среди бревенчатых изб с наличниками на окнах, сараев и характерных заборов толпа плохо одетых поселян буквально тащила нескольких, явно только что пойманных американских лётчиков – янки были в полётных комбинезонах, а двое даже в гермошлемах. У одного на тёмной поверхности шлема были нарисованы мелкие светлые звёздочки. При этом колхозницы разного возраста и старики били американских лётчиков чем попало – руками, ногами, палками, поленьями. Особенно усердствовал бородатый дед с медалькой «Партизану Великой Отечественной» на лацкане обтруханного пиджака и фундаментальная женщина с длинным дрыном в руках, чем-то похожая на Родину-мать с известного плаката.

Двое солдат-конвоиров с автоматами ППШ наперевес в процесс особо не встревали, при этом всем своим видом давая понять поселянам, что зашибить пилотов до смерти они всё-таки не позволят.

Камера наехала на лица пленных крупнее, и было видно, как один из лётчиков, молодой и белобрысый, плакал навзрыд, а в следующую секунду он получил в табло сразу с нескольких сторон…

Далее показали (снято было явно из задней, стрелковой кабины бомбардировщика в момент отхода от цели) быстро удаляющиеся небоскрёбы где-то у линии горизонта. Через пару секунд там вспух огромный, пульсирующий белый шар, в свете которого здания, как мне показалось, исчезли, а камера заколыхалась. Должно быть, оператор наложил в штаны…

Потом шёл кадр с запуском тактической ракеты «Луна» и залпами многочисленной тяжёлой артиллерии и реактивных установок БМ-24. Потом показали идущие в атаку, покачивающиеся на неровностях танки Т-54.

Дальше гусеничные БТР-50 и танки ИС-3М проезжали мимо дорожного указателя с надписью «Bonn». Рядом с указателем стоял очень довольный регулировщик в форме Национальной Народной армии ГДР. Потом показали нескончаемые колонны наших танков на узких улицах каких-то европейских городов. В одном кадре на заднем плане за идущими по булыжной мостовой Т-44 мелькнул Кёльнский собор…

Дальше были кадры с многочисленной разбитой натовской техникой – горящие, продырявленные и лежащие на боку или вообще кверху гусеницами танки М-47, М-48, М-41, М-24, «Центурион», разнообразные БТРы и колёсные броневики.

Потом были кадры, снова очень похожие на Великую Отечественную. Колонна тяжёлых танков Т-10 шла по дороге, буквально раздвигая длинными стволами 122-мм орудий бредущую им навстречу неряшливую толпу американских пленных, конца которой, казалось, не было видно. И вид у этих американцев был какой-то обалдело-испуганный.

Дальше показали нескольких негров в американской военной форме, которые с явным аппетитом хлебали суп из эмалированных мисок, а потом советские солдаты угощали их куревом. При этом негры радостно улыбались и обнимались с нашими бойцами…

Дикторский голос за кадром при этом, кажется, вещал что-то о «полном крахе политики угнетателей и человеконенавистников»…

Затем были кадры, где советские, восточногерманские, польские, чешские и, кажется, даже болгарские солдаты с радостным видом стояли на фоне танков, бронемашин и какого-то моря. На указателе за их спинами было написано «Dunkirk»…

Ну да, всё прямо как в той частушке – «в Париже танки, королева на Лубянке, а рядом в Темзе тонут янки, и в стратосферу валит дым»…

Дальше киношники словно прочли мои мысли. Поскольку в кадре возник собственной персоной генерал де Голль, который, доброжелательно улыбаясь, пожимал руку какому-то советскому генералу (по-моему, это был молодой Гречко), генерал при этом тоже улыбался.

Затем показали, как колонна танков ПТ-76, БТР-40, БТР-152 и армейских грузовиков проходит явно по Парижу – позади маячила фоном Эйфелева башня.

Потом был характерный кадр, снятый где-то на парижской улице. Две молодые и симпатичные, одетые по последней моде (платья с юбками А-образного силуэта и туфли на высоких каблуках) парижанки разглядывали стоявший посреди улицы (позади маячила вывеска «Cafe Du Dome») танк Т-54 очень ранних выпусков (башня с характерным «заманом» по всей длине и ящики с курсовыми, горюновскими пулемётами на надгусеничных полках). Из башенных люков танка торчали по пояс два советских танкиста в характерных ребристых шлемах и тёмных комбезах, которые явно о чём-то разговаривали (ну или, по крайней мере, пытались разговаривать) с этими мамзелями. И те и другие улыбались. Это уже напоминало мне скорее положительный вариант Праги образца 1968 года…

Потом показали митинг на площади какого-то европейского города. На заднем плане маячило старинное, вычурное здание с шестью колоннами и скульптурами двух львов по бокам входной лестницы, и именно по нему я определил, что это дворец Кортесов (то есть испанского парламента), он же Placio de las Cortes в Мадриде. Вокруг здания радостно бесновалась огромная толпа народу, трепыхались плакаты и лозунги, на которых преобладала символика с серпом и молотом… Далеко позади толпы смутно просматривались башни нескольких танков Т-44 и Т-34-85.

Потом на импровизированной трибуне над толпой возникла крупная седая старуха, которая начала что-то говорить, размахивая рукой. Блин, да это же Долорес Ибаррури! Уж её-то точно ни с кем не перепутаешь…

Дальше показали какую-то тюрьму, тоже очень винтажного вида. Через распахнутые железные ворота валили измождённые люди в полосатых робах, их встречала толпа, в которой было немало вооружённых личностей с какими-то повязками на рукавах.

Затем были кадры, на которых вооружённые люди в штатском с плохо скрываемым удовольствием избивали каких-то вояк в старомодной форме, явных франкистов. Потом показали, как нескольких типов в такой же форме вешали на некой площади. И вокруг опять ликовала толпа.

Потом были кадры с несомненно нашей эскадрой. Два крейсера проекта «56-бис» и десяток эсминцев проекта «30-бис» входили в какую-то экзотическую гавань. По-моему, это была Мальта.

Дальше показали явно Ближний Восток. На фоне каких-то пальм взлетела четвёрка серебристых Миг-15 с красными звёздами, которые ушли с набором высоты куда-то в сторону пустыни. Потом шли кадры (похоже, опять снимали фотокинопулемётом) со штурмовкой колонны каких-то танков и автомашин в тех же пустынных декорациях.

Ну а дальше в киножурнале пошла привычная рутина. Теперь каждый сюжет показывали подробно, по несколько минут и столь же подробно комментировали. Там были стройки социализма. Самосвалы, бульдозеры, башенные краны. Люди в спецовках, которые что-то варили электросваркой, клали кирпичи, штукатурили и красили. В одном сюжете в кадре мелькнул указатель «Новая Москва».

Ого. Ничего себе… Они что, собираются полностью отстроить столицу где-нибудь на новом месте? Всю, включая Кремль?! Очень может быть, хотя, может, это только лишь название…

Потом был сюжет с перекрытием какой-то северной реки и строящейся среди явно сибирского леса огромной плотины гидроэлектростанции. Часом не Братская ли это была ГЭС?

Потом долго показывали сады, стада коров, животноводческие фермы с курями и свиньями и трактора, которые что-то пахали. Потом показали комбайны (древние, ещё несамоходные, которые надо было прицеплять к тракторам), которые что-то убирали. Диктор за кадром долго говорил о каких-то там выдающихся трудовых достижениях, сопровождая каждый кадр указаниями на конкретные республики, области и колхозы и реальные цифры надоев и урожаев. Потом показали текущее буквально рекой в закрома родины зерно, горы картошки, капусты и ещё каких-то овощей, на фоне которых некое колхозное начальство трендело о том, что всё это далеко не предел, и брало на себя повышенные трудовые обязательства. Ну-ну…

И в качестве кульминации показали короткий эпизод старта ракеты Р-7 со вторым искусственным спутником Земли. С комментариями насчёт очередной великой победы советской науки и техники. Эти кадры были один в один, как те, что я видел в своём времени. По крайней мере я никаких явных отличий не углядел…

На этом киножурнал закончился. Ну и что же я, спрашивается, узнал?

Да почти ничего из того, что я не знал бы до этого. Получилась практически та же история, что и накануне с газетой. Советская власть вела себя в своей обычной манере – ни одного лишнего слова и ничего из того, что позволило бы хоть кому-то, хоть на мгновение усомниться в правильности руководящего курса. Как и после 1945 года.

Ну да, дорогие товарищи, несколько лет назад действительно была страшная и жестокая война. Но мы снова победили в ней и, успешно преодолевая послевоенную разруху, продолжаем двигаться прямиком к каким-то там очередным сияющим вершинам. Да, эта война унесла жизни миллионов советских людей, но когда и кого у нас это обстоятельство останавливало в процессе поступательного движения Советской Родины только вперёд и вперёд? Тем более что в здешнюю последнюю войну народу полегло явно меньше, чем в Великую Отечественную.

В общем, как говорится, всё, и более ничего…

А на экране уже пошли начальные титры фильма. Как я уже сказал, мне это кино было более чем знакомо. Разве что Клаве был лишний повод подивиться на быт и нравы аборигенов далёкой, северной страны.

Лично я эту «Свадьбу с приданым» 1951 года выпуска, с Верой Васильевой, Виталием Дорониным и прочими давно и прочно забытыми в нашем времени актёрами, видел многократно.

Цветное кино, снятое, как было принято тогда, в основном в павильоне. А вот с какого перепугу его тогда полагали «музыкальной комедией» – ума не приложу.

Вообще, по-моему, человеческий разум должен прямо-таки кричать, протестуя против подобных «отношений» между мужчиной и женщиной, когда вся «любовь» сводится к каким-то пафосным полунамёкам и всё время наслаивается на понятия о долге, чести и совести коммуниста, а также колхозное социалистическое соревнование и посевную с уборочной. При этом по ходу этой пьесы происходит то плавное превращение заседания сельсовета в какой-то мазохистский балаган, то колхозное партийное собрание столь же плавно перетекает в пошловатые посиделки с игрой на тальянке и частушками «про любовь». Типа невозможно понять, когда у этих колхозников праздники, а когда будни…

И ещё до того, как актёр или актриса открывает рот, сразу же видно, где положительный герой, а где отрицательный – в облике «хороших» тогда неизменно присутствовало что-то этакое, прямо-таки плакатно-иконописное, хотя орденами, медалями или орденскими планками в кадре были обвешаны почти все…

Тут и разные песенные хиты прошлого про «на крылечке твоём» и «хвастать, милая, не стану» не особо помогали. Кстати, я в своё время долго смеялся, узнав, что эта пьеса была написана неким И. Дьяконовым и является «переводом с коми-пермяцкого на русский». Хотя и это, по-моему, не может как-то оправдать всю нелепость сюжета, убогость диалогов и картонность персонажей. Но надо помнить, что в те годы, когда главный искусствовед и ценитель сидел в Кремле или на своей ближней даче, по-другому и не могли снимать при всём желании – достаточно вспомнить каких-нибудь «Кубанских казаков» или «Сказание о земле Сибирской»…

Увы (или к счастью), посмотрел в очередной раз «Свадьбу с приданым». Ну и ладно, в конце концов я не Штирлиц, чтобы шесть раз смотреть «Девушку моей мечты»…

Колыхнулась плотная занавеска над входной дверью, и кто-то вошёл в зал. Какое-то время вошедший осматривался, привыкая к темноте, а потом решительно направился к нам – светлые пятнышки на тёмных маскхалатах можно различить и в полутьме зрительного зала.

Это, вполне ожидаемо, оказался сержант Хотьков.

– Я за вами, – прошептал он мне в ухо. – Время…

Мы, стараясь не шуметь, пошли за ним. В нашу строну никто особо не обернулся.

Ну а в пункте «временной дислокации» нас уже ждали старлей Павлов с развёрнутой на кровати (за неимением стола) крупномасштабной картой района и два молодых, но очень серьёзных разведчика в таких же, как у нас с Клавой, маскхалатах и пилотках, с биноклями на груди. К тумбочке были прислонены два АК-47 с деревянными прикладами, а на полу стоял зелёный металлический ящик с «веткой» тонкой антенны – рация.

– Сержант Игнатов! – представился тот, что был пониже ростом.

– Ефрейтор Филатов! – отрекомендовался его напарник.

– Старший лейтенант Немрава! – представился я на всякий случай, спросил: – А где пулемёт? Подсознательно понимая, что мне его уже не дадут.

– По штату не положено, – ответил Павлов и пояснил: – Вот если бы вы шли полной разведгруппой – тогда да. А раз идёте вчетвером, без пулемётчика, командира группы и прочих, – не имею права, извините…

Экий он, оказывается, уставник. Прямо-таки император Павел I…

– Нет так нет, – миролюбиво согласился я, не желая ругаться из-за такой ерунды. Помнится, товарищ Сухов с Верещагиным из-за пулемёта тоже особо не конфликтовал…

Затем я снял поясной ремень, расстегнул маскхалат и начал напяливать поверх майки американский бронежилет, извлечённый из рюкзака. Бережёного бог бережёт…

Всё время, пока я это проделывал, старлей Павлов рассматривал бронежилет, а разведчики во все глаза пялились на Клаудию. Последнее уже стало привычным.

– Это что, американский? – поинтересовался Павлов.

– Да, трофей, – ответил я, застёгивая маскхалат и цепляя на поясной ремень подсумки с автоматными магазинами и ножны со штык-ножом. – А что, раньше таких видеть не приходилось?

– Почему? Приходилось. Только у нас считается, что это всё баловство. Они же автоматные или винтовочные пули не держат…

– Это да. Но от пистолетного выстрела или на больших дистанциях такие «кольчужки» иногда вполне помогают, – пояснил я с видом знатока, затягивая ремень на поясе и надевая на шею бинокль. В поддетом под маскхалат бронежилете я сразу стал заметно толще.

Рядом со мной Клава занималась тем же самым, то есть надевала на ремень подсумки и солдатскую флягу в матерчатом чехле. Причём делала это довольно умело. Кроме оружия она прихватила с собой блокнот и карандаш.

– Вот что, товарищи Игнатов и Филатов, – сказал я, обращаясь к разведчикам. – Вы на том месте, куда мы сейчас направляемся, хоть раз были?

– Так точно. Ходили несколько раз на патрулирование и прочее, было дело, – подтвердили оба бойца чуть ли не в один голос.

– Но заражённые радиацией места обходили, – тут же добавил сержант Игнатов.

– А как вы вообще определяете, что они заражены?

– Наши счётчики Гейгера в таких местах трещат, а на трофейных начинает мигать красная лампочка…

– И что – каждый раз вы ходили туда полностью облачёнными в ОЗК? – уточнил я.

– Никак нет, – сказал сержант. – Только противогазы надевали и быстро уходили в сторону от места, где обнаруживалось радиоактивное заражение.

– Как далеко уходили?

– Пока счётчики Гейгера не переставали шуметь и мигать. Иногда достаточно было отойти всего метров на пятьдесят…

– А тогда с чего вдруг такая уверенность в том, что нам непременно потребуются ОЗК?

– Так считают спецы из радиационной и химической разведки, – встрял в разговор старший лейтенант Павлов. – Они полагают, что лучше перебздеть, чем недобздеть…

– Разумно. Я так понимаю, что сразу мы ОЗК надевать не будем?

– Не будете, – успокоил меня Павлов. – Просто возьмёте их с собой и наденете на месте, если будет такая необходимость. Благо они не тяжёлые…

Хотя бы порадовал, что с самого начала не придётся париться в этой резине… Чувствовалось, что насчёт ОЗК у них тут есть некая чёткая инструкция, не особо разумная, но, похоже, никем не отменённая…

– На карте наш сегодняшний маршрут показать сможете? – спросил я разведчиков.

– Если только очень приблизительно, – сказал на это сержант Игнатов, косясь на разложенную карту. – Лично мне на месте ориентироваться проще. Тем более что там периодически что-нибудь изменяется…

– В каком смысле «изменяется?! – не понял я.

Это что ещё за игровая вселенная чернобыльского «Сталкера», блин?

– Во-первых, там постоянно меняется радиационный фон, – охотно пояснил сержант. – Большой склад с атомными авиабомбами, который в основном и рванул, был несколько в стороне от аэродрома. Там теперь большая воронка, а если точнее, озерцо с грязной водой, к которому лучше не подходить ближе чем на сотню метров. Вокруг у англичан были разные ремонтные мастерские, гаражи, ангары, казармы, штабные помещения и прочее. И всё это сейчас превратилось в руины, где фонит больше всего. Мы туда, конечно, не пойдём, но возможно, что сейчас там местами очистилось, а где-то подальше вовсе даже наоборот…

– Что значит «очистилось»?

– Как говорят «химики», радиация и прочая дрянь постепенно уходит с весенним таянием и дождями в почву, а потом оседает в грунтовых водах или стекает в море. Я не знаю, в чём тут дело, но в некоторых сильно фонивших, к примеру, в позапрошлом году местах в этом году радиация приборами практически не фиксировалась. Может, смыло заразу, а может, ещё что… Да я сейчас не только радиацию имею в виду. Например, за руинами у англичан была их основная, широкая и длинная взлётная полоса, которую при взрыве склада прямо-таки покоробило – там некоторые толстенные плиты просто торчком встали. А вокруг этой основной полосы у англичан стояла прорва самолётов и вертолётов. От здоровенных четырёхмоторных до совсем небольших. И их всех тем взрывом поломало и расшвыряло далеко по сторонам.

