Скажу сразу: при первом прочтении 1-го тома ничего удивительного в нем не нашла. Было интересно – это да, но об этом нечего и говорить. В общем, прочитала, что-то усвоила, еще больше – не усвоила, и – дальше, дальше: ведь меня ждали еще 54 тома.
И вдруг однажды (это было совсем недавно) меня совершенно неожиданно захватил давно прочитанный… 1-й том! Сняла его с полки для какой-то справки, да так он и остался на моем столе. Уж я его читала, перечитывала, заглядывала во все закоулочки и только ахала: почему же тогда, при первом чтении, и сотой доли всего этого не заметила? Всех ощущений, охвативших меня при второй встрече с 1-м томом, и не передать. Но главное, это отчетливо помню, главное было – удивление!
Хотя вроде бы чему удивляться? В томе – четыре серьезные работы по политической экономии, одни названия которых настраивают на строгий лад: 1) «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни», 2) «По поводу так называемого вопроса о рынках», 4) «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве». Вы, конечно, заметили, что я пропустила третью цифру? Признаюсь, сделала это умышленно: во-первых, третья работа названа уже не так обстоятельно научно, а во-вторых, это название как раз и заставило меня удивиться в первый раз. Третья работа называется «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?». Что-о?! Я не верила своим глазам: ведь эту книгу мы еще в институте «проходили» в числе важнейших ленинских работ! «Что делать?», «Материализм и эмпириокритицизм», «Государство и революция»… И в этом же ряду в сознании сохранилось и название «Что такое „друзья народа“…?». И вдруг одна из книг этого ряда, то есть одна из самых гениальных работ, – и в 1-м томе?
Вы, конечно, начинаете догадываться о причине моего удивления. Ну в самом деле, вот перед нами, скажем на прилавке магазина, лежат одинаковые, желтоватого цвета, книжечки брошюрного типа. И на них – заголовки тех самых известных ленинских работ. Ну скажите, какая между этими книжечками разница? Не по содержанию, конечно, это и так понятно, а чисто эмоционально. Сознайтесь, ведь все они для вас равнозначны, все написаны гениальным Лениным, и все подлежат нашему изучению. И если я попрошу вас на память назвать несколько крупных ленинских работ, то с какой вы начнете, какой кончите – все равно, да?
А теперь представьте, что эти же работы перед вами не в отдельных книжечках, а в томах Полного собрания сочинений. И тут уж мы, хотя бы невольно, обратим внимание и на последовательность работ. Вот так, взяв в руки первый том и обнаружив в нем работу «Что такое „друзья народа“…?», я вдруг подумала: а сравню-ка я ленинские работы по датам их написания. И вот с этого момента и начались мои удивления. Если, скажем, работа «Что делать?» написана Лениным в 32 года, «Материализм и эмпириокритицизм» – в 38 лет, «Государство и революция» – в 47 лет, то «Что такое „друзья народа“…?» – в 24 года!!
Открытие это меня ошеломило, затем удивление сменилось восхищением, а потом… потом как-то незаметно в моих бурных положительных эмоциях стала прослушиваться нотка, явно диссонирующая с мажорным настроением. Сначала смутно, потом все определеннее и настойчивее внутренний голос нашептывал: «А ты сама, вспомни-ка, ты сама чего достигла к двадцати четырем годам?» Вопрос этот был неприятен, хотелось от него отделаться, да и то сказать, если бы его задал кто-то другой, нашлись бы и аргументы, и красноречие… Но себе-то ведь трудно пускать пыль в глаза, и хочешь не хочешь, а пришлось всмотреться в свои молодые годы. И что же представилось мне? Боже мой, какая неприглядная картина, сколько упущенных возможностей, неисхоженных дорог, неприобретенных умений, непрочитанных книг, неполученных знаний!
Кто-то из великих, не помню кто, сказал, что никогда не поздно начать жизнь сначала. Дескать, это возможно и в 30, и в 50, и едва ли не в 70… Было время, когда эта идея очень вдохновляла меня: ведь и правда, в жизни столько хочется успеть, и, бывает, открываешь для себя совершенно новое поле деятельности, когда тебе уже далеко за тридцать… Мне, признаться, не раз удавалось обмануть возраст, начать что-то совершенно для меня новое и даже в какой-то степени в этом новом преуспеть. А тут впервые я осознала жестокую истину: нет, не все можно начать сначала. Никогда больше не повторятся те семь лет, от 17 до 24, когда молодость, свежий взгляд на жизнь, отсутствие груза житейской «мудрости» создают предпосылки для интеллектуального и духовного рывка… Но никто тогда не сказал мне о волшебных свойствах этих лет, а сама недодумалась.
Но почему я так точно регламентирую этот возраст: именно семь лет и именно от 17 до 24? А вот почему. В 17 лет юный Владимир Ильич сказал после гибели старшего брата: «Нет, мы пойдем не таким путем», а через семь лет он уже написал «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» – книгу, автор которой уже точно знает, не только каким путем надо идти, но и досконально все повороты, все особенности и трудности этого пути. То есть в свои 24 года Владимир Ильич был уже вполне сформировавшимся марксистом, к тому же не просто усвоившим глубоко и всесторонне учение Маркса, но и умеющим в совершенстве пользоваться марксистской методологией в применении к российской действительности.
Теперь вы понимаете, почему меня поверг в изумление 1-й том? А ведь всего-то и сделано было, что сопоставлены даты написания! Согласитесь, мы как-то не привыкли рассматривать ленинские работы с этой точки зрения. Вот «ранний Пушкин», «поздний Тургенев» – это да, так мы говорим. Знаем, что в первых томах, как правило, печатаются юношеские, порой незрелые произведения. А вот ленинские книги никому и в голову не приходит делить на ранние и поздние. Все, написанное им, для нас равноценно. Порой даже кажется, что Владимир Ильич едва не от рождения был уже – Лениным!
А между тем в 1893 – 1894 годах, когда писались работы, вошедшие в 1-й том, Владимир Ильич еще и сам не знал этого замечательного слова – ЛЕНИН. Он подписывался в то время псевдонимами Владимир Ильин, К.Т., К. Тулин… Позднее прибавились Т.X., Ф.П., Фрей и другие. И лишь в 1901 году появилась подпись: «Ленин», но и то сначала: «Н. Ленин».
