Случаются во Флориде такие августовские деньки, когда ты не то чтобы не можешь вдохнуть, а, наоборот, не можешь выдохнуть. Несмотря на ранний час, стояла духотища. Я шел по лужайке, и при виде меня стрекозы спархивали со стебельков, но тут же, сложив крылья, снова опускались в траву. На ограде сидели не в пример молчаливые пересмешники, не в силах выдавить из себя даже писка. Всех сморил зной. Солнце упивалось триумфом.

Обливаясь потом, я шагал к главным воротам. Вымокшая белая рубашка прилипла к спине, по ногам стекали тоненькие ручейки моей личной «эссенции». Джинсы — одеяние для такой погоды неподходящее, но ничего другого у меня не было. Непременно куплю себе новые шмотки и буду щеголять в «летней коллекции от Частина».

Я приблизился к воротам, не сводя глаз с черного «Эксплорера». Эта тачка явно не входила в мои планы. Барбара обещала встретить на своем крохотном желтом кабриолете семьдесят девятого года выпуска, намотавшем сто семнадцать тысяч миль. Она еще называла его «желтой пташкой».

— Как в той песне, — объяснила она, когда я продемонстрировал свое недоумение.

— Чепуховая вещица, — сказал я.

— А мне нравится.

— Тебе приходилось сидеть за столом, когда вокруг снуют бананчики?

— Что еще за бананчики?

— Ну, твои желтые птички из песни. Еще их банановыми певунами называют. Так всегда на островах: только сядешь перекусить, и откуда ни возьмись — эти пакостники; слетятся и облепят весь стол. Они прыгают по…

— Ах, прелесть. Такие симпатяжки.

— Так вот, они прыгают по столу, клюют хлеб, наступают в масло. Отмахиваться бесполезно — это их только распаляет. Да еще гадят на скатерть. Вот что такое желтая птичка.

— Ну и ладно, — сказала Барбара. — Зато песня хорошая.

Это было единственным эпизодом, который с натяжкой можно назвать размолвкой. А так мы общались мирно, хотя и не долго — пару-тройку месяцев, пока меня не засадили в Бейпойнт. Не знаю, как бы развивались наши отношения, не попади я за решетку; возможно, мы бы сошлись, а узнав друг о друге слишком многое, ссорились бы, скандалили и под конец расстались. Хотя вряд ли. Пусть ни она, ни я не понимали толком, куда мы катимся и к чему все это приведет, нам обоим «поездка» нравилась. По крайней мере до тех пор, пока я не въехал в чернейшую полосу неудач и подстав и меня не высадили на станции Бейпойнт.

У нас с Барбарой были кое-какие планы на ближайшие дни: мы хотели скататься на Ки-Уэст, отдохнуть и поразвлечься. Вот почему «эксплорер» по ту сторону решетки поверг меня в некоторое недоумение.

Я стоял у ворот, ждал, когда их откроют. Долго ждал — надо же надсмотрщикам «поиграть мускулами» напоследок, им ведь теперь недолго надо мной измываться. Ну пусть побалуются, а там сами скиснут.

Машина стояла с включенным двигателем, посвистывал кондиционер, взахлеб охлаждавший тех, кто находится в салоне. Тонированные стекла — настолько, насколько позволяется законом, а то и темнее — скрывали пассажиров, и я не мог их рассмотреть.

Прошло полминуты. Минута. Ворота оставались закрытыми. Хотелось рвануть с места и припустить куда глаза глядят, но я держал себя в руках. Наконец из громкоговорителя на стойке ограды раздался голос Уильямса:

— Заключенный, три шага назад.

Я попятился, ворота со скрежетом разъехались в стороны, и когда я вышел на асфальтированную стоянку, стали за мной закрываться.

Из «эксплорера» никто не выглянул. Я с надеждой посмотрел на узкую двухрядную дорогу, которая выходила на главную магистраль. Как минимум полмили она бежала прямо, потом сворачивала и терялась за сосняком. Дорога была пуста, насколько хватало взгляда, и как я ни высматривал Барбару, все тщетно — в нашем направлении вообще никто не ехал. А меж тем жара накалялась, от асфальта шел пар, и вдалеке все таяло, вибрировало, будто ландшафт прямо на глазах готовился к какому-то чудному превращению.

