Вспомним еще раз слова Мариэтты Шагинян о «литературном чтении» Ленина. В первой главе я рассматривала эти слова как побуждение читать Ленина для себя. Не по обязанности, а именно для себя, по собственному движению души.

Сейчас же мне хочется поглубже вдуматься в слово – «литературное». Вот в этой главе и поговорим о литературном чтении Ленина. Казалось бы, странно даже рядом ставить слова «литературное чтение» и «произведения Ленина». Однако придется мне все-таки еще раз привести ту цитату из статьи Мариэтты Шагинян целиком: «Благоговейное отношение к тексту Ленина так велико, что задача политически учиться у него вытесняла до сих пор даже возможность отнестись к нему просто по-читательски. Обычное „литературное чтение“ Ленина никому, может быть, и в голову не приходило».

Что ж, приходится признать, что Мариэтта Сергеевна сумела довольно точно подметить явление. Да и не только само явление, но и его психологическую подоплеку. В самом деле, мы ведь редко находим что-то случайно, гораздо чаще находке предшествуют целенаправленные поиски. И если мы открываем ленинские тома с единственной целью найти в них какую-то нужную нам политическую мысль, а то и вообще всего лишь цитату, то что ж удивляться, что чисто литературные достоинства проходят мимо нашего внимания. Ведь метко сказано: «Никому и в голову не приходило». Во всяком случае, про себя уж точно могу сказать, что хотя я и любила читать Ленина, но мне это тоже в голову не приходило. Удовольствие получала от его остроумия, логичности, полемического блеска…

Наверное, даже, скорее всего, наверняка, литературные достоинства ленинского слога тоже влияли на мое восприятие, но это происходило как-то само собой, стихийно. Естественно, что многое при таком чтении и терялось.

Но вот стоило только прочесть вышеприведенные слова писательницы, как и у меня сразу заработала собственная мысль в этом направлении. И с того момента я уже стала совершенно по-новому читать Ленина: именно как писателя, останавливаясь не только на мыслях, но и на способе их выражения. Скажу сразу: не говоря уж об огромном удовольствии чисто эстетического свойства, такое чтение помогало и сами мысли понимать глубже, отчетливее, чем раньше.

Сегодня, когда Мариэтты Сергеевны нет уже в живых, я считаю просто своим долгом развивать и популяризировать ее мысль о литературном чтении Ленина. Настоящая глава с этой целью и задумана. Разговор поведем на примере творчества Ленина за 1905 год. В Полном собрании сочинений это тома с 9-го по 12-й. Чем я объясняю свой выбор? А дело в том, что в революционные дни Владимир Ильич писал особенно вдохновенно, а вдохновение, как известно, в каждый вид человеческой деятельности привносит какой-то эстетический элемент. Тем более это относится к писательской деятельности. Вот поэтому-то все, написанное Владимиром Ильичем в дни революции 1905 года, и несет на себе печать самого настоящего литературного мастерства.

Четыре года назад вся наша страна отмечала 80-летие первой русской революции. События тех лет, бурные и героические, трагические и полные романтики, известны нам по неувядаемому кинофильму «Броненосец „Потемкин“» и главным образом по книгам. Живых свидетелей практически уже нет. Правда, среди книг есть много хороших: знакомые с детства «Белеет парус одинокий», «Грач – птица весенняя»… Большие эпические полотна «Степан Кольчугин» В. Гроссмана, «Хребты Саянские» С. Сартакова и другие. Из произведений последних лет запомнились книги Е. Андриаканиса «Хозяин „чертова гнезда“», Юлиана Семенова «Горение», Ф. Таурина «На баррикадах Пресни». В общем, есть что почитать о 1905 годе.

Но захотелось мне взглянуть на далекие события глазами Ильича. Сняла я с полки 9 – 12-й тома и, едва открыла 9-й том, тотчас забыла, что передо мной политическая книга: впечатление было такое, какое бывает при чтении высокохудожественных книг, когда писатель овладевает умом и сердцем читателя и, кажется, один на один разговаривает с тобой. Читая эти тома, я видела живого свидетеля событий, видела человека с присущими ему чертами характера, слышала его голос, было полное впечатление, что живой Ильич пришел прямо из истории и рассказывает все, как было. Причем не только как политик-марксист, но и как интересный собеседник, умеющий рассказать об увиденном живописно, остроумно, талантливо.

Да, читая произведения того года, я все больше и больше убеждалась, что Владимир Ильич удивительным образом сочетал в себе гениального мыслителя и одаренного литератора. Я уже говорила о том, что в революционные дни Ильич писал особенно вдохновенно. Поистине можно сказать, что музу Ильича как раз и звали РЕВОЛЮЦИЯ! Представим себе на минутку, чем был для Ильича 1905 год – первым массовым выступлением рабочего класса, первой практической проверкой учения Маркса!

Владимир Ильич был очень терпеливым человеком: он твердо верил в открытые Марксом законы общественного развития, он настроил себя на долгие-долгие годы борьбы за революцию. Вспомним, что уже тогда, в 1893 году, когда Ильич только еще вступил на путь революционной борьбы, его уже отличали реализм, трезвый подход к действительности. Уже тогда он знал, что на пути к революции будут и победы, и поражения, будут и острые моменты беспощадной борьбы, и долгие периоды накапливания сил. И у Ленина хватало духу не унывать в периоды спада, хватало и мудрости удержаться от желания забежать вперед в моменты революционного подъема.

Но надо ли говорить, что все же именно моменты революционного подъема были ему дороже! Ему, прирожденному революционеру, ему, раз и навсегда посвятившему свою жизнь борьбе за справедливое переустройство общества. Надо ли говорить, что, когда пробил час серьезнейшего экзамена для революционной теории, вся душа Ильича раскрылась навстречу событиям, и овладело им вдохновение неимоверной силы. На таком творческом подъеме, в такие вот моменты, композиторы создавали свои лучшие симфонии, поэты писали лучшие стихи.

А тут – не момент, а большой отрезок времени, вроде как у Пушкина, помните, была болдинская осень? Для Владимира Ильича «болдинская осень» длилась весь 1905 год: за один этот год им написаны произведения, занимающие сегодня почти четыре тома. И какие произведения! Честное слово, редко какой остросюжетный роман я читала с таким захватывающим вниманием. Мне кажется, что без волнения эти тома никто не сможет читать: столько радости, столько «жажды бури», праздничного ликования так и плещется в каждой строке! Именно в эти дни Ильич напишет: «Революции – праздник угнетенных и эксплуатируемых» (т. 11, с. 103). Уже 10 января, на следующий день после Кровавого воскресенья, из далекой Женевы Ленин пишет: «Телеграф приносит захватывающие дух известия, и всякие слова кажутся теперь слабыми по сравнению с переживаемыми событиями. Каждый должен быть готов исполнить свой долг революционера и социал-демократа.

Да здравствует революция!

Да здравствует восставший пролетариат!» (т. 9, с. 178).

Читая эти строки, я вспомнила, как о проблеме слововыражения писал Маяковский:

Видите: поэт, владеющий языком в совершенстве, и тот ощущает нехватку слов, когда берется за великую тему. А поэт приступал тогда к созданию поэмы «Владимир Ильич Ленин». Но ведь та же самая мысль звучит и в приведенных словах Ленина: любые слова кажутся слабыми для выражения мыслей о великом событии – наступающей революции.

Надо сказать, что в те горячие дни Ленин не только писал статьи и воззвания. Приехать в Россию ему удалось только в ноябре, а до этого он успел побывать в Париже, в Лондоне, организовав там III съезд партии… За один 1905 год Владимир Ильич сделал столько, сколько другой деятель не успел бы и за всю жизнь. Конечно, это были не только порыв и вдохновение: нет, Ильич еще и сознательно, своими собственными усилиями ускорял бег своей жизни, чтобы в «одной из величайших гражданских войн, войн за свободу» принять самое активное участие, «и надо торопиться жить, чтобы отдать все свои силы этой войне», – пишет Ильич в октябре 1905 года (т. 12, с. 1).

(«Торопиться жить»… Да, сейчас, в 12-м томе, эти слова меня восхищают, радуют… А стану читать 45-й том, и не раз с печалью вспомню, как же слишком торопил Ильич свою жизнь, как не жалея расходовал себя…)

И вот что поразительно: ни бешеный темп жизни, ни эмоциональный накал – ничто ни на минуту не могло закрыть от Ильича истинного, глубинного смысла событий! Мы часто повторяем слова: «Большое видится на расстоянье». Да это и верно: чем дальше по времени от нас событие, тем яснее нам его суть. Ленин же обладал, как мы уже говорили, удивительной способностью давать точную оценку событиям сразу же по горячим следам. Но в революционные дни эта его способность еще больше усиливалась: порой прямо-таки никак нельзя отделаться от ощущения, что оценки давались им как бы из будущего, как бы с учетом всего того, чему еще только предстояло произойти. Сам он в то время жил в Женеве, но судил о надвигавшихся событиях настолько точно, как будто и впрямь уже побывал в будущем. За несколько дней до 9 января Владимир Ильич пишет статью «Самодержавие и пролетариат», в которой предвосхищает всю расстановку политических сил грядущей революции.

Но вот грянуло 9 января, Кровавое воскресенье. Народу дорого пришлось заплатить за свое прозрение, но оно – наступило! События 9 января вызвали в западной печати спор: что происходит в России – бунт или революция? Для Ленина сомнений не было: «Поворотный пункт в истории России наступил», – пишет он. «И недаром некоторые заграничные газеты завели уже „дневник русской революции“. Заведем такой дневник и мы» (т. 9, с. 207, 209).

И Ленин завел «дневник»… Заглянем же и мы в этот «дневник». Но сначала сделаем небольшое отступление. Что такое вообще – дневник? В привычном смысле это – тетрадь для регулярных записей личного характера. Такой дневник ведется обычно для себя, поэтому человек доверяет ему самое сокровенное. Эту особенность дневника нередко используют писатели с целью показать самые глубинные, самые потаенные переживания своего героя. Есть еще и такой смысл слова «дневник» – это запись, регистрация каких-то событий в их последовательности. Например, ученые часто ведут дневники наблюдений за природой, за работой какого-то прибора или машины…

Так вот, мне кажется, что в ленинском дневнике революционных событий 1905 года соединены оба этих смысла. С одной стороны, это четкая фиксация каждого сколько-нибудь важного для революции события. С другой – своя, личная оценка события. Я подчеркиваю: не только политическая, но и личная, эмоциональная оценка. Читая этот уникальный дневник, как-то особенно ощутимым становится главное свойство личности Ленина – единство общего и личного. В записях, касающихся не только общегосударственных, но и общемировых проблем, у него столько личного, столько страсти – от любви до ненависти, – что дневник иного влюбленного Ромео покажется рядом скучнее.

Итак…

18 января. «Русское рабочее движение за несколько дней поднялось на высшую ступень» (т. 9, с. 208).

18 января. «…Письма Гапона, написанные им после бойни 9 января о том, что „у нас нет царя“, призыв его к борьбе за свободу и т.д., – все это факты, говорящие в пользу его честности и искренности…» (т. 9, с. 211).

18 января. «„Царь-батюшка“ своей кровавой расправой с безоружными рабочими сам толкнул их на баррикады» (т. 9, с. 218).

25 января. «Правительство хоронит ночью, тайком, жертвы кровавого, владимирова воскресенья» (т. 9, с. 243).

1 февраля. «Начиная с 9-го января, рабочее движение у нас на глазах вырастает в народное восстание» (т. 9, с. 256).

4 февраля. «Теперь героизм вышел на площадь; истинными героями нашего времени являются теперь те революционеры, которые идут во главе народной массы» (т. 9, с. 277).

И так далее и так далее, фиксируется каждый шаг, каждый поворот революции. Но, как можно увидеть даже из этих обрывочных, цитатных записей, каждому событию Ленин тотчас дает оценку.

В принципе уже прямо сейчас можно начать разговор о художественной ценности языка произведений Ленина. Посмотрите: ведь перед нами уже примеры настоящей образности: «„царь-батюшка“ толкнул…», «героизм вышел на площадь»… Но мне тут могут возразить: а разве такая образность языка – не признак вообще культурного, развитого человека? А ведь и вправду так: если речь человека совершенно лишена образности, мы уже говорим не только о сухости, о казенности, но и о недостаточной культуре чувств, о малой начитанности человека. Так что вынуждена признаться, что пока мы еще не вышли на специфически писательские качества произведений Ленина. Что ж, продолжим наши рассуждения. Но все же замечу, что и такая, общекультурная, образность очень помогает коротко и точно охарактеризовать явление, событие или человека. Так что наличие такого свойства языка хотя и не характеризует только писателей, но уж стать писателем без этого свойства просто невозможно.

Однако понаблюдаем еще.

