Глава I

О реке, именуемой Разлучающим потоком, и о народе, что обитал на её берегах

Сказывают, текла некогда могучая река, и несла она свои воды на юг, где впадала в море, и там, в устье реки, в удобной и широкой гавани, стоял крупный богатый город. Город сей, заложенный так удачно, рос и процветал, и смотревшему на корабельные мачты в его гавани казалось, будто он видит сосновый лес, только стволы в том лесу очистили от коры и отполировали.

Морские приливы питали реку водой, и самые большие дромоны да круглые корабли пускались в плавание вверх по её течению. Они частенько бросали якоря у мирных поселений верхней страны, и реи их разве что не касались окон крестьянских домов, а бушприты навозных куч, где рылись свиньи да раздражённо кудахтали куры. Пылкие юноши и девушки, что просиживали торжественную воскресную мессу в серой церкви, могли разглядеть высокие мачты в окнах боковых приделов между изображениями святых. Мысли их уносились далеко от священника, бормочущего молитвы мессы, от его слов и жестов, и пред глазами их проплывали далёкие земли и диковинные народы, а в сердца прокрадывались мечты о странствиях. Они желали увидеть необычные вещицы, вроде тех, что суда с обветренными бортами и рангоутом частенько привозили к жилищам поселян, никогда не покидавших своих владений. Иным юношам и девушкам даже казалось, что, выйди они из церкви, тут же увидят спускающегося по сходням апостола Фому Индийского, прибывшего, чтобы посмотреть, как морозной зимой жители полей в верхних землях справляют Рождество да как пируют они на Святки. Даже во время отлива, когда вода опускалась и крупные морские суда с глубокой осадкой уже не могли подняться вверх по течению (а более чем за сотню миль от моря они и не заходили), эта большая река казалась широкой и величавой, и, тиховодная и спокойная в нижнем своём течении, при юго-восточном ветре несла баркасы* и другие мелкие судёнышки, что не опасались на её водах сильной качки. Если же ветер был противный, то нетерпеливые торговцы могли впрячь коней или быков, чтобы те тянули суда. И немало товаров попало так в самые разные места.

Надобно ещё сказать, что и другие реки втекали в этот большой поток, и некоторые из них были не меньше Темзы у Абингдона*, где я, записавший это сказание, живу в братстве чёрных каноников* – да пребудут благословенны святой Вильям, святой Ричард и святой Августин*, что светит нам во тьме! А иные из притоков были даже и того шире, так что в местах тех, испещрённых водными путями, водилось много рыбы.

Называлась эта река Разлучающим потоком, а город в её устье – Градом Разлучающего потока, и если знать всё то, что я поведал о течении реки да о торговых судах, поднимавшихся по ней в верхние земли, то никого не удивит такое название. Впрочем, сами горожане, как и жители земель, принадлежавших городу (но первые в особенности), не могли понять причину, по которой река носила таковое имя. Они очень любили свою реку, гордились ею и часто шутили да в незатейливых разговорах смеялись над её прозваньем, говоря, что она скорее Объединяющая, а не Разлучающая, ведь она объединила земли и жителей разных берегов да населила пустоши, позволив им расцвести. Не было ни одной дороги из тех, по которым передвигаются верхом ли или на упряжках, что заслужила бы столь много благословений или доставила столь много радости, сколько широкий речной путь. И всё же, должно быть, ни одно имя не даётся ни городу, ни горе, ни реке без причины, но люди склонны называть местности в память о деяниях или других событиях, случившихся там, а то и по иным поводам, и точно то же вполне могло произойти с Разлучающим потоком. А так как я сам кое-что ведаю об этом, то поделюсь сейчас и с вами.

Следует знать, что все блага эта могучая река даровала лишь равнинам близ города да плодородным пастбищам с пашнями холмов и долин к северу. Но ежели кто собрался бы подниматься вверх по её течению, всё дальше и дальше, то непременно достиг бы того места, где река спускалась с гор. Там, милях в двухстах от впадения реки в море, она уже не поражала своим величием, как ниже по течению, но оставалась такой же могучей и сильной. С гор вода сходила тремя большими токами и множеством меньших. Зрелище это внушало ужас и страх, ибо вода заливала всё горное ущелье, не оставляя опоры для ног путника. Даже козы не могли пройти через эти места. Только на высоте в сотню футов над водой или ещё выше того вилась тропинка, но узкая и неверная. И, словно мельничный ручей для жуков и землероек, населяющих луг подле него, была эта река для сыновей Адама и зверей, живущих в тех краях. И никто не осмеливался перекинуть мост через её воды.

И ежели вам с великими трудностями и немалыми опасностями всё же удавалось пересечь горный хребет (ибо, как уже говорилось выше, вдоль по речному ущелью никто не мог пройти) и вновь спуститься уже с другой стороны гор, то перед собой вы вновь видели ту же самую реку. К северу от гор она пересекала большую пустошь, где не было ни деревьев, ни кустарника, ни даже травы, а только скалы да песок. Здесь она была широка и неглубока, но с таким быстрым течением, какого и словами не передать. По обоим берегам её тянулись широкие безлюдные земли, усеянные камнями, что река принесла с гор. Следует знать: оттуда, вверх по течению, до самых речных истоков ещё выше в горах, река оставалась многоводной и не замедляла бега, разве что, может быть, сужалась или расширялась, смотря по тому, мелко или глубоко было её русло. Пока река текла по песчаной пустоши, в неё впадали лишь едва заметные ручейки, питали же её потоки со склонов и холмов, что видны были и с одного, и с другого берега, если идти дальше к северным горам, где, как уже говорилось, река и брала своё начало.

Если же вы пройдёте по этой пустоши миль шестьдесят, картина изменится: деревьев, правда, вы не увидите, но появится трава. Западный и восточный берега поднимутся заросшими до самых вершин склонами, увенчанными чёрными отвесными скалами. Река станет глубже и уже, и течение её усилится. Берега же поднимутся, доходя до двадцати футов, и станут ещё круче. Таким ландшафт останется ещё долгое время, разве что берега будут становиться всё выше по мере приближения верхней части речной долины к северным горам.

Чем выше вы подниметесь, тем плодоноснее станет покрытая травой земля, и в иных расщелинах или прочих укромных местах вы заметите берёзовые, а иногда и рябиновые рощицы. Но гуще всего трава растёт на берегах Разлучающего потока, там, где они слегка вздымаются, прежде чем спуститься к воде. Здесь, где река изгибается так, что какое-то время течёт на юг, на приречных холмах восточного берега, на самом изгибе петляющей реки, приютилась прелестная маленькая пашня. В этих местах, на нескольких участках, огороженных от оленей, что могли бы вытоптать посевы, выращивали рожь да немного ячменя, шедшего на солод для пива и эля, ведь население верхних земель не имело утешения в вине. Следует также сказать, что на восточном берегу Разлучающего потока земля была тучнее, чем на западном.

Что же до жителей этих земель, то даже в наше время их не-много, а в дни, когда свершались события моей повести, было и того меньше. Знать – короли, графы да старейшины – там не водилась, да и для разбойников жизнь в долине этой реки показалась бы тяжкой. И всё же люди населяли как восточную её часть, так и западную. Жители и той, и другой не были целиком отрезаны от окружающего мира. Хотя и опасным путём, но всё же можно было пройти вверх по склонам и перебраться через них, а там, миль за сорок от западного берега и за пятьдесят от восточного, путник спускался в довольно населённые земли, где стояли два или три торговых города, куда жители долины нередко наведывались, чтобы сбыть избыток шерсти и разный мелкий товар. Себе же в городах они покупали ножевые и горшечные изделия, но больше всего досок и строительного леса, которых не было дома.

Следует знать, что если название Разлучающий поток не оправдывало себя в нижнем его течении, то в верхней долине, начиная с южных гор, оно было как нельзя кстати, ибо ни одна живая душа, кроме летящей птицы, не могла пересечь воды реки. Даже если бы кто и добрался вверх по течению до того места, где река стекала с больших гор, то и это не облегчило бы ему переправу, ибо пред таковым путником предстали бы лишь отвесные скалы да нагромождения огромных утёсов – естественных крепостей, на которых в безопасности обитали орланы, скопы да кречеты. Единственное, что могли жители восточной и западной долины, это только кричать друг другу через бурлящую и клокочущую чёрную воду, и иногда им казалось, будто они общаются на некоем неизвестном ужасном языке.

Конечно, по праздникам, и прежде всего в канун летнего солнцестояния, все, воспрянув духом и одевшись в свои лучшие праздничные одежды, собирались вместе там, где река была уже всего. (Правда, нашлось бы и ещё одно, более узкое место, но об этом позже.) И на одном, и на другом берегу тогда зажигали по колесу и играли, как обычно играют по таким праздникам. И вот раздавались звуки струнных и рогов, пелись старинные песни, поднимались кружки за здоровье жителей разных берегов, а потом, наконец, все расходились по домам, пожелав друг другу удачи. Но никогда никто из живших на восточном берегу не касался руки жителя берега западного, разве что после долгих странствований могли встретиться жители торговых городов, но это случалось далеко, очень далеко от долины Разлучающего потока.

 

Глава II

О Ведермеле и маленьком Осберне

Вот мы и подобрались к самой сути нашего рассказа. Теперь же поведаем о поселении под названием Ведермель, что расположилось когда-то на восточном берегу Разлучающего потока, ближе к горам, в самом начале долины. Оно стояло одиноко, более одиноко, чем какое бы то ни было иное во всей речной округе. Ближе него к горам стоял всего лишь один жилой дом, да что дом – небольшая хижина. Деревушка ютилась в уютном местечке: её постройки укрывал низкий широкий холм, с пологого юго-западного склона которого из года в год собирали неплохой урожай зерна. Этот холм, холм Ведермеля, возвышался посреди плоской долины на расстоянии мили от берега. Во все стороны от него простирались славные пастбища, где паслись коровы, кони да овцы. На западе эти пастбища ограничивал речной берег, а на востоке они доходили до середины склона долины, дальше заросшего кустарником: его пережигали в уголь или топили им печи. По ту сторону холмов пастбища для овец тянулись на мили вперёд.

И всё же, хотя эта земля была столь же плодородна, как и вся та страна, Ведермель не почитали за особенно удачное место для жилья, и те, у кого был выбор, не задерживались там надолго, а потому хозяину двора всегда было трудно нанять работника. Многие думали, будто бы это поселение удача обходит стороной оттого, что холм, у которого оно приютилось, исстари служил жилищем гномам да подземным духам, и теперь они сердились на детей Адама, вытеснивших их и посадивших на крыше их древнего жилища зерно. Как бы то ни было, а поселение и в самом деле не процветало. Было, правда, отмечено, что если удача и навещала его жителей, то всегда через одно поколение, переходя не от отца к сыну, а от деда к внуку. Так оно и было в то время, с которого началась наша история.

Случилось, что хозяин Ведермеля скончался, будучи ещё молодым, а через месяц-другой за ним последовала и его жена, и в доме остались только отец и мать этих двоих, здоровые и крепкие (ему было пятьдесят зим, а ей сорок пять), старуха семидесяти лет, родственница и кормилица покойного хозяина, да малый ребёнок по имени Осберн. Тогда ему исполнилось двенадцать, и был он сильным и смелым мальчуганом, высокорослым, светловолосым и миловидным. Эти четверо и жили в Ведермеле неизменно да разве что время от времени к ним на полгода нанимался работник, стеснённый в средствах. И следует сказать, что на расстоянии десяти миль от Ведермеля как вверх, так и вниз по течению по оба берега реки не было ни одного дома, кроме той хижины, что стояла ближе к горам, на четыре мили выше по течению (то место называлось Буркотом, и найти его было нетрудно). А кроме того, на семь миль вниз от Ведермеля были ещё Расколотые холмы, как их прозвали жители обоих берегов. Так вот, Ведермель стоял на отшибе, в пустынных местах, а потому каждый, кто жил там, должен был ежедневно с утра до ночи усердно работать. Даже Осберн, ещё ребёнок, участвовал в этом. И тогда, в то время, он всё больше занимался домашними делами. Изредка его можно было увидеть и на холме или в его окрестностях, где он распугивал с посевов птиц, или пропалывал зерно, или доглядывал за пасущимися близ ограды старыми конями, или изредка пас гусей. И то верно, что старики любили своего маленького внука, словно сокровище, и неохотно отпускали его далеко от дома, зная и храброе сердце, и своенравный характер мальчишки. Долина Разлучающего потока, а особенно верхняя её часть, дикие края, таила свои опасности. Время от времени какой-нибудь отчаянный отверженец бежал сюда из крупных поселений, правда, вооружённые грабители встречались редко. Бывало, ходили слухи о разбойниках, засевших в горных перевалах, и иногда недосчитывались овец, коров или лошадей. Но вседневно ребёнку стоило остерегаться бурного и быстрого течения Разлучающего потока и волков, что водились на склонах и у подножия гор. К тому жеопасность таили и существа, редко показывающиеся людям: гномы и подземные духи, ведь для них, если верить сказаниям, нет большего веселья, чем утащить в свои владения дитя сынов Адамовых. Хотя бы вот Осберна.