Не знаю, как вы, а лично я больше нигде не видел, чтобы местность на километры вокруг была вот так плотно завалена разным ржавым и горелым авиационным железом, от авиамоторов с пропеллерами до почти что целых самолётов. Ведь и оно, что характерно, тоже на месте не стоит, как это ни покажется странным. Там полно мелких воронок, да и местность не особо ровная. Почва всё время проседает, плюс ветер и прочее – и железки, так или иначе, сдвигаются с места. Например, я туда глубоко забирался в январе этого года, и одна хорошо известная нам тропа оказалась полностью блокирована – там рядом лежал остов самолёта, так он сдвинулся и разрушился, завалив проход. Плюс неразорвавшиеся боеприпасы…

– А что боеприпасы? – прервал я длинный монолог сержанта. Чувствовалось, что на подобные темы он мог трепаться часами.

– Самолёты-то там стояли в том числе с боекомплектом. И когда рвануло, то, что сразу не сгорело и не сдетонировало, расшвыряло по сторонам. И теперь оно лежит в земле, на земле или в обломках самолётов. И время от времени это выходит всем нам боком – кто-нибудь, да подорвётся…

– Что, и ваши подрывались? – уточнил я, обращаясь как к сержанту Игнатову, так и к старлею Павлову. Однако последний предпочёл смолчать…

– Больше года назад одного нашего бойца подранило, – охотно рассказал сержант. – Но, слава богу, легко. Вроде бы он там во время поиска на снаряд от авиапушки наступил. А вот англичане рвутся периодически. На моей памяти уже человек шесть ихних подорвалось насмерть, а раненых вдвое больше. И всё исключительно по-глупому…

– То есть?

– Тупые они и жадные. Я понимаю, когда они оттуда уцелевшие бортовые пайки таскают, самолётные рации или там винтовки из караулки. Это в хозяйственном плане ещё можно понять. Но ведь они же, если случайно находят авиационную бомбу или неуправляемую ракету, сразу же пытаются извлечь из неё взрывчатку. Уж не знаю зачем. Нам потом говорят – рыбу глушить…

– А если не рыбу, тогда что? Мины на дорогах ставят?

– Боже упаси. В нашем секторе за последние три года ни одного случая диверсий, вон товарищ старший лейтенант подтвердит. Так что, наверное, не врут и просто браконьерничают, – успокоил меня Игнатов. – Ну а грамотно разрядить или разобрать авиационный боеприпас у них мало кто умеет. Вот и гибнут, дурачки…

– А вы что на это?

– А что мы? – прервал своё молчание Павлов. – Взрывчатка или те же винтовки – вещи сейчас категорически запрещённые. Задерживаем, что не положено, изымаем. Раненым оказываем помощь, на погибших акты составляем. Ну и потом передаём их местным властям. А уж что местная власть с ними делает, мы толком не знаем. Может, даже пряниками кормит и отпускает…

– Так, это понятно… Так как мы пойдём, сержант?

– Я так понял, вам нужна их резервная взлётно-посадочная полоса? – уточнил Игнатов и глянул в разложенную на койке карту. – Она пострадала меньше, но тоже, мягко говоря, не сахар. Вы, дорогие товарищи, имейте в виду, что заражённая зона на этих картах отмечена довольно приблизительно, с большим запасом. Я мыслю так – сойдём с бронетранспортёра примерно вот здесь, потом немного углубимся и по краю заражённой зоны обойдём руины. Ну а потом по кратчайшему расстоянию – вот сюда…

И он два раза ткнул пальцем в карту.

Честно говоря, я не особо понял, что, куда и как. Решил, что уже на месте посмотрим и решим. А пока есть смысл довериться эмпирическому опыту этого потомка Вани Сусанина.

Между тем за окнами зафырчал автомобильный мотор. К зданию подъехал зелёный ГАЗ-63 с тентом, кажется, по нашу душу. Разведчики подхватили свои «вёсла» и рацию и двинули к транспортному средству. Мы с Клаудией направились за ними. Старлей Павлов сел в кабину рядом с шофёром, а мы, четверо, – в кузов.

Поездка длилась недолго, и буквально через несколько минут мы оказалось в местном парке с техникой. Меня несколько удивило, и что во дворе, у боксов, рядом с парой наших ЗИС-151 стояло и два небольших тупоносых грузовичка английского производства (кажется, и марки «Бедфорд»), покрашенные в наш защитно-зелёный цвет и с нашими номерами. Что, трофеи здесь тоже в ходу?

Чуть в стороне нас уже ждал стоявший «под парами» трёхосный БТР-152В, открытая сверху машина раннего выпуска (шланги системы подкачки давления в шинах на нём были внешние) с белым тактическим номером «080» на зелёной броне и торчавшим на передней турели пулемётом СГМ.

Экипаж бронетранспортёра состоял из водилы, командира машины и пулемётчика. Водитель был в тёмно-серой рабочей куртке и штанах, командир в звании старшего сержанта в дополнение к полевой униформе имел танкошлем (поскольку главной его обязанностью, судя по всему, была работа с рацией), а боец при пулемёте нацепил на голову стальную каску. Чувствовалось, что для них подобные поездки были просто занудной рутиной.

Здесь же, у БТР прохаживался и комбат Дорофеев.

Вылезший из грузовика Павлов и разведчики козырнули ему.

– Готовы? – спросил майор у меня.

– Да. Доверюсь вашим разведчикам и попробую обойтись своими силами. Но обещанный стрелковый взвод с парой танков вы, товарищ майор, держите наготове. Однако вводите их в дело, только если вот эти ребята дадут знать об этом по радио. Ну или когда всё уже закончится. Это понятно?

– Понятно. Только у меня к вам будет одна просьба.

– Всё, что в моих силах.

– С интересующей вас персоной можете делать всё, что хотите, но вот американского радиста просьба взять по возможности живым, а рацию исправной. Приказывать я вам, конечно, не могу, но это, если можно так выразиться, «категорическая просьба». Наше командование на этом настаивает…

Интересно, проверяли ли они по своим каналам мои документы и легенду? Наверное, всё-таки проверяли, раз здешнее армейское командование даже считает возможным просить меня о чём-то. Стало быть, доверяют…

– Я постараюсь, товарищ майор, – ответил я с максимально задумчивой интонацией. – Но я не могу вам ничего обещать заранее…

– Добро, – сказал на это Дорофеев, которого мой ответ, кажется, вполне удовлетворил, и добавил:

– Ну, тогда грузитесь.

Перед нами гостеприимно, словно ворота в светлое завтра, распахнули задний борт БТР. Левую створку «ворот» украшала запасная покрышка с заковыристым рисунком – «ёлочкой».

Мы залезли в кузов, разместившись на жёстких скамейках вдоль бортов. Я видел, как старлей Павлов передал сержанту Игнатову планшет с картой, – не иначе, собрались последние изменения в обстановке отмечать. Потом пулемётчик закрыл кормовые створки, и в кузове БТР стало тихо.

– До выезда за КПП старайтесь особо не высовываться, – предупредил меня товарищ майор, чья фуражка слегка торчала над бортом «сто пятьдесят второго», и, обращаясь уже к командиру БТР, сказал: – Можете выезжать. И смотри, поосторожнее там…

На всякий случай я посмотрел на часы. Было 19.23 местного. А вроде говорили, что объезд происходит в 20.00. Или они здесь время выезда чётко не соблюдали?

Хотя, рассуждая логически, пока мы доедем до места высадки, пока то, пока сё…

Вокруг был серенький (словно и не весенний) английский вечер, который спустя пару часов должен был плавно перейти в сумерки и далее в ночь…

Мощно взвыл мотор, пулемётчик, явно для проверки, поводил из стороны в сторону стволом СГМ, и угловатый БТР-152 тронулся с места. Мы с Клавой и оба разведчика предусмотрительно прилегли на лавки, с тем чтобы нас нельзя было рассмотреть со стороны – чего лишний раз возбуждать любопытство?

Понятное дело, что для глаз тех, кто в тот момент мог наблюдать за нами с крыши или второго-третьего этажа здания, эта чисто азиатская хитрость категорически не работала. Только больно мы кому были нужны…

Бронетранспортёр несколько раз повернул среди гарнизонных двухэтажек, а потом, практически не сбрасывая скорости, миновал уже знакомые ворота с автоматчиками и будкой КПП, после чего свернул направо, в сторону, противоположную аэродрому, с которого нас привезли утром.

Как только мы отъехали примерно на километр от ворот, оба разведчика сели, давая понять и нам, что спектакль окончен и уже можно подниматься.

Я сел и высунул голову над бортом. Клава тоже начала энергично осматриваться.

Наш БТР-152 шёл на довольно приличной для него скорости, и дорога прямо-таки стелилась под его широкие, рубчатые колёса. Этакий британский ленивый хай-вей…

Полотно дороги было ровным и свободным (когда-то тут явно поработали сапёры с инженерной техникой), а вот на обочинах попадались разнообразные следы непонятно чего. Бывшей жизни. Телеграфные столбы – либо искривлённые, со свисающими до земли оборванными проводами, либо превратившиеся в обрубки. Старые деревья – частично сломанные, согнутые и частично засохшие (не иначе следы разгула ударной волны и давних пожаров?), а пробивающиеся там и сям молодые стволы – уже вполне себе прямые. Местами среди травы и кустов темнели заросшие воронки и ямы, в некоторых стояла грязная, весело зеленеющая вода.

Ну и повсеместно попадались явные признаки убитой наповал технически развитой цивилизации (ну или её упадка, это уж как кому больше нравится) – ржавые рамы и кабины грузовиков, кузова сгоревших автомашин и какой-то вовсе уж невообразимый хлам, не похожий вообще ни на что.

В одном месте, в поле, чуть в стороне от дороги, скособочился и прямо-таки врос в почву облупленный, покрытый ржавыми пятнами корпус броневика «Феррет», давным-давно лишившийся покрышек, крышек всех люков и двигателя.

Потом на обочине нам навстречу попался выгоревший остов двухэтажного автобуса, типичного для этих краёв.

Наш БТР-152 в очередной раз повернул, на сей раз налево, и здесь, в поле, справа от дороги, в вечернем сумраке неожиданно открылось нечто смутно знакомое. Уходящие к горизонту длинные ряды могильных холмиков со светлыми башенками увенчанных красными пятиконечными звёздами обелисков…

Это было явно кладбище советских солдат, и не такое уж маленькое…

– Сержант, – крикнул я Игнатову, который на пару с Филатовым как раз портил глаза, разглядывая извлечённую из полевой сумки карту. – Это что такое вон там, справа?

– Ясный перец, кладбище, товарищ старший лейтенант. Где наши ребята похоронены…

– Я сам вижу, что кладбище. Сколько же их тут лежит?

– Около пяти тысяч.

– 21-я гвардейская мотострелковая?

– Не только. Здесь те из первой волны, от кого после боёв было что хоронить. Когда по оплавленной каске, пряжке ремня или противогазной коробке всё-таки можно было определить, что это наш солдат. Те, у кого сохранились посмертные медальоны или документы подписаны честь по чести, а прочие просто безымянные…

Ну да, до анализа ДНК здесь ещё явно не доросли…

– А англичане? – задал я, похоже, глупый вопрос.

– А этих-то кто хоронил? – усмехнулся Игнатов. – Нашим было не до того, а ихние власти с этим что-то не торопятся. Так что костяки джентльменов, целиком или россыпью, до сих пор по здешним полям да руинам валяются. Это в уцелевших крупных городах они процесс погребения хоть как-то систематизировали и упорядочили, а в провинции – фигушки…

Чувствовалось, что сержант хорошо знал, о чём говорил. Спрашивать у него что-то ещё по поводу кладбища мне не очень хотелось, и дальше мы довольно долго ехали молча.

По сторонам дороги продолжали мелькать заросшие сорняками и густым кустарником невысокие холмы и поля, деревья и всё те же неизбежные остовы автомашин по обочинам.

Потом, далеко в стороне, мелькнуло какое-то основательно разрушенное одноэтажное каменное здание, далее на обочине открылись выгоревшие дотла руины бензоколонки с провалившейся внутрь крышей.

И что характерно, до сих пор нам не попалось ни одной встречной автомашины. Контраст с тем, что я ранее видел во Франции, был слишком резким, но почему-то я не был удивлён. В конце концов, эта дорога огибала зону радиоактивного заражения, и вряд-ли кто-нибудь, будучи хоть немного в здравом уме, стал бы здесь раскатывать. Естественно, кроме военных, для которых подобная патрульная служба предусмотрена уставом.

Ну а дальше, под серым, стремительно темнеющим английским небом, слева от дороги, перед нами открылось похожее на не особо крупную городскую свалку, предельно замусоренное непонятно чем поле с разбросанными по нему низкими холмами, за которыми на расстоянии примерно в километр от дороги тянулись какие-то слабоконтрастные в вечернем сумраке руины.

– Веденеич! Тормози! Сходим! – неожиданно крикнул, обращаясь явно к командиру БТР, сержант Игнатов.

Кажись, приехали…

Бронетранспортёр притормозил и остановился, тарахтя мотором на малом газу.

Ефрейтор Филатов молодцевато спрыгнул на дорогу прямо через борт БТР, после чего принял у Игнатова оба автомата и ящик рации. Не дожидаясь отдельного приглашения, я тоже сиганул через борт вслед за ним, а потом помог спуститься на дорогу Клаве.

– Ни пуха! – сказал вслед десантировавшемуся последним Игнатову командир БТР-152.

– К чёрту! – ответил сержант.

Пулемётчик при СГМ помахал нам на прощание ручкой. БТР окутался сизым дымком выхлопа и уехал, медленно набирая скорость. Надо полагать, пошёл по своему обычному маршруту.

Когда шум двигателя бронетранспортёра затих, я услышал специфический звук – этакое тихое, позвякивающее шуршание. Иногда переходящее в лёгкий скрежет и лязг. Где-то я подобное в своей жизни уже слышал. Вспомнил, где именно – в нашем времени ещё бывает, что некоторые сельские жители развешивают вокруг своего огорода пустые консервные и пивные жестянки. Банки дребезжат от ветра и таким естественным образом отпугивают от урожая ворон и прочую живность. Правда, проделывают это те, кто не только пьёт стеклоочиститель, а хоть что-то сеет у себя на огороде, а таких там, откуда я сюда прибыл, становится всё меньше и меньше, буквально с каждым годом…

А здесь с недалёкого Атлантического побережья задувал довольно сильный ветер и под его воздействием густо засыпавший окрестности рваный металл резонировал и даже, возможно, перемещался с места на место.

Для меня это было некоторым поводом похвалить себя за дальновидность. При таком шуме (если ветер, конечно, совсем не утихнет) был шанс подобраться к объекту нашего интереса практически вплотную, без риска быть замеченными. Хотя, с другой стороны, был и риск по дороге свалиться с шумом и дребезгом в какую-нибудь, набитую ржавыми железками яму и тем самым выдать себя с головой, а также переломать руки-ноги. Но я всё-таки надеялся, что сопровождавшие нас разведчики знают, что делают.

Ну а первое, что бросилось мне в глаза после прибытия на это не шибко привлекательное во всех отношениях место, торчавшая из земли метрах в пяти от дороги, слегка заржавевшая табличка (жестяной прямоугольник, приваренный к длинному отрезку арматурины) с натрафареченной чёрным по жёлтому фону надписью на двух языках, русском и английском:

«Стой! Впереди зона радиоактивного заражения!» и «Danger! Hazard of Radiation!».

Насколько я понимаю в иностранных языках, английская версия здесь не была буквальным переводом русской.

Однако никаких комментариев эта надпись не требовала, тем более что пониже надписи на табличке красовался характерный красный «трилистник», интернациональная эмблема того самого радиоактивного заражения. Именно поэтому здесь и не было забора – какой идиот полезет за подобные таблички? Разве что слепой или совсем неграмотный…

– Кстати, сержант, а какие у нас возможные варианты возвращения? – спросил я у Игнатова на всякий случай. Я этот момент как-то упустил в ходе разговоров с товарищами офицерами.

– Так ведь танки с десантом придут за нами в любом случае. Если справимся сами – после всего. А если что-то пойдёт не так – рванут после нашей радиограммы, выручать. Правда, добираться они до нас в этом случае будут с час и могут не выручить, разве что отомстят… В любом случае туда, куда мы направляемся, только на гусеничном транспорте можно быстро подъехать. Кстати, а какие у нас внешние ориентиры на местности?

– Тебе, сержант, твой старший лейтенант разве не объяснил, что там, куда мы направляемся, должен лежать большой серебристо-белый четырёхмоторный самолёт? Его фюзеляж с килем точно должны уцелеть. Это будет первый ориентир. А второй явный ориентир – я очень надеюсь, что те, кто нас сейчас интересует, не ушли слишком далеко от этого самолёта и с наступлением темноты разожгут огонь или будут включать электрические фонари, хотя бы во время работы на рации. Это тоже, по идее, должно нам помочь…

– Понятно, – сказал сержант.

