Снаружи действительно несколько посвежело. Подул ветер откуда-то с гор, уже едва различимых вдали. Однако улица все же оживилась. То там, то здесь небольшими группами собирались жители, кое-где блекло горели фонари, где-то слышно было постукивание молотка или еще чего-то в этом роде. Иду, разглядывая дома. Все разные, один не похож на другой. Обычно в глухой провинции домишки мало чем отличаются один от другого. Но жители Дак-Сити решили нарушить традиционные приверженности. Результат на глаза: кто-то надстроил башенки, у кого-то мансарда с витражами вместо стекол, а вот даже некое подобие крепости с глухими стенами без окон. Конечно, кому нужны окна! Непостижимая смесь архитектурных стилей и национальных традиций. Объединяет лишь одна особенность – все строения окружены садами, густо разросшейся зеленью, да ставни на окнах. Чего можно бояться в такой-то глухомани? Воров? Чего здесь воровать! Своих или чужих? Чужих… «Мы не против гостей». Этот голос так и шелестит в моей голове, никуда от него не деться. Интересно, который дом его, вот этот двухэтажный, высоченный или тот, на другой стороне, с наглухо закрытыми ставнями? Нет, одно окно распахнуто настежь. Внутри темень. Не против гостей, но и не особенно рады. Ну, хватит уже на меня таращиться! Может, со мной что-то не так? Хорошо, любопытство, согласна, но интерес в их глазах слишком уж… Опять это сравнение идет в голову – кровожадный. Ну, проходи уже, встал тут, как истукан, на пути! Магазин. Парикмахерская. Ничего нет: ни полицейского участка, ни мэрии, ни почты, ни газетного киоска. Зато есть парикмахерская! Вот чудаки! Ладно, заглянем в «Салон красоты». Все тот же полумрак, что и в баре. Что они тут видят? Меня, безусловно. Ну, смотрите, разглядывайте. Я – одно из чудес света. Видите ли, на свете существуют и другие люди. Еще есть города типа Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Есть шесть континентов, 235 стран, реки, озера, вершины, вулканы. А еще, для разнообразия, мир населен животными. Собачки там, всякие, кошечки, бегемотики, слоники… К слову о собачках. В городе не лают собаки. Так не бывает!

– Очнулись? Доброе утро! То есть добрый вечер! Вы – Гленда О'Коннол! Я читала вашу «Вечную невесту»!

Спасибо, значит, грамоте здесь обучен не один Балантен! Миленькую же улыбочку я изобразила!

– Прическу желаете, макияж, массаж, маникюр?

– Маникюр.

Подсаживаюсь к столику, за которым сидит чернокожая девица. Симпатичная. Улыбается мне полными губами, густо накрашенными яркой, очень ярко-алой помадой. Смачно облизывается, не моргая, томно впивается в меня взглядом. У самой руки – загляденье, ухоженные, гладкие, ногти длиннющие, сантиметра три, не меньше, толстым слоем наложен лак того же тона, что и помада. Осторожно берет мою кисть, в задумчивости водит по ней острым твердым коготком.

– Ее приказано не трогать, – слышу где-то за спиной.

И тотчас ответом на замечание гнусное шипение маникюрши. Руку мне вырвать не удается. Вцепилась, как клещами. Но голос тихий, успокаивающий:

– Закон есть закон. Я вас не обижу, мисс О'Коннол. Не надо бояться.

А я не столько боюсь, сколько остерегаюсь. Во-первых, мне не по душе все эти крысиные шипения. Змеи издают другие звуки, насколько я могу предположить. Во-вторых, она все время облизывается.

– Меня зовут Аманда. Я – профессионал, вы будете довольны.

Мне глубоко наплевать на то, как тебя зовут, но пилочкой, моя нубийская статуэтка, ты работаешь виртуозно.

– Что вы там говорили про закон, Эм, какой еще закон?

Интересно, она хоть раз посмотрела на то, что делает?

– Тот, по которому мы существуем.

Очень исчерпывающий ответ! Главное, все понятно, никаких вопросов больше не возникает.

– Как вы работаете, здесь ведь совершенно темно?

И хватит облизываться на меня! А другого цвета у тебя лака нет, что ли?

– Я отлично все вижу. Не беспокойтесь. Яркий свет без надобности, от него будут болеть глаза.

Глаза у тебя будут болеть, если ты маникюр испортишь. Однако! Все безупречно, быстро и… Красота! За своими руками они тут следят все, даже Морис, даже… А ведь у Тикси пальчики о'кей! Шахтеры с идеальными руками. Невероятно!

Стою на темной улице в растерянности. Эм не взяла с меня денег за работу потому, что я гостья. Ах! И в баре я тоже не расплатилась. Что за чертовщина! Во мне просыпается шкурный интерес. В магазине с меня деньги тоже не возьмут? Если нет, то жители Дак-Сити создали идеальное общество под лозунгом: «Гостеприимство превыше всего. Так гласит закон». Вперед, в магазин!

Та же темень, что и везде. И все тот же колокольчик над дверями. Ставлю сто долларов, что эта дьяволица с голодными глазами там, за прилавком, сейчас облизнется. Я выиграла! Сейчас посмотрим, что же у вас здесь имеется. Дурная маска с выпученными глазами, похоже, приросла ко мне навечно. Печенье, орехи, шоколад, чипсы, минералка… Из продуктов все. Все! Хозтовары, одежда, остальное, как везде. Побродила между полками и вешалками. Мне ведь, в сущности, ничего не надо, бессмысленно тут слоняться дольше. Ради приличия беру пару «Сникерсов», но расплатиться за них мне не дают. Я уже и не удивляюсь. Объяснения просты: я – гость. Благодарю за обслуживание, однако, я бы еще поспорила насчет любезности хозяйки, ее натянутая улыбка совсем не располагает.

При выходе в дверях неожиданно налетаю на Мориса. Шляпа, форма, только очки заправлены за ворот рубашки.

– Я, кажется, просил вас не делать глупостей.

– Что я, по-вашему, сделала не так, мистер Балантен? Почему я не могу прогуляться по городу? Вы же не можете мне запретить?

Вместо ответа он лишь пожимает плечами. В конце концов, мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит!

– Так что означает ваш приказ меня не трогать?

У него вообще бывает другое выражение лица, кроме этого застывшего бесстрастия?

– Ваш вопрос не требует ответа. Не трогать.

И все? И больше ничего? Теперь тебе осталось только облизнуться. На! Ешь меня! Решительно отодвинула его и пошла по улице. Больше всего мне бы сейчас хотелось заблудиться. Где? Морис идет за мной. Он что, так и будет ходить следом? В иной ситуации мне бы это польстило. Только не сейчас. Я привыкла получать ответы на все вопросы. Уж такая я есть! А все эти недомолвки и иносказания – детские игры. Только не надо меня в это втягивать. Прекрати раздражаться, Гленда, ты же взрослый человек, а ведешь себя, как…

– Послушайтесь совета, мисс О'Коннол: не смотрите в глаза жителям Дак-Сити.

Ничего себе совет! Но его уже нет сзади. Испарился, растворился в темноте, исчез. Как фокусник. Тоже мне, Копперфилд нашелся! Остается только последовать его примеру и пожать плечами.

