Инспектор предложил подкинуть меня в «Альбери-Холл», но я отказался: решил пройтись. Не знаю, почему я так поступил — ведь измотался страшно. Не помню, как шел, запечатлелось в мозгу только яркое солнце тропического дня, когда выбрался на улицу, а потом я уже стоял в ванной и раздевался. Залез под душ, на полную включил воду. Намылился, ополоснулся, сел на выложенный плиткой пол и грелся: горячие струи воды хлестали по голой шее. Я закрыл глаза, обхватил голову руками, меня окутывал пар, и очень хотелось в нем раствориться, исчезнуть.

Давно я не плакал. Вот и в этот раз попытался, но ничего не вышло. Не знаю, о чем это говорит — может, во мне теплилась искорка надежды. Ситуация представлялась в более позитивном ключе, нежели обрисовал Линфильд Педерсон, просто внутри все болело, меня терзала какая-то ноющая боль, пустота, гнетущее чувство неопределенности. Я в тот миг порадовался, что не стал смотреть на мертвого Геннона — ведь тогда волей-неволей мне представилась бы Барбара, которую, возможно, постигла та же участь. Тяжело, когда хочешь плакать и не можешь. Выплакал бы горе — и все, а так… мучайся от неизбывности. Я долго еще сидел под душем и отогревался.

Когда натягивал на себя одежду, в дверь постучали. Мистер Пиндл позвал меня к телефону, в главное здание отеля. Я добрался до места, и в трубке послышался голос Клариссы Персиваль. Она поздоровалась, сказала, что уже в курсе случившегося и ей страшно неловко меня беспокоить, но дело касается Бирмы Дауни.

— Мисс Дауни надеется, что вы к нам заглянете, — взмолилась метиска. — Как можно скорее.

До особняка лорда было пятнадцать минут ходу. Кларисса провела меня в ярко-розовый домик на сваях. По пути женщина то и дело прикладывала к глазам салфетку, отирая слезы. Я расспрашивать не стал, а сама она заговорить и не пыталась.

На цементной площадке перед розовым корпусом, рядом с внушительным по размеру кондиционером, кто-то оставил тележку для гольфа. Мы поднялись на деревянное крыльцо, дверь тут же открыли, и на пороге показалась молоденькая девица, пепельная блондинка с задорной искоркой в зеленых глазах, пышущая молодостью и здоровьем. Она жестом пригласила нас войти.

Смерив меня взглядом, девица проворковала:

— Фу-ты ну-ты, какой крепыш.

Подобные заявления всегда ставили меня в тупик. В итоге мне не оставалось ничего другого, как с улыбкой проследовать за ней в утробу дома. На девице была длинная сорочка из белого хлопка, под которой просвечивали оранжевые трусики от бикини. Блондинка шла босиком, и при каждом шаге кое-какие части тела, весьма отменные, колыхались. Видимо, это доказывало их естественное происхождение. Надо сказать, природа ее не обидела.

В гостиной сидели две женщины, одна из которых при нашем появлении встала. Она оказалась выше встретившей нас блондинки, под метр восемьдесят. На ней была обтягивающая юбка поверх черного гимнастического трико. Незнакомка отличалась спортивным сложением, которое можно наработать лишь годами долгих и упорных тренировок. Ни грамма жира, все подтянуто и крепко, мускулы где положено — пожалуй, она была даже слишком мускулиста для женщины, хотя это дело вкуса. Длинные черные волосы были расчесаны на прямой пробор; в каждом ухе — по золотому колечку. Я мог лишь предположить, что вторая из присутствующих была Бирмой Дауни. Она сидела в кресле-каталке и, отвернувшись от нас, смотрела сквозь венецианское окно на океан. Мне удалось рассмотреть только ее белый капюшон.

— Зой Эпплквист, — представилась черноволосая спортсменка и указала на пухляшку: — А это Тиффани Сен-Джеймс.

Тиффани сделала ручкой и плюхнулась на кожаный диван. Педерсон оказался прав: девятнадцатилетней девушкой она не выглядела. Акселерация — бич наших дней.

У дивана стоял журнальный столик со стеклянной столешницей, и Тиффани попыталась было водрузить на него ноги, но под взглядом Зой Эпплквист мигом их убрала. Девушка положила ногу на ногу и, взглянув на меня, закатила глаза — словно бы мы оба были заговорщиками против тирании тех, кто не терпит грязи на журнальном столике. Видимо, я ее к себе расположил. Да, Частин, ты не лишен обаяния, и прелестные юные создания тебя замечают. Ничего, дай время — и это пройдет.