Да, слова такого тогда еще не было. Но сущность его уже была! Все произведения 1-го тома написаны вполне сформировавшимся ученым-политиком, зрелым марксистом. Поэтому даже тем, кому известны все псевдонимы Владимира Ильича, кажется вполне естественным называть автором ранних работ не Ульянова, а – Ленина. Даже во вступительной статье к 1-му тому, сделанной сотрудниками Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, читаем: «Центральное место в первом томе занимает выдающийся труд В.И. Ленина „Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?“». Слов нет, все здесь по существу правильно. Но все равно ведь поразительное словосочетание – «в первом томе» и «выдающийся труд»! (т. 1, с. XXI).
История знает немало случаев, когда выдающиеся личности в столь молодые годы создавали нечто весьма значительное. Но почти всегда творения молодых гениев были овеяны романтизмом. В 23 года Пушкин пишет романтическую поэму «Братья-разбойники», Гоголь – «Вечера на хуторе близ Диканьки»… Реалистические «Евгений Онегин» и «Мертвые души» появятся гораздо позже. Здесь, правда, можно вспомнить Добролюбова, который, прожив всего 25 лет, оставил богатое творческое наследие, по-молодому боевое и вдохновенное, но по-взрослому сурово-реалистическое. Но ведь о Добролюбове и сказал Некрасов, обращаясь к русской земле:
Поэт этими словами как раз и подчеркивал уникальность явления.
Надо сказать, что судьба молодого Ленина во многом напоминает судьбу молодого Добролюбова. Оба бесконечно много занимались самообразованием, оба поглощали книги в неимоверных количествах. И оба, едва явившись на свое основное поприще, были безоговорочно признаны духовными лидерами. О Ленине – разговор впереди. Сейчас же скажу несколько слов о Добролюбове. Семнадцати лет поступив в Главный педагогический институт, Добролюбов сразу же за свои огромные знания стал пользоваться уважением товарищей. А через три года он занял в институте выдающееся положение. Из письма одного студента Чернышевскому мы узнаем, что влияние Николая Александровича на его курс «было сильнее влияния всех воспитателей и многих профессоров». По воспоминаниям однокурсников, товарищи смотрели на Добролюбова как на «даровитейшего из всех», признавали его превосходство, обращались к нему за советом… А когда в 1857 году (в 21 год!) Добролюбов пришел в «Современник», ему сразу поручили вести критико-библиографический отдел, и Чернышевский потом не раз признавался, что настолько доверял Добролюбову, что часто помещал его статьи, не читая их. И уж никак нельзя не вспомнить строк одного из писем Чернышевского, потрясенного смертью Добролюбова: «Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он… Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ».
Феномен Добролюбова известен нам со школьной скамьи. Хорошо знаем мы его творчество или не очень, но одно знаем несомненно: беря в руки тома (любые!) Добролюбова, мы заранее готовы к тому, что будем читать произведения совсем молодого человека, ибо больше 25 лет ему уже никогда не было. Согласитесь, что это обстоятельство настраивает нас на чудо: такой молодой автор – и такая зрелость, такая глубина суждений.
Когда же мы берем в руки ленинские тома, то смотрим на них как на некий монолит, от начала до конца созданный гениальным человеком. И – никаких вам нюансов. А ведь, по сути, 1-й том Ленина – это такое же чудо, как тома Добролюбова. Чудо не только по высокой степени таланта, а именно по удивительной ранней зрелости мысли и реалистичности подходов к жизни. Ведь, как правило, молодым свойственны нетерпение, романтика, стремление немедленно увидеть результаты своей деятельности. Андрей Желябов, Николай Кибальчич, Софья Перовская, Василий Осипанов, Василий Генералов, Пахомий Андреюшкин, Петр Шевырев, Александр Ульянов – какие все прекрасные люди! Умные, талантливые, смелые и бесконечно благородные. Много было объективных причин, толкнувших их на путь террора, но отнюдь не в последнюю очередь – их молодость. «Скорее, скорее, ждать нельзя, терпеть нет мочи» – так стучали их молодые, горячие сердца.
…1887 год. 8 мая. Вместе с другими пылкими молодыми революционными бойцами повешен Александр Ульянов. Ему был 21 год. И хотя он был рассудительней, реалистичней своих товарищей и даже, можно сказать, в своих воззрениях уже находился на пути к марксизму, все же и он дал себя увлечь романтике террора. И в те же дни прозвучали знаменитые теперь слова 17-летнего Владимира Ильича: «Мы пойдем не таким путем». Сколько бы ни перечитывала я эти слова в воспоминаниях, каждый раз сердцу бывает трудно справиться с нахлынувшим чувством. Да как же это? Ведь еще совсем недавно – резвый, шаловливый мальчуган, любивший играть в брыкаски, в казаки-разбойники, в индейцев… А теперь, всего-то в 17 лет, – и такое леденящее душу хладнокровие? Никаких пылких фраз, клятв, никаких несбыточных грез… Да неужели же он в 17 лет уже рассчитал свою жизнь на несколько десятилетий вперед? Невероятно, но похоже, что так оно и было. Во всяком случае, всего через семь лет он сумел стать человеком, настолько точно определившим пути развития России, что русские марксисты безоговорочно признали его своим лидером.
За огромные знания они дали Владимиру Ильичу кличку Старик. Хотя это только так принято считать, что за огромные знания. В принципе молодые петербургские марксисты и сами обладали довольно обширными знаниями. Они много читали, а из Маркса, по выражению Кржижановского, и вообще сделали своего рода «культ». «Встречаясь с новыми людьми, – вспоминает Кржижановский, – мы прежде всего осведомлялись об их отношении к Марксу. Я лично, например, был глубоко убежден, что из человека, который не проштудировал два или три раза „Капитал“ Маркса, никогда ничего путного выйти не может…»
Да, таких людей знаниями удивить было трудно. Так откуда же все-таки взялась кличка Старик? Попробую высказать на этот счет свою гипотезу. Мне кажется, что во время споров у кого-то из участников это слово вырвалось непроизвольно, как чисто эмоциональная оценка какой-то черты характера Владимира Ильича. Стала я еще более дотошно штудировать воспоминания, особенно относящиеся к петербургскому периоду. И, как мне кажется, нашла подтверждение своей гипотезе. Самое интересное, что, перечитав массу воспоминаний, снова вернулась к тому, с чего начала, – к статье Кржижановского, в ней-то и нашла ответ. Ну да, конечно же Владимир Ильич обладал колоссальными знаниями, это было заметно даже на фоне петербургских эрудитов. Но все же главное, чем молодой Ульянов удивил петербуржцев, – это «прямо-таки поразительное знакомство с экономическим положением страны по первоисточникам статистических сборников».