Осберн и в самом деле не уходил далеко от дома, но, скорее, щадя своих родных, а не из-за подлинного страха, правда, он отлично понимал, что за нарушение запрета его ожидают побои. Но вы, в свою очередь, догадываетесь, что это прилежание не могло длиться вечно. И как-то раз, когда Осберн долго не возвращался домой, его дед, отправившись на поиски, обнаружил внука не на лугу и не в потоке, а где-то между – прямо над речной быстриной. Мальчик сумел спуститься по отвесной скале, возвышавшейся вдоль берега будто бы рядами колонн, похожих на органные трубы, переломанные кое-где неведомой силой. В одном таком месте, в скальной нише, наш юнец и сидел, не в состоянии ни продолжить спуск, ни подняться обратно, пока дед не сбросил ему верёвку и не выудил его на луговую траву.

Быть может, отрока и напугали опасное приключение да побои, что достались ему за причинённые родным тревоги. Но хотя Осберн и был тронут слезами своей бабушки и её над ним причитаниями, да и не менее того тем, как старушка-кормилица оплакивала дни его жизни, что так легко могли сократиться, он ещё не раз уходил из дома на поиски неприятностей. Однажды, прогуляв где-то всю ночь, он поутру вернулся домой, счастливый и довольный, правда, сильно проголодавшийся. Когда же старик спросил внука, где тот ходил всё это время, и пообещал подбодрить его доброй поркой, отрок ответил, что не очень-то напуган таким оборотом дела, порка его не страшит, ведь он так весело провёл ночь. А был он далеко от дома, в верхней части долины, и в сумерках (стояла середина мая) встретил там весёлого парня, несколько старше себя. Тот показал ему разные забавные игры и даже привёл в свой дом, «который не построен из камня и дёрна, как наш, – рассказывал мальчик, – это просто дыра в скале. Там мы и провели всю ночь, и никого, кроме нас двоих, в пещере больше не было. Незнакомец показывал мне и другие, более странные игры – да такие чудные! Некоторые из них, правда, испугали меня».

И когда дед попросил рассказать поподробнее, что это были за игры, Осберн ответил:

– Он взял камень, ударил по нему, пробормотал какие-то слова, и камень обернулся мышью, она сначала играла с нами, ничуть не боясь, а затем вдруг стала расти, расти, пока не выросла размером с зайца и даже чуть больше – я подумал, что это была бы замечательная дичь, – но тут заяц неожиданно поднялся на задние лапы и превратился в маленького ребёнка, намного меньше меня. А потом он убежал в темноту, попискивая прямо как мышь за обшивкой стены, только громче. Ну а затем мой товарищ достал большой нож и произнёс: «А теперь, работничек, я покажу тебе забаву и в самом деле интересную». Так оно и оказалось, ибо он приставил лезвие этого ножа к своей шее и отрезал себе голову. Но крови не было, и он не свалился замертво, а просто поднял голову, приставил её на место и, встав, закукарекал что наш большой рыжий петух. Потом он сказал: «Птичка моя, петушок, а теперь я сделаю то же и с тобой». Он подошёл ко мне с ножом, но я, испугавшись, схватил его руку и отобрал нож. Тут мы начали бороться, и я повалил его, но мне сразу пришлось его отпустить: побеждённый, он стал только сильнее. Наконец, он отпихнул меня, расхохотавшись. А потом сказал: «Вот, поистине, в мой дом вошёл победитель! Что ж, я сохраню твою голову на плечах, а то вдруг мне не удастся вновь приставить её, а было бы жаль, если б с тобой случилась подобная неприятность, ведь грядут те дни, когда ты станешь настоящим победителем». После этого, оставив игры и шутки, он попросил меня сесть и послушать, а сам достал маленькую свирель, приложил к губам и начал играть. Музыка показалась мне сразу и нежной, и весёлой. Окончив игру, он поведал о лесах с высокими деревьями: там когда-то давно жили его родичи, мастера создавать прекраснейшие вещицы из золота, серебра и железа. Всё это пришлось мне по душе. Он же произнёс: «Вот что я скажу тебе: однажды ты получишь меч, выкованный отцом моего отца, выкованный ещё в стародавние времена, ведь век моих родичей довольно долог». При этих его словах мне подумалось, что он уже не похож на ребёнка, а, скорее, напоминает очень маленького старичка с седыми волосами и морщинистым лицом, хотя и без бороды, и волосы его сверкают, словно стекло. Потом я заснул, а когда проснулся, уже рассвело. Я огляделся – рядом никого не было. Тогда я встал и вернулся домой, к вам, и вот я пред вами, живой и здоровый, если, конечно, ты не задашь мне трёпки».

Можете сами судить, напугались прародители Осберна, услышав такой рассказ, или нет. Они знали, что тот, кого повстречал их внук, был гномьего рода. Бабка порывисто обняла мальчика и от всей души расцеловала его. Её примеру последовала и старая няня, которую, к слову сказать, звали Бригиттой. Она воскликнула:

– Видите, родичи, разве не моими молитвами дитя вернулось домой? Расскажи, милый, что у тебя висит на шее под рубашечкой?

Осберн рассмеялся:

– Ты повесила мне спрятанный в шёлковом мешочке клочок пергамена с начертанными на нём знаками. Не бойся, нянюшка, я буду и дальше носить его, раз уж это так важно для тебя.

– Ах, дитя ты моё дорогое, – вздохнула старушка. – Вот что скажу вам, родичи: получила я этот пергамен от нашего священника, то сильный амулет против всякого зла, ибо изображён на нём святой Крест, а кроме того начертаны имена трёх святых королей* и ещё что-то, только я не могу это прочитать, ибо писано по-латыни, как пишут все священники.

И снова обе женщины принялись обнимать и голубить отрока, а хозяин, бурча и брюзжа, стоял рядом. Впрочем, на этот раз Осберн избежал побоев, хотя взбучка ему и была обещана, чтобы подумал на досуге, прежде чем попытаться повторить подобное приключение. Со своей стороны, женщины слёзно просили отрока слушаться своего деда.

Одного только Осберн не открыл своим родичам: что гном подарил ему тот самый нож, которым, играя, отрезал себе голову, да славные ножны в придачу. Гном сказал тогда, что этот дар принесёт мальчику большую удачу. По этой-то причине маленький Осберн и прятал свой подарок под платьем, вместе с пергаменом, на котором были начертаны святой Крест и слова благой мудрости.

 

Глава III

Волки беспокоят отару

Всё это, да и многие другие случаи, когда юный Осберн, проказничая, убегал из дома, происходили ещё прежде того времени, о котором я сейчас поведу свой сказ. Итак, Осберну, а об этом речь уже шла раньше, исполнилось двенадцать лет. Стояла поздняя осень, ночи становились всё длиннее и длиннее. С семьёй тогда жил один наёмный работник, и обязанностью его было выгонять на выпас овец, а пасли их либо на склонах восточных холмов, либо ближе к потоку, чтобы не поели траву, которой кормились коровы. Осберн по просьбе своего деда (и не без собственного желания) часто отправлялся в поля вместе с работником Джоном, чтобы помогать ему собирать овец в кучу. И вот однажды вечером Джон (а Осберн тогда не ходил с ним) вернулся с холмов позже обычного и выглядел бледным и испуганным. Он рассказал, что как только дневной свет начал тускнеть, три огромных волка напали на отару и убили нескольких овец. По самому виду Джона каждому было понятно, что он не стал сражаться с волками, а стоял в сторонке, пока те заканчивали свой ужин, а затем собрал овец, но не всех, а каких смог, опасаясь подходить близко к месту расправы. Хозяин выбранил его за трусость и хотел было даже лишить ужина, ведь, считая зарезанных волками и тех, что после разбежались, отара стала меньше на семнадцать голов. Джон выкручивался как мог: у него с собой и оружия-то не было, кроме пастушьего посоха, да и волки сразу прикончили его собаку. Пока же он оправдывался, Осберн, сидевший рядом, удивлялся, как такой крепкий и высокий мужчина мог оказаться таким большим трусом.

На следующий день Джон с хозяином всё же решили пойти на холмы, посмотреть, не удастся ли найти целыми и невредимыми хотя бы двух-трёх из пропавших овец. Каждый из мужчин взял с собой щит и короткое копьё на случай, если волчье воинство нападёт на них посреди дня. В то время Осберн по просьбе деда погнал стадо к воде. Мальчик охотно взялся за это поручение: чудесный поток, похоже, всегда манил его. Тот день пролетел для Осберна незаметно. Он бродил за овцами, заботился о них, а иногда доставал свой нож, чтобы взглянуть на него: он часто так делал, когда оставался один. Это и вправду было прекрасное оружие. Рукоять украшала причудливая резьба, клинок – золотые руны, а ножны были сплошь из серебра. Иногда Осберн стоял у кромки воды, глядя через поток, что был шириной с Темзу у Рединга* или, местами, немного уже. Но в тот день он ничего там не увидел, кроме дикой птицы да быка, с мычанием пробежавшего мимо, словно по какому делу (его пастух так и не показался). И Осберн вместе с целой и невредимой отарой вернулся домой ещё засветло. Он и не уходил далеко от дома: дед запретил ему это.

Вскоре пришли и хозяин с Джоном, и оба были не в самом лучшем расположении духа. Они не сумели найти овец, только шкуры да кости около десяти из них. А вот с волками повстречались: они вновь пришли на то место, где паслась отара предыдущей ночью, и казалось, совсем не страшились вооружённых копьями и щитами людей, а эти последние мужественно повернулись к опасности спиной и убежали прочь, теперь же они сидели рядом, искоса поглядывая друг на друга да обмениваясь колкими упрёками. Правда, оба в один голос заявляли, что волки те были огромными и свирепыми, как черти, тварями – такими, что их испугался бы кто угодно. Наконец, Джон сказал:

– Что ж, хозяин, верно говорят в нижнем Доле, что удача обходит этот дом стороной. Я вот думаю, на вас напали не обычные волки, а существа из рода тех, что могут менять свой облик. Они только в обличии волков, а на самом деле это подземные духи, гномы или колдуны, изгнанные из родных мест.

От таких слов хозяин вспыхнул гневом, как и всегда, когда Ведермелю пророчили неудачу. А в гневе он был несдержан и забывал о своих страхах. Он закричал:

– Вы только послушайте его глупости! При всём твоём росте у тебя недостаёт смелости пойти на опасность впереди твоего хозяина, который, ко всему прочему, близок к старости, а теперь ты выдумываешь эти детские сказки, чтобы прикрыть свою трусость.

Джон с ухмылкой ответил:

– Попридержи язык, хозяин. На самом-то деле ты же первый и побежал, да и в двери дома вошёл первым.

– Ты лжёшь! – возразил хозяин. – Но вот что я скажу тебе: кто бы ни боялся тогда, а тебе следует бояться сейчас.

С этими словами он поднялся и ударил работника в лицо так, что тот свалился на пол. Джон вскочил и хотел было ударить своего хозяина в ответ, но как раз в тот момент вошла хозяйка и с ней Бригитта с дымящимся горшком. Казалось, что-то удержало руку Джона, и он угрюмо, но молча сел. Хозяйка спросила:

– Что тут происходит? Ты ударился о край скамьи*, Джон? У тебя на щеке красный с синим подтёк.

