УСИЛИЕМ ВОЛИ Я ЗАСТАВЛЯЮ себя встать со ступеней, пока та семья внутри не заметила рыдающую американку у себя на крыльце и не вызвала полицию. Я иду вниз по улице. Больше всего на свете мне сейчас хочется поговорить по душам с Фиби, но я смотрю на часы и понимаю, что должна быть у театра «Глобус» ровно через двадцать шесть минут. И опоздать никак нельзя. Мы будем смотреть «Сон в летнюю ночь», и если я приду, когда пьеса уже начнется, все заметят. После всего, что я успела натворить за эту поездку, меня, наверное, вообще отправят домой, если я пропущу постановку. К тому же миссис Теннисон точно догадается, что я провела культурные часы без партнера и совсем не по назначению. Тогда мне конец.

Я быстро оглядываюсь по сторонам в поисках наиболее оживленной улицы – кажется, лучше дойти до конца квартала. Я знаю, что стою у дома 42 по Эбари-стрит, но понятия не имею, где вообще этот дом 42 по Эбари-стрит находится и как долго отсюда добираться до «Глобуса».

К счастью, мне удается быстро поймать такси;

в салоне машины я молюсь, чтобы стоимость поездки не превысила двадцати пяти фунтов, потому что больше у меня с собой нет. Следующие двадцать минут самые страшные и нервные в моей жизни, но, когда мы резко останавливаемся у входа в театр за пять минут до назначенного времени, я оставляю водителю щедрые чаевые.

У входа в «Глобус», такого пустынного еще неделю назад, сейчас толпится народ. Такси, подвозящие людей на вечернее представление, пытаются протиснуться по дороге и то и дело сигналят, прогоняя пешеходов. Кругом шум и хаос, повсюду туристы и театралы, все выглядит так, будто в Лондоне проходит Марди-Гра, только тут все трезвые. Я втягиваю голову и пытаюсь протиснуться к дверям. Людей так много, что мне приходится нырнуть и пробивать себе дорожку под локтями, рюкзаками и маленькими детьми на руках у взрослых.

У входа меня встречает чопорный и довольно сердитый билетер. Мое сердце обрывается: должно быть, оба наших билета у Джейсона, и я не смогу попасть внутрь, пока не найду его.

Я поднимаюсь на цыпочки и даже подпрыгиваю пару раз, чтобы увидеть все, что скрывает от меня толпа. Десятки туристов стоят вокруг диорамы «Сна в летнюю ночь» в человеческий рост, ее дополняют манекены в сказочных нарядах и даже фигура осла. Больше ничего не видно. Дурацкие короткие ноги. Я уже готова сдаться, плюхнуться на ступени и рыдать, но замечаю среди сотни других голов рыжую шевелюру. Джейсон стоит рядом с Райаном Линчем, и они оживленно о чем-то болтают. Райан достает старый пыльный мягкий мячик-сокс, и они начинают перекидывать его друг другу ногами, едва не задевая других.

– Джейсон! – кричу я и машу рукой как сумасшедшая, но он стоит ко мне спиной и не замечает.

Я бросаюсь к нему, расталкивая туристов в толпе, и, когда подбираюсь поближе, до меня начинают доноситься обрывки их с Райаном разговора. Джейсон произносит «она», значит, речь идет о девушке, затем следуют «сильно» и «уже давно», но суть пока не уловить. Вокруг разговаривают люди, а на дороге периодически гудят такси, мешая мне подслушивать.

– И она правда очень милая, но – БИ-И-И-ИИ-И-И-И-ИП. Понимаешь? – говорит Джейсон.

– Конечно, чувак, – отвечает Райан, делая странные прыжки и перекидывая мячик через спину. – Думаю, тебе просто надо – БИ-И-И-ИИ-И-И-И-И-И-И-ИП.

Черт! Не могу ничего разобрать. Уверена, они обсуждают ту блондинку из Harrods, но я никак не могу расслышать ничего конкретного. Дурацкие такси.

Райан пинает мяч слишком сильно, он летит далеко, и Джейсон вытягивает ногу, чтобы поймать его, но по мешочку попадает лишь кончик кроссовки. Сокс меняет траекторию, перелетает через голову Джейсона и приземляется прямо у моих ног.