Однако осмелюсь такое безоговорочное восхищение автора отнести за счет того, что он писал свои воспоминания уже после смерти Ленина, уже тогда, когда многим было ясно, что именно тесная связь с жизнью, реалистичность политики и способствовали в немалой степени победе большевиков. Тогда же, в 1893 году, за 10 лет до самого рождения большевизма, это свойство Ильича могло и не всем прийтись по душе. И вот нахожу у Кржижановского фразу: «Некоторые члены нашего кружка были даже до известной степени шокированы этой своеобразной конкретностью подхода к столь теоретическому вопросу, как вопрос о создании рынка для развивающегося капитализма».
А в этой фразе мне, естественно, больше всего приглянулось слово «шокированы». Еще бы! Им, молодым марксистам, пылким и рвущимся в бой, так хотелось поскорее добыть счастье для миллионов. А теория Маркса именно и оперирует миллионами пролетариев. А этот Ульянов толкует тут о каком-то конкретном безлошадном крестьянине, подсчитывает количество засеянных и незасеянных десятин, интересуется, в каких губерниях и сколько продают кустарных изделий… Вот, наверное, на одной из таких встреч у кого-то и вырвалось – Старик! Да так и закрепилось. И постепенно, когда и остальные начинали понимать важность знания жизни, важность применения марксизма к собственным проблемам, эта кличка все более и более обретала положительный, одобрительный оттенок. Постепенно друзья по борьбе забыли, что когда-то были «шокированы» столь «стариковским» подходом к делу, и дружно, вслед за своим лидером – Стариком – включились в новый этап революционной работы – в широкую агитацию среди рабочих. И уж тут-то им так пригодилось «стариковское» качество – умение от теории переходить к конкретным, реальным жизненным вопросам.
Но я, кажется, несколько отвлеклась. Однако если все же еще раз вернуться к воспоминаниям Кржижановского, то там есть и такое место: оказывается, что даже им, молодым марксистам, давшим тогда Ильичу кличку Старик, было видно, что эта кличка, несмотря ни на что, все же находилась «в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом молодой энергией».
Итак, когда после этих своих размышлений я решила вновь перечитать 1-й том, я уже знала, что работы, включенные в этот том, написаны Стариком, то есть человеком мудрым, зрелым, реалистичным. Теперь же мне захотелось обнаружить черты «юношеской подвижности», «молодой энергии»… И прежде всего, конечно, хотелось развеять холодящее впечатление от слов «мы пойдем не таким путем». Ведь тогда, когда ореол казненных народовольцев был еще так ярок, когда революционно настроенная молодежь буквально благоговела перед их памятью, разве можно было относиться к ним иначе, чем восторженно? И разве можно отделаться от мысли, что «не таким путем» пошел не кто иной, как родной, любимый, обожаемый брат? Разве мог Владимир Ильич так быстро залечить раны после того страшного события – ведь со дня казни Саши прошло всего семь лет.
Вот с такими мыслями я и открыла вновь 1-й том. О, отнюдь не холодным аналитиком был Старик! Он отдавал должное героям, он восхищался ими. В народниках 60 – 70-х годов и в народовольцах его привлекала их искренняя любовь к народу, готовность к самопожертвованию ради его освобождения и конечно же их беззаветная преданность идее революции. Владимира Ильича приводило в негодование, что реакционные народники 90-х годов (о них позже) постоянно толковали об «идеалах отцов». Но кто же – «отцы»? Это, прежде всего, Герцен и Чернышевский, это – народовольцы, и это конечно же террористическая группа, возглавляемая Александром Ульяновым и Петром Шевыревым. Все они шли «не таким путем», но они были революционерами до мозга костей. И они во многом подготовили почву для тех, кто после них пошел уже «таким путем».
И вот Владимир Ильич бросает в лица новоявленным «друзьям народа»: «И вы не сможете упрекнуть социал-демократов в том, чтобы они не умели ценить громадной исторической заслуги этих лучших людей своего времени, не умели глубоко уважать их памяти» (т. 1, с. 271). Владимира Ильича восхищало, что эти люди ради революционных идеалов поднимались «на геройскую борьбу с правительством» (т. 1, с. 271).
И все же, должна признаться, все это было не совсем то, что я искала. Это не было юношеским увлечением героикой. Восхищаясь высокими личными качествами народников и народовольцев, Владимир Ильич в то же время сумел дать глубоко научную оценку их взглядов. Самое главное, за что Владимир Ильич считал их великими людьми, – это их безграничная вера в революцию как в единственно верное средство для справедливого переустройства общества. Но он отчетливо видел утопичность народнических воззрений, хотя так же отчетливо показал и их историческую обусловленность: в 60 – 70-е годы верить в крестьянскую общину и в крестьянство как в движущую силу революции было «позволительно и даже естественно», ибо пролетариат был еще крайне малочислен, а классовый антагонизм в деревне не обрел еще четких форм, да к тому же был мало изучен.
Да, так хотелось мне найти в ленинских симпатиях к старым народникам черты юношеского увлечения, а нашла… зрелое умение отделять личные качества человека от его политических заблуждений! И такие неожиданности 1-й том дарил мне неоднократно. Если бы я не задумывалась о возрасте автора, то и 1-й том читала бы, как и все остальные. Теперь же мне хотелось найти хоть какой-то отблеск молодости, что-нибудь романтичное… Но всякий раз, когда что-то в этом роде мелькало, при внимательном рассмотрении оказывалось, что именно здесь-то и были удивительные зрелость и реалистичность. В общем, в конце концов мне пришлось смириться с мыслью, что передо мной произведение автора именно добролюбовского склада. Что поделать, хоть молодая пылкость чисто по-человечески нам всегда привлекательна, но ведь именно зрелость и реалистичность помогли 24-летнему автору так мастерски расправиться с теми, кто тормозил развитие революционного сознания народа, хотя они и называли себя «друзьями народа». И вдобавок оставить для нас, потомков, колоритный портрет представителей этого общественного течения. Так кто же они были такие, эти самые «друзья народа»?