На дорожке, ведущей к дому, спрятавшемуся за высокой зеленой живой изгородью, стоят женщины и мужчины, стоят, будто бы замерев в ожидании чего-то или кого-то. Меня? Равнодушно прохожу мимо и чуть ли не кожей улавливаю:

«Чистая… Совсем чистая… Мастер приказал ее не трогать…»

Какой такой Мастер? Есть еще какой-то Мастер! Это даже не вопрос. Резко развернувшись, возвращаюсь к ним. Главное, не показать своей растерянности.

– Здравствуйте, я Гленда О'Коннол, писательница, я проездом в вашем городе, собираю материал для новой книги и, наверное, задержусь в Дак-Сити.

Фу-у! Выпалила на одном дыхании. Молча кивают. Переваривают. Одна из женщин улыбается, подходит совсем близко.

– Хорошо, очень хорошо. Меня зовут Питта Гривз, могу я пригласить вас на чашку кофе? Вы ведь не откажетесь, правда?

Конечно, не откажусь. С чего бы это мне отказываться! Гравий дорожки шуршит у меня под ногами, когда мы идем к заросшей вьющимися растениями веранде, деревья склоняются и сплетаются, образуя свод над головой; лунный свет не в состоянии пробиться сквозь густую зелень, и потому тьма обступает меня со всех сторон. Ориентируюсь на силуэт, покачивающийся впереди. Как легко и тихо она идет, эта Питта Гривз! На веранде тоже темно, но в доме горит тусклый свет. Минуя узкий холл, входим в гостиную. Справа деревянная лестница. Даже не заметила, что дом двухэтажный. Навстречу выходят две маленькие тени. Дети! Худенькие, болезненно бледненькие. Но ведь дети же! Улыбаются сквозь плотно сжатые губы. Оба постарше моего сына, но Реймонд на их фоне выглядел бы настоящим здоровяком.

– Это мои дети: Джерри и Конрад. Потерпите, мои хорошие, скоро я вас покормлю. Поздоровайтесь же с мисс О'Коннол, а то она подумает, что вы у меня совсем невоспитанные.

Мальчики одновременно протянули мне свои ручонки, тоненькие, хрупкие, а вот глаза у обоих совсем не детские. Взгляд пристальный, холодный, пронизывающий. Меня передернуло. Что-то мне совсем не хочется, чтобы они до меня дотрагивались. Странное чувство, нечто среднее между брезгливостью и жалостью. Это у меня-то! К детям! Они похожи на волчат. Кажется, мне нехорошо.

– Питта, где вы?

– А со мной вы поздороваться не хотите?

Какой приятный голос! Его обладателю двадцать, не больше. Длинные волосы цвета еловых шишек, коричневые замшевые штаны обтягивают, словно вторая кожа, короткая майка. Смазливый мальчик. Картинно облокотился о перила. Позирует. Хороший загар ему бы не помешал, да еще тощеват, пожалуй, на мой взгляд.

– А ты красивая, Гленда О'Коннол.

Я даже фыркнула! Ну, не наглец ли! Зашипеть, что ли, на него? Получилось не так зловеще, как хотелось, но впечатляет, кажется… Юнец только рассмеялся, очень даже искренне, запрокинув голову назад. Долго репетировал. Малыши за спиной тоже захихикали, но у них это получилось мерзковато.

– Быстро учишься, Гленда, но уверенности пока маловато. Это дело времени. Хочешь, я подарю тебе вечность?

Не много на себя берешь, красавчик? За кого ты меня принимаешь? У тебя хватает наглости думать, что я западу на тебя с первого взгляда? Даже не мечтай! Но ответить-то тебе что-нибудь надо.

– Может быть вы для начала представитесь.

– Это мой старший сын Клайф, – ответила за него Питта. – Детка, Мастер не велел ее трогать.

Быстро же меняется выражение лица! Как у него перекосило физиономию! Клайф соскользнул с лестницы, вплотную приблизившись к матери, закричал ей прямо в лицо:

– Мне плевать на него и на его приказы! Я не желаю, чтобы мною командовали. Он морит нас всех голодом, хотя в семидесяти милях отсюда полно еды. Мы в состоянии прокормиться сами. Досыта. Каждый день. Если он может терпеть неделями, то меня это не касается. Я отказываюсь ему подчиняться! Во всяком случае сегодня – однозначно.

Ничего себе заявленьице! А как насчет того, чтобы просто пойти в бар и поужинать? Похоже, мамаша Гривз разозлилась:

– Деточка моя, ты очень громко разговариваешь. Оглушил совсем. Если ты рассчитывал на то, чтобы тебя услышал весь город, то, без всякого сомнения, добился этого. К тому же ты мог напугать нашу гостью. Я отлично тебя понимаю, Клайф, но не намерена нарушать закон, поэтому собиралась все сделать тихо, а ты мне помешал.

Если возможно кричать шепотом, то у Питты отлично получается. А вот мне тут больше делать нечего.

– Миссис Гривз, наверное, вам лучше заняться ужином для своих детей, а кофе я выпью в другой раз. До свидания.

Клайф догнал меня на веранде.

– Подожди, Гленда, я пойду с тобой, ты ведь в бар?

Нужен ты мне, маленький выскочка.

– Я отлично сама о себе могу позаботиться. И мне для этого вовсе не нужна компания. С голоду я умирать не собираюсь.

– Ты поможешь мне, я – тебе. Думаю, так будет справедливо.

– Давай я разберусь как-нибудь без тебя, деточка, ладно? Не надо, не провожай меня.

Самонадеянный мальчишка! Лучше бы занялся делом, а не строил из себя искушенного альфонса. Темень непроглядная! Отстал, ну, слава Богу! Ой, на что это я наткнулась?

– Морис! Как вы меня напугали!

– С вами все в порядке? Да, вы в порядке.

Лишь на долю секунды его лицо приблизилось ко мне, и он издал чуть слышный непонятный звук, но этого оказалось достаточно, чтобы у меня сладко засосало под ложечкой.

– Надеюсь, вы не облизываетесь, я не вижу в темноте.

Морис хмыкнул:

– Нет, мисс О'Коннол, я сыт.

– Тогда, выходит, все остальные голодные, и Клайф в их числе.

– Клайф всегда голоден. И вам лучше держаться от него подальше.

– Конечно, я могла бы пойти с ним к Тикси и покормить, но не считаю нужным это делать.

Мы идем медленно, совсем рядом, почти касаясь друг друга плечами. Даже не дышу почти. Так приятно!

– Боюсь, мы разные понятия вкладываем в слово «покормить». Не понимаю, о чем ты.

– А это правда, что все жители города приступают к еде по вашему приказу, Морис?

– Да.

– Мне тоже следует спросить у вас разрешения?

– Нет, на вас это не распространяется. Да что ты такой серьезный, я ведь шучу!

– Я знаю.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что понимаю, когда вы шутите.

Как-то до меня долго доходит. Гленда, у тебя началось размягчение мозгов. Ты идешь рядом с самым красивым мужчиной, которого встречала в своей жизни, ты страстно желаешь, чтобы его рука обняла тебя за талию, но он не станет этого делать потому, что находится на службе, и ты хочешь, чтобы эта дорога до бара была бесконечной, но так не бывает. У меня в голове полнейший сумбур. Что же он ничего не понимает? Сделай же что-нибудь, Морис. Ты что, не видишь, что я без ума от тебя?