Вот до Женевы дошла весть о восстании на броненосце «Потемкин». Ленин сразу же оценил огромный политический смысл этого события, увидев в нем «новый и крупный шаг вперед в развитии революционного движения против самодержавия» (т. 10, с. 335). «…Здесь впервые крупная часть военной силы царизма, – целый броненосец, – перешла открыто на сторону революции» (т. 10, с. 336). Приведенные цитаты – это пока только четкие политические формулировки. Но Ленин, как я уже говорила, не только фиксирует факт политической важности, но и дает нравственную, эмоционально окрашенную оценку. И вот тут язык снова расцвечивается образными приемами. Например, про самодержавное правительство, отдавшее приказ о потоплении революционного броненосца, Ленин с гневом пишет, что оно «опозорило себя перед всем миром» (т. 10, с. 336). Зато о восставших матросах пишет с гордостью: «А броненосец „Потемкин“ остался непобежденной территорией революции…» (т. 10, с. 337).

Такие молниеносные оценки Ленина очень помогали пролетариату быстрее осознавать истинный смысл своих, порой еще стихийных, побуждений. И не последнюю роль играла в этом образность языка ленинских статей и воззваний. Возьмем хотя бы слова «непобежденная территория революции» – насколько они емки, многоплановы! С одной стороны, видим, что революцию нельзя совершить сразу и повсеместно, что каждый сознательный революционер должен сделать все возможное на своем месте, на своей «территории». С другой стороны, эти слова внушали восставшему народу уверенность в своих силах, в том, что даже маленькая территория победившей революции играет большую роль в деле будущей общей победы.

Значение для народа молниеносных ленинских оценок событий было особенно велико в бурные революционные дни. В спокойной жизни человек действует обычно обдуманно, то есть сначала подумает, потом сделает. В экстремальных же ситуациях часто бывает как раз наоборот: сначала совершается действие, а уж потом его осмысление. То же происходит и с обществом в целом. Поэтому в дни социальных потрясений в поведении народных масс много стихийного, интуитивного. В 1905 году, когда революционного опыта у народа было еще мало, когда идеи социализма для большинства людей были еще на уровне абстрактных представлений о справедливости, – народу нужен был мозговой центр, поспевающий за стремительно бегущей жизнью, поспевающий по горячим следам давать правильные оценки, выделять главный смысл, делать выводы, извлекать уроки, давать прогнозы и определять ближайшую тактику. Таким мозговым центром в 1905 году и был Ленин.

Он помогал народу осознавать себя как социальную силу.

В те же горячие дни проявилось и еще одно свойство Ленина-литератора, которое, на мой взгляд, тоже сродни художническому творчеству. Начну с примера. В начале ноября, когда Ленин ехал из эмиграции в Россию, он ненадолго остановился в Стокгольме. Он еще не был в России, представляете, с самого начала революционных событий не был! И Ленин сумел по одним только газетным сведениям сделать прогноз о Советах! Разве это не поразительно?

Мы сегодня уже настолько привыкли к этому слову, что кажется, оно и было-то всегда. Ну а если учесть, что в последние десятилетия и Советов наших коснулась болезнь демагогии и бюрократизации, то и понятно, что многие стали воспринимать Советы как что-то спущенное сверху.

А между тем Советы – это же и есть настоящее творчество масс! Ни Ленин, ни другие большевики Советов не «придумывали», их придумали сами рабочие, а первые Советы родились в Петербурге в 1905 году. Сначала они возникли как орган стачечного движения. Ленин же, из своего «проклятого далека», сумел увидеть в них зародыш будущей власти! И это при том, что он знал о них чрезвычайно мало. Об этом свидетельствует та осторожность, с какой он начинает свою статью «Наши задачи и Совет рабочих депутатов»: «Я высказываюсь, как посторонний. Мне приходится писать все еще из проклятого далека, из постылой эмигрантской „заграницы“. А по такому конкретному практическому вопросу составить себе правильное мнение, не побывав в Петербурге, не видав ни разу Совета рабочих депутатов, не обменявшись взглядами с товарищами по работе, нет почти никакой возможности. Я оставляю поэтому на ответственности редакции помещение или непомещение этого письма, писанного человеком неосведомленным» (т. 12, с. 61). Затем, в середине статьи, мнение уже более отчетливое, но все же выраженное еще осторожно: «Может быть, я ошибаюсь, но мне (по имеющимся у меня неполным и „бумажным“ только сведениям) кажется, что в политическом отношении Совет рабочих депутатов следует рассматривать как зародыш временного революционного правительства» (т. 12, с. 63).

Нет, не ошибся Ленин. Сумел-таки и по неполным данным уловить суть явления.

И вот это умение – тут уж никто не станет спорить – безусловно является художническим свойством! Все-таки политики чаще всего делают серьезные выводы, изучив достаточно большое количество данных. Да и Ленин, как правило, действовал именно таким образом. Вспомним его первые крупные работы из 1-го тома: ведь в них молодой политик делал свои выводы, опираясь на знания огромного количества статистических данных. Уже с первых шагов в политике Владимир Ильич проявил себя как настоящий ученый: предельно основательно и доказательно.

Но со временем, когда с ростом знаний и опыта росло и политическое чутье, все чаще случались и такие вот вспышки провидения, когда даже в одном факте Ленин умел увидеть росток чего-то очень существенного, важного для будущего. Писателям это свойство очень помогает при художественной типизации, когда какой-то редкий или даже исключительный случай из жизни наталкивает их на глубокие обобщения. Так что уже одно это умение – увидеть общее в единичном – говорит о наличии художнической жилки у Ленина.

Правда, и здесь мне могут возразить, что такое умение свойственно не только художникам, но и ученым. С этим, конечно, нельзя не согласиться, однако с той поправкой, что этим свойством обладают лишь выдающиеся ученые, но тогда мы и говорим про таких ученых, что они вносят в науку элемент искусства. На высоком уровне науки и искусства у них появляются некие общие категории, и мы видим, как гениальный писатель дает нам глубоко научное исследование общества, а гениальный ученый – эстетически прекрасную теорию. Есть даже и слова, которые употребляются и по отношению к художнику, и по отношению к ученому: «вспышка», «озарение», «вдохновение», «наитие», «интуиция»… Здесь и науку и искусство объединяет способность к постижению сути не через скрупулезный анализ факта или явления, а через умение охватить его сразу, целиком.

Но, как мы понимаем, умение охватить суть предмета – это еще полдела. Надо еще уметь эту суть передать другим. Скажем, человек, увидевший какое-то неповторимое сочетание форм и красок в природе, – это же еще не художник, надо еще уметь увиденное положить на холст. Точно так же не является писателем пусть даже очень умный человек, умеющий разбираться в психологических тонкостях, умеющий видеть в жизни типическое, но… не умеющий талантливо об этом написать.

К сожалению, в науке, в том числе и в политической, нередко за перо берутся люди хоть и умные, но не обладающие литературным талантом. Да это, по-видимому, и невозможно от всех требовать. И имеем мы книги, в которых умные мысли изложены таким невообразимо сухим, научным языком, что читать их невыносимо трудно и скучно. Правда, есть еще жанр научно-популярной литературы, как раз и предназначенный для того, чтобы силами литераторов сделать научные идеи доступными, понятными и по возможности интересными читателю.

Творчество Ленина в этом отношении представляет собой совершенно исключительное явление. Наряду с умением обобщать огромный жизненный материал, с умением замечать важные тенденции даже в маленьких ростках, он еще обладал и чисто литературным талантом, делающим его статьи, книги, заметки и прочие публицистические жанры еще и очень интересными для чтения.

Так давайте же почитаем это удивительное произведение, назовем его условно – «Дневник 1905 года» – в четырех томах.

Сначала, как и полагается, экспозиция. Простите, но я просто не могу отделаться от литературных ассоциаций, ибо, читая ленинские статьи декабря 1904 года и первых чисел января 1905-го, просто явственно вижу перед собой писателя, который как бы заранее продумал все свое произведение и, естественно, пишет экспозицию с учетом всего того, что должно произойти в романе, что пока известно только ему, писателю.

22 декабря Ленин пишет статью «Самодержавие и пролетариат», в которой, как я уже говорила, он с абсолютной точностью обрисовал расстановку политических сил всего 1905 года. «Россия переживает новую волну конституционного движения» (т. 9, с. 126). Так начинается статья. Кто же поднял эту волну? Ленин показывает: либеральная буржуазия. Что поделать: царизм не вызывает добрых чувств уже ни у одного из общественных классов России. «Самодержавие не может не задерживать общественного развития» (т. 9, с. 130). Вот потому-то и буржуазия, эксплуататорский класс, разочаровалась в своем главном эксплуататоре – царе. В конце концов, и эксплуатировать все же лучше по-научному, по-современному, по-европейски, а не по старинке, как это делает царизм.

И вот, в преддверии великих событий, повсюду слышатся «необычно смелые, с точки зрения русского обывателя, политические обличения и страстные речи о свободе» (т. 9, с. 126). Но Ленин хорошо знает цену этим речам и делает такие предсказания относительно авторов речей, которые потом целиком подтвердятся всей историей первой русской революции. Уже в декабре 1904 года Владимир Ильич призывает рабочих не поддаваться очарованию этих смелых либеральных выступлений, «крайне важно для сознательного пролетариата, – пишет Ленин, – ясно понимать и неизбежность либеральных протестов против самодержавия и действительный буржуазный характер этих протестов» (т. 9, с. 131). А вот слова, которые я сейчас процитирую, как будто и в самом деле сказаны после всех революционных событий: «Совершенно ясно, что перед вами представители имущих классов, добивающиеся только уступок от самодержавия и не помышляющие ни о каком изменении основ экономического строя» (т. 9, с. 133).

Как жаль, что ясно было далеко не всем. Позже мы убедимся, что излишне доверчивое отношение части социал-демократов к свободолюбивым речам либералов сыграет в революции 1905 года неприглядную роль тормоза.

Поневоле приходит на ум: ах, если бы и впрямь можно было бы заглядывать в будущее, если бы хотя бы соратники Ленина, побывав в будущем, убедились, что к его прогнозам в отношении поведения классов надо прислушиваться: в этой области у него было совершенно безошибочное чутье.

Не ошибся Ленин и в отношении будущей позиции царя: «Царь намерен сохранить и отстаивать самодержавие. Царь не желает изменять формы правления и не думает давать конституции» (т. 9, с. 129). Далее. Владимир Ильич, ни на минуту не ставя под сомнение сам факт надвигающейся революции, очень четко определяет и ее характер – это будет буржуазная революция. А раз так, значит, рабочий класс должен рассматривать ее как этап в борьбе за окончательную победу социализма и, следовательно, должен быть заинтересован в быстрейшем совершении первого этапа. Поэтому на либеральную буржуазию рабочий класс должен смотреть как на временного союзника и попутчика, должен поддерживать конституционные требования буржуазии. И снова Ленин предупреждает тех социал-демократов, которые боятся назвать грядущую революцию буржуазной, что их ждут «разочарования и шатания из стороны в сторону» (т. 9, с. 131). Все это так и будет потом: правое крыло социал-демократов, меньшевики, на протяжении всей революции и будут шататься из стороны в сторону.

Ну а как же сама революция, когда же она, по мысли Ленина, начнется? Да прямо вот-вот. «Развитие политического кризиса в России всего более зависит теперь от хода войны с Японией» (т. 9, с. 135). И еще: «…положение Порт-Артура безнадежно… Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения» (т. 9, с. 136). И все это, заметьте, пишется до событий 9 января!

Итак, силы расставлены. Осталось сказать напутственное слово пролетариату и большевикам. Вот оно: «К этому моменту должны мы готовиться со всей энергией. В этот момент одна из тех вспышек, которые все чаще повторяются то здесь, то там, поведет к громадному народному движению. В этот момент пролетариат поднимется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу, чтобы обеспечить рабочему классу возможность открытой, широкой, обогащенной всем опытом Европы, борьбы за социализм» (т. 9, с. 136).

Через неделю после написания этих слов падет Порт-Артур. Теперь уже и другие увидели то, о чем предупреждал Ленин: военный крах самодержавия приближает крушение всей политической системы России: «Самодержавие ослаблено. В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции» (т. 9, с. 159).

Эти слова были написаны Лениным 1 января 1905 года. А 3 января на Путиловском заводе началась стачка, сначала стихийно, а потом, все разрастаясь, стала принимать политический характер. 8 января Ленин, анализируя петербургскую стачку, пишет: «И эта новая и высшая мобилизация революционных сил пролетариата семимильными шагами приближает нас к еще более решительному, еще более сознательному выступлению его на бой с самодержавием!» (т. 9, с. 177).

А завтра было 9 января, Кровавое воскресенье, начало первой русской революции. Если мы еще раз посмотрим на экспозицию, то в смысле выразительных средств языка увидим здесь в общем-то довольно сдержанный, спокойный тон, обстоятельную манеру письма и даже отсутствие эмоциональных оценок. Здесь как бы царит чистая мысль, и чем проще она выражена, тем лучше.

Но вот наконец наступили события. И «дневник» Ленина сразу же меняет свою тональность, становится более энергичным, более эмоциональным. Оно и понятно: одно дело – писать о своих размышлениях по поводу будущего, и совсем другое – давать оценки совершающемуся в настоящем. И вот тут-то и пошли в ход сравнения, метафоры, эпитеты, ирония, игра слов и прочие литературные средства, призванные сделать мысль более выпуклой, доходчивой, понятной. Надо ли говорить, как это было важно тогда, для читателей тех дней! Ведь статьи, написанные по горячим следам событий, становились действеннее, убедительнее не в последнюю очередь оттого, что были написаны ярким, образным языком. Да и сегодня все это помогает и нам лучше понять события тех дней, помогает материалы на серьезные политические темы читать с увлечением, почти так же, как читаем мы художественную литературу.