Это были тоже народники, во всяком случае, они себя так называли. Слово, как видим, было то же, да и некоторые идеи они брали из старого арсенала: об особом пути России, об общинном укладе деревни, о мужике, которого надо любить и которому надо помочь… То же, да не совсем. А вернее, совсем не то. Теперешние народники и не помышляли о революции, предпочитая тактику соглашательства. И неудивительно: в 90-е годы под флагом народничества выступила либеральная интеллигенция, а либералы, как известно, всегда отличались боязнью решительных действий. Вот и эти, поздние, народники хотели улучшить жизнь не революционным путем, а с помощью мелких реформ, призывали не к борьбе с правительством, а к сотрудничеству с ним. О реакционности либерального народничества писали многие опытные экономисты, в том числе Плеханов. Но лишь молодой Ульянов смог полностью их развенчать.
Прежде всего он, конечно, четко отделил поздних народников от народников старых, чьим заслуженным авторитетом они прикрывались. Владимир Ильич прямо заявил, что народники 90-х годов пачкают идеалы старого, революционного народничества (т. 1, с. 271). Выбросив из взглядов старых народников самое ценное – их веру в революцию, – либеральные народники подняли на щит наиболее слабую сторону их учения: веру в крестьянскую общину и в особый, некапиталистический путь развития России. Владимир Ильич сразу провел водораздел между «отцами» и их жалкими эпигонами, четко определил место в истории тех и других, показал, кто есть кто. Он пишет: «Но если позволительно и даже естественно было впадать в эту иллюзию в 60-х и 70-х годах, – когда еще так мало было сравнительно точных сведений об экономике деревни, когда еще не обнаруживалось так ярко разложение деревни, – то теперь ведь надо нарочно закрывать глаза, чтобы не видеть этого разложения» (т. 1, с. 263). Теперь, считает Владимир Ильич, точных сведений о деревне более чем достаточно, и он сам приводит столько этих сведений, что каждому читателю должно стать ясно то, чего почему-то упорно не хотели видеть либеральные народники. Собственно, развенчание позднего народничества – это пафос всех произведений 1-го тома. Но с особым блеском это сделано в книге «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?».
Что же послужило поводом для ее написания? А вот что. Некоторые представители либерального народничества объявили себя самыми верными и надежными друзьями народа. Что же они предложили для улучшения жизни народа? То, что и следовало ожидать от либералов: всякие мелкие реформочки, или, как они говорили, «прогрессы». Новая сельскохозяйственная техника, улучшенные сорта посевных семян, постройка товарных складов, введение дешевого кредита и т.д. И так, мол, все славненько будет, так хорошо: русский мужичок крепко встанет на ноги, и пойдет матушка Россия своим, самобытным путем. И не нужен нам никакой капитализм, ну его, бяку эдакую!
А тут эти бессовестные социал-демократы уверяют, что капитализм в России уже вовсю развивается, да еще ратуют за его ускорение. О, бессердечные! Они хотят «выварить каждого мужика в фабричном котле»! (т. 1, с. 239). И вот самые видные из «друзей народа» – Михайловский, Южаков и Кривенко – решили со страниц либерального журнала «Русское богатство» поучить социал-демократов любить народ по-настоящему. Откуда им было знать, что теперь это не сойдет им с рук, что среди социал-демократов появился человек, которого не проведешь на общих рассуждениях о любви к абстрактному мужику. Он тут же спросит: а какому это мужику вы, господа «друзья народа», хотите помочь? Да еще и поиронизирует: «Ну, конечно! Само собой разумеется, что ведь это именно обедневший и обезлошадевший мужик покупает фосфориты, сортировки, молотилки, семена клейдесдальского овса! O, sancta simplicitas!» (т. 1, с. 260 – 261). Да еще поймает «друзей народа» на подтасовке статистических данных, да на передергивании Маркса и Энгельса… Да, всего этого «друзья народа» не могли даже во сне увидеть…
Начинает свою книгу Владимир Ильич так: «„Русское богатство“ открыло поход против социал-демократов» (т. 1, с. 129). Уже в этих первых словах звучит какая-то затаенная ирония, не правда ли? Когда же во второй строчке мы прочитаем, что Михайловский назван одним из «главарей этого журнала», сразу станет ясно: автор не только вознамерился опровергнуть идеи «друзей народа», но и как людей не очень-то их уважает. Такое начало предвещает весьма острый и нелицеприятный разговор. И в самом деле, едва мы прочтем десяток страниц, как можем полюбоваться выставленным на посмешище Михайловским: он, представляете себе, умудрился в сочинениях Маркса не найти… материализма! А ведь читал «Капитал», «Нищету философии», «Коммунистический манифест»… «И вот он сидит и думает свою крепкую думу над глубокомысленным вопросом: „в каком сочинении Маркс изложил свое материалистическое понимание истории?“» (т. 1, с. 140 – 141).
Владимир Ильич отделывает здесь Михайловского, словно нашкодившего мальчишку! А заодно, буквально на страничке, исчерпывающе объясняет незадачливому «другу народа», в чем же состоит материализм указанных произведений Маркса.
Поначалу мне это показалось несколько странным. Припомнилось, что в мемуарной литературе Михайловского не раз изображали кумиром революционно настроенной молодежи. Иные даже называли его «властителем дум». Да вот и в статье Кржижановского, о которой я уже говорила, есть такие слова: «…свободолюбивые блестки публицистики Михайловского». Так как же мог столь авторитетный человек так по-детски судить о произведениях Маркса? Оказывается, мог. Просто до сих пор никто не сумел с таким знанием дела уличить «властителя дум» в элементарном непонимании марксизма.
И вообще, когда читаешь «Что такое „друзья народа“…?», создается такое впечатление, словно в кружок зарвавшихся, возомнивших о себе мальчишек пришел опытный ученый и методично стал их всех выводить на чистую воду. Впечатление это подкрепляется еще и такими, часто встречающимися в книге, выражениями, как «ребячья мораль», «детская побасенка», «ребяческий вздор», «ребячье желание»… (т. 1, с. 134, 153, 248). Но этому опытному ученому, как мы уже установили, в то время было всего 24 года. Сколько же было лет тем, кто вознамеривался пойти походом на социал-демократов? Любопытный вопрос, верно ведь? А ведь всего-то и надо было – открыть «Указатель имен» 1-го тома. Открываю. Читаю. Вот это да! Михайловскому – 52 года, Южакову – 45, Кривенко – 47 лет! И эдаких-то солидных мужей обвиняет в непростительном ребячестве, да кто? Двадцатичетырехлетний, еще никому не известный молодой человек.