Я снова взглянул на «эксплорер». Окно со стороны водителя медленно поползло вниз. За рулем сидел человек лет тридцати пяти или около того — в любом случае моложе меня. В зубах у него торчала сигарета. Он неторопливо затянулся, стряхнул в окно пепел и пристально воззрился в мою сторону. На соседнем сиденье тоже кто-то был, но рассмотреть его мне не удалось. Скажу только, что кто-то очень крупный. Этот неизвестный даже чуток пригнулся, чтобы не натереть черепушку о потолочную обшивку.

На водителе была черная лоснящаяся футболка из какой-то искристой синтетики — дешевка с явным закосом под эксклюзив. Над верхней губой змеились тонкие усики, опускаясь к подбородку и образовывая жиденькую эспаньолку. Я такой тощей козлиной бородки еще не видел. Не знаю, он, наверное, выщипывает ее каждый день перед зеркалом, водит в школы козлинобородского послушания, выставляет на скачках. Может, она даже призерка. У незнакомца были черные зализанные волосы, стянутые на затылке в длинный хвост. Он наверняка специально их упомаживал какой-нибудь склизкой дрянью — в природе таких жирных волос не бывает. Хотя кто его разберет — может, он голову последний раз мыл во времена администрации Буша-старшего. Нет, вряд ли. Этот типчик явно из тех, кто печется о своей внешности. Да Бог с ним. Главное — я видел его впервые.

Козлиная Бородка швырнул бычок на асфальт и той же рукой поманил меня к автомобилю. Причем с таким начальственным видом, словно я — мальчик на побегушках, а он — метрдотель, требующий убрать блевотину.

Я не двинулся с места и только заткнул за пояс пакет с документами, чтобы руки были свободны. На всякий случай.

Бородка набычился, скривил губы и изобразил ужасно непреклонный взгляд. Впрочем, зря это он: с такими глазами только с девочками кокетничать — большие нежные очи; этакий кареглазый красавчик из тех, на кого бабы гроздьями вешаются. А я не баба.

Тогда Бородка сказал:

— Слушай, Частин, разговор есть.

В его речи улавливалось что-то испанское: то ли акцент, то ли интонация.

— Давай говори, — ответил я.

— Лучше полезай в машину, прокатимся.

— Кому лучше?

Бородка снова на меня уставился. Потом, отвернувшись, что-то буркнул сидевшему рядом здоровяку, тот открыл дверь и вышел. Над крышей «эксплорера» показались голова и плечи. Шеи я не приметил — видимо, таковой в природе не наблюдалось: квадратная головища крепилась сразу на массивные плечи.

Мордоворот обошел авто и предстал передо мной во всей красе. Благо солнце висело почти в зените, иначе он бы его заслонил. На нем был нелепый спортивный костюм — синтетический, с малиновыми верхом и низом, с белыми лампасами на штанинах и полосами во весь рукав. Надо сказать, вертикальная полоска отнюдь не скрывала полноты. Весу в мужике было фунтов триста пятьдесят с гаком. Этакого с пол оборота не уложишь. Правда, двигался он неуклюже. Так бывает у качков, которые пренебрегают бегом: торс тяжеленный, а вот устойчивости маловато. Он шел, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, и тяжело дышал. Ходьба явно давалась ему с трудом — дойдя до меня, громила уже обливался потом, причем гораздо сильнее, чем я. Ежик на голове, крохотные розовые ушки, так не соответствующие его внешности. Это был смуглый брюнет, как и Бородка. Наверняка жует таблетки: накачанное тело, а член с фигушку — такова оборотная медаль стероидов: мускулатура растет, привески усыхают. Жизнь — сплошные сделки и уступки. Просто некоторые не умеют торговаться.

На его лице невозможно было что-нибудь прочесть. Впрочем, этот здоровяк явно не обладал широким спектром эмоций. Есть. Спать. Качаться. В промежутках бить кого-нибудь по морде. Абстрактное мышление — ненужные хлопоты.

Вдоволь налюбовавшись громилой, я взглянул на Бородку и спросил:

— Ну и что дальше?

Тот потер подбородок — видимо, это должно было означать напряженную работу ума — и изрек:

— Если любишь создавать трудности, попробуй.

— Запросто, — ответил я. — Только давай не будем осложнять друг другу жизнь.

Бородка повел плечами и не ответил.

— Слушай, вы кто такие-то? — разозлился я.

— Полезай в машину, Частин. Поедешь с нами.

— А ты, оказывается, зануда.

Бородка взглянул на мордоворота и устало сказал:

— Рауль, traemelo.