– Вижу. Всему свое время, мисс О'Коннол.

Он что, действительно все время читает мои мысли? Кошмар! Катастрофа!

– Не всегда. Иногда вы думаете очень тихо.

Ой-ой-ой-ой-ой!!! Он все время знал, о чем я думаю? Я в нокауте. Смеется? Морис смеется! Словно мягким бархатом обволакивает, какой чудесный у него смех, теплый, ласковый, доводящий до экстаза. Заткнись, Гленда, он же все слышит!

– Вы еще и психолог, мистер Балантен?

– В полицейской академии изучают психологию.

– Но не на таком же уровне!

– Тогда считайте это врожденным качеством.

Остается надеяться, что днем в кафе мои мысли были тихими и он ничего не слышал. Опять смеется. О, какой позор!

Я встала как вкопанная, спрятав лицо в ладонях. Немедленно убирайся из моей головы! Почти физически ощущаю, как он копается у меня в мозгах. Все, больше ни о чем не думать. Встряхнуться, словно ничего и не произошло. В конце концов, мои мысли, о чем хочу, о том и думаю. Никого это не касается. И тебя в том числе, Морис Балантен. А глаза лукавые.

– Любой другой на моем месте, не задумываясь, уже удовлетворил бы твою неприкрытую страсть.

– Какая гнусная ложь, я так не думала!

Веселимся вместе. Он просто душка!

– Могу повторить дословно.

– Пошел к черту, Балантен!

Рванула к бару почти бегом. От греха подальше, от стыда подальше. Я растеряна, смущена? Ничего подобного!

Чувствую себя нашкодившей маленькой девочкой. Главное, он воспринял все с юмором. Но с ним надо быть настороже, поменьше думать, побольше говорить. Тебя, похоже, ждет веселенькая ночка, Глен. Да, да, да и еще раз да! Я сошла с ума!

На улице перед отелем стоит подержанный микроавтобус, видимо еще кто-то заехал в Дак-Сити. Подошла к стойке бара.

– Какая программа сегодня вечером, Тикси?

– Вино, музыка, танцы.

– А мистер Балантен будет?

– Да, ближе к полуночи.

Вперед, Гленда, прикинь свои возможности и доставай свой арсенал: остроумие, обаяние, отлично подвешенный язык и свое любимое ярко-синее платье с открытыми шеей, грудью, украшенное маленькими золотыми пуговицами и тонким золотым пояском. Хорошо, что я захватила его. А золотые туфельки к нему! Меня поймет только женщина, у которой есть такие. Этот наряд придаст мне уверенности, то, что крайне необходимо сейчас! В своем синем платье я великолепна! Похоже, «мистер совершенство», сегодня я буду вашей королевой. Не хочу пошлой, глупой интрижки, сегодня будет настоящий праздник. Я заинтересована, заинтригована, влюблена. Попробуй поймай свое счастье, Гленда!

Уже через полчаса сижу на высоком стуле у стойки бара. Нога на ногу. И помахиваю блестящей туфелькой в такт музыке. Музыканты, похоже, здешние. Отлично играют. И все же эффект не тот, чувствую себя конфеткой в ярком фантике. Надеюсь, это восхищение – дань и моему таланту! Впрочем, на приезжую компанию смотрят также заинтересованно. Трое молодых парней и четыре девушки явно навеселе. А между столиками танцует (да как танцует!) совсем еще девочка. Местная. Какая грация! Она может выступать в лучшем шоу на Бродвее. Неужели застрянет в Дак-Сити?

– Тикси, ей ведь не больше шестнадцати! Родители разрешают ей выступать здесь? Неужели ваш закон гостеприимства заходит так далеко? Посмотри на этих ребят, как бы не было неприятностей.

– За Тори можно не беспокоиться, – удивительно, с какой нежностью он на нее посмотрел. – А парням ничто не угрожает, закон не позволит.

– Все время слышу про какой-то закон. У вас свой, особенный?

– Есть законы, которые распространяются только на избранных, а в остальном мы живем согласно Конституции.

– Законы не могут быть для избранных, мы все граждане одной страны.

– Считайте, что это необходимое дополнение к общепринятым нормам.

– А поконкретнее?

Тикси ухмыльнулся:

– Не убий, не укради…

Я засмеялась. Как все просто! Передо мной неожиданно вырос Клайф:

– Может, потанцуем, Гленда?

Почему бы и нет? А руки-то какие холодные! Ого! Вот это объятия! Поосторожнее, ты сломаешь мне ребра!

– Не надо наклоняться так близко, Клайф.

– Ты так вкусно пахнешь, не могу удержаться. А ты знаешь, Гленда, что у тебя со дня на день начнутся месячные?

Ну, это уж чересчур. Отвали! Да отпусти же ты меня наконец! Такое впечатление, что пытаюсь сдвинуть с места скалу.

От неожиданности даже вздрогнула. Слава Богу, – Морис! Такого угрожающего шипения не услышишь даже в серпентарии. Вот это оскал! Железные тиски рук разомкнулись сразу. Голос Клайфа:

– Эта женщина – моя!

Борьба двух взглядов. Смертельная… Итог известен заранее: Клайф отступает с мерзким шипением.

– Морис, что это за странный шипящий диалект? Язык масонов?

Я нервничаю.

– Где вы слышали, чтобы масоны шипели?

– Ну я-то их вообще не видела.

– Надеюсь, вы не желаете сейчас прослушать лекцию о тайных обществах?

– Лекцию? Не думаю. Но здесь какая-то тайна, и я хочу ее узнать.

– А вина хотите?

– Хочу.

Подходим к одному из столиков. Сидящие мгновенно вскакивают, уступая нам места. Странно.

– Наконец-то мы можем поговорить, Морис. Расскажите о себе.

– Да рассказывать-то особенно нечего или очень много.

Как знать!

– Пусть будет много.

– Тогда начнем с момента моего рождения. – На лице улыбка, полная загадки и насмешки. – Я родился в тысяча восемьсот двадцать первом году, в Атланте, штат Джорджия. Продолжать?

Киваю: продолжай, продолжай!

– Мой отец был сыном богатого плантатора, а родители матери с Западного побережья. Я был шестым ребенком и единственным, кто выжил. Родители погибли здесь, в Дак-Сити, когда я был в Европе. Затем полицейская академия, должность помощника шерифа и очаровательная женщина напротив за столиком.

Нет, Морис, не все, есть еще что-то, о чем ты не хочешь мне говорить.

– Или не могу.

Или не можешь.

– Извините, вы просили не копаться в вашей голове.

– Неужели это так просто – залезть в чьи-то мысли?

– Все гораздо сложнее, мисс О'Коннол, и гораздо проще, чем вы можете себе представить. – Зовите меня Гленда, Морис.

Кивнул, а я улыбнулась. По-моему, мы можем даже не разговаривать. Я буду думать, он – понимать и кивать в ответ. До чего же он красив, когда смеется!