Я поднял бинокль и осмотрел окрестности.

Н-да. Действительно кругом была предельно замусоренная пустошь. Как говорят наши англоязычные заклятые друзья, «бэдленд», плохая земля, лучше, по-моему, и не скажешь… В пробивающейся через бурую прошлогоднюю свежей, весенней траве действительно громоздились, образуя холмики, бугры и кочки, сплошные металлические обломки. В одном месте я различил торчащее из земли поломанное крыло двухмоторного самолёта с лишённым капота и пропеллера двигателем.

Ну да, если на здешнем аэродроме, довольно скученно, торчало больше сотни самолётов и вертолётов, а потом жогнул наземный ядерный взрыв приличной мощности (а тут рвануло явно посильнее, чем в Хиросиме), со всей этой техникой должно было произойти именно это – то, что не сгорело-испарилось-расплавилось, должно было раздербанить на мелкие и не очень фрагменты и расшвырять тонким слоем далеко по округе. Последствия этого мы сейчас как раз и наблюдали…

А метрах в пятидесяти от нас, в поле, маячило нечто, смутно знакомое.

Массивное и угловатое. На гусеницах, чем-то похожее не то на гигантское пресс-папье, не то на утюг.

Точно. Это был английский пехотный танк «Черчилль», который сложно с чем-либо спутать. Вот только вместо башни у него была какая-то массивная, снабжённая лебёдкой подъёмная хреновина. БРЭМ? Вряд ли, у них башня всё-таки сохранялась. Тогда получается, это танковый мостоукладчик на базе «Черчилля», так называемый «Бриджлейер», только уже без моста.

Видимо, британские сапёры всё-таки пытались что-то делать здесь, сразу после атомного звиздеца. Вопрос только, что именно и какой в этом вообще был смысл?

БРЭМ не имела никаких видимых повреждений, и даже гусеницы были целы. И, судя по открытому на её правом борту круглому люку, экипаж машины успел смотаться.

Дырок или следов пожара на корпусе мостоукладочного «Черчилля» я в сумерках не рассмотрел, а вот ржавчина была везде. Английская тёмно-зелёная краска за годы стояния агрегата на открытом воздухе изрядно облупилась, особенно по углам и в углублениях, куда мог попадать снег и затекать талая или дождевая вода. Ну а гусеницы проржавели вообще чуть ли не насквозь…

– Хорош смотреть на всякую фигню, товарищ старший лейтенант, – сказал Игнатов у меня над ухом. – Время не ждёт. Берём оружие на изготовку и, ноги в руки, за мной, до вон тех кустов! Ефрейтор замыкает. Только старайтесь идти точно за мной…

Я молча кивнул.

Смысла спорить с профессионалом не было. Опустив бинокль, я взял автомат наперевес и двинул за сержантом. За мной шла Клава, с ППСом наготове, а замыкал нашу «группу» Филатов с коробом рации на спине. Нас с Клаудией, кроме оружия и боеприпасов, отягощали только сумки с противогазами и притороченные к поясным ремням сзади тючки со свёрнутыми ОЗК.

Я заметил, что в руках у сержанта и ефрейтора ещё до начала движения появились небольшие тёмные коробочки, видимо, как раз счётчики Гейгера.

У Игнатова прибор был более крупным и снабжённым проградуированной цифровой шкалой со стрелкой, а прибор Филатова был куда компактнее – видимо, тот самый, трофейный, где в нужный момент просто мигает лампочка.

Скорым шагом мы почти пробежали мимо брошенного мостоукладчика и вышли на невысокий, поросший колючим кустарником (по-моему, это было что-то типа шиповника) холм.

Действительно, в валявшемся там и сям, иногда прямо под ногами хламе угадывались обломки самолётов. Вот лежит на боку авиамотор «Мерлин», вместе с моторамой, за ним торчит из земли здоровенный, погнутый многолопастной воздушный винт, а ещё дальше – как будто вывернутый наизнанку, местами ещё покрытый желтовато-зелёной грунтовкой кусок фюзеляжа какого-то очень большого самолёта с несколькими прямоугольными иллюминаторами.

Это выглядело действительно живописно. Для какого-нибудь помешанного на играх-стрелялках малолетнего придурка из наших времён подобная техногенная свалка показалась бы вообще раем.

Однако реальность была более чем суровой. Приходилось всё время смотреть под ноги, поскольку острым куском дюраля или какой-нибудь обломанной заклёпкой можно было запросто пропороть даже толстую подошву нашего армейского, кирзового говнодава весьма суровой выделки. А порез ржавой железкой – это всегда серьёзно.

Становилось понятно, почему здесь не рекомендовалось ездить на колёсном транспорте. Отъехав метров на двадцать от дороги, здесь сразу же был хороший шанс качественно проткнуть шины, причём все четыре разом.

Да и неровно здесь было. То яма, то канава, на автомобиле не больно-то поездишь.

Между тем мы спустились с холма и, пройдя между двух сотворённых буйной стихией выпущенного на волю атома холмов (хаотические скопления узлов и деталей не меньше десятка поломанных ударной волной самолётов – в основном «Сифайров» и «Вампиров», либо «Си Веномов»), нырнули в заросший крапивой неглубокий, но длинный овражек, стенки которого были завалены мелкими обломками. В одном из них я опознал вырванную с мясом приборную доску от какого-то истребителя.

Пройдя метров двести по дну оврага, Игнатов стал, поскальзываясь, подниматься наверх, и мы последовали за ним.

Когда мы наконец выбрались из оврага, почти стемнело. В кустах прямо передо мной лежал обгорелый остов турбовинтового штурмовика «Вайверн», а чуть дальше громоздилось когда-то покрашенное в светлые тона здоровенное крыло четырёхмоторного то ли «Ланкастера», то ли «Линкольна» – часть обшивки с него была сорвана, но трёхцветный круг опознавательного знака всё же сохранился.

Мы остановились и перевели дух, пока сержант осматривался. Ветер не стихал и всё так же шуршал и лязгал в грудах мёртвого железа. И от этого было жутковато – всё время мерещился кто-нибудь вооружённый, затаившийся поблизости. Хотелось верить, что это всё-таки ложные ощущения. С другой стороны, ветер постоянно гнал нам в рожи пыль, и у меня не было никакой уверенности, что пыль эта неактивна. Как там у классиков? Тут не знаешь, просто так этот камень лежит или он тебя медленно убивает…

Я поднял к глазам бинокль, толку от которого не было почти никакого, хотя здесь, как это обычно бывает возле моря, ночная темнота не была такой уж беспросветной (вот у нас, на Урале, да ещё, к примеру, поздней осенью, если ночь, так уж действительно ночь – пойдёшь отливать в кусты и даже собственной струи не увидишь) – всё окрасилось в разные оттенки синего, но всё равно отдельные предметы и детали пейзажа были различимы на довольно большом расстоянии.

Так что за холмами, ближе к линии горизонта я всё-таки сумел рассмотреть руины каких-то строений.

– Сержант, а что это там? – спросил я Игнатова, показав в ту сторону.

– Там, возле главной взлётной полосы, у них когда-то были основные строения здешней авиабазы, – охотно пояснил сержант. – Либо жилой городок с казармами, либо штаб с командным пунктом, либо что-то ещё типа того. Короче говоря, вполне добротные каменные здания, правда, внутри у них, как везде в Европах, было многовато дерева. В общем, все деревяшки сгорели махом, а коробки местами всё-таки устояли. Ну а более хлипкие постройки вроде ангаров, бараков и прочего либо испарились, либо сложились. От эпицентра до этих руин километра три с небольшим, ну и от них до нас ещё около километра. Вон там, за руинами гребень вала видите?

– Да.

– Так вот, это как раз края офигенного кратера, образовавшегося после взрыва здешнего арсенала. Он по краю их бывшей основной ВПП проходит, и если подойти ближе, хорошо видно покорёженные в хлам плиты бетонки. Они там чуть ли не в штабель сложились. Никогда бы раньше не подумал, что бетон может плавиться, но там и не такое попадается… Только лучше туда совсем не подходить – там до сих пор очень хорошо фонит…

– Так мы туда не пойдём?

– Нет, а на фига оно нам надо? Ладно, хорош отдыхать, за мной…

Мы двинулись прежним порядком за сержантом и прошли ещё метров триста, миновав многочисленные колючие кусты и груды обломков, в числе которых я рассмотрел мотор с характерным пропеллером от поршневого истребителя «Си Фьюри» и огрызок фюзеляжа небольшого вертолёта «Сикамора».

Делая очередной шаг, я вдруг услышал впереди характерный, противный треск.

Тр-р-р-тр… Ага, кажется, счётчики Гейгера ожили-таки…

А через секунду мы услышали громкий шёпот сержанта Игнатова:

– Всем быстро надеть противогазы и пулей за мной!

Зачем он это вообще скомандовал, ведь противогаз спасает от радиации не лучше, чем плавки причинное место от пинка? Хотя подозреваю, что на этот случай в мозгах у местных военных сразу включались какие-то выученные назубок инструкции…

Я сдёрнул с головы пилотку, рванул пуговицу брезентовой сумки на поясе и одним резким движением натянул на физиономию нестерпимо воняющий свежей резиной серый намордник с хоботом гофрированного шланга. После этого, тяжело дыша через противогазный фильтр, я рванул за сержантом. Позади меня сипели и топали Клава и ефрейтор Филатов.

Подозреваю, что со стороны картинка была в стиле всё того же, не к ночи помянутого «Сталкера» (не книги Стругацких или фильма Тарковского, а одноимённой «игровой вселенной») – в ночном сумраке среди обширной помойки бегут четверо вооружённых людей в армейских маскхалатах и пилотках. Прямо-таки сюжет для книжной обложки…

Сержант взял резко вправо, и мы неслись за ним, петляя и перепрыгивая плохо различимые в темноте (особенно через круглые зрачки противогазного намордника) препятствия. Пару раз лично я чуть не навернулся. Дыхание сипело, булькало и сбивалось, а сержант всё никак не хотел останавливаться. Пот тёк из всех возможных дыр и пор – ведь я, в отличие от моих спутников, бежал ещё и в поддетом под маскхалат бронежилете, а он был не то чтобы сильно лёгоньким…

На бегу мне вспомнился эпизод из моей недолгой армейской службы – у нас в 115-м учебном танковом полку был один, мягко говоря, не шибко развитый в интеллектуальном смысле казах из Куртамыша (это райцентр где-то в Курганской области) по имени Амангельды Жылымбетов. И он, было дело, умудрился пробежать стометровку в противогазе, забыв вытащить резиновую пробку из коробки-фильтра! Бежал себе, бежал, а в конце дистанции – бац, и упал, прямо там, где встал. Все испугались, сдёрнули с него маску, глядь – а он уже какой-то синеватый. Правда, его быстро откачали, и всё обошлось. Как сказал тогда наш прапор Семён Водолаго – древесина, пацаны, вещь, в принципе, неубиваемая. Ну а когда все поняли, в чём дело, ржач был грандиозный, и Жылымбетов мгновенно стал для всех «Затычкой». Грубо, но правда.

Он потом прославился ещё раз, когда подрался с татарином Гимаевым. Оба они тогда сильно возбудились на обычную для межэтнических разборок тему, кто и чью маму имел, и попытались порезать друг друга штык-ножами от АК-74. А это такая штука, которой в принципе нельзя не то что зарезать кого-то, но даже и самому зарезаться. Таким штык-ножом можно разве что заколоть, да и то не факт, что получится. В общем, эти два азиатских хулигана только запыхались и слегка поцарапались. Мудрый как змей Водолаго потом иронически обозвал этот процесс «резьбой по дереву»…

С такими мыслями я на грани потери сознания пробежал за сержантом, наверное, с километр, после чего он наконец остановился.

– Стой! – скомандовал Игнатов громким шёпотом, снимая противогаз и приглушённо, как ему казалось, кашляя. – Маски снять! Только тихо!

Я с наслаждением стянул с себя ненавистный намордник. С моей помятой физиономии текло ручьём, а мокрые от пота волосы на голове стояли торчком. Да уж, воистину: кто не бегал в противогазе, тот цену воздуху не знает – безграничен кладезь армейской мудрости…

Позади меня дышали, словно загнанные лошади, которых положено пристреливать, Клаудия и Филатов.

– Сержант, – спросил я таким же громким шёпотом, натягивая пилотку обратно на голову: – В связи с чем был этот массовый забег на длинные дистанции?

– А пока не перестало трещать, – пояснил Игнатов, не вдаваясь в детали. – Всё просто…

И здесь я понял, что действительно больше не слышу треска счётчика. Только шорохи ветра в металлическом хламе.

– И что это вообще было? – поинтересовался я на всякий случай, убирая свёрнутый противогаз обратно в сумку.

– Да, похоже, влетели с разгону в заражённую полосу. Хотя раньше её здесь вроде как не было. Но, судя по всему, эта полоса была неширокая. И вроде мы ушли… Ну а теперь, если отдышались – потихоньку за мной. Только аккуратно. Мы уже довольно близко, а кругом почти темно и всяких железок вокруг – сами видите. Очень не хотелось бы зазря шуметь. Так что старайтесь ничего не трогать и ступать осторожно…

Мог бы об этом и не напоминать…

Минут через пять, приведя себя в относительный порядок, наша четвёрка двинулась дальше.

Мы прошли с полкилометра, миновав воткнутый носом в землю по самую кабину, стоявший практически вертикально двухбалочный истребитель «Вампир», не первый и даже не пятый аппарат такого типа, встреченный нами сегодня на пути. И опять прямо под ногами топорщились обломки дюраля, нервюр и шпангоутов, оторванные вместе со стойками колёса шасси, просто какие-то невообразимые куски железа. И гудящие от долгой прогулки в кирзовых сапогах ноги уже почти автоматически перешагивали и перепрыгивали через ямы и канавы.

В какой-то момент, продираясь через очередные кусты, я во время опускания правой ноги наступил всей подошвой на что-то мягкое. Кажется, не на говно (и на том спасибо!), но на всякий случай я остановился и посмотрел вниз. Больше всего то, на что я наступил, походило на большой мешок.

Я достал из кармана фонарик и, нагнувшись, осмотрел загадочное нечто.

Это был не мешок, а картинка в стиле «ужас нах» – бренные останки какого-то бывшего человека, в противогазе и ОЗК. Только ОЗК был явно натовского образца. Наши армейские защитные комплекты обычно светло-зелёные, с салатным или жёлтым оттенком, а этот был какой-то тёмно-серый, да и к тому же предельно загрязнённый и местами просто дырявый. Обвисший противогаз на неизвестном покойнике был тоже импортный – очки угловатые, а не круглые, да и шланга не было, только круглая коробочка фильтра.

В свете фонарика я различил там, где должна была находиться рука мертвеца, нечто действительно похожее на тёмную костлявую пятерню скелета, а за грязными стеклами противогаза в свете фонарика просматривались пустые глазницы и тёмные кости черепа. Не дай бог никому сдохнуть вот так – в этом прорезиненном гандоне…

– Чего встал? – услышал я недовольный шёпот подошедшего ко мне сзади Игнатова. Увидев, что я остановился, он вернулся. Клаудия и Филатов, видя моё замешательство, просто встали на месте как вкопанные.

– Покойник, – констатировал я, понимая, что звучит это в моих устах предельно глупо. Особенно сейчас…

– Покойников он не видел… Это же ихний. Их здесь вокруг полно валяется. А я уж подумал, что действительно что-то случилось… Пошли дальше, товарищ старший лейтенант, здесь можно и не такое увидеть…

Я не стал с ним спорить, и мы пошли своей дорогой. Действительно, по логике здесь должно было лежать очень много человеческих останков, но вблизи я пока увидел одного-единственного. Ночь, в этом плане, щадит наши эстетические взгляды, тем более что спокойно смотреть на мертвяков могут далеко не все…

Продолжая движение за сержантом, мы взяли чуть левее, но, как я заметил, к руинам ближе чем на километр всё равно не приближались.

И тут я понял, что рано посетовал на малое количество покойников. Мы как раз прошли мимо лежащего на боку небольшого автобуса, и через оторванные боковые панели кузова внутри салона отчётливо просматривалось несколько человеческих черепов разного размера. Черепа лежали кучкой, прямо-таки в стиле «Терминатора», и были довольно чистыми.

Я сначала удивился этому факту, а потом понял, что дело, скорее всего, в воронах и прочей живности, которая не гнушается закусить мертвечиной. Встреченный накануне покойник был плотно запечатан в резину, и хищники объели ему только то, что торчало наружу (прежде всего руки-ноги), а здесь трупы были явно без каких-либо подобных «затруднений», и их обглодали более основательно. И, скорее всего, это были всё-таки не вороны и прочие хищные птицы, а какие-нибудь волки или бродячие собаки.

Примерно через полчаса мы дошли до какого-то начисто лишённого крыши одноэтажного, когда-то явно пережившего сильный пожар строения. По-моему, это было нечто техническое – склад или мастерская. На это указывали валяющиеся внутри остатки каких-то покорёженных от жара металлических стеллажей и шкафов – всё, что осталось от интерьера.

