Забота

Морозова Ирина Ирина

СТИХИ

ИРИНА

МОРОЗОВА

БУРЯ

Дай опомниться, передохну́ть, дай остановиться, оглянуться… Так отчаянно деревья гнутся, разве можно так деревья гнуть! Чудится смещение колец — как смещение времен в природе, невозможно при такой погоде отыскать начало и конец. В новом измерении живу — миг прошел, а может быть — эпоха. Так мне хорошо, что даже плохо… Неужели это наяву? Вижу солнца ясные черты сквозь завесу голубого дыма, а земля плывет неудержимо вон — из чаши вечной мерзлоты. После пусто будет и спокойно, можно будет очень долго жить. …Каплей солнца на иголке хвойной капля счастья в памяти дрожит.

* * *

Я за границей не бывала, Успеть узнать бы дивный наш Край, где бездонные провалы Озер и чудо речек малых — Ненарисованный пейзаж. Земля российская, родная Зовет и знает наперед: Лишь здесь люблю я и страдаю, Смиряю гордость и взлетаю, Когда душа моя поет. Поверьте мне: в лесах заволжских, Где и дорог-то путных нет, — Свои законы и таможни, И что ни встречный — то художник, Что ни прохожий — то поэт.

ЛЕТО В ЯКУТИИ

Здесь одуванчики еще не расцвели И стелется шиповник, как черника, А красота проснувшейся земли, Как и у нас в России, многолика. Прошла гроза, умытая трава Опять встает на тоненькие ноги, И выясняют степени родства Стрекозы — голубые недотроги. Звени, кукушка, сполохи надежд Твои колокола во мне разбудят. Быть может, здесь тот главный мой рубеж, Откуда жизнь совсем другою будет. И нет печали, если есть земля, Тоскующая по твоей заботе. Вы ездили в далекие края? Тогда, конечно, вы меня поймете.

ВЕТЕРАНАМ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ

Прошли года. И вы уже не те. Но руки помнят тяжесть автомата, а сердце — все победы и утраты, и смерть и подвиг — на одной черте. Война закончилась зеленым маем, и жизнь — как бесконечная весна. Но страшно вам, что мы не понимаем, какая миру этому цена. Пронизан город музыкой и светом, так чем же ваш обеспокоен взгляд? Ведь вы мечтали именно об этом на фронте, сорок лет тому назад. Глаза испытывают и тревожат, вы думаете под военный марш: «Такой — не выдержит, а этот — сможет, и этот парень — сразу видно — наш». …А лайнеры летят под небесами, так высоко, что даже звука нет, и площадь вся — взволнованное знамя, в котором главный — это красный цвет.

ВОЛОГДА

Колокольня собора Софийского, Серебристые купола… В прошлом веке отчаянно, истово Я бы здесь молиться могла. Я просила бы мужу радости От работы — не от вина, Детям — разума, саду — сладости, Счастья светлого всем сполна. …Триста пять ступенек отмерено. Что сюда меня завлекло? С колокольни гляжу растерянно — Небо тучами заросло. Можно тронуть рукою — низкое И холодное наверняка. Колокольня собора Софийского Задевает за облака. Кто возвысил ее до облака — Это промысел лишь его: Детям разум дать, сладость яблоку, Мир для времени моего.

* * *

Так было тепло в середине апреля, что птицы уже колыбельные пели, цвела медуница, курчавился хмель — такой был стремительный этот апрель. Шел дождик. и гром грохотал за кулисой, была я принцессой, была я актрисой, была со вселенной наедине, все главные роли доверили мне. Мои режиссеры в родительском пыле чего-то жалели, чему-то учили, как будто боялись — не хватит ума, как будто не знали, что справлюсь сама. Так было тепло, что черемухи веер не холод, а только прохладу навеял, прохладу, которая так хороша, когда полыхает любовью душа. А ты, о котором еще ни полслова, рассвета начало и света основа, среди неизбежных разлук и потерь, скажи мне, ты помнишь ли этот апрель?

