И опять били часы. Мария Петровна услышала скрежет цепей, которые оттягивали медные гири. Теперь процессия переместилась на кухню, где безраздельно царствовала Марфуша. Кухня просторная и светлая. Главным богатством служила русская печь с конфорками, вьюжками и поддувалом. На белой стене из кафеля висели полотенца, расшитые петухами.

Вдоль стен полки, на которых, словно солдаты на смотру, стояли кастрюли, начищенные до блеска, и чугуны. Каких только не было размеров — от самых больших, ими можно было накормить полк солдат, как любила говорить Марфуша, до самых маленьких, в которых впору варить кашу для куклы. В таком же порядке располагались и сковородки. Висели, пугая блеском, медные тазы для варки варенья. Тазы… Тазики… Утюги… Сбивалки… Нет, что ни говори, а Марфуша оказалась запасливой хозяйкой.

Мария Петровна всегда дивилась, зачем такая прорва посуды?! Марфуша объясняла, что запас денег не просит, а бегать по соседям — одна срамота. И самовары стояли по ранжиру, начищенные до блеска.

— Милости просим, господа хорошие, на кухню… Идите, идите за тараканами на печку. — Марфуша отстранила Марию Петровну и подлетела с вопросом к Сидорову: — Сколько можно беспокоить добрых людей? А? Спасения от вас нет. Каждую ночь думаете, кому бы ее испортить и не дать поспать. У, проклятущие!..

Марфуша схватила ухват на длинной ручке, которым лазила в печь, и оперлась на него.

— Значит, недозволенного ищем! Да? — Марфуша возмутилась от таких предположений. — Мы люди порядочные и недозволенного не держим.

Марфуша распахнула чугунные дверцы печи и принялась ворошить угли кочергой. Печь гудела. Огонь вспыхивал голубым пламенем, от печи пахнуло жаром. Марфуша отступила и пропустила поближе к печи круглого Сидорова.

— Ищи, горбатый черт! Иди…

— Что мне в огне искать?! — обозлился Сидоров, и белесые брови его поползли вверх. — Дура чертова. Я — не домовой!

— А ты везде ищешь — не знаешь чего! — философски заметила Марфуша, презрительно сощурив глаза.

На кухне она почувствовала себя как рыба в воде, хозяйкой настоящей, и голос ее окреп. Стал сильным и сочным. Она не боялась разбудить девочек, да и радовалась — в комнатах обыск закончился благополучно. И здесь, бог даст, пронесет! И Марфуша кричала, вымещая обиду и страх.

Мария Петровна не могла ждать опасности в бездействии, привыкла беду встречать лицом к лицу. И она пришла на кухню. Слушала Марфушу с удивлением. Знала, Марфуша любит девочек и к ней привязана сердцем. Только таких артистических способностей за ней ранее не замечала. И царем грозила офицеру, и губернатором!

Кухня ее беспокоила больше всего. В чуланчиках, которые были рядом с кухней, в подполье лежала запрещенная литература. Привезли ее прошлой ночью, и раздать ее по организациям она не успела. Вот и ждала результатов обыска ни жива ни мертва. Марфуша сразу угадала ее волнение и старалась взять самое тяжелое на себя.

— Чугун со щами… Жаркое с барского стола!.. — Марфуша гремела крышками и воинственно размахивала ухватами перед носом круглого Сидорова. По правде, она боялась жандарма, у которого такие жадные руки и злые глаза. — Пробовать будете? Или на слово поверите, что в щах запрещенного нет?

Марфуша сильно волновалась, да и за Марию Петровну страшилась: возьмут ироды и заарестуют. И что делать ей с девочками да чахоточным Василием Семеновичем?! С грохотом опрокидывала кастрюли и чугуны, громыхала крышками и пустыми ведрами. Как много в доме посуды — Мария Петровна и понятия не имела, какое хозяйство развела Марфуша.

— Таз для варенья! Да, не отвлекайтесь, любезный пан! — Марфуша знала, что в тазах ничего запрещенного нет. Она ударила в таз, как барабанщик, по дну и хитрым голосом спросила: — Гусятницу с тушеной капустой опорожнять али нет?