Не менее удивительным было и то, что ни у кого тогда даже и не возник вопрос: а по какому праву? Настолько велико было умение Владимира Ильича диалектически применять марксизм к обстановке в России, настолько обстоятельно и доказательно спорил он с развоевавшимися народниками, что никому из читателей, вероятно, и в голову не приходило, насколько же молод автор. Они видели перед собой умную, по-настоящему научную книгу, в которой каждое утверждение было так прочно обосновано и доказано, что уже после чтения 10 – 20 страниц становилось ясно, что автор всесторонне подготовлен и может решать самые сложные экономические и политические проблемы. Страница за страницей, опираясь на факты и цифры, он убеждал читателя, что в 90-е годы уже не было никакой реальной почвы для народнических воззрений: капитализм в России развивался полным ходом, деревня уже совершенно отчетливо разложилась на классы эксплуататоров и эксплуатируемых, и теперь проповедовать старые теории об особом пути развития для России было непростительным ребячеством. Помните слова Владимира Ильича о том, что теперь уже «надо нарочно закрывать глаза, чтобы не видеть этого разложения»?
В этой фразе мое внимание привлекло слово «нарочно». Ведь если бы народники на все сто процентов нарочно не замечали классового антагонизма, их надо было бы назвать не «друзьями народа», хотя бы и в кавычках, а уже прямо – врагами народа. Однако Владимир Ильич прямо их так не называет. Но почему? Ведь объективно «друзья народа» действовали именно во вред народу. Замазывали антагонизм в деревне, вопиющие факты классовой эксплуатации в городе выдавали за случайные действия отдельных «живоглотов» и «аспидов»… (т. 1, с. 235, 251). Ну ладно бы еще, кабы ошибались только теоретически. А то ведь у них была и практическая программа: уговорить «культурное общество», чтобы оно образумило бессовестных эксплуататоров, попросить правительство смягчить плохие стороны капитализма… В общем, они сеяли иллюзии мирного избавления от ужасов эксплуатации, внушали народу, что, дескать, правительство только и помышляет о его благе.
Но… тут нас тоже ожидает удивительное. Уже тогда Владимир Ильич обладал качеством, которое и впоследствии, в годы Советской власти, восхищало всех, кто его знал: он умел отделять классовую сущность человека от его индивидуальных качеств. Дело в том, что субъективно человек может быть честен, порядочен, может он и вполне искренне любить народ и желать ему счастья… Но при этом политическая позиция этого человека может быть и фальшивой. Это проистекает часто помимо воли самого человека, тут действуют глубинные классовые факторы. Но для того, чтобы не спутать фальшивую политическую или философскую позицию с фальшью характера человека, надо обладать очень тонким классовым чутьем. Владимир Ильич как раз и обладал таким чутьем.
Напомню фразу Горького: «Его мысль, точно стрелка компаса, всегда обращалась острием в сторону классовых интересов трудового народа». Я бы к этим словам добавила, что стрелка ильичевского компаса – его классового чутья – указывала всегда точно и все другие классовые интересы, а не только «трудового народа». Тут мне могут сказать, что вот, мол, видите: Горький писал об этом качестве Ленина, ничуть ему не удивляясь. Но ведь Горький писал свои воспоминания уже после смерти Ленина, и он оценивал его именно как ЛЕНИНА, как вождя социал-демократической партии, прошедшего большой путь в политике. А классовое чутье у политического деятеля, выработанное в результате многолетней революционной работы, длительного изучения теории и практики классовой борьбы, – это, конечно, качество превосходное, но неудивительное. Кстати, у Горького же читаем и о том, как Ленин отзывался о Мартове: «Жаль – Мартова нет с нами, очень жаль! Какой это удивительный товарищ, какой чистый человек!» Как же так, недоумевали мы еще в школе: меньшевик и – чистый человек? А вот так: субъективно чистый, честный, искренний, а объективно – на фальшивых позициях, которые, как известно, впоследствии привели меньшевиков сначала к поддержке буржуазии (лето 1917 года), а потом и к антисоветской деятельности. Но все это было уже потом, уже тогда, когда Владимир Ильич был ЛЕНИНЫМ. А в 1894 году молодому публицисту было бы вполне простительно к политическим противникам относиться и с личной неприязнью. Тем более что «друзья народа» нередко давали повод именно для такого отношения: некоторые их личные качества были как раз из тех, что претили удивительно порядочной натуре Владимира Ильича.
К разговору об этих, личных, качествах я еще вернусь. Сейчас же о них упоминаю для того, чтобы еще раз подчеркнуть совершенно поразительное свойство именно для молодого человека – желание Владимира Ильича в своих оценках встать выше личной неприязни, желание понять объективные пружины, двигавшие поступками «друзей народа», – не все же они делали «нарочно». Взять, например, их преклонение перед правительством. «…Они прямо-таки молятся на это правительство, – писал Владимир Ильич, – молятся с земными поклонами, молятся с таким усердием, что вчуже жутко становится, когда слышишь, как трещат их верноподданнические лбы» (т. 1, с. 269).
Ну скажите, разве не соблазнительно было упрекнуть своих идейных противников в прямом подхалимаже? Но, преодолевая вполне естественные чувства, Владимир Ильич утверждает, что лакейство «друзей народа» перед правительством не личное, а «политическое лакейство» (т. 1, с. 239). Он допускает какую-то меру искренности в том, что они ждали от государства и от правительства «не только „поддержки“ трудящегося, но и создания настоящих, правильных порядков…» (т. 1, с. 266). Что поделаешь, ведь даже и через 11 лет, 9 января 1905 года, трагедия разыграется именно из-за искренней веры в царя. А Владимир Ильич уже тогда, в 1894 году, как будто только что возвратившись из 1905 года, с горькой иронией и печальным «опытом» писал о «друзьях народа»: «Они просто думают, что если попросить хорошенько да поласковее у этого правительства, то оно может все хорошо устроить» (т. 1, с. 267).