– Еще раз извините, Гленда, это получается непроизвольно. Если хотите, чтобы я вас не слышал, думайте шепотом.

– Я лучше буду говорить. У меня плохо получается читать ваши мысли, вернее, совсем никак.

Ты куда?.. Сюртук сшит под старину. Дорогое удовольствие для простого копа. А простого ли? На вид лет двадцать семь, с натяжкой – тридцать. Речь хорошо поставлена. Образован. Явно, полицейской академией не ограничилось. Упомянул о Европе… Итон? А может быть, Сорбонна? Какая стать! Голову держит как царственная особа. Ни дать ни взять – принц крови. В такой дыре! Ну, конечно, мы же собирались пить вино!

– Так кто же вы, Морис Балантен? Где вы учились? В Англии? Во Франции? Тогда почему полицейский? Здесь? Из-за родителей? Их убили? – Взгляд серьезный, внимательный. —

Я не хочу лезть к вам в душу, Морис. Но вы мне интересны. Даю слово, что не воспользуюсь вашей откровенностью.

Усмешка, достойная самого дьявола. Сколько в этом человеке всего намешано!

– Я к вам в мысли. Вы ко мне в душу. А что это такое – душа? Если человека разрубить пополам, то можно увидеть, как эта самая субстанция выпорхнет оттуда. А как тогда быть с выражением «бездушный человек»? Сотни умов уже века мучаются над этим вопросом, но так и не пришли к логическому умозаключению. Человечество продолжает из поколения в поколение произносить одну и ту же банальную фразу: «Как у меня болит душа!». У вас когда-нибудь болела душа, Гленда? Уверен, вы можете даже показать, не задумываясь, где она находится. Но у вас-то точно не в пятках! Я смеюсь, потому что меня всегда забавляло, как суетливы люди, как они мелочны. Непостоянны, лживы и чаще всего перед самими собой. Они бесконечно мучаются от тоски, ненависти, отчаяния. Бессмысленно прожигают свою жизнь или то, что они называют жизнью. А потом наступает пустота. И последний, уже почти неосознанный порыв, вопль, призыв, мольба, страх. Неужели все? Так быстро? Конец. Что же дальше? А дальше уже не будет. В чем же смысл? Но каждый знает, что, если бы ему дали возможность начать все сначала, он непременно бы все изменил, исправил, нашел ответы на вопросы. Построил… Посадил… Родил… Научился бы и научил, пришел бы и поддержал, не прошел бы мимо и помог. Да вот незадача – второго шанса нет и не будет. Vanitas vanitatum et omnia vanitas. Времена порождают великие умы, но и они не вечны, и величайшая беда в том, что в каждую следующую секунду вы – л ю д и – уничтожаете то, что создали в предыдущую. Так исчезает день за днем, а вы живете, кое-как довольствуясь случайным, и не создаете ничего долговечного. Quod erat demonstatum et omnia vanitas.

– Мне нравится вас слушать, Морис. Отличные философские рассуждения! Чувствую, что я вам явно проигрываю в логике. Мы с вами почти ровесники, – что это еще за усмешка? – но в вас чувствуется больше обреченности. И откуда у меня такое впечатление, что вам известно больше, чем мне? Конечно, мы совершенно разные. По-моему, важнее всего оставаться самими собой в любой ситуации. Но на то мы и люди, чтобы совершать ошибки, исправлять и делать новые. Душа… Возможно, ее кто-то глубоко прячет. Кто-то сам отказывается сострадать, сопереживать, а другие вкладывают эту самую душу в дело своей жизни. Знаете, где моя душа? Не здесь, в груди, она – в моем любимом сынишке. Вот главное дело моей жизни. А книги, которые я написала, наполнены моей фантазией, историями и приключениями, которые никогда не сбудутся. Наша жизнь – штука весьма условная, никто не знает, что будет дальше, но надо попытаться оставить часть своей души здесь, на земле. И неважно, кто и как это сможет выразить. Вырастить сад, открыть новую формулу, сделать революцию в моде. Любить кого-нибудь так, чтобы это было достойно пера нового Шекспира. Сколько дел в жизни у мыслящего человека! А сама жизнь коротка, отсюда и суетность людская. Желание успеть хоть что-нибудь. А также думать не только о душе, но еще и о бренном теле, за здоровьем которого надо следить. Питать его, греть на солнышке.

– Любить – согласен. Питать – безусловно. А все остальное…

– Нет, Морис, любить душой.

– А если я вам скажу, что у меня нет души? Значит, я не способен любить? Готов поспорить. Но вам не хватит жизни для этого бесконечного спора. Мне хватит, а вам – нет.

– Тогда я не буду спорить. А душа у вас есть только потому, что вы о ней рассуждаете.

Захохотал, откинувшись на спинку стула. Все, кто сидел в баре, мгновенно притихли и оглянулись на нас. Музыка оборвалась. Повисла напряженная, почти ощутимая физически, густая, как туман, тишина. Морис, не глядя, пренебрежительно отмахнулся, вполне красноречиво давая понять, что их это не касается. Королевский жест! Его величество заняты!

– Вы готовы поговорить о смерти, Гленда?

– Нет, меня больше интересует жизнь. Можно вернуться к этому разговору лет через пятьдесят.

– Вот я вас и поймал. Вы противоречите сами себе. Даже через пятьдесят лет вы ничего не будете знать о смерти. Потому что будете еще живы. Что такое смерть, может знать только мертвый.

– Нам с вами тогда остается только пофилософствовать.

– Вам – да! А я смело могу утверждать.

Ох и странный взгляд! В его глазах вечность. Холодная, страшная. Не надо так смотреть, Морис. По-жа-луй-ста… Цепенею…

– Хотите, я скажу, что вы чувствуете сейчас? – Отпрянула назад. Страх. Его голос овладевает, подчиняет, душит изнутри. – Ужас. Настоящий ужас. Не книжный. Не экранный. От которого холодный пот по спине. Что-то, похожее на падение в пропасть. Бесконечную. Бездонную. Я могу сделать с вами все, что хочу. И вы это знаете. Бороться со мной вы не в состоянии.

Отводит глаза, и я чувствую полное опустошение. Бессилие. Словно из меня выпили всю жизненную энергию. Через силу:

– Пожалуйста, не надо… Как вы это делаете, Морис? Это гипноз?

– Долго объяснять.

– Тогда скажите, зачем это? Показать мне вашу власть? Силу? Неужели вы не знаете других способов? Я устала.

– Извините меня, Гленда. Забудьте. Просто перестаньте со мной бороться. Это у вас подсознательное. Когда человек испытывает страх, то сам, не понимая того, вступает в борьбу.

– Разве это не естественно для человека – бороться со страхом?

– Разве я такой страшный?

– Уже нет.

– Вам стало легче?

– Да.

– Может, тогда вы не откажетесь потанцевать со мной?

Он встает. Музыканты умолкли. Едва заметный жест – и по залу разнеслась до боли знакомая мелодия. Вебер? Ну, конечно, – «Призрак оперы»! Да они виртуозы! Голос. Это голос ангела, чистый, ясный и необыкновенно насыщенный. А кто этот мальчик?.. Потом. Мы одни танцуем во всем баре. Морис держит мою руку. Его ладонь прохладная и нежная. Прикосновение к телу очень легкое, едва ощутимое. И мы кружимся. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Уже нет полутемного зала, вокруг поляна, залитая лунным светом. Его волосы удивительным образом рассыпались по плечам.

