Наше время. Очень поздний вечер 23 февраля 20… года. Через семь-восемь часов после отбытия. Парк Победы в г. Краснобельске. Урал. Россия.
Реальность сгущалась вокруг меня очень медленно. Наконец я ощутил холод и очнулся, стоя по колено в снегу, провалившись в наст и упираясь лбом в кривую берёзу на склоне, левее лыжного спуска. Прикинув кое-что в уме, я понял, что обратно меня выкинуло метрах в трёхстах от места отбытия. Неплохая получилась точность, надо признать.
Я повернулся и осмотрелся. Кругом были знакомые лиственницы и прочие берёзы-осины, а в чёрном зимнем небе за рекой висела на фоне звёзд и огоньков пригородных посёлков почти полная, бледно-желтоватая луна.
Ну что, считай, дома. С прибытием. Ночь, темно, Россия, бежать некуда…
Мои настроенные по дакарско-конакрийскому времени наручные часы в данный момент показывали цену на дрова, но, судя по некоторым внешним признакам, было что-то в районе 22.00–23.00 местного – в ресторане «Бугель» с другой стороны лыжного спуска уже горело половинное освещение, но заведение ещё не закрылось – где-то в глубине ресторации шалый голос молодой Вики Цыгановой пел что-то там про поиски чьей-то любви и северный ветер. Здравствуй, Россия, ты помнишь меня?
Вполне себе в тему, хотя где-то всё-таки пошловато…
Такая вот со мной приключилась история, ребята. Заранее знаю, что вы скажете – надо, чтобы «герою хотелось сопереживать», экшена маловато, да и что это автор всё время о себе да о себе? На последнее отвечу словами Александра Трифоновича Твардовского – а автор что, не человек? А по поводу остального спрошу – у таких, как вы, «есть желание сопереживать», к примеру, Роде Раскольникову? Что – не знаете, кто это такой? И правильно, ведь «Преступление и наказание» – книжка, мягко говоря, толстая, «многобукфф», не каждый нынешний среднестатистический недотыкомка подобное одолеет, даже если очень захочет. Тем более что у «кого надо» есть мнение о том, что «Достоевского в школе читать рано».
Нет, я понимаю, что сейчас наступили радостные и фантастические времена, когда фактически каждой «обезьяне» (часто помимо её желания) выдали по «пишущей машинке» в виде различных «умных» электронных устройств – сбылась мечта идиотов.
Вот только пока что ни одна из миллиардов жмущих на кнопки «обезьян», вопреки теории вероятности, не натюкала случайным образом не то что «Войну и мир», но даже «Каштанку» или «Му-му», хотя ещё в 1960-е подобный вариант вовсе не считался невероятным, по крайней мере, с чисто статистической точки зрения.
И более того, все эти «обезьяны» глупеют день ото дня, поскольку даже эсэмэски пишут с ошибками, одновременно постепенно утрачивая умение писать от руки и теряя наследственные навыки по части мелкой моторики – ещё немного, и человечество разучится держать не только шариковую ручку, но и ложку за обедом. Этак со временем человечество и говорить разучится. А потом жогнет какой-нибудь финальный электромагнитный импульс – и с чем останется не умеющая писать и говорить «цивилизация», у которой буквально всё исключительно «в электронном виде»? Лично я очень надеюсь не дожить до этого гадостного момента…
Но это всё лирика. Зато благодаря наличию этих самых «пишущих машинок» каждый недоросль с бескрайних помоек мировой паутины сейчас точно знает, как именно и какие именно надо сочинять истории. Сами ничего не пишем, но других, что характерно, учим? Но если подобные жертвы болванской системы образования затем оставляют в сети комментарии типа «я книгу с такой картинкой на обложке вааще читать не буду», то возникает законный вопрос – а зачем они вообще вспоминают скверно вызубренный алфавит и на кой ляд иногда листают хоть какие-то книги?
