1

Еще не рассвело, когда я в октябре 1960 года прибыл в меньший из двух аэропортов Нью-Дели. Ярко освещенный аэродром казался пустынным. Инструкция на билете гласила, что я должен зарегистрироваться в половине шестого, но было уже больше шести, когда небритый завернувшийся в одеяло кассир появился в конторе. За окном виднелась неуклюжая громада самолета, походившего в туманном полусвете на кита, выброшенного на мель. Казалось, я был единственным пассажиром. Вскоре, однако, прибыл целый автобус американских туристов с гидом, а затем самолет окружила пестрая толпа непальцев в национальных костюмах, со множеством узлов и свертков. Один из них катил мотоцикл, с которым он не захотел расстаться даже в самолете; в конце концов и для него нашли место в проходе между скамьями. Мотоцикл прочно загородил проход, и каждый раз, когда наш самолет попадал в воздушную яму, он угрожающе кренился, пугая пассажиров, сидящих по обеим сторонам от него. И хотя просьбы убрать мотоцикл имели все основания, миниатюрная стюардесса, лукаво улыбнувшись владельцу машины, заглянула в книгу правил и изрекла приговор: поскольку машина была доставлена на борт самолета на руках, она считается ручным багажом и убирать ее нет никакой необходимости.

Старая «дакота» («Ройял Непал Эйр Лайн» располагала в то время только четырьмя самолетами этой марки) была переделана с таким расчетом, чтобы оставить как можно больше места для грузов. Обычные кресла сняты, и вместо них расставлены неудобные железные скамейки с обтянутыми парусиной спинками. На каждой скамье сидели по два пассажира, причем при взлете и посадке их связывали одним ремнем наподобие сиамских близнецов. Сидеть приходилось очень прямо, а чтобы выглянуть в окно, надо было опускаться на пол. Пепельниц не было, зато каждому пассажиру выдали чашку с водой. Повсюду был разбросан багаж, и самолет казался перегруженным. Несколько похожую картину часто можно наблюдать в отдаленных районах Индии, где автобус никогда не отправляется в путь, пока можно погрузить кого-нибудь еще. Но я не беспокоился: во время войны мне приходилось летать и в худших условиях, и я знал, что «дакота» может вынести что угодно.

Первый час мы летели в облаках, но, когда взошло солнце, небо прояснилось и можно было разглядеть местность, лежащую внизу. Скоро перед нами открылся великолепный вид на громаду Гималаев. Американцы, одержимые идеей увидеть Эверест, восторженно разглядывали какой-то пик, приняв его за «вершину мира». Хотя в этом направлении Эверест нельзя было рассмотреть даже при наличии сильного воображения, у меня не хватило духу разочаровать их.

Меня гораздо больше интересовал пейзаж, открывавшийся внизу. Довольно долго мы летели над родиной гуркхов. Я хорошо знал эту часть страны в теории, но никогда прежде не видел ее своими глазами. Она казалась необитаемой, и только позднее, путешествуя в этом районе, я понял причину: построенные из глины дома сливались по цвету с землей.

Я все время волновался, смогу ли говорить на непали. Когда мы попали в таможню в Катманду, я обнаружил, что смысл того, что говорят вокруг, я понимаю, хотя значение отдельных слов и ускользало от меня; пытаясь вспомнить их, я не успевал понять следующую фразу. Мне кажется, что то же самое происходит с людьми, которые плохо слышат. Когда я начинал говорить, получалось еще хуже: мне в голову не приходили нужные слова. Мне было очень обидно: ведь когда-то я говорил на непали, как на родном языке. Я не стал предпринимать каких-либо попыток, чтобы снова изучить непали, но через несколько дней вдруг обнаружил, что в моих мыслях всплывают давно забытые слова и фразы и я начинаю вспоминать их значение. Прошло недели две. В один прекрасный момент я снова начал думать на непали, и мне стало казаться, что я никогда не забывал этого языка.

Уже поездка из аэропорта в город принесла много неожиданного. Раньше, за исключением нескольких автомобилей, принадлежавших семьям короля и премьер-министра, в Непале вообще не было колесного транспорта, и только несколько миль дорог, соединявших дворцы знати, имели твердое покрытие. Теперь улица была сплошь забита автомобилями всевозможных марок, многие из которых готовы были вот-вот развалиться. Они представляли собой постоянную опасность для потока носильщиков грузов, которые и не думали изменить своей давней привычке ходить посредине улицы. И только в самый последний момент они сворачивали с дороги, надрываясь от смеха. Что касается быков, то они сохранили свою прежнюю привилегию бродить где угодно, и уж если одному из них заблагорассудилось жевать свою жвачку среди дороги, движение по улице прекращалось до тех пор, пока он не сдвинется с места.

Надо сказать, что, с моей точки зрения, прогресс здесь не пошел городу на пользу, но разочаровываться было рано, и я решил подождать до вечера, чтобы в сумерках побродить по городу. Узкие улицы, многие шириной в несколько ярдов, были буквально забиты людьми с гор: среди них много тибетцев. Я отправился на Дарбар Сквер который в ранний период истории Непала был ареной многих кровавых исторических событий, но даже в сумерках, когда под покровом темноты не видно было афиш кинофильмов, наклеенных на скульптуры, телефонных и электрических проводов, прибитых к великолепным балконам резного дерева, и прочих проявлений вандализма, мне показалось, что эта площадь утратила прежнее сказочное очарование. Дарбар Сквер посещают все туристы, сюда их привлекает резьба по дереву эротического содержания, которая украшает некоторые здания. Но сейчас площадь имела какой-то самодовольный вид: слишком уж много восхищались ею последнее время.

О немногочисленных отелях Катманду можно сказать только, что они предоставляют путешественнику кров и стол.

Ни одному нормальному человеку не придет в голову посетить Непал в поисках гастрономических удовольствий. Кроме овощей, почти все, в чем нуждается европейский гость, приходится ввозить из Индии по довольно высоким ценам, причем сюда входят и обстановка отелей и простейшие ванные принадлежности. Только «Ройял отель», бывший дворец ран, претендует на некоторый комфорт, но он столь же дорог, как и лучшие отели Европы. Он по средствам только богатым американским туристам, для которых, кстати, и предназначен.

Я собирался остаться здесь на целую зиму и поэтому решил, что «Ройял отель» слишком большая роскошь. Комнату я снял в гостинице поскромнее. Она называлась «Сноувью» и была первоначально предназначена под торговые ряды. Помещение производило удручающее впечатление: все спальни выходили на запад, и так как солнце исчезало за горами рано, комнаты всегда оставались холодными и мрачными. Возле каждой кровати лежала библия, а стены были увешаны библейскими текстами и олеографиями на религиозные темы. В Непале нет сухого закона. Однако, чтобы получить разрешение на торговлю вином, иногда приходится давать взятки должностным лицам. В этом заведении, впрочем, не продавались ни спиртные напитки, ни сигареты; местная администрация пошла лишь на единственную уступку: перед завтраком нас не потчевали семейной молитвой. Я ненавижу искусственные цветы — в «Сноувью» они торчали повсюду. Ужасные вьюнки свисали со стен, вазы, наполненные ими, стояли на каждом столе. И это здесь, в Непальской Долине, где круглый год настоящий цветник: даже в это время возле отеля кустарник пламенел цветами.

Обстановка в моей спальне была весьма убогой: в углу стоял колченогий гардероб и, чтобы помешать ему падать вперед, под одну из ножек я подложил библию. Ни вешалок, ни комода в комнате не было, и все свои носильные вещи я оставил в чемодане на полу. В другом углу примостился умывальник игрушечных размеров, а над ним — небольшое квадратное зеркальце, повешенное с таким расчетом, что при бритье приходилось сгибаться почти вдвое. Неожиданно в углу я обнаружил телефон, но прикрепленное к нему объявление гласило, что он служит только для связи с комнатами семь и тринадцать; с обитателями этих номеров я не был знаком, и мне так и не пришлось воспользоваться этим аппаратом. На ночном столике стояла ваза, полная ярко-голубых пластмассовых гиацинтов. Я скрутил их и вышвырнул в окно, но уже вечером, укладываясь спать, обнаружил, что они благополучно вернулись на свое место.

Ванная комната, расположенная против моего номера через коридор, тоже была уютным местечком — стены в шей доходили только до половины высоты, под дверью постоянно сидели на корточках слуги, а водоотвод хронически засорялся. Каждый раз, когда вы открывали кран, вода разливалась по всему полу и вытекала в коридор. Ванны там не было, и, если вам хотелось помыться, слуга приносил бадью с горячей водой.

У этого неприглядного заведения было только одна преимущество: там было чисто. Официанты носили даже белые нитяные перчатки, но, поскольку они ходили все время босиком и в холодные дни кутались в грязные шерстяные шарфы, словно страдая от зубной боли, эффект был уже не тот.