Здоровяк, сделав шаг, попытался меня сграбастать, но я быстро развернулся к нему лицом и скомандовал:

— Pare, pendejo.

Латинос, конечно, не ожидал, что стоящий перед ним белый вдруг заговорит на его родном языке. И поэтому, когда я скомандовал этому дерьмоеду «стой где стоишь, осел», тот рефлекторно встал. Рауль — молодец, послушный пес. Потом до его крохотного бронтозаврьего мозга дошло, что приказы он должен принимать не от меня, а от хозяина — Бородки.

Я взглянул на старшего:

— С вами еще кто есть?

— Нет, нас двое.

— Подмога в пути?

— Нет.

— Плохо.

— Почему это?

— Потому что, если Рауль приблизится ко мне хотя бы на шаг, я начищу ему репу, помочусь в глотку и подпалю его муравьиные яйца. После займусь тобой. Для начала пересчитаю ребра, обрею налысо и распишу черепушку японскими стихами. А потом, когда я с вами наиграюсь, вы будете стоять на шоссе и ловить дурачка, который согласится подбросить вас до медпункта.

Я никогда раньше не был любителем распаляться перед боем. А уж тем более перед игрой — тренер нас от этого быстро отучил: пропустил словцо — марш на скамью. Наш мистер Скабреж из «Дельфинов» вообще был поборником классической игры и в своих питомцах воспитывал уважение к противнику. Но время течет, мы взрослеем, забываем то, чему нас учили, и приспосабливаемся жить по-новому. Отчасти — ради удобства, отчасти — для разнообразия.

Короче говоря, я решил, что сейчас самый подходящий момент попрактиковаться в ругани. Где-то читал, что в стародавние времена армии не сразу начинали бой. Прежде на поле битвы выходило по одному человеку с каждой стороны, самые завзятые буяны и сквернословы, и пускались поливать друг друга грязью. «Твоя мать — источник чумы, у твоего отца член с бобовое зернышко» — и в том же духе. Или как в «Храбром сердце», когда Мел Гибсон, стоя во главе шотландцев, задрал килт и принялся мотать перед англичанами задом. Случалось, что армия противника бежала, не стерпев позора. Но чаще подобная брань давала возможность выпустить пары, и воины бились друг с другом уже не так яростно.

Я рассчитывал на нечто подобное. Мне, конечно, приходилось упираться лоб в лоб с каким-нибудь тупорылым громилой, но то был футбол. Не помню, когда в последний раз дрался всерьез. Наверное, в старших классах. Эх, не хотелось связываться с Раулем. Конечно, были шансы, что он быстро выдохнется и победа останется за мной. Я однозначно выносливее. Однако в таких драках от выносливости мало что зависит — все решает первый удар, кто кого уложит на лопатки. И если это окажется Рауль, мне крышка. Ведь и Мел Гибсон в «Храбром сердце» в итоге плохо кончил: после четвертования не выживают.

— Просто я решил, что нечестно нападать без предупреждения, — сказал я. — Так что еще не поздно кликнуть своих на выручку.

Бородка хотел что-то вякнуть, но не успел он рта раскрыть, как в громкоговорителе щелкнуло и опять раздался голос Уильямса:

— Частин, ты с кем там препираешься?

Я взглянул на Рауля, тот посмотрел на Бородку. Мы стояли и переглядывались. Все застыли.

— Частин? Оглох, что ли? Что происходит? — снова проквакал Уильямс.

Я обернулся и взглянул на хлыща:

— Это ты такой гениальный план состряпал?

Тот не ответил.

— Если это ты додумался прикатить сюда и устроить разборки перед воротами тюрьмы, тогда у тебя каша вместо мозгов. — Я махнул рукой в сторону первого корпуса: — Вон там сидят вооруженные охранники и наблюдают за каждым твоим шагом. В случае потасовки они через полминуты будут здесь — я, кстати, запросто успею намылить вам обоим рожи. Так вот, они явятся, первым делом спишут ваши номера, проверят документы, снимут отпечатки пальцев и все, что можно с вас снять. Никого не хочу обидеть, но что-то на сливки общества вы не тянете и наверняка уже где-нибудь засветились. Разжевывать не надо? Вы тогда надолго тут застрянете. Может, они и меня к себе заволокут, а это мне очень не понравится. Так что не советую сердить папочку…

— Частин!