Когда мы зашли внутрь, я понял, что сопровождавшие нас разведчики уже бывали здесь, – несколько полок от стеллажей были аккуратно свалены у одной из стен, образуя нечто вроде Г-образной скамейки. Там же стояла пустая жестяная банка от отечественных килек в томате, использованная в качестве импровизированной пепельницы – в ней белело несколько папиросных окурков. Скорее всего, от «Беломора» или «Примы». Прямо как в рекламе из моих времён, той, которая про рижские шпроты – полвека на российском рынке пепельниц.

Странно будет, если где-нибудь здесь не окажется пустой пол-литры, но искать стеклотару в этих развалинах, да ещё и в темноте, у меня не было ни времени, ни желания. В конце концов каждый развлекается, как может…

Внутри руины было совсем темно, но с точки зрения конспирации это было даже неплохо.

– Присаживайтесь, – пригласил нас Игнатов. Клаудия, не скрывая облегчения, буквально упала на импровизированную скамью, а ефрейтор Филатов первым делом аккуратно стащил с плеч рацию.

– Сержант, ну и где наши красавцы? – спросил я сержанта.

– Где-то вон там, по моим расчётам, до них километра полтора, – ответил Игнатов и ткнул пальцем в указанную сторону. Я присмотрелся и даже невооружённым глазом видел, что в отдалении, среди железного хлама пустоши, светился какой-то бледный огонёк красноватого оттенка.

Я поднял бинокль и навёл его на этот источник света.

Ага, похоже, сержант достаточно неплохо ориентировался на этой помойке и знал, о чём говорил.

Действительно, километрах в полутора от нас груды хлама и куски разбитых самолётов как бы обрывались, и за ними просматривался некий кусок пустого места. Надо полагать, та самая малая ВПП здешней авиабазы.

И над тёмным хламом косо торчал какой-то светлый штришок – похоже, бело-серебристый задранный киль большого самолёта, который подсвечивали слабые сполохи пламени, идущие откуда-то снизу.

– Костерок, что ли? – уточнил я у сержанта.

– Что-то вроде того, – согласился Игнатов, поднося к глазам свой бинокль.

– Это они зря, – констатировал я. – Выдали себя с головой…

– А то, – не стал спорить сержант, продолжая рассматривать пейзаж перед нами.

А я, между тем, прикидывал – выдать-то они себя выдали, но они же явно знали о том, что никто в здравом уме не полезет прочёсывать мелкой гребёнкой заражённую местность, и не могли предположить, что персонально по их душу сюда пойдёт какая-то разведгруппа. Если бы я сразу же не рванул из Франции следом за ними, местное советское командование почти наверняка их упустило бы. Пока здесь разобрались бы, что это за самолёт, да где сел, да кому это надо, клиенты бы точно ушли. Опять-таки с дороги, по которой ездят патрульные БТРы, этот их сегодняшний огонёк было не разглядеть даже в бинокль, а значит, какое-то представление о здешней ситуации они всё-таки имели.

Тем более что они очень рассчитывали на то, что в 10 часов следующего утра их отсюда заберут. Ну или, по крайней мере, попытаются забрать. Увы, но придётся их разочаровать – лишний раз напомнив о том, что предусмотреть все отрицательные моменты, особенно когда находишься на войне, невозможно. Лично я это в том числе и по личному опыту знаю…

– Попались, суки, – сказал я, опуская бинокль.

Сержант на это только утвердительно угукнул.

Между тем за моей спиной деловитый Филатов, светя себе фонариком (с соблюдением правил светомаскировки), включил рацию и, для начала пустив по матери какого-то Кирю, вполголоса сообщил «Первому» (надо полагать дорогому товарищу майору) о том, что «Шестой» прибыл на место и приступает к выполнению основной части задания. Получив ответ на эту радиодепешу (надо полагать утвердительный), ефрейтор выключил рацию.

С его стороны это была нелишняя предосторожность, хотя наши чёртовы клиенты сейчас смогли бы засечь работу нашей рации только либо чисто случайно, либо целенаправленно шаря по всем диапазонам. Насчёт последнего у меня лично были большие сомнения – не идиоты же они в самом деле, чтобы сажать батареи, впустую гоняя свою рацию…

Теперь главными для нас были детали. Как говорится, дьявол таится в мелочах…

– Сержант, – спросил я Игнатова. – Как, по-твоему, туда лучше всего подойти?

– А я знаю? – честно ответил он, опуская бинокль. Его лица почти не было видно в темноте, зато в сумраке вполне контрастно выделялись пилотка и светлые пятна на маскхалате.

– Мы ведь прямо туда ни разу не совались, – сказал Игнатов задумчиво. – Так, проходили метрах в двухстах оттуда, и всё. Кому эта взлётная полоса на хер нужна, если дороги нет ни к ней, ни от неё…

– А лучше я сейчас схожу проверю, – неожиданно предложил сержант.

– Валяй, – согласился я.

Игнатов снял с себя противогаз, упакованный ОЗК и попрыгал, проверяя, не гремит ли где у него. Не гремело.

– Ты, главное, посмотри, где находится лысый такой мужик в замшевой куртке. Мне из них всех нужен только он. Ну и радиста, который нужен вашему, местному командованию, попробуй вычислить, – попросил я его.

– Понял, – сказал сержант и почти неслышно пропал в темноте. Что значит профессионал…

Последующие минут сорок, или чуть больше, для нас были временем не из приятных. Мы трое, держа автоматы на изготовку и стараясь не дышать, вслушивались в темноту. Ежеминутно ожидая, что, заглушая звенящие шорохи пустоши, где-нибудь над ухом гулко ударит одиночный выстрел или автоматная очередь. Но ничего этого не было.

Наконец поблизости что-то еле слышно зашуршало.

– Кто? – вопросил я, щёлкнув переводником огня и прицеливаясь в ночь, ориентируясь исключительно на звук.

– Да я это, Игнатов, – сказал откуда-то снаружи знакомый голос громким шёпотом и добавил: – Стрелять не вздумайте.

Похоже, ничего хорошего от дилетанта вроде меня он не ждал.

– И что там? – спросил я.

– Минуточку, – сказал сержант. На какое-то время он затих, и я улавливал только его дыхание. Потом по мерному журчанию, которое послышалось в темноте после этих слов, стало понятно, что не имевший никаких комплексов бесстрашный разведчик шустро сходил по-маленькому, надо полагать, оросив один из внешних углов разрушенного здания, где мы укрывались.

– Уф, – выдохнул Игнатов, наконец возникнув передо мной из темноты, и доложил: – Значит, так, товарищ старший лейтенант. Я мыслю так, что туда пойдём мы с вами на пару, а ефрейтор с рацией пусть останется здесь. Ну и можем барышню вашу взять, так сказать, на усиление. У вас-то у самого какой-нибудь план есть?

– А сколько их там вообще?

– Самолёт при посадке поломан довольно сильно. Оба крыла, считайте, в хлам, но фюзеляж, по-моему, пострадал не сильно, разве что нос прилично помят и передняя стойка сложилась. Вот возле фюзеляжа, с нашей стороны они и сидят. Развели костерок и варят себе то ли кофей, то ли какао – по запаху не понял. У костра насчитал четверых, в том числе какая-то баба, лысый, про которого вы давеча говорили, и два хмыря с оружием, один из которых, что помоложе, по-моему, как раз и есть радист. Рация развёрнута на брезенте, рядом с костром. В стороне, в секрете, ближе к нам я засёк пятого, автоматчика. Можно предположить, что ещё двое-трое могут либо сидеть в секретах с других концов или, скажем, дрыхнуть в фюзеляже самолёта. Правда, я, пока там лазил, никаких дополнительных секретов не нашёл, а у меня на такие вещи нюх. Исходя из этого получается, что всего их там человек семь-восемь, не больше. Так какой план?

– План простой, – сказал я. – Мы с тобой подбираемся вплотную и в темноте начинаем их валить. Вы, ефрейтор, сидите и не вмешиваетесь. Если я или сержант даём красную ракету – сразу радио в гарнизон о том, что у нас всё нормально. Чтобы выезжали. Ну а если я или сержант не вернёмся, ты знаешь, что делать. Сообщишь, прибудут автоматчики с обещанной парой танков, и вместе с ними пробивайтесь к нам. А дальше уже по обстановке…

Филатов согласно кивнул.

– Теперь что касается тебя, – сказал я Клаве. – Ты с нами идёшь?

– Да. И это не обсуждается.

– Хорошо. Хотя, честно говоря, ты могла бы и остаться здесь, с радистом.

– Не забывай, что это и моё дело тоже. Да и вам лишний ствол не помешает.

Как мне показалось в темноте, после этих слов Игнатов посмотрел на неё уважительно.

В общем, выдвинулись мы минут через пятнадцать, сняв сумки противогазов и тючки с ОЗК, перемещаясь местами ползком, местами перебежками. Осторожно, чтобы невзначай не шумнуть железками. Впереди сержант, за ним я и замыкающей – Клаудия.

Метров через пятьсот нам пришлось залечь и какое-то время передвигаться ползком.

Действительно, среди обломков транспортного «Пемброка» сидел в секрете один американец и, что характерно, курил, придурок. То есть на свою караульную службу он тупо забил очень большой болт.

Когда мы миновали его и остановились за каким-то холмиком, Игнатов перевёл дух и сказал (а если точнее, громко прошептал) Клаве:

– Вы останьтесь здесь.

– Это зачем? – удивилась та.

– Подбираться к нему и устраивать возню с холодным оружием нет ни времени, ни смысла. Поэтому слушайте меня. Займите огневую позицию и держите этого их дозорного на мушке. И как только мы с товарищем старшим лейтенантом начнём стрелять, сразу же завалите этого чудика. Только чтобы гарантированно, без дуэлей в стиле «Печорин – Грушницкий». И потом сразу же направляйтесь следом за нами, к самолёту. Только делайте всё очень тихо и у самолёта попусту не стреляйте, если не уверены, в кого именно бьёте. Чтобы нас не зацепить. Поняли?

– Поняла, – ответила Клава.

– Тогда заляг вот здесь, – показал я ей на нужное место. – Отсюда его хорошо видно.

– Разберусь, – отмахнулась моя спутница.

– Стрелять только после первого нашего выстрела, – повторил я. – Не надо раньше времени шум поднимать…

– Да поняла я, – ответила Клава, судя по голосу, начиная раздражаться.

Оставив это страшное во всех смыслах сочетание (имея в виду женщину плюс автомат) на позиции, дальше мы поползли уже на пару с сержантом.

По мере неспешного приближения к импровизированному бивуаку наших врагов костерок просматривался всё лучше.

Когда до разбитого С-54 осталось метров полтораста, мы укрылись за очередной грудой обломков, образующей живописный холмик.

– Ну и какие идеи? – шепнул я Игнатову на ухо.

– Я обойду их и посмотрю, не побежит ли кто к обломкам самолёта, – зашептал он в ответ.

– А если ещё один или двое действительно сидят в секретах с других сторон или дрыхнут в самолёте, они, как только услышат выстрелы, рванут к своим на выручку. Тут-то я их и сниму…

– Тогда мне бить тех, кто у самолёта?

– Правильно понимаете. И главное – засеките визуально вашего человечка, раз он вам так нужен, ну и радиста тоже постарайтесь не задеть – лучше всего бейте по ногам…

– Какие сигналы об окончательной готовности?

– А никаких. Зачем лишний раз всё усложнять? Часы у вас есть?

– Да.

– Тогда так. Сейчас я уйду и займу позицию. А вы подползите поближе и минут через двадцать по вашим часам начинайте, без всяких команд и согласований. Только постарайтесь подобраться к ним как можно ближе…

Я кивнул, после чего сержант уполз, в очередной раз растворившись в ночи.

Ползать по-пластунски в темноте, да ещё так, чтобы, упаси боже, не зашуметь, – занятие далеко не из приятных. Однако куда денешься. И я пополз. Это в кино такие номера выглядят вполне себе круто, а вот в реальной жизни – увы. Несколько раз у меня было полное ощущение, что я не только продрал ткань маскхалата на коленях и локтях, но и рассадил себе руки-ноги прямо-таки до костей. Но при осмотре и ощупывании себя ни крови, ни ран не обнаружил. Что верно, то верно: ползать среди железок и прямо по железкам было, мягко говоря, не очень удобно. Поэтому пару раз я привставал, делая короткие перебежки.

Никакой реакции на это не последовало, на меня не обратили внимания ни те, кто сидел у костра, ни оставшийся где-то позади меня дозорный.

Так что благодаря всеобщему раздолбайству врага я сумел подобраться к ним метров на сорок и занял позицию за увенчанным широким многолопастным соосным пропеллером огрызком массивного фюзеляжа одномоторного противолодочника «Ганнет». Вообще, как оказалось, здесь вокруг нас валялись почти исключительно поломанные «Ганнеты» и противолодочные, и в варианте ДРЛО, и учебные. То ли целую их эскадрилью сдуло сюда ударной волной ядерного взрыва, то ли стоянки у них были где-то поблизости – точнее понять сейчас было уже невозможно.

С этого места я хорошо видел и костёр, и тех, кто был возле него. Над костерком на двух вбитых в землю кривоватых железках (их явно отломали от какого-то самолёта) висела поперечина, сделанная из имевшего аналогичное происхождение длинного металлического прутка. На этой самой перекладине висел аккуратный котелок, и уже на подходе я начал ощущать в воздухе весьма специфический запах.

Я не удивляюсь, что Игнатов не понял, кофе это или какао. В нашей реальности так неестественно и химически только в «Макдоналдсах», где подают подобное ненатуральное, растворимо-бочковое «кофе», и воняет. Хотя чего я удивляюсь – у них-то, за океаном, подобные рецепты «быстрой жрачки» как раз в 1950-е и были придуманы. Это до нас они дошли лишь полвека спустя и, очень возможно, зря…

Стало быть, супостаты кофейку захотели? Очень может быть, правда, кипеть-то в котелке кипело, но не похоже, чтобы они его в данный момент пили. Хотя, как говорил Горбатый в известном сериале, впереди ночь длинная. Точнее, это они сейчас думают, что длинная, а выйдет вовсе даже наоборот. И даже не ночь, а вся жизнь станет для них неожиданно короткой…

По мере того как я прислушивался, начал различать приглушённый разговор двух или трёх человек. Балакали они на английской мове, но с каким-то странным акцентом. Поэтому я смог разобрать только отдельные слова вроде «война», «дом», «земля», «проблема». Так что понять, о чём именно они там говорили, я даже и не пытался.

Потом мои глаза немного привыкли к подсвеченной тусклым светом костра темноте, и я начал различать кое-какие детали.

На всякий случай я сразу же откинул приклад автомата и приготовился к стрельбе, поводя стволом перед собой.

Сквозь прицельную планку я рассмотрел чуть дальше костерка лежащий на земле с некоторым наклоном на нос длинный самолётный фюзеляж с рядом иллюминаторов и широким проёмом грузовой двери. Левее, между костром и фюзеляжем, под импровизированным навесом из пятнистой ткани (плащ-палатка какая-нибудь?) стояли на брезенте какие-то сумки, тючки и металлические коробки. Одну из коробок, самую большую, венчала длинная антенна. Ага, местоположение рации я, кажется, определил.

У костра, ближе всех к рации, сидел на брезенте (или это было что-то вроде казённого одеяла?) тощий, вихрастый тип в кожанке поверх украшенного многочисленными застёжками-молниями лётного комбинезона. Бортрадист какой-нибудь?

Справа от него у костра сидел плотный тип в костюме и при галстуке, по-моему, один из тех, кто сумел удрать от нас давеча, в Нанте. Явно профессиональный бодигард, раз даже после вынужденной посадки не соизволил галстук снять… Ну ничего, можно было считать, что геройская смерть уже явилась персонально за ним и на тот свет он отправится даже слишком прилично одетым.

Правее этого «костюма» сидела женщина азиатской наружности в светлой блузке и тёмной узкой юбке. Эту заразу я тоже успел запомнить – это именно она накануне на французском берегу канала палила по нам из «Узи». Это я ей тоже припомню.

Ну а правее её с рассеянным видом сидел лысый мужик в куртке и в очках.

Их лица я, при таком освещении, видел не лучшим образом, но это был, несомненно, он, мой «единственный и неповторимый» клиент. Значит, жив, засранец.

Ну что сказать, расселись они у костра на редкость удачно – радист и нужный мне тип, когда-то вроде бы носивший фамилию Кофоед, по краям, а не особо важные для нас «второстепенные персонажи» – в середине. Стало быть, с них и следовало начинать.

Правда, их оружие (пара автоматов там точно была) лежало поодаль, прямо у них под руками, но с этим я уже ничего поделать не мог – оставалось соревноваться в скорости стрельбы, получалась практически чистой воды ковбойщина.

В общем, подсчёт с загибанием пальцев показывал, что на месте вынужденной посадки С-54 сейчас было четверо, пятый сидел в секрете.

Вопрос: был ли кто-нибудь ещё в самолётном фюзеляже и по периметру с других концов?