На эту тему можно ругаться довольно долго, но скажу как есть – что вышло, то вышло. Записал то, что сам видел, а жизнь – она вообще довольно однообразна и мало похожа на сериалы, особенно по части экшена. А если не нравится – расскажите лучше, вы же точно знаете, как…
В общем, в виде «сухого остатка» в этот раз я получил трофеи в виде трёх экзотических автоматов, парочки не менее редких пистолетов, винтажного бронежилета, а также небольшого количества золотых монет и боеприпасов к перечисленному оружию.
Оставалось дотащить трофеи до дома, да так, чтобы не попасться на глаза кому не надо и не околеть от мороза – в Западной Африке в считающийся холодным временем года сезон дождей температура всё равно не опускается ниже +20, а на Урале конец февраля – это уже –20. И на сей раз я был одет однозначно не по сезону – ведь мог же я, в конце концов, знать, что мой возврат будет столь неожиданным: от подлой пули в спину, выпущенной «деловыми партнёрами».
Понимая, что светить эти приобретения не стоит, я быстро скинул с себя всё милитарное железо и бронежилет. Потом, всё больше замерзая в своих тропических шмотках и приплясывая в глубоком снегу посреди февральской холодрыги, я, как мог, завернул все три моих автомата в бронежилет. Получился довольно неряшливый тюк, главным достоинством которого было то, что теперь автоматы не бросались в глаза, благо все эти стволы были недлинными.
После этого, понимая, что уже начерпал полные ботинки снега, я полез по склону вверх, вышел на тропу, а потом выбрался на расчищенную бульдозером узкую дорогу, по которой устремился влево и вверх, к музею.
На моё счастье, в это время вблизи никто не гулял, а притаившийся в тени постамента с танком Т-54 полицейский пост в глубине парка уже не функционировал, демонстрируя редким забредшим в парк горожанам свои тёмные окна.
А вот в музее, похоже, всё ещё пили. За стеклянной стеной горел свет, а у боковой двери музейной подсобки, во время коллективных мероприятий обычно служившей реконструкторской братии раздевалкой, торчали три довольно легко одетые, кривые от мороза и влитого внутрь суррогатного алкоголя, слегка знакомые мне личности.
Звали их Шпуликов, Гмыриков и Булдый, и это была троица агрессивных неучей, ни с того ни с сего обративших своё внимание на российскую гражданскую войну, но разбиравшихся в истории этой войны не больше, чем среднестатистическая пенсионерка в разведении собак охотничьих пород.
Что характерно, они упорно изображали из себя «Марковский офицерский полк Добровольческой Армии», то есть то, чего у нас на известном в основном по адмиралу Колчаку, легендарному утопленнику начдиву Чапаеву да мятежным чехословакам Урале в те грозные годы отродясь не было. При этом Шпуликов был знаменит в узких кругах брошенной однажды изящной фразой, некогда вызвавшей приступ гомерического хохота у тех, кто её услышал:
– Мы в чёрной форме не воюем!
На мероприятих по В.О.В. эта троица неизменно изображала фашистов, попутно доставая коллег непотребными разговорами. Особенно тот же Шпуликов, который даже в невинных разговорах о ляпах с обмундированием в отечественных фильмах, за неимением иных аргументов, обычно срывался на истерический крик, чем неизменно вызывал у окружающих желание немедленно дать ему по башке, чтобы заткнулся…
– Всем здрасьте! – сказал я, подойдя вплотную к длинному и тощему, чем-то похожему на мультяшного Кощея Бессмертного Шпуликову, который в этот момент курил новомодную электронную сигарету, извергавшую химический дым с противным земляничным ароматом. Его «коллеги-марковцы» стояли, молча нюхая канцерогены, выдыхаемые своим идейным вождём.
– В-виделись, – ответил Шпуликов заплетающимся языком. По-моему, от курения этой дряни он только лишний раз окосел.
Гмыриков и Булдый даже не посмотрели в мою сторону.
Хотя да, тут я, надо признать, дал маху. Забыл, что это для меня с момента нашей последней, утренней встречи прошло несколько месяцев, а для них-то – всего несколько часов.