Итак, революция началась. Вот, вот оно, вдохновение, помните: «Телеграф приносит захватывающие дух известия, и всякие слова кажутся теперь слабыми по сравнению с переживаемыми событиями» (т. 9, с. 178). Но вдохновение, но радость от начавшейся революции не могут закрыть от Ильича трагедию первого дня. Известия о тысячах убитых и раненых жгут ему сердце, с гневом он пишет: «Войско победило безоружных рабочих, женщин и детей. Войско одолело неприятеля, расстреливая лежавших на земле рабочих» (т. 9, с. 201). Сколько же ненависти к царизму в этих двух, внешне спокойных фразах! Обратите внимание на слова «победило», «одолело», как будто речь и впрямь идет о честном сражении равных по силе армий. А ведь на самом-то деле было зверское, циничное истребление безоружного народа!

Так впервые в описании событий 1905 года в ленинском «дневнике» появляется литературный прием – ирония. Прием, как известно, построенный на противопоставлении прямого значения слова тому, что за этим словом стоит в действительности. Ирония, переходящая в издевку, в злую и гневную насмешку, – это уже сарказм. Вот и он: «Храбрые генералы действовали „с успехом“ против неприятеля, который шел с голыми руками, заранее поведав всем и каждому, куда и зачем он идет…» (т. 9, с. 214). С приемом сарказма мы еще встретимся не раз, главным образом при изображении деяний царя и его сатрапов. Это и понятно. Ирония в ее чистом виде – это все-таки более спокойный тон изложения. Причем ирония часто выдерживает иносказание до конца, когда все реалии называются прямо противоположными по смыслу словами. Конечно, мы, сегодняшние, зная о тех событиях уже из истории, поняли бы такую иронию и в чистом виде. Ну а если бы и не поняли сразу, то кто нам мешает перечитать непонятное место! Но Ленин-то писал для тогдашнего читателя. И он не мог допустить, чтобы хоть кто-нибудь, хоть случайно понял бы его похвалы царским генералам в прямом смысле. Поэтому тут же, вслед за словами «храбрые генералы», Ленин сам же и раскрывает смысл иронии, уже впрямую говоря о том, что эти генералы храбры лишь против невооруженного, мирного народа. Но и этого мало. Даже и после такого, совсем уж прозрачного, намека Владимир Ильич дает и прямую оценку их «храбрости», то бишь подлости: «Это было самое подлое, хладнокровное убийство беззащитных и мирных народных масс» (т. 9, с. 214).

Этот пример говорит о том, что литературные приемы Ленин употреблял не только спонтанно, в силу природного таланта, но и вполне целенаправленно, сознательно, имея в виду разный уровень эстетического развития читателя. Для одного достаточно тонкой, едва уловимой иронии, до другого дойдет гневный сарказм, а третьему надо все сказать открытым текстом.

Да, жестокий урок получили рабочие 9 января. И преподал им этот урок… сам царь! Конечно же он этого не хотел. Конечно же он только стремился проучить рабочих, чтобы им впредь было неповадно писать всякие петиции. Но – логика классовой борьбы сильнее субъективных пожеланий монарха: «„Царь-батюшка“ своей кровавой расправой с безоружными рабочими сам толкнул их на баррикады и дал им первые уроки борьбы на баррикадах. Уроки „батюшки-царя“ не пропадут даром» (т. 9, с. 218). Что это? Да тоже ирония: дескать, сам ты, царь, очень хорошо помогаешь нам, социал-демократам, политически просвещать рабочих, освобождать их от иллюзий, от веры в доброго царя.

Итак. Пролетариат прозрел: теперь он уже вполне готов был идти на восстание. Царизм прогнил окончательно – и в военном, и в политическом, и в экономическом отношении. Так что же, значит, – победа? Забудем на минуту о том, что мы, сегодняшние, уже точно знаем, что первая русская революция закончилась поражением. Вернемся к началу 1905 года. Верил ли Ленин тогда в победу? И да и нет. Душа его, естественно, рвалась к победе. И сколько раз на протяжении того года, восхищаясь героизмом и высокой сознательностью пролетариата, Ильич готов был уже окончательно поверить в победу! Когда Ленин пишет о рабочем классе, речь его полна патетики. «Низвержение царизма в России, – пишет он через неделю после 9 января, – геройски начатое нашим рабочим классом, будет поворотным пунктом в истории всех стран…» (т. 9, с. 204). Затем будут события на броненосце «Потемкин», где снова лицом к лицу столкнутся народ и царь. И снова из-под пера Владимира Ильича выходят патетические строки, славящие геройство матросов, выступление которых показало всему миру, что стал колебаться такой важный оплот царизма, как армия. Вот как Ильич пишет об этом: «Никакие репрессии, никакие частичные победы над революцией не уничтожат значения этого события. Первый шаг сделан. Рубикон перейден. Переход армии на сторону революции запечатлен перед всей Россией и перед всем миром» (т. 10, с. 337).

Но как меняется тон письма, когда речь заходит о поведении в этой истории царя! Посмотрите только на заголовок статьи: «Русский царь ищет защиты от своего народа у турецкого султана»! До какого же цинизма, до какого позора должен был дойти царь, чтобы посметь обратиться к правительствам Румынии и Турции с просьбой помочь схватить восставших матросов! В этой статье, наряду с иронией, Владимир Ильич и открыто клеймит поведение царя, прямо называя его позорным. При этом не отказывает себе в удовольствии процитировать прямо-таки издевательское мнение о царе иностранной печати, например газеты «Таймс»: «…правительство царя унизилось до того, что умоляет турецкого султана и короля румынского быть настолько добрыми и выполнить для него ту полицейскую работу, которую оно само для себя выполнить уже не в состоянии» (т. 10, с. 346).

Кстати, этот прием будет применен Лениным еще не раз. Если западная печать публикует какую-то остроумную филиппику или даже шутку по адресу российских врагов революции, почему бы это и не использовать, не процитировать: все лишний штришок к портрету царя и его прислужников дойдет до народа, показывая ему в истинном свете лицо «царя-батюшки».

Чем больше революция набирает силу, тем больше Ленин обращает внимание читателей на могучую силу пролетариата. Во время подъема стачечного движения в Москве в октябре 1905 года он пишет: «Московские события… показали, что мы все еще склонны недооценивать революционную активность масс… восстание растет и крепнет с невиданной быстротой именно теперь. Пусть же застанет всех нас на посту грядущий взрыв, по сравнению с которым игрушкой покажутся девятое января и достопамятные одесские дни!» (т. 11, с. 385).

Надо ли напоминать, что пророчество о «грядущем взрыве» оправдалось полностью? Ведь мы знаем, что пик революции 1905 года был еще впереди – это было Декабрьское вооруженное восстание. А какие слова для выражения своих чувств находит Ильич в предвкушении грядущих событий: «…хорошо дует революционный ветерок..» (т. 11, с. 378 – 379). Так и представляю себе его – энергичного, бодрого, радостно потирающего руки.

Но что же послужило поводом для столь отличного настроения? А вот именно октябрьские события в Москве, которые очень многое проявили. Правительство, напуганное подъемом революционных настроений, даровало университетам право сходок. В статье «Уроки московских событий» рассказывается: «В общей системе самодержавно-крепостнического гнета была пробита, таким образом, маленькая брешь. И в эту брешь сейчас же устремились с неожиданной силой новые революционные потоки. Мизерная уступочка, крошечная реформа, проведенная в целях притупления политических противоречий и „примирения“ разбойников с ограбляемыми, вызвала на деле громадное обострение борьбы и расширение состава ее участников. На студенческие сходки повалили рабочие» (т. 11, с. 377).

Вы только посмотрите, как это написано: ну прямо киносценарий! Так и видится натуральная брешь в твердой стене, в которую хлынул, как бурная река, поток рабочих. «Правительство вознегодовало» (т. 11, с. 377). Ну это в порядке вещей. Но вот что интересно: заволновались и университетские профессора. Уж казалось бы, им-то что за дело? Но они-то как раз и относились к тем буржуазным либералам, которые признавали свободу лишь в маленьких дозах. Они могли еще мириться с такими кусочками свободы, как студенческие сходки, но при условии, конечно, что эти сходки останутся на уровне словоговорений. А тут, простите, университет, это «чистое святилище разрешенной нагаечниками „науки“, которое осквернили студенты, допустив в него „подлую чернь…“» (т. 11, с. 377). Ну как можно такое вытерпеть? И либеральные профессора закрыли университет, наивно полагая, что тем самым закрыли и ту самую брешь. Но – просчитались! Теперь уже студенты – и не через брешь, а в открытую – вышли на улицу и пошли к революционным рабочим. Но почитаем лучше, как об этом рассказывает Владимир Ильич: «Да, в хорошие тиски попали Треповы и Романов вместе с предательствующими либеральными буржуа. Откроешь университет – дашь трибуну для народных революционных собраний, окажешь неоценимую услугу социал-демократии. Закроешь университет – откроешь уличную борьбу. И мечутся, скрежеща зубами, наши рыцари кнута: они снова открывают московский университет…» (т. 11, с. 378).

Замечу, о либералах я здесь сказала вскользь, серьезный разговор о них впереди. Но сейчас просто не могла выбросить либералов из превосходной литературной метафоры, как нельзя из песни выкинуть слово. А картина поистине достойна быть заснятой на кинопленку: «А вместе с Треповым мечутся и либеральные профессора, бросаясь уговаривать – сегодня студентов, чтобы были поскромнее, завтра нагаечников, чтобы были помягче. Метания тех и других доставляют нам величайшее удовольствие; значит, хорошо дует революционный ветерок, если политические командиры и политические перебежчики подпрыгивают так высоко на верхней палубе» (т. 11, с. 378 – 379).

Да, революционный ветерок крепчал: приближалась уже настоящая буря, приближалась решительная схватка пролетариата с самодержавием. Все, казалось бы, шло в сторону победы пролетариата. Царизм все больше и больше терял почву под ногами. Полиция уже не могла справляться с революцией: ведь одно дело – хватать и бросать в тюрьмы революционеров-одиночек, и совсем другое – воевать с сотнями тысяч восставшего народа. Царь тоже понял, что с народом может воевать только народ, и он начинает политику натравливания одной части народа на другую. Тут пригодилась и полиция: с ее помощью стали организовываться национальные стычки, погромы… Вышла на арену и последняя опора царизма – черная сотня. Вот как рисует Владимир Ильич коллективный портрет этой «шайки царских сторонников»: «Революция заставила, наконец, выйти наружу эту „народную силу“, силу царских сторонников. Она заставила показать нам воочию, на кого действительно опирается царская власть, кто действительно поддерживает эту власть. Вот они, вот эта армия озверелых полицейских, забитых до полоумия военных, одичалых попов, диких лавочников, подпоенных отбросов капиталистического общества. Вот кто царствует теперь в России, при прямом и косвенном содействии девяти десятых всех наших правительственных учреждений. Вот она – российская Вандея…» (т. 12, с. 56 – 57).

Да, разгул черносотенцев – страшная вещь. Но Ленин уверен, что российскую Вандею «может сломить только сила организованного и просвещенного пролетариата…» (т. 12, с. 57). Кроме того, памятуя об одесских событиях (на броненосце «Потемкин»), Ленин верит и в то, что российское войско все больше и больше будет переходить на сторону народа. Он пишет: «Армия сознательного пролетариата сольется тогда с красными отрядами российского войска, – и посмотрим, осилят ли полицейские черные сотни всю новую, всю молодую, всю свободную Россию!»

Эти слова были написаны 12 ноября. Оставался всего месяц до Декабрьского вооруженного восстания. Развязка приближалась. Царь чувствовал, что что-то надо предпринимать, и он стал якобы уступать требованиям народа: пообещал ему конституцию, свободу слова, собраний, науки и т.д. Конечно, все эти посулы были только бумажками. В реальной жизни по-прежнему все решал царь. Как иронично и метко передает Владимир Ильич суть манифеста, «дарованного» народу Николаем Романовым: «Я обещаю вам все, что хотите, говорит царь, только сохраните за мною власть, позвольте исполнить самому мои обещания… Все дарую, кроме власти, – заявляет царизм» (т. 12, с. 75).

Но народ уже понимал, что без народовластия – все призрак, все – пустышки и болтовня. Значит, решить дело может только победоносная революция и в конечном счете смена самодержавия царя на самодержавие народа. Эта новая ступень зрелости народа и проявилась в создании Совета рабочих депутатов. Вспомним, с какой радостью отозвался Ильич на известие о создании Совета! Помните, Владимир Ильич ехал тогда из эмиграции, был уже весь в мыслях там, в России, на баррикадах. И он ехал не только навстречу стачкам, сражениям, не только навстречу решительной грядущей схватке пролетариата с царизмом. Он едет навстречу уже почти готовому, сформированному самими рабочими новому правительству России. Боясь еще радоваться в полный голос, Ильич пишет: «Мне кажется, что Совет должен как можно скорее провозгласить себя временным революционным правительством всей России или (чтó то же самое, лишь в иной форме) должен создать временное революционное правительство» (т. 12, с. 63 – 64).