* * *

Это наш медовый месяц. Губы сладкие с горчинкой. Лихорадка и озноб, Когда объятия ослабнут. В сердце тоненькое жало Сожаленья о грядущем И о вечности, которой Мы, конечно, недостойны. Что случилось в жизни прежней, Позабыто, как чужое. Сколько было дней прекрасных, О которых мы не знали… Обмани. Не дай увидеть, Что луна уже ущербна, Что узнать мы не успеем Всё о пчелах и о меде.

* * *

Перепутала природа впопыхах Дождевые-снеговые облака, Хлопья снега тихо тают на лету, Почки листьями стреляют в высоту. Почему они не. чувствуют беду, Заболеют, пожелтеют, пропадут! До салюта ли, когда не та пора, В сером небе перепутались ветра. Удивляюсь: после этой чехарды Замерзали, да не вымерзли сады. Запах радости, усиленный теплом, Разливается над письменным столом.

* * *

День устоялся, как вода в сосуде, Сухая гарь придавлена к земле. Час ужина. На улице безлюдье И даже птицы замерли в листве. Окраина, тебя я понимаю: Скоропостижно городскою став, Сопротивляешься, не забываешь Свой деревенский вековой устав. В ничьих полях (На будущее лето Здесь все застроят. Начали уже.) Цветет картошка нежно-белым цветом, Без дела жить — земле не по душе. На речке малой, что нетерпеливо Сквозь мусорную свалку ищет ход, Растет — не сохнет шелковая ива, А ночью даже иволга поет.

* * *

От восторга — до отчаянья качается душа. Я давно уже отчаялась разобраться не спеша в этой сложной ситуации с перепадом амплитуд (прочие ассоциации на память не идут). От восторга — до отчаянья, от счастья — до беды, до последнего прощания у первой у воды и от горечи, что выпита (хватило на двоих), — до прощения и лепета в объятиях твоих. Мне покоя не обещано, и ну его — покой. Я совсем земная женщина, и мой удел такой. Беспросветная и светлая жизнь тем и хороша, что от смерти — до бессмертия качается душа.

* * *

Голос слышала твой однажды — И ко всем остальным оглохла. Ты не думай, что это плохо, Ты подумай, как это важно. Только раз целовала губы И поверила в то мгновенье: Все иные прикосновенья Были неисправимо грубы. И опомниться не старалась, Повторяла в рассветный час я Непривычное слово «счастье», Как оно хорошо рифмовалось!

* * *

Я слушаю ветер опять в одиночку. Он ластится, требует и тревожит. Балконную дверь он хватает за ручку, А в дом не прорвется, не может, не может. Я слушаю ветер. Свеча на рассвете Нальется расплавленным парафином, Сиянье ее помешает заметить, Где прячутся тени в пустынной гостиной. Я слушаю молча, я думаю молча, Я думы привычные перебираю, А ветер за дверью стеклянной хлопочет И мечется, как за воротами рая. Свободней и слаще ему, молодому, Недавно отпущенному на волю, Стрелою стремиться подальше от дома, Устав напряженной дрожать тетивою. Ну, встану, открою — прорвется, продует, Придумает перемещенье предметов, Свечу до предсмертного жара раздует, Чтоб тени отслаивались от портретов. Чтоб я разглядела спокойные лица И, вспомнив о кровном родстве между нами, В объятиях ветра могла разрешиться Стихами — бессонного сердца слезами.

ЛУЧИННИК

Ах, лето, лето, что тебе не длиться, Зачем недолог век у красоты… Уж нечему цвести, и только листья Алеют, как цветы. Душа, заботы бренные отбросив, Мечтой о совершенстве смущена. И если есть классическая осень — То в Болдине она. В заветной роще — словно в тихом храме, Где речи громкие запрещены, Своими неумелыми стихами Не тронем тишины. Блеснет луны серебряный полтинник, Коснется листьев лезвием луча… Подруга спросит: почему — Лучинник? (Придется отвечать.) А я не знаю. Так и так прикину, Скажу, не обрывая мысли ход, Мол, брали здесь березу на лучину. (Надеюсь, что сойдет.) Уснут друзья, гурманы от искусства И дегустаторы изящных строк. Еще не скоро видеть научусь я Светлеющий восток. Я растворюсь в рассветной дымке синей. Нет места ни разладу, ни тоске. Почудится мне, будто бы лучина Трещит невдалеке. Пойду на звук. Нам от него тревожно — Создателям искусственных огней, Лучину и представить невозможно, Тем более нельзя уснуть при ней. Но это грач расправил оперенье, И желуди просыпались на пень, И солнце, светлое, как вдохновенье, Открыло новый день.