Сидоров не связывался с такой шумной и озорной бабой. И он понимал, коли все так охотно показывает, значит, вины за собой не чувствует. Хищным взглядом оглядел кухню и увидел икону.

Икона Иверской божьей матери подсвечивалась лампадой. Робкий язычок пламени то вспыхивал, то угасал. Городовой подставил табурет и полез под самый потолок за иконой.

— Куда, антихрист! Куда! — В голосе Марфуши неподдельный испуг. — Руки отсохнут… Ирод проклятый… Горбатый черт… — И заплакала горько в голос, как голосили в деревне. — Меня этой иконой покойница-мать благословляла, когда в город уходила. Безбожники окаянные, ничего для вас святого нет!

Жандарм Сидоров не первый раз участвовал в обысках. И знал, что за иконами обычно прячут запрещенные книжки да листовки. Особенно это любят делать в рабочих семьях. И рассуждают таким образом — икона святая, разве посмеют ее осквернить слуги царя?! Вот и прятали там нелегальщину. Только полиция давненько разгадала эти наивные хитрости и сразу, как входила в дома, срывала иконы. И люди смотрели с испугом на такое кощунство. Священник в церкви обещал, что руки отсохнут у каждого, кто с нечистыми помыслами прикоснется к иконе. Полиция не только прикасалась к иконе, а оскверняла ее без стыда и совести. И доску с божьим ликом отрывали, и железный оклад на пол бросали. Бог молча на это взирал, словно ничего плохого не происходило. И рабочие понимали, что сказки рассказывал священник о чудесах господних. Чудес-то нет — руки у полицейских не отсыхали и кары их господние не поражали. Видели все и отрекались от бога. В полиции даже бумагу читали, в которой предупреждали, чтобы избегали осквернять иконы и щадили чувства верующих. Только полицейские с этим предупреждением не очень-то считались — обыск не в обыск, если иконы не трогать!

— Не мешай, чертова баба! — прорычал Сидоров, и послышался звон разбитого стекла, которым прикрывался образ.

Марфуша плакала навзрыд, приложив фартук к лицу.

— Могли бы и пощадить чувства верующего человека! — не вытерпела Мария Петровна, жалея Марфушу.

— Служба, сударыня! — сухо ответил офицер, не пытаясь остановить Сидорова, который продолжал крушить икону.

Офицер явно находился в затруднительном положении. Обыск продолжался несколько часов. И никаких результатов. Конечно, госпожа Голубева — конспиратор искусный и концы умеет схоронить, но не до такой же степени. Ни одной улики. Ни одной запрещенной книги. Через филеров стало известно полиции, что транспорт искровской литературы доставили на Мало-Сергиевскую улицу в квартиру Голубевых. Без сомнения, все нити розыска вели в этот дом.

Сидоров с заплывшими глазами, обрюзглый, возмущал Марфушу, и она смотрела на него с ненавистью. Наконец он бросил икону и начал перекладывать дрова около печки. Марфуша насторожилась, заметив, как побледнела барыня.

— Здесь дрова для сушки. Дворник колет и приносит в дом. Сырыми дровами печь не растопить, от угара можно погибнуть! — Марфуша требовательно посмотрела на дворника. — Степан, подтверди, что правду сказываю.

Дворник Степан выступил вперед и, искательно заглядывая в глаза Марии Петровне, поклонился.

Против обыкновения, дворник с большой окладистой бородой был трезвым. В длинном холщовом фартуке и при начищенной бляхе. «Значит, взяли, как свидетеля, когда будут арестовывать, — невесело подумала Мария Петровна. — Все в темноте скрывался, а теперь решился попросить на водку для сугрева».

Офицер заглянул в чуланчик, увидел и там тщательно сложенные дрова. Что за чертовщина! Сколько же требуется дров в этом доме… Подумал, испытующе посмотрел на Марию Петровну и коршуном бросился в чулан. Сидоров ему помогал. К кухонному столу, к возмущению Марфуши, полетели березовые поленья. Первым упал кругляк в белых разводах с сучками, пахнувший смолой.