И при этих словах Осберн вдруг рассмеялся и неожиданно запел:

Тут и все рассмеялись, хотя двое мужчин не могли при этом не кривиться. Хозяин сказал:

– Смотри, родич, как бы за песню не расплатились с тобой поркой.

Красивое лицо Осберна осветил весёлый смех, и мальчик вновь запел:

Затем все приступили к еде, и ели с аппетитом. Женщинам казалось, что в их маленьком родиче скрываются задатки славного воина. Им очень понравились его песни, и они приветливо ему улыбались. Он же, взглянув на одну и на другую, сказал так:

Хозяин же, поев, унял свой гнев и решил, что от внука может быть большая польза.

 

Глава IV

Мрачный Джон покидает своего хозяина

На следующее утро приходит Джон к своему хозяину и говорит:

– Хозяин, боюсь, не смогу я уйти от тебя, расплатившись за тот пудинг в горшочке, что ты дал мне отведать вчера вечером. А потому ухожу сразу, без оплаты.

– Что ж, – ответил хозяин, – если ты должен идти – иди, и чёрт с тобой. Что же до синяка на твоей скуле, то я заплачу тебе за него, если ты, конечно, приняв плату, останешься у нас, ведь хотя ты и не очень трудолюбив, и не большой мастер работать руками, но зимой здесь довольно одиноко, и нам всё же будет недоставать твоей помощи.

Джон ответил:

– Верно, хозяин, но вот ведь ещё что верно: не нравится мне Ведермель, хоть я и не скажу, что ты дурно со мной обходился. Не нравятся мне твои вервольфы, такие большие и жуткие, что испугали двух дюжих мужчин при оружии. Не нравятся мне и твои гномы, что отрезают себе головы и приставляют обратно да приглашают к себе отроков, отпуская их домой, не причинив ни малейшего вреда. Сдаётся мне, этот гном однажды выстроит здесь себе гостевые палаты, и кто скажет, когда это случится. А я не хотел бы сидеть с ним за одним столом. Да кроме того, ещё и твой внук: он хороший мальчик и славный скальд, хотя муза и находит на него довольно-таки неожиданно, но, на мой вкус, уж чересчур многословен, и я ясно вижу, что вскоре в этом доме будет два хозяина, а для меня и одного-то достаточно. Наконец, о твоих родственницах: я прекрасно знаю, что не дождусь от них доброго слова в свой адрес. Так что пусть это будет последним, что я тебе скажу, и пора мне повернуться к тебе спиной, как только получу причитающиеся мне деньги, и отправиться искать себе кров ниже по долине. В каком-нибудь месте повеселее этого.

Хозяин кисло взглянул на него, затем развернулся и, достав из сундука суму, вынул из неё серебро, отсчитал нужное число монет и положил перед Джоном (которого с тех пор прозвали Мрачным) со следующими словами:

– Вот плата за твою работу – чистое серебро. Больше я не скажу тебе ни слова – ни доброго, ни дурного. Только одно: смотри получше, чтобы деньги твои не растаяли за несколько месяцев. А теперь пусть и ноги твоей здесь больше не будет!

Джон взял своё серебро и, уложив его в кошель, произнёс:

– Что ж, хозяин, теперь, когда со мной рассчитались, и я отплачу тебе за удар в скулу прошлым вечером.

Джон был высоким и крепким мужчиной тридцати зим от роду, а его хозяин уже несколько постарел, да и силой-то не отличался, а потому казалось, что исход драки можно было легко предугадать. Но вдруг, только Джон бросился на хозяина, как неожиданно понял, что пол будто ушёл у него из-под ног и он летит носом в землю. Когда же он захотел подняться, то увидел, что с одной стороны стоит хозяин с дубиной в руке, а с другой Осберн с обнажённым ножом*. Мальчишка смеялся:

– Ты уже и так задержался, да и многого наговорил о своём уходе, так что тебе же лучше не задерживаться надольше. Или ты думаешь, мы пригласим тебя переночевать? Нет, хотя ты и мастер болтать, но не настолько, чтобы, пока ты болтаешь, наступила ночь.

Тогда Мрачный Джон поднялся, стряхнул с себя пыль, забросил через плечо сумку, которую заблаговременно подготовил, и, выйдя из дому, направился в сторону нижней долины – он был слишком пристыжен, чтобы просить одолжить коня. Впрочем, коня бы ему дали.

За разными заботами прошёл день. Овцы паслись рядом с Мелем, но хозяин постоянно повторял, что будь то волки или нет, а на следующий день он обязательно выгонит овец на холмы. Но он так часто толковал об этом, что казалось, будто ему не особенно-то хочется это делать. Вечером хозяин достал свой старый меч (впрочем, довольно хороший) и сел шлифовать его камнем. А после все отправились спать.

Утром же, ещё прежде, чем рассвело, хозяину сквозь сон послышались чьи-то шаги. Он сел, прислушался и понял, что кто-то шарит по деревянной обшивке стены напротив его кровати-сундука, где висели три щита. А потом он разобрал, как кто-то подходит к двери. Хозяин улыбнулся и снова было лёг, как до него донеслось блеяние овец. От этого звука он встал, оделся, взял копьё и щит и, подпоясавшись мечом, вышел из дома во двор, затем со двора в сторону холмов, но очень медленно. Утренняя заря только занималась, и звёзды ещё были видны. Утро стояло безоблачное. При сером свете хозяин увидел то, что и ожидал увидеть: всё овечье стадо шло в сторону холмов, а за ним, в смутно различимых алых одеждах, следовала низенькая фигура сына Адамова.

Крестьянин улыбнулся и сказал сам себе: «Поистине, этому задире, чтобы отправиться на доблестное дело, непременно требовалось одеться по-праздничному! Сейчас я не пойду за ним, чтобы не испортить ему вкус победы, лучше оставлю его наедине с удачей. Ведь чего-чего, а удачи ему, как я посмотрю, не занимать».

И он задержался у ограды двора, а овцы всё уменьшались и уменьшались, и очертания их становились всё чётче, а алые одежды внука всё ярче. Потом крестьянин быстрым шагом обогнул холм, чтобы тот оказался между ним и домом, и тогда, уже медленнее, направился на север. При этом он говорил себе: «Парень отлично справится, а женщины будут меньше причитать, если увидят, что нет ни меня, ни моего оружия, ибо решат, будто я ушёл на холм вместе с внуком». С этими мыслями он прошёл довольно далеко, держась ближе к берегу реки.

 

Глава V

Осберн убивает волков

Я ничего не поведаю о том, что происходило с Осберном до тех пор, пока он не вернулся вечером, гоня перед собой отару. Ни одна из овец не пропала, и даже нашлись две из потерявшихся. Юноша нёс в руках щит и копьё, на поясе его висел кинжал гномьей работы, а через плечо был перекинут довольно большой для такого мелкого юнца льняной белый мешок, в котором лежало что-то тяжёлое и сильно запачканное кровью. Юноша сперва загнал овец, а потом, не снимая мешка, прошёл в дом. Он кинул свою ношу к домашнему очагу, затем набросил на плечи балахон и сел перед мешком, заслонив его собой. К этому времени на улице начало темнеть, а в самом доме уже сгустились сумерки, только вокруг огня, маленькие язычки которого плясали на куче горящих дров, было светло. Дом стоял пустой: женщины загоняли коров, а хозяин ещё не вернулся.

Юноша сидел тихо, почти не шевелясь. Первым пришёл хозяин. Услышав блеяние овец, он с радостным сердцем поспешил к загону, а там обрадовался ещё сильнее: света восходящей луны хватило, чтобы сосчитать животных, и крестьянин заметил, что к вечеру их стало на две головы больше, чем утром. Тут уж он быстро направился к дому, а за ним поспешили и женщины, загнавшие коров в коровник, и в дом они вошли все вместе.

Хозяин позвал:

– Есть ли кто дома?

И Осберн отозвался со своего места:

– Есть, только мало, ибо сам я малый.

Все обернулись и увидели отрока, завёрнутого в балахон, и что-то ещё за его спиной, но что это было, они не могли разобрать. Дед спросил:

– Где же ты был весь день, родич? Ты всегда бесшабашен и гуллив, и, верно, розги будут достойной оплатой твоих блужданий.

Осберн ответил:

– Я пас овец. Может, я смогу откупиться от розог тем, что нашёл двоих потерянных и привёл в целости всю отару?

– Может, и сможешь, – кивнул дед. – С тобой ничего больше не приключилось?

Юноша сказал:

– А смогу ли я откупиться тем, что принёс домой хорошую добычу?

– Сможешь, если добыча и вправду хороша, – ответствовал хозяин.

– Это всего лишь три бекаса*. Я добыл их в углу того болота, – сказал Осберн.

– Бекасы! – воскликнула Бригитта. – Какой же ты ловкий, воспитанник мой, если сумел добыть их без силка и без аркебуза*. А ведь они порхают, ну что твои бабочки мартовским днём!

– Верно, тётушка, – согласился отрок, – но камень или два могут принести пользу и без натянутой тетивы, если, конечно, пускающий их достаточно ловок. Правда, я смог убить их и без камней. Спросите же меня, что за оружие я на них поднял.

С этими словами Осберн встал, встряхнулся, балахон спал с его плеч – а к тому времени бабушка зажгла свечи, – и все увидели алые и золотые праздничные одеяния юноши. Бригитта удивилась:

– А я ещё спрошу тебя, воспитанник мой, неужели мужчины ходят за бекасами в праздничных одеждах?

– Я отвечу тебе, – молвил отрок. – Оружие, что взял я на охоту, – это щит для защиты, да копьё для выпада, да нож для отделения голов. А ещё я скажу, что когда мужчины идут в бой, они обычно одеваются в самые лучшие одежды.

Отрок стоял под крышей дома, невысокий, но прекрасный. Глаза его сверкали, волосы блестели, а из уст вырывались слова:

– Это ты хорошо спел, – похвалил хозяин, – но покажи нам, наконец, бекасов.

Правда, прежде чем юноша успел подойти к своему мешку, ему на шею кинулись две женщины, обнимая и целуя его, словно первый раз в жизни. Но вот, вырвавшись из их объятий, Осберн наклонился над мешком и, достав из него что-то, бросил на стол. Это была отрезанная голова огромного серого волка, разевавшая пасть и сверкавшая белыми клыками. Женщины в ужасе отпрянули. Осберн же сказал:

– Смотрите, вот моя первая добыча, а вот и вторая.

И он вытащил из мешка ещё одну голову и бросил её на стол. За ней своим чередом последовая и третья голова.

– Теперь, – произнёс юноша, – мешок пуст. Как ты считаешь, дедушка, я откупился от розог? А тебя, бабушка, я попрошу дать мне поесть, ибо я голоден.

В ответ Осберна захвалили и заласкали, а стол собрали такой, словно решили во второй раз отпраздновать приход ноября*, и радовались, как радуются во время самых весёлых Святок*.

 

Глава VI

Жители Ведермеля едут к Расколотым холмам

Дни приближались к зиме, и Осберн с того случая мог делать всё, что хотел, и ходить, куда хотел, даром, что был ещё отроком. Но он, хотя его никто и не принуждал, желал работать, а временами его тянуло побродить по округе. По правде говоря, так как детей одного с Осберном возраста в округе не было, то временами открытое поле или пустошь казались отроку более близкими друзьями, чем взрослые обитатели Ведермеля и даже чем женщины.

Пришла зима, а с ней и снег, и мороз, но не сильный, как хотелось бы многим в этих краях, ведь тогда Разлучающий поток мог бы замёрзнуть, чего, впрочем, никогда не бывало. Одним святочным утром Осберн, дед и бабка ещё задолго до рассвета собрались в путь, чтобы, дойдя до Расколотых холмов, выслушать Рождественскую мессу* в построенной на восточном берегу церкви Всех Святых, приходской церкви той округи. На противоположном берегу была другая церковь, сходная с этой во всём, и даже освящённая точно так же: в честь всех святых. Прихожанами её были жители западного берега. В тот раз Осберна впервые привели на холмы. Кроме того, обычно обе женщины оставались дома, но сейчас ничто не могло заставить старушку отказаться проделать путь до церкви вместе с мужем, ведь там она могла показать своего любимого волкоборца соседям. До поселения на Расколотых холмах было семь миль вниз по течению, и обитатели Ведермеля пошли наискось по покрытым снегом полям, подойдя к речному берегу на полдороге и затем продвигаясь уже вдоль самого его края. К этому времени почти рассвело, и Осберн, взглянув через воду, примерно в полумиле на том берегу (день был очень ясный) увидел два невысоких бугорка посреди поля, а между ними заросли низеньких деревьев. Юноша спросил у своего деда, что это стоит на том берегу, ведь он сам никогда прежде не спускался так далеко вниз по течению. Прежде, чем он убил волков, ходить в эти края ему запрещали, а после того случая Осберн изо дня в день работал по дому и в овчарне да пас овец на холмах.