На мне длинное платье. Я совсем не чувствую упора под ногами. Мы летим. Там, внизу, остались деревья, горы. Земля уже похожа на глобус, а звезды совсем рядом. Можно дотянуться рукой.

– Мы в сказке, Морис? – А он улыбается в ответ. – Поцелуй меня.

– Еще не время.

Одно головокружительное мгновение, и мы снова в зале. Все точно так же сидят за столиками. Наваждение. Бой часов. Что это? Полночь? Именно с полуночи начинается новый день. Или новая ночь. Часы пробили последний раз. Бар начал постепенно пустеть.

– Разве Тикси уже закрывает?

– Какое это имеет значение? Мы можем еще посидеть.

– Что вы сейчас чувствуете, Морис?

– Голод.

– Какая проза, вы меня разочаровали.

– Разве я говорю о куске мяса?

В этом городе слово «голод» я слышу чаще, чем хотелось бы, и на все лады.

– Теперь расскажите о себе.

– Я родилась двадцать семь лет назад в Нью-Йорке. Папа, Джереми О'Коннол, работал инженером в крупной авиакомпании. А мама – учитель начальных классов. Ее зовут Сьюин. Ей очень хотелось назвать меня Глендой. А папе, страстно влюбленному в свою жену, казалось, что лучше имени Сьюин быть не может. Так и появилась Гленда-Сьюин О'Коннол. Что может быть лучше для девочки-фантазерки, чем счастливые и понимающие родители! У нас получалось целое путешествие с приключениями, даже когда мы просто гуляли по дорожкам парка. А уж на ферме у бабушки и деда меня было не просто найти целый день. Участок леса, недалеко от дома, превращался то в джунгли, то в амазонскую сельву. Поляна могла быть прерией, африканским вельдом. Пустыней. Озеро кишело пираньями, крокодилами и акулами. А в конюшне били копытами чистокровные арабские скакуны, или это могли быть единороги. Став постарше, я участвовала в походах викингов, открывала Америку с Колумбом, искала золото на Аляске. С куриными перьями в волосах боролась за освобождение своих земель от бледнолицых. Чего только не было в моей жизни! Улыбаешься? Это тебе за тысяча восемьсот двадцать первый год рождения. Дальше все гораздо прозаичнее. Колледж. Университет. Замужество. Работа в престижном журнале. Наш брак исчерпал себя, когда Майкл раздраженно сказал, что ребенок не входит в его планы. Да я, как оказалось, совсем не желаю жить по расписанию, составленному им. Мы развелись, когда Реймонду исполнился месяц. Майкл даже не возражал, что сын не будет носить его фамилию. Он занял роль наблюдателя. Когда же раскаюсь и прибегу просить прощения за совершенные глупости? А я почувствовала себя свободной. Занялась самыми удивительными и интересными вещами: пеленки, игрушки, кормление и забота о моем Реймонде. Таком теплом, душистом, нежном. Первые зубки, первые слова, первые шаги… Я полностью погрузилась в этот новый мир.

– Он похож на вас, Гленда?

– Да, только волосы потемнее. Глаза, носик, ротик и даже родинка на шее одинаковые. Хочу только, чтобы характер у него был свой, собственный. Я не стану его ни в чем ограничивать. Просто хочу подарить ему этот огромный мир. А для этого самой надо побольше узнать. Когда Рею исполнился год, я решила написать книгу. Приключенческую, захватывающую. К моему удивлению, ее объявили бестселлером. И я с удовольствием занялась этой работой. Только теперь понимаю, как я устала, потому что два года провела, разрываясь между сыном и работой. Умерли сначала бабушка, потом дед, и родители решили переехать из города на ферму. Они забрали Реймонда с собой. Ферма, издательство, квартира – вот основной мой маршрут. Я забывала даже поесть. Но появлялась Долли, моя подруга, с пакетами продуктов, кормила меня, наводила порядок в квартире. Да еще на ней были обязанности издателя и все технические проблемы. Я часто срывалась с места и ехала к сыну и родителям, как будто хотела получить поддержку. Новый заряд, свежий глоток воздуха. А потом снова за работу. Вот так становятся известными писательницами. Многие отождествляют меня с героинями книг, но, увы, я не такая сильная. Вы очень сильный человек, Морис?

– Не такой, как хотелось бы, но у меня все впереди – целая вечность.

– Жизнь – это и есть вечность.

– Жизнь не бывает вечной. Это определенный отрезок времени, у каждого свой, но у всех одинаково короткий. А я говорю о бесконечности.

– Это непостижимо. Зачем вам становиться еще сильнее?

– Боюсь, мой ответ не понравится вам. Сила – это власть.

– Вы хотите властвовать над миром?

– Властвовать над миром – это привилегия Бога или сатаны, а я где-то между.

– Тогда вы просто человек, но с большими амбициями.

– Я знаю себе цену. Много знаю. Много видел. Многому могу научить. А еще больше – научиться. У меня столько планов на будущее, что, боюсь, даже вечности мало. Очень жаль, что не родился раньше, пропустил столько интересного! Все это, конечно, можно почерпнуть из книг, но мне любопытно потрогать все своими руками. Я хотел бы пообщаться с Буддой, Микеланджело, Вольтером, Казановой. Перечислять можно долго.

– Увы! Это не в человеческих силах. Сейчас тоже живут и политики, и ученые, и писатели. Лет через сто кто-то непременно будет завидовать, что мы были их современниками.

– Самыми замечательными людьми двадцатого века были Марк Твен и Альберт Эйнштейн.

Не буду спорить, здорово, что можно говорить с ним обо всем! Мы обсудили самые невероятные достижения человечества, углубились в такие философские дебри! Мне с ним удивительно легко, а с другой стороны, чувствую, что от него исходит какая-то скрытая, опасная сила. Все это невероятно притягивает, хочется спросить, был ли он когда-нибудь счастлив. Но заранее знаю, что услышу смех – издевательский. А взгляд… Не хочу больше видеть этих страшных глаз. Откуда в тебе эта обреченность, что ты перенес в своей жизни? Невероятную трагедию – и стал философом? Чью-то смерть – и стал бесконечно одиноким и непонятым? Сделай шаг навстречу, Морис. Я попытаюсь понять тебя и облегчить боль и тоску.

Бар снова стал наполняться людьми. Появился за стойкой Тикси, забегала со своим подносом Лу.

– Вы еще не устали сидеть, Гленда?

– Я, пожалуй, прогулялась бы.

Луна какая яркая! Ее свет ярче уличных фонарей. Отчетливо вижу лицо Мориса, его совершенный профиль, чистое, идеально гладкое лицо, мягко очерченный подбородок, высокие скулы. В очередной раз убеждаю себя, что таких красивых не бывает. Он – плод моего воображения. Я почти уверена. Почему тогда все чаще чувствую сомнение? Почти кажется, как будто… Крест… Что это за шрам у него на шее? Ровное, абсолютно правильной формы перекрестие. Как же я не разглядела его сразу? Метка… Почему именно это определение приходит в голову? Прекрасная ночь! Только пусть больше не происходит ничего странного, необъяснимого. Не надо больше страха. От одного только воспоминания мурашки ползут по коже рук. Решительно тряхнула головой.

