В Петербурге Николай долго бродил по городу. Дивился прямым улицам и красивым особнякам. Дворцы… Дворцы… Побывал в Летнем саду, постоял на Набережной Мойки, почтительно задрал голову, разглядывая бронзового Петра, обошел Зимний дворец, окрашенный в небесно-голубой цвет. Да, чудный город. К вечеру добрался до Выборгской стороны, нашел и нужный номер, назвал пароль. И отзыв услышал. И прошел в комнату. В квартире жил сапожник. Старый, безногий. Сапожник поинтересовался, как он добрался, и больше вопросов не задавал. Девушка с косой накрыла на стол. Поставила хлеб, нарезанный крупными ломтями, крынку с молоком.

— Поешь да отдохни… Подождем, пока стемнеет, потом и отведу, куда нужно. — И девушка перекинула косу через плечо.

Над городом опустилась ночь. Безлюдными переулками и проходными дворами девушка повела Николая на Охту. Изредка она оглядывалась, заходила в парадные, чтобы провериться, нет ли шпиков. Боялась привести за собой хвост. Нужно конспирацию соблюдать, чтобы дела не провалить. Вот и блуждали по окраине города, заметали следы. Николай умел ходить, и то устал, а девушка ныряла из одного проходного двора в другой и его подбадривала. Сильная, да и места ей знакомые.

Дом, у которого они остановились, ничем не отличался от других — в три окна с наличниками, с резным крылечком и цветущим кустарником вдоль забора. Девушка условно постучала, и дверь отворилась.

— Наконец-то пришли… Спасибо, что привела паренька, Нина, — певуче проговорила молодая женщина и, не скрывая любопытства, откровенно разглядывала Николая.

Николай узнал, что его спутницу звали Ниной.

Встретила его женщина с синими, как небо, глазами. Высокого роста, с красивым лицом и плавными движениями. Оглядела еще раз внимательно и попросила устраиваться.

В большой комнате пахло чистотой. Стены оклеены светлыми обоями с какими-то причудливыми птицами. В красном углу икона с лампадой. Стол под белоснежной скатертью. Отскобленные лавки вдоль стены. На окнах кружевные занавески и горшки с геранью. Герань буйно цвела — и пунцовая, и белая, и розовая, и кремовая. Комната казалась нарядной. На стене висел дешевенький ковер. Три оленя с огромными рогами по воле художника вместе с тигром пили воду в ручье, освещаемом огненным солнцем, повисшем над горами. На ковре и зеленая трава, и снег на вершинах, и облака, и многое другое. Николай оторопел от такого великолепия. Женщина засмеялась, и Николай, устав от пережитого волнения, тоже повеселел. Рядом с ковром пузатый комод. Над комодом портреты всевозможных размеров. Да, родня у женщины большая. На полу лежали самотканые дорожки. Над геранью в клетке пела синица, оглашая комнату трелью.

— Где Иван? — спросила Нина, пальцы ее быстро переплетали косу. — Как делишки, Соня? Никто не обижает? Пристав захаживает?

В словах своей спутницы Николай уловил тревогу.

— Иван подался в город кое-что купить… А пристав захаживает. Садится в красном углу и байки рассказывает. А я ему, бездельнику, с поклонцем шкалик подношу и огурчик с хрустом. Доволен, сатана…

— Это хорошо! — удовлетворенно ответила Нина и серьезно принялась поучать хозяйку квартиры. — Ухаживай за приставом, как за родным отцом, денег на закуски не жалей… И пятерку в лапу не забывай давать… Что делать? Конспирация!

Николай улыбнулся, услышав это слово. Без конспирации в подполье шага не ступить. Интересно, где он будет работать? С виду все мирно, ни о какой типографии и помина нет. И, словно подслушав его мысли, Нина сказала:

— Товарищ, жить будете здесь. Условия тяжелые, тебя об этом в Москве предупреждали. Только иных условий подполье представить не может. Хозяйкой конспиративной квартиры является Софьюшка. Так ее следует величать при людях. Есть и хозяин — Иван Васильевич. Человек он общительный, думаю, что подружитесь. Хозяин весь в заботах — нужно дело открывать: лавочку со всякой всячиной. Вот и хлопочет целыми днями. Он будет снабжать всем необходимым. — И Нина, устав от строгости, стала говорить проще: — Жизнь твоя будет протекать за дверью, которую прикрывает ковер. Выходить из своей половины без условного знака нельзя. О твоем существовании не должны знать ни соседи, ни околоточный, который очень падок на деньги да выпивку. Работать придется ночами, отсыпаться днем, дышать ночью у форточки… Как видишь, условия обычные. — Нина посмотрела на Николая с нежностью. — В общем, парень ты — здоровый. В плечах косая сажень. И щеки красные. Здоровьем бог не обидел. На три месяца хватит, потом будет смена… Держись…