Что и говорить: мы-то сегодня уже знаем, что с момента произнесения осторожных слов «мне кажется» до решительного требования «Вся власть Советам!» пройдет целых 12 лет. Но Ленин тогда этого еще не знал. Он только видел перед собой реальное чудо – зародыш революционной власти. И это наполняло его сердце радостью, его творчество – вдохновением и верой в победу революции. И в той же статье, написанной по дороге в Россию, Ленин и выразил эту веру: «Пусть к годовщине великого дня 9-го января в России не останется и следа от учреждений царской власти. Пусть весенний праздник международного пролетариата застанет уже свободную Россию с созванным свободно всенародным учредительным собранием!» (т. 12, с. 70). Да, так писал Ленин в начале ноября 1905 года… А всего через два месяца тон его статей будет уже совсем иным.

– Реакция по всей линии. Самодержавие восстановлено вполне… (т. 12, с. 150).

– Будем смотреть прямо в лицо действительности (т. 12, с. 151).

– Надо собирать новые, примыкающие к пролетариату, силы. Надо «собрать опыт» двух великих месяцев революции (ноябрь и декабрь). Надо приспособиться опять к восстановленному самодержавию, надо уметь везде, где надо, опять залезть в подполье (т. 12, с. 152).

Такие вот печальные слова… Конечно, и после разгрома царизмом Декабрьского вооруженного восстания надежда на победу не исчезла окончательно. Но в ленинских словах уже нет былой уверенности. «От нашей подготовки, – пишет он в конце декабря, – к весне 1906 года зависит многое в исходе первой фазы великой российской революции» (т. 12, с. 153). Что ж, сегодня мы знаем и исход…

Но почему, почему пролетариат тогда не победил? Причин много. О них впоследствии не раз будет писать Ленин, возвращаясь еще и еще к опыту первой русской революции. Это и неопытность значительной части пролетариата, и недостаточная мобильность социал-демократов, которые часто, по признанию самого Ленина, оказывались в хвосте событий. Это и колебания войска, так и не сумевшего целиком перейти на сторону восставшего пролетариата, и нерешительность крестьянства… Да, причин было много, и тщательный анализ их и позволил впоследствии большевикам считать революцию 1905 года генеральной репетицией Октября 1917 года.

Сейчас же, в рамках темы этой главы, то есть темы литературных достоинств ленинского творчества, я остановлюсь на двух причинах поражения. Но сначала – короткий итог сказанному. Итак, как же рисует Ленин-литератор две главные противостоящие силы революционных битв 1905 года – царизм и пролетариат? Как мы видели, основная краска при изображении царизма – гневный сарказм и открытое негодование. Пролетариат же рисуется в патетических тонах, с любовью, симпатией, сочувствием.

Ну а теперь поговорим и о других врагах пролетариата, кроме царизма. Ясно же, что царизм один не справился бы с восставшим народом, не справился бы даже с помощью черной сотни. Были и другие «помощники» у царя, правда они выступали под видом друзей народа, но ведь это еще опасней! Вообще-то, как мы знаем, у Ленина был уже опыт борьбы с «друзьями народа». Он и начал-то свою политическую деятельность с того, что разгромил реакционное, позднее народничество в книге «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?». Затем была большая теоретическая работа «Что делать?», где Ленину пришлось воевать с экономистами, ревизионистами и прочими оппортунистами. Потом был «Шаг вперед, два шага назад», где пришлось дать бой новоявленным «друзьям народа» – меньшевикам, пожелавшим от слишком большой любви к народу открыть дверь в партию всем желающим.

Но то все были большие теоретические работы, где Ленин имел возможность разделаться с идейным противником обстоятельно, спокойно. И хотя в упомянутых книгах тоже есть и блеск остроумия, и разговорная живость языка, и меткость, и образность, все же я берусь утверждать, что именно в творчестве 1905 года все эти литературные достоинства достигли нового, более высокого уровня. Да это и понятно: в эти дни Ленин писал образно и ярко не только в силу своих способностей и охватившего его вдохновения, но еще и вполне сознательно, целенаправленно, стремясь быть понятным как можно большему числу людей. Если большую теоретическую работу автор пишет в более или менее спокойных условиях, то ведь и читатель берется за такую работу, когда у него есть время спокойно во всем разобраться.

В революционные дни вся жизнь убыстрялась многократно. Писатель быстрей пишет, читатель быстрей читает. Как мы уже говорили, Владимир Ильич старался как можно быстрей отреагировать на каждое событие. Но ведь и читателю приходилось с ходу схватывать смысл написанного. Отсюда преобладание в те дни в журналистике малых форм – статей, писем, заметок… Все эти формы призваны были сыграть для народа роль агитационных листовок, поэтому мысль в них должна была быть предельно сжата по объему и предельно ясна по содержанию. Эту задачу Ленину и помогала решать художественная образность языка.

Посмотрим же, как это свойство языка помогало Ленину в 1905 году разоблачать истинное лицо очередных «друзей народа».

Главной мишенью ленинских разоблачений были, конечно, либералы. Кто такой вообще либерал? Это извечно комическая фигура, которая хочет прогресса, но немножко, чуточку, так, чтобы ничего серьезно не менять. Так было и сто, и тысячу лет назад. Такова же сущность либерала и в наши дни. Это ведь о такой категории людей на XXVII съезде КПСС было сказано, что они мечтали, «как бы улучшить дела, ничего не меняя». Уж сколько раз фигура либерала была под обстрелом сатиры писателей прошлого. Казалось бы, после знаменитой сказки «Либерал» Салтыкова-Щедрина больше о либерале сказать нечего.

Но в том-то и фокус, что либералы непотопляемы и живучи. Причем каждая эпоха порождает своих собственных либералов, и каждый раз на новой социальной основе. Так что каждый раз с ними приходится сражаться заново. Но все же у всех либералов, несмотря на многочисленные различия, есть и общая черта – двойственность. С одной стороны, они – за прогресс, с другой – против перемен. Как будто прогресс возможен без перемен! Но из этой двойственности в мыслях следует и двойственность в поведении: они и со старым не борются в полную силу, и прогрессу ставят палки в колеса, когда он грозит зайти слишком далеко.

Вернемся, однако, в 1905 год. Кто же тогда занял традиционное кресло российского либерала? Назовем эту фигуру сразу: это либеральная буржуазия. К 1905 году российская буржуазия, по словам Ленина, оказалась в положении «класса, сжатого между самодержавием и пролетариатом» (т. 10, с. 198). Крупная буржуазия тяготела в основном к монархизму, ибо чувствовала, что при любых демократических преобразованиях она больше потеряет, чем обретет. А вот средняя буржуазия была более левой, и из ее среды и выделились «теоретики» буржуазного либерализма. Уже при самом зарождении либерального движения в нем наметились две прямо противоположные тенденции. С одной стороны, либеральная буржуазия ненавидит самодержавие и хочет его погибели: ведь самодержавие стало тормозом на пути развития капитализма в России. Отсюда первая тенденция либерального буржуа – апеллировать к пролетариату. Либерал понимает, что без пролетариата свергнуть царизм практически невозможно. С другой стороны, либеральный буржуа боится, что восставший народ, свергнув царя, не остановится на этом, а пойдет дальше, вплоть до свержения и его, буржуа. Поэтому либералы боятся народа, боятся его победоносного восстания. Отсюда вторая тенденция – искать защиты от слишком революционного народа… у царя!

Естественно, что совместить обе эти тенденции было невозможно, и либералы действительно оказались сидящими между двух стульев, то есть в положении «ни вашим ни нашим». Из-за этой двойственности либералы никогда не были искренни: ни тогда, когда они клялись в любви к народу, ни тогда, когда они изъявляли верноподданнические чувства к царю. Поэтому и их слова никогда не соответствовали их настоящим целям.

В эстетической теории о подобном явлении говорят: форма не соответствует содержанию. И это дает благодатный материал для писателей-сатириков, ибо суть комического как раз в несоответствии. И хотя Ленин – не профессиональный писатель-сатирик, а политический публицист, в его изображении либералов есть очень много сатирических литературных приемов. Не знаю, удастся ли мне вас убедить, но лично мне многие зарисовки из 1905 года кажутся достойными пера Салтыкова-Щедрина.

Вот заголовок одной статьи: «Пролетариат борется, буржуазия крадется к власти» (т. 11, с. 149). Это же надо так подобрать слова, чтобы из одного заголовка была видна вся суть! Пожалуй, больше всего здесь играет на смысл слово «крадется». Да это же целый художественный образ! В нем слилось все: и то, что главной целью буржуазии в 1905 году был захват власти, и то, что она открыто об этом не говорила ни царю, ни пролетариату. С пролетариатом буржуазия заигрывает, и Ленин изо всех сил убеждает рабочих не верить этим маневрам: «Надо быть близоруким до последней степени, чтобы это кокетничанье (опасное стократ именно в переживаемый момент) принимать за чистую монету…» (т. 9, с. 267 – 268).

Да, либералы на все лады называли тогда пролетариат «освободителем родины», «авангардом всей нации» и т.д. Но Владимир Ильич объясняет, что с помощью этого «журчанья» в адрес рабочего класса либерализм всего лишь маскирует свои истинные намерения, он всего лишь «притаился, чтобы вернее и безопаснее протянуть в надлежащий момент руку к власти» (т. 9, с. 267). Видите, здесь тоже, как и в слове «крадется», возникает образ хитрого животного, ну например, кошки, которая, ласково мурлыча, только и смотрит, как бы схватить мышку. Правда, этот образ в некотором роде пассивен – «крадется», «притаился»… Вроде бы и ничего особенно опасного, надо только быть начеку и не попасться.

Но нет, либералы не только «журчат», не только притаились, временами они переходят и к активным действиям. И тогда у Ленина появляется для них новый, более энергичный образ: «Новые друзья пролетариата садятся верхом на рабочее движение и, подгоняя его хлыстиком непосредственных результатов, кричат: „Вперед, к нашей свободе!“» (т. 9, с. 340). Что же это за «непосредственные результаты»? Да все те же теорийки экономистов, с которыми Ленин воевал еще в «Что делать?». Дескать, рабочим вполне достаточно довольствоваться в своей борьбе мелкими экономическими уступочками предпринимателей. Такая борьба рабочих вполне устраивает либералов: все-таки это – борьба, во время которой можно улучить момент и схватить-таки власть в свои, буржуазные руки. С другой стороны, борьба несерьезная, не ставящая своей целью народного самодержавия. Значит, безопасно. Ну а раз так, то либералы не только притаились в ожидании подходящего момента, но и активно ускоряют наступление такого момента, подталкивают рабочих к этой, не опасной, борьбе, то есть действительно садятся верхом на рабочее движение.

Разумеется, в либеральном движении были оттенки, группы… Вспомним хотя бы университетских профессоров, которые уговаривали студентов быть поскромнее, а нагаечников – быть помягче. Это конечно же смешно, но что поделать, если «либеральная буржуазия колеблется и мечется, отговаривая революционеров от революции и полицейских от реакции» (т. 11, с. 379). Что поделать, если коренные интересы буржуазии заставляют ее метаться между народом и царем. «Либеральная буржуазия идет к народу, – пишет Ленин. – Это верно. Она вынуждена идти к нему, ибо без него она бессильна бороться с самодержавием» (т. 11, с. 156). Но буржуазия делает шаги навстречу народу не только не из любви к нему, но и не из любви к революции вообще. Она просто вынуждена идти, но как идти, слушайте: «Идет вперед революция, за ней ковыляет и буржуазная демократия» (т. 11, с. 151). Ничего себе картинка – ковыляющий революционер! Ничего себе и сопоставление слов «революция» и «ковыляет»! Но в этом сопоставлении – вся суть: буржуазия идет за революцией против желания, идет по необходимости, из чувства классового самосохранения. А в глубине души – боится. И народа, и революции. Зато как ясно и четко их затаенные мысли и мечты обозначены в ленинской статье, которая так и называется: «Чего хотят и чего боятся наши либеральные буржуа?» Так чего же они хотят? Уцелеть как класс и получить хоть кусочек власти. А чего они боятся? Боятся победы восставшего народа. И Ленин в статье «Пролетариат борется, буржуазия крадется к власти» обнародует самое глубинное, самое тайное опасение либералов: «Вы боитесь остаться без царя» (т. 11, с. 156).

А как же, спросим мы, это сочетается с ненавистью буржуазии к царю? Что поделать: инстинкт самосохранения толкает буржуазию к необходимости из двух зол выбирать меньшее. Царь, он хоть и мешает буржуазии развиваться, но все же он свой брат эксплуататор, с ним хоть как-то можно договориться. В крайнем случае пусть уж он остается, только пусть и буржуазии даст ее кусочек пирога, то бишь власти. Есть же разные там думы, конституции и прочее.