* * *

Мы стихи, как сувениры, дарим, За внимание благодаря… Шли поэты в гувернеры к государям. Шли поэты в камер-юнкеры к царям. Ну, а если — не по принужденью, Ну, а если в этом был резон: Заронить томленье и сомненье В царский, в неприкосновенный сон. Вдруг увидит нашими очами, В чем его немалая вина, Как земля отчизны холодна, Как страдает пьяными ночами. Службу эту не считают трудной (Честь оказана и пост высок), А поэт — от пули за секунды, От презрения — на волосок. …Мы, своей не понимая лиры И не веря собственным словам, Раздаем стихи — как сувениры, И они пылятся по шкафам.

* * *

Какие странные мне снятся сны: Как будто бы тебя не хоронили Или каким-то чудом оживили — Опять прекрасные глаза ясны. Какие страстные мне снятся сны: Я обнимаю ласковые плечи И говорю загадочные речи, Которые лишь нам с тобой ясны. Какие строгие мне снятся сны: Я знаю, эта встреча ненадолго, Что мне нельзя с тобой — законы долга По-прежнему единственно важны. Какие страшные мне снятся сны…

ГОРОЖАНЕ

Мы несемся на предельной скорости, На спидометре — не меньше ста, К черту горести, забыты хворости, За верстою новая верста. Убавляет скорый ветер времени Уж и без того короткий срок Мошкары беспомощного племени, Что ей надо около дорог? Сквозь очки и хриплый гул транзистора Еле видим, как живет земля, Яркая, по-праздничному чистая, Убранная в клены-тополя. Пролетаем мимо чудо-домиков, Не успев осмыслить на лету: Люди терпеливо, словно гномики, Создают-лелеют красоту. Почему же мы скользим по краю, Почему же мы стремимся прочь? Даже разглядеть не успеваем, А должны остаться и помочь.

СТАРАЯ ЯБЛОНЯ

Отработала. Неподвижен Тяжкий снег на суставах ветвей. От соседства изящных вишен Все изъяны стали видней. Бесконечных надежд порывы Исковеркали ладный ствол. Как недолго была счастливой, Не заметила — век прошел. В ореоле листочков слабых Восходило солнце в зенит. Удивительный запах яблок В сердцевине она хранит. Помнит каждого сладкую тяжесть И стремление к центру земли. Если слушать умеешь — расскажет, Как они беспокойно росли. Для себя — ничего не просила, Лишь у неба воды простой. Да она и сейчас красива Самой главною красотой.

* * *

Старались, возводили дом, детей добру учили. Тому, как мы теперь живем, где отыскать причины? Скопилась грязь. По всем углам неправедное эхо. Хлеб зачерствел, и дом — не храм, не помощь, а помеха. Навряд ли я понять смогу, откуда эта мода: куда хочу, туда бегу — важна одна свобода. Свобода — лгать? Свобода — спать, где мягче стелет кто-то, где словно с неба — благодать и не нужна работа?.. Зияет небо пустотой сквозь тоненькие ветки… Подумать страшно: нас с тобой могли послать в разведку.

* * *

На вязкой тропке молодой аллеи качаю сердце, как ребенка мать. Оно устало. Плача и жалея, оно не научилось отдыхать. Я спрашиваю: где же та криница с водою, утоляющей печаль? Каким богам прикажете молиться, когда мы отменили их… А жаль. Я встала б на колени, попросила простить меня за то, что жить хочу, за то, что но́шу вынести решила, которая уже не по плечу.