– Залитая звездным светом поляна, влажная от росы трава, одурманивающий запах ночных фиалок… Вы опять покажете все это, Морис?

– Я ведь не волшебник.

– А мне кажется, именно волшебник.

– Ночь может быть не только сказочной, но и полной неосознанных страхов.

– Только не вспоминайте, что вы полицейский, и не пугайте меня разными историями из своей практики. К тому же ваш город очень оживился с наступлением темноты. Здесь явно никому ничто не угрожает.

– Ночь – единственное время суток, когда бояться нечего. Ну разве что повылезает всякая нечисть: оборотни, зомби… Вампиры…

С такой обаятельной улыбкой ты меня не напугаешь.

– Ужасно смешно. Научите меня шипеть, я сделаю пальцы вот так – крест-накрест, и вся нечисть от меня разбежится. Исходя из ваших же рассуждений, вы явный приспешник сатаны.

Его тонкие пальцы обвили мою ладонь. Я уже почти в раю! Отвечаю, отвечаю на его пожатие. Ну теперь, сейчас, дай свои губы, уже пора. От возмущения я сейчас затопаю ногами!

– Не желаете выпить чашку кофе?

Вздохнула:

– Желаю.

Плавный жест рукой:

– Вот мой дом.

Сердце чуть не выпрыгнуло от радости. С удовольствием! Я должна была догадаться. Сразу. Крытая испанская галерея, правое крыло в стиле эпохи Тюдоров, увитое плющом и диким виноградом. Полная мешанина. В его духе. Заходим в полутемную гостиную. Кошка! Ласково трется о ноги хозяина. И это дом полицейского! А где пустые коробки из-под пиццы, неоплаченные счета, грязный носок на спинке кресла? Идеальная чистота и роскошь в обстановке. Стол, диван, камин – все подлинное, старинное, дорогое.

– У вас очень уютно. Откуда все это?

– Я, как скупой рыцарь, храню добро, накопленное десятилетиями.

Как же ему нравится казаться загадочным и непредсказуемым! Ты любишь производить впечатление, Морис Балантен. Удалось. Ведь со мной это сделать проще простого. А это что, кухня?

Необыкновенное сочетание старины и современной техники! Сунула нос в баночку. Ого! Отличный кофе. Один из самых дорогих сортов в мире. Ты себя ужасно балуешь! Аромат свежесваренного напитка защекотал ноздри. Если он достанет еще и чашечки севрского фарфора – я упаду. Мейсенский! Все равно падаю!

– Пить будем в гостиной или в спальне?

– В спальне.

Из гостиной несколько ступеней вверх. Спальня превзошла все мои ожидания. Может быть, это музей? Задрапированная дверь.

– Там ванна?

Очередной кивок. Ставлю свою чашку на столик возле кровати и не спеша направляюсь в ванную комнату.

Всего пять минут под душем. Есть еще возможность отступить, Гленда. Верх легкомыслия оказаться в постели мужчины, с которым знакома всего несколько часов. Пусть даже такого привлекательного. Но он еще и умен. Когда два умных человека хотят доставить друг другу удовольствие, то они постараются. А если мы оба не получим, чего хотим, то утром за завтраком сумеем сгладить неловкость и расстанемся просто как хорошие знакомые. Не буду себя критиковать на этот раз. Посмотрю трезво. Фигура женственная, руки красивые, ноги длинные и стройные, живот плоский, грудь высокая. Талия могла бы быть поуже, а шея… Да, не Нефертити! Прекрати, Гленда, и талия, и шея в порядке. Кожа почти шелковая. Я просто проскользнула в рубашку. Вперед, красотка, ты хотела незабываемой ночи! А где же зеркало? Да бог с ним. Открываю дверь. Интересно, я ахнула про себя или все-таки вырвалось? Нельзя такое тело прятать под одеждой! Просто замерла на пороге. Он прекрасно знает, как хорош. И не просто лежит. Я бы сказала, возлежит на постели. И абсолютно раздет. Никакой позы и никакой дурацкой стыдливости. Плечи, талия, бедра, ноги – эталон красоты! Совершенство, без всякого «мистер». Я откровенно любуюсь им.

– Сожалею, что я не художник, Морис.

Можно ли до тебя дотронуться? От одной только улыбки можно сойти с ума. А целовать его тоже должна первая? Призывно протянул руку. Иду! Губы на вкус именно такие, как я представляла. Сладко-терпкий поцелуй, крепкий и ласковый одновременно. Тонкие пальцы нежно прикоснулись к моему лицу. Наслаждаюсь! Он знает, чего и как я хочу. Едва заметное движение – и шелк рубашки соскальзывает с тела. В темных глазах огромное, бесконечное желание. Они блестят, как два черных агата, я сделаю так, чтобы они загорелись всепоглощающим огнем. Пусть мы оба сгорим в нем! Бла-жен-ство! Не-бы-тие!

Я очнулась или все еще на небесах? Его ноготок неслышно щекочет мое тело. Ты изучаешь или рассматриваешь меня, не пойму. Взгляд теплый, мягкий и задумчивый.

– Мне удалось сделать тебя счастливым, хоть ненадолго?

– Как недостаточно мимолетного наслаждения! Хочу всего, сразу, навсегда.

– Морис, счастье так же мимолетно, как наша жизнь!

– Наивное дитя! Ты еще так мало понимаешь в этом. У меня впереди безграничность. Я устал размениваться по мелочам. Сомнения – давно забытое удовольствие. Теперь мне необходимо понимание. Не сочувствие. Не жалость. Единственная мечта, которую я не могу удовлетворить по собственной воле. Дайте мне возможность забыть, кто я есть, и я стану счастливым.

Надеюсь, он это не серьезно? Приподнявшись на локте, стараюсь заглянуть в лицо. Слава Богу, в нем ни тоски, ни обреченной усталости. Лишь легкая грусть, а еще больше – благостная удовлетворенность. Не понимаю. Это не я дитя, а ты. Я говорила о сексе, о постели. Чтобы понять человека, иногда всей жизни не хватит, но я могу попробовать. Перебираю пальцами жесткие кудри волос, глажу лицо. Какая прохладная кожа! С какой неподдельной искренностью отозвался на ласки!

– Секс давно перестал иметь для меня первостепенное значение. Премудрости этой науки я в совершенстве постиг еще сто лет назад. Затащить женщину в постель не главная задача. Еще года два, максимум три, и я уеду отсюда.

Как успокаивают и расслабляют прикосновения его рук!

– Не знаю, как ты, а я устала. Обними меня, хочу сладко заснуть у тебя на плече.

Последнее, что еще успеваю услышать, – бархатную мелодичность голоса:

– Спи, звезда моя!