А уж если народ победит, то скинет всех эксплуататоров! Вот что внушает буржуазии чувство смертельного страха, что толкает ее на самое низменное, самое банальное торгашество. Надо сказать, что царь и его слуги быстро раскусили «трусливую и двуличную душонку» либерала (т. 11, с. 156). Поэтому царь и относится к «революционным» речам либералов, к их требованиям и угрозам лишь как к торгашеским приемам. И торговля идет вовсю: либеральные говоруны продают царю свой любимый народ.

Народ, как мы уже говорили, все-таки нужен, буржуазии. Во-первых, в качестве лошадки, верхом на которой хорошо бы въехать на вершину власти. Во-вторых, в качестве пугала для царя. Ну а если говорить по большому счету, то им, так же как и царю, на народ наплевать. Поэтому все их восклицания о Думе, о конституции – все это лишь базар. Но – почитаем лучше, как об этой торговле пишет Ленин:

«Базар идет на славу. Расторговываются хорошо. Запрашивают хорошие господа из общества, запрашивают и прожженные господа из придворных. Все идет к тому, чтобы скинули с цены и те, и другие, а затем… по рукам, пока рабочие и крестьяне не вмешались.

Правительство ведет ловкую игру: консерваторов оно пугает либералами, либералов пугает „радикальными“ освобожденцами, освобожденцев стращает республикой. В переводе на классовый язык интересов и главного интереса – эксплуатации рабочих буржуазией – эта игра значит: давайте-ка, господа помещики и купцы, сторгуемся, поделимся по-доброму властью мирком да ладком, пока не поздно, пока не поднялась настоящая народная революция, пока не встал весь пролетариат и все крестьянство, которых куцыми конституциями, косвенными выборами и прочим чиновничьим хламом не накормишь» (т. 10, с. 71).

Интересно – с точки зрения литературных приемов – проследить разницу в описании торгующегося царя и торгующейся буржуазии. Поведение царя вызывает гнев, ненависть, но порой и – уважение. Да, да, я не оговорилась, именно уважение. Во всяком случае, это враг сильный, открытый и действует довольно логично. И пусть это – логика эксплуататора, но – логика, а потому и заслуживает, чтобы ее ну если и не уважали, то хотя бы считались с ней. Надо еще добавить, что в основе логики царя лежит ведь не его личный каприз, а освященное веками и богом право престолонаследия. Ведь царь твердо знает, чего он хочет: сохранить власть любой ценой. Конечно, лучше бы подешевле. Но когда его власти грозит реальная опасность, тогда, конечно, никакая цена не велика.

Надо сказать, царь вовсе не плохой политик. Как только революционное движение на подъеме, он уступками приманивает к себе либералов. Но зато, когда волну революции удается сбить, те же либералы выставляются им за порог.

С народом у царя разговор короток: пушки и нагайки. С либералами царь обращается так, как и полагается обращаться с лакеями: высокомерно, пренебрежительно. Так что либералы за свою двойственность заслужили презрение и от царя, и от социал-демократов. И Ленин буквально бросает им в глаза жестокую правду о них: «Вы боитесь остаться без царя. Царь не боится остаться без вас. Вы боитесь решительной борьбы. Царь не боится ее, а хочет борьбы, сам вызывает и начинает борьбу, он желает помериться силой, прежде чем уступить. Вполне естественно, что царь презирает вас» (т. 11, с. 156).

Да, во все времена такова была участь колеблющихся, перебежчиков, предателей. Их презирали и те, кого они предали, и те, к кому перебежали.

Я уже говорила о том, что двойственное положение либералов, их постоянное и неизбежное расхождение между словом и делом, делает их законным объектом для изображения в комическом ключе. Я не встречала в мемуарной литературе упоминания о том, что Владимир Ильич специально изучал теорию комического. Правда, он был человеком очень начитанным, и не исключено, что кое-что об эстетических категориях все же читал. И все-таки, мне думается, что главную роль в создании им ярких образов сыграл природный талант, интуиция. Ну и конечно же общая культура речи.

А интуиция у него была действительно безукоризненная. Даже в обрисовке одного и того же персонажа он находит различные оттенки красок, в зависимости от поведения и позиции изображаемого. Вот, например, царя Владимир Ильич чаще всего клеймит открытым текстом. Но это только тогда, когда и царь действует прямо, открыто. Но как только самодержец начинает лицемерить, играть какую-то роль, так тотчас в ленинских зарисовках появляются комические оттенки. Долгие годы и десятилетия царизму удавалось морочить голову темному народу мифом о надклассовом характере самодержавия. Дескать, царь справедлив и стоит за всех, независимо от сословий. 9 января разрушило этот миф. Но что делать: не заявлять же царю открыто, что он – враг своему народу. И вот в ход идет старая байка о единении царя с народом, которое непременно должно произойти, как только соберется Булыгинская дума.

Статья Ленина называется «Единение царя с народом и народа с царем» (т. 11, с. 179 – 188). Из этой статьи мы узнаем, что народом царь считает только помещиков и капиталистов. Что городской рабочий класс и деревенская беднота от выборов в Думу отстранены. Что в качестве представителей от деревни будет лишь отобранное полицией ничтожное число «богатых и холопствующих перед начальством крестьян» (т. 11, с. 179). «С этим собранием, – замечает Ленин, – царь намерен совещаться, как с собранием представителей „народа“» (т. 11, с. 179). «И что же? – читаем дальше. – Сразу оказывается, что „единение царя с народом“ возможно только при посредстве армии, чиновников и полицейских, оберегающих прочность надетого на народ намордника. Для „единения“ нужно, чтобы народ не смел разинуть рта» (т. 11, с. 181).

Честно говоря, когда начинала это цитировать, думала, что будет хоть немного смешно. Теперь вижу – здесь не до смеха. Это – та комедия, которая пострашней иной трагедии. И все же едкая ирония, переходящая в сарказм, достигает здесь своей цели: всего несколькими словами – «намордник», «не смел разинуть рта» – точно и исчерпывающе раскрыт смысл пресловутого «единения».

Но в чем же дело? Почему действия царя никак не вызывают у нас смеха, даже тогда, когда Ленин рисует нам царя с помощью насмешки, иронии? А дело в том, что по законам комического человек тем смешнее, чем настойчивее он хочет казаться значительнее, чем он есть на самом деле (или красивее, умнее и т.д.). То есть смех вызывается эффектом необоснованных, чрезмерных претензий. Классический пример – гоголевский Хлестаков.

Царю не надо казаться сильным, он силен и на самом деле. Правда, есть такая область, где ему порой все же хочется казаться не тем, кто он есть на самом деле: иногда царь не прочь изобразить из себя эдакого «попечителя народа». Но делает это вяло, без особого рвения, как бы вполсилы. Да и зачем ему из кожи лезть, если он с молоком матери впитал понятие о всевластии и вседозволенности царя? Добрый ли царь, жестокий ли – он все равно царь, все равно «божий помазанник». Так что ему нет особой нужды притворяться.

Совсем другое дело – буржуазия. Ее положение в обществе зависит не от родовых законов и традиций, а от политической и экономической ситуации в стране. В крупных европейских странах буржуазия твердо стоит на ногах, чувствует себя хозяином жизни. Ленин называет ее «буржуазией сытой», то есть сытой политической властью (т. 11, с. 292). В России же 1905 года на политической арене действовала буржуазия, еще только алчущая политической власти. А поскольку для достижения власти ей необходимо было предпринимать совершенно взаимоисключающие друг друга маневры, постольку буржуазия, особенно ее либеральное крыло, постоянно попадала в самые нелепые ситуации всевозможных противоречий и несоответствий, которые и дают почву для изображения их в комическом ключе.

Ну в самом деле, посмотрите: люди, которые на собраниях, митингах, да и в печати кричат о выдающейся роли пролетариата, называют его освободителем родины, героем дня и т.д., – эти же самые люди потихоньку приторговывают интересами пролетариата. А поскольку торговля за спиной целого класса не может остаться совсем незаметной для общества, то и получается, что либералы то тут, то там попадают в самые нелепые ситуации. Неудивительно, что именно при изображении подобных ситуаций ярче всего и проявилось сатирическое мастерство Ленина-литератора. К тому же он, как мы уже знаем, умел своим острым глазом заглянуть в самую суть несоответствия. Ведь смешное, лежащее на поверхности, видно всем, когда же литератору удается показать социальные и психологические корни этого несоответствия, тогда мы и имеем перед собой комическое в его подлинном эстетическом смысле.

В 10-м томе есть поистине чудо публицистики – «„Революционеры“ в белых перчатках». Если у вас Полное собрание сочинений В.И. Ленина под рукой, не поленитесь и прямо сейчас прочтите эту статью. Я бы даже назвала это не статьей, а блестящим литературным фельетоном, под которым не отказался бы подписаться и сам Салтыков-Щедрин. Но поскольку речь в нем идет об историческом факте, сильно удаленном от нас по времени, то сделаем небольшой экскурс в историю. А произошло тогда вот что. Летом 1905 года делегация либеральной буржуазии отправилась на прием к царю… с петицией! Вот уж поистине история повторяется. Но если 9 января была великая трагедия, то 6 июня случился, как и полагается, «великий» фарс. Петиция, естественно, была насквозь верноподданнической, в ней либералы указывали царю, какая опасность грозит для его высочайшего царского престола, если царь не созовет народных представителей вместе с собой решать государственные дела. Нечего и говорить, что от народа содержание этой слезливой петиции было скрыто.

Теперь начинается самое интересное… Несмотря на верноподданнический настрой либеральной делегации, царь… не захотел ее принять! Казалось бы, оскорбились в самых лучших чувствах и – ушли. Но нет, делегация вступила в переговоры с придворными чиновниками, или, как говорит Ленин, «с ищейками царя» (т. 10, с. 295). «О чем откровенничали, – читаем дальше, – делегаты земцев с придворной шайкой, не желавшей пустить их к царю, мы не знаем» (т. 10, с. 295). Но в конце концов стало известно, что делегаты приняли все условия аудиенции, которые им выдвинула та самая «придворная шайка». «Слышите ли вы это, русские рабочие и крестьяне? – напрямую к народу обращается Ленин. – Вот как поступают „демократы“-„освобожденцы“, враги заговорщичества, ненавистники конспирации! Они устраивают заговоры с министерством двора его полицейского величества, они конспирируют против народа вместе с шпионами. Желая быть представителями „народа“, они принимают шпионами поставленные условия насчет того, как следует говорить с царями о нуждах „народа“!

Вот как поступают люди богатые, независимые, просвещенные, либеральные, „движимые пламенной любовью к отечеству“. Это не то, что грубая, невежественная, зависимая от всякого приказчика рабочая чернь, которая прет прямо и открыто к царю с каким-то дерзким попом, не поговорив даже с влиятельными шпионами об условиях разговора с царем» (т. 10, с. 295 – 296). Оговариваюсь, что эта длинная цитата – еще не тот фельетон, о котором я хочу говорить особо. Это из статьи «Первые шаги буржуазного предательства», написанной Лениным 8 июня. Здесь тоже много иронии и сарказма, но еще гораздо больше здесь прямых оценок. А какая неукротимая страсть, какое желание достучаться до сердца каждого рабочего, чтобы он понял наконец всю меру предательской душонки этих лакействующих «защитников» интересов народа.

Такой взрыв чувств вполне понятен: ведь шел еще только июнь 1905 года, когда революция еще набирала силу, а Ленин очень и очень подумывал о победе. Вот почему он всю душу вкладывал в то, чтобы вовремя раскрыть глаза народу на действительное положение дел. Ведь немало было еще людей из народа, в том числе и рабочих, которые не могли разобраться в двойной политике буржуазии и нередко принимали на веру ее «революционные» речи и елейные гимны восставшему пролетариату.

Но, едва написав статью «Первые шаги буржуазного предательства», Владимир Ильич через два дня пишет и фельетон. Видно, очень уж ему хотелось привлечь внимание к столь явному факту буржуазного предательства как можно большего количества людей. Итак – «„Революционеры“ в белых перчатках». Уже само название довольно метко характеризует сущность «революционности» либеральной буржуазии. Название фельетона Ленину подсказала французская газета «Le Matin», из которой он и приводит следующий эпизод: «Когда депутатов привели в ту комнату дворца, куда должен был выйти царь… вдруг заметили, что у революционера Петрункевича нет белых перчаток. Полковник лейб-гвардии Путятин немедленно снял свои и поспешно дал их революционеру Петрункевичу» (т. 10, с. 300).

Конечно, этот эпизод и без комментариев достаточно смешон. Но мы с вами той французской газеты не читали, и кто его знает, может быть, французский журналист рассказал об этом случае, желая похвалить царских слуг за вежливость. Владимир Ильич же, естественно, не мог пройти мимо такого «вкусного» кусочка, увидев в этом акте клоунского переодевания символ окончательного скатывания буржуазии к лакейству перед царем.

Собственно, эпизод с белыми перчатками явился лишь дополнительным мазком к портрету так называемого революционера. В поведении Петрункевича были и более серьезные поводы для злой и едкой иронии в его адрес. Дело в том, что Петрункевич был действительно связан с революционерами и, по-видимому, в своем либеральном «журчании» о свободе, равенстве, о героическом пролетариате зашел несколько дальше, чем это было принято правилами хорошего тона. Это конечно же не могло не дойти до дворца, и вот царский министр говорит, что не сможет добиться приема царем Петрункевича, так как у него есть революционные связи. Но что же ответили министру депутаты? Они напомнили ему исторический прецедент, когда австрийский император поставил министром графа Андраши – бывшего революционера. Представьте, этот довод убедил министра, и депутаты, в том числе и Петрункевич, были-таки приняты царем.