По вечерам делать было нечего. Как только улицы погружались в полный мрак, город вымирал. Видимо, эта привычка осталась со времени Ран: тогда населению запрещалось выходить из дома после определенного часа.

Обедал я рано и потом шел к себе читать. Однако плохое электроснабжение составляло одно из главных неудобств жизни в Катманду. Напряжение было слабым, и волосок лампочки едва светился; иногда он вспыхивал на несколько секунд ярким светом, «о потом снова тускнел, а временами и совсем гас. Работать или даже читать по вечерам было невозможно, и обычно к девяти часам я уже укладывался в постель.

Плохо было и с транспортом. Туристы никогда не остаются в Катманду больше чем на два-три дня. В расчете на этот срок гостиницы заранее организуют для них экскурсии по интересным местам. Более свободного гостя транспортом никто не обеспечивает; ему приходится самому заботиться обо всем. Общественный транспорт для этой цели не подходит, а нанять автомобиль стоит около пяти фунтов в день. От велосипеда польза невелика: за пределами центра города его почти все время приходится тащить по усеянным камнями дорогам. Остается одно — ходить пешком, но подобные прогулки очень утомительны и занимают много времени. Карт города нет, жители его знают плохо; поэтому ходить пешком по Катманду — значит впустую тратить время.

Город был наполнен американцами. Большинство из них работали в организации, которая распределяет финансовую помощь развивающимся странам. На многих были цветные непальские шапочки, словно они принадлежали к одному из тех странных американских обществ, члены которых имеют обыкновение носить всякие экзотические головные уборы.

Я был крайне огорчен, услышав, что некоторые из непальцев усвоили небрежное заатлантическое произношение. Мне казалось, что все эти перемены к худшему, и через несколько дней мною овладело уныние и разочарование. Однако случайная встреча решающим образом повлияла на мое дальнейшее пребывание в Непале. Ричард Прауд пригласил меня на ужин в британское посольство. Он ушел в отставку в чине полковника гуркхского полка, и министерство иностранных дел весьма разумно использовало его в качестве первого секретаря посольства. Он прожил в Катманду дольше, чем любой другой британский чиновник, и до тонкостей знал все особенности уклончивой политики непальского правительства. В его обязанности не входили заботы о путешествующих англичанах, однако в отличие от многих наших дипломатов он не только охотно давал советы, но и активно помогал приезжим. Я переписывался с ним в течение нескольких месяцев, а во время этой первой встречи собирался обсудить свои дальнейшие планы.

Среди гостей была молодая чета англичан, которые, как и я, недавно приехали в Катманду. Денис Гэллоуэй оказался художником; он со своей женой Бетт уже год, не торопясь, путешествовал в собственном автомобиле. Не удовлетворенные жизнью в Англии, они решили, пока оба молоды и энергичны, побывать в далеких краях. Дениса давно привлекал Тибет; Непал он избрал как наиболее близкий к Тибету район. Определенных планов у Гэллоуэйев не было: они просто хотели провести в Непале год чтобы познакомиться со страной.

Мне нелегко вступать в близкие контакты с людьми младшего поколения, но к этой паре я сразу почувствовал симпатию. У нас оказалось много общих интересов, и вскоре мы стали разъезжать вместе. Это устраивало обе стороны: у Гэллоуэйев был автомобиль, я переводил и показывал им много интересного, что вряд ли они без меня догадались бы посмотреть. Но, возникнув на базе взаимной выгоды, наши отношения скоро превратились в настоящую дружбу, которая продолжала расти и крепнуть. Гэллоуэйи снимали комнату в частном доме и сами готовили себе еду, однако они были не очень довольны и собирались найти какой-нибудь дом подальше от городской грязи и шума. После нескольких недель безрезультатных поисков мы нашли небольшой домик в Чобаре, деревне над рекой Багмати в пяти милях от Катманду. Как и в других непальских домах, здесь не было никаких удобств, а воду приходилось носить из единственного в деревне колодца. Нижний этаж, который служил хлевом, был забит навозом, все стены покрыты грязью и черны от дыма. Но расположен дом был идеально. Я не верил, что его удастся сделать пригодным для жилья, но Денису он полюбился с первого взгляда. Узнав, что снять его можно за мизерную плату — двадцать фунтов в год — и что хозяин не возражает против переделки дома на иностранный лад, мой новый друг немедленно подписал контракт. Когда мне предложили участвовать в этом предприятии, несмотря на некоторые опасения, я решил рискнуть. Во всяком случае это будет лучше, чем мрачный «Сноувью отель», думал я. Между тем я начал готовиться к путешествию в глубь страны, что, собственно, и было основной целью моей поездки в Непал. В этом мне весьма способствовал Ричард Прауд. И вот однажды утром я отправился в Сингх Дарбар разузнать, как продвигается мое дело. На этот раз почетного караула не было, и небритый страж у входа даже не спросил, зачем я пришел. Мне надо было явиться в министерство иностранных дел, но, проблуждав полчаса по бесконечным коридорам, забитым мусором и пропитанным запахом аммиака, я оказался в лесном ведомстве. Приветливый чиновник направил меня в противоположный конец здания. Докладывать обо мне было некому, и я сам представился чиновнику, которому надлежало заниматься с иностранными посетителями. Сняв ботинки и носки и задрав ноги на стол, он читал газету. Вел он себя вежливо и дружелюбно, хоть и несколько сдержанно, но скоро стало ясно, что ни обо мне, ни о моем заявлении он никогда не слышал, и первые несколько минут мы говорили, что называется, на разных языках. Мне он сказал, что в Катманду я могу оставаться сколько захочу, но вообще-то путешественникам в их собственных интересах лучше ограничиться рамками Непальской Долины. Более того, продолжал он, мне придется столкнуться с языковыми трудностями: вне Катманду редко можно встретить человека, который знал бы более двух-трех английских слов. Я решил, что наступил подходящий момент, чтобы перейти на непали. «Если речь идет обо мне, то языковой проблемы не существует», — сказал я. Чиновник просиял от удовольствия. Его будто подменили: тут же припомнились какие-то письма из Англии с моей фамилией. Потом он заявил, что, раз я старый друг страны, для меня можно сделать исключение, и велел клерку принести соответствующую папку. У меня возникла надежда.

После некоторого промедления папка появилась. Я заметил, что кроме моей корреспонденции в ней содержалось несколько сотен других документов, не имеющих друг к другу никакого отношения. Причем они не были подшиты по обычной системе, а склеены в виде свитка длиной в несколько ярдов. Подобное расположение исключало всякую возможность составления какого-либо указателя. Вскоре мы запутались в непокорном свитке, который устелил весь пол; после слабой попытки поддержать репутацию своего учреждения мой новый знакомый потерял терпение и швырнул бумагу в угол.

— Ладно, — сказал он, — объясните мне, что вы хотите.

Я поведал ему о моем давнем интересе к Непалу и сказал, что хотел бы сам увидеть жизнь в горах. Чиновник вежливо выслушал меня, но в безучастном выражении его лица скрывалась подозрительность, и, когда он спросил меня, почему я так рвусь в путешествие, мне не пришло в голову никакого убедительного объяснения:

— Я просто хочу побывать там, — сказал я. — Мне нравится странствовать по горной стране, вот и все.

Он велел мне написать новое заявление с точным указанием мест, которые я хочу посетить. Он ничего не может обещать, но, вполне возможно, моя просьба будет удовлетворена.

Так как с ответом на мое новое заявление не торопились, через неделю у меня вошли в привычку ежедневные визиты в министерство иностранных дел. Я слышал, что другим посетителям приходилось неделями ждать аналогичного разрешения, и, потеряв надежду, они уезжали. Но меня нельзя было взять тактикой проволочек! Много интересного можно было узнать в самом Катманду, поэтому я мог сколько угодно терпеливо ждать. Я решил, что буду надоедать непальскому правительству до тех пор, пока оно само не захочет от меня избавиться. После двух недель ежедневных визитов оно сдалось. Я получил разрешение отправляться куда угодно при условии, что не приближусь к непало-тибетской границе ближе, чем на пятнадцать миль.

Перед отъездом из Англии я полагал, что по предгорьям Гималаев можно будет ехать верхом, и намеревался купить пони. Но на месте обнаружил, что из-за пересеченной местности здесь нет ни дорог, ни даже вьючных троп. Раньше мне случалось путешествовать в таких условиях, но теперь приходилось учитывать то обстоятельство, что тридцать лет назад я был намного сильнее, чем ныне.