Я попятился к воротам, нажал переговорную кнопку и буркнул в решетку микрофона:

— Все путем. Ребята что-то напутали, решили, будто я хочу прокатиться. Вот и переживают, что перли в этакую даль зазря.

Уильямс раскинул мозгами и сказал:

— А где же тот, кто должен был тебя забрать?

На этот вопрос я ответа не знал. С надеждой посмотрев на дорогу, я ничего особенного на ней не приметил. Впрочем, вдалеке что-то блеснуло на солнце, постепенно принимая очертания машины. К нам быстро приближался большой светлый автомобиль. Более того, лимузин. Я так и впился в него взглядом. Бородка тоже повернулся и стал смотреть, а Рауль не спускал глаз с меня — так ему хотелось поработать для хозяина.

Лимузин вырулил на парковку, описал большую петлю и, взвизгнув шинами, остановился. Да, тачка не для будничной езды. На похоронах любимой я бы на таком автомобиле не появился. Весь в хроме, украшенный ярко-розовыми завитушками, окна отделаны металлическим кружевом. По капоту и бамперам пробежал ряд крохотных розовых лампочек, которые весело перемигивались. Нарядное авто. Для настоящих педрил. К передним дверям были прилеплены два здоровенных куска картона, закрывавшие какую-то надпись.

Водительская дверь распахнулась, и из лимузина вышел какой-то парень в шоферской форме. Молодой, лет под тридцать. И хотя он вымахал здоровее меня, до Рауля все-таки не дотягивал. Черная форменная кепка была низко надвинута на лоб, а из-под нее торчали канареечные пряди — результат плохой покраски. На парне были синие светоотражающие очки, дешевая подделка под дорогие модели, в которых гоняют байкеры «Тур де Франс». В каждом ухе сверкали серьги-гвоздики с крохотными бриллиантами посередине, а из-под ворота виднелась татуировка наподобие кельтского кольца вокруг шеи. Незнакомец производил суровое впечатление, напоминая борца чемпионской лиги.

— Вы мистер Частин? — обратился он ко мне.

Я кивнул. Шофер открыл передо мной заднюю дверь и жестом пригласил садиться. Я обернулся к Бородке:

— Вот это, я называю, прием. Вам бы хорошим манерам поучиться. Вежливое обращение, одет по случаю, нарядные колеса. Не обижайтесь, но вам расти и расти.

На груди водителя красовался бейдж с именем Чип — читай между строк: «простецкий парень». Да уж, таких Чипов я еще не видел.

— Будем знакомы, Чип, — сказал я. — Кто тебя прислал?

У него было красное оплывшее лицо, испещренное язвочками от прыщей и оспинками. Я бы даже сказал, эти прыщи больше смахивали на меланому. Так бывает, когда светлокожий человек много времени проводит на солнце, пренебрегая средствами защиты и собственной физиологией. Во Флориде полным-полно подобных чудаков, благодаря которым здешние дерматологи разъезжают на «порше».

— Я от мисс Пикеринг, — ответствовал он. У него тоже был акцент: едва уловимые британские интонации. — Она меня наняла, чтобы я довез вас до Форт-Лодердейла, и просила передать вот это.

Чип вынул из куртки конверт и протянул его мне. Внутри оказалось письмо — довольно длинное, на пару страниц, выведенное знакомым почерком. Еще здесь лежала стопка сотенных купюр. Пересчитывать я не стал, просто сунул конверт в карман и обернулся к недавним знакомцам:

— Рад был увидеться, но мне пора. Пожалуй, в следующий раз встретимся в более торжественной обстановке, обменяемся визитками и остальной чушью.

До Рауля потихоньку начало доходить, что зря он не схватил меня, когда была такая возможность. Бородка махнул рукой, чтобы громила забирался в «эксплорер».

Я скользнул в лимузин, Чип захлопнул за мной дверь, прошел вперед и сел за руль.

Мне довелось в свое время покататься на лимузинах, и не скажу, что этот хоть сколько-нибудь уступал им в роскоши: кремовая обивка из искусственной кожи, облицовка из красного дерева, на полу — коврик с бахромой. Техникой салон был попросту нашпигован — целый веер пультов: от телевизора, видеомагнитофона и стереосистемы. Пока я вертелся на диване, в набитом бутылками баре позвякивали хрустальные бокалы на высоких ножках. Правду сказать, диванчик оказался неудобным и попахивал застарелым одеколоном и автомобильным дезодорантом. До меня тут явно не раз проливали выпивку и бог знает что еще — на обивке пестрели плохо замытые пятна.