Но какая же классовая сущность мешала «друзьям народа» видеть действительность, заставляла их лакействовать перед правительством? Буржуазная! – твердо заявляет Владимир Ильич. Да, классовое чутье у Ильича было, как абсолютный слух у музыкантов. Из-под любого вороха словесных нагромождений умел он вытащить эту самую классовую сущность. «А какому классу это выгодно?» – спросит Ильич, и все сразу становится на свои места. Вот и в 1894 году он так очистил от блестящей мишуры все либеральные объяснения в любви к народу, что «друзья народа» предстали во всем своем буржуазном нагише. Да они же просто и не могли видеть классовое расслоение деревни: ведь тогда бы им пришлось признать и необходимость классовой борьбы. Но этого-то они и не хотели, этого-то и боялись! «Лучше бы без борьбы», – жалостливо молит Кривенко, предлагая взамен целый букет реформ и реформочек, «не понимая, что все их прогрессы – дешевый кредит, улучшения техники, банки и т.п. – в состоянии только усилить и развить буржуазию» (т. 1, с. 243). Видите, Владимир Ильич снова пишет: не понимая!
И он, 24-летний марксист, объясняет им, что в России уже существует две деревни. Одна – деревня «хозяйственных мужичков», которая и в самом деле «жаждет и техников, и кредита, и товарных складов». «Но есть и другая деревня, гораздо более многочисленная, о которой не мешало бы почаще вспоминать „друзьям народа“, – деревня разоренного и оголенного, обобранного до нитки крестьянства… И этой деревне хотите помочь вы товарными складами!! Что они туда положат, наши однолошадные и безлошадные крестьяне, в эти товарные склады?» (т. 1, с. 259). Да, как ни посмотреть, а выходило, что «друзья народа» на самом-то деле оказывались друзьями мелких буржуев. Что поделать, либерализму всегда было свойственно скатывание к оппортунизму – это объективная закономерность.
Но после всех моих рассуждений я вдруг почувствовала, что почему-то у меня не сходятся концы с концами. Помните, я говорила о том, что Владимир Ильич не отрицал совсем искренности либералов, считая, что их фальшивая позиция по отношению к народу вполне закономерно продиктована их классовой сущностью. Но тогда почему же Владимир Ильич зачастую довольно грубо обращается с ними, называя незадачливых вояк «пустолайками», употребляя такие выражения, как «тявканье», «заговариваетесь до чертиков»?.. (т. 1, с. 198, 158, 199). Ведь в воспоминаниях о Ленине не раз приходилось читать, каким он был терпеливым, вежливым. Вот тут-то я и обрадовалась: ну да, наконец-то я нашла в 1-м томе явные проявления молодости автора! Ясно же: в зрелом возрасте Ильич научился сдерживать себя, а тогда, в 24 года, чувства, видимо, так и рвались наружу, – вот он и обругал «друзей народа»!
Но ликование мое было недолгим, услужливая память подсказала: а как же «Иудушка Каутский», «дурачок Каутский», «негодяй, продавшийся буржуазии»? (т. 37, с. 287, 315, 275). Ведь это написано Лениным уже в 1918 году! Значит, и в зрелом возрасте он бывал не только предельно сдержан и корректен, но и резок до грубости. Но все же если вдуматься, то можно увидеть здесь определенную закономерность. Если человек заблуждался искренне, то Владимир Ильич с бесконечным терпением разъяснял ему ошибку. Но когда он встречался с сознательной недобросовестностью, тон резко менялся. Ильич просто органически не переносил такие качества, как корыстность, лживость, продажность… Особенно бурное негодование Ленина вызывало предательство интересов рабочего класса. И бывший марксист Каутский за то и получил от Владимира Ильича кличку «ренегат» и другие малоприятные прозвища.
И вот после того, как я снова перечитала 37-й, 45-й и некоторые другие поздние тома, я по-другому отнеслась и к грубостям в адрес «друзей народа». Да ведь и здесь то же самое! Когда «друзья народа» объективно не могут вылезти из буржуазного болота, когда они искренни в своих заблуждениях, то самое большое, что позволяет себе Владимир Ильич, – это назвать их теории «ребяческим вздором». Но были у них и такие личные качества, которые вызывали у Ильича просто физическое отвращение. Прежде всего это научная недобросовестность и бездоказательность. Сам Владимир Ильич с юношеских лет привык изучать каждый вопрос основательно, в спорах всегда быть предельно доказательным. А «друзья народа» то переврут Маркса, то тенденциозно надергают цитат, да еще «подрежут» их так, что смысл меняется на противоположный. А потом сами же начинают «ломаться» над перевранными мыслями Маркса. Ну скажите, разве не справедливо, что Владимир Ильич по этому поводу сказал о Михайловском: «…пускай себе, раскланявшись с Марксом, тявкает на него исподтишка…» (т. 1, с. 158).
Впрочем, Михайловский перевирал не только Маркса, но и тех самых русских социал-демократов, против которых он взялся воевать. Например, писал, что-де «марксисты – „веруют и исповедуют непреложность абстрактной исторической схемы“». «Да ведь это же сплошная ложь и выдумка!» – в сердцах восклицает Владимир Ильич. И далее: «…марксисты заимствуют безусловно из теории Маркса только драгоценные приемы, без которых невозможно уяснение общественных отношений…» (т. 1, с. 195, 197). Владимир Ильич ссылается при этом на Плеханова, являвшегося в то время признанным лидером русских социал-демократов. Михайловский же будто и не читал Плеханова, он строил свои поклепы на основании неизвестно от кого слышанного вздора. Ну как тут не согласиться, что «если это полемика, то кто же после этого называется пустолайкой?!» (т. 1, с. 198)
Но недобросовестное цитирование, перевирание чужих мнений – это только цветочки. Были и ягодки. Была еще одна отвратительная черта у «друзей народа», превосходившая все остальные. Она вызывала у Владимира Ильича уже не насмешки и иронию, а гнев и брезгливость. Речь идет о политической нечистоплотности. В чем это конкретно выражалось? «Друзья народа» печатались в легальных изданиях, в том числе и в «Русском богатстве», со страниц которого и повели войну против социал-демократов. А русские марксисты легально им ответить не могли. В этих условиях любые недомолвки, а тем более передергивание цитат попахивало подлостью. Ведь когда к подтасовкам и передергиваниям прибегали откровенно реакционные газеты и журналы, подкупленные царским правительством, тут не о чем было и разговаривать. Этим газетам и журналам все знали цену, а Владимир Ильич презрительно называл их «рептилиями», то есть пресмыкающимися (т. 1, с. 283). Но журнал «Русское богатство», в котором, кстати сказать, печатались Горький, Вересаев, Короленко, Куприн и другие известные писатели, был популярен среди интеллигенции. Естественно, что перевирание мыслей Маркса и марксистов на страницах этого журнала наносило ущерб распространению истинного марксизма, отрывало часть интеллигенции от настоящего революционного дела.