Я всегда считал, что одному путешествовать гораздо удобнее, особенно если цель путешествия чисто познавательная. Однако на этот раз приходилось опасаться возможности свалиться по дороге, подхватить какую-нибудь заразу или сломать ногу. Кроме одной или двух медицинских миссий, больниц во внутренних областях Непала нет, а перспектива прибыть в столицу в корзине на спине носильщика меня не очень устраивала. Тогда я и подумал о Денисе и Бетт. Они тоже мечтали посмотреть страну, хотя и не верили в то, что это возможно. На непали они не знали ни слова, и, даже если бы им удалось получить разрешение на путешествие, затруднений было бы слишком много. Гэллоуэйи охотно согласились отправиться со мной, а британское посольство с готовностью поддержало их заявление.

Как ни странно, непальское министерство иностранных дел не возражало. Но, прежде чем мы отправились в путь, произошел весьма комический случай, который прекрасна иллюстрирует беспорядочный стиль работы этого учреждения. Мы уже были готовы к отъезду, когда нам велели прийти за официальным разрешением на выезд за пределы Непальской Долины. Разрешение действительно ждало нас, но значились в нем только фамилии Гэллоуэйев, а я даже не упоминался. Наш покровитель был, как всегда, очень мил и, пытаясь объяснить эту неурядицу, заявил, что ничего не слышал о совместном путешествии трех человек. Снова за делом был послан клерк. Помусолив бумаги, чиновник без тени сомнения высказал новое предположение о том, что произошла ошибка.

— Начните снова, — сказал он, — и представьте новое заявление.

Я отказался. Все уже готово к отъезду, сказал я, носильщики наняты и околачиваются без дела. Подбадриваемый кивками и улыбками суетящегося рядом клерка, несколько смущенного неуклюжими маневрами шефа, я стоял на своем и требовал, чтобы мне дали разрешение.

— Зайдите завтра днем, — сказал шеф, — все будет готово.

Он поднялся, показывая, что разговор окончен. Но я остался сидеть.

— Нет, вы занятый человек. Ваше время надо особенно беречь, поэтому лучше дайте мне это разрешение сегодня.

Моя ирония, однако, осталась незамеченной. Помолчав, он предложил нам сигареты и подошел к большой карте, висевшей на стене.

— Покажите мне точно, — сказал он, — куда вы хотите направиться.

Я бодро отбарабанил названия мест, которые мы собирались посетить, пока наш приятель неумело искал их на карте. Сам он никогда не выезжал за пределы Долины и был совершенно невежествен. Наш разговор стал больше походить на урок географии, и мне с трудом удалось вернуть своего собеседника к цели нашего визита.

— Ах, да, — сказал он наконец, — ваш пропуск. Конечно, конечно.

Вернувшись к своему столу, он открыл ящик и достал пропуск. С открытой улыбкой он протянул его мне. Нам троим разрешалось путешествовать везде, где угодно. Я заметил, что документ был датирован двумя неделями ранее. За время двухмесячного путешествия мы собирались посетить Гуркху, Покхру, Баглунг и Палпу — то есть сделать большой круг по районам, населенным племенами магаров и гурунгов, с которыми я служил в свое время в армии.

Во время наших сборов я жил в «Сноувью отеле», хотя почти ежедневно мы ездили в Чобар. Поработать над коттеджем пришлось немало. Денис делал все сам, что весьма шокировало жителей деревни. Комментарии были очень забавны: «Вряд ли это важные персоны, — говорили они, — ведь они работают, как люди низшей касты».

В конце концов дом удалось сделать более или менее пригодным для жилья, но мы решили не вселяться сюда до возвращения с гор. Коттедж стал неузнаваемым. Были покрашены стены; кроме того, Денис перестелил и покрасил грязный пол. Он подготовил чертежи самой необходимой мебели, которую обещали сделать только через месяц.

Не обладая ни ловкостью, ни умением, я не мог принести существенной пользы в этих ремонтных операциях, кроме как в качестве переводчика, но все сборы взял на себя. Мы решили путешествовать налегке. Тем не менее мне пришлось немало потрудиться, обходя лавки на базаре в Катманду. Только один магазин мог предложить нам подходящий выбор консервов, мяса, чая, сахара и т. д. Одним из главных продуктов нашего питания стала огромная голова сыру, размером с небольшой мельничный жернов, которую мы заказали на превосходной сыроварне, основанной Швейцарской миссией помощи. Сыр этот мы ели в течение всего путешествия. За пределами Долины нам приходилось рассчитывать только на себя: яйца и иногда овощи можно было достать, но все остальное, даже рис и керосин, надо было брать с собой. Мы наняли пятнадцать носильщиков. Чтобы такое количество не показалось непомерным, я должен пояснить, что мы и так свели багаж к минимуму, решив обходиться без всякого лагерного оборудования и даже сидеть и спать на земле. Единственная роскошь, которую мы позволили себе, — несколько фунтов книг серии «Пингвин». Большинство из них мы читали» много раз. Этот странный комплект удалось обнаружить в последний момент в крохотной лавчонке на одной из глухих улиц Катманду: несколько сборников рассказов Мопассана, «Всему прощай» Роберта Грэйва, «Пирожные и пиво» Моэма и «Жерминаль» Золя — роман, который я раньше не читал, но, познакомившись с ним, запомнил надолго. Мы взяли также «Братьев Карамазовых» (эту книгу я часто беру в путешествия, но, к моему величайшему, разочарованию, она не произвела впечатления ни на Бетт, ни на Дениса) и «Оксфордскую антологию английской поэзии», которую ни один из нас ни разу не открыл.

У каждого был спальный мешок и смена одежды; на. всех одна палатка. В остальном наш багаж состоял из продуктов. Мы упаковали все в тюки по шестьдесят фунтов — нормальный груз для одного человека в горах. У носильщиков были собственные головные ремни из веревок, но нам полагалось обеспечить каждого большой корзиной, напоминающей по форме воронку. Эти корзины, которые продаются по несколько пенсов за штуку, широко распространены в Непале и применяются для любых грузов, включая и личное имущество. Груз удерживается при помощи головного ремня, проходящего через лоб. После многих лет тяжелого труда на лбу носильщиков часто остается полоса. Многие мужчины и женщины, которые таким образом зарабатывают на жизнь, несмотря на сильно развитую мускулатуру ног, выглядят худыми и истощенными, но даже самые слабые из них могут нести полный груз по двадцать миль в день вверх и вниз по горам. Меня всегда восхищала их выносливость; даже на самых крутых подъемах они не задыхались, а я налегке не поспевал за ними.

Денис и Бетт собирались все делать сами, даже готовить пищу. Путешествуя, они всегда обходились без прислуги и были очень довольны. Но я решительно восстал против этого. Я объяснил им, что повар абсолютно необходим, да и без помощи слуги нам будет трудновато. Нас обязательно должен сопровождать кто-нибудь из местных жителей, чтобы вести переговоры с населением, отыскивать место для лагеря и не сбиться с пути: ведь хорошей карты у нас не было. Собственно, мы собирались посмотреть страну ради своего удовольствия, но, если после долгого дневного перехода нам еще придется искать место для отдыха, натягивать палатку, готовить себе обед, путешествие превратится в сплошное мучение. Мой длительный опыт подсказывал, что надо нанять специального человека, который бы присматривал за носильщиками и выдавал им паек. В нашей маленькой группе эти обязанности с моей помощью мог выполнять кто-либо из непальцев. Я решил подыскать подходящего шерпа.

Шерпы в Гималаях играют ту же роль, что швейцарские проводники в Альпах. По происхождению и языку они близки тибетцам, но родина их — Непал. Они населяют район, известный под названием Сола Кхамбу, лежащий на высоте шестнадцати тысяч футов вдоль южного склона Эвереста. Многие шерпы переселились в индийский дистрикт Дарджилинг. До 1922 года шерпы не пользовались известностью, но во время первой гималайской экспедиции генерал Брюс открыл их исключительную способность носить грузы на больших высотах. С тех пор любая гималайская экспедиция совершала восхождение, так сказать, на их плечах. Раньше шерпы были довольны, получая плату, как обычные носильщики, но времена эти отошли в прошлое. Теперь они организованы, и путешественник, желающий воспользоваться их услугами, должен считаться с правилами и постановлениями Гималайского общества, которое фактически является их профсоюзом. Дарджилингским шерпам больше не разрешается работать в Непале. В округе Сола Кхамбу несколько тысяч шерпов, но лишь немногие из них работают в горных экспедициях. Поэтому между нанимателями идет конкурентная борьба за лучших проводников. Шерпы великолепные люди, но за последние годы их слишком избаловали иностранные альпинисты и многие шерпы приобрели традиционную славу «бывалых людей». Кроме того, теперь они требуют высокую плату. Но, поскольку шерпы находчивы, верны и всегда готовы прийти па помощь, лучших спутников в суровых условиях горного путешествия найти трудно. Поистине, это дорогая необходимость.