Тут что-то застрекотало, кресло-каталка развернулось, и нашим взглядам предстала Бирма Дауни. Как я ни старался, потрясения скрыть мне не удалось: впервые в жизни я видел столько бинтов на одном человеке. Она вся была обмотана марлей: открытыми оставались только кончик носа и полные губы. Большие очки с желтыми стеклами защищали глаза от яркого света. Ни один волосок не выглядывал из-под капюшона. Локти и колени были закованы в металлические корсеты. На этого человека даже смотреть было больно.

Она подняла руку и выставила два пальца в виде знака «Виктория». Зой Эпплквист вытряхнула из пачки сигарету, раскурила ее и аккуратно пристроила между расставленных пальцев забинтованной подруги. Бирма Дауни жадно затянулась и неторопливо выпустила дым. Тут я заметил у нее на коленях грифельную дощечку и желтый мелок.

— Присаживайтесь, — попросила Зой Эпплквист, и я устроился на стуле. На Клариссу, которая стояла в дальнем конце комнаты, Зой не обратила ни малейшего внимания. — Выпить не желаете, господин Частин?

— От рома не откажусь, если у вас есть, — сказал я.

Спортсменка взглянула на Тиффани, та очаровательно надула губки, расплела свои длинные ноги и встала с дивана. От небольшой кухоньки гостиную отделяла длинная стойка с бутылками и бутылочками. Покачивая «достоинствами», девушка подошла к стойке. Я сказал ей вслед:

— Крепкий.

Тиффани обернулась и проронила:

— Спасибо.

Теперь настала очередь Зой Эпплквист закатывать глаза.

— Он не про твой зад, а про ром, Тиффани. Крепкий — значит, безо льда, — сказала она. — Просто налей в бокал и неси сюда.

Блондинка налила темного рома «Майерс», а я его не слишком люблю — быстро дает по мозгам. Все молчали. Наконец Тиффани вернулась в комнату и протянула мне бокал.

— Крепенький, — сообщила она и направилась к своему излюбленному дивану.

Зой Эпплквист обратилась ко мне:

— Господин Частин, вы, вероятно, в курсе дела: Бирма получила травму и разговаривать не в состоянии.

— Догадываюсь. — Я кивнул в сторону кресла-каталки. — Сочувствую.

Хозяйка не ответила. Похоже, о сигарете она совсем позабыла: на кончике повис длинный столбик пепла, который на глазах отвалился и упал ей на колени. Зой забрала доску, стряхнула пепел в стоящую возле дивана мусорную корзину и поинтересовалась:

— Бирма, милая, ты больше не хочешь курить?

Перебинтованная голова под капюшоном чуть дрогнула, еле заметно. Я принял это за кивок. Бирма вообще сидела как обдолбанная. Наверное, будь я так переломан, я бы тоже закинулся под завязку.

— Я расскажу все, что знаю. Бирма поправит в случае чего, — сказала Зой. — Вчера вечером после вашего ухода мы заметили, что лорда Дауни нигде нет. — Она кинула взгляд в дальний угол зала, где, потупив глаза, стояла Кларисса. — Все, естественно, на уши встали. Искали его до поздней ночи. С утра возобновили попытки. Прочесали остров — пропал человек, как не бывало. Вернулись домой около полудня и обнаружили вот что.

Она сунула руку в карман юбки, извлекла оттуда хромированный сотовый телефон и протянула мне. Я повертел его в руках — ничего особенного, трубка как трубка — и вернул ей.

— Он лежал на опоре ограды. Нам сначала и ни к чему: мало ли, кто-нибудь из прислуги оставил, — ну и забрали в дом. Он спокойно лежал себе вот тут, на журнальном столике, и вдруг как зазвонит. Я взяла трубку. Какой-то мужской голос попросил хозяйку дома. Я ответила, что Бирма говорить не может, и предложила передать сообщение через меня. Так звонивший как с цепи сорвался: «И без тебя знаю, дура. Но ведь уши-то у нее не отсохли?» Короче говоря, мне такой тон не понравился, и я дала отбой. Этот грубиян тут же перезвонил и пригрозил, что «старик умрет, если сейчас же не позовут к телефону его дочь». Я передала трубку Бирме. Он что-то ей говорил, я пыталась слушать, но разобрать было сложно. Бирма потом все записала. Вот, почитайте.

Зой вручила мне лист бумаги, на котором дрожащей рукой были выведены слова:

«Твой отец у нас. Вместе с Барбарой Пикеринг. Готовьте два миллиона. Мы еще позвоним».

Я снова и снова перечитывал записку, когда до меня донесся голос Зой:

— А вот это они оставили вместе с телефоном.

И, вынув из кармана шарфик, протянула его мне. Тот самый, с малюсенькими дельфинами — с теми, которые на счастье.