Дед отвечал ему:

– Это место называется Хартшоу, и мы слышали, что с другой стороны рощи и холмов, на западных их склонах, стоят дома, принадлежащие одному семейству, и те земли именуют Холмами Хартшоу.

Осберн сказал:

– Хотел бы я однажды там оказаться. Сдаётся мне, те места приветливы, и я думаю, что его жители однажды станут частью моей жизни.

Дед ответил:

– Мы слышали, что жителей там немного: только вдова да её единственный ребёнок, малая девочка. Что же до твоего «однажды», то его ещё долго ждать. Много, очень много времени нужно, чтобы обогнуть Разлучающий поток. Разве только придёт к нам Ужасная Зима, и все земли покроются льдом, тогда воды потока остановятся, но да избавит нас от этого Господь со всеми святыми.

Некоторое время Осберн ничего не отвечал, а затем сказал так:

– Дед, нам было бы лучше сразу спуститься от дома к берегу реки. Тогда бы мы всю дорогу шли вдоль потока до самых холмов, ведь очень интересно смотреть через воды, размышляя о том, что там на другом берегу, и гадая, попадём ли мы когда-нибудь туда. Почему мы так не сделали, ведь очень удобно идти вдоль берега.

Старик ответил:

– Мы пошли самой короткой дорогой, вот и всё. Утро ведь холодное.

Но он лгал: они решили пойти наискось, чтобы обойти стороной одно место на берегу, которое жители той долины почитали за гибельное. Обо всём этом старик не хотел рассказывать своему внуку, ставшему теперь таким своевольным, он считал, что если внук услышит об опасности, то сгорит от любопытства, пока не испытает на своей шкуре, правду ли разносит молва. О месте же этом, что теперь находилось как раз за спиной путников, подробный рассказ впереди.

Обитатели Ведермеля пришли к холмам вовремя: солнце только поднялось, а люди уже собрались. При их приближении народ на западном берегу приветствовал их криками, как это вошло в обычай у жителей обоих берегов. Первым, кого они встретили, был Мрачный Джон. Старушка, будучи добросердечной женщиной, по-дружески приветствовала его, она была рада встретить знакомого, ведь ему можно было рассказать о победе её внучка над волками. Этот рассказ просто готов был сорваться с её уст при виде первого же встречного, вот он и излился во всём многословии, а народ, как мужчины, так и женщины, собирался вокруг старушки и Джона и слушал, ибо рассказчицей хозяйка Ведермеля была знатной и умела говорить без перерыва.

Мрачный Джон вынужден был дождаться конца этого рассказа, и когда старушка замолчала, он сказал:

– Что ж, сударыня, я всегда считал, что парень этот – особа заметная. И более того, так ведь и случилось, как я предупреждал вас: над вами появился новый хозяин.

С этими словами он отвернулся. Другие же, кто слушал эту историю, и таких было не один и не два, дивились рассказанному, приняв всё, что произошло, за чудо, ведь дитя встретилось лицом к лицу с тремя чудовищами, что обратили в бегство двух крепких мужчин, и убило их. А один из слушателей даже сочинил песню, которая тотчас же зазвучала над Восточным холмом, перекинувшись вскоре и через воды потока вместе с повестью о чудесном событии, и пролившись там, над Западным холмом:

Мрачный Джон, услышав эту песню, только ругнулся сквозь зубы, но промолчал.

И вот на обоих берегах реки в церквях зазвонили к обедне, и народ начал стекаться на службу. Осберн сидел в удобном месте позади мужчин и смотрел во все глаза да слушал во все уши, как и во весь тот день. Когда месса окончилась, на обоих берегах реки зажгли обеденные костры и разбили палатки, и вскоре все принялись за еду. Потом, когда они немного попели, настало время пить. Все сели парами, правда некоторым мужчинам пары не хватило, так как их было больше, чем женщин. Все мужчины, кроме Мрачного Джона, обходились с Осберном хорошо. Нашлась для него и хорошенькая девица семнадцати зим. Осберн, с усердием рассматривавший всех миловидных женщин (ведь он редко видел особ женского пола, кроме двух своих престарелых родственниц), был удивлён тем, какая большая радость накатывала на него, когда девушка скидывала капюшон или стягивала перчатки. Она же, хотя Осберн и был всего лишь ребёнком, смущалась, помня, что рассказывали о его доблести. И только после того, как они выпили чашу-другую, Осберн отважился обнять её за шею и поцеловать в щёки и в уста. Девушка тотчас вспыхнула, словно роза, и все, кто был с ними в одной палатке, весело рассмеялись. Юная пара завела нежные речи, и так прошло довольно много времени. Осберн держал девушку за руку до тех пор, пока пир не подошёл к концу. Окончание же его было таковым: все встали у самой кромки воды одним длинным рядом, держась за руки. Тостовая чаша пошла по рядам на обоих берегах, и люди выкрикивали друг другу заздравные тосты. Затем хором, громко закричали, на этом-то праздник и окончился, и все разошлись. В этот раз (а уже стало совсем темно, и только огни освещали собрание) девушка первая поцеловала Осберна. И ей для этого совсем не нужно было низко нагибаться, хотя она и считалась высокой девицей, ведь Осберн был довольно крепок и высок для своих лет.

И вот все разошлись по домам. И вскоре зима в Ведермеле окончилась, и больше ничего не происходило, о чём можно было бы рассказать.

 

Глава VII

О новом знакомом и его даре Осберну

Когда же наступила весна, Осберну вновь пришлось выгонять овец на холмы, хотя он охотнее ходил бы к реке, ибо ничего не желал больше, как пересечь поток и узнать, что там, на другой стороне. Он был ещё ребёнком, и всё же, выпади случай, отправился бы искать ту милую девушку, чью руку держал в своей руке на берегу праздничным рождественским вечером, но нужда заставляла его теперь, когда зазеленела трава, присматривать за овцами.

И вот в один из тех дней, когда март уже готов был уступить место апрелю, Осберн, как обычно, погнал овец к вершине холма. Там он прошёл с ними ещё немного, всё вверх и вверх, дорога была твёрдой и каменистой, но идти это не мешало, трава по дороге, хоть и росла редко, только в неглубоких лощинках или под сенью скал, но была сочной, и овцы проворно щипали её, а юноша всё шёл и шёл за ними, пока они не привели его в маленькую зелёную долину, по которой бежал ручей. Там овцы разбрелись во все стороны и ни в какую не давали себя поймать и связать, а несколько даже перешли через окружавшие долину холмы и не желали возвращаться на зов Осберна. Его собака была ещё молодой и неопытной, а потому не могла помочь своему хозяину. И Осберн уже подумывал, не лучше ли будет ему собрать тех овец, что удастся, отвести их домой, в загон, а потом вернуться и разыскать остальных, может, и с помощью деда. Но собрать он сумел только тех, что убежали недалеко, а уже разгорячился и устал метаться да кричать на овец и собаку. Тогда юноша решил спуститься к ручью, напиться воды и немного отдохнуть, а потом уж продолжить работу. Так он и сделал. Он лёг у воды и отпил уже большой глоток, но тут ему показалось, что он услышал чьи-то шаги: кто-то спускался по зелёному склону.

Правда, юноша всё равно сперва напился и лишь потом, поднявшись на колени, огляделся. И тут же вскочил на ноги, ибо в его сторону ярдов в десяти от ручья шёл рослый мужчина. Осберн не испугался, увидев его, хотя и вздрогнул слегка, ведь это был не его дед, да и, по правде говоря, незнакомец в своём необычном наряде: алой куртке с изящной вышивкой, а поверх – в серой длинной кольчуге из мелких колец*, – не был похож на жителя долины. На левой руке, у самого плеча незнакомца, блестело большое золотое кольцо. На голове его сверкал шлем-бацинет*. Мужчина был подпоясан мечом, в руке нёс лук, а за его спиной висел колчан со стрелами. Наружность его была приятной: светлолицый, сероглазый, с жёлтыми, гладкими, словно шёлк, волосами, свисавшими до плеч, незнакомец, казалось, был очень молод.

Осберн приосанился, чтобы встретить незнакомца достойно, и звонким голосом громко произнёс приветствие: раз, другой. Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга через ручей, затем незнакомец благодушно рассмеялся и спросил:

– Есть ли у тебя какое имя, чтобы мне можно было обратиться к тебе?

– Я Осберн из Ведермеля, – ответил мальчик.

– Ага, – сказал воин, – это ты убил трёх больших серых волков прошлой осенью? Тех самых волков, что за день до того обратили в бегство двух вооружённых мужчин?

Осберн покраснел:

– Ну да, а что с того? Три псины с холмов напали на наших овец, и я постарался помешать им. Тебе какой-то ущерб с этого, господин?

Незнакомец вновь рассмеялся:

– Нет, мой мальчик, я любил их не больше твоего. Это не мои ручные псы. Но что же ты здесь делаешь?

– Ты и сам видишь, – отвечал Осберн, – я пасу овец, но часть из них сбежала от меня, и я никак не могу их собрать. И потому я думаю пойти домой с теми, что остались.

– Что ж, – произнёс мужчина, – это мы быстро исправим. Отдыхай здесь и жди моего возвращения – я уж мигом приведу их к тебе.

– С большой радостью, – согласился Осберн, – буду тебе очень признателен.

Воин, широкими шагами перейдя ручей, направился вверх по склону, а Осберн в немалом изумлении сел на камень, ожидая его возвращения. Незнакомца не было немногим более часа, а затем на самой макушке холмов Осберн увидел овец, спускавшихся в долину, а за ними незнакомца, погонявшего их. Приблизившись к ручью, овцы остановились как вкопанные, словно были привязаны.

Незнакомец прошёл сквозь стадо к Осберну и громко, но дружелюбно спросил:

– Что, ты ещё здесь? Я уж думал, ты побежишь домой.

– Почему я должен был побежать? – отозвался парень.

– Испугавшись меня, – ответил незнакомец.

Осберн сказал:

– Я и вправду немного испугался тебя, когда увидел впервые, на тебе же серая кольчуга* и блестящий шлем. Но приметив, что ты неплохой человек, я больше уже не боялся. Кроме того, я не прочь был вновь на тебя поглядеть, ведь ты красив да пригож, и мне очень уж хочется запомнить тебя.

Воин ответил:

– Точно так говорили и другие прежде тебя.

– Это были женщины? – поинтересовался Осберн.

– Какой ты догадливый и проворный, малыш, – произнёс воин. – Верно, женщины. Но было это уже давно.

– Ты не похож на старого человека, – сказал Осберн. – Я видел стариков, они совсем не такие, как ты.

– Не думай об этом, – ответил человек в шлеме. – Скажи мне лучше, сколько тебе лет?

Осберн ответил:

– Когда в этом году пройдут три апрельских дня, мне исполнится тринадцать лет от роду.

Человек с пустоши сказал:

– Да ты крепко сложён для своих тринадцати лет, мне это по нраву, думаю, мы ещё станем друзьями. Когда же ты вырастешь, я покажусь тебе ничуть не старше, чем сейчас, – мы будем тогда, как братья. Может, наша вторая встреча случится совсем скоро. А пока дам тебе такой совет: попробуй походить по берегу Разлучающего потока, мне кажется, там тебя ждёт твоя судьба. А теперь последнее: я приду сегодня навестить тебя, и в знак этого подарю кое-что. Ты хотя бы немного умеешь стрелять из лука?

Осберн ответил:

– Дома у нас есть один лук, и мой дед натягивает его иногда для меня и учит стрелять по мишеням, так что я немного смыслю в этом.