В Катманду слухи распространяются быстро, и, когда стало известно, что я намечаю поездку в горы, меня начали посещать шерпы, временно проживающие в городе. Одни из них сразу теряли интерес к нашему предприятию, узнав, что мы не пойдем выше снеговой линии (за что полагается повышенная оплата и обеспечение высокогорной одеждой), другие не нравились мне. Но как-то полковник Робертс, военный атташе британского посольства и организатор многих успешных восхождений на Гималаи, прислал ко мне шерпа по имени Анг Дава. Он распоряжался носильщиками во время экспедиции на Джаулагири в 1960 году и приехал в Катманду, чтобы привести в порядок счета. Анг Дава сразу мне понравился в основном потому, что заговорил со мной на непали, а не на том ужасном жаргоне, смеси «Basic English» с кухонным хиндустани, на котором объясняются между собой шерпы и их европейские наниматели. Я боялся лишь, что для нашего похода он слишком важная персона.

Сначала его не привлекла идея пасти престарелого джентльмена, решившего отправиться погулять по горам, но, когда в ходе разговора он узнал, что я был участником двух гималайских экспедиций, его отношение изменилось. Вместе с его отцом (который, как выяснилось, был убит при Нанга Парбате) я участвовал в экспедиции на Эверест в 1922 году, и поэтому Анг Дава счел своим долгом заботиться обо мне. Поваром он не был, однако убедил меня, что обладает достаточными навыками по этой части, чтобы удовлетворить наши скромные требования. Я заранее не сомневался в том, что он будет прекрасно смотреть за носильщиками и вообще будет очень полезен нам.

Однако нанять Анг Даву оказалось не так просто. Он состоял в Гималайском обществе, и теперь я должен был обратиться туда. Обойтись без услуг общества совершенно невозможно, поскольку достать носильщиков можно только через него. Конечно, в прошлом шерпов эксплуатировали, и Гималайское общество делает весьма полезную работу, охраняя их интересы. Однако правила и установления этой организации столь суровы и так неукоснительно выполняются, что иметь с ней дело очень трудно. Все гималайские экспедиции разделены на несколько категорий в зависимости от того, какие цели они перед собой ставят. К первому классу относятся группы, штурмующие самые высокие пики; поскольку все члены подобных экспедиций подвергаются опасностям, плата носильщикам совершенно справедливо установлена высокая. Класс второй включает вершины поменьше, а затем идут все прочие партии, которые не предполагают подниматься выше постоянной снеговой линии. Если попытаться отнести нашу группу к какой-нибудь категории, мы оказались бы где-нибудь в пятом; классе.

Адрес Гималайского общества произвел на меня внушительное впечатление. Однако контору я нашел запертой. Оказалось, президент отправился с официальной миссией в Китай, и неразборчивая записка направляла посетителей в какой-то домишко, расположенный среди притонов. Сбившись несколько раз с дороги, я наконец нашел нужное место. Это был обветшалый чердак куда вела расшатанная лестница. В помещении стоял невообразимый шум, словно там происходил крупный скандал. Когда я постучал и вошел, оказалось, что комната полна людей, похожих на тибетцев. Секретарь, видимо, устроил вечеринку, и к этому времени большинство его гостей уже находилось в состоянии сентиментального опьянения. Я поторопился спастись бегством, договорившись прийти на следующий день.

Когда я появился здесь во второй раз, были заметны попытки привести комнату в порядок, но запах дешевого спиртного еще не успел выветриться. В углу стояла большая медная кровать, спинки которой были завешаны одеждой. На одном ее конце, скрестив ноги, сидел секретарь. Он пригласил меня занять место рядом с ним. Анг Дава, уселся в углу на полу, как наказанный, глядя в сторону. Меня его поведение не смутило: я уже не раз замечал в разных частях мира, что люди монголоидной расы имеют обыкновение во время деловых переговоров всем своим видом выражать полнейшее безразличие.

Он, видимо, не должен был принимать участия в происходящем. Я начал разговор на непали, но секретарь сделал вид, что не понимает меня: он гордился своим знанием английского языка и хотел продемонстрировать его перед Айг Давой. К сожалению, понять его было совершенно невозможно, и, хотя я, отвечая, тщательно отбирал только односложные слова, он не понимал ни слова из того, что я говорил. Минут пятнадцать мы не могли сдвинуться с места. Анг Дава начал терять терпение. Наконец ему надоела эта смехотворная ситуация, и он вступил в разговор. Я понял, что его подговорили выдвинуть совершенно абсурдные требования. Ему уже приходилось руководить группой шерпов в одной важной альпинистской экспедиции, поэтому теперь он не просто носильщик, и, если мы хотим воспользоваться его услугами, должны заплатить ему по высшей ставке. Кроме того, он потребовал, чтобы ему выдали полный комплект высокогорной одежды и спальных принадлежностей; и, хотя он прибыл в Катманду по собственным делам, правила Гималайского общества предписывали, чтобы мы оплатили ему все издержки на дорогу — по шестнадцать дней в каждую сторону. Не приняв ни одного из требований, я сказал, что договорюсь с кем-нибудь другим, прекратил переговоры и вышел.

Едва я добрался до своего отеля, как появился Анг Дава. Я этого ждал. Он сразу сказал мне, что действовал по указке общества, и согласился, что требования эти непомерны. Во всяком случае, ему нужна была работа на несколько недель, и он согласился на все наши предложения, но при одном условии: он уже добился определенного положения в обществе шерпов и, чтобы не уродить своего достоинства, хотел нанять помощника. Ему нужен, сказал он, употребляя жаргон гималайских путешественник ков, «повар-бой»: мальчик на побегушках и для помощи на кухне. Лучше всего будет взять кого-нибудь помоложе из его родной деревни, поскольку «повар-бой» должен был. кроме того, нести груз. Я согласился.

Ранним утром меня вызвали из комнаты. Внизу стоял Анг Дава. Он хотел, чтобы я переговорил с «поваром-боем».

Рядом с ним стояла привлекательная девушка, одетая в яркий тибетский костюм, которые обычно носят шерпы.

— Это моя сестра, — сказал Анг Дава. (Впрочем, термин «сестра» употребляется для обозначения даже случайных знакомых женского пола).

— О да! — ответил я. — А где же повар-бой?

Анг Дава выглядел слегка озадаченным, а его «сестра» начала хихикать.

— Это она повар-бой, — сказал он и пустился в объяснения: мне нечего опасаться — она так же сильна, как любой мужчина и привыкла носить тяжелые грузы. Она не совсем сестра, но родом они из одной деревни и она составит ему компанию, особенно в холодные зимние ночи. Вначале я притворился, что не понимаю того, что происходит, но долго сохранять серьезное выражение лица было трудно, и Анг Дава наконец разразился восторженным смехом. Как выяснилось, его спутницу звали Анг Дами, но, имея в виду ее должность, и носильщики и мы неизменно обращались к ней: «повар-бой».

Делать покупки в Катманду — занятие весьма изнурительное. Временами казалось, что нам никогда не закончить приготовления. Поэтому, произвольно выбрав дату, мы решили отправиться тринадцатого декабря. Заранее наняв через Гималайское общество пятнадцать носильщиков, мы выдали им часть платы авансом. С тех пор мы их не видели; и, когда я отдал распоряжение, чтобы носильщики доложили о своем прибытии в шесть часов утра тринадцатого, в душе очень сомневался, материализуются ли они.

Я поделился своими сомнениями с Денисом, сказав ему, что во всяком случае первые дни, пока мы как следует не устроимся, возможны всякие неурядицы. Хотя Денис по своему воспитанию и характеру был художником, во время войны он служил офицером ирландской гвардии, где и приучился к дисциплине. Он презирал неприспособленных людей, и я предвидел затруднения, которые могли возникнуть у него с носильщиками, тем более что Денис иногда был немного вспыльчив. Однако он обещал не вмешиваться, и, так как языка не знал, это было ему не трудно.

Все мои страхи оказались напрасными. Вместе с носильщиками появился сам секретарь Гималайского общества. Он осмотрел их грузы и сказал напутственное слово Анг Даве: чтобы тот как следует присматривал за нами. Анг Дава был одет подобающим образом в пышный наряд, видимо унаследованный от прежних экспедиций. День обещал быть теплым и солнечным, но Анг Дава натянул на себя помимо клетчатой рубашки еще несколько нейлоновых штормовок и толстый свитер. На нем были великолепные хлопчатобумажные бриджи, чулки ручной вязки, остроконечное кепи и тяжелые горные ботинки. Завершал снаряжение ледоруб. Я с удовольствием отметил, что за спиной у него был огромный рюкзак: в нем еще кое-что из одежды, сказал он. В течение последующих двух месяцев он довольно редко утруждал себя умыванием, зато был единственным участником нашей экспедиции, который всегда щеголял великолепной одеждой.

В половине восьмого наш караван тронулся в путь. Первую ночь мы собирались провести в Какани, на высоком гребне у северной границы Долины. От Катманду туда проложена дорога, и, поскольку нам надо было доделать еще кое-какие мелочи, мы решили выехать на автомобиле позднее и встретить остальную партию вечером.