И вот тут-то Владимир Ильич прямо-таки взрывается при виде подобного бесстыдства. Сравнивать себя с Андраши! Да ведь он был настоящим, а не только на словах революционером! «Граф Андраши, – пишет Ленин, – в 1848 г. участвовал настолько энергично в революционном движении, что после подавления революции был приговорен к смертной казни и заочно (in effigie) повешен» (т. 10, с. 299). Да, действительно, впоследствии Андраши сильно поправел, причем настолько, что даже стал императорским министром. Но это – типичный путь для западноевропейской буржуазии, которая «сначала все же сражалась по-настоящему, была кое-когда даже республиканской, ее вождей „осуждали“ – осуждали за государственные преступления, то есть не только за революционные связи, а за настоящие революционные действия. Потом, много лет, иногда десятилетий, спустя, эти буржуа вполне мирились с самой убогой и куцей конституцией… сами становились у власти и зверски подавляли и подавляют постоянно всякое стремление рабочих к свободе и к социальным реформам» (т. 10, с. 299). Вот так было на Западе. И конечно же было это трагедией для многих личностей.

И вновь история, попытавшись быть повторенной, обернулась фарсом. А для фарса – и слова другие: хлесткие, ироничные, насмешливые: «Русская либеральная буржуазия хочет соединить приятное с полезным: приятно считаться человеком с „революционными связями“, – полезно быть способным занять министерское кресло при императоре Николае Кровавом. Русским либеральным буржуа вовсе не хочется рисковать „осуждением“ за государственные преступления. Они предпочитают прямо перескочить к тем временам, когда бывшие революционеры вроде Андраши стали министрами партии порядка!» (т. 10, с. 299).

И вот сейчас я приведу фразу, которая при первом прочтении, в силу неожиданности, вызвала у меня взрыв смеха, восхищения, которая доставила мне редкостное эстетическое наслаждение: «Русским либералам не хочется революции, они боятся ее, им хочется сразу, не бывши революционерами, прослыть бывшими революционерами!» (т. 10, с. 299). Нет, каково, а! Маленькая игра слов, всего две буковки приставлены, а эффект поразительный. Кстати, забегая далеко вперед, скажу, что многие члены той смехотворной либеральной депутации, в том числе и самый «знаменитый» революционер Петрункевич, впоследствии открыто показали свое классовое лицо. Некоторые из них даже участвовали в расстреле мирной рабочей демонстрации 4 июля 1917 года.

Но вернемся к комедии с белыми перчатками. Итак, царь действительно, что ли, принял игру и вступил в союз с либералами, чтобы вместе с ними обманывать народ? Нет, это было для них слишком много чести. На самом деле царь обманул и их, либералов. Посмотрим же, как унизительно, как комично закончилась вся эта история. Царь торжественно произнес речь, затем любезно поговорил с каждым депутатом в отдельности. Петрункевичу он даже пожелал стать предводителем дворянства. На это Ленин в скобках замечает: «(Если не сразу министром, то предводителем дворянства все же пообещали назначить! Ведь и Андраши начинал, вероятно, с чего-нибудь вроде предводителя дворянства!)» (т. 10, с. 301). А когда царь ушел, депутатов повели в заднюю комнату дворца и покормили их завтраком ценой копеек эдак в 75. По крайней мере, эту цифру называла любящая пикантные подробности французская газета. Совсем было расчувствовавшиеся либералы стали рассылать в разные концы России телеграммы о вполне восстановленном доверии между царем и народом. Но тут приключился один конфуз. Из той же французской газеты стало известно, что, когда депутатам сообщили официальный ответ на их петицию, они аж рты раскрыли от изумления. Дело в том, что они своими собственными ушами слышали, как царь им сказал: «Моя царская воля созвать народных представителей непоколебима». Когда же им вручили документ, там эта фраза выглядела так: «Моя царская воля непоколебима» (т. 10, с. 301).

Будучи человеком очень щепетильным, Владимир Ильич оговаривается, что, возможно, французский журналист это и выдумал. Но: «Недурно сказано или недурно выдумано, если г. Леру все это выдумал» (т. 10, с. 301). В самом деле, пусть это и анекдот, но ведь в каждом анекдоте выражается сущность какого-то явления, пусть даже и в окарикатуренном виде.

Прошло несколько дней, и события показали, что если рассказанный французской газетой случай и был лишь анекдотом, то в реальной действительности царь поступил как раз в полном соответствии с сутью того анекдота. Проанализировав новые сведения об этом вопросе, Владимир Ильич уже 15 июня пишет новую статью тоже с достаточно выразительным названием: «Борьба пролетариата и холопство буржуазии». «Комедианты понесли заслуженное наказание, – пишет он. – Не успели высохнуть чернила, которыми они писали свои хамски-восторженные отчеты о милостивых словах царя, как настоящее значение этих слов выступило перед всеми в новых делах. Цензура свирепствует. …Слова царя разъясняются официально в том смысле, что он обещал совещательное собрание народных представителей при неприкосновенности исконного и „самобытного“ самодержавия!» (т. 10, с. 315).

Ну скажите, разве это не то же самое, что «Моя царская воля непоколебима»? Да, торгашей, соглашателей никто не уважает, даже царь. «Так им и надо, – говорит Владимир Ильич. – За холопское выступление, за скрытие своих настоящих решений и мыслей о конституции, за подлое молчание в ответ на иезуитскую речь царя они наказаны по заслугам. Они всё торговались и торгуются, стараясь получить „безопасную“ для буржуазии пародию на свободу. …Этим торгашам хорошо ответили… пинком солдатского сапога» (т. 10, с. 315).

Я уже говорила, что Ленин разоблачает либералов не только ради установления истины, мол, смотрите все, какова их сущность. Главная цель разоблачений – это предупреждение рабочим: «Не обманывайтесь треском и звоном радикально-освобожденческих речей и земских резолюций. Это – размалеванные кулисы для „народа“, а за кулисами идет бойкая торговля» (т. 10, с. 302). Ленин постоянно возвращает рабочих к мысли о великом предназначении пролетариата: «Судьба русской революции зависит теперь от пролетариата. Только он может положить конец этому торгу. Только он может новым геройским усилием поднять массы, разъединить колеблющуюся армию, привлечь на свою сторону крестьянство и вооруженной рукой взять свободу для всего народа, раздавив без пощады врагов свободы и отбросив в сторону корыстных и шатких буржуазных звонарей свободы» (т. 10, с. 302 – 303).

Всероссийская октябрьская стачка показала справедливость ленинских слов. К этому времени либеральные буржуа все же успели кое-чего добиться своей торгашеской возней. Они уже совсем было наладили Булыгинскую думу, со всей ее предполагаемой комедией якобы демократических выборов и прочих парламентских ритуалов. «Одним словом, – резюмирует Ленин, – они уже совсем было улеглись спать на пожалованном всем российским Обломовым диване, как вдруг… невежливым движением плеча пролетариат сбросил Думу и всю „думскую“ кампанию» (т. 12, с. 52).

(Мне кажется, вы уже настроились сами на литературное чтение, и мне нет уже необходимости обращать ваше внимание на такие выражения, как «звонари свободы», «обломовский диван» и т.д.)

Да, как видим, очень сильно отличались наши буржуа образца 1905 года от западных буржуа 1848 года, на которых наши частенько кивали. Те – сражались на баррикадах, эти – кидались из стороны в сторону, в зависимости от того, чья сторона в данный момент оказывалась сильнее. Вот и после октябрьских событий, когда пролетариат показал свою силу, либералы «чаще оглядываются влево, хотя слюнки и текут у них при виде пышного, украшенного новыми сахарными завитушками думского пирога» (т. 12, с. 52).

Но не надо понимать дело так, будто русские буржуа вообще по своим личным качествам были трусливее французских буржуа. Просто на этом примере мы еще раз убеждаемся, как же был прав Ленин, когда еще в 1894 году утверждал, что политическая фальшь не всегда соседствует с личной фальшью, что на поведение человека, а тем более большой социальной группы людей влияет как политическая ситуация в стране вообще, так и политическая позиция данной группы людей с классовой точки зрения. Историческая особенность момента заключалась в том, что российская буржуазия давно опоздала к пирогу власти, который она могла бы захватить и целиком, ни с кем не делясь, скажем, лет сорок тому назад, когда пролетариат как класс еще только зарождался. Теперь же в борьбу за власть вступила третья сила – созревший и возмужавший пролетариат. Теперь буржуазия оказалась перед выбором: бороться за всю полноту своей власти, но с угрозой быть сметенной пролетариатом, или, наоборот, помочь царю подавить пролетариат и разделить с царем власть, пусть и согласившись даже на крохотный кусочек «пирога».

Выбор, как видим, был совсем не простой, тем более что и сама буржуазия была неоднородна. Но все равно, двойственность буржуазии в политике неизбежно вела к двойственности и отдельных ее представителей.

Так что нет никакого противоречия в том, что некоторые представители либеральных буржуа были вполне порядочными, честными людьми, искренне верящими в то, что они говорили. Но либеральное движение в целом было насквозь фальшивым, либералы как класс никогда не могли быть до конца искренними ни с царем, ни с пролетариатом, ибо никак не могли определить, с кем же им откровенничать: сегодня сильнее одна сторона, завтра – другая. Ну а если бы вдруг случилось такое чудо, и либералы повели бы себя искренне, они бы сами, своими собственными руками себя же и разоблачили и перестали бы существовать как сколько-нибудь серьезная политическая сила. Ну не могли же они признаться царю, что в общем-то в глубине души они мечтают о его свержении! Точно так же и рабочим не могли они сказать, что желают их руками таскать каштаны из огня. Вот почему либералы просто вынуждены были – на всякий случай – заискивать и перед царем, и перед пролетариатом.

Как мы уже видели, царь прекрасно понял сущность лакейства и торгашества либеральной буржуазии. Но вот понял ли это до конца пролетариат? Этот вопрос больше всего и беспокоит Ленина, понимающего, какая опасность для пролетариата заключается в мнимом свободолюбии либералов. «Одним словом, – пишет он, – политическая совесть и политический ум „соглашателя“ состоит в том, чтобы пресмыкаться пред тем, кто сейчас сильнее, чтобы путаться в ногах у борющихся, мешать то одной, то другой стороне, притуплять борьбу и отуплять революционное сознание народа, ведущего отчаянную борьбу за свободу» (т. 12, с. 289).

Вот это и есть главная опасность: либеральные буржуа, и в первую очередь кадеты, изо всех сил работают на отупление революционного сознания народа. А ведь кадеты называют себя ни больше ни меньше как партией народной свободы. «Подите вы! – бросает им в глаза Владимир Ильич. – Вы – партия мещанского обмана народной свободы, партия мещанских иллюзий насчет народной свободы» (т. 12, с. 291). Вообще, кадеты наиболее четко выражали своим поведением классовую сущность устремлений буржуазии. Они всегда чувствовали меру, границу, дальше которой леветь уже опасно. Когда в обществе политическое затишье, они левеют, начинают тормошить общественное мнение, настраивая его против царя. Когда пролетариат слегка поднимает голову, кадеты – тоже еще слева. Им ведь хочется добиться хоть каких-то ущемлений самодержавия, а без пролетарской борьбы ничего этого не достигнешь. Но как только борьба пролетариата принимает решительный характер, кадеты резко правеют, ибо перспектива победы народа их пугает в тысячу раз больше, чем самая что ни на есть неограниченная монархия.

Прежде чем продолжить разговор о кадетах, мне хочется привести очень колоритную зарисовку, сделанную Лениным, как говорится, «по мотивам» стихотворения известного в то время поэта Скитальца. Стихотворение называется «Тихо стало кругом». Оно было написано под впечатлением разгрома Декабрьского вооруженного восстания. Я приведу его так, как оно напечатано на 291-й странице 12-го тома, в сноске.

«Струны порваны! песня, умолкни теперь! Все слова мы до битвы сказали. Снова ожил дракон, издыхающий зверь, и мечи вместо струн зазвучали… Тихо стало кругом; в этой жуткой ночи нет ни звука из жизни бывалой. Там – внизу – побежденные точат мечи, наверху – победитель усталый. Одряхлел и иссох обожравшийся зверь. Там, внизу что-то видит он снова, там дрожит и шатается старая дверь, богатырь разбивает оковы» (т. 12, с. 291).