***

Приготовиться к бессоннице! Чай «со слониками», он Не ко времени припомнится, Будет поздно осужден. Вырастая из затылочной Непристроенной кости, Станет пышно и настырно Та бессонница цвести. Но промаявшись без толку И покинувши кровать, Не достанешь книгу с полки, А начнешь себя читать. Пересматривая строго Жизни прожитой тома, Ты раскаешься во многом В силу «заднего ума». Завтра, кстати, понедельник, Можно все начать с нуля. …Ветер мокрою метелью Облепляет тополя. Ни звезды, ни света нету, Лишь у ночи в кулаке Кто-то курит сигарету, Кто-то мается в тоске.

* * *

Иногда бывают дни: Представляешь — ты букашка, В одинаковых рубашках Все товарищи твои. Не ропща и не сердясь, По неровностям дороги, Многоруки, многоноги, Тащим груз и топчем грязь. Такова судьба твоя, Хороша ли — кто рассудит, Жизнь построена из будней — Это камни бытия. Но приходит новый срок, Приготовясь точно к сроку, Далеко от нас к востоку Ввысь взвивается «Восток». За бессмертием, как в бой, Устремляется в азарте, На небесной синей карте Вспыхнет новою звездой. И оттуда, с высоты, Штурман глянет на планету… Но ведь создал чудо это Человек, А значит — ты. Только силы не жалей Да не сетуй на усталость. Век от века уживались В нас и бог И муравей.

***

Межзвездный корабль цепенеет на старте, Наутро взлетит в синеву. «Зачем это нужно? — твердит обыватель, — Без этого я проживу». Его не согреешь мечтой о грядущем, Ему высоко не видать, Он в собственном садике райские кущи Создал — и на все наплевать. …В летящих ракетах (Лишь вздрогнули камни, Лишь бок у Земли опален) — Бесстрашные люди. Им некогда помнить, Что тыл не везде укреплен. Красивые люди. Им снилась издревле Великих открытий пора. …А звезды блестят, словно яблоки с древа Познания зла и добра.

* * *

Что на́ людях живу — Я никогда не каялась, хотя и устаю, по правде говоря, а мне твердят, что некоммуникабельность и разобщение среди людей царят. Что за дела! Горюю я иль радуюсь — в кругу друзей все поровну делю. И что такое некоммуникабельность, ну хоть убей — никак не уловлю. Но вот задумаюсь: какими силами в цепи людей разорвано звено… А слово-то какое некрасивое, и вообще — нерусское оно.

* * *

Зарубежные дамы все — в костюмах из твида, все — со средствами, с шармом, все почти — без семьи, пропадают, бедняжки, хорохорясь для вида, в пустоте одиночества губят годы свои. Зарубежные парни все — в шикарных «Феррари», все — за длинной деньгою по свету снуют, безнадежно мечтают, чтобы их понимали, и с тоски одиночества виски с содовой пьют. Зарубежные авторы пишут со смаком, и длиннот не боятся они ни черта, подают эту вечную тему с размахом, будто их завораживает пустота. Где же нам их понять? Нас тому не учили. Озабочена судьбами близких душа, от ребячьих затей в коммунальной квартире и до взрослых проблем — все у нас сообща. До того сообща, что в иное мгновенье пропадает хорошее стихотворенье. Ну и пусть, не родившись, погибнет оно, если время мое человеку нужно.

* * *

О женщины, ничтожество вам имя… Ложится снег на теплую траву. Под взглядами небрежными твоими Как в полусне живу. Ты ходишь замкнутый и очень умный. Где выход из обид и бед? Я модную приобретаю сумку, чтоб нравиться тебе. Я шью себе отчаянное платье, я крашу рот. И от беспомощности жалко плачу ночь напролет. Соседка говорит: «А мой-то, сволочь, дерется ни с того и ни с сего. Но за одно, за ласковое слово я для него…» Она ему усталости не выдаст, не спрячет подобревшего лица. И самые тяжелые обиды смываются слезами до конца. И тает голубой осенний иней — тепла трава. О женщины, ничтожество вам имя. И слава вам!