Мы рассчитали, что наши расходы составят около ста фунтов, причем большая часть денег пойдет на носильщиков, но на всякий случай сняли со счета сто пятьдесят фунтов. За пределами Долины бумажные деньги, хотя они и являются официальной валютой, вообще не имеют хождения, так что нам пришлось взять кучу серебряных и медных монет всех номиналов; их несла в сумке Бетт. В Непале есть своя денежная система, но до недавнего времени в официальном обращении находилась индийская валюта. Раньше, когда рупия изготовлялась из серебра, индийские монеты употреблялись в качестве женских украшений, и даже сейчас на них есть спрос. Жители гор называют их «кампани»: ведь их впервые увидели в Непале в период существования Ост-Индской компании.

 

2

Мы прибыли в Какани, когда уже спускались сумерки. Расплатившись с водителем джипа, который привез нас из Катманду, мы сели у дороги, поджидая свою группу. Однако носильщики наши не показывались. Не у кого было даже спросить, не прошел ли наш караван вперед. Вскоре в скалах я заметил светлую точку, которая постепенно приближалась к нам. Жители гор умеют перекликаться друг с другом на огромном расстоянии. Секрет заключается в правильном ритме речи — так читают вслух в соборе, Я решил проверить этот трюк на практике: сложил руки рупором и закричал. Мой голос повторило эхо в холодной пустоте, и тут же раздался ответный зов: Анг Дава бежал нам навстречу. Через пятнадцать минут группа была в сборе. Оказывается, носильщики шли не по дороге, а напрямик — вот почему мы не обогнали их на машине. Люди, которые родились и выросли в горах, не устают от постоянных подъемов и спусков. Они считают: путь по прямой — самый короткий, и всегда предпочтут его более легкой, но окольной дороге. За пределами Долины в Непале дорог нет, и имеющиеся тропы проложены по кратчайшему расстоянию. В этом заключается одна из причин, объясняющая исключительную трудность пешеходных путешествий в горах Непала для европейцев: приходится то и дело подыматься или спускаться по холмам или карабкаться по пересохшим речным руслам.

Анг Дава приступил к нашему воспитанию.

«Палатку разбивать уже поздно», — заявил он и отправился вперед с носильщиками, велев нам подождать. Мы чувствовали себя покинутыми. Все замерзли и проголодались. Я уже собирался идти на розыски, когда за нами пришел Анг Дава. Спотыкаясь в темноте, мы прошли около мили и оказались у какого-то дома. Носильщики уже сложили в кучу свои грузы и сидели вокруг пылающего костра, ожидая ужина. Мы поднялись на верхний этаж, карабкаясь по столбу с зарубками (эти сооружения заменяют лестницы в большинстве непальских домов). Маленькая комната была полна едким дымом, который резал глаза. Анг Дава решил произвести на нас хорошее впечатление: спальные мешки были уже расстелены, и не успели мы вытянуться на них. как он принес нам блюдо дымящегося кэрри. Денис и Бетт были в восторге: впервые за ними ухаживали по-настоящему; они даже не ожидали подобного сервиса. Мы были слишком возбуждены, чтобы заснуть, и долго лежали, запивая беседу бесчисленным количеством чашек чая. А Анг Дава после длинного и утомительного дня сразу захрапел в своем углу. Через некоторое время мы тоже погрузились в сон, несмотря на непривычно жесткие постели и шум, доносившийся из хлева под нами.

Мы поднялись с восходом солнца. Долина была погружена в ранний утренний туман, сквозь который на юге проступали вершины гор. Пейзаж, выдержанный в зеленых и серых тонах, напоминал яркую акварель. На севере прояснилось; там теснились хребты с погруженными в глубокую тень долинами между ними, заполняя все пространство до горизонта. Масса Гималаев еще находилась в тени, но самые высокие вершины были уже освещены солнцем и сияли в блистательном одиночестве. Легко было понять местные верования, которые населили эти отдаленные твердыни мстительными богами. Было что-то угрожающее в их неземной красоте, словно гряда Валгалл поднималась на горизонте. Далеко на западе можно было различить очертания Мачар Пучхара, пика, имеющего форму рыбьего хвоста. Впоследствии мы прошли гораздо дальше этого пика, но из Какани он казался недостижимым. Мы стояли очарованные, наблюдая игру света и тени в лучах восходящего солнца, и, только когда Анг Дава напомнил нам о предстоящем дневном переходе, зашевелились.

Нам предстояло дойти до Тирсули, места слияния рек. Пункт этот лежал четырьмя тысячами футов ниже нашего привала на расстоянии около пятнадцати миль. Тропа все время вела под гору и, по слухам, была легко проходима. Хотя для первого дня переход этот был великоват, мы ничуть не беспокоились и тронулись в путь в приподнятом настроении.

За последние тридцать лет мне не часто случалось совершать пешие переходы, и было бы разумным заранее потренироваться. Но я намеренно воздерживался от тренировок, так как боялся, что подобные попытки только докажут мою неспособность к пешему путешествию по гористой местности, а я ведь решил проделать его во что бы то ни стало.

Мы выступили в девять и сначала спускались под гору. Тропа шла по пересохшему руслу — в период обильных муссонных дождей вода по нему стекает с окружающих гор. Я уже отмечал, что за пределами Долины дорог не существует, но следует подчеркнуть, что тропы в горах Непала нельзя даже сравнить с самой несовершенной дорогой где-нибудь в удаленном уголке Европы. В Непале подобные дороги-тропы возникают лишь в результате того, что многие поколения людей ходили одним и тем же путем. Мосты перекинуты только через широкие ущелья, но, как правило, никаких сооружений для переправы нет.

Через четыре часа мы были у реки. Всю дорогу нам приходилось карабкаться по камням: некоторые из них были так велики, что через них нельзя было даже перепрыгнуть. Моим коленям пришлось плохо, но, к счастью, я захватил с собой палку, которая позволяла мне сохранять равновесие.

Анг Дава и носильщики ждали нас у подножия холма. Прямо на свежем воздухе они заварили чай и готовили завтрак. Остался легкий участок пути, сказали они, и мы решили как следует отдохнуть, отправив носильщиков вперед готовить лагерь. Теперь мы находились примерно в двух тысячах футов над уровнем моря. Долинка была жаркой и безветренной. Нам не хотелось торопиться, тем более что, как мы полагали, впереди нас ожидала приятная прогулка. Тропа была едва видна — просто ряд следив вился по песчаному ложу реки, — но по крайней мере казалась достаточно ровной. Анг Дава не счел нужным предупредить меня, что моста через реку нет, и вскоре нам пришлось переходить ее вброд. В дальнейшем мы переправлялись через реку еще пять раз, наши башмаки так промокли, что мы перестали о них беспокоиться.

Каждый раз, когда мы встречали путника, я спрашивал, далеко ли нам еще идти. Ответ всегда был один и гот же. Непальцы измеряют расстояние кошами, кош равен примерно двум милям, однако местные жители обращаются с этой мерой весьма произвольно. Когда они говорили нам, что до Тирсули осталось два коша, это отнюдь не означало, что нам надо пройти около четырех миль — просто нам предстоял достаточно долгий путь. Сначала я не понял этого, но вскоре выражение «два коша» стало нашей постоянной шуткой: каждый следующий лагерь находился всегда в «двух кошах» от предыдущего. Через несколько дней я перестал спрашивать о расстоянии.

Вскоре после захода солнца, изрядно уставшие и промокшие, мы пришли в большую деревню. «Нет, это не Трисули, — сказал нам первый же встречный, — но вы почти на месте». Мы решили отдохнуть и выпить чаю в одной из лачуг у обочины дороги. В конце концов нам понадобилось еще два часа, чтобы добраться до цели. К этому времени стало уже темно. Никаких следов наших носильщиков не было и никто их не видел. Мы долго бродили по темным и извилистым переулкам базара Тирсули и не в силах идти дальше, улеглись прямо на улице. Мы уже совсем смирились со своей судьбам, когда один из носильщиков, который по приказу Анг Давы с фонарем разыскивал нас, буквально споткнулся о наши распростертые тела.

Наших сил хватило только на то, чтобы взобраться на вершину холма, где был разбит лагерь. Анг Дава выбрал для стоянки приятное место в центре манговой рощи. Но нам все было безразлично, хоть окажись эта роща хлевом» Ужин уже ждал нас, и через двадцать минут мы, даже не раздеваясь, легли спать.

Мы не собирались проводить в Тирсули больше одной ночи, но утром у всех так ныло тело от непривычной нагрузки, что мы с трудом поднялись с земли. Я еле двигался, колени не гнулись, словно затвердели намертво. Отшагав несколько часов в полных воды башмаках, мы страшно стерли ноги, но к счастью, не утратили чувства юмора. Поэтому, когда я предложил отдохнуть день, Бетт и Денис вздохнули с облегчением. Позже они мне признались, что не заговорили об этом первыми, боясь, что я сочту их неженками.