Тогда воин протянул ему тот лук, что держал в руке, и произнёс:

– С этим луком ты станешь умелым стрелком, ибо тот, кто получил его в дар, каждый раз будет попадать в цель, если, конечно, при этом воспользуется и моими стрелами. Вот, я дарю тебе три стрелы. И если ты сделаешь так, как я скажу, то увидишь, что их не так-то легко потерять, ибо они всегда возвращаются к владельцу. Если ты потеряешь две из них, возьми третью, выйди на ровное, пустое место, только не на луг и не в поле, повернись на северо-восток и выстрели прямо в небо, да при этом произнеси такие стихи:

И тогда ты увидишь, что все три стрелы лежат у твоих ног. Бери же теперь и лук, и стрелы. Отгоним овец на вершину склона, с которого открывается вид на Ведермель.

Тогда Осберн, чувствуя, как его переполняют радость и восторг, взял лук со стрелами, и, шагая рядом с новым другом, направился через пустырь, гоня перед собой овец. По дороге незнакомец многое успел рассказать. Наконец он произнёс:

– Теперь, когда я знаю твоё имя, можно предположить, что тебе хотелось бы узнать и моё, а также, кто я. Правда, своё имя я всё же тебе не открою, ибо в вашем языке нет для него слова, но сейчас и при следующей встрече ты можешь называть меня Железноголовым. Знай также, что когда мы встретимся вновь, я буду одет по-другому. Думаю, ты узнаешь меня в том одеянии, но смотри не выкажи перед другими и знака того, что узнал меня. Что же до лука, то, мне кажется, ты не разболтаешь, от кого получил его. Посмотри, отсюда видно Ведермель. Доброго тебе пути, храбрый юноша, и не забывай моих слов.

На этом незнакомец развернулся и огромными шагами направился обратно, к пустырю. Отроку жаль было расставаться с ним, ибо он решил, что никогда раньше не встречал такого замечательного человека.

 

Глава VIII

Хозяин нанимает нового работника

Ведермель встретил юношу новостями: дед нанял нового работника, которого тут же представили Осберну. И Осберн дружелюбно поприветствовал его. Это был высокий человек, мягкий на вид и мягкий в речах, светловолосый и голубоглазый. Он казался крепким мужем. Пришёл он в Ведермель тем самым утром. Хозяина не было дома, и мужчина попросил приюта у ведермельских женщин. Его хорошо приняли, усадили за стол. Гость рассказал, что зовут его Стефаном, что родился он вдали от городов, но ещё с юных лет поселился в Истчипинге, торговом городе, куда часто ездили жители округи. Рассказал о том, что вырос там и женился, но когда жена умерла, родив ребёнка, тоже не прожившего долго, он возненавидел это место и вернулся обратно, в долину Разлучающего потока.

И вот, когда хозяин вернулся, Стефан представился ему и сказал, что, по его разумению, сможет работать ничуть не хуже кого-либо другого, да и большой платы не потребует, лишь просит не скупиться на еду, ибо поесть он любит. Хозяину понравился работник, они сразу же договорились, и Стефан сел за второй ужин, и ел за обе щеки. Потому его сразу же прозвали Стефаном Едоком.

Хозяин увидел, что у Осберна появилось новое оружие, и спросил, откуда оно, и мальчик рассказал, что нашёл его далеко отсюда, на пустоши. Дед внимательно посмотрел на внука, но промолчал. На самом-то деле он не сомневался, что лук этот необычный и что внук опять встречался с кем-нибудь из гномьего рода или с какими другими странными существами. Но дед подумал, что Осберну необычайно везёт, а ещё, что теперь придётся добывать еду этому новому работнику-проглоту, и было бы неплохо, если бы внук мог время от времени подстрелить зверя или птицу. По виду дед решил, что лук будет верным оружием. Тут находку взял в руки Стефан, повертел, осмотрел и сказал:

– Это славная вещь, смастерившие её были умелыми оружейниками. Приятно посмотреть! Теперь, когда эта штука будет добывать к вечеру немного дичи, моя утроба не покажется хозяину ненасытной. К слову, хозяин, ты верно решишь, позволив твоему мальцу охотиться для всех нас. С таким луком, как этот, он будет попадать только туда, куда нужно.

Он кивнул и улыбнулся Осберну, и тот решил, что они с новым работником поладят.

Затем принесли ужин, и Стефан Едок расправился с ним так, словно не ел с самого восхода.

На следующий же день, когда Стефан готовился выгнать овец на холмы, он сказал Осберну:

– Пойдём со мной, молодой хозяин, ты покажешь мне путь. И захвати с собой лук и стрелы: посмотрим, сможешь ли ты подстрелить нам что-нибудь вкусненькое. На холмах можно добыть много перьев и меха.

И они пошли на холмы вместе. Временами отвлекаясь от овец, Осберн настрелял целую связку тетеревов и кроншнепов. Каждый раз он попадал в ту птицу, в какую метил, так что ни одна стрела, как и говорил незнакомец, не потерялась, ибо каждый раз оказывалась в подбитой добыче.

Хозяин был доволен, а Стефан облизывался, поглядывая на кладовую. На следующий день мальчик отпустил Стефана на холмы одного, а сам сел на коня и проскакал миль десять вдоль потока, вверх по течению, в сторону гор. Там он одной стрелой подстрелил самца оленя с десятью отростками на рогах. Положив зверя поперёк коня, он привёз его домой, на радость всем домашним. Хозяин теперь и не думал раскаиваться в своей сделке со Стефаном-едоком. Так продолжалось и дальше: каждые два или три дня Осберн выезжал в поле за добычей и редко когда возвращался с пустыми руками. В те же дни, которые проходили без охоты, Осберн делал, что хотел, и ходил, куда хотел. И он, по совету Железноголового, частенько бродил вдоль Разлучающего потока, но, как и раньше, поднимаясь вверх по течению, а не спускаясь вниз.

 

Глава IX

Излучина Расколотого холма

Стояла середина апреля. Хозяин снарядился ехать на собрание жителей округи в селение под названием Булмидс, где жившие в долине люди обычно встречались каждую весну, чтобы всем вместе выехать оттуда в город Истчипинг и продать там осенний настриг да прочий товар. Дед отправился без провожатых, рассчитав через одну ночь быть в Булмидсе, через две в Истчипинге, а на следующий после этого день опять в Булмидсе, вернувшись, таким образом, домой на пятые сутки. И когда он покинул дом, Стефан подошёл к Осберну со следующими словами:

– Молодой хозяин, я собираюсь сейчас пойти на холмы пасти овец, тебе же нет надобности сегодня сопровождать меня, да и охотиться не нужно – дома полно мяса. Ты свободен от работы, и, будь я на твоём месте, я бы пошёл из дому прямо к воде и посмотрел бы, не наткнусь ли на что-нибудь красивое или редкое. Но послушай моего совета, если ты встретишь что-нибудь подобное, тебе не нужно рассказывать об этом никому, даже и мне. И ещё было бы неплохо, если бы ты надел свой алый плащ.

Осберн поблагодарил его и, взяв свои лук со стрелами, вышел из дому. Дойдя до реки, он повернул на юг и медленно направился вдоль самой воды, приковывавшей взгляд. Юноша смотрел вниз, на тёмно-зелёные глубины и вытянутые вдоль течения бешеные водовороты*, чьи очертания были столь отчётливы, что казалось, будто они сделаны из стали. Вода бурлила и вздымалась, журчащие вихри внезапно меняли своё направление, и Осберн с трудом различал знакомый ему луг на противоположном берегу.

Наконец, когда он проделал так более двух миль от того места, где подошёл к воде, его глазам предстал длинный прямой плёс*. Осберн взглянул вниз по течению, и ему показалось, что река закончилась, на самом же деле в этом месте она, делая резкий поворот на восток, сужалась из-за выступающего на западном берегу острого мыса. Оттуда, где теперь стоял Осберн, был виден его длинный бок, перекрывавший, как казалось, во всю ширину быстрое течение Разлучающего потока. Но течение поворачивало прежде, чем его волны разбивались о скалы, и протискивалось через узкий проход. Там оно образовывало небывалых размеров суводь, или водоворот, пытаясь освободиться от хватки подводного подножия мыса, чтобы направиться на восток, где река стремительно и неизменно несла свои воды к морю. На торце же скалы мыса, над самой излучиной, в том месте, где вода поворачивала, находилась пещера в рост высокого человека и в четыре фута шириной. Под входом в неё, на отвесной скале, над ужасными водными вихрями нависал уступ. Шириной этот уступ был лишь с ярд или около того. Вода плескалась в десяти футах под ним, а до травы, покрывавшей вершину мыса, было футов сорок. Мыс этот становился тем выше, чем дальше он выдвигался в реку, а в наивысшей своей точке футов на двадцать поднимался над основанием, переходящим в зелёный луг. Между берегами, в самом узком и прямом месте реки, было около тридцати футов, зато восточный берег, не выступающий так сильно, как западный, а, скорее, наоборот, отходящий в сторону, поднимался отвесно над водой, хотя и не так высоко, как мыс. Казалось, будто кто-то насыпал холм поперёк Разлучающего потока, но река размыла его восточный склон, так как почва там была мягче. Так, по крайней мере, думали жители долины, ибо на обоих берегах место это прозвали Излучиной Расколотого холма.

Осберн, изумлённый, стоял напротив пещеры в скале и неотрывно смотрел на бурлящие под ним воды. Течение казалось достаточно сильным, чтобы пробить борт любого судна в мире и пустить его ко дну. Юноша гадал, случайно ли возникла здесь пещера, или же она вырыта кем-то для жилья.

И в это время из неё вдруг вышел кто-то, по очертаниям похожий на человека, и остановился на уступе над водой. Юноша тотчас сообразил, что это девочка, примерно его возраста, со струящимися по плечам рыже-золотистыми волосами, одетая в короткий плащ из тёмно-синей ткани. И больше, насколько Осберн мог разглядеть, на ней ничего не было. Как уже говорилось, он, по просьбе Стефана, пришёл к берегу в своих ярко-алых праздничных одеждах. Девушка подняла взгляд и, увидев, что на восточном берегу стоит юноша, в удивлении отшатнулась, а затем вновь подалась вперёд и всмотрелась в него, прикрыв рукой глаза: с юга, играя на воде множеством ярких бликов, светило солнце. Между детьми было всего лишь тридцать футов воды, но из-за её бурления, клокотания и стремительного течения они с трудом могли расслышать друг друга. Поэтому девочка, хлопнув в ладоши, закричала звонким чистым голосом:

– О, прекрасное создание, кто ты?

Осберн засмеялся и так же громко ответил:

– Я муж, но ещё мал годами, а потому меня называют мальчиком, парнем или отроком. А кто же ты?

– Нет-нет, подожди, – отвечала она. – Мне следует сперва подойти поближе. Здесь слишком широко, чтобы пытаться перекричать волны. Поднимись к вершине берега со своей стороны, а я тем временем сделаю то же самое со своей.

С этими словами она развернулась и начала карабкаться на вершину утёса, цепляясь за сломанные чёрные стволы и сланцевые выступы. Хотя Осберн и был мальчишкой, и притом не из трусливых, он задрожал, и сердце его забилось сильнее, когда он увидел, как это маленькое создание пустилось в свой гибельный путь наверх. Юноша не мог оторвать от девочки глаз, пока она, наконец, не оказалась в безопасности на полянке. Тогда он повернулся и быстро взбежал на восточный холм, достигнув его вершины как раз в тот самый момент, когда его новая знакомая забежала на мыс со своей стороны.

Юноша молчал, пристально рассматривая её, она же, запыхавшись, тоже не могла вымолвить ни слова. Наконец, она произнесла:

– Теперь мы настолько близко друг к другу, насколько это возможно сегодня, да и на много дней вперёд или даже на всю нашу жизнь. В общем, давай поговорим.

Она поставила ноги вместе, протянула вперёд руки, да так и застыла, словно ожидая, что юноша начнёт говорить. Но он долго не находил слов, и, наконец, она сказала:

– Удивительно, почему ты не заговоришь вновь. Твой смех подобен песне милой птицы, а твой громкий, невинный голос прекрасен.