Николай отнесся к словам Нины несерьезно, даже головой кивнул от неудовольствия. Тоже мне — гадалка на кофейной гуще. Он считал себя здоровущим, и его почему-то должно хватить на три месяца… Смешно, право, да он руками подковы гнет. При чем тут три месяца?! Гм… Поживем — увидим…

Нина ушла, крепко пожав на прощание руку. Ночью, когда задернули занавески в горнице, открыли дверь на другую половину. Ради той половины и снимали дом. В доме жили революционеры, которые выдавали себя за семью — мужа и жену. Только семья была не настоящая, а, как говорили, фиктивная. На супругах Ивановых лежала обязанность содержать подпольную типографию — доставлять бумагу, на которой печатали прокламации, краску для типографского станка, шрифт для набора. Шрифт собирали по горсточке в типографиях у наборщиков, те попросту воровали его у хозяев. Со всякими предосторожностями шрифт в холщовых мешочках доставляли сюда. Шрифт был очень тяжелый, литеры-то свинцовые. Хозяева типографии занимались и доставкой отпечатанной литературы в партийный комитет…

Забот, разумеется, превеликое множество, и опасность поджидала каждого, кто имел отношение к подпольной типографии.

Послышался шум, и из двери, которую прикрывал ковер, вышел человек, щурясь от света лампы. Как и Николай, он был высокого роста, с русой бородкой в мелкий завиток. Удивляли глаза. Большие и безобидные, как у ребенка. Парень не имел возраста. Лицо молодое, а волосы с проседью. И схвачены ременным шнурком, как у каждого наборщика. Шел он, осторожно ступая и чуть прихрамывая, словно медведь. Николаю он напомнил зверя, безобидного и сильного, запертого в клетке. Глаза покраснели от бессонницы и напряжения. Парень с удовольствием потягивался, расправляя плечи.

— Ух, как на воле-то хорошо!.. Чаще выпускай на прогулки, Софья Александровна… А то совсем захиреешь в твоей дыре. — И парень сильно закашлял. Грудь разрывал злой и сухой кашель, он прижал носовой платок к губам.

Софья глядела на него с состраданием. Быстро загремела заслонкой и вытащила из печи крынку с молоком. Налила кружку, бросила кусочек масла и подала.

— Пей… Небось полегчает… Подожди чуток — мяты в молоко положу, чуешь, какая пахучая… Вот и смена прибыла… Знакомьтесь — товарищ из Москвы, наборщик от Сытина. В нашем деле человек новый.

Верзила попытался улыбнуться, но не смог. Улыбка получилась жалкая и быстро угасла. Он сидел на лавке, привалившись к стене, и мелкими глотками пил молоко. Кашель постепенно утихал, и лицо его начало разглаживаться. «Вот те на! Да он молодой! Всего на несколько годков старше меня», — подумал Николай и почувствовал, как испуганно колыхнулось сердце.

— Значит, будешь вместо меня кротом жить. Работать в земле и белого света не видеть… Ну, ничего, выдюжишь… Я — один, без смены был… Почти два срока проработал — вот и сломался. Теперь в деревню на сеновал, отдышусь и опять приеду… Приеду, коли типография не провалится. — И сказал верзила об этом просто, как о самом обычном явлении.

Николай заметил, что и Софья не удивилась его словам. Значит, опасность так велика, что и скрывать не думали. Нужно кому-то печатать запрещенную литературу, вот и печатали. И почему ее должны печатать другие, а не они?! И почему другие должны рисковать собой, а не они?! На такие вопросы Николай давно знал ответы. Нужно для дела — значит, нужно.