Уже одного этого было бы достаточно, чтобы Владимир Ильич с его революционной душой возненавидел «друзей народа». Но они пошли еще дальше: стали критиковать политическую деятельность социал-демократов, что в сложившейся обстановке было равносильно полицейскому доносу. Вы только посмотрите, какую гневную отповедь дал им Владимир Ильич: «Мы подходим теперь к самому возмутительному месту всей этой, по меньшей мере, неприличной „полемики“ – именно к „критике“ (?) г. Михайловским политической деятельности социал-демократов. Всякий понимает, что деятельность социалистов и агитаторов среди рабочих не может подвергаться честному обсуждению в нашей легальной прессе и что единственное, что может сделать в этом отношении порядочная подцензурная печать, – это „с тактом молчать“» (т. 1, с. 200). Да, такое поведение заслуживало слов и покрепче, чем те, которые употребил Владимир Ильич, вроде «виляет и вертится», «безобразные приемы», «низменная пошлость»… (т. 1, с. 201, 202). И разве не тысячу раз он прав, когда пишет: «Как же не назвать этого грязью?» (т. 1, с. 156).
Здесь мне хочется сказать еще вот о чем. Во время полемики человек очень полно и ярко раскрывает свой характер, грани своей личности. Вот и из 1-го тома мы узнаем, что Владимир Ильич принес в социал-демократическое движение России не только абсолютное знание и понимание марксизма, не только доскональное знакомство с российской действительностью, но и высокие требования к нравственному облику революционера, политического деятеля. Самого Владимира Ильича, как, впрочем, и всех членов семьи Ульяновых, всегда отличала глубокая порядочность во всем. Известно, с каким достоинством вел себя на следствии и на суде Александр, стараясь при любой возможности выгородить товарищей и взять большую часть вины на себя. Илья Николаевич и Мария Александровна, хотя впрямую и не занимались политической деятельностью, с презрением относились к доносчикам.
И Владимир Ильич всегда проявлял глубочайшую порядочность, можно даже сказать, повышенную щепетильность в отношении политических оценок. Из статьи Кржижановского: «Оглядываясь назад и вспоминая фигуру тогдашнего 23-летнего Владимира Ильича, я ясно теперь вижу в ней особые черты удивительной душевной опрятности…» Мне так нравятся эти такие теплые и такие точные слова! А вспомнила я о них, когда читала первую работу 1-го тома – «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни». Написана она по поводу книги В.Е. Постникова «Южно-русское крестьянское хозяйство». Постников – не марксист, но его книгу Владимир Ильич считал одним «из наиболее выдающихся явлений в нашей экономической литературе…» (т. 1, с. 5). Почему? Да потому, что автор честно говорит о фактах действительности, хотя и не умеет их правильно объяснить. Но все же именно Постников выступил против описания жизни крестьян с помощью средних цифр, как это делала земская статистика. Он показал, что между крестьянами существует большая разница в имущественном положении. Конечно, незнание марксизма помешало Постникову довести свою мысль до конца, увидеть, что деревня расслаивается не только в количественном отношении, то есть по степени зажиточности крестьян, но, главное, по качественному, по классовому признаку: на эксплуататоров и эксплуатируемых. Эту мысль за Постникова додумал сам Владимир Ильич в своей статье. Но… он не упрекнул Постникова в «ребячестве», а, напротив, отозвался о нем с большим уважением. Но вот в конце статьи Владимир Ильич обмолвился о том, что Постников, оказывается, во второй части своей книги предлагает и практические мероприятия для разрешения аграрного вопроса. Даже не читая книги Постникова, нам нетрудно себе представить эти мероприятия. Скорее всего, что-то вроде тех же самых «прогрессов», которые предлагали и «друзья народа».
Но… Владимир Ильич не стал даже разбирать эту часть книги. Он лишь отметил, что «эта часть сочинения Постникова – самая слабая» (т. 1, с. 66). И все. И в самом деле, зачем ругать автора за то, чего он сделать не смог в силу объективных причин? Ведь тем самым можно оттолкнуть читателя и от той части книги, которая выполнена с большой научной добросовестностью и может уже по одному своему честному подбору материала сослужить хорошую службу для политэкономического образования.
Ну а о слабой части книги Владимир Ильич осторожно замечает: «Мы не последуем за автором в эту область…» Ясно же, что последовать в эту область – значит показать, что факты и весь ход рассуждений Постникова ведут не к тем выводам, которые он сделал, а к самым что ни на есть революционным выводам. А это и было бы равносильно доносу царским ищейкам на Постникова: смотрите, мол, что кроется в книге почтенного экономиста, чиновника из министерства земледелия!
Вот это – такт, вот это – порядочность!
Вы, наверное, уже почувствовали, что я могу говорить о 1-м томе бесконечно. Да, это так, 1-й том так же неисчерпаем по мысли, как и любой том Ленина. И все же позвольте мне рассказать еще об одном открытии удивительного: о том, как зрело судил молодой Владимир Ильич о роли личности в истории. Вспомним еще раз народовольцев, террористическую группу Александра Ульянова – они ведь не в последнюю очередь по молодости склонны были преувеличивать роль личности в истории, как роль царя, так и роль цареубийцы. Вот и Александр произнес на суде по-юношески горячие слова:
«Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь…»
Конечно, при чтении этих строк нас охватывает волнение, и только какое-то время спустя можно уже заметить, как сквозь героический ореол проступают черты утопического мышления молодых героев. Брат Ленина надеялся, что жертвенная гибель десятка людей может реально повлиять на изменение общественной жизни, – это ли не преувеличение роли личности в истории! А ведь так думал не он один. Из воспоминаний узнаем, что после этих слов Александра Ульянова сидящий на скамье подсудимых Василий Осипанов восхищенно воскликнул: «Точно! Абсолютно точно!»
Что и говорить, мученической смертью эти молодые, прекрасные люди заплатили за свои заблуждения. Но когда сопоставляешь их слова с тем, что сказал 17-летний Владимир Ильич после казни брата, его слова уже не кажутся такими удивительными: слишком дорого для семьи Ульяновых обошлись ошибки субъективистских теорий, чтобы не извлечь из них сурового урока.