Юноша засмеялся:

– Что ж, тогда я буду говорить. Расскажи мне, кто ты. Ты из рода фей? Для гномов ты слишком мила.

Девочка хлопнула в ладоши и засмеялась:

– Я смеюсь не над твоим вопросом, просто я рада вновь слышать твой голос. Нет, нет, я не из фей, а из детей человеческих. А ты, ты не из сынов ли духов земных?

– Не более, чем ты, – ответил Осберн. – Я тоже сын поселянина, но отец мой умер, как и моя мать, поэтому я живу в Ведермеле, вверх по течению, с моими дедом и бабкой.

Она спросила:

– Они добры к тебе?

Юноша вытянулся:

– Я добр к ним.

– Какой же ты хорошенький! – воскликнула девочка. – Вот почему я и подумала, что ты из числа земных духов, я видела уже разных мужей: старых и молодых, как ты, но никто из них не был таким пригожим.

Он улыбнулся:

– Ну, я подумал, что ты из рода фей, потому что ты милая и маленькая. Не так давно я видел одну милую девушку, правда, кажется, она была старше тебя и намного выше. Но скажи мне, сколько тебе лет?

Она ответила:

– Когда пройдёт половина мая, мне будет тринадцать.

– Послушай, – сказал он, – мы почти одного возраста. Мне исполнилось тринадцать в раннем апреле. Но ты не рассказала мне, где ты живёшь и как.

Она ответила:

– Я живу на Холмах Хартшоу, здесь недалеко. Я дочь поселянина, как и ты, но мои отец и мать мертвы, и отца я даже никогда и не видела, теперь же я живу с двумя своими тётушками, и обе они старше, чем моя покойная мать.

– А они добры к тебе? – спросил юноша, улыбаясь оттого, что задавал девочке её же вопрос.

– Иногда, – ответила она, тоже с улыбкой. – А иногда и нет. Может, это потому, что и я не всегда добра к ним, не то что ты к своим домочадцам.

Осберн ничего не ответил, и девочка тоже на какое-то время замолчала. Затем он спросил:

– О чём ты думаешь?

– Вот о чём, – сказала она, – как же мне повезло увидеть тебя, ведь это такое счастье.

Он ответил:

– Мы, наверное, сможем и вновь увидеться, и уже не благодаря везению.

– О да, – согласилась она и ненадолго замолчала. Он сказал:

– Я не знаю, почему ты была в пещере. И ещё ответь, разве не опасно так лазить вверх и вниз? Почему ты так делаешь? И, я должен признаться тебе, была ещё одна причина, по которой я подумал, что ты фея, – ты вышла из пещеры.

Она ответила:

– Я расскажу тебе о пещере всё, что знаю, но сперва о том, насколько опасно спускаться к ней и подниматься сюда. Ты бы сильно расстроился, если бы я погибла на полпути?

– Конечно, – сказал юноша. – Я бы сильно расстроился.

– Ну, – произнесла девочка, – тогда не бойся, ибо такие подъёмы и спуски стали настолько привычными для меня, что уже совсем не опасны. И всё же я рада, что ты боишься за мою жизнь.

– Я очень испугался, – кивнул Осберн.

– Теперь о пещере, – продолжила девочка. – Я отыскала её два года назад, когда была совсем ещё маленькой, а эти женщины, мои тётушки, обращались со мной плохо. Я пряталась в ней каждый раз, когда не хотела, чтобы меня нашли, ведь в народе говорили, что там обитают гномы, и тётушки боялись заходить внутрь. Кроме того, каждый раз, когда я представляю, как мои родственницы спускаются по скале, чтобы найти меня там (а они высокие, и одна очень сухая, словно вырезана из дерева, а другая непомерно толстая), то меня разбирает смех!

Сказав так, она села на самый край утёса, болтая своими ножками над водой, и засмеялась, раскачиваясь взад и вперёд. Осберн тоже засмеялся. Он спросил:

– А ты не боишься гномов?

Девочка ответила:

– Милый отрок, милый мальчик, я бывала здесь уже много раз, прежде чем услыхала о гномах, и никто не причинил мне ни капли вреда. После того, как я о них узнала, я всё равно продолжала ходить сюда и осталась целой и невредимой. Но подожди, послушай ещё кое-что: я получала дары, во всяком случае, я так думаю. Я должна была пасти овец, да там, где трава посочнее. Иногда они разбредались, и мне тяжело было собрать их вместе, и тогда я приходила домой, недосчитавшись некоторых из них, и меня ругали, а иногда даже пороли, хотя в том не было моей вины. И однажды после такого наказания я забралась в пещеру, и села там, и плакала, жалуясь самой себе на зло, причинённое мне, а выйдя наружу, увидела на уступе, близ моих ног, одну вещицу. Я взяла её и поняла, что это дудочка о семи дырочках, и когда я подула в неё, раздалась нежная весёлая музыка, и я решила, что это хорошая награда, и пошла домой, взяв дудочку с собой, печали же мои развеялись. На следующий день я пасла овец (это было моим обычным делом), и они, как всегда, разбрелись, а я попыталась их собрать, но у меня ничего не вышло, и я только устала, а ещё испугалась того, что со мной сделают дома. Тогда я села на камень и, немного поплакав, решила утешиться музыкой дудочки, но – о чудо! – не успела я сыграть одну-две ноты, как все овцы сбежались ко мне, блея и ласкаясь о мои бока, и домой мы, веселясь, пришли вместе, и ни одна овца не потерялась. С тех пор так случалось со мной каждый раз, а было это почти год тому назад. Милый мальчик, как ты думаешь, чем я сейчас занята?

Осберн засмеялся:

– Развлекаешься беседой с другом, – сказал он.

– Нет, – возразила она, – я пасу овец.

И она, вытащив из-за пазухи дудочку, заиграла, и полилась очаровательная нежная мелодия, и так весело стало Осберну, что он начал приплясывать в такт и тут же услышал блеянье: со всех сторон к девушке бежали овцы. Она, вскочив, кинулась им навстречу, чтобы они не спихнули друг друга в воду, и плясала перед ними. Полы её синей одежды, единственной, что была на ней, вздымались, и мелькали нагие ступни и щиколотки, волосы развевались, да и сами овцы скакали и танцевали, словно по её просьбе. Мальчик же смотрел на них, заливисто смеясь, и думал о том, что это лучшее развлечение, какое ему только доводилось видеть. Утомившись, девушка вернулась на вершину мыса и села там, как прежде, отпустив овец бродить, где им вздумается.

 

Глава X

Осберн и Эльфхильд беседуют

И вот, усевшись, девочка вновь обратилась к нему:

– Милый юноша, это был первый дар, и разве не должна была я решить, что кто-то невидимый, услышав мои причитания, оставил для меня эту прекрасную вещицу, и что мне ещё было делать, как не попытать счастья вновь. И вот я во второй раз спустилась в пещеру и начала жаловаться, что мне нечем прикрыть себя и ни золота у меня нет, ни серебра, как у других дев, а я ведь и вправду видела на них золотые и серебряные украшения. На этот раз, закончив причитания и выйдя на уступ, я ступала осторожно, чтобы не спихнуть в воду какую-нибудь изящную вещь. И верно – там лежала вот эта милая вещица.

Договаривая, девочка достала из-за пазухи ожерелье из золота и драгоценных камней: в нём чередовались золото и изумруды, золото и сапфиры, золото и рубины. Сверкающее на солнце, ожерелье и впрямь показалось Осберну прекрасной вещицей. Впрочем, он не знал, что далеко не у всякой королевы найдётся подобное сокровище.

– Я не решилась показать ни его, ни дудочку своим тётушкам, да это и понятно, ведь они наверняка забрали бы их у меня и сильно отругали, ибо они часто недобрым словом поминали тех существ, что обитают на мысу, и то зло, что они приносят человеческому роду. Поэтому я играла на дудочке, когда никого не было рядом, и надевала прекрасное ожерелье не под крышей дома, а под открытым небом. Посмотри, юноша, ведь как это весело показаться тебе в таком украшении.

Она отогнула воротник на своей шее, белой, как снег под коровяком*, и надела ожерелье. Осберн подумал, что оно и в самом деле ей шло: девушка стала величественней и нарядней.

Затем она продолжила:

– Ещё один дар получила я от этого пещерного народа, если таковой, конечно, обитает в пещере. Как-то раз я заболела и едва могла держать голову от слабости и усталости, тогда я украдкой пробралась сюда и, забравшись внутрь, несмотря на все трудности и опасности, начала жаловаться на свою болезнь. Только я прекратила причитать, как поняла, что меня сильно клонит в сон. Я легла на пол пещеры и заснула, уже не чувствуя себя больной. Когда же я проснулась, как мне показалось, спустя три часа, со мной всё было в порядке, и я вновь забралась на вершину мыса, сильной и весёлой, совсем не устав от подъёма. С тех пор я поступала так каждый раз, когда чувствовала себя больной, и ни разу добрый народ не оставлял меня без помощи. А тебе случалось встречать подобных существ?

Осберн рассказал о своей давней встрече с гномом и высоко поднял полученный от него кинжал, лезвие которого теперь ярко сверкало на солнце. Он уже хотел было поведать девочке и о Железноголовом, но вспомнил, что вряд ли может считать себя вправе рассказывать о нём кому бы то ни было, а потому промолчал об этом, но сказал следующее:

– Мне кажется, милая дева, ты не так уж слаба и беззащитна, раз у тебя есть такие друзья. Но скажи мне, что ты делаешь, когда не пасёшь овец?

Она ответила:

– Я умею прясть и ткать, печь хлеб и взбивать масло, да ещё молоть муку на ручной мельнице, но это тяжёлая работа, и если бы меня не заставляли, я бы не стала ею заниматься. Да и вообще никакую работу по дому я бы не выполняла, а только пасла бы овец. Но скажи мне, что умеешь ты?

Он ответил:

– Думаю, так славно сгонять овец вместе, как это получается у тебя, я не умею, но прошлой осенью я научился убивать волков, которые хотели проредить моё стадо.

Девочка встала, словно пытаясь разглядеть своего нового знакомого получше, да так и смотрела на него, крепко обхватив себя руками, а он, сообразив, что она дивится его поступку, считает его геройским, весело произнёс:

– Не такое уж это и великое дело, как думают некоторые. Всё, что нужно, по большей части, – это твёрдое сердце да верный глаз. Так я и убил трёх волков.

– О! – воскликнула она. – Теперь я знаю, что ты и есть то прекрасное дитя, тот крепкий воин, о чудесных деяниях которого я уже слышала. А теперь ты так добр, что желаешь провести день, разговаривая с бедной слабой девочкой.

Он сказал:

– Я поступаю так по своему желанию, мне нравится глядеть на тебя и говорить с тобой, ибо на тебя и вправду приятно посмотреть, ты люба мне.

Тогда она спросила:

– А что ещё ты умеешь, победитель?

Он ответил:

– Недавно все решили, что я ловок в обращении с луком, ибо во что я мечу, туда и попадаю. А потому вряд ли когда останусь без обеда.

– Да, – сказала она, – это удивительно. Теперь, если ты встретишь волка, то застрелишь его издалека, чтобы он не смог приблизиться к тебе и укусить. Впрочем, ты сейчас неохотно рассказываешь о том, что умеешь, и мне приходится спрашивать тебя о каждой подробности. Расскажи мне ещё что-нибудь.

Он ответил:

– Дома считают, что я владею искусством скальда*, ведь я умею слагать стихи.

Девочка хлопнула в ладоши, воскликнув:

– Вот это и в самом деле замечательно, раз уж ты, кроме того, умеешь убивать волков. Но как приятно было бы мне, если бы ты сочинил стихи прямо сейчас. Ты можешь так?

– Я не знаю, могу ли, – со смехом ответил Осберн. – Но давай попробую.