Комната, куда провели Николая, разительно отличалась от горницы. Окно закрыто ставнями, к нему вдобавок приделан матрац для поглощения звука. Коптила керосиновая лампа, подвешенная на середине комнаты на железном крюке. Сладковатый запах керосина и спертого воздуха дурманил голову и вызывал тошноту. У стены топчан и тюфяк, набитый соломой. Подушка и тулуп вместо одеяла. На лавках и колченогом столе бумага в пачках. Пачки скупали в магазинах курсистки и передавали в партийный комитет.

— С бумагой стало трудно, — пояснила Соня, поймав недоуменный взгляд Николая. — Дело в том, что полиция издала специальный циркуляр, по которому в магазинах разрешается продавать в одни руки лишь пачку. Хитрый умысел — хотят затруднить поступление бумаги в подполье. Вот и приходится девушкам ходить по разным лавчонкам и осторожно, боясь вызвать подозрение, покупать по одной пачке. Ну, мы сделали запас, чтобы не срывать работу. Печатать нужно споро. Рабочие хотят знать правду, хотят знать, как победить царя. А где узнаешь? Только в запрещенной литературе.

В комнате стояли самые разные вещи, которые удивили Николая. Здесь и корзина для белья. И голубая коляска под пологом. Николай посмотрел на хозяйку. Детей в доме нет. Зачем же коляска? Неужто в коляске вывозят запрещенную литературу? Странно-то как… Хозяйка поймала его недоуменные взгляды и, улыбаясь, на круглых щеках проступили ямочки, сказала:

— Не ломай голову попусту… Коляска и в самом деле для литературы. Ко мне по пятницам приходит подруга с грудным ребенком. Посидим, потолкуем, потом выкатываем коляску и дно забиваем прокламациями. Потом листовки покроем пеленками да одеяльцем, а сверху укладываем ребенка. И вывозим коляску из дома. Это очень хороший способ транспортировки литературы. — Хозяйка потуже закрутила косу в пучок и добавила: — Конечно, это не бельевая корзина, с которой субботними днями в баню ходим. Баня, конечно, для вида, а на самом деле в корзине литературу выносим. Положим пачки с прокламациями на дно, сверху бельишко — вот и баня… — И женщина улыбнулась. — У меня одна забота, как побыстрее вынести литературу в город, у тебя другая — как побольше ее отпечатать, но дело делаем общее. — Соня решительно прекратила разговор и показала рукой в темноту. — Печатный станок стоит в особом отсеке, к нему сделан подземный лаз.

К стене были привалены щиты, пахнувшие сыростью. Николай их отставил и обнаружил лаз, словно вход в пещеру. Пахнуло холодом и затхлостью. Он опустился на корточки и попытался заглянуть в темноту. Вытянул руки и натолкнулся на влажные стены, обшитые досками. «Хорошо, земля не будет осыпаться», — решил Николай. Взял со столика простой граненый стакан со свечой. Яркий язычок пламени выхватывал из темноты отдельные предметы. Николай, присев на корточки, попробовал забраться в лаз.

Пополз осторожно, боясь загасить свечу. Оранжевый кружок, дробясь в каплях воды, танцевал на стенах. Ползти с непривычки трудно. Лаз оказался узким и сравнительно длинным. Хитрость эта сделана для полиции. В случае провала — сложнее обнаружить печатный станок.

«Сколько труда было вложено в типографию!» — удивился он.

Наконец Николай добрался до помещения без окна и света. Пещера, настоящая пещера! И поежился, представив, что придется здесь проводить много времени. От свечи зажег лампу. И попытался подняться. Вымахал верзила — голова под самый потолок! К удивлению, станок и наборную кассу нашел в прекрасном состоянии. И шрифта много, и касса просторная. Литеры тускнели фиолетовым отсветом и тяжело текли промеж пальцев, когда по привычке брал их в ладонь. Станок новенький… Удивительно, как сюда могли доставить станок. Наверняка по частям приносили, потом чьи-то искусные руки собрали. В углу табурет для отдыха. Только сидеть в таком месте вряд ли придется. Да и приятного мало, и Николай улыбнулся краешком губ.

Николай волновался, когда уезжал из Москвы, из-за неизвестности. Все думал, какая будет подпольная типография? А кругом знакомые вещи — и наборная касса, и шрифт, и станок, и запах скипидара и чего-то неуловимого, чем пахнут наборные цеха. На гвозде висел ремешок, которым перехватывали наборщики волосы, чтобы не лезли в глаза.

И успокоился — дело привычное. Выдюжим!