Угадать подобное было точно невозможно, ведь сколько их всего было в этом самолёте, включая экипаж, я знать не мог. Однако я очень надеялся, что сержант и его интуиция всё-таки не подведут.

Стало быть, берём Кофоеда и по возможности, радиста.

Убежать далеко от своей радиостанции они точно не смогут, да и не захотят. Стало быть, будут принимать бой на месте. Ну а нам только этого и надо…

Ладно, чего тянуть. Будем считать, что сегодня хорошая ночка для того, чтобы умереть. По крайней мере для некоторых…

Я глянул на свои наручные часы – двадцать минут почти прошло.

Начнём, пожалуй…

Подумав об этом, я понял, что никакого чёткого плана боя у меня в голове нет, а значит, это будет неизбежный спектакль с отсебятиной. Хорошо это было или плохо – не знаю.

Отогнав всевозможные глупые мысли, я прижал холодный металлический приклад плотнее к плечу и прицелился.

Затаил дыхание и нажал спуск, раз и второй, стараясь давать короткие отсечки по три-четыре выстрела максимум, как это принято в нашем времени.

Две мои короткие очереди свалили мужика в костюме навзничь. Он прямо как сидел, так и рухнул, не успев даже дёрнуться. Сядь он на полметра ближе – упал бы мордой прямо в костёр.

Кажется, при этом мне удалось зацепить и азиатку – светлое пятно её блузки тоже ушло куда-то ниже моей линии прицеливания. Метнувшихся в стороны радиста и своего клиента я старался не задеть, но, наблюдая за их дальнейшими телодвижениями при отползании в стороны от костра, я всё-таки упустил, куда делась азиатская мадам. Уползла за самолёт или укрылась в его фюзеляже? Этого я не понял. Но через считаные секунды после того, как я начал стрелять, у костра ни осталось никого, а тело на земле лежало только одно.

Одновременно за моей спиной, там, где осталась Клава, раздалась пара длинных, на полрожка, очередей из ППС. Ответа на эту Клавину стрельбу не последовало.

Зато из дверного проёма фюзеляжа разбитого С-54 вдруг метнулась тёмная тень. Не азиатская баба, а кто-то явно крупнее её. Я ударил по человеческому силуэту, но, кажется, опоздал и не попал.

Тело мужика в костюме всё так же лежало у костерка без признаков жизни, а остальных троих (или четверых, если считать того, кто выскочил из самолёта) я по-прежнему толком не видел. Зато кто-то из них уже пустил автоматную очередь, которая прошлась по фюзеляжу разбитого «Ганнета» далеко в стороне от меня.

Я отметил, что ящик рации стоял на прежнем месте под навесом из пятнистой плащ-палатки. Теперь мне не следовало подпускать к ней никого из уцелевших, чтобы, не дай бог, не предупредили своих и не испортили нам весь праздник.

Впрочем, сделать это было несложно, поскольку загасить костерок эти идиоты не догадались.

Сзади было по-прежнему тихо, похоже, Клаве всё-таки удалось уконтропупить того неряшливого дозорного.

Ну а за кучами хлама у поломанного С-54 началась какая-то суетливая возня, а потом оттуда начали лупить, ориентируясь на звук, очередями из трёх автоматных стволов, но били куда попало.

Судя по звуку, стреляли из «Томсона» и М3. «Узи» слышно не было.

«Томсон» – это, надо сказать, довольно серьёзно, там патроны 45-го калибра, толщиной с писюн годовалого ребёнка – если вдруг невзначай попадут, мало мне не покажется, несмотря на бронежилет. Одно слово, «окопная метла».

Однако у меня была уверенность, что, будучи вооружённым изделием легендарного русского сержанта, я их всё равно, по-любому, уделаю.

Я пустил в сторону этих стрелков несколько коротких очередей – гильзы стучали по самолётному дюралю, ощутимо воняло порохом. По ощущениям, «Калашников», дёргаясь в моих руках, выпускал пули, я бы даже сказал, радостно. В конце концов, здесь автомат делал именно то, ради чего его создавали, – убивал американцев. Чисто инстинктивно я отметил, что неяркое пламя на дульном срезе «калаша» может меня слегка демаскировать.

Поэтому я перекатился в сторону и сменил позицию, затаившись за широким, оторванным крылом «Ганнета».

Оппоненты начали со всей дури бить в то место, где я только что был, успев весьма приблизительно сориентироваться по вспышкам выстрелов. Но стреляли они снова нервно и неточно, хотя их пули и стучали по ни в чём не повинным обломкам самолёта словно горох.

При этом дистанция между нами была практически пистолетная – на глаз метров тридцать-сорок.

Прежде чем я начал стрелять с новой позиции, по этим чудикам выстрелили откуда-то слева, по звуку короткая очередь из АК-47. Ага, кажется, наш дорогой сержант нарисовался-таки.

Сидевшие у самолёта сразу же резко сменили свои «приоритеты» и принялись суматошно палить в ту сторону длинными очередями. По-прежнему огонь вели трое, и, по-моему, им было страшно, поскольку они не знали, сколько человек сейчас против них.

Ну а раз Игнатов столь быстро появился у самолёта, получалось, что других вражеских секретов в округе действительно не было.

А коли так – маловато их осталось. Это сильно упрощало нам задачу.

Слева снова стрельнули из АК. От самолёта всё так же нервно и бестолково били в ответ.

Я пустил по вспышкам очередь и опять перекатился в сторону, ближе к противникам, за какие-то мятые подвесные баки.

Перекатившись, сменил опустевший рожок на полный.

От самолёта ударила длинная очередь. Метили в меня, но пули опять прошли далеко в стороне от того места, где я только что сидел.

Зато стрелявший хорошо обозначил себя. Вот дурачок…

Я прицелился по вспышке и дал короткую очередь, целясь над самой землёй.

Впереди истошно заорали от боли. Стало быть, я попал.

Ну да, патроны-то у меня бронебойные, от них и за железом не факт что спрячешься.

Я вскочил и перепрыгнул через кучу хлама, оказавшегося обломками ещё одного «Ганнета».

Длинная автоматная очередь опять прилетела в мою сторону, но снова с опозданием.

В ответ вражескому стрелку слева, совсем близко от нас, ударила короткая очередь из «калаша».

Ага, значит, сержант был уже где-то рядом.

Друг друга бы случайно не зацепить…

Что-то шумно метнулось в мою сторону между груд хлама.

Я выпустил довольно недлинную очередь на этот звук.

В ответ в мою сторону начали стрелять, но теперь это почему-то были одиночные выстрелы из пары пистолетных стволов.

Ага, что – сожгли все патроны, поганцы? Это было просто замечательно.

Значит, их всего двое осталось?

Хорошо, если это были радист и мой клиент.

Между тем два пистолета продолжали стрелять, и снова мимо.

Я ответил им не слишком точным огнём, потом опять сменил рожок и перекатился в сторону противника. Теперь от самолёта до меня было всего-то метров десять.

Впереди меня слишком громко зашуршал металл. Я вскинул автомат. И вдруг из-за стоящего почти вертикально оторванного киля «Ганнета» прямо на меня выскочил некто. Вроде бы вокруг была полутьма, но я почему-то чётко рассмотрел, что он был в тёмной форме американского образца и кепаре с длинным козырьком, в стиле классической бейсболки.

В руках у этого хмыря был угловатый автомат М3 с коротким и толстым стволом.

Значит, их оставалось всё-таки не двое, а трое. Большая ошибочка с моей стороны. Как говорится, лови нежданчика…

Причём именно этого, конкретного, гада у костра точно не было. Значит, это действительно тот, что из самолёта выскочил. Тот самый, кого я давеча толком не рассмотрел и не сумел быстро снять, чем и создал лишнюю проблему на свою голову.

Конечно, в темноте ему было видно плохо, и меня, и вообще, но в целом это мало что меняло. Если бы он проявил достаточную меткость, я мог бы досрочно финишировать в своём времени.

Последовала немая сцена на несколько секунд, во время которой вокруг почему-то стало абсолютно тихо (ну или мне так показалось).

Скорее всего, вражеский автоматчик разглядел лишь контрастные пятна на моём маскхалате и начал поворачивать ствол прямо на меня.

Блин, попадёт или нет? Я лежал за обломками «Ганнета», и видел он меня в лучшем случае только выше пояса…

Я услышал, как он нажимает на спуск, но вместо треска очереди в ночи раздался звонкий металлический щелчок. Приехал, падла…

Или его махинерию заклинило, или патроны кончились. Верно в «Чапаеве» говорили – береги патроны…

Ну а у меня таких проблем не было.

Поэтому я чуть довернул ствол в его сторону и, почти не глядя, нажал на спуск. При этом я явно перенервничал и перестарался, поскольку нажатие получилось слишком сильным и почти весь свежий магазин вылетел в моего оппонента. Практически в упор. Главным образом в лицо и в грудь.

Заорать или застонать он не успел, но на землю свалился тяжело, словно мешок с цементом.

На всякий случай я снова поменял рожок.

В свете костерка за оторвавшимся от крыла С-54 крайним мотором мелькнул некто с растрёпанными волосами, в кожаной куртке. По всем приметам как раз давешний радист.

Он уже не шёл, а то ли перепрыгивал, то ли переползал с места на место, волоча левую ногу.

Понаблюдав кончину своего коллеги, он два раза выстрелил из пистолета в мою сторону, но снова не попал. Мазила эйзенхауэровский (или кто у них тут, в ихней заокеанской бражке, нынче президентом?).

Я привстал, прицелился и пустил короткую очередь, в расчёте попасть ему по ногам.

И, кажется, я попал, поскольку мой антагонист истошно заорал (и, судя по голосу, перед этим орал от боли, кажется, тоже он), после чего выронил пистолет (ствол брякнул при падении) и лёг.

Хорошо, если не замертво…

По мне опять выстрелили из пистолета. Но как-то неуверенно. Стрелявший был левее и дальше радиста.

Кажется, этот противник остался в одиночестве, и, похоже, это был именно мой «фигурант».

Ну, иди сюда, падла, я тебя научу, с какого конца редьку есть, как говорил в каком-то старом кино император Пётр Алексеевич…

Когда через несколько секунд он зашевелился впереди меня, я немедленно выпустил короткую очередь, целясь ему над головой.

– Сдавайтесь! – хрипло заорал я при этом (в ужасе не узнавая своего собственного голоса).

– А то, мать вашу так, гранатами закидаем!

– Не стреляйте! – услышал я в ответ.

Что характерно, сказано это было по-русски. Отчего-то мой клиент не стал в этот момент изображать из себя иностранца, который не знает языка наших родных осин.

– Оружие на землю! – крикнул я ему. – Руки вверх!

И точно, что-то глухо стукнуло о землю, и над обломками встал мой «фигурант» с поднятыми руками. Вполне себе живой и без оружия…

– Ко мне! – скомандовал я, поднимаясь в полный рост и беря клиента на мушку.

В этот самый момент из темноты позади него неожиданно возникла фигура в пятнистом маскхалате и с АК-47 наперевес. Сержант Игнатов, больше некому. Спрашивается, чего он ждал? Давно мог бы обоим этим уродам как не фиг делать коленки продырявить. Или это он проверял меня на профессиональную вшивость? Иди пойми…

Сделав несколько шагов в сторону костерка, сержант сноровисто подсёк моего клиента подножкой и, свалив его лицом вниз, начал вязать ему руки за спиной.

Упаковав клиента, сержант поднял его за шиворот и поставил на колени.

В тишине стало слышно, как чуть в стороне стонет и ругается по-английски радист, явно пытаясь встать на ноги.

Я подошёл к нему. Радист лежал, скривившись от боли и держась за бедро. Его пальцы были измазаны тёмным. Беглый осмотр показал, что я засадил ему в обе ноги и, очень похоже, навылет. Сначала в левую ниже колена, а потом в правое бедро.

Кровь сочилась, но её было немного. Радист был жив, и руки у него были целы. А значит, для дальнейших радиоигр он вполне годился. Это не могло меня не радовать.

Сзади послышался дробный топот.

Я обернулся – к нам бежала Клава. Автомат наперевес, пилотка на затылке, волосы растрепались и торчали из-под пилотки в разные стороны.

– Цела? – спросил я у неё.

– Да. Нормально, – ответила она. Хотя, как говорил один мой знакомый пошляк, женщины слово «цела» изначально понимают неправильно, так же как и команду «ложись»…

– Сержант, – сказал я Игнатову. – Проверьте рацию и всё вокруг. Вдруг ещё какой вражина затаился…

После этого я попросил Клаудию перевязать раненого.

Сержант кинул ей перевязочный пакет и пошёл к рации.

Здесь ко мне вернулись ощущения, притупленные изрядным приливом адреналина, и я неожиданно понял, что весь я мокр от пота и устал, совершенно нечеловечески, словно после земляных работ. Мои коленки дрожали и подгибались, руки тоже ходили ходуном.

Я сложил приклад «калаша» и закинул ещё горячий автомат за плечо.

После этого вспомнил и достал из подсумка ракетницу. Некоторое время шарил по карманам в поисках ракеты нужного цвета и, наконец найдя красную, пальнул в небо. Красный головастик на какие-то секунды перечеркнул черноту английской ночи.

Всё, дело сделано. Теперь ефрейтор передаст, что у нас всё штатно.

И будем надеяться, что в гарнизоне уже заводят моторы танков.

Я втянул ноздрями воняющий ненатуральным кофе и порохом воздух и осмотрелся. Клава вполне сноровисто распорола штаны радисту и бинтовала его ранения.

Крови на бинтах было немного. Радист стонал с трагической интонацией, всем своим видом намекая на отдельные положения Женевской конвенции. Руки у него не были связаны, но, тем не менее, никаких попыток бежать или сопротивляться он даже не пытался предпринимать. Не с такими ранениями…

Я пошарил в темноте и подобрал с земли два пистолета – армейский «Кольт» 45-го калибра, принадлежавший радисту, и аккуратный «вальтерок» Р-38 своего лысого фигуранта.

Характерно, что в «Кольте» ещё оставалась половина обоймы, а вот гражданин Кофоед выстрелил в меня буквально всё, до железки. Тогда вопрос: а почему он так просто поднял руки? Осознал, что его дело табак? Или банально понимал, что не успеет перезарядить свой или поднять чужой ствол?

Между тем Кофоед всё так же стоял на коленях со связанными за спиной руками и тупо смотрел на бликовавшее в стёклах очков пламя костерка перед собой.

Из темноты вынырнул сержант.

– Ихняя рация полностью исправна, – доложил он, не скрывая полного удовлетворения.

– Не ждали они нас, товарищ старший лейтенант. Блокноты и шифровальные таблицы – всё цело…

– Тогда можешь связать второго, если считаешь, что он способен убежать. Да, и осмотри самолёт, вдруг мы с тобой кого-то забыли.

– Сейчас, – ответил сержант не по-уставному.

Однако возле радиста, которого Клаудия как раз закончила перевязывать и посадила, прислонив спиной к обломанному крылу С-54, он не задержался, а включил фонарик и сразу влез в открытую грузовую дверь фюзеляжа разбитого четырёхмоторника.

Провозился он там от силы пару минут и вдруг выскочил из пассажирской кабины С-54 как ошпаренный.

– Ты чего? – удивился я.

– Там, бля, такое… – только и смог сказать сержант, выдав затем фразу, которую может произнести только истинно русский человек в минуты страшного удивления.

Ого, чем же можно было столь удивить этого орла-разведчика? Там кого-то слишком конкретно размазало по стенке? Он увидел зомби или злого духа?

Сержант подошёл ко мне поближе, и я увидел, что его почему-то реально трясёт.

Мне почему-то стало жутко интересно.

Я не стал сдвигать автомат с плеча на грудь, только на всякий случай расстегнул кобуру с не пригодившимся мне в сегодняшнем бою ТТ. Потом врубил фонарик и заглянул в фюзеляж.

Вроде ничего. Самолёт как самолёт. Салон грузопассажирского типа. Хорошо просматривается силовой набор, вдоль бортов широкие лавки. На них и на полу лежали какие-то брезентовые тюки, свёртки и ранцы. Ничего особо страшного.

Я отошёл на пару метров в сторону от двери и здесь уловил специфический, резкий запах. Воняло чем-то сырым, судя по всему, кровью. Но с какой-то неуловимой примесью, я бы сказал, говнеца. Неужто кто-то из супостатов перед смертью обосрался?

Я прошёл ещё немного в сторону пилотской кабины и пошарил лучом фонарика перед собой.

Н-да, называется, нашлась пропажа.

Передо мной была давешняя азиатка. Несомненно мёртвая. Она завалилась на бок, на лавку с какими-то тюками, в той позе, в какой, надо полагать, и умерла. Стояла на полу кабины, согнув ноги в коленях, а потом ссунулась в сторону.

Я подошёл поближе и посветил.

Глаза у неё были открытые, остекленевшие. Рот полуоткрыт, руки вдоль туловища. Тело ещё не остыло.

А вот пол под ней был густо изгваздан тёмным. Несомненно кровищей.

Интересно только, откуда столько крови?

Свет фонарика выхватывал мелкие подробности. На покойнице была узкая юбка до колен, остроносые туфли на небольшом каблуке и белая блузка, на левом плече и рукаве медленно коричневели два алых кровавых пятна.