С виду полено как полено. Но в кругляке находился тайник, о нем знала одна Мария Петровна. Если не считать мастера, который его делал. Коли раскроют тайну полена, ее ждет долгий арест, а то и каторга. Полено было непростое.

Со стуком падали дрова на пол кухни. Марфуша провожала каждое полено глазами и сокрушенно качала головой. Нечего людям делать — дворник уложил чин по чину, она подмела пол, а эти архаровцы все разбросают и уйдут. Злодеи, одним словом!

Теперь на середину кухни летели пыльные корзины, плетеные сундучки, о существовании которых в доме забыли. «Надо же, — удивлялась Марфуша, — все раздобудут, все раскопают. Плохо дело… Прошлые разы в чуланы не заглядывали».

Мария Петровна хмурилась и беспокоилась. Почему с такой тщательностью ведут обыск? Неужто о транспорте полиция разнюхала?! У офицера злое, хищное лицо, словно идет по следу. Березовый кругляк подкатился к ее ногам. Беда-то какая! Здесь секрет! Мария Петровна почувствовала, как бешено заколотилось сердце. Но лицо оставалось невозмутимым, не сделала ни единого жеста, который бы выдал ее волнение, не бросила неосторожного взгляда. Потом тихонько вздохнула — слава богу, на кругляк не обратили внимания.

И опять в чулане возня. Дворник принес преогромные, как показалось Марии Петровне, крючья. Значит, половицы будут поднимать. Под половицами, которые тщательно уложил ее товарищ, в клеенку запрятаны последние номера газеты «Искра». Листики небольшого формата напечатаны на тонкой бумаге, а силу имеют огромную. Газету засунули в клеенку, сверток запрятали глубоко и припорошили землей со щепой, словно лежал здесь сто лет. Конспирация! Законы ее Мария Петровна хорошо изучила. К счастью, на этот раз ничего не обнаружили. Вот и офицер вышел из чулана, и Сидоров, который, как злой дух, всю ночь маячил перед глазами, отряхивал землю с колен.

— Марфуша, попросите Степана уложить дрова… На такой беспорядок и смотреть неприятно… — Мария Петровна зевнула, прикрывая рот ладошкой. Она устала от напряжения, устала от ожидания беды и волнений.

— Хорошо, барыня! — ответила Марфуша и удивилась: барыня никогда в такие мелочи не вмешивалась, но возражать не стала. Значит, есть какой-то умысел в ее словах.

Марфуша подняла глаза и ахнула — ночь прошла. В окна пробирался рассвет, и первые робкие солнечные лучи золотили стены кухни.

— Пора, господа хорошие, и честь знать. Нужно самовар ставить и барина в управу провожать! — Марфуша стала кочергой выгребать золу из печки, стараясь, чтобы пыль попала на бесстыжего Сидорова. «Словно кот по ночам ползает по подполу — нехороший человек-то какой!»

Офицер нахлобучил на голову фуражку. Подошел к зеркалу, висевшему в круглой раме в прихожей, и поглядел на себя. Наклеил на губы улыбочку и сказал сладким голосом Марии Петровне:

— Все закончилось вполне благополучно — душевно рад! Честь имею! — Он приложил руку в перчатке к козырьку фуражки. — Разрешите откланяться.

Сидоров недовольно хмыкнул, потуже застегнул широкий ремень, оглянулся кругом и, перешагивая через дрова, направился к двери.

За ним потянулись и другие жандармы. Шествие замыкал дворник Степан. Он виновато растопыривал руки и старался поймать взгляд Марфуши.

— Значит, все раскидали, разбросали — и до свиданья! — Марфуша с трудом подавила гнев. — Нет уж, помогите дрова собрать…

— Успокойтесь, Марфуша! — Мария Петровна зло прищурила глаза. — При существующих порядках расстаемся с господином ротмистром ненадолго… Я вам уже советовала попросить Степана помочь…

— Квартиру разворошили, словно муравейник в лесу! — Марфуша с сердцем громыхнула кочергой и направилась к двери, чтобы закрыть за непрошеными гостями. — Степан, приходи через часок…

Мария Петровна извинений офицера не приняла и ушла в детскую, не ответив на его поклон.