На другой стороне реки, почти на тысячу футов над долиной, поднимался горный хребет. Это был Навакот. На вершине гребня расположилась крепость. Отсюда Притхви Нарайян начал свой последний поход на Катманду. Коепость была видна из нашего лагеря, и мы решили потратить день на ее осмотр. Но едва начав подъем, признали себя побежденными. Наши мышцы так онемели, что каждый шаг был пыткой. Хромая, как трое престарелых пенсионеров, мы вернулись в лагерь. Мне было тяжелее всех, и носильщики в шутку прозвали меня «дедом». Кличка пристала, и весь остальной путь ко мне обращались только так.

Вечером Анг Лава настоял на том, чтобы сделать нам массаж ног. Чем больше мы протестовали против этой мучительной операции, тем больше усердствовали Анг Да-ва и его помощница. Но на следующий день, хотя тело всё еще ныло, мы могли хотя бы относительно свободно двигаться.

Рано утром мы тронулись в путь, а в полдень собирались хорошенько отдохнуть и позавтракать, отправив проводников вперед. Я не могу похвастаться, что в тот день да и в последующие несколько дней меня интересовал окружающий пейзаж. Все мои усилия были направлены на то, чтобы заставить должным образом работать ноги и легкие. Однако уже через неделю ничто не беспокоило меня, и если только я не спешил и не старался догнать носильщиков, то чувствовал себя превосходно. Я объяснил моим друзьям, что не буду торопиться за ними, потому что собираюсь всякий раз, встретив кого-нибудь на дороге, останавливаться и разговаривать. В конце концов у нас выработался определенный порядок, который устраивал всех троих. Денис оказался хорошим ходоком и прекрасно справлялся со всеми подъемами и спусками. Обычно он обгонял меня и Бетт и, найдя подходящий сюжет, усаживался рисовать. Иногда он оставался на одном месте часами, а однажды пришел в лагерь, когда уже совсем стемнело. Я несколько беспокоился за него: ведь ему не у кого было спросить дорогу, а тропу трудно разглядеть даже при дневном свете. Когда он шел сзади нас, мы чертили на тропе стрелы. Таким образом проблема была решена.

Бетт скоро привыкла ходить со мной. Она не могла поспевать за Денисом. Кроме того, за работой он не любил разговаривать. К моему неторопливому шагу ей было легче приспособиться. Мы часами говорили с людьми на дороге, и, так как они неизменно интересовались нашими отношениями, я сочинил целую историю, не желая, чтобы у местных жителей возникли неверные представления о морали европейцев.

Следует сказать, что во всех примитивных обществах брак для мужчины совершенно обязателен. Сам я холостяк, но, когда я говорил, что никогда не был женат, к моим словам относились с недоверием: с точки зрения гуркхов, мужчина моего возраста не может не иметь жены. Когда я продолжал настаивать и пытался доказать, что Денис и Бетт просто мои друзья, с которыми я вместе путешествую, слушатели с сомнением улыбались, считая, что я хочу скрыть истинное положение вещей. Для них было совершенно очевидно, что если Денис и. Бетт действительно муж и жена, то Денис не настолько глуп, чтобы оставлять ее наедине со мной, тем более что Бетт была молода и очень привлекательна.

Бесплодные объяснения скоро надоели мне, и я стал говорить, что Бетт — моя внучка. Это вызвало новые расспросы, и, хотя по натуре я не лгун, мне пришлось сочинить другую историю.

Бетт стала дочерью моего единственного сына, который был убит на войне, и так как я сам служил когда-то в гуркхском полку, то привез ее и ее мужа с собой, чтобы они посмотрели Непал. С каждым разом история все более усложнялась. Несколько недель спустя я рассказал ее одной старухе, которая оказалась дотошнее других.

— Какая печальная история, — сказала она, — хорошо, что у вас есть внучка, она будет присматривать за вами когда вы состаритесь.

Не думая о последствиях, я опрометчиво сообщил ей. что живу в Лондоне один.

— Моя жена давным-давно ушла к другому мужчине, и я совсем одинок.

— Значит, ваша внучка не смотрит за вами?

Мне пришлось согласиться. И тут старуха залилась слезами.

— Здесь с вами не поступили бы так! — всхлипывала она. И это было правдой.

По нашим представлениям, жизнь в гуркхской деревне очень сурова, многие местные обычаи вызывают отвращение, но родственники здесь никогда не бросают на произвол судьбы больных стариков, как это часто случается в так называемых цивилизованных обществах.

Через некоторое время меня разоблачили. Мы встретили на дороге молодого смышленого гуркха, и, когда я отбарабанил свою обычную историю, он поинтересовался, сколько нам лет, а затем спросил, сколько лет было моему сыну, когда его убили. Не задумываясь я ответил, что ему было немногим больше двадцати.

— В таком случае, — сказал он, — эта девушка не может быть вашей внучкой. Вам, видно, крупно повезло. — И надрываясь от хохота, он помчался под гору. Мы с трудом сохранили серьезные лица и, прежде чем тронуться дальше, уселись, чтобы уточнить детали нашей истории.

Отправляясь из Тирсули дальше, мы решили, что в этот день переход надо сделать покороче, чтобы только размять негнущиеся суставы. Одной из приятных (хотя и не всегда удобных) черт нашего путешествия было то, что мы никогда не знали, где нам придется провести ночь. У меня была самая современная карта, но для нас она оказалась бесполезной: с известной точностью на ней были обозначены мелкие города, но ничего общего с реальностью она не имела. Некоторые реки, указанные на карте, вообще не существовали, в то время как другие текли в противоположном направлении. Названия немногих деревень, обозначенных на ней, были искажены и часто стояли не на месте. Неразбериха усугублялась тем, что многие реки в Непале имеют по нескольку названий. Поэтому мы почти никогда не могли определить, где находимся. Карта давала великолепное представление о сложном рельефе страны, но в этом мы уже имели возможность убедиться сами.

Никому из нашей группы не приходилось ходить раньше по этому маршруту, поэтому свой день мы начинали с обсуждения плана дневного перехода с местными жителями. Как правило, при этом мы получали весьма противоречивые сведения и, не обладая точным чувством времени, никак не могли спланировать, сколько должны пройти. Затруднения возникли также в связи с тем, что наши носильщики, у которых не было палаток, естественно, предпочитали останавливаться в деревнях, где они могли найти приют на ночь. Непальские деревни очень грязны и отличаются антисанитарными условиями. Иностранцы редко появляются в этой части страны, и, если нам приходилось разбивать лагерь поблизости от деревни, мы не знали покоя. Вокруг палатки усаживались на корточках люди и отказывались уходить. Они всегда были очень дружелюбны, но после долгого дневного перехода мы хотели только одного: чтобы нам дали отдохнуть. Обычно мы старались устраивать лагерь у реки, где можно было искупаться и постирать. Если солнце достаточно хорошо прогревало воду, мы отваживались на купание в горном потоке. Уже после первого погружения вода казалась восхитительной и можно было подолгу лежать в журчащих струях.

Наш дальнейший путь лежал вдоль берегов маленькой речушки, по склону вверх. Впереди высился крутой утес, густо поросший лесом. С трудом поднялись мы по темному и узкому ущелью. Нам сказали, что у выхода из него есть населенный пункт. Место это известно под названием Самри Бханджянг. Однако мы установили, что деревня с таким названием — а в ней мы собирались остановиться — находится в нескольких часах пути; к счастью, дорога шла вниз но склону горы. В течение дня мы встретили несколько гуркхов-пенсионеров, которые держали путь в столицу за своим годовым содержанием. Мы отдыхали на вершине холма, когда к нам подошел человек. На привязи он вел упирающегося дикого кабана. Он сказал, что поймал его в джунглях и собирается продать в Катманду. Несчастное животное, не привыкшее к такому обращению, находилось при последнем издыхании, кроме того, у него была сильно поранена нога. Владелец попросил у нас какого-нибудь лекарства для кабана. Я высказал, однако, предположение, что несчастное создание больше нуждается в отдыхе.

Тут хозяин разразился целым потоком ругательств:

— Я покажу этому ублюдку отдых, — заявил он и, схватив кабана обеими руками, потащил его вниз по склону.

В эту ночь мы разбили лагерь за деревней. Мы чувствовали приятную усталость, хотя суставы слегка болели, но ощущение одеревенелости прошло.

Следующий день начался обычным восхождением. Проходя через небольшую деревню, я с удивлением заметил женщину, которая кормила грудью мальчика лет пяти. Она сказала мне, что дети часто сосут грудь до десятилетнего возраста. Непальцы считают, что кормящая женщина не может забеременеть, и позднее кормление ребенка используют как противозачаточное средство. Впоследствии я узнал, что этот взгляд разделяют некоторые врачи. Следует все же опасаться, как бы эта привычка не повлияла на последующее развитие психики ребенка, хотя гуркхи не наблюдают никаких отрицательных последствий позднего кормления.