Ага, выходит, я всё-таки в неё попал.

Но умерла-то она всё-таки явно не от этого…

Я присмотрелся – а ведь и верно… Посветил пониже – да твою же мать…

Да, тут было от чего содрогнуться. Отлично понимаю сержанта.

Зрелище не для свежего человека. Это я, со своей практикой бульварного репортёра криминальной хроники из наших 1990-х, было дело, насмотрелся на разных мертвецов, и криминальных, и просто не целиком, и гнилых, и вскрытых, и прочих. А у сержанта Игнатова, видимо, не было столь обширной практики по этой части.

Тем более что, как мне показалось, эта чёртова дура не придумала ничего лучшего, кроме как сделать себе сеппуку, стараясь соблюсти все их долбаные, явно самурайские каноны…

Рядом с её правой рукой валялся какой-то хитрый нож с косо срезанным лезвием и длинной рукояткой, весь в крови. Это и есть пресловутое танто или кусунгобу? Или как его там? С тридцатисантиметровым лезвием, специально для подобных дел?

В общем, как говорили в одном известном сериале, картина маслом. На её блузке было расстёгнуто три нижних пуговицы, и на обнажённом животе, наискось, зияла ровная прореха.

И оттуда сквозь залившее всё красно-коричневое наружу просвечивало и вроде бы даже слегка свешивалось что-то более тёмное, сизоватое и склизкое. Н-да, действительно при вскрытии человек внутри в плане цвета мало отличается от говядины, что есть, то есть…

Стало быть, тут действительно всё совершено по науке.

Она вспорола себе живот слева направо, второе движение вверх-вниз не сделала (потеряла сознание от боли или просто не смогла?), иначе разрез на животе был бы крестообразный.

Опять же, как велит им самурайский кодекс, не упала.

Умерла и завалилась на бок, что у них при таком ритуале тоже предпочтительно.

Им вроде бы категорически не положено падать лицом вниз. А в идеале вообще лучше иметь рядом ассистента с катаной, чтобы вовремя срубил башку. Этакий экстремальный вариант анестезии. Но с ассистентом, молитвой и ритуальным одеянием это, вроде бы, уже должно быть не сеппуку, а харакири. Хотя какая на хер разница?

И откуда, мля, в эти времена взялись самураи и самурайки на мою голову?

По моим понятиям, если уж она действительно принадлежала к упёртым самураям, эта мамзель должна была сопротивляться до последнего патрона, а потом драться сапёрной лопатой, ножом и зубами, как её придурочные соотечественники где-нибудь в пещерах острова Иводзима. Хотя нет, это я, кажется, путаю. Лопатой и ножом дрались как раз у нас, в какой-нибудь Брестской крепости, а япошки кидались в последнюю штыковую, визжа и выпучив зенки, с одними катанами на американские пулемёты…

Но почему-то нет. Не стала она драться. Получается, у покойницы были какие-то слишком вывернутые понятия о воинском долге?

Раз уж когда её ранили, она не присоединилась к общей перестрелке (кстати, её «Узи» с почти полным магазином лежал поодаль, на лавке), а заползла туда, где ей никто не мешал, встала на колени и вспорола себе живот. Как подумаешь – содрогнёшься.

Она что, специально для этого с собой ножик таскала? Чтобы в один прекрасный миг вот так взять и красиво помереть?

Как-то сомнительно. Особенно если вспомнить то, что я читал про такие вот, с позволения сказать, ритуалы – японские женщины, из числа особо упёртых, вроде бы пыряли себя ритуальным ножиком в сердце или перерезали себе горло.

Хотя Аматерасу её знает. Дикие они какие-то на своих островах…

Опять же, а кто она вообще такая? К примеру, выглядела она совершенно не по-военному. Одета как какая-нибудь совершенно неуместная на военно-транспортном (пусть и замаскированном под гражданский борт) самолёте стюардесса. Но стрелять она при этом всё-таки умела, и весьма неплохо. Её что – включили в состав экипажа на тот случай, если вдруг их по дороге где-нибудь посадят и потребуют кого-нибудь из экипажа? По-любому очень сомнительно…

Тогда получается, что это некая шибко секретная мадам? А вот это чуть больше походило на правду, тогда и это нелепое харакири, хоть и с трудом, но всё-таки вписывалось в некую «систему» – дамочка настолько боялась попасть живой в руки «большевиков», что предпочла не отстреливаться, а как можно быстрее покончить с собой. А если это так, то кто она? Наверное, следовало пошарить в самолёте, поскольку был шанс найти какие-нибудь её документы или записи, которые могли оказаться, скажем, у неё в сумочке. Ведь, как всем известно, на женской одежде карманы – большая редкость.

Перестав смотреть в сторону трупа (признаюсь, от этого зрелища у меня всё-таки слегка помутилось в голове, а во рту стало горько), я пролез мимо неё, стараясь не запачкаться кровью.

В передних отсеках самолёта было сложено ещё четыре трупа. Трое в лётной форме, один – в темно-зелёном армейском комбезе. У двоих свежие повязки – стало быть, были ранены, а уж потом умерли.

Дойдя до пилотской кабины, я нашёл лежавший на одном из кресел дамский жакетик тёмно-синего цвета, кажется, принадлежавший покойной азиатке, но два его мелких боковых кармана были чисто декоративными и пустыми. Дальнейший поиск, произведённый мной, не выявил ни в пилотской кабине, ни в фюзеляже С-54 чего-то, хоть отдалённо похожего на дамскую сумочку.

Зато, судя по многочисленным дыркам в носовой части разбитого транспортника, мой «Дегтярь» во Франции их таки достал, но кто-то, способный держать штурвал, тогда на борту всё-таки уцелел, раз уж они смогли дотянуть сюда и сесть…

И при грубом подсчёте их тут оказалось куда меньше, чем я ожидал. Всё-таки Клавины ребята погибли не зря, практически ополовинив в ходе хаотичной перестрелки это заокеанское воинство…

А ещё внутри С-54, в самых разных местах, я нашёл десяток вполне исправных стволов – «Томсоны», М3, карабины М1 и масса снаряжённых магазинов к ним. При таком раскладе они могли бы сопротивляться если не до утра, то лишний час-другой точно.

Хотя, похоже, ныне покойные супостаты всё-таки сочли, что этот бывший английский аэродром – вовсе не форт Аламо…

Когда я наконец вылез из разбитого самолёта, Клава спросила:

– Ну и что там?

– Если хочешь посмотреть воочию на женское харакири или сеппуку – бога ради. Там как раз одна неуравновешенная девица сама себе живот разрезала…

– В самом деле? Очень любопытно!

– Ну иди проверь. Только смотри не испачкайся и не блевани…

Клаудия отважно всунулась в грузовую дверь С-54 и пару минут возилась там.

Потом послышался неразборчивый истерический вопль, топот армейских сапог по дюралю и вполне ожидаемое характерное «блю-э-э-э».

Ни с чем не сравнимый звук рвоты, короче говоря…

Спрашивается, а стоило ли ей туда вообще соваться? Я же честно предупредил…

Слава богу, Клава извергала из себя рвотные массы недолго – ели мы давно, и, по всему, почти всё должно было перевариться…

Под аккомпанемент этих блюющих звуков к костерку вышла знакомая фигура в таком же, как у нас, маскхалате. Это был ефрейтор Филатов с рацией на спине, отягощённый дополнительным весом наших противогазных сумок и запакованных ОЗК.

– Ну как там? – спросил я у него.

– Наши выехали, – доложил ефрейтор.

Раз так, времени оставалось мало. Как известно, советские танкисты пройдут везде. А раз так – через час-полтора они точно будут здесь. Соответственно, стоило допросить фигуранта немедленно, поскольку делать это при большом количестве свидетелей, а тем более представителей местного командования не стоило. А то, уловив в его словах нечто непривычное и заслуживающее внимания, они могли неправильно понять услышанное…

И точно так же совсем не стоило тащить его для допроса в какой-нибудь гарнизонный застенок, а то у того же местного командования, чего доброго, могли появиться свои виды на него. И что он при этом мог им наболтать (особенно при допросе с пристрастием) – одному богу ведомо…

– Стерегите радиста, ребятушки, а мы пока с нашим клиентом разберёмся, – сказал я Игнатову и Филатову и добавил: – Да, и по-быстрому осмотрите самолёт на предмет документов, карт, блокнотов и прочего…

– Сделаем, – ответил сержант Игнатов.

– Пошли, – сказал я Клаудии, которая в этот момент полоскала рот водой из фляги. Вид у неё при этом был довольно несчастный.

Я подошёл к объекту своего жгучего интереса и поднял его с коленок за грудки. После чего поволок чертова Кофоеда далеко в сторону от костерка, туда, где в темноте торчали фюзеляжи и обломанные крылья ещё минимум трёх «Ганнетов». Мне надо было, чтобы при допросе было не совсем темно, но при этом сержант с ефрейтором не смогли услышать, о чём мы говорим. Мало ли какой у них был приказ…

Клава пошла следом за нами.

Наконец я уронил клиента задницей на облезлый самолётный фюзеляж с выцветшей английской кокардой и какими-то буквенными кодами и перевёл дух. Потом я резким и неожиданным движением сдёрнул с его носа очки. Посмотрел сквозь них на свет недалёкого костра – похоже, они были с простыми стёклами. Кого обдурить хотел, дурилка картонный?

– Поговорим? – спросил я, включая фонарик. То же самое сделала и подошедшая Клаудия. Я передал ей очки пленного, которые она без вопросов убрала в карман маскхаллата.

В этот момент наш клиент внимательно посмотрел на неё и вдруг прямо-таки изменился в лице, словно что-то вспомнив.

– Bon sang! Ce nest pas possible!! – выдал он на чистом французском, но тут же, словно спохватившись, перешёл на русский.

– Не может быть!! Мадам Воланте?! – продолжал пленный с нескрываемым удивлением.

– Вы?! Здесь?! В советской военной форме и в такой «милой» компании?!

– Не имела чести быть представленной вам, – ответила Клава, тоже заметно удивившись, и уточнила: – Лично я до сего момента вашу физиономию видела только на фотоснимках и не скажу, что факт заочного знакомства с вами меня сильно радует. Впрочем, если вы меня действительно знаете, то откуда? И кого, интересно, вы ожидали встретить здесь? Джину Лоллобриджиду с Жаном Габеном?

Стало быть, прекрасно он всё видел и без всяких очков. Даже, я бы сказал, слишком…

Слушая этот их диалог, я лихорадочно пытался понять, кто из них двоих сейчас валяет Ваньку. Если дорогая Клава действительно встречалась с ним раньше, значит, она вполне могла взять немаленький аванс и с этой, уже несколько лет ховающейся по разным тёмным углам троицы, то есть работать и на наших, и на ваших. При таких предположениях рука сама тянулась к пистолетной кобуре…

Хотя, если бы она докладывала им обо всех наших шагах, Кофоед бы не подставился под карающий топор столь глупым образом. Он бы не только не полетел на этом чёртовом С-54, но и вообще не появился бы во Франции. Так что что-то тут явно не сходилось…

– Кто же не знает саму королеву контрабандистов Западного побережья? – выдал Кофоед фразочку, которая кое-что объяснила. По крайней мере мне.

Вот, значит, как называли в узких кругах мою милую деловую партнёршу. Н-да, чтобы удостоиться подобного титула, видимо, надо было очень постараться. А под «Западным побережьем» здесь, скорее всего, имелось в виду означенное побережье Африки. Ну-ну. И если Клава действительно «королева», почему она тогда не сидит где-нибудь у себя на уютной вилле и не «дёргает за ниточки», а вот так, лично, лазит с автоматом наперевес по всяким жопам мира? Что, решительно никому не доверяет? Делиться не хочет? Или тут некий личный интерес?

И одновременно в моей голове мелькнула страшная мысль – если её знают в лицо разные мутные типы, то с тем же успехом её портрет может быть хорошо знаком и советской контрразведке с КГБ в придачу.

А если здешняя советская контрразведка тоже знает её в лицо и майор Стрепетилов в Сен-Назере сразу же узнал мою спутницу, спрашивается – за кого он мог принять мужика, разъезжающего по Европе за компанию с ней? Сочли, что это какая-то хитрая операция «соседей» и я или мои мифические шефы круты настолько, что сумели завербовать саму «королеву контрабандистов»?

Или Стрепетилов тут же кинулся докладывать о нашем появлении, попутно проверяя и перепроверяя всё, что узнал о нас с ней, по своим каналам? В этом случае нам вполне могли светить не только небо в клетку, но и ящики с крышкой…

Нет, пока об этом не стоило думать, будем считать, что контрразведка Клаву не узнала и решительно ничего об этом не знает. То есть я всё-таки решил пока надеяться на лучшее…

– Да, я прямо-таки в шоке, – продолжал Кофоед. – Пару лет назад я видел вас издали на одном не слишком многолюдном приёме для своих в Рабате, и именно там знакомый объяснил мне, кто вы такая. И если бы я заранее знал, что за всеми последними моими неприятностями стоите именно вы – я бы точно не стал обращаться за помощью к Абдулахаду Гандуру в Агадире…

– Так это он обеспечил тебе проезд из Африки? – спросила Клава. В её голосе вдруг появился нешуточный интерес.

– Да. Теперь уже нет никакого смысла это отрицать. Признаю – тут я допустил серьёзный прокол…

– Это, дорогой товарищ, не прокол, это полный кобздец, – сказал я, снова выходя на первый план.

– И кто такой этот Гандур? – спросил я у Клавы.

– Один ну очень специфический торговец, или, как говорят на Востоке, купец, – охотно объяснила она. – Из тех, про кого никогда не знаешь заранее, что у него на уме. Иногда он партнёр, а иногда и конкурент. Но в списке моих явных врагов он никогда не числился. Если бы я раньше узнала, что в этом деле каким-то местом замешан Абдул, искать было бы куда проще, поскольку он, фигурально выражаясь, собирает мёд с тех же цветочков, что и я. Так или иначе, для меня это многое расставляет по своим местам…

– Теперь слушай сюда, – сказал я, нависая чёрной тенью над сидящим передо мной Кофоедом и светя фонариком ему прямо в глаза. – Где остальные двое?

– Какие двое? – захлопал он глазами, изображая непонимание.

– Ты дурака-то не включай. Раз сразу по-русски с нами заговорил, значит, хорошо знаешь, с кем имеешь дело, и понимаешь, что влип по самое не могу. А то, я так думаю, ты бы уже требовал для себя переводчика с консулом. Можно подумать, ты не знаешь, о каких таких двоих я говорю?

– Да ей-богу не знаю! – выдал клиент с подкупающе-фальшивой искренностью. Похоже, он ещё на что-то надеялся…

– Хоть передо мной-то чайником не прикидывайся. А то я буду сильно недоволен и вынужденно перейду к методам грубого физического воздействия…

На освещённом моим фонариком челе клиента появились признаки раздумий.

– Вы вообще кто такой? – неожиданно уточнил он и тут же предположил: – Наёмник? Один из горилл этой мадам?

– Холодно. А с чего ты так решил?

– Знающие люди говорили мне, что Клаудия Воланте сильно недолюбливает американцев, но при этом она ещё больше не любит мокрых дел и избегает любого сотрудничества с силовыми структурами каких бы то ни было государств, это известно многим, – пояснил Кофоед. – И именно поэтому меня так удивило ваше, мадам, появление здесь, – продолжал он. – Но, как видно, всё-таки верно говорят – всё течёт, всё меняется…

Вот даже как, очень интересненько…

– Ты будешь смеяться, но скорее наоборот, – ответил я ему.

– То есть? – клиент опять изобразил непонимание. Или действительно не понял.

– Считай, что это мы её наняли.

– В смысле «мы наняли»? Кто это «мы»?! А-а-а…!! – сказал он так, словно неожиданно проснулся и сразу же понял нечто важное. И тут же, без всякой паузы, спросил: – А откуда вы вообще знаете, что нас должно быть трое?

– Да уж знаю. Я даже ваши фамилии знаю, гражданин Хуго Кофоед…

А вот это было подобно удару кулаком в подбородок. Клиент резко дёрнулся и захлопал разом заслезившимися глазами. И, как мне показалось, на его грязном лице появились нервические красные пятна. Чувствовалось, что не ожидал он этого…

– Как вы меня назвали?! – спросил он несколько изменившимся голосом, выдававшим нешуточный испуг.

– Хуго Кофоед. Как именно тебя сейчас зовут, Панияд ты или там Кацнеленбоген по паспорту, я не знаю и знать не хочу, да это и неважно…

– То есть вы…

– Да, то есть я. Горячий привет тебе от Анны Гифт, дорогуша. Надеюсь, помнишь такую, приятную во всех отношениях женщину?

Испуг на лице клиента сменился смятением. По-моему, в этот момент он прямо-таки «поплыл». Надо было быстро дожимать его, и я уже всерьёз прикидывал, что мне с ним делать, если он неожиданно заткнётся и перестанет разговаривать, изображая картину про допрос коммунистов из старого школьного учебника, – отстреливать ему, по одному, пальцы на ногах или же, к примеру, побрить полотенцем? Почему-то ничего конструктивного из области пыток мне в голову не приходило (видимо, от отсутствия соответствующего практического опыта), поскольку «пятый угол» посреди свалки, увы, не устроишь…

– Если вы тот, о ком я думаю, – спросил Кофоед. – То каким образом вы здесь?