И вот он сел и мысленно начал сочинять стихи, а девочка стояла, глядя на него через воду. Наконец, юноша встал и запел:

Здесь его песня прервалась, и наступило молчание. Они смотрели друг на друга через поток, и по щекам маленькой девочки текли слёзы. Она заговорила первой:

– Это самая красивая песня, и я вижу, что ты сочинил её, сидя здесь, а значит, вся она о тебе и обо мне, да о том, как ты любишь меня, а я тебя. Я знаю, однажды ты будешь великим и могучим мужем. И вот, что мне кажется странным в этой песне, почти глупым: ты говоришь так, будто я уже взрослая женщина, а ты взрослый муж, тогда как оба мы лишь дети. И послушай, ведь нас разлучает этот могучий поток, а он будет течь вечно.

Некоторое время юноша не отвечал ей, но, наконец, произнёс:

– Я ничего не могу поделать с этим. Слова сами сорвались с моих уст, и мне кажется, если бы я утаил их, было бы хуже. Смотри, как бы вскоре я не совершил чего-то такого, чего дети обычно не совершают.

– Похоже, это правда, – ответила девочка. – И всё же пройдёт ещё много времени, прежде чем нас назовут мужчиной и женщиной. Но теперь, милый мальчик, я должна вернуться домой, иначе не избежать мне расспросов.

– Конечно, – сказал Осберн, – но всё же я хотел бы подарить тебе что-нибудь, если бы мог, но не знаю, что, разве лишь этот кинжал, выкованный гномами.

Она засмеялась:

– Это дар для мужчины, но не для меня. Оставь его себе, милый и добрый мальчик. Ведь и я была бы рада дать тебе что-нибудь в подарок. Но что? Разве вот эту дудочку? Но, боюсь, я не перекину её через воду. Я могла бы бросить тебе своё золотое ожерелье с камнями, но как бы Разлучающий поток не поглотил его. Что же мне делать?

– Ничего не надо, милая девушка, – ответил юноша. – Я совсем не хочу брать дудочку, которая отводит от тебя окрики и побои. Что же до твоего ожерелья, то это женское украшение, так же, как кинжал – мужское. Держи его у себя, пока не станешь знатной дамой.

– Что ж, – вздохнула она. – Тогда позволь мне уйти. Кажется, я не смогу сдвинуться с места, пока ты не отпустишь меня.

– Хорошо, – согласился он, – только сперва скажи, когда мне вновь прийти сюда, чтобы увидеться с тобой, а тебе со мной? Может быть, завтра?

– О нет, – ответила девочка. – Так не пойдёт, иначе они заметят, что я хожу сюда слишком часто. Для начала мы переждём три дня, а в другой раз и того больше.

Осберн сказал:

– О встрече в другой раз мы подумаем после, я же приду сюда через три дня. А теперь отпущу тебя, да и сам пойду домой. Если бы не Разлучающий поток, я бы с радостью поцеловал тебя.

– Как это мило, – проговорила девушка. – Прощай, и не забудь меня за три дня, раз уж ты спел мне сегодня такую песню.

– Я не забуду тебя так скоро, – пообещал он. – Прощай!

Девочка развернулась и с дудочкой в руке побежала с мыса вниз, и вскоре Осберн услышал нежную мелодию, блеяние овец и топот копыт: овцы последовали за хозяйкой. Эти звуки стояли у него в ушах ещё долго, пока он шёл своей дорогой к дому. День удался. Осберн решил, что понял слова Железноголового. Думал он и о Стефане Едоке, и о той особой дружбе, не такой, как с остальными домашними, что связывала их. В Ведермель он возвратился в хорошем настроении.

 

Глава XI

Осберн кидает дар через поток

И вот спустя три дня юноша вновь направился к Излучине Расколотого холма. Когда он переступал через порог, Стефан кивнул ему, дружелюбно улыбаясь. В этот раз Осберн опять надел свою ярко-алую накидку. В руке он держал лук, но кроме трёх стрел, что дал ему человек с холмов, он взял ещё две из колчана своего деда. Кроме того, он уже время от времени думал, чем бы таким обрадовать девушку, и теперь в суме у него лежала прелестная золотая вещица, подаренная ему ещё в раннем детстве матерью. Юноша решил, что это хороший гостинец, и он сможет переправить его на другой берег Разлучающего потока.

Когда вдали показался мыс, Осберн, взглянув на его вершину, разглядел там маленькую фигурку: девушка уже пришла на место встречи и сейчас ожидала его, а потому он изо всех сил поспешил на возвышенность на своём берегу и, взобравшись туда, сразу же поприветствовал свою подругу, на что и она ответила нежным приветствием. Приглядевшись, он увидел, что она немного принарядилась к встрече: на её маленькой плоской детской груди сверкал и светился гномий дар, ожерелье, а ещё она сплела венки из весенних цветов и один возложила на голову, а другой обвила вокруг бёдер. Несколько минут она стояла на утёсе молча, и Осберну показалось, что она ждёт похвалы своему новому наряду, поэтому он произнёс:

– Ты ещё прекраснее, чем в тот раз, когда я впервые увидел тебя. В твоих краях готовятся к празднику?

– Нет, – ответила она. – Я принарядилась, потому что ждала тебя сегодня, тогда как в тот раз мы встретились неожиданно. Но скажи, какие великие деяния ты свершил на сей раз?

Осберн рассмеялся:

– Нет-нет, позволь мне для этого стать хотя бы на несколько дней старше. Впрочем, кое-какая весть для тебя найдётся: этим утром я принёс тебе гостинец, думаю, мне удастся переметнуть его через поток. Я подарю его тебе, только пообещай, что никогда с ним не расстанешься.

– От всего сердца обещаю тебе это, – кивнула она. – Но скажи мне, что это за вещица? Покажи мне её.

Осберн вынул гостинец и, держа его между указательным и большим пальцами, произнёс:

– Это золотая монетка, очень красивая, думаю, её сделали в какой-нибудь далёкой стране. Когда я был ещё очень маленьким, мне дала её мама, и, помню, она просила не расставаться с её подарком, разве только отдать тому, кому я желаю всяческой удачи, ибо эта удача и перейдёт с монеткой. И вот ты, такая красивая и милая, ты единственный мой друг из моих ровесников, и потому я желаю тебе столько удачи, сколько только может быть. А вот как я переброшу её тебе: заверну в тряпочку, привяжу к наконечнику этой стрелы (мне не жаль её) и пущу через реку.

С этими словами он опустился на колени и начал заворачивать амулет в тряпицу.

Девочке очень хотелось получить такой подарок, сердце её затрепетало от радости. И всё же она сказала:

– О, как ты добр, но, думаю, тебе не стоит отдавать мне дар своей матери. А кроме того, почему ты должен расставаться со своей удачей? Вдруг судьба не уготовила мне быть столь удачливой, как тебе, и может ведь так статься, что ты, передав мне свою удачу, сделаешь себя менее удачливым, но не добавишь её мне, если рок мой несчастлив.

Теперь, хотя юноша уже решился перекинуть золотую монетку чудной девочке, всё же слова её показались ему мудрыми, и он спросил:

– Что же нам делать?

Она ответила:

– Подожди немного, я подумаю.

И они оба ненадолго замолчали, пока девочка не подняла взгляд и не спросила:

– Эта вещица круглая?

– Да, – ответил юноша.

– Что на ней изображено? – вновь спросила она.

Осберн ответил:

– На одной из сторон два воина, а на другой Святой Крест и какие-то буквы.

Девочка вновь немного подумала и спросила:

– А она сильно испортится, если разломить её на две половины – чтобы было по одному воину и половине креста?

Он ответил:

– Это зависит от того, кому эти половинки достанутся.

Девочка сказала:

– Что же ещё нам остаётся делать, если я вижу, что ты хочешь, чтобы я разделила с тобой твой дар, а с ним, возможно, и твою удачу, кроме как разломить монету на две половины? Одна останется тебе, а вторую ты пустишь мне через поток.

Ещё во время её слов юноша вскочил и затанцевал. Он воскликнул:

– О, да ты мудра! Теперь я вижу, что именно этого и хотела от меня моя мать – разделить золото и удачу.

Сказав так, он достал монетку из тряпицы, вытащил свой кинжал, нашёл большой камень и, положив на лезвие золотую вещицу, ударил по ней – достаточно ловко, ведь он был неплохой для своих лет кузнец. Затем он встал и сказал:

– Вот, сделано! Ни один из воинов не повреждён, так как между ними было пустое место. Теперь дело за стрелой и луком!

Девушка нетерпеливо смотрела на него, сдвинув брови: Осберн взял стрелу и приставил её к тетиве.

Затем он сказал:

– Будь осторожна и стой смирно, и тогда половинка будет твоей. Смотри, я пущу стрелу так, что она попадёт в заросший травой утёс между двумя большими камнями, сзади, по правую руку от тебя.

С этими словами он поднял лук и увидел, как девочка подобрала свои юбки, словно чтобы они не помешали полёту стрелы. Он отпустил тетиву, но девочка всё ещё стояла, не шевелясь, и тогда Осберн, засмеявшись, сказал:

– Теперь, дева, иди и найди стрелу и золото.

Она, повернувшись, побежала к утёсу, взяла стрелу и дрожащими пальцами сняла тряпицу. Достав золото, она закричала:

– О, прекрасный воин! Таким и ты будешь изображён на монетке, милое дитя.

Затем она вновь подошла к обрыву и произнесла:

– Вот что странно: ни в прошлую нашу встречу, ни теперь мы не назвали своих имён. И сейчас я хочу сказать тебе, что имя моё Эльфхильд с Холмов Хартшоу. А как твоё имя?

– Эльфхильд, дитя, – ответил он, – моё имя Осберн, сын Вульфгрима, и я из Ведермеля, как уже говорил тебе. Но не думаю, будто это так уж и странно, что мы до сих пор не назвались друг другу, и, надеюсь, теперь, когда мы открыли наши имена, к нам не пристанет несчастье, ибо мне кажется, что имена дают, когда вокруг много людей, чтобы отличать их друг от друга. Что же до нас с тобой, то нас ведь только двое, поэтому достаточно мне называть тебя Девой, а тебе меня Юношей. Хотя мне и любо произносить твоё имя, Эльфхильд.

– А я желаю называть тебя Осберном, – отозвалась девочка. – Кроме того, если когда-нибудь нам с тобой придётся покинуть эти края, то, возможно, мы встретимся среди людей с множеством имён, и так быстрее узнаем друг друга. – Но, о! – неожиданно пылко воскликнула она, – ты не понимаешь, какой замечательный дар ты мне сделал! Ведь если мы сохраним половинки этой монеты навсегда, то благодаря им сможем узнать друг друга, если встретимся во внешнем мире, и лица наши уже изменятся.

Осберн сказал:

– Не думаю, что моё лицо сильно изменится, по крайней мере, до старости. Впрочем, и в старости это вряд ли произойдёт.

Девочка весело рассмеялась:

– О, мальчик Осберн, когда ты станешь мужем, и притом великим, и тебя, возможно, будут называть графом Осберном Вульфгримссоном, почему бы не измениться твоему лицу? У тебя будет борода, свирепый взгляд и уста, привыкшие выкрикивать боевые кличи. Моё лицо тоже вполне может измениться, клянусь всеми святыми. Посмотри на меня: сейчас я похожа на рыжую ворону, костлява, и ноги как веретёна, а ведь я могу вырасти в прекрасную женщину, и тогда ты и в самом деле захочешь увидеть меня. Мне почему-то кажется, что тебя будут любить женщины, и ты сам будешь любить их даже чересчур пылко.

– Со своей стороны, – сказал Осберн, – я думаю, что мне придётся часто убивать: и волков, и других злых существ, стоять перед королями и принимать от них дары, так что времени на то, чтобы любить женщин, останется немного – но тебя, Эльфхильд, я буду любить всегда.

Он покраснел, как краснеют юноши, а не дети.

Эльфхильд же сказала:

– Ты так добр ко мне, и я тоже буду любить тебя всегда. Но ответь мне, Осберн, что мне сделать, чтобы развлечь тебя?

Он ответил:

– Вновь позови к себе своей нежной дудочкой овец, это довольно забавно.

Она весело кивнула головкой, достала дудочку и заиграла, и овцы собрались к ней, толкаясь, как и прежде, и она танцевала и играла довольно долго, а Осберн хлопал в ладоши, смеялся и подзадоривал её, радуясь этому танцу. Поистине, большим удовольствием было смотреть на её чудесные движения.

Наконец, устав, она бросилась на траву на самом краю утёса и сказала, что больше не может танцевать. Осберн сердечно поблагодарил её.