Ах, какое дивное утро! Морис, где ты? Наверное, ушел по делам. Как чудесно потянуться на этой роскошной кровати! Мое тело продолжает петь. Как волшебная скрипка или флейта. Или другой инструмент, на котором виртуоз играл свои чарующие мелодии. Мой милый Морис, ты настоящий музыкант. Легко касался струн и клавиш – какая музыка любовь! Если бы ты сейчас был рядом, я бы призналась в своем чувстве. Гленда, стоп! Еще и сутки не прошли, как ты приехала в Дак-Сити. С чего ты взяла, что нужна ему? Но ведь ему тоже было хорошо! Я слышала, как бьется его сердце. Он даже застонал несколько раз. Я чувствовала его голод. Опять это слово! Могу поспорить, Морис, что у тебя тоже давно никого не было. Подожди-ка, при всем его «столетнем опыте» он даже не спросил, предохраняюсь ли я. Ну и промах, дорогой! Я-то точно обо всем забыла. Ну и что? Вот от этого мужчины я хотела бы иметь ребенка. Гленда, тормозни, это даже не озорство, а самая настоящая наглость с твоей стороны. Плевать! Зато какая дочка у нас может родиться! Что-то он говорил, что не хочет случайных разовых связей, а хочет понимания. Это что, я смеюсь на весь дом? Да я же чемпион по пониманию!

Раздвину шторы, надо впустить сюда хоть немного солнца. За деревьями ты явно не ухаживаешь. Такая густая листва! В комнате все равно темновато. Интересно, что с моей сорочкой? Лямки разрезаны, точно бритвой. Да бог с ней! Я совсем одна в доме, только кот спит, свернувшись клубочком. Вдруг Морис сейчас вернется, а я разгуливаю голышом. Просто шикарная обстановка! А здесь что? Библиотека. Такого я еще не видела! Какие раритеты! Отсюда можно не вылезать всю жизнь. Приятно, и мои книги аккуратной стопочкой на столе. Все, кроме последней. Хорошо! Нет, я хотела бы жить с этим человеком. И вообще… Тихий, спокойный, уютный, безопасный городок. С удовольствием привезла бы сюда Рея. Правда, есть одно большое – НО. Мне мало только понимания. Я хочу, чтобы ты любил меня, Морис. А не позавтракать ли мне? Интересно, холодильник здесь только для украшения? Он вообще отключен! Ну что ж, придется обойтись одним кофе. Кажется, он здесь. Ни хлеба, ни крекеров, даже сахара нет. Посуды и той нет, только кофейный сервиз. Ах, какой потрясающий аромат! Что-то еще в этом доме не так! Картины! Конечно, я не эксперт, но уверена, что это подлинники. Дали, Валеджо, Иероним Босх? И ни одного зеркала! Так не бывает. Даже в ванной! Точно! Ни парфюма, ни бритвенных принадлежностей. И это у такого изысканного мужчины. Шампунь. Мыло. Ничем не пахнет. Да простится мне мое любопытство, но я заберусь в гардероб. Фотографий тоже нет… Держите меня все, кто есть! Никого нет. Четыре фрака? Черный, белый, голубой. Красненький! Сюртуки… Камзолы… Этот вообще расшит золотом. Мой гардероб на этом фоне выглядит бледненько. Костюм от… Армани. Гуччи, Кевин Кляйн… Рубашек, похоже, штук пятьдесят, не меньше, от ультрасовременных до… А это что на манжетах? Брюссельское кружево. Браво, Морис! Целое состояние на тряпки! Обувь, разумеется, от ботфортов до кроссовок. Как бы мне вернуть глаза со лба на место? Все, больше не буду лазить нигде, все равно я ничего не пойму. Ты по-прежнему человек-загадка, Морис Балантен. Пора идти.

Солнце еще не печет. Утро тихое, свежее. Пустынная улица. Ни души, ни движения, ни шороха, ни шепота. Город вымер. Стою одна посреди улицы. Что-то мистическое есть в этом. Вот откуда берется это давящее чувство одиночества. Беги отсюда, Гленда! Морис… Морис, почему ты прячешься, где ты? Какой же ты неуловимый, непостижимый. Кто ты на самом деле? Умница, добрый гений. Маг и волшебник. Моя иллюзия? Ночь преобразила тебя. Что же принесет утро? Неужели раскаяние? Почему такое чувство, что меня ждет разочарование? Как он сказал? Нет, это было не пошленькое сравнение, не затасканное словечко, типа «козочка», «розочка», «тыквочка», «звездочка»… Звезда моя! Словно провели теплым мехом. Звезда моя! Все необычно. Наклонился… Не нагнулся, нет. Склонился, поднял на руки черного как сама ночь котика, потерся щекой о его мягкую теплую шкурку, зажмурив глаза. Бледное лицо почти светится в темноте. Черное и белое. День и ночь. Вечная борьба двух стихий.

Питейное заведение закрыто. Что толку дергать дверь, написано же. Автобус все еще стоит, значит, и ребята не уехали. От окружающей, опутывающей сознание тишины ломит затылок. Ну, не потеряла же я слух! Собственные шаги-то слышу. Только их звук оживляет эту мертвенность. На переодевание потребовалось не более пятнадцати минут. Снова выхожу на безлюдную улицу. Машины жмутся к обочинам. Их совсем мало. Одна, две, три… шесть. Всего шесть машин на весь город. Последние дома остались за спиной, и по-прежнему никого и ничего. Но что-то еще показалось странным. Что-то важное, только мысль все время ускользает. Там, вдалеке, до самого предгорья равнина. Стада пасутся. Значит, где-то прячутся фермы. А это что там, за деревьями? Кладбище. Узкая, почти заросшая тропинка петляет среди кустов. Интересное кладбище. Ни одного креста. Надгробия. Кое-где совсем старые, с потертыми надписями: «Уильям Риели. 1840 (1632) – 1912», «Маркус Коррерас. 1896 (1769) – 1920». На большинстве могил по две даты рождения. Надо будет не забыть спросить, что это значит. Еще 1920-й, еще… Сколько же их здесь? В городе была эпидемия? Или индейцы? А где часовня? Вот чего нет в городе – церкви! Одни вопросы, а ответы на них может дать только Морис или Тикси. Вернусь в бар.

Ну хоть кто-нибудь сегодня вылезет? Есть кто живой? Ладно, займусь самообслуживанием.

Спускаюсь в бар через гостиницу. Деревянные ступени поскрипывают под ногами. Беру из вазочки конфетку. Может, на кухне найду пару яиц. В счет это, мистер Тикси, можете не включать. Не заперто! В коридоре хоть глаз выколи! У меня же с собой ключи от машины и брелок с фонариком! Одна дверь закрыта, вторая тоже. Что, все заперто что ли? Нет, вот эта поддалась. Лестница. Бесконечная какая! Как в преисподнюю. Мне почудилось или я что-то услышала? Стоны, мольбы о помощи. Не оступиться бы! До чего же они не любят фонарей! Может быть один бедолага уже свалился? Кажется, я буду вторая.

– Кто здесь?

– Гленда, это я – Клайф. Помоги мне!

– Ты что, как собака на цепях? Почему в клетке? Что это за решетка? За что тебя? Кто это сделал?

– Этот мерзавец Балантен! Я никого не хотел убивать. Он это прекрасно знает… Я был зверски голоден, мне мало того, что он дает. Ну не мог я остановиться. Это не я виноват! Все из-за него. Балантен издевается надо мной. Он меня ненавидит! Освободи меня, Гленда!

