Мистер Пиндл опустил сумку на пол и ретировался в тень своей излюбленной бугенвиллеи, я же начал осматриваться в домишке. Здесь было все скромно и по-простецки: спальня с единственной кроватью, крохотная гостиная с большим окном, завешенным цветастым жалюзи, и ванная, где не развернуться вдвоем.

Обстановка в гостиной свидетельствовала о муках творчества: плотные папки с бумагами, журналы, большая сумка с оттисками предстоящего выпуска «Тропиков», непочатая бутылка джина «Бифитер», три лайма, тоник. В ведерке со льдом охлаждалась двухлитровая бутыль «Шрамсберга» урожая девяноста восьмого года — видимо, в честь моего приезда.

На экране лэптопа крутилась заставка «Дальний космос». Я шлепнул по клавише пробела, космос улетучился, и перед глазами возникла таблица. Все это сильно смахивало на раскладку расходов по фотосессии, что меня никоим образом не интересовало — скукотища.

В спальне были развешаны и разложены чарующие напоминания о Барбаре: на спинке кресла висел шарфик-пейсли, у ночного столика стояли розовые шлепки, на круглой ручке двери ванной — белый шелковый халат. По своему обыкновению дамы даже в путешествии умудряются возвести на полочке над раковиной настоящий храм из бутылочек, тюбиков и пузырьков. Барбара ограничилась увлажняющим кремом, детской присыпкой и пузырьком духов «Коко Шанель», который я лично купил для нее в дьюти-фри аэропорта Тринидада за пару недель до ареста — мы ездили на карнавал. Духов осталось почти на донышке, самое время подарить новый флакон. На крючке возле туалетного столика висела льняная блуза: белая, невесомая, с тонким кружевом из розочек. Я коснулся пальцами тонкого материала, поднес к лицу, уловил нежный аромат: пахло лавандовой свежестью, и мне тут же представилась Барбара и ее шея, затылок — я так любил зарываться ей в волосы, когда мы вместе спали. Ну все, хватит мечтать, пора действовать.

Я вышел из домика и направился по дорожке, ведущей через дюны к морю. День стремительно угасал — еще с полчасика, и станет вечереть; на пляже закруглялись. Одни уносили коробки и инвентарь, другие разбирали синие кабинки, третьи стояли и разговаривали. На таком расстоянии бесполезно гадать, кто есть кто.

Заходящее солнце начало подшучивать над зрением. Бирюзовый океан с серовато-зелеными рифами и верхушками коралловых зарослей теперь расстилался непроглядным темно-синим ковром. Знаменитые розовые пески Харбор-Айленда, оранжево-лососевые, постепенно темнели, окрашиваясь винным румянцем перезрелого персика. Здешний песок — нечто уникальное: он мельче сахара и такого цвета, какого я больше нигде не встречал. Миллионы лет трудились силы природы, смешивая крохи отмерших кораллов и крупинки известнякового шельфа, на котором покоится архипелаг. Атлантические течения, ураганы, кипящая пена прибоя на свой лад перекраивали эти берега. Кое-кто сравнивает здешние пески с тальком, и надо сказать, это не сильное преувеличение. Я нагнулся, взял пригоршню песка, и он жидким шелком потек сквозь пальцы.

На темнеющих волнах белесо-серой точкой качалась чайка. Я пригляделся. Ан нет, это человек! Седовласый старик. Его занесло во впадину между двумя песчаными отмелями ярдах в пятидесяти от берега. Бедолага стоял по шею в воде и даже не думал бороться за жизнь. Море было неспокойно, и хотя волна шла невысокая, по воде бежала довольно сильная рябь. С каждым накатом бедняга уходил под воду. Волна отхлынет — он снова покажется над поверхностью, жадно хватая ртом воздух.

Я огляделся — никого, если не считать съемочной группы на берегу. Но журналисты были слишком далеко. Старика относило все дальше от берега, и переводить дыхание ему удавалось все реже.

Стянув с себя рубашку, я скинул сандалии и стремительным галопом помчался по воде. Бросился в волны, поднырнул под прибойную волну и, всплыв на поверхность, погреб энергичным кролем, не спуская с утопающего глаз. С пару дюжин взмахов руками, и я с ним почти поравнялся. Старик дико озирался по сторонам, словно не замечая меня. На лице застыла гримаса ужаса и боли. В руке он держал что-то вроде тяжелой трости с массивным медным набалдашником.

Я лег на волну и, когда терпящий бедствие показался на поверхности, приблизился к нему вплотную.

— Живы? — крикнул я.

Старик обернулся на голос, едва не задев меня тростью. Я нырнул под воду, обхватил его за колени, перевернул и вытолкнул на поверхность, придерживая правой рукой под челюсть и подставив под спину бедро. Надо сказать, человек этот был легче птичьего пера, кожа да кости.

— Не волнуйтесь, — сказал я ему. — Выплывем. Все образуется.

Тот не сопротивлялся. Он кашлял и отплевывался, а я греб одной левой, с неумолимой решительностью приближаясь к берегу. Волна вздыбилась и опала, я ткнулся в песчаное дно. Встал на ноги, вышел на берег и уложил старика на песок. Спасенный с трудом сел.

— Оставьте меня, — в негодовании сказал он тоном самого настоящего английского лорда. — Я в полном порядке.

Ну, с этим я бы поспорил. Человек был на грани истощения, на лице застыло изможденное бессмысленное выражение африканского беженца. Дышал он с присвистом, разинув рот, острые скулы выдавались на лоне запавших щек. У него были темные круги под глазами, растрепанные волосы отливали желтизной слоновой кости и старых фортепьянных клавиш. Джентльмен был облачен в белый льняной костюм и такого же цвета рубашку. На ногах крепко держались сандалии верблюжье-белого цвета а-ля Джей Гетсби. Если бы он не вымок до ниточки, его запросто можно было принять за труп, который вдоволь повеселился на вечеринке для себе подобных. Уж что-что, а этот пожилой человек был далеко не «в полном порядке». Как же он теперь не походил на того милого обаятельного джентльмена, которому меня представляла Барбара три года назад.

— Лорд Дауни, вы меня узнаете? — спросил я старика.

Тот обратил на меня взор, силясь понять, кто же я такой и где он меня мог видеть, и оставил безуспешные попытки.

— Я Зак Частин. Помните, несколько лет назад мы заходили к вам с Барбарой Пикеринг?

— Пикеринг?

— Да. Барбара Пикеринг — дочь Каролины Пикеринг.

— Ах, Каролина Пикеринг. — У старика разгорелись глаза, он буквально ожил. — Когда-то я лазил к ней под юбку.

Я не нашелся с ответом и потому протянул:

— М-м.

— Была очень недурна, — добавил лорд. — Ах как недурна!

— М-м. — Если уж выбрал удачную тактику, так лучше ее придерживаться, я так считаю. Обязательно поведаю Барбаре, какое неизгладимое впечатление произвела ее покойная матушка. Пусть порадуется.

Тут старик переменился в лице и пронзительно воскликнул:

— А Бирма, Бирма где?!

— Не понял?..

— Где моя Бирма?

Бедняга попытался встать, упал, я опустился возле него на колени и увидел, что у старика закатились глаза. Спасенный отключился, но дышал ровно. Я поднял его трость, взвалил лорда на плечи и потопал к дюнам.

Благо я прекрасно помнил, где он живет — от «Альбери-Холла» рукой подать, как раз в том направлении, откуда я пришел.