Отдышавшись, она спросила, чем ещё могла бы его порадовать. Он же попросил рассказать, как она жила с теми двумя женщинами, её тётушками, и какими были её ежедневные дела. Тогда она села, как в прошлый раз, болтая ногами над страшным потоком, и начала рассказывать нежным голосом о своих радостях, о своей работе и о своих бедах. Некоторые из этих рассказов были довольно печальными, ибо две её родственницы (а они оказались совсем не старыми – старшей из них исполнилось лишь тридцать лет) обращались с девочкой очень грубо, совершенно не заботясь о ней, о чём речь пойдёт позже.

Спустя некоторое время девочка прервала рассказ о себе:

– Но, Осберн, милый, хотя ты и так добр, что желаешь слушать мои сказки, я не буду их тебе рассказывать. У меня есть истории получше: о паладинах, дамах, замках, драконах и прочем подобном, о чём я когда-то слышала. Некоторые из них мне рассказали мои родственницы, другие – путники, что заходили в наш дом отведать краюхи хлеба, ведь дом наш беден, да ещё, лучшие из этих историй, поведала мне одна старуха, живущая в лачуге неподалёку от нас. Она любит меня и научила меня многому. Я расскажу тебе об этом, если ты хочешь.

– Конечно, хочу, – отозвался юноша. – И ты получишь от меня благодарность. Я хочу подарить тебе ещё что-нибудь.

Девочка ответила:

– Если ты снова и снова будешь повторять те стихи, что сочинил в нашу первую встречу, пока я не запомню их, это будет достойной наградой за мои истории. И если хочешь, можешь сочинить ещё стихов.

– Тогда по рукам, – заключил юноша, – а теперь за работу.

И вот девочка приступила к истории о феях, а когда закончила, Осберн попросил рассказать ему ещё одну. Вторая история была длинной, и когда она завершилась, закончился и день, так что Эльфхильд уже нужно было уходить, прежде чем начало смеркаться. Тогда дети договорились о том, когда встретятся в следующий раз, и Осберну любой день, кроме завтрашнего, казался слишком далёким. Но Эльфхильд сказала, что это небезопасно, ведь тогда её родственницы начнут расспрашивать, где она бывает. И встреча вновь была назначена через три дня, да и то, если бы Эльфхильд не согласилась рискнуть ради очередной истории, она бы назначила её через неделю. И вот дети, довольные, отправились по домам.

 

Глава XII

О госте по имени Странник

С тех пор всё повторялось. Время от времени мальчик с девочкой встречались, стоя каждый на своём берегу, только Осберн не всегда наряжался празднично: он чаще надевал домотканину*. Зато на день рождения Эльфхильд выбрал самую лучшую свою одежду. Больше не происходило ничего, о чём стоило бы поведать. Иногда кто-нибудь из детей болел, иногда бывало, что родственницы Эльфхильд не выпускали девочку из дома, и тогда дети не встречались, но никогда этого не было по их собственной воле. Тот, кто приходил на заветное место и видел, что второго не было, сильно горевал, и особенно горевал Осберн, его детское сердце разрывалось от печали, смешанной с гневом. В такое время Разлучающий поток казался ему кольцами обвившей его и старающейся задушить змеи, и тогда он возвращался домой в полном отчаянии.

Так прошли весна, лето и ранняя осень. В Ведермеле всё протекало гладко, его хозяин был вполне доволен своим новым работником, который если и ел за двоих, то работал за троих. Осберн тоже сильно привязался к Стефану, а Стефан, со своей стороны, всегда что-нибудь придумывал на радость мальчику. Особенно хороши были две его выдумки. Во-первых, он, как и Эльфхильд, знал всякого рода сказания и истории, и часто, когда они с Осберном оба пасли овец, Стефан рассказывал их мальчику день напролёт. Нередко Осберн восклицал: «Прекрасная сказка, но я уже слышал её раньше, только сказывали её по-другому: вот так и так». И вправду, он многое уже слышал от Эльфхильд. Во-вторых, Стефан был чрезвычайно искусным кузнецом и учил этому искусству Осберна, так что к окончанию года тот уже и сам обещал овладеть ремеслом кузнеца в совершенстве. Более того, иногда Стефан брал кусок железа и совсем немного серебра, например, флорин (серебряную монетку) из своих запасов и делал из них брошку или цепочку, или кольцо, которое носят на руке, да так затейливо и изящно, что приятно было посмотреть! И все эти вещицы Стефан с радушной улыбкой отдавал Осберну, а Осберн брал их, ликуя в душе, ведь теперь у него появлялся ещё один подарок для Эльфхильд, и каждый из этих подарков он переправлял через реку при следующей же встрече. Но иногда, когда сердце мальчика переполнялось благодарностью, он говорил кузнецу: «Ты даёшь мне так много и так добр ко мне, не знаю, смогу ли когда-нибудь отплатить тебе за это». Но Стефан обычно отвечал ему: «Не бойся, хозяин, придёт время, когда ты сможешь сделать столько, что расплатишься сразу за всё».

Однажды, в начале октября произошла следующая история. Сильный юго-западный ветер, ревевший весь день, всё крепчал, и когда в доме зажгли свечи, он превратился в шторм. И дул с такой силой, что казалось, будто он сейчас приподнимет крышу дома. И тут во входную дверь постучали, Стефан подошёл к ней, отворил и вернулся с человеком, промокшим до нитки и сильно потрёпанным ветром. Человек этот был высок, желтоволос, красив и прекрасно сложён, но большую часть лица его скрывала неухоженная борода, и ноги его не знали башмаков. И всё же с первого взгляда было понятно, что это человек храбрый, и держался он независимо и свободно, хотя одежда его была бедна. Под мышкой он нёс что-то длинное, завернутое в ткань, обвязанную бечевой и в нескольких местах запечатанную жёлтым воском.

Когда гость вошёл, хозяин вскочил, словно собираясь выставить его вон. Он даже пробормотал: «Наш дом не убежище для бродяг», правда взглянув при этом на Осберна, ибо тот вырос очень своевольным, и ничего в доме не делалось без него, а тот сразу поднялся и, подойдя к пришлецу, пригласил его войти, ведь за окнами бушевала непогода. Затем он взял его за руку, подвёл к очагу и обратился к бабушке с такими словами:

– Хозяюшка, наш гость пришёл с ненастья, и прежде, чем он сядет с нами за стол, хорошо бы тебе отвести его во внутреннюю комнату, омыть ему ноги да найти сухую одежду.

Хозяйка, радушно взглянув на гостя, попросила его следовать за ней. Он пошёл, но ещё прежде, чем гость развернулся спиной к хозяевам, Осберн, посмотрев на него, поймал его ответный взгляд, и отныне никакие лохмотья не могли разуверить его в том, что это был его друг Железноголовый. Вскоре гость вернулся в зал, одетый и обутый пристойно, настолько, насколько смогли его одеть наспех, и Осберн проводил его к своему собственному месту за столом и сам подал ему чашу. Стефан тоже старательно прислуживал незнакомцу, и тот мог бы подумать, что попал в гостеприимный дом, если бы только временами дед не кидал на него слегка недружелюбные взгляды, но он совсем не противился тому, что делали его домашние, и этих взглядов можно было и не замечать.

Когда же гость сел, он взял свой длинный свёрток и, отдав его Осберну, произнёс:

– Ты так добр к бродяге, что я осмелюсь просить тебя ещё об одной милости: позаботься об этом свёртке, пусть никто другой не прикасается к нему, и верни мне его завтра утром перед моим уходом.

Осберн согласился на это, взял свёрток и положил его под изголовье своей кровати. Тут принесли еду, и ужин удался на славу. Гость казался благородным, был обходителен и весел, так что никто, кроме деда, уже не вспоминал о тех лохмотьях, в которых незнакомец вошёл в дом с непогоды. Да и дед заметно подобрел после того, как увидел, что хотя гость и ест и пьёт, как подобает высокородному человеку, но не требует такого обилия для насыщения своей утробы, как Стефан.

Прежде чем все начали есть, гость произнёс:

– Раз вы, даже не узнав моего имени, так добры ко мне, я скажу вам, что меня называют Странником, и да возрастёт добро сего дома!

Затем чаша пошла по кругу, и пили до поздней ночи. Когда же выпили по последней, Осберн отвёл Странника в комнату для гостей, поцеловал на ночь, но ничем не выдал, что узнал его.

 

Глава XIII

Железноголовый даёт Осберну меч Широкий Косарь

С наступлением утра гость вышел в зал, где уже собрались все домашние, и сказал хозяйке:

– Госпожа, я бы хотел снять одежды, что ты одолжила мне вчера вечером, и вновь надеть мои, а эти оставить здесь, но свои я не нашёл.

– Ни ты, никто другой, дорогой гость, не найдёт этих тряпок, – отвечала она, – разве что они вновь обретут жизнь, когда на Страшном суде ты воскреснешь из мёртвых, ведь час назад я с миром погребла их в саду. Спаси нас Господь, если в Ведермеле не могут потратить ярд-другой домотканины на гостя, чьи одежды изорвала буря.

Странник удовлетворённо кивнул ей, Осберн же спросил:

– Скажи, гость, куда ты поскачешь утром, ибо я хотел бы немного проводить тебя.

– От твоей двери я направлюсь на юг, добрый хозяин, – отвечал Странник, – что же до «поскачешь», то скакать мне придётся на своих двоих, если я не захочу стать конокрадом.

– В этом нет необходимости, – возразил Осберн, – мы найдём тебе доброго коня, и если ты не вернёшь его обратно, то невелика потеря: меньше сена на зиму запасать. Стефан, сходи посмотри, чтобы кони были осёдланы и взнузданы к тому времени, когда мы перекусим.

Гость засмеялся и, взглянув на деда, спросил:

– А что ты скажешь, хозяин, принимать ли дар?

Дед немного печально улыбнулся:

– Принимать. Поистине, это дело мальца дарить, ибо всё это однажды станет его, и неважно, много ли останется к тому времени.

– Я принимаю дар, – ответил гость. – Он от чистого сердца. Но прости меня, хозяин, если не смогу расплатиться с вами, ибо в дом ваш я пришёл оборванцем.

После этого разговора все сели завтракать. Ветер, дувший прошлым вечером, совсем утих, небо прояснилось, солнце светило ярко, и было почти тепло для середины осени. Осберн подал Страннику запечатанный свёрток, тот принял его и, приторочив к седельной луке, вскочил в седло сам. Осберн, одетый в свой праздничный наряд, тоже оседлал коня, и они отправились к холмам. Ехали быстро, почти не разговаривая друг с другом.

Так они, миновав последнюю на пути к горам хижину, оказались в прелестной лощинке, через которую к Разлучающему потоку бежал прозрачный ручей. Вся она заросла кустами и небольшими деревцами, и в ней-то Странник, вернее Железноголовый, натянул поводья и сказал Осберну:

– Мне кажется, мы далеко заехали, и тебе нет нужды провожать меня ещё дальше, парень, так что давай спешимся и присядем у ручья.

Так они и сделали. Коней привязали к терновому кусту неподалёку, Странник снял с седла свой свёрток и спросил Осберна:

– Угадаешь, что это такое?

Осберн покраснел:

– Это меч, который ты обещал мне прошлой весной.

Странник рассмеялся:

– Острый у тебя взгляд – разглядеть меч под всеми этими навощёнными холстинами, которыми я обернул его. Уверен, это взгляд воина. Ты правду сказал – это твой меч.

И он начал разворачивать ткань, а мальчик нетерпеливо следил за его движениями.

Наконец, показались эфес и ножны: золотые навершие и перекрестье эфеса были выкованы так искусно, как не мог бы выковать в то время ни один кузнец, черенок же был обмотан золотой проволокой. Сделанные из коричневой воловьей кожи ножны, в которых скрывалось несущее смерть белое лезвие, усеивали золотые и серебряные шишки. Завязки из алого шёлка также оканчивались золотыми головками.

Осберн произнёс:

– О, как ты добр, раз принёс мне этот меч. Можно его подержать?

– Можно, – улыбнулся Железноголовый, – только осторожно, осторожно! – Он увидел, что юноша взялся за завязки