– Это Морис тебя? За что?

– Он хочет всех подчинить своей воле, дьявольское отродье! Ему нужна абсолютная власть. Я не такой. Не желаю подчиняться! Выпусти, они меня растерзают. Посмотри, что они со мной сделали!

– Я найду его, Клайф. Я заставлю его освободить тебя. Он не имеет права так поступать с человеком! Что бы ты ни сделал, ты должен отвечать перед судом, а не перед Балантеном. Потерпи немного. Сейчас!

– Остерегайся его! Он зверь. Кровожадное чудовище.

Что он там кричит? Ну, Морис, этого я от тебя не ожидала. Переполненная негодованием, влетаю в бар. У машины топчется вчерашняя компания. С треском распахиваю дверь.

– Вы не видели помощника шерифа Балантена или Тикси-бармена?

У девочки растерянное помятое лицо. И ребята выглядят не лучше.

– Мы никого не видели. После вчерашнего у нас безумно раскалываются головы. Мы хотим уехать. И Ким с Бертом еще куда-то запропастились!

– Так вы разве не дождетесь их?

– Сами догонят, если захотят. Может, они уже давно уехали.

Пожала плечами и пошла обратно в бар. Ну и ну! Ничего себе компания! Куда же пропал Тикси? Что за звуки? Кажется, отсюда.

– Откройте! Тикси! Это Гленда О'Коннол. Что здесь происходит? Я вызову полицию. Где Балантен?

Забарабанила кулаками в дверь. Шорох. Приоткрылась узенькая щелочка. Тикси.

– Молодежь уехала? Вам тоже лучше последовать за ними.

– Я никуда не уеду, пока не поговорю с Балантеном. Да впустите же меня!

Что это? На кровати лежит девчонка из заезжей компании. Над ней склонились Морис, Тори и еще мужчина. Она что, мертвая? Так это ее убил Клайф!

– Вызовите врача. Немедленно!

Мужчина поднимает голову:

– Я – врач. Эрик Свенсон, мисс.

– Все под контролем.

Морис удивительно спокоен. А я в ярости!

– Мистер Балантен, человек в подвале прикован цепями. Это у вас называется – под контролем? Что за средневековье!

Морис буквально выталкивает меня в коридор. Встряхнул за плечи.

– Так вот ваше настоящее лицо, мистер Балантен! Но объясняться вы будете не со мной. Я немедленно сообщу обо всем, что здесь происходит, шерифу округа.

На его лице никаких эмоций. Бесчувственный чурбан! Убери от меня свои руки! И голос даже не дрогнул.

– Она не умерла. То есть… Я не могу тебе сейчас ничего объяснить.

– А отпустить бедного Клайфа ты можешь?

– Нет, он останется там, где есть. Он будет отвечать перед нашим законом.

– Ты кто – Господь Бог? Ты не имеешь права ни судить, ни казнить. Эту девочку надо немедленно отвезти в больницу. Что с ней? Да будешь ты отвечать или нет?

Мой голос почти срывается на визг. Зато он по-прежнему невозмутим. Как он так может?

– Если ты не будешь мешать, меньше, чем через два дня, она будет в порядке.

– Где, здесь? В паршивой конуре? Без помощи врачей?

– Врачи ей не помогут. Мы сами справимся. Успокойся.

– Она перебрала наркотиков? А вы, конечно, не только философ, но еще и нарколог!

– Да, у меня есть медицинское образование. Но это не главное. Гленда, ты мешаешь. Тикси, займись ею!

– Я вызову сюда бригаду «Скорой»! Не смей ко мне прикасаться, Тикси!

Будь проклята эта темнота! Где телефон? Почему молчит? Стучу по рычажку. Ну же, ну!

– Телефон не работает, мисс О'Коннол.

– В таком случае, подготовьте мне счет, я немедленно уезжаю и забираю девушку с собой, если больше никто не в состоянии этого сделать.

– Вы можете уезжать, Ким останется здесь.

Это мы еще посмотрим! Вбегаю в свой номер. Побросала вещи в чемодан, закинула в багажник. Возвращаюсь в комнату, где оставила бедную девочку. Решительно оттолкнула Тори. Ким лежит с открытыми глазами, бессмысленно уставившись в потолок. Совсем бледная, пена застыла на губах. Погладила ее слипшиеся влажные волосы.

– Ты меня слышишь? – Даже не пошевелилась, но посмотрела на меня. – Поедем со мной, я отвезу тебя к доктору. Все будет хорошо.

Еле слышное, хрипловатое:

– Да. Мне плохо.

Как мегера, обернулась ко всем присутствующим:

– И только посмейте остановить! – Тори шагнула ко мне: – Отойди, девочка!

Меня сейчас лучше не трогать. Перевожу яростный взгляд с одного лица на другое. Я здесь камня на камне не оставлю!

– Вы не понимаете, что делаете. – Тори смотрит на меня совсем по-взрослому. – Ее нельзя увозить. Она опасна.

– Это вы тут все опасны. А ты, Морис… Не предполагала, что ты настолько жесток и двуличен. Дайте пройти. Идем, Ким.

Она еле стоит, чуть держится на ногах. Поддерживая, веду ее к машине. Еще немного. Усаживаю на переднее сиденье, сажусь за руль и срываюсь с места. Ким сидит с закрытыми глазами, лицо без кровинки. Только не умирай! Вдавила педаль газа до упора. Гленда, смотри на дорогу, сейчас будет поворот. Нет!!! Оскалившись и обнажив безобразные звериные клыки, с которых капает слюна, Ким намертво вцепилась в меня когтями. Сейчас вопьется мне в шею. Резко нажала на тормоз. Ким дернулась и ударилась головой о приборную доску. Пытаюсь сбросить ее с себя. Ну и силища! Настоящий монстр! Господи, помогите кто-нибудь, мне не справиться! Слышу, как трещит и рвется на мне блузка, чувствую, что теряю силы. В это мгновение что-то отрывает ее от меня и выбрасывает из машины. Морис… Он взбешен. Взял ее за горло и ударил наотмашь по лицу так, что она сразу обмякла и обвисла у него на руке. Одним движением, без всякого усилия зашвыривает в свою машину. Уничтожающий взгляд в мою сторону:

– Убирайся отсюда!

И все, и больше ничего. Уехал.

Совершенно растерзанная, растрепанная, стою на пустой дороге и смотрю вслед полицейской машине. Человеку, который послал меня к черту. Морис сказал, чтобы я убиралась. Сильный, умный и жестокий – что может быть страшнее? Этот мальчик на цепях, за решеткой, в подвале, который безумно напуган. Девица, напавшая на меня. Он бросил ее в машину как мешок с трухой. Как это все не вяжется с ласками и нежностью прошедшей ночи! Это невозможно, странно, убийственно! Успокойся, Гленда! Начинай же наконец соображать. А то даже руки трясутся. Где твой здравый смысл? Морис, Морис… Почему эта тварь на меня набросилась? Такое впечатление, что она – чемпион по армреслингу Ну и сила! А эти клыки! Явно не плод моей фантазии. Что же тогда? Прочь отсюда! Что делать дальше?