Я сунул пластиковый файл с документами в кармашек на двери. А в это время Рауль развернулся массивным корпусом и, переваливаясь, заковылял к «Эксплореру». Бородка уже заводил мотор: нас явно собирались преследовать.

Продвинувшись в переднюю часть салона, я постучал в прозрачную перегородку, отделявшую меня от водителя. Чип опустил стекло, и я обратился к нему:

— Я на секунду. Не глуши мотор.

В баре я загодя приметил железный штопор. На вид он был крепкий и солидный, с большой удобной рукоятью. Схватив его, я вылез из машины и подбежал к «Эксплореру». Вонзил штопор в заднее левое колесо да пошуровал там, пока воздух не засвистел из дырищи. Подобрался к соседнему колесу…

…И как раз корпел над ним, когда отворилась пассажирская дверь и из машины выкатился Рауль. Оказывается, он ходил гораздо проворнее, чем казалось вначале. Запросто мог бы навалиться на меня всей массой и подмять под себя, но и тут недотепа сплоховал. Велика туша, а ума ни на грош. Удумал, дурила, меня пинать — а ведь куда проще схватить человека за ногу, чем побороть триста фунтов живого веса. Я поймал его за ботинок, крутанул в сторону, и противник брякнулся оземь. Да еще со всей дури саданулся башкой о крыло «Эксплорера». Там даже не грохнуло, а чавкнуло. Удивляюсь, как Рауль тут же не вырубился. Но все равно падение здорово вывело его из строя.

Из авто выскочил Бородка с ломом в руке. Я же тем временем прижал Рауля к асфальту, задрал ему подбородок и сунул штопор прямехонько под косточку.

Бородка подбирался ко мне сзади, однако я развернулся, придерживая перед собой Рауля, прикрытый с тылу кузовом «эксплорера». Помощь сейчас ой как не помешала бы: вот бы Чип вылез из машины. Только нет, тот явно не собирался искать неприятностей на свою шкуру и лишь поддавал газу на холостых.

— А ну-ка ломик положи, — обратился я к Бородке.

— Пошел на хрен.

— Положи, сказал, а то сейчас приятеля твоего чпокну.

Бородка напирал. Рауль постанывал и извивался. Я сильнее всадил штопор в его мягкую шею, и толстяк мигом перестал ерзать. Из глотки закапала кровь — рана была неопасна, я специально целился в мягкую складку жира под костью, где заведомо не могло быть крупных вен и артерий. Зато зрелище было мокрушное — напарник даже ломик бросил.

— А теперь глуши мотор и давай ключи, — потребовал я.

Латинос не шелохнулся.

— Быстро.

Я вонзил штопор поглубже, и Бородка, попятившись к водительской двери, выключил зажигание, вынул ключ и поболтал им в руке, чтобы я видел.

— Бросай сюда.

Он швырнул. Нас разделяли каких-то десять шагов, и ключ упал прямехонько посередине. Паршивец ухмыльнулся.

— Это ты зря. — С этими словами я отшвырнул в сторону штопор, схватил Рауля за крохотные розовые ушки и со всей силищи саданул его головой о борт «Эксплорера». Больше не потребовалось: бугай тут же обмяк, хотя я точно знал, что не угробил его насмерть.

Бородка рванул было к ломику, и тут я удачно подловил момент: пнул красавчика прямо в репу, тот покатился по асфальту да так и остался лежать — только постанывал.

Опять через громкоговоритель завопил Уильямс:

— Частин, это еще что за хренотень, к чертовой матери?!

Распахнулась дверь первого корпуса, и оттуда, схватившись за кобуру, выскочили Фэрбенкс с прыщавым юнцом. За ними бежали еще двое надсмотрщиков.

Я схватил ключи от «эксплорера», швырнул их через забор, и они затерялись в бурьяне. Прыгнув в лимузин, я скомандовал:

— Ходу!

Взревел двигатель, и мы, не дожидаясь, пока конвойные нас нагонят, вихрем смылись с парковки. Промчались по двухрядной дороге, свернули за поворот, миновали стройные ряды сосновых посадок. Впереди на многие мили расстилались сушь да степь. Чип отодвинул заслонку и спросил:

— Что там случилось?

— А черт его разберет.

На самом деле я слукавил — просто боялся взглянуть правде в глаза. А правда состояла в том, что на меня «наехал» покойник.