Чтобы поднять мяч, Джейсону надо обернуться. Я понимаю, что он точно меня заметит, а я не хочу, чтобы он подумал, что я подслушивала. Поэтому я резко ныряю в толпу и пячусь назад. Я замечаю сотрудника «Глобуса», спереди и сзади у него висят рекламные щиты с изображением Титании, можно спрятаться за ними. Но я так тороплюсь, что несусь, не разбирая дороги, и врезаюсь в седого пузатого мужчину, который сердито смотрит на меня сверху вниз и ворчит.

– Простите! – пищу я и пытаюсь увернуться, но тут же врезаюсь в того парня с рекламными щитами.

В таком костюме трудно сохранить равновесие, так что парень летит вниз. Я вытягиваю руку, чтобы поймать его, но успеваю ухватиться лишь за лицо Титании. Парень слишком тяжелый. Он падает на спину, а я валюсь на него сверху, и мы сталкиваемся носами. Парень расплывается в сальной ухмылке.

– Привет, милашка, – говорит он, и я вдруг понимаю, что буквально сижу на нем верхом.

Я тут же соскальзываю с него и падаю на попу.

– Вот это грация, зубрила.

Джейсон протягивает мне руку. Он так смеется, что ему еле удается поставить меня на ноги. Я коекак поднимаюсь, лицо заливает краска, будто я обгорела на солнце. Все тело пылает. Я даже забыла, что вообще-то искала Джейсона. Да я бы предпочла сейчас трястись в такси у того водителя-гонщика и паниковать из-за отсутствия билета, а не стоять сейчас здесь.

– Да не расстраивайся, – продолжает Джейсон, изображая британский акцент и похлопывая меня по плечу. – Никто ничего не видел.

Понятно, что он врет. Сотрудница театра пытается помочь парню с рекламными щитами встать на ноги, она недобро посматривает на меня и ворчит себе под нос. Несколько человек посмеиваются, глядя в нашу сторону, а одна дама с ребенком на руках смотрит на меня встревоженно – видимо, думает, что я ушиблась. Я чувствую себя такой нелепой, такой глупой, что вот-вот потеряю контроль и разревусь прямо здесь посреди толпы.

– Эй, Джулия!

Я оборачиваюсь на звук и вижу огромную мягкую голову осла. Она раскачивается и пыхтит, потом осел начинает плясать, изображая лунную походку.

Теперь пялятся уже все окружающие, но, к счастью, не на меня. Райан хохочет, сжав ноги вместе, как будто старается не описаться. Даже я не могу не признать, что Джейсон с головой осла выглядит очень смешно, и криво улыбаюсь. Вдруг миссис Теннисон в ужасе взвизгивает и бросается к Джейсону.

Джейсон снимает голову осла и подмигивает мне. Миссис Теннисон грозит ему пальцем, пустившись в свою фирменную тираду про почему-ты-не-можешь-проявить-должное-уважение (я уже почти выучила ее наизусть). Я чувствую теплую волну благодарности к Джейсону. Но она почти сразу сменяется волной грусти. Все снова стало обычным, если наши отношения вообще можно назвать обычными. Просто двое друзей-партнеров неплохо проводят время вместе.

Я стараюсь не вспоминать о своем сегодняшнем открытии – я давным-давно влюблена в Джейсона, и теперь меня справедливо можно называть грустной, безответно влюбленной девочкой – и концентрируюсь на том, что пора идти в театр. Даже не знаю, что я должна чувствовать. То ли облегчение от того, что все вернулось в норму, то ли грусть от того, что все осталось по-прежнему.

Я иду за одноклассниками к дверям, вернее, стараюсь идти за ними: у входа в театр – бутылочное горлышко, так что в толпе становится все теснее, люди начинают раздражаться и ворчать.

– Вот всегда ты так, – язвительно шипит женщина позади меня. – Я по десять раз напоминаю, ты бесишься оттого, что я по десять раз напоминаю, а потом все равно забываешь. Если б я тебя не любила, клянусь, убила бы.

– Может, в следующий раз попробуешь сказать только один раз? Тогда можно будет избежать этих нелепых претензий, – отвечает мужчина, его резкий голос заглушает шум толпы.

– А может, стоит, наоборот, напомнить двадцать раз, и тогда ты все же не забудешь фотоаппарат, – огрызается женщина.