Не тратя время на дальнейшие разговоры с этой троицей и чувствуя, что сейчас превращусь в ледышку, я влетел в тёплое помещение подсобки.
Атмосфера там была более чем тёплая – перегаром, бздюхами и сырыми онучами, как обычно, смердело так, что хоть топор вешай.
Хотя основное веселье уже сдулось и выдохлось и наиболее активная часть реконструкторской братии уже разошлась и разъехалась по домам (всё-таки завтра предстоял рабочий день – главный минус одиночных выходных, вроде 23 февраля), а те немногие, кто всё ещё обалдело сидел за остатками простоватого банкета (в виде пустых бутылок, обглоданных куриных костей из ближайшей гриль-забегаловки и последних, уже сухих корочек оставшегося хлеба), с пьяной откровенностью обсуждали обычные для таких случаев темы – еврей ли нынешний президент РФ (самого президента они при этом вполне уважительно именовали «Сталин лайт» или «Сталин с ментолом») и на сколько частей разделят Россию после того, как начальство нас в очередной раз сольёт и кинет, и кого именно назначат гауляйтерами этих частей? Хохлов, поляков или литовцев?
Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но мне всегда было любопытно, почему все эти «профессиональные патриоты» (через одного отставные менты, вояки или функционеры из всяких там подростковых клубов) столь хронически не верят в будущее (любое!) своей страны и, так же, как лет тридцать назад, считают, что их обдерут, поимеют, завоюют и пустят голышом под северное сияние?
Оно, конечно, в мире ничего не меняется. Упитанно-мордастые солдаты в глубоких касках и на угловатых танках, которые считают, что их заокеанский фатерлянд превыше всего, и с тупым упорством стремятся подмять под себя и поставить раком всех, кто думает хоть немного иначе, конечно, впечатляют. Только всё это уже было, не раз и не два. И к тому же они явно упустили момент. Сейчас на дворе не 1999-й, и без ядерного оружия уже не получится…
А раз так, их танки сожгут, солдат закопают, а финал, что характерно, опять будет стандартный – какой-нибудь наш, простой как сатиновые трусы соотечественник напишет что-нибудь вроде банального «здесь был Вася» на руинах какого-нибудь серьёзного здания в центре очередной вражеской столицы.
Конечно, если всё начнётся всерьёз, кнопки нажмут, и в дело вступит всё то железо, что сейчас торчит в полях, морях и ракетных шахтах или висит на орбите, доживут до финального акта этой пьесы, мягко говоря, далеко не все, и там и здесь. Но ведь от уменьшения количества победителей результат не меняется. И жалость – это не то чувство, которого сейчас заслуживают наши «потенциальные противники»…
В общем, выпить мне, как обычно, не предложили, да и нечего уже было пить, честно говоря. На меня вообще не обратили никакого внимания, словно я никуда и не уходил.
Поэтому я прошёл в уголок, скинул весь свой завёрнутый в бронежилет арсенал и сумку с пистолетами и золотишком в очень дальновидно оставленную здесь сумку. После чего снял с вешалки и начал натягивать пропахший чужим весельем чёрный пуховик, в очередной раз глядя на висящую на стенке рядом с вешалкой бумажную табличку: «Товарищи! Просьба в кабинете ничего не трогать!!! Здесь всё чужое!» Такие надписи подчинённые (в основе своей выходцы из каких-то особо дальних шкабырских аулов) местного директора, почтенного господина Мудяева, не так давно зачем-то поразвесили практически во всех помещениях музея, но что именно они пытались сказать этим странным текстом, было совершенно непонятно. А спросить об этом прямо народ как-то стеснялся.
Когда я оделся и вышел из музея в сторону дома, унося в сумке ещё хранившее тепло выпущенных в совершенно другом времени пуль оружие, на электронных часах над входом в музей было 23.57.
Намёки Блондинки давали мне надежду на то, что это всё-таки ещё не последняя моя драка в тёмных закоулках времени. А значит, всё не так уж и плохо на сегодняшний день, как пелось в той старой песне.
Конец второй книгиВладислав Морозов