– А всё тем же. Техника, знаешь ли, не стоит на месте. Те, кто меня сюда послал, решили больше не устраивать вселенский шухер в стиле Эль-Харабы. Теперь мы работаем тоньше.

– Значит, резидентура? – уточнил Кофоед.

– Вроде того, – согласился я. Всё равно объяснять ему механизм сверхзагадочного явления, именуемого в узких кругах «Бродяга», в котором я сам до сих пор, честно говоря, ни хрена не понимал, было бессмысленно. Пусть думает, что я оперативник из очень далёкого, альтернативного будущего.

– Ну что, дорогой товарищ, – спросил я его. – Ты догадываешься, что я тебе могу предложить?

– В общих чертах. А всё-таки?

– Всё восхитительно просто. Отвечаешь на все наши вопросы – остаёшься в живых. Нет – немедленно отправляешься на тот свет. Это без вариантов. Так что – будем разговаривать или станем быковать?

– Хорошо, давайте поговорим. Хотя я и не представляю, чем могу быть вам полезен. Спрашивайте.

– Что такого ты предложил американцам, раз они устроили ради тебя весь этот весьма недешёвый театр с присылкой грубо работавшей под парагвайцев разведгруппы, твоим вывозом из Франции, фальшивым рейсовым самолётом и прочими танцами в ритме лезгинки?

– Если конкретно – кое-что из области технологии сверхпластичности металлов. Всем известно, что металлургия в Штатах сильно пострадала в ходе последней войны. Производство катастрофически упало. Часть мощностей уничтожено полностью, часть повреждена. Ну а я собирался предложить им некоторые технологические новации, вполне применимые, с минимальными переделками, для имеющегося здесь оборудования…

– Литьё танковых корпусов, башен и прочее того же типа? И они поверили тебе на слово?

– И это тоже. А поверили не на слово, американцы тоже не дураки. Для начала я сообщил им некие обрывки информации, по которым можно было проверить принципиальную правильность моих данных, но невозможно составить цельной картины…

– Тогда где твои записи и прочие материалы по данной тематике?

– Вы что, думаете, что я полный идиот? Никаких записей и прочего у меня, разумеется, не было и нет. Все необходимые сведения у меня в голове, – ответил клиент с явным раздражением и в то же время с достоинством.

– Наизусть, что ли, всё заучил? – уточнил я с некоторым удивлением.

– Естественно. Это единственная гарантия того, что меня оставят в живых. Кстати, эти сведения будут весьма полезны и русским…

Уже начал торговаться, сволочь. Увы, но это имело бы смысл, если бы я был из КГБ или хотя бы армейской контрразведки. Но я-то, так сказать, сам от себя. А вообще, конечно, круто, тут ничего не скажешь. Почти как в фильме «Книга Илая». Только там этот странный негр мог Библию оттарабанить наизусть, если его ночью разбудить, а наш знакомый, похоже, заучил назубок какой-то учебник по металлургии из будущего. Видимо, кто что охраняет, то и имеет. Ничего не изменилось. Опять же, если у них в будущем есть какая-нибудь соответствующая технология – он мог этих сведений себе в мозг напихать и не особо напрягаясь, а просто подключившись к какому-нибудь тамошнему «главному информаторию». Хотя никаких разъёмов под нечто вроде USB я на его черепе вроде бы не видел…

– А эта азиатка, что была с вами в самолёте, она вообще кто? – спросил я.

– А почему это вас интересует? – удивился Кофоед.

– Мы с тобой не в Одессе, чтобы отвечать вопросом на вопрос. Скажем так – на мой взгляд она несколько выламывается из состава экипажа везшего тебя самолёта, с какой стороны ни посмотри. И потом далеко не каждый день встречаешь женщину, которая вот так, запросто, делает себе сеппуку в откровенно антисанитарных условиях…

– Она что, в самом деле это сделала? – искренне удивился Кофоед и тут же ответил: – Это некая Джин Такаги. Может, из ЦРУ, а может, и из армейской разведки. Отец японец, изучал язык в США, там его и завербовали. Во время прошлой войны был сотрудником императорского МИДа, работал в Штатах и Южной Америке. Мать – американка…

– Откуда такие подробности?

– Сама рассказала.

– И что она делала в самолёте?

– Насколько я сумел понять, за мою отправку за океан отвечала лично она. Во всяком случае, и экипаж, и охранники безоговорочно подчинялись ей. А кроме того, она вроде бы обладает… то есть обладала, экстрасенсорными способностями…

– А это ещё зачем?

– Осведомлённость в некоторых вопросах, моя и моих товарищей по несчастью, у многих здесь вызывает лишние вопросы и кривотолки. Именно поэтому к нам уже много раз подсылали всяких шарлатанов, выдающих себя за экстрасенсов, ясновидящих, гипнотизёров и ещё бог знает кого. Но я не думал, что в такой серьёзной организации, как ЦРУ, подобных личностей берут в штат…

Вот кое-что и стало проясняться. Теперь было отчасти понятно, зачем эта пресловутая Джин Такаги вспорола себе живот. Действительно должна была много знать. И всё-таки, зачем были нужны такие сложности и картинные жесты? Ведь могла бы спокойно застрелиться…

Оставалось только сожалеть, что её не удалось взять живьём, хороший был бы подарочек для советских контрразведчиков…

– А какого хера вас из Франции занесло именно сюда? – поинтересовался я.

– По одному из возможных запасных вариантов у них предусматривалась вынужденная посадка именно здесь…

– Что, этих вариантов было много?

– Насколько я понял, не меньше пяти…

– Хорошо. А что ещё вы собирались предложить представителям одной из местных воюющих сторон в обмен на свои жизни и благополучие?

– Обо всём, чем мы располагаем, я не в курсе. У нас так и было задумано. Каждый имеет свою специализацию в виде набора знаний в определённой области. Вы должны понимать, что это повышает шансы, особенно в случае, если кто-то погибнет или будет арестован.

– Допустим. Я так понимаю, что вы должны иметь, в частности, сведения о ещё не разведанных месторождениях полезных ископаемых и всех предстоящих крупных стихийных бедствиях?

– Разумеется, но это не главное…

– Ладно, будем считать, что ты меня убедил. Так где остальные двое? Где твой кореш Роберт Норман и подружка Брит Савнер?

– Ей-богу не знаю.

– А если сделаю бо-бо? – спросил я, снова направляя луч фонарика ему прямо в глаза и напуская на свою физиономию побольше суровости.

– Вы должны понимать, что во время пребывания здесь мы принимали и принимаем все максимальные меры предосторожности, поскольку живём на нелегальном положении. С самого начала мы старались не находиться в одном месте дольше двух-трёх месяцев, а после той истории в Эль-Харабе, которую вы упомянули, мы стали перемещаться с места на место каждый месяц…

– Не держи меня за полное му-му. Допустим, что так оно и есть. Но ведь ты же не из Индии сюда приехал, не из Австралии, не из Новой Зеландии и не из Антарктиды?!

– Это вы правы. Не из Австралии. Что, и там нас уже искали?

– А вот это не твоё дело, дорогой товарищ металлург или кто ты там по специальности. А если не из Австралии, где сейчас остальные? Ведь должна же быть какая-то начальная точка у твоего опасного путешествия. Агадир ты уже упоминал. И не заставляй повторять, а то я начну нервничать и или нос тебе сломаю, или коленку прострелю…

– Если хотите – можете стрелять или ломать, но большого толку от этого не будет. Я же вам сказал – точно не знаю. У нас троих заведён такой порядок, что никто не знает заранее о местонахождении друг друга…

– А всё-таки?

– Могу сказать лишь то, что остальные двое сейчас должны быть где-то между Кейптауном, Солсбери, Дакаром и Найроби…

– Ни хрена себе, это же половина Африки?!

– Так именно для подобных случаев эта система и задумана. Точнее я вам всё равно не смогу сказать. Ещё раз повторяю – не знаю я, где они сейчас!!

– А как же вы тогда связываетесь между собой?

– В каждом конкретном случае по-разному.

– Хорошо. Допустим. Как именно ты давал знать о том, что благополучно отбыл во Францию и далее в Штаты?

– Я давал телеграммы своему человеку в Мекнесе. А он потом через каких-то своих людей давал объявления в соответствующем разделе дакарской газеты «Ле Солей».

– Какие именно объявления?

– О продаже крупных партий ткани. Когда я прибыл во Францию – было объявление о продаже партии хлопчатобумажной ткани, а когда мы отправились на встречу с этим самолётом – о продаже партии шёлка…

– А по прибытии в США ты тоже должен будешь сообщить об этом подобным же образом?

– Да. Только мы договорились, что телеграмму отправят сотрудники парагвайского консульства в Париже. После этого должно было появиться объявление о продаже очередной партии ткани…

– Небось джинсы индиго?

– Не угадали. Саржи.

– Полный текст телеграммы?

– «Доехал нормально. Вернусь через месяц. Жак».

– А если бы что-то пошло не так?

– «Доехал нормально. С возвращением немного задержусь. Жак».

– Записывай или запоминай, – сказал я Клаве. Она молча кивнула и сразу же достала то ли из кармана, то ли из подсумка блокнот. Писать в полутьме было ещё тем «удовольствием», хотя Клаудия и поставила на кусок самолётного дюраля рядом с собой включенный фонарик.

Затем Кофоед назвал мне адрес получателя телеграммы. Это был некто Ален Лакомб. Адрес: Мекнес, улица Сен-Луи, 6.

– Так, – уточнила Клаудия. – Значит, в Агадире – Абдулахад Гандур, а в Мекнесе Ален Лакомб. Ты уже упомянул Дакар – кто помогал тебе там?

– Могу назвать вам ещё только три имени. Это все мои оговоренные заранее контакты на текущий момент. В Дакаре – Эрик Мерлен, площадь Соуэто, 4, в Касабланке – Стефан Дюпре, авеню Дес Фар, 14 и ещё Жюльен Броссар в Абиджане, Гран-Бусональ, 9. Только я не могу вам гарантировать, что они постоянно проживают по названным мной адресам. Это народ, мягко говоря, специфический и не очень охотно идущий на контакт как с полицией, так и просто с малознакомыми людьми…

– Хорошо, – продолжил я допрос. – А как вы поддерживали связь в других случаях?

– По-разному. Я мог оставлять информацию у своих «контактов» в виде писем и записок или, в крайнем случае – звонить им. Как они её передавали дальше – не знаю. Это вы уже у них спрашивайте. Если, конечно, найдёте. Но прошу учесть тот факт, что я вам честно назвал все свои контакты. Не в счёт тут только Гандур. Он вообще-то не в курсе наших дел и работает за деньги…

Похоже, клиент опять набивал себе цену – занесите в протокол, что я не оказывал сопротивления… Только не будет никакого протокола. Сценарием он не предусматривался…

– Телефоны, по которым ты должен был с ними связываться?

– У меня в нагрудном кармане куртки блокнот. Там они все записаны. Все, кого я назвал, указаны под своими именами, но без фамилий…

Выходит, на свою вроде бы феноменальную память этот прошлонавт полагался далеко не всегда…

– Хорошо. Так, значит, про местоположение своих коллег ты ничего более добавить не хочешь? – уточнил я.

– Нет.

– Заднее слово?

– В каком смысле «заднее»?

– «Заднее» – в смысле «последнее».

– Да, по этому поводу мне больше нечего добавить…

– Отойдём-ка, – сказал я Клаве и добавил, обращаясь к Кофоеду: – А ты сиди тихо и не рыпайся. Дёрнешься – пристрелю…

Однако, похоже, с моей стороны это предупреждение было излишне. Клиент явно скис и бежать не собирался. Да и некуда тут было бегать, честно говоря…

– Тебе хватит полученной от него информации для поисков оставшихся двоих? – спросил я Клаудию, когда мы отошли на расстояние, с которого клиент не мог нас слышать.

– В принципе да, – ответила она. – Пара фамилий из названных мне смутно знакомы. В связи с разным обычным для тех мест криминалом, плюс подделка документов и контрабанда.

По крайней мере, теперь понятно, через кого они связывались с «транзитниками». Можно попробовать размотать их связи, пройдя по цепочке…

– Как считаешь, он нам больше не нужен?

– Да мне, в общем-то, нет, а что? Думаешь, если начнём его пытать, он скажет больше?

– А то, что мне не приказывали оставлять его в живых после первого допроса…

Клава при этих словах как-то странно посмотрела на меня..

А я неожиданно осознал, что теперь-то мне точно придётся его застрелить или зарезать. Причём, судя по всему, лично. И одновременно с этим я понимал, что убить безоружного пленного я, скорее всего, не смогу. Азарт и кураж недавнего боя схлынул, а в относительно спокойных условиях я, как и все прочие, склонен к рефлексии и следованию неким моральным принципам, которые некоторые граждане в нашем времени не без основания считают за комплексы…

– Присмотри за ним, – сказал я Клаве. – И заодно обыщи его карманы, вдруг у него там что-нибудь интересное, кроме блокнота, завалялось. А я сейчас…

С этими словами я повернулся и пошёл к костерку, где маячила рослая фигура дегустирующего трофейный кофе из трофейной же кружки сержанта Игнатова. Вот кто тут действительно не терял времени…

Ефрейтор Филатов чуть в стороне продолжал ковыряться с трофейной радиостанцией.

– А дрянь у них кофеёк, – констатировал сержант, когда я подошёл к нему вплотную, и спросил: – Ну что, допросили?

– Да, допросили. Только теперь у меня к тебе одна просьба есть.

– Какая?

– Можешь его ликвидировать? Только быстро и без шума, пока он не успел ни о чём догадаться?

– А сами-то вы чего? – усмехнулся сержант, явно не одобрявший подобных проявлений чистоплюйства с моей стороны.

– Чувствую, что не смогу. А если смогу, то точно сделаю нечисто. Как-то непривычно, я всё-таки контрразведчик, а не фронтовая разведка…

– А по вам так сразу и не скажешь, – сказал Игнатов с некоторым удивлением. – В ближнем бою вы очень даже ничего. Чувствуется, непростой вы, товарищ старший лейтенант. Да и партнёрша ваша того американца, что в секрете сидел, положила так, что дай бог каждому… Ладно, щас я…

С этими словами он явно вознамерился допить оставшийся в кружке кофе одним большим глотком.

И в этот момент там, где я только что оставил Клаву и клиента, совершенно неожиданно треснули два одиночных пистолетных выстрела. Лежавший на земле пленный американский радист лихорадочно задёргался и что-то забубнил по-английски. Видимо, опасаясь, что его сейчас тоже будут убивать.

Сержант поперхнулся, чуть не выронив кружку, и схватился за автомат. То же сделал и явно державший ушки на макушке ефрейтор Филатов.

– Спокойно, орлы, – сказал я им, рассмотрев в полутьме, что фигура Клавы стоит там же, где и стояла. – По-моему, чисто техническая проблема. Сейчас разберёмся…

С этими словами я метнулся обратно.

Клаву я застал в момент, когда она убирала свой ТТ обратно в кобуру. Я включил фонарик и осмотрелся. Наш клиент сидел у ее ног в прежней позе, только в нём что-то неуловимо изменилось. Теперь он был несомненно мёртв, и на его лбу, чуть повыше левой брови, темнели две аккуратные входные дырки.

Похоже, одна из пуль пробила его череп навылет – дюраль покорёженного фюзеляжа «Ганнета» за его головой был изрядно забрызган тёмным. Видимо, выходное отверстие было где-то там. На лице у гражданина Кофоеда осели тёмные частицы пороха – неизбежное следствие двух выстрелов в упор. А по спокойному выражению его мёртвого лица можно было понять, что момент собственного убийства клиент явно проморгал…

– На фига? – задал я Клаве явно дурацкий вопрос. При этом у меня тут же заметно отлегло от сердца, поскольку не пришлось делать этого самому.

– Ты же сам сказал, что он нам живым больше не нужен. А уж раз он меня узнал, не нужно, чтобы он растрепал кому попало, кто я такая и где он меня раньше встречал. Особенно русским…

– Ого. Вот это я понимаю. Получите и распишитесь, – сказал за нашей спиной неслышно подошедший Игнатов и добавил: – Чисто сработано. Я же сказал – не промах у вас напарница, товарищ старший лейтенант, ох не промах…

– Спасибо, – сказала на это Клава. – Из ваших уст это звучит прямо-таки комплиментом…

– Да всегда пожалуйста, – пожал плечами сержант и спросил меня: – Я вам больше не нужен?

– Нет.

Получив отбой, сержант удалился обратно к костерку, закинув за плечо автомат, который он до этого всё время держал на изготовку.

– Ты обыскала его карманы? – спросил я улыбающуюся (либо это было что-то нервное, либо похвала сержанта действительно польстила ей) Клаудию. – Что-нибудь нашла? Мы с тобой точно не поторопились?