Посмотрите: поэт видит только две общественные силы – самодержавие и пролетариат. Один сыт победой, другой точит мечи. Но на самом деле так ли уж тихо в «этой жуткой ночи»? Так ли уж «нет ни звука из жизни бывалой»? Нет, Ленин, как политик, видит дальше. И, используя очень яркий художественный образ самодержавия, созданный поэтом, Ленин рисует подлинную картину общественной жизни: «Когда наступает затишье после отчаянной борьбы, когда наверху „отдыхает уставший от победы“, обожравшийся зверь, а внизу „точат мечи“, собирая новые силы, когда начинает снова понемногу бродить и кипеть в народной глубине, когда только еще готовится новый политический кризис и новый великий бой, – тогда партия мещанских иллюзий о народной свободе переживает кульминационный пункт своего развития, упивается своими победами. Обожравшемуся зверю лень подниматься снова, чтобы нападать на либеральных говорунов вплотную (успеется еще! над нами не каплет!). А для борцов рабочего класса и крестьянства не настала еще пора нового подъема. Тут-то и ловить момент, тут-то и собирать голоса всех недовольных (а кто нынче доволен?), тут-то и заливаться соловьем нашим кадетам» (т. 12, с. 291 – 292).

Ну посмотрите: прямо целая басня в прозе. Образ трусливого буржуа здесь дан так наглядно, прямо как в мультфильме: вот перед нами лежит обожравшийся зверь, ну скажем лев. Он добродушно, на сытый-то желудок, смотрит на проделки мелкого зверья, то бишь кадетов. Значит, можно чуть-чуть покритиковать царя. Богатырь-народ после своего поражения пока бессилен. Значит, можно попеть о свободе, так как нет опасности, что в данный момент свободу захватит народ. Ну в самом деле: как тут не заливаться соловьем!

Да и пусть, собственно говоря, заливаются. Ленин считает, что в дни революционного затишья даже такое «пение» приносит все-таки пользу революции, ибо пробуждает к политическим размышлениям самые отсталые, мещанские слои населения. Главное, чтобы потом, во время нового подъема революции, народ сумел стряхнуть с себя очарование от этого «пения», сумел понять, что от слушания песен о свободе надо переходить к борьбе за свободу. Самое гибельное для революции – это когда народ поддается внушениям, дескать, надо не сражаться с царизмом на баррикадах, а включаться в либеральное пение про конституцию, выборы, парламентские свободы и т.д.

Ленин настойчиво предупреждает народ о неизбежности будущего предательства сладкоречивых кадетов. Он пишет: «Тактика кадетов неминуемо и неизбежно сведется к тому, чтобы лавировать между самодержавием и победой революционного народа, не давая ни одному противнику решительно и окончательно раздавить другого» (т. 12, с. 302). Тактику кадетов Владимир Ильич формулирует предельно точно: «Революционный народ должен быть несамостоятелен, это раз, и не должен побеждать окончательно, разгромлять своего врага, это два» (т. 12, с. 303).

Забежим еще раз вперед и вспомним, как точно сбылось это предсказание в 1917 году! Сначала, в феврале, когда пролетариат сверг самодержавие, буржуазия с радостью схватила власть. А потом, убедившись, что пролетариат на этом не остановится, а пойдет дальше – к социалистическому перевороту, – кадеты заволновались и стали сторговываться с самыми ярыми сторонниками восстановления монархии – Корниловым и K°.

Тогда же, в революционные дни 1905 года, буржуазия доторговалась до того, что даже те маленькие кусочки от пирога власти, которые за спиной борющегося пролетариата сумела-таки выторговать у царя, потом были царем отобраны обратно. Остались лишь кое-какие конституционные учреждения, служащие для прикрытия полновластного самодержавия.

Но вот первая русская революция потерпела полное и окончательное поражение. Что же наши кадеты? Ведь по логике вещей они должны были бы снова полеветь, снова начинать возбуждать общественное мнение против самодержавия. Однако логика была нарушена, и кадеты стали не леветь, а праветь! Но если задуматься, то и в этом была своя логика. Слишком близко в ту пору подошли они к краю бездны и поняли, что в эту бездну едва не скатился царь, едва не скатились и они сами. И вот они, побросав все свои революционные лозунги, вступили в тайный сговор с самыми явными монархистами – октябристами.

Да, не только большевики извлекали уроки из событий 1905 года. Буржуазия тоже многому научилась. Поняли и либералы, что играть с восставшим народом опасно, гораздо спокойнее потихонечку торговаться с царем.

Итак, мы прочли те страницы ленинского дневника революции 1905 года, которые касаются разоблачений очень опасного врага революции – либеральной буржуазии. А теперь почитаем тот же дневник под другим углом, почитаем о том, как Ленин рассказывает еще об одном тормозе революции.

К нашему большому несчастью, на руку врагу играла и часть… социал-демократической партии. Это были так называемые меньшевики. Конечно, историю переделать нельзя, что было, то было. Но нельзя и не задуматься над вопросом, а как бы развивались события, если бы вся российская социал-демократия в 1905 году выступила бы единым фронтом, и не только против царизма, но и против либеральной буржуазии? Как знать, может быть, общими целенаправленными усилиями и удалось бы избавить народ, особенно крестьянство, от конституционных иллюзий, внушаемых народу кадетами и прочими либералами? Как знать, как знать…

В жизни же получилось иначе. Меньшевистское крыло социал-демократии не только не помогало Ленину и большевикам в их революционной работе, но, напротив, всячески ее тормозило. Ленин называл меньшевиков оппортунистическим крылом социал-демократии. И надо сказать, что писать о меньшевиках в те годы Ленину было трудно и больно. Это много позже, в 1917 году, меньшевики отчетливо определились в своих политических симпатиях. Правда, они метались между буржуазией и пролетариатом примерно так же, как в 1905 году буржуазия металась между пролетариатом и царем. Но в метаниях меньшевиков все отчетливее проступали симпатии к буржуазии, с которой они в конце концов и вступили в соглашение, докатившись даже до участия в расстреле мирной рабочей демонстрации 4 июля. Естественно, что Ленин в 1917 году будет беспощадно клеймить предательство меньшевиков, высмеивать их будет зло и едко, бить – наотмашь.

Но все это будет уже потом. Кстати, об этом пойдет разговор в следующей главе. А в 1905 году меньшевики были еще все-таки социал-демократами. В то время Ленин их даже не называл меньшевиками, а – новоискровцами, желая, наверное, этим подчеркнуть временность их теоретических заблуждений. По-видимому, Ленин еще надеялся на то, что в конце концов меньшевики пойдут за марксистской линией большевиков. Интересно проследить судьбы некоторых меньшевиков. Иные из них впоследствии отошли от политической деятельности. Я не исследовала этот вопрос специально, поэтому могу лишь предположить: а не повлияли ли на их судьбу ленинские выступления в печати, так ярко и образно, а потому и убедительно разоблачавшие тактику меньшевизма в первой русской революции?

Справедливости ради, надо признать, что таких меньшевиков, которые впоследствии полностью поняли правоту Ленина и активно пошли за большевиками, было немного. Но они все же были, а такое, по-моему, в принципе было бы невозможно, если бы Ленин тогда писал о меньшевиках так же оскорбительно, как о либералах. Нет, сколько раз я ни перечитывала тома, в которых отражена политическая борьба 1905 года, всегда встречалась с такой критикой меньшевиков, в которой все же соблюдалась мера: в те годы Ленин не доводил критику меньшевиков до личного оскорбления.

Литературные средства были самые разные: спокойное обсуждение, ирония, игра слов, привлечение примеров из художественной литературы… Нередко Владимир Ильич пытался задеть самолюбие меньшевиков, обращая их внимание на тот факт, что многие их идеи находят горячее одобрение у либеральных буржуа, а ведь те являлись настоящими изменниками делу революции.

Но в те годы Ленин не обвинял меньшевиков в личной, субъективной непорядочности, в сознательной подлости. Нет, он их считал тогда просто заблуждающимися. И такое отношение, естественно, накладывало отпечаток и на стиль ленинских статей о меньшевиках.

В феврале 1905 года меньшевик Мартынов выпустил брошюру «Две диктатуры». И тотчас орган либеральной буржуазии – журнал «Освобождение» высказал свое одобрение, назвав брошюру Мартынова одним из наиболее интересных произведений социал-демократической литературы. «Как и следовало ожидать, – пишет Ленин, – либеральный буржуа не скрывает своих симпатий к оппортунистическому крылу в социал-демократии… Мог ли иначе отнестись либерал к проповеди хвостизма?..» (т. 9, с. 307). Насчет хвостизма, вернее, о том, почему Ленин меньшевистские взгляды считал хвостизмом, мы еще поговорим. Сейчас же хочу обратить ваше внимание лишь на эмоциональную сторону отношения Ленина к меньшевикам. Видите: Ленин заостряет их внимание на том, кто же их поддерживает! Разве их, называющих себя социал-демократами, не должно было насторожить проявление к ним симпатий со стороны буржуазии?

В этой же статье есть еще слова, которые мне кажутся важными именно с точки зрения тогдашнего отношения Ленина к меньшевикам. Вот эти слова: «…являются ли новоискровцы изменниками делу пролетариата? Нет. Но они являются непоследовательными, нерешительными, оппортунистическими защитниками этого дела… Поэтому новоискровцев идейно поддерживают и оправдывают прямые изменники делу пролетариата, освобожденцы» (т. 9, с. 308). Вот в этих словах я и вижу исходную позицию отношения Ленина к меньшевикам в 1905 году. Здесь Лениным показана принципиальная разница между либеральными буржуа и меньшевиками. Либеральные буржуа для Ленина – это «прямые изменники». Меньшевики – изменники поневоле постольку, поскольку они своими заблуждениями играли на руку прямым изменникам. Прямых изменников надо разоблачать – беспощадно, резко, дабы оградить от их влияния народ. С меньшевиками – сложнее: надо было, разоблачая их взгляды, тонко провести границу между их ошибками и здоровым зерном. Короче, надо было бороться не столько против них, сколько за них. Вот в чем трудность, вот в чем сложность.

Теперь и посмотрим, какими же средствами Ленин-литератор выполнял эту сложную задачу. Одну из главных ошибок новоискровцев Ленин видел в их чрезмерной доверчивости к словам либералов. Конечно, меньшевики тоже видели двойственность, половинчатость либеральных буржуа. Но они считали, что либералов можно исправить, объяснив им суть дела, в общем, с ними можно договориться. Они считали, что если, например, либералы признáют необходимость всеобщего, равного и тайного избирательного права, то с ними вполне можно идти на соглашение. Это была крупная ошибка, основанная на игнорировании классового содержания либерального движения. «Глубоко ошибается новая „Искра“, – пишет Ленин, – думая, что половинчатость есть моральное, а не политико-экономическое свойство буржуазной демократии…» (т. 9, с. 186).

Один из меньшевиков, Старовер, выступил со статьей, в которой довольно витиевато высказался о том, что можно договориться с буржуазными демократами, если «преподносить им неотразимый реактив своего требования, лакмусовую бумажку демократизма…» (т. 9, с. 186). Под видом «реактива» Старовер как раз и имел в виду признание либералами всеобщего избирательного права. Очень тонко, осторожно пытается Ленин объяснить Староверу, сколь наивно его стремление «придумать неотразимые бумажные реактивы» (т. 9, с. 187). Сначала Владимир Ильич немного поиронизировал, используя слова Базарова из романа Тургенева «Отцы и дети»: «Как красиво это написано! и как хочется сказать автору этих красивых слов, Староверу: друг мой, Аркадий Николаевич, не говори красиво!» (т. 9, с. 186). Пока еще, как мы видим, это шутка. А дальше Ленин переносит свои обличения на прямых изменников – на либералов: «Г-н Струве одним почерком пера отразил неотразимый реактив Старовера, когда написал в программе „Союза освобождения“ всеобщее избирательное право. И тот же самый Струве на деле уже не раз доказал нам, что все эти программы для либералов – простая бумажка, не лакмусова, а обыкновенная бумажка, ибо буржуазному демократу ничего не стоит сегодня написать одно, а завтра другое» (т. 9, с. 186 – 187).

Видите, как тонко: вроде бы бумажка сама по себе и не плоха, да только для кого она писалась, для Струве? Так ему любая бумажка не указ. И получается, что Староверу вроде бы и обижаться не на что, а с другой стороны, ясна вся несостоятельность его затеи с «неотразимым реактивом».

А сколько здесь литературных приемов: и использование художественных образов классической литературы, и ироническое перефразирование – «отразил неотразимый реактив», и комический эффект игры слов – дескать, да, бумажка, только «не лакмусовая, а обыкновенная бумажка»…

Поначалу такое легковерное отношение к заявлениям буржуазии могло действительно выглядеть всего лишь недомыслием. По-видимому, Ленин так вначале и считал. Но постепенно все более выяснялось, что поддержка меньшевиками либералов – это не оттенок в их взглядах, а – тактика. Это уже была весьма опасная ошибка, и Ленин решил поговорить о меньшевистских заблуждениях обстоятельно и серьезно. И вот в те горячие дни, когда надо было реагировать на каждое из множества событий если уж и не статьей, то хотя бы заметкой, Ленин выбрал-таки время и написал большую теоретическую работу «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Первая тактика – это тактика большевиков. Да, революция 1905 года – это демократическая революция. Да, в случае ее победы к власти придет буржуазия. Но от того, какую роль в этой революции будет играть пролетариат, зависит и дальнейшая судьба революции. Если пролетариат возглавит революцию, то он, добыв власть для буржуазии, и себе многое добудет: максимум свобод, которые помогут ему готовиться уже к социалистической революции.