Хотя зима была в разгаре, цвели многие растения. Часто встречались мелкие желтые и розовые цветы, похожие на альпийские розы, а из зарослей выглядывали крупные алые поинсеттиа (poinsettias). Под порывами ветра бугенвилли, росшие одиноко на пустынных склонах холмов, склонялись и выпрямлялись, напоминая издали отблески пламени лесного пожара.

Магарская женщина, кормящая грудью своего пятилетнего сына

Солнце садилось, когда мы пришли в деревню Селе. Долина осталась внизу. Все кругом уже погрузилось в синие сумерки, и только вдали вырисовывались смутные очертания хребтов. На горизонте розовели Химал Чули и Ганеш Химал, Солнце спускалось все ниже, и горы стали сначала желтыми, потом зелеными и, даже после того как темнота скрыла холмы, сверкали какой-то ледяной белизной. Меня очаровала эта фантастическая игра красок, и я никак не мог уйти со своего наблюдательного пункта. В то же время я заметил, что на Дениса эта великолепная картина не произвела впечатления, и мы заспорили на тему о вульгаризме в искусстве. Дениса захватывало меланхолическое одиночество каменистых и пустынных долин, причудливая форма камней, обточенных водой; вообще он любил искать пейзажи с приглушенным освещением. Я считал, что можно не любить ярких красок, но в принципе природа не может быть вульгарной. Он изумился моей наивности и пустился в авторитетные рассуждения об эстетике. Я был вынужден уступить, согласившись, что панорама, открывавшаяся перед нами, несколько напоминает зловещие краски почтовой открытки. Тем не менее я находил ее волнующей. На этом мы и сошлись. Во всяком случае, сказал я, в каждом из нас есть известная доля вульгаризма: его следы можно найти даже в величайших произведениях искусства: что может быть более вульгарным, чем финал Хоральной симфонии? Наш дружеский спор продолжался до тех пор, пока Бетт не крикнула нам, что стынет чай.

Население большинства деревень, через которые мы до сих пор проходили, было смешанным, но теперь вы вступили в область преобладания гурунгов. В Селе, где мы провели ночь, жили почти исключительно гурунги; многие из них служили раньше в старых англо-индийских войсках.

Обычно на этнографических картах Непала различным племенам отводятся определенные, резко очерченные области. Теперь же я обнаружил, что четкого разграничения не существует, хотя район, расположенный к западу от Катманду, занят в основном магарами и гурунгами, а к востоку — рай и лимбу. Со времен, когда существовала межплеменная вражда, произошло значительное переселение племен, и прежнего географического деления уже не существует. Каждый округ, правда, населен преимущественно одним племенем, но в его пределах можно встретить много деревень, где живут переселенцы из других районов страны. Например, в области преимущественного расселения гуркхов, где мы теперь путешествовали, находилось много деревень, заселенных брахманами и четри, а мелкие местные магазины, если их только можно удостоить этого названия, были в руках неваров. Подобное положение существует и в Англии, где в любой части страны еще преобладает сильное ядро из коренных: местных жителей, но благодаря миграции и смешанным бракам чувство принадлежности к определенному графству в значительной степени утратилось. В этом отношении в Непале существуют почти те же самые условия, но с одним важным исключением. Индуистская кастовая система, которая строго регулирует брачные отношения, запрещает вступать в брак вне своего племени. Тем не менее с исчезновением географического разделения племен, племенное чувство, которое было ярко выражено раньше, теперь ослабло. Однако нельзя сказать, что оно вообще исчезло. В северных районах, вдоль тибетской границы, суровые природные условия не способствовали переселению, и там существует много изолированных деревень, жители которых не поддерживают никаких отношений даже с соседними населенными пунктами, отстоящими друг от друга на несколько миль. Но в районе, который можно считать страной гуркхов (плоскогорье в средней части Непала), многие старые различия стерлись, во всяком случае в сфере социальных обычаев и установлений. Чувства принадлежности к одной нации пока еще нет в основном потому, что правительство в Катманду не уделяет должного внимания жителям гор. Когда я впервые познакомился с ними, у них сохранялось чувство племенной обособленности. Теперь я наблюдал нечто другое: пробуждение национального самосознания у гуркхов в противовес непальцам. Теперешнему правительству следовало бы обратить на это внимание, так как именно безыскусные горные гуркхи составляют основу населения страны: без них Непал не был бы известен внешнему миру.

По дороге из Селе нам то и дело попадались носильщики с грузом, направляющиеся в Катманду. Из разговоров с ними я выяснил, что в этом горном районе не хватает соли.

Большинство гуркхов — крестьяне. Почти все они страдают от авитаминоза, однако вызвано это не нехваткой, пищи, а неправильной диетой. Основные культуры здесь — рис и маис, причем почти каждая семья выращивает их больше, чем это требуется для ее непосредственных нужд. Но в Непале невозможно достать соль, и излишки зерна иди продают, с тем чтобы на эти деньги купить соль, или обменивают на соль непосредственно.

Торговля солью совершенно не организована; каждая семья вынуждена принимать собственные меры, чтобы обеспечить себя солью. Это означает, что от 20 до 25 % всего населения гор один-два месяца в году проводят в походах за солью.

Недалеко от Селе нам стали попадаться группы тибетцев. Это были не пришельцы из-за перевалов, а люди, издавна жившие на непальской территории. Тибетцы предпочитают холодный сухой климат, даже небольшую жару они переносят с трудом; теперь, с началом зимы, они гнали овец на продажу в Катманду. Многие женщины несли щенят мастиффов: в столице на них был большой спрос. Эти животные, если их воспитывать не как комнатных собачек, становятся очень злыми, и их используют в качестве сторожевых псов.

За время нашего путешествия ни один гуркх ни разу не попросил у нас подаяния, зато всякий раз, когда мы встречались с тибетцем, тот инстинктивно протягивал руку. Я давно забыл тибетский язык, который когда-то немного знал, но того, что я еще помнил, хватило нам для развлечения на целый день — мои неуклюжие попытки произносить тибетские слова встречались каждый раз взрывами добродушного смеха. Почти все тибетцы, которые попадались нам по дороге, были торговцами, но однажды мы встретили нищенствующего отшельника. Что-то монотонно распевая себе под нос, он шел в гору. Наряд отшельника был так убог, что, казалось, попытайся схватить его за рукав, и лохмотья свалятся наземь. В одной руке он нес небольшой барабан, в другой — потрепанный зонтик. Старик был очень мил, но, к сожалению, его давно не мытое тело издавало такой запах, что мы не смогли остановиться и поговорить с ним.

Почти у всех тибетцев, даже у тех, кто постригся в монахи, сильно развит природный инстинкт торговца. Хотя Тибет издавна был закрыт для внешнего мира, сами тибетцы могли путешествовать по нему свободно. До недавнего времени обычным зрелищем в Гималаях был тибетский караван мулов. Особенно часто их можно было наблюдать зимой, когда тибетцы спускались со своего открытого всем ветрам плато, чтобы принять участие в сезонной перевозке товаров. Однажды я встретился с большой группой тибетцев на их обратном пути из Сингапура в Тибет. Обычно летом они переваливали через горы Непала и где-нибудь на юге закупали вытяжку из медвежьей поджелудочной железы и растертые в порошок рога носорогов. Эти средства имели большой спрос в Китае, поскольку считалось, что они обладают возбуждающими свойствами. На деньги, полученные от продажи, покупалась дешевая бирюза, которая высоко ценилась в Тибете. Кроме того, сингапурские серебряные доллары благодаря их размерам можно было выгодно продать гуркхам, которые использовали их в качестве женских украшений. Ни один из тибетцев не говорил ни слова ни на одном языке, кроме своего собственного, и все же (как они мне сами рассказывали) каким-то образом они каждый год совершают долгое путешествие в Сингапур.

К этому времени мы настолько привыкли к бесконечным подъемам и спускам, что они уже не досаждали нам, хотя моих собственных сил все еще не хватало. Недалеко от Селе тропа свернула в густой лес и круто спустилась к реке Бури-Гандак. Перед тем как выйти к ней, мы оказались на небольшой прогалине. Стаи бабочек парили над землей, в воздухе носились зимородки. Кругом было совершенно пустынно, и, хотя место это не годилось для лагеря, так как поблизости не было воды, мы не могли оторваться от созерцания буйного великолепия природы, окружавшей нас. Распаковав рюкзаки, мы неторопливо закусили на свежем воздухе и после завтрака уснули. Проснулся я от легкого шороха и, подняв глаза, увидел, как на расстоянии нескольких ярдов от меня листья как-то странно зашевелились. Прежде чем я сообразил, в чем дело, ветви раздвинулись, и появилась огромная голова буйвола. Крайне серьезно животное посмотрело на меня и исчезло так же бесшумно, как и появилось: казалось, передо мной ожила картина Дуанье Руссо.