– Кожаное портмоне с парой тысяч франков мелкими купюрами, – доложила Клава бодрым голосом. – Связка из трёх ключей, похоже, все от дверных замков. Записная книжка. В ней десятка три телефонов и чуть меньше имён, но никаких фамилий или адресов там действительно нет. Но все, кого он назвал, вроде бы указаны. Есть там и несколько женских имён. Ещё ручка с золотым пером и футляр для очков. Кстати, я посмотрела – они у него без диоптрий, с простыми стёклами. Зачем они ему вообще понадобились?

– Ясное дело – для конспирации. Но на всякий случай сохрани всё, что ты у него нашла. Вдруг да пригодится когда-нибудь. И ещё вот что – иди и поищи в их самолёте какое-нибудь топливо…

– Какое?

– Да любую жидкость, которая горит. По идее сойдёт даже спирт, хоть это и звучит кощунственно для русского человека. Ведь чем-то же они свой костёр разжигали…

Клава молча кивнула и потопала к разбитому С-54.

Она ушла, а я между тем прикинул, что делать дальше. Поскольку в моей памяти почти дословно всплыла инструкция, данная мне перед переброской сюда: «захватить, допросить с пристрастием, а затем ликвидировать трупы на месте, методом, максимально затрудняющим последующую идентификацию останков, – если нет возможности кремировать, то хотя бы сжечь»…

Я, стараясь не испачкаться, взял остывающий труп гражданина Кофоеда за шиворот (действительно обширное выходное отверстие темнело у него на затылке) и, не без труда протащив его на пару метров в сторону, утыркал вялое тело внутрь переломанного пополам в районе кабины оператора РЛС фюзеляжа «Ганнета», помогая себе при этой трамбовкой сапогами.

Когда я переводил дух в процессе трамбовки, в какой-то момент мне показалось, что я вижу в темноте неподалёку от себя два зеленоватых кошачьих глаза. Присмотревшись более внимательно, я никаких кошек не обнаружил и счёл, что это у меня видения на почве нервной работы и переутомления.

Закончив, я прикинул, что, если даже Клава не найдёт горючего, я могу соблюсти инструкцию, просто засунув туда ручную гранату. Как говорится, тоже вариант…

Однако граната всё-таки не понадобилась, поскольку буквально через пару минут я увидел идущую ко мне от самолёта Клаудию с небольшой металлической канистрой в руках.

– Они вот этим костёр разжигали, – пояснила она, подойдя.

Я отвинтил пробку канистры, понюхал. Вроде бы воняло авиационным бензином.

– Принеси огоньку, – попросил я Клаву.

Вслед за этим я оторвал длинный лоскут от подкладки куртки Кофоеда. Потом слегка полил покойника из канистры, особенно тщательно орошая череп. Намочил оторванный лоскут, завинтил пробку и вытер руки о штанины маскхалата.

Появилась Клава, держа в руках явно одолженный у разведчиков коробок спичек с изображением какой-то стройки социализма на этикетке.

– Поджигай, – скомандовал я. Моя партнёрша чиркнула спичкой. Лоскут в моих руках вспыхнул, и я кинул его внутрь фюзеляжа «Ганнета».

Весело загудевшее на не особо сильном ветру пламя охватило труп.

– Вы это зачем? – спросил подошедший к нам явно из любопытства сержант. Хотя не из любопытства – за спичками он подошёл. Клава молча вернула ему коробок.

– Был такой приказ – не оставлять его в живых, – пояснил я для непонятливых. – И при этом исключить возможность последующего опознания трупа…

– Ну-ну, – сказал сержант. – Впервые про такое слышу, хотя это, конечно, ваше дело. Только он же теперь так вонять будет…

– А ты вообще забудь, что это видел, а не то что нюхал, – посоветовал я сержанту. – Особенно когда рапорт о сегодняшнем поиске будешь писать…

Сержант понимающе кивнул.

– Эй! Кажись наши едут! – крикнул нам от костерка Филатов.

Это я уже и сам вполне слышал. Ночь переставала быть томной.

Где-то не менее чем километрах в трёх слышались тяжёлый металлический лязг гусениц и рёв моторов, медленно двигающийся в нашу сторону.

– Слушай, – спросил я у Клаудии. – Пока не забыл. А что вообще случилось в августе 1958-го в Эль-Харабе под Танжером?

– Так ты же сам только что покойнику про этот эпизод напоминал?! – искренне удивилась Клава.

– Напоминать-то напоминал. Но моя информация об этом обрывочна, поскольку восточнее Эльбы этот эпизод, как легко догадаться, практически никак не комментировали. И я не знаю, что по этому поводу писали, к примеру, во французских газетах…

– Официально считается, что тогда американцы пытались тайно ввезти на юг Европы через Танжер один или несколько компактных ядерных зарядов, предположительно для диверсий на военных и промышленных объектах русских и их союзников по Восточному блоку. Но утром 19 мая 1958 года в Эль-Харабе неожиданно начался бой, а потом произошёл атомный взрыв мощностью не менее чем в двадцать килотонн в тротиловом эквиваленте. Погибло более полутора тысяч человек, в пять раз больше пострадало в той или иной мере, а сам городишко, где это произошло, перестал существовать. Судя по фото, которые печатали в наших газетах, от Эль-Харабы осталось лишь поле из оплавленного шлака площадью в несколько километров. Ещё тогда писали, что то ли кто-то попытался отбить заряды у американцев, то ли у тех, кто их охранял, что-то случилось и они перестреляли друг друга. Даже были какие-то подозрения на тему того, что ядерные заряды пытались захватить люди маршала Тито. Скандал в прессе был громкий. И хотя и американцы, и русские свою причастность к этому инциденту категорически отрицали, очередной раунд переговоров в Сан-Паулу был досрочно прерван именно из-за этого…

– Понятно, – сказал я.

Всё-таки удобно иногда, исключительно для пользы дела, прикинуться попкой-дураком…

Впрочем, похоже, что тогда моим работодателям удалось замести следы относительно чисто, хотя и получилось это довольно громко. Ну и югославский след в этой тёмной истории выглядел более чем непонятно…

Между тем лязг гусениц и шум двигателей приближались. Потом в темноте стали видны и тусклые фары. Впереди колыхались явно в такт движению две одиночных, а за ними – парные. То есть к нам ехало явно больше двух танков.

И наконец, к костерку выползли и разошлись по фронту, давя самолётные обломки, два изрядно припылённых Т-34-85. На броне танков сидел, ухватившись за поручни, десант автоматчиков в ОЗК и противогазах.

За танками двигались два здоровых гусеничных арттягача АТ-С с длинными, угловатыми кабинами, снабжёнными двумя рядами дверей и с похожими скорее на трактор, а не на танк, гусеницами и ходовой частью. По-моему, тягачи шли сюда порожняком.

Подъехав, танки и тягачи разом заглушили двигатели. Густой аромат солярки прочно забил все прочие окружающие запахи, включая и дух палёной человечины.

Автоматчики в противохимических костюмах спрыгнули и сползли с брони, тут же построившись в две недлинные шеренги.

Хлопнула дверца, и из переднего тягача не торопясь выбрались два офицера. Эти были без ОЗК и резиновых намордников. Один в фуражке и маскхалате, а второй – в обычной полевой форме. Присмотревшись, я понял, что в маскхалате щеголял уже знакомый мне старший лейтенант Павлов, главный здешний разведчик.

– Что это за цирк дедушки Дурова? – спросил я его. – Здесь ведь вроде совсем не фонит и отравляющими газами тоже не воняет!

– Командование решило провести соответствующие учения!

– И кому это, интересно знать, пришла в голову столь «гениальная» идея в стиле «пусть слоники побегают»?

Произнося это, я чуть было не сказал «какой сволочи», но вовремя сдержался.

– Естественно начхиму. У него свой план боевой подготовки…

– У вас и такой есть? Что тут сказать – почтенное занятие и, главное, своевременное!

– Я начхим, – сказал обиженно и в то же время с достоинством второй офицер, который был ниже ростом и, судя по голосу, гораздо моложе Павлова, после чего представился: – Лейтенант Цебриков!

– Очень приятно! – сказал я на это, собираясь представиться в ответ.

Однако начхим уже не слушал меня. Он прошёлся перед строем покачивавших противогазными хоботами, тяжело дышащих автоматчиков и, почти по-уставному повернувшись налево, скомандовал: – Отбой химической тревоги!

Изрядно пропотевшие во время этого упражнения бойцы с огромным облегчением начали разоблачаться, постепенно вылезая из своей противохимической сбруи. Некоторые чихали и кашляли. Слышались приглушённые матюги.

Мимо нас протопали четверо вылезших из кабин тягачей бойцов в маскхалатах, которые направились прямиком к Игнатову и Филатову. На них, так же как и на водителях обоих АТ-С, никаких противогазов не было.

Далее открылись люки «тридцатьчетвёрок» и наружу потянулись танкисты в чёрных комбезах и ребристых шлемах. Буквально в двух метрах от меня из переднего люка ближнего танка высунулся по пояс мехвод, который немедленно закурил. Из-за его спины в глубине танка хорошо поставленный мужской голос с выражением декламировал:

По-моему, товарищи танкисты от не фиг делать слушали радио. Хорошо хоть не «Пионерскую зорьку», а не самые известные патриотические стихи Алексея Суркова, того самого, который, было дело, «Землянку» написал…

– Блин нах! Не разбредаться и ничего не трогать! – скомандовал Павлов предельно строгим тоном и спросил у меня: – Ну, как тут у вас?

– Они сопротивлялись, но радиста и рацию мы взяли. У нас потерь нет. Сержант вам про всё подробнее доложит.

– А ваш?

– Взяли, допросили и тут же вывели в расход. Такой у меня был приказ. Да, товарищ старший лейтенант, есть просьба, которую вы можете считать исходящей непосредственно от моего руководства, – очень желательно, чтобы информация о наличии на борту интересовавшего нас человека в ваших документах была вообще не зафиксирована…

– А как, в этом случае, быть с показаниями того же радиста? – задал старлей вполне резонный вопрос. – Он же по-любому расскажет, зачем именно они летали во Францию.

– С этим не будет никаких проблем. Просто напишите, что тот, кого они забирали, был убит в перестрелке или даже раньше, ещё на борту самолёта, а тело обгорело до неузнаваемости. Тогда всё будет в полном ажуре…

– Это он, что ли, вон там, в стороне, догорает? – спросил Павлов, кивнув туда, где в переломанном фюзеляже «Ганнета» ещё слегка тлел импровизированный погребальный костёр.

– Ага.

– Ну суровы вы, однако…

– Уж какие есть.

Похоже, дальновидный Павлов собирался вывезти с места вынужденной посадки буквально всё и именно для этого пригнал два АТ-С. Правда, как я узнал позднее, одного рейса им не хватило и тягачи гоняли туда и обратно несколько раз.

Ну а мы с Клавой отправились обратно в гарнизон с первым тягачом, ещё до рассвета, поскольку дальнейшее было уже не нашего ума делом.

Тем более что, как я узнал чуть позже, намечавшаяся радиоигра была всё-таки проведена местным командованием.

Пленный радист доложил своим о том, что всё нормально и «потерпевшие бедствие» всё так же ждут спасательную команду.

Потом, примерно в 9.20, у побережья залива Лайм неожиданно всплыла «большая неопознанная подлодка», приближение которой не засекли береговые посты и патрульные корабли с самолётами советского ВМФ. Зная тогдашний уровень развития противолодочной обороны, в это легко…

В 10.00 с палубы подлодки стартовали один за другим три двухместных автожира (в официальных отчётах их назвали «вертолёты сверхмалого размера») с пилотами. Я потом в местном гарнизоне бегло осмотрел одну из этих машин – примитивный аппарат в духе самодельщиков от «малой авиации» – движок типа мотоциклетного, предельно упрощенное управление с минимальным набором приборов и два сиденья вроде мотоциклетных на лёгкой раме, прикрытые лёгким обтекателем. Один, малый, винт за спиной у пассажира, второй, основной, сверху. Рули и лопасти основного винта складные, после чего этот автожир вполне помещался в ящик размером с платяной шкаф средних размеров, что, видимо, было удобно для перевозки на той же подводной лодке. Во времена моего детства такие, с позволения сказать, вертолётики часто рисовали в журнале «Техника – молодёжи», а применять подобные хреновины в разведывательно-диверсионных и наблюдательных целях пытались ещё немцы в конце Второй мировой.

Интересен был другой момент – автожиры могли вывезти за раз только трёх человек. Надо полагать, они собирались забирать прежде всего покойных якудзу в юбке, Кофоеда и сопровождавшего последнего агента, которого я запомнил как «мужика в костюме».

А как, спрашивается, эти «демократы и гуманисты» собирались поступить с остальными, особенно в условиях, при которых повторный вылет не факт, что состоялся бы? Тупо кинули бы оставшихся на ржавый гвоздь? Хотя чего тут удивляться – это у нас «десант своих не бросает», а у англо-американцев в 1939–1945 гг. было достаточно операций, после которых диверсанты просто сдавались в плен, за неимением иной альтернативы. И ничего, стыд никому глаза не ел…

Ну а сразу после старта автожиров у американцев всё пошло наперекосяк.

Всплывшую лодку обнаружили с берега (я так понял, что береговые наблюдатели просто терпеливо ждали, пока автожиры будут собраны и стартуют), и из Дорчестера немедленно прилетела дежурная пара Миг-21Ф-13, которые обстреляли подлодку НАРами и из пушек (по-видимому, сумев наделать дырок в её лёгком корпусе), после чего к месту её всплытия подтянулась пара противолодочных Бе-6.

Лодке пришлось экстренно погрузиться, а с Бе-6 на неё сбросили несколько глубинных бомб и гидроакустические буи. Никаких объективных данных, свидетельствующих о потоплении лодки, в отчётах не было, скорее всего она ушла, хотя, возможно, и не без повреждений.

А вот отозвать или принять обратно автожиры на подлодке в такой суматохе уже не смогли. Поэтому все три автожира прибыли в условленную точку, где их уже ждал Павлов со своими людьми. Два автожира удалось захватить, пленив их пилотов. Третий летун стал отстреливаться и попытался улететь, но был сбит огнём стрелкового оружия и погиб.

На этом операция, которую местные армейцы сочли вполне успешной для себя, в общем завершилась.

Разумеется, оба захваченных пилота категорически отрицали своё американское происхождение (ещё бы – столь явное нарушение перемирия, хотя здесь подобные эпизоды, похоже, давно были в порядке вещей), хотя их шлемы, непромокаемые комбезы, пистолеты-пулемёты М3 с глушителями и другое специфическое оборудование и снаряжение были производства США. И, видимо, позднее соответствующие специалисты в соответствующем месте всё-таки разговорили их…

Предварительные отчёты о проведённой операции мне показали, и там действительно было чёрным по белому сказано, что агента, которого забирал фальшивый С-54, захватить живьём не удалось. Причём указывалось, что его застрелили, а потом и сожгли его тело сами же американцы, чтобы он не достался противнику живым. Последнее утверждение выглядело вполне правдоподобно.

Также я мельком увидел и представления к правительственным наградам на всех участников операции, кроме, разумеется, нас с Клавой. На Павлова, Игнатова и Филатова майор Дорофеев оформил представления к орденам Красной Звезды, а на всех прочих «принимавших участие» – к медалям «За Отвагу» и «За боевые заслуги».

Утвердили эти представления наверху или нет – не знаю, проверить всё равно не было ни желания, ни возможности.

Не исключаю, что вполне могли не только утвердить, но даже и наградить самого майора Дорофеева орденом Ленина или «Боевым Красным Знаменем». Тем не менее порадовал сам факт того, что официально, по документам, нас с Клавой там в момент операции как бы и не было совсем.

Мы улетели через сутки с небольшим после окончания всей этой истории с подвернувшейся оказией – на зелёном Ли-2 с красными звёздами и жёлтым номером «08», возившем в здешние советские гарнизоны почту и ещё много чего из числа срочных грузов (в Дорчестер самолёт доставил, к примеру, столь долгожданное свежее кино).

Этот почтовый борт прибыл сильно раньше графика, поскольку вышестоящее командование затребовало документы по проведённой операции, и специально за ними на этом Ли-2 прибыл очень серьёзный и деловитый офицер связи в звании капитана. Потом этот усатый капитан возвращался на континент вместе с нами (тем же бортом) и всю дорогу предельно подозрительно косился на нас и в особенности на мою спутницу.

Во Франции мы приземлились на небольшом советском военном аэродроме в районе Кале и без проблем покинули его, быстро миновав зачехлённые Миги и привычный шлагбаум со скучающим у караульной будки часовым в стальной каске.

Добравшись в городе до первого же телефона-автомата, Клава позвонила своим, и буквально через полтора часа её люди приехали за нами.

А уже утром того же дня мы были в знакомом поместье в окрестностях Ле-Мана, где, как оказалось, всё ещё справляли продолжительные поминки по погибшим накануне Клавиным бодигардам. Я даже не думал, что у французов тоже принято нажираться до такого состояния…

Однако долго отдыхать Клаудия явно не собиралась. Похоже, моя напарница взяла след, и теперь её подталкивал ещё и нешуточный охотничий азарт.

Безумная гонка продолжалась, и теперь наш путь лежал на юг.