Вторая тактика – меньшевиков. Она, к сожалению, означала на деле полное подчинение рабочего движения интересам буржуазии. Новоискровцы считали, что раз революция буржуазная, то и ведущей силой ее должна быть буржуазия. А пролетариат, дескать, пусть борется за конкретные результаты – экономические уступки, мелкие реформочки… Но ведь это и есть ничем не прикрытый хвостизм! Это и есть стремление обречь рабочих плестись в хвосте буржуазного движения. Не случайно книгу Мартынова «Две диктатуры», автор которой как раз и предназначает рабочим столь жалкую роль, Ленин называет «образцово-хвостистским произведением» (т. 11, с. 20).

Ведь что получается? Если рабочим определить «хвостистскую» роль, то революция, лишенная своей основной ударной силы, вообще не победит. Никакая – ни демократическая, ни социалистическая. У власти останется царь. Отсюда вытекает безжизненность всех остальных, хотя бы и очень революционных, разглагольствований меньшевиков. Если пролетариат – не гегемон, то и не будет победоносного восстания. Если не будет победы, то все обещанные реформы, думы, собрания останутся на бумаге. И Ленин изо всех сил убеждает новоискровцев, что надо повернуться лицом к пролетариату, что буржуазии верить нельзя, что буржуазия боится победоносной революции, боится, чтобы она не зашла слишком далеко, чтобы она «не смела слишком решительно все остатки старины» (т. 11, с. 38).

Исход революции зависит от того, сумеет ли пролетариат разделаться с царизмом «по-якобински», то есть смести его революционным путем. Если не сумеет, тогда буржуазная демократия пойдет на сделки с царизмом. (Как мы знаем, это ленинское предположение подтвердилось в точности всем дальнейшим ходом революции.)

Но все же даже здесь, в большой теоретической работе «Две тактики…», написанной летом 1905 года, Ленин еще не ставит окончательно крест на меньшевиках. Он все еще отличает их от либералов, от освобожденцев. Говоря про последних, Ленин все время подчеркивает их сознательное предательство. Они «хотят разделаться с самодержавием мягко, по-реформаторски, – уступчиво, не обижая аристократии, дворянства, двора, – осторожно, без всякой ломки, – любезно и вежливо, по-барски, надевая белые перчатки…» (т. 11, с. 47).

Меньшевики, то есть новоискровцы, разумеется, сознательно к такому позорному поведению в революции не стремятся. Они «не сливаются с освобожденцами», еще и еще подчеркивает Ленин (т. 11, с. 47). Но объективно-то они все равно играют на руку освобожденцам, все равно «оказываются фактически, в силу характера своих лозунгов, в хвосте у них» (там же).

Здесь я позволю себе маленькое отступление. Сегодня в нашем обществе очень усилился интерес не только к произведениям Ленина, но и к его характеру как человека. Иногда приходится слышать о резкости Владимира Ильича, о его феноменальной бескомпромиссности: дескать, вон, смотрите, как что не по нему, так сразу и ультиматумы ставил… Да, Ленин бывал и резок, и даже мог стукнуть кулаком по столу. Но все же главным методом воздействия на людей у него был метод убеждения. Меня просто удивляет его бесконечное терпение, с каким он выслушивает и вникает в мнения противоположных сторон. Просто поражаешься иногда, как у него хватало терпения убеждать, убеждать, убеждать… И как часто нам сегодня не хватает этого качества!

Вот и с меньшевиками. Пока речь шла о честных заблуждениях, Ленин до последнего аргумента, до последнего шанса пытался их убедить в ошибочности взятого ими курса. Заканчивая книгу «Две тактики…», Владимир Ильич еще раз протягивает руку новоискровцам: «Мы окажемся изменниками и предателями революции, если мы не используем этой праздничной энергии масс и их революционного энтузиазма для беспощадной и беззаветной борьбы за прямой и решительный путь» (т. 11, с. 103). Обратите внимание на это «мы», двухкратно повторенное. «Мы» – это социал-демократы, пока еще одна партия. Новоискровцы – это еще не прямые изменники делу пролетариата, это оппортунистическое крыло РСДРП. Крыло, но – РСДРП!

И Ленин взывает к ним, к новоискровцам, очнуться от грез, вырваться из плена либеральной псевдореволюционной болтовни, переоценить свое отношение к пролетариату и – вместе с большевиками встать во главе решительной борьбы рабочего класса. И все же последняя страница книги пропитана еще и горечью от сознания того, как сильно уже укоренились во взглядах многих новоискровцев хвостистские воззрения, мечты о «тихом „плавании“ либерального прогресса» (т. 11, с. 104). Что ж, насильно никого нельзя заставить быть последовательным революционером, смелым борцом… «Но, – говорит с горечью Ленин, – кто в настоящий революционный момент сознательно способен предпочесть мирное плавание и путь безопасной „оппозиции“, – тот пусть лучше уйдет на время от социал-демократической работы, пусть дождется конца революции, когда минет праздник, снова начнутся будни, когда его буднично-ограниченная мерка не будет таким отвратительным диссонансом, таким уродливым извращением задач передового класса» (там же).

Не успел Ленин поставить точку в конце книги, как вышли очередные номера «Освобождения» и новой «Искры». И снова знакомая картина: либералы похваливают новоискровцев за «реализм, трезвость, торжество здравого смысла, серьезность резолюций, тактическое просветление…» (т. 11, с. 108). Цитируемые здесь слова – это уже из послесловия, написанного Лениным по следам выступлений упомянутых изданий. Как видно из приведенных похвал, либералы приветствуют в меньшевистских писаниях именно поворот к оппортунизму. И конечно же Владимир Ильич еще раз призвал меньшевиков задуматься над своей позицией, над тем хотя бы фактом, что эту позицию так усердно поддерживают сознательные обманщики народа – либеральные буржуа.

И пусть пока еще Ленин не считает меньшевиков сознательными врагами. Но это – пока. Терпение его уже явно истощается. А вместе с тем меняется и тон его критики в адрес меньшевиков. Уже в конце послесловия к «Двум тактикам…» Ленин дает очень язвительное определение для новой «Искры», назвав ее «хлестаковской» (т. 11, с. 131).

Чем дальше, тем резче становится тон статей Ленина. Вот подтвердилась правота Ленина, призывавшего к бойкоту Думы. Плеханов, как известно, был против бойкота. И вот в начале 1906 года кадеты, добившись-таки проведения выборов, победили на них. Но кадетам еще очень нужно, чтобы в Думе было хоть несколько социал-демократов: с их помощью они хотят усилить свое влияние на массы. То есть снова ложь, снова обман: под видом сотрудничества с социал-демократами кадеты надеются использовать их в качестве ширмы для проведения своих, буржуазных целей. Что, собственно, им с успехом, правда временным, удалось проделать в 1917 году, когда они окончательно подчинили своим интересам меньшевиков и эсеров. А в 1906 году меньшевики еще пытались вести хоть какую-то самостоятельную политическую линию, их подыгрывание буржуазии было еще подспудным, вот почему буржуазия буквально ликовала, когда те или иные действия или высказывания меньшевиков помогали им, либеральным буржуа. Посмотрите, как зло (уже зло!) об этом пишет Ленин: «…нет теперь в России либеральной газеты, даже либеральной газетной статьи (вплоть до „Слова“, да, да, вплоть до октябристского „Слова“!), которые бы не обнимали, не целовали, не миловали мудрого и дальновидного, рассудительного и трезвого Плеханова, имевшего мужество восстать против бойкота» (т. 12, с. 273).

Я уже говорила о том, что одним из излюбленных литературных приемов Ленина было использование образов из художественной литературы. Иногда это было одно словечко, но такое, в котором суть явления отражалась как в капле воды. Таковы его словечки «тряпичкинство», «обломовский диван», «хлестаковская» новая «Искра»… (т. 9, с. 270; т. 12, с. 52; т. 11, с. 131). Но иногда этот литературный прием предстает перед нами в виде развернутой картины, в виде последовательно проведенной параллели. И тогда, как бы на базе известного произведения, получается новое произведение. В этом отношении совершенно изумительна «Социал-демократическая душечка». Вся заметка занимает 13 строчек 11-го тома. Поэтому я приведу ее целиком.

Социал-демократическая душечка

Приветствуемый «Освобождением» тов. Старовер продолжает в новой «Искре» каяться в грехах, содеянных им (по неразумию) участием в старой «Искре». Тов. Старовер очень похож на героиню чеховского рассказа «Душечка». Душечка жила сначала с антрепренером и говорила: мы с Ванечкой ставим серьезные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васечкой возмущены высоким тарифом на лес. Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Колечкой лечим лошадей. Так и тов. Старовер. «Мы с Лениным» ругали Мартынова. «Мы с Мартыновым» ругаем Ленина. Милая социал-демократическая душечка! в чьих-то объятиях очутишься ты завтра? (т. 11, с. 281).

Восхитительно, не правда ли? В 13 строчках – вся политическая биография меньшевика Старовера (Потресова). Здесь каждое слово играет на тему. И то, что Старовера приветствует либеральное «Освобождение», и прямое указание на то, что Старовер откровенно предал революционные идеалы старой «Искры». Но самый блеск, конечно, в сравнении с чеховской «Душечкой».

И что еще поражает: как безошибочно умел Владимир Ильич определить степень заблуждений человека. В данном случае со Старовером Ленин понял, что этим человеком уже перейдена грань, что он уже никогда не вернется в ряды настоящих революционеров. И те насмешливые предположения об объятиях, в которых Староверу еще предстояло оказаться, – они ведь полностью подтвердились впоследствии. Откроем «Указатель имен» 11-го тома на странице 555 и прочтем про дальнейшую судьбу Потресова: «В годы реакции – идеолог ликвидаторства… Во время первой мировой войны – социал-шовинист. После Октябрьской социалистической революции эмигрировал; за границей сотрудничал в еженедельнике Керенского „Дни“, выступал с нападками на Советскую Россию» (т. 11, с. 555).

В литературоведческих исследованиях о писателях часто рассматривается вопрос о том, как позиция писателя влияет на его художественные средства. Ну например, Горький был откровенно влюблен в рабочий класс, верил в его разум, силу, революционный дух. И вот как он их изображает: «Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно», «молодые, честные, трезвые» «будут ходить по земле люди вольные, великие свободой своей», «огонь его голубых глаз вспыхнул светлее» и т.д. С другой стороны, мы знаем, что писатель ненавидит защитников старого мира – прогнившего и выморочного строя. И вот со страниц романа перед нами встают совсем иные фигуры, иные картины: «желтое лицо», «пальцы у него в шерсти», «круглый, сытенький и напоминал ей спелую сливу, немного залежавшуюся и уже покрытую пушистой плесенью», «маленькие, пузатые, краснорожие человечки», «маленький офицерик… визгливо крикнул» и т.д.

Конечно, скажем мы, у художника больше возможности выразить свое отношение к герою: ведь герой-то вымышленный! Автор волен придать ему такие качества, какие посчитает нужным. В этом отношении публицисту намного труднее: он пишет о реально существующих людях, называет их подлинные имена. Может быть, и хотелось бы иного крикуна-либерала изобразить маленьким, пузатеньким и с визгливым голосом, да ведь в жизни-то он, как «назло», мог быть как раз весьма внешне импозантным и даже симпатичным человеком. Так что оценим те трудности, которые стояли перед Лениным: изобразить этого крикуна пигмеем не по внешним признакам, а по стилю поведения, по взглядам.

Оценим и результаты. В самом деле, разве умелое использование литературных приемов, разных стилевых оттенков не помогают нам понять сущность того или иного идейного течения? Вспомним хотя бы, какими разными красками рисует Владимир Ильич либералов и меньшевиков. Первых он, как мы помним, разоблачает, срывает с них маски. А под масками – рвущиеся к власти буржуа. И как выпукло, ярко, точно сущность этого буржуа помогают понять такие слова, как «крадется к власти», «подкарауливает момент», «верхом на рабочем движении», «погоняют кнутиком»… Так и встает перед глазами образ хитрого зверя, который только для видимости надел овечью шкуру.

Меньшевиков, как мы помним, в 1905 году Ленин не разоблачает, а пытается образумить. Их главная беда – отсутствие самостоятельной политической линии, слишком доверчивое отношение к словесным заверениям буржуазии. Отсюда и образы, воплощающие понятия зависимости, несамостоятельности. Вспомним Тряпичкина-Мартова, которого ведет на веревочке Мартынов. Вспомним душечку Старовера. Плеханова, которого целуют и милуют либералы… И перед нами превосходный портрет непоследовательного, несамостоятельного движения.

К чему такая несамостоятельность приводит, показала дальнейшая история. Если в 1905 году один меньшевик «вел на веревочке» другого, то в 1917 году веревочку перехватили уже кадеты и потащили всех меньшевиков скопом в сторону своих, буржуазных интересов.

Ну признайтесь, неужели литературный стиль Ленина нисколько не помог вам разобраться в сущности описываемых им явлений? Если нет, то это, конечно, моя вина. Но ведь вы можете и сами снять с полки или взять в библиотеке хотя бы четыре тома, с 9-го по 12-й, и тогда…

Я просто уверена, что тогда уж вы точно убедитесь, до чего же сочен, образен, выразителен язык произведений В.И. Ленина!