Снова гипермен.

Уухенцы сказали, что Искроног куда-то подевался. Больше было похоже на то, что они его продали. И вообще пора было линять из Уухена. Местный диалект отличался примитивностью, под стать контингенту. Познания бывшего монаха в латыни простирались не очень далеко. Ганс несколько вечером записывал, как сумасшедший, и вот уже записывать стало нечего. Информация иссякла.

К тому же уухенцы снова стали смотреть на него, как на врага. Потому, наверное, что уухенки все как одна смотрели ласково и впервые в истории сложили народную песню, в русском переводе известную под названием "Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява".

Да, пора было покидать Уухен, но жаль было прощаться с VIII веком, ведь этот город – пока единственное место на земле, где Мистериозус мог ухнуть так глубоко в толщу столетий. Когда он ехал на поиски следов города, максимум, на что он надеялся – повстречать призраков, а вовсе не живых носителей языков раннего Средневековья! И только благодаря случайно купленным драконьим зубам встреча чудом состоялась.

Вот бы остаться в том же веке, но попасть в какой-нибудь монастырь, а еще лучше – в Аахен, еще не испорченный многовековой ученостью, увидеть двор Карла Великого! Но как? Даже спросить некого. Ризенкрылья-мл. занята высиживанием яиц, Ризенкрылья-ст. – советами Ризенкрылье-мл. и воспитанием дракоши, которого она назвала Недозубчиком. Вон он порхает над лесом, малявчик. Кстати, у Ганса в кармане лежит его зуб, но кто знает, он же расщеплен, вдруг зависнешь с ним в расщелине между двумя эпохами…

Мистериозные размышления были прерваны варварскими криками. Этот атаман уухенцев решил, что для полной крутизны ему остро не хватает гансовым гиперборейских ботинок. А добычу атаману обычно было сподручней снимать с мертвых врагов.

Раздумывать было некогда. Даже некогда было проверить, с собой ли зубная щетка, расщепленный зуб и филологические записи (случайно все это таки было с собой в карманах куртки).

– Недозуб, ко мне! – заорал Ганс.

Дракончик подлетел к нему, на ходу раскидывая уухенских воинов, Ганс запрыгнул ему на спину, и они взмыли высоко в небо, не забыв напоследок опалить атаману волосы, бороду и спалить дотла всю одежду. А что не зарился на чужие ботинки!

Уухенцы эпически посылали ими вослед стрелы.

– Не достанут, кишка тонка, – презрительно сказал Недозуб и добавил кое-что на остготском, что совсем не порадовало бы обеих Ризенкрылий.

– Эх, недовоспитывали тебя, рановато удирать пришлось, – подумал Ганс. А вслух спросил. – Куда полетим?

– Хочу, но надо бы полететь в такое место, где на тебя не будут охотиться.

– Тогда монастыри тоже не подходят, монахов учат, что змеи и драконы – воплощение дьявола.

– И что, все верят?

– Есть один монастырь, где нормально относятся. Мы их, соответственно, тоже не обижаем.

– Где это?

– В горах.

– Полетели туда, ладно? Как он, кстати, называется?

– Серпентстырь, дорога к нему вокруг горы по серпантину, настоятель – отец Сервилий.

– Это скорее на тему оленей.

– Олени там только ручные, к сожалению, есть их запрещается. А так не скучно, святой Георгий в гости заглядывает.

– Что?!!

– На тренировочные бои с драконами, чисто по-дружески, чтобы быть в форме, если Сатана опять змеем вырядится. Ой, говорят, весело бывает! – и дракончик чуть не закувыркался в воздухе.

– Тише ты. Кто тебе про все это порассказал, Недозубик ты мой недовоспитанный?

– Бабушка Ризенкрылья. Держись крепче, включаю форсаж и реактивную тягу, а то долго лететь, надоест.

Что за этим последовало, лучше не уточнять.