Пройдя милю или около того дальше по реке, мы попали в деревню. Здесь была небольшая школа, первая, которую мы увидели после Катманду. На земле под открытым небом сидели в кружок дети. Как только мы приблизились, они забыли про занятия и с шумом окружили нас, выпрашивая лекарства. Место это расположено в низине, поэтому здесь распространена малярия, но никаких средств для ее лечения нет. Здесь нам удалось достать самое желанное угощение: огромный ананас. Владелец его был в восторге, расставшись с этим плодом за шесть пенсов.

На следующий день мы наконец прибыли в город Гуркху, где собирались остановиться на несколько дней. Этот переход я запомнил как самый изнурительный за все время нашего путешест&ия. Под конец мне казалось, что я просто не дойду. Наш путь начался с крутого спуска почти в четыре тысячи футов. Затем немедленно последовал такой же подъем. Пройдя по высокому гребню несколько миль, мы увидели перед собой глубокую долину: нам предстояло ее пересечь. Но это еще не все: когда, выбиваясь из сил, мы забрались наконец на вершину холма, увенчанного старой гуркхской крепостью, то обнаружили, что сам город лежит на тысячу футов ниже. Эти места я мечтал увидеть больше, чем что-либо еще в Непале, и не только потому, что с ними связано возвышение королевства, — ведь здесь было сердце страны гуркхов. Однако в тот момент мне хотелось одного: спать, и моей энергии хватило лишь на то, чтобы расшнуровать башмаки.

Я проснулся только в девять часов. Накануне вечером, когда мы достигли лагеря, уже спустилась темнота, а сейчас, утром, я увидел, что наша палатка стоит посреди убранного рисового поля, в нескольких сотнях ярдов над городом. Наш лагерь уже окружила толпа любопытствующих жителей. Они сидели на корточках вокруг, как вороны. Всякие попытки прогнать их были совершенно бесполезны. Когда Анг Дава кричал на них, они с визгом разбегались, но через пять минут возвращались обратно.

Гуркха издавна была центром административного округа, а сейчас здесь находится также резиденция местного губернатора. До революции, которая произошла десять лет назад, губернатора назначал сам махараджа обычно из членов своей семьи. Таким образом, они получали неограниченные возможности для личного обогащения. В настоящее время эта должность рассматривается как важный политический пост, хотя взяточничество и коррупция распространены в стране едва ли не более широко, чем во времена господства семьи Ран. Тем не менее к этому вопросу нельзя подходить с европейскими мерками: на Востоке взятка зачастую рассматривается как обязательный элемент деловых отношений.

За неимением более подходящего слова, Гуркху, как и другие местные центры, называют городом. Однако фактически это не более, чем просто большая деревня. На одной из улиц есть несколько небольших магазинов, в которых можно достать только самые простые вещи — сигареты, керосин или ситец. Здесь нет ни электричества, ни канализации. Губернатор занимает нечто вроде большого фермерского дома, а перед его официальной резиденцией находится маленькая площадь для парадов и казармы местного гарнизона. Эти воинские части, размещенные в различных местах страны, мне кажутся совершенно бесполезными. Но Непал всегда считался военным государством, и, по-видимому, национальная гордость требует сохранения армии. Судя по тому, что я видел, эта армия совершенно не отвечает современным требованиям, к тому же офицерские посты заняты людьми, получившими воинское звание по праву рождения. Огромная часть национального дохода идет на содержание армии (правда, ни воздушных сил, ни артиллерии в ней нет), и приходится сожалеть, что эти суммы не используются в других целях, например на образование или на строительство больниц, в которых так нуждается Непал.

Старая крепость Гуркхи одиноко стоит на вершине горы, на высоте около полутора тысяч футов над современным городом. Я был удивлен, что местные жители не проявляют к ней никакого интереса, но тем не менее в ее маленьком дворе круглые сутки стоит военный караул. Благодаря относительной удаленности и полной непригодности для использования в современных целях эта крепость — твердыня Притхви Нарайяна — сохранилась в своем первоначальном виде. Из того, что мы видели в Непале, это самое старинное сооружение. Особенно великолепна резьба по дереву — в Катманду такой не увидишь. Я думаю, что украшения на крепостных сооружениях были выполнены уже после завоевания Непальской Долины. Ведь трудно поверить, что в Гуркхе неварцы жили в тот период, когда она была еще изолированным княжеством.

В крепость ведет лестница, а в маленькой пещере, вырубленной в скале ниже уровня двора, находится святилище Горакхнаг, святая святых первых гуркхов; теперь это национальная святыня. Иностранцам строжайше воспрещается входить в священные храмы Катманду и других городов Непальской Долины, потому что после таких посещений необходима очистительная церемония, прежде чем храм можно снова использовать в религиозных целях. Поэтому мы были удивлены, когда нас радушно приветствовал жрец. Он предложил нам снять башмаки и следовать за ним. Помещение оказалось таким маленьким, что мы вползли туда почти на четвереньках. В углублениях скалы находилось несколько ржавых трезубцев и мечей, но никакого изображения божества не было. В одном углу при тусклом свете можно было разглядеть нечто похожее на детскую кроватку — миниатюрный трон, на котором, по преданиям, сидел Притхви Нарайян, когда был ребенком. На полу разбросаны цветы ноготков; в пещеру несколько раз влетали голуби. У этой святыни, может быть благодаря полному отсутствию украшений, удивительно умиротворенный вид. На меня она произвела более сильное впечатление, чем любой разукрашенный храм столицы.

Старый жрец рассказал мне, что всю свою жизнь он провел в Гуркхе, большую часть времени присматривая за Горакхнатом. Я удивился, почему он разрешил нам войти в святилище.

— Раньше, — ответил жрец с обаятельной улыбкой, — я не пустил бы вас. Тогда я был молод и глуп. Много лет я провел в созерцании, читая священные тексты, но в них нигде не говорилось, что чужой человек не может входить в наши храмы. Теперь я верю, что перед богом все люди равны: одни из нас хорошие, другие — плохие, но цвет кожи здесь ни при чем.

За все время нашего путешествия этот старик был единственным человеком, который сознательно взял на себя выполнение долга, возложенного на него его брахманским происхождением. Большинство же брахманов, живущих в горах, невежественны и ограниченны. Они спекулируют на суевериях и страхах крестьян, многие из которых настолько увязли у них в долгах, что низведены почти до положения рабов. Повседневная жизнь деревни диктуется брахманами: даже определить благоприятный день для начала пахоты могут только они. За все услуги нужно платить; в подавляющем большинстве случаев этот же брахман ссужает крестьянину необходимую сумму денег. В Непале установлен определенный процент на заем, но существует он только в теории. На практике невозможно одолжить деньги меньше, чем за пятнадцать процентов в месяц. Поэтому многие семьи влезли в долги настолько, что только для уплаты процентов они вынуждены расставаться со всем своим имуществом. Подобная пагубная система приводит к тому, что большая часть лучших обрабатываемых земель в горах находится в руках брахманов-ростовщиков. Из-за огромных процентов крестьянин вообще не может рассчитывать когда-нибудь выплатить долг и практически становится рабом брахмана. При этом сами брахманы не стремятся использовать свои деньги, чтобы жить с большими удобствами, чем остальные жители деревни. Эти скряги получают удовольствие от сознания власти над своими соседями. Меня всегда удивляло, в каких убогих домишках ютятся местные «землевладельцы» (слово «землевладелец» служит в Непале обычно синонимом ростовщика).

Хотя Гуркха и крупнейший центр в горах, иностранцы редко посещают этот город, тем более что основной путь в горы, по которому следуют многочисленные гималайские экспедиции, через него не проходит.

Через несколько дней после нашего отъезда из Катманду там произошел один из обычных политических переворотов Правительству было предъявлено обвинение в том, что оно не выполняет должным образом своих обязанностей, а премьер-министр и некоторые члены кабинета были посажены в тюрьму по обвинению в коррупции. Состояние связи в Непале оставляет желать лучшего, поэтому до Гуркхи это известие дошло как раз в то время, когда мы прибыли туда, то есть две недели спустя. У населения это сообщение не вызвало особого интереса. Политика, сказали нам, это то, что происходит в столице, и к тем, кто живет в горах, она не имеет никакого отношения. Тем не менее в Катманду нам говорили, что в Гуркхе активно действуют демократические силы, но ничего подобного мы не заметили. В городе несколько раз происходили волнения, но политической окраски они не имели и были вызваны чрезмерными взятками, которых требовали правительственные чиновники от местных торговцев.

Мы провели в Гуркхе несколько дней и, хотя наше путешествие едва началось, я хочу прервать свое повествование, чтобы более подробно описать народ. среди которого мы находились.