И вот семь лет спустя Владимир Ильич уже совершенно точно знает, что ни десяток, ни даже сотня смелых людей не могут изменить существующего строя. Старые народники видели в царе «негодяя», поздние народники видели в отдельных капиталистах «живоглотов», «пройдох»… (т. 1, с. 284, 364). А социал-демократы видят и в царе, и в капиталистах класс угнетателей. И если с «пройдохами», как остроумно замечает Владимир Ильич, могла бы бороться одна полиция, то «с классом может бороться только другой класс…» (т. 1, с. 364). Не кучка героев, а – класс. Вот в этом и корень марксистского взгляда на роль личности в истории.
Пройдет почти 10 лет, и Владимир Ильич Ленин – теперь уже и по фамилии Ленин! – напишет свой гениальный труд «Что делать?» – учение о партии нового типа. Но и тогда, в 1894 году, он уже отчетливо представлял, что дело подготовки к революционной борьбе всего рабочего класса не может быть делом одной личности или той или иной группы личностей. Нет, Владимир Ильич уже тогда, уже в книге «Что такое „друзья народа“…?», ставил вопрос о создании социалистической рабочей партии!
Ну так что же, спросите вы меня, значит, в 1-м томе и вообще не чувствуется, что автору 24 года? Ведь в чем-то должно же было это проявиться! Да, разумеется. Ну, может быть, это повышенная эмоциональность, страстность в отстаивании идей марксизма? Может, какое-то уж слишком настойчивое желание всесторонне доказать свою мысль, слишком подробная и даже в чем-то дотошная аргументация? Ведь именно для начинающего литератора так естественно изо всех сил стремиться, чтобы его правильно поняли, чтобы никто не поймал на слове, не попрекнул недостатком фактов. Может быть, по-юношески задорное остроумие, повышенная ироничность?..
Все это можно было бы приписать молодому возрасту, если бы… Если бы и в зрелом возрасте мы не встречали той же страстности, той же логичности в доказательствах, того же блеска остроумия. Так что трудно сказать, то ли в 50 лет Ленин был так же молод душой, как в 24 года, то ли в молодости был так же мудр, как и в зрелом возрасте. Скорее всего, верным надо признать и то, и другое.
И я бы снова сказала: как это удивительно! Но… на этот раз не скажу. А ведь интересно получается: начиная писать эту главу, я все удивлялась, да еще вознамерилась заразить и вас своим чувством. А потом почти все мое удивление и улетучилось. Проштудировав неоднократно 1-й том, прочитав еще раз воспоминания о молодых годах Владимира Ильича, я поняла: все закономерно! Ах, как мы любим порой отмахиваться от великих примеров: дескать, они – гении, люди особенные, отмеченные судьбой, а мы – простые смертные, где уж нам. А знаете: мы ведь таким разглагольствованием прикрываем свою дремучую лень!
Ну кто же станет спорить, что Володя Ульянов был от рождения одаренным ребенком. Но никому же не приходило в голову уже тогда считать его гением. Что, может быть, он уже родился марксистом, может, с молоком матери впитал статистические данные о крестьянской жизни России? Нет уж, давайте скажем себе честно: все, чего достиг Владимир Ильич, он достиг своим собственным, огромным, упорным, целенаправленным трудом. Не будем, конечно, сбрасывать со счетов ни природной одаренности, ни влияния прекраснейшей из семей. Но разве мало рождается одаренных детей, разве мало семей пусть и не таких прекрасных, но все же вполне хороших? Нет, тут просто нельзя не признать: главное, что сделало Володю Ульянова Владимиром Ильичем Лениным, – это труд, труд и еще раз труд. Как он работал над собой! Ведь это не может не восхищать. В воспоминаниях Анны Ильиничны читаем: «Помню, как летом в Самарской губернии он устроил себе уединенный кабинет в густой липовой аллее… Туда уходил он, нагруженный книгами, после утреннего чая с такой точностью, как будто бы его ожидал строгий учитель, и там, в полном уединении, проводил все время до обеда, до 3 часов».
«Как будто ждал его строгий учитель»… А ведь у нас часто бывает так: нет строгого учителя, нет контроля – мы и гуляем. А потом, во время сессии, сидим ночами, лишь бы как-нибудь сдать экзамены. Да только много ли при таком «учении» остается в голове? Или вот еще: для подготовки в институт поступаем на различные курсы, нанимаем репетиторов – для чего? Ведь все есть в книгах. Но – нам как раз нужен контроль строгого учителя, у самих силы воли не хватает.
А Владимир Ильич в своей любимой аллее совершенно самостоятельно так сумел себя разносторонне и глубоко подготовить, что не только отлично сдал экстерном экзамены за весь курс юридического факультета, но и, приехав в 1893 году в Петербург, сразу стал, как мы помним, общепризнанным лидером петербургских марксистов.
Поражает целеустремленность Владимира Ильича. За семь лет он буквально создал себя для революционной борьбы, готовился к ней с истинно рахметовской настойчивостью. Все, что делал Владимир Ильич, было им до тонкости продумано, до точности выверено относительно главной цели. И порой (прямо наваждение какое-то!) одолевает мысль, что он жил уже во второй раз, что была и первая жизнь, такая, как у всех, с ошибками, с промахами, в общем, жизнь как бы начерно, а теперь вот, во второй раз, зная уже заранее все преграды и ухабы на пути, он жил набело, не совершая ошибок, делая всегда именно то, что единственно и надо делать в данное время и в данных обстоятельствах…
Мы в чудеса, однако, не верим. Человек живет лишь однажды. И гений – тоже.
Но вот слово «гений» – не слишком ли часто мы его употребляем не для действительной оценки выдающейся личности, а для собственного удобства? Не избавляемся ли мы порой с его помощью от критического взгляда на себя, от необходимости решать мучительный вопрос: а мы что сделали для своего самосовершенствования, для своего самообразования? Приведу еще одну цитату из 1-го тома: «Г-ну Михайловскому следовало бы поменьше хвалить Маркса да поприлежнее читать его, или, лучше, посерьезнее вдумываться в то, чтó он читает» (т. 1, с. 131). Может быть, и нам не мешало бы поменьше удивляться гениальности Ленина, а поприлежнее его читать? И постараться по мере своих сил учиться у него работать над собой.
Я уже говорила, что открытия, которыми одарил меня 1-й том, принесли не только радость, но и горечь. И если эти строки читает сейчас кто-то молодой, как бы мне хотелось сказать ему: возьмите у Ленина этот замечательный урок, не упустите волшебных лет молодости! Потом, с возрастом, многое дается труднее, а иное – и вообще не дается.