В столовой послышался бой напольных часов. Медленно ползли гири, тяжело скрипели цепи.
В детскую ворвалась кухарка Марфуша. В ночной нижней юбке. В платке, накинутом на плечи. На полной шее крестик на суровой нитке. На щеках красные пятна. Оттолкнула Марию Петровну от двери, отпихнула жандарма, который пытался что-то отыскать в Катиной постели. Голосом, сиплым и громким, которого Леля никогда у нее не слышала, Марфуша кричала:
— Спасите, люди добрые! Спасите от ночных разбойников! — Марфуша схватила на руки Катю, одновременно поднимала с полу разбросанное белье. — Разбойники… У сироты вещи воруют… Юбки да ситцевые кофты… Так она же приданое себе готовит… И в город приехала, чтобы наряды справить… Кому она, бесприданница, нужна?! Сиротинушка моя… Ты, зажравшийся пес, их на пол бросаешь да норовишь сапожищами истоптать! Ты, посиди-ка с иголкой да поломай глаза. — И Марфуша запричитала, кинулась к окну, стараясь его распахнуть. — Люди! Люди! Помогите! Детей обыскивают… Малолетних барышень да бедную сироту! Помогите!
Офицер скривился от неудовольствия и приказал:
— Убрать бабу! Быстро убрать…
Жандармы переглянулись, но подступиться к разъяренной кухарке не решились. Марфуша кричала, толкалась, размахивала руками, вырывала вещи и ругательски ругала городовых. При этом она успевала вытирать слезы у Кати, успокаивать Анюту и обещала офицеру поднять на ноги весь город. И подняла бы — понимала Леля. Она с опаской смотрела на Анюту, боясь увидеть у нее поломанный от вышивания глаз, как утверждала Марфуша.
Кухарка топала ногами на Василия Семеновича, стыдила барыню Марию Петровну, которые, по ее словам, не могли совладать с разбойниками. И требовала, именно требовала, как понимала Леля, чтобы утречком, и пораньше, подали бы прошение не то губернатору, не то царю-батюшке на насильников и разбойников, которые по ночам в квартирах честных людей и при малых детях творят такие безобразия!
— Я тебя, злую ведьму, засажу в тюрьму! — яростно прошипел офицер и поправил ворот мундира, словно он давил шею.
— В тюрьму… Фю!.. — кричала Марфуша, подперев крутые бока руками, и захохотала, насмешливо прищурив глаза. — Не только тюрьмы, но и Сибири не испугаюсь. И в Сибирь пойду, да такой неправды царь-батюшка не допустит! — Марфуша вытаращила глаза и истово осенила себя широким крестом. — Антихристы… Безобразники…
Офицер безнадежно махнул рукой, словно пытался отогнать надоедливую муху. Жандармы тихонько ругались, называли ее чертовой бабой. Леля увидела, как впервые за страшную ночь у мамы дрогнули в усмешке уголки губ. Увидела это и нянюшка. Она приободрилась и вырывала из рук круглого Сидорова помятые простыни.
Марфуша быстро заправила детские кроватки. Расцеловала заплаканную Катю и уложила в постель. И Леле приказала укладываться спать. Куклу, помедлив, положила на подушку. И опять Леля поймала довольный мамин взгляд.
Мария Петровна вздохнула с облегчением — кажется, на этот раз пронесло. И Леля, молодчага, взяла куклу и не дала офицеру к ней притронуться. Адреса и явки, шифры и письма, запрятанные в головку куклы, спасены.
Офицер не выдержал криков «чертовой бабы» и приказал прекратить обыск в детской. Марфуша дождалась, пока жандармы покинули комнату, погасила ночник. Надела гномику колпачок. И закрыла дверь на ключ.