Наконец мы попадаем внутрь и проходим в зал, места только стоячие, и ссорящаяся пара оказывается прямо позади меня. Отлично.

Гаснет свет, и представление начинается. Меня почти захватывает магия сцены, но я все равно не могу отделаться от странного гнетущего ощущения. Вдобавок к этому я слышу, как посреди второго акта женщина наклоняется к мужу и шепотом произносит: «Как жаль, что сейчас нет камеры», а он только тяжело вздыхает в ответ.

Головная боль, которая проснулась, едва погас свет, стала тупой и ноющей и обосновалась где-то в затылке, потом залила лоб, а к антракту уже билась в висках. К третьему акту я страдаю настолько, что жду не дождусь окончания пьесы. Не верится! Постановка, о которой я мечтала с тех пор, как впервые взяла в руки расписание поездки (моя любимая пьеса Шекспира в театре «Глобус»? Вау, вот это удача!), превращается в чудовищный кошмар. Я чувствую себя просто жалкой и несчастной настолько, что мне становится жалко саму себя.

Толпа вокруг стоит очень плотно. Я смотрю вверх и вижу, что на балконах тоже нет ни одного свободного места. Кругом лица, и это давит. Мне хочется сесть, пускай даже просто на пол, но места слишком мало. Я не могу сосредоточиться на сцене. Фигуры актеров расплываются. Мне кажется, что кто-то засунул мне в уши вату, вымоченную в желе. Из зрительного зала слышатся тихие смешки, отчего голова начинает только сильнее трещать.

Со сцены актеры орут друг на друга: один за другим любовные скандалы сплетаются в странное одеяло из шума и хаоса, и оно ложится на зал. Я опускаю голову, чтобы немного прийти в себя и отстраниться от происходящего, но едва закрываю глаза, их застилает вспышка, а в памяти всплывают звуки.

Я слышу крики, два тихих голоса, приглушенных, потому что они раздаются через дверь. Я зажмуриваюсь сильнее, и мне наконец удается вспомнить: я сижу на полу в своей комнате, свет погашен, розовая рубашка в цветочек натянута на колени. Я прижимаю ухо к двери, чтобы лучше слышать, что происходит в гостиной. Мне давно пора спать, но уснуть я не могу. Родители кричат, и мне необходимо узнать, что там происходит.

Я распахиваю глаза. От этого воспоминания мне не по себе, но я толком не понимаю почему. Ведь все же ссорятся, так?

Ответ приходит мгновенно. Я всегда считала, что родители вообще не ругались, вот почему воспоминание об их ссоре выбило меня из колеи. То есть все родители иногда ссорятся, но только не мои. Потому что они идеальны. Или нет? И едва задав себе этот вопрос, я понимаю, как же нелепо было верить в обратное.

Смотреть пьесу я уже не могу. Актеры, к счастью, заканчивают читать, сюжет подходит к концу, зрители аплодируют, загорается свет. Толпа начинает двигаться к выходу. Я тоже плетусь за Джейсоном к двери. Я не отрываю глаз от его спины. На нем его обычная толстовка North Face, я замечаю короткий коричневый волос. Как будто собачий. Интересно, у Джейсона есть собака? Я хочу протянуть руку и убрать волос, но не делаю этого: все мои силы уходят на то, чтобы переставлять ноги.

В холле Джейсон поворачивается ко мне:

– Должен сказать, зубрила, постановка была просто отличной. – Он улыбается так широко, что даже глаза блестят.

– Ага, потрясающая, – бурчу я под нос. Каждое слово отзывается в голове эхом, я его физически ощущаю, и от этого боль усиливается.

– Эй, ты в порядке? Выглядишь так себе, – говорит Джейсон и поднимает руку, чтобы то ли похлопать меня по спине, то ли приобнять за плечо, но потом, видимо, решает, что это будет лишним, и опускает руку.

– Ну спасибо, – отвечаю я, глядя вниз, на свою обувь.

– Ты ведь знаешь, что я имел в виду. Почему ты всегда воспринимаешь мои слова как-то не так?

Ответить я не успеваю – он разворачивается и догоняет Райана. А я слишком устала и слишком растеряна для того, чтобы догонять Джейсона. Я вообще не могу собраться с мыслями, я слышу лишь глухие голоса, доносящиеся из-за двери. От этого воспоминания никак не отделаться. Оно повторяется снова и снова. Снова и снова.