* * *

Я никогда так плохо не жила. Я даже перестала притворяться. Я говорю друзьям: «Мне плохо, братцы, Я никогда так плохо не жила. Начну с погоды — не по мне она: Зимою оттепель, и летом сыро, Не напасешься обуви на сына, Да и сама я, кажется, больна. И с сыном — просто сущая беда, Учиться заставляю через силу, А я его так радостно носила, Мечтала — эта радость навсегда. Заставленный случайными вещами Уют переродился в неуют, Противен дом, в котором не живут, А лишь когда придется навещают. Стихи забыты. Муза ни гу-гу. Талант пропал. Не спорится работа. Читать устала. Думать неохота — До глупости додуматься могу». Друзья — свидетели моих годов, Минуты каждой, каждого мгновенья — Насмешливое выскажут сомненье И не поверят, что итог таков. Они не станут надо мною охать, Уйдут они, спокойные вполне, Совсем не потому, что плохо мне, А потому что им не так уж плохо.

* * *

Я кольцо твое сдирала с кожей, Зло и убедительно вполне Говорила, что себе дороже, Что такая роскошь не по мне. Этот эпизод неэлегантный Мною и тобой давно забыт. По какой причине — непонятно, До плеча рука моя болит.

* * *

Не верила, что повторится лето С его зелено-голубым сияньем, Не ожидала, что случится это Разлуку отменившее свиданье. Нерассудима тяжба между нами, Но пусть она не заменяет жизни. Ты посмотри: проносит лето знамя По нашей, по единственной отчизне. Над нашим садом розовеют звезды, А небо словно крылья синей птицы. На наши травы льются наши слезы, И оттого светлеют наши лица.

* * *

Отпусти меня, отпусти, Дай дыхание перевести, Дай испить спокойной воды, Упаси меня от беды. Не держи меня на струне Страстной памяти обо мне. Не раскаиваясь, не скорбя, Я отказываюсь от тебя. Я отказываюсь с трудом, Этот дом без тебя — не дом, Бивуак, остановка в пути. …Отпусти меня. Отпусти.

* * *

Отмолилась истово, Отстрадала каменно. Помнишь, как высвистывал? Помнишь, как приманивал? И цвели как радуга Слезы и дождинки. Вот сижу и радуюсь — Ни одной слезинки. То ль, жалея прошлое, Замерла в обиде, То ли сердце взрослое По-другому видит.

* * *

Он не любит, а мне и не надо. Вот ведь дожили до чего! Удивительная прохлада Возле сердца легла моего. Будто после работы — отдых, Будто после усталости — сон. …Городской разноцветный воздух. Неподвижен и невесом. Ослепительны желтые листья, А дорога уже бела, И поземка с повадкой лисьей Завивается у ствола. Над озябшей зеленью сосен Птиц прощальные виражи… Как ты много успела, осень, Как я мало сумела, жизнь.

* * *

У меня бы хватило сердца Любить тебя первой любовью, Первой любовью человека, Знающего, что такое любовь. У меня бы ума хватило Разобраться в твоей науке, Видеть мир твоими глазами И верить тебе одному. У меня бы хватило веры Не ждать от тебя подснежников И прочих сентиментальностей, Недостойных солидных людей. У меня бы хватило юмора Перекраивать старые платья, Улыбаться счастливой улыбкой Даже в самый нелегкий день. У меня бы жизни хватило Закончить твою работу, У меня бы хватило уменья До смерти — не умереть. Ты прости мое отступленье — У меня не хватает силы Каждый день (единственный в жизни!) Тебя провожать к другой.

* * *

Никогда желанной встречи У тебя не попрошу… На окраине под вечер Кислородом подышу. Дети мячиком играют, Осыпается листва, Звуки в воздухе летают — Не сливаются в слова. Эта розовая роща, Этот ласковый закат С утомленным сердцем проще И понятней говорят. Разрешаются сомненья, Легче дышится, когда Птицы вечному движенью Не мешают провода.

ОТПУСК НА МОРЕ

Вот и выспалась, отдохнула, Будто сроду не уставала. Над горою звезда качнулась От морского девятого вала. Под ногою чувствую стремя — И задерживаю дыханье: У меня появилось время, Чтоб успеть загадать желанье.

Казалось, что это просто — Месяц вдвоем пробыть, Какой-нибудь сонный остров Должен на свете быть. Возле зеленой мели С камушками на дне, И чтобы машины шумели, Неясно в какой стороне… Так захотелось лета, Общего на двоих, Так захотелось света В темных глазах твоих. Чтоб не погас, если рано Ляжет на землю тьма И я наконец устану Плечи твои обнимать. Чтоб светляками россыпь Очень доступных звезд… Казалось, что это просто, Только не удалось. И не задать вопросов, И не свалить вину… На безымянный остров Выбросило одну. Вечер тягуче-длинный, Запах тоски смоляной… Быстрое, как машины, Время летит стороной.

III

Выбирала пустынные пляжи, Подымалась до первой зари И ни с кем не знакомилась, даже Не хотела ни с кем говорить. А на шелковой скатерти моря Расцветала-тускнела кайма… Только волны с камнями в споре — Так сама захотела, сама. Повторяющиеся вопросы, Одинаковые имена — И забыть не забыла, а просто Я взяла и сменяла На Благородный и непривычный Веер сосен на той горе́… Осень явится, как обычно, В предназначенном октябре. В бурном море смешаются краски И тяжелым станет оно. Виноградом желтым и красным Мы закусываем вино, Говорим у костра до ночи, Однокровные, как родня, — Неудавшиеся одиночки И «пустынники» вроде меня.

За этим кругом благодати, Очерченным, как «чур меня», — Поток восторгов и проклятий И без события ни дня. А я сумела, я укрылась В счастливый отпускной мираж — И в ручке высохли чернила, И потерялся карандаш. Я вижу только синих чаек, Пешком идущих по воде… Но постепенно замечаю: Я здесь, а будто бы нигде. И беспокойство нарастает. Свою расслабленность кляня, Вдруг спохвачусь — ведь я живая, А жизнь проходит без меня. А в этом круге благодати, Где солнце что-то больно жжет, Я не прописана и — хватит, Беру билет на самолет!

* * *

Всё «Почему?» да «Для чего?». Ну как бы так ответить ловко — Ему два годика всего, Вопросами полна головка. И впопыхах, для простоты (Пусть размышлением займется) Я говорю: «Для красоты» — Хоть ненадолго да уймется. Когда разучит все слова И оглядится в этом мире, Я объясню, что дважды два — Не обязательно четыре. Раскрыт доверчивый зрачок, Но в нем заметно напряженье, С каким готовится скачок От любопытства до сомненья. Но неумелые уста Отмалчиваются устало. …А что такое красота, Растолковать я опоздала.

* * *

Светит да не греет С космической высоты, И ветер из крон деревьев Выщипывает листы. Где жгучее солнце детства, Яркое, как цветок? К шести успевал разогреться И ровно сиял восток. Сбывались любые приметы. Курчавые облака Сулили хорошее лето, Его оттеняя слегка. Я все подарила сыну. Вот то-то жарко ему, Когда я сижу и стыну В продутом насквозь дому.

ЖЕНЩИНАМ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Мне ночами тревожит душу Из далеких детских времен Острый, луковый запах теплушек, Горе-ягода черный паслен. Просыпаюсь. А в лунном свете, Чисто-розовы и ясны, Улыбаются наши дети: Видно, смотрят смешные сны. И не нужно и незачем более Слишком женское сердце мое Приготавливать к завтрашней боли, Потому что не будет ее. Как мне хочется верить в это! О восходе часы звонят, Солнце — радость моя — не где-то, А как раз напротив меня. И от этого вдвое силы, Хоть забота моя нелегка: Словно круглоголового сына, Этот мир качать на руках.

ПРОВОДЫ В АРМИЮ

Ты будешь вспоминать потом И этот день, и этот дом, Остановившееся время, Как будто свитое жгутом. Потом, от дома далеко, Забудешь расставанья горечь. Жилось беспечно и легко И это горюшко — не горе. Шагай смелей через порог, Расти, ребенок, без изъяна, Святого мужества урок Усвоить никогда не рано. Мой маленький, дрожащим ртом: Не припаду и не завою. …По радио опять о том, Как полыхает мир войною.

ЗАБОТА

(Разговор по душам)

Какой занятный разговор: А что бы с нами было, Когда б Россия с давних пор Свой путь не изменила? Жила бы я наверняка В деревне ярославской, На свекра, злого старика, Смотрела бы с опаской. Погиб отец в расцвете лет — Его чахотка съела. (Таким, по правде, был мой дед, Но здесь не в фактах дело.) А муж-то — фантазер и мот, Шутник и запевала. Мать диво-кружево плетет Да внуков учит малых. А их — не меньше десяти, Я справилась бы, знаю, Судьбы дальнейшие пути Они определяют. Вот Лидка — хитрая не в мать, Торгует земляникой И дачницей мечтает стать, Придумала, гляди-ка. А Ваня — старший паренек — (Мне боязно за Ваню) Каких-то книжек приволок, Листок нашла в кармане. Ох, нечестивец, грамотей (А у попа учился!), Нет потасовок и затей, Где б он не отличился. И всё в дому не по нему, Да и вне дома тоже. Какие мысли — не пойму — Гнетут его, тревожат. Мне страшно, что его азарт Сметет уклад привычный… Зачем же я гляжу назад? Как всё там необычно В сравненье с бытом наших дней — Забота и тревога… Вот только жалко, что детей Рожаем мы немного.

В эпоху НТР (вот выдумали слово, трещит оно как грозовой разряд!) нам и смотреть не хочется назад в погоне за неведомым и новым. Мы наступаем ближнему на пятки, бежим, земли касаемся едва, в металле зубы, в хмеле голова, тела в нейлоне, на душе заплатки. О настоящем беспокоясь мало, бедняжку жизнь штурмуем на ура. Те — кандидаты, те — профессора. А слово «мудрецы» куда пропало?

В церкви-то народу, Батюшки мои! Видно, это мода, Чтоб из колеи Вырвавшись привычной, Каждый отпускник В место экзотичное Все-таки проник. В ризнице искрится Медь и бирюза. Пялят на туристов Бабушки глаза. Задушевно-ласков (Бархатный регистр) Выступает дьякон — Что тебе министр. Молятся старухи — Скорби череда, Будто бы на кухне В жизни никогда Не ругали скверно Ближнюю свою. А над ними сверху «Ангелы» поют. Ангелы! Куда те Свешникова хор! И у них в антракте Шепот-разговор: Хиппи или инок Этот — со свечой, Глаз почти не видно, Кудри по плечо. Батюшка, который Не на небесах, За свою контору Не волнуется: Пусть, мол, бога нету, — Превращает он В звонкую монету Красоту икон.

Мне рассказывали анекдот. Не смешной, какой-то мрачный юмор. Но такой, быть может, и спасет, Где давно бы от испуга умер. В анекдоте дело было так: Прилетает, кажется, транзитом На планету внеземной чудак — Двери магазинов не закрыты. Водки столько, что с рассвета аж Можно начинать употребленье. Не с кем чокнуться… Какой пассаж! Не видать нигде «венца творенья». Вышеупомянутый «венец» Создал бомбу — ядерное чудо. Самому ему пришел конец, Но осталась целою посуда.

В мирозданье поломалось что-то. Больше не сбываются приметы. Девять заповедей — лишь сюжеты, Темы для застольных анекдотов. Лета не было. Зимы не будет. Високосный год бросает вызов, Апокалипсиса час приблизив К позабывшим о заветах людям. Оскверненный, загнивает кладезь. Но природа не простит измены. Так и рвемся из земного плена, Жуткую испытывая радость. И чему мы только не учились, Сколько формул знаем и законов, Но в полете мысли воспаленной В чем-то, видимо, переборщили. Перебор чего у нас случился? Перекос каких весов великих? Почему меняет солнце лики, Путаются времена и числа?

За камерность ругали все, Теперь же: — Ну, Ириша, Ведь это не твое совсем, О чем ты нынче пишешь. Любовь на откуп мне дают, Цветочки-василечки, А соловьи давно поют У сына во садочке. Я дом привыкну оставлять, Чтоб мир узнать поближе. И в том, что я жена и мать, — Препятствия не вижу.

Меня измучили долги. Такое дело. Вериги эти нелегки душе и телу. И дело вовсе не в деньгах — займешь, да в меру. Я по́ уши в других долгах — ну вот, к примеру. Читаю как-то раз стихи в цеху кузнечном и вижу, как они плохи, слабы, беспечны, перед глазами… Лишь глаза. Лицо закрыто повязкой — будто образа, что не «раскрыты». Здесь триста женщин. Тяжело сквозь тряпку дышат. Мне рот обидою свело, мой стих все тише, и, не боясь попасть впросак (ведь есть причины), спросила я: «Ну как же так? А где мужчины?» Конвейера ученый змей железом лязгал, и искры тысячами смен вступали в пляску. Обед кончается. Пора. Ответил кто-то: «А все они инженера, им неохота. Им только пульты хороши — поджилки слабы». «А ты об этом напиши», — Смеются бабы. Растут проценты с каждым днем, А я — ни с места. Захватит жалость, а потом — волна протеста. Неточный тон. Нескладный слог. Неясность темы… Украшен красный уголок. На стенах схемы. Я после цеха всласть дышу в потоке света… Я разберусь. Я напишу про все про это.

Сознайся, наконец, что ты несчастна. Несчастная, сознайся и пойми, Что так бывает, и довольно часто, И с более железными людьми. У стрел неутомимого Амура, Похоже, затупилось острие. И — не любовь, а просто шуры-муры, Прикрытые названием ее. Зачем кусать недостижимый локоть? Сознайся, что побеждена в борьбе, Тогда ты сможешь просто плакать, плакать! А стыдно в это время — не тебе… Но стой. Подумай. Может быть, природа По милости своей тебе дала Два запасных (чтоб укрепиться) года, Два запасных (чтоб не упасть) крыла. Дыхание второе. Почему-то Оно и легче. Ты не так слаба, Чтобы поверить в трудную минуту, Что это не минута, а судьба.

Тут в разговоре поворот: Хоть мы давно не дети, Представим, что уже исход Тридцатого столетья. А с нами что могло бы стать? Что стало бы с Землею? (До ужаса люблю читать Фантастику, не скрою.) Моя душа, любимый мой, Ну разве не блаженство — При долголетье мы с тобой Достигнем совершенства В любви. А нынче все не так, Всегда-то мы в цейтноте. Тогда бы помогал наш брак И детям, и работе. А что бы стала делать я С моею вечной темой? Ведь не любовь и не семья Не были бы проблемой. (Проблемы эти не страшны, А всё на мертвой точке…) Росли б героями сыны, Красавицами дочки. Я словно в кадре вижу их, В отдельности и вместе… Но тяжелеет сытый стих И топчется на месте. Коллизии привычный строй С гармонией не ладит… Сейчас-то думаешь порой О выгоде-награде. Добыты радости трудом Из пламени и с бою. …А интересно, как потом Мы справимся с собою?

Не найти ни конца ни точки. Держись! Не укладывается в строчки Жизнь. Вылезает в дешевую прозу Сама. Вырастает в беду и угрозу Для ума. Не выдерживает расписаний, Не ждет Убедительных указаний: «Вперед!» Расцветает геранью в горшочке. Ура! Оставляет в последней сорочке — Хитра. Чтобы мы не виляли напрасно От дел, Зная трудный свой и прекрасный Удел.

* * *

Имя Ирины Морозовой читателю запомнилось уже по первой книге — «Костры». Острая публицистичность и проникновенный лиризм отличали ее. «Забота» — книга новых стихов поэтессы. С пониманием и взволнованностью Ирина Морозова пишет в ней о сложной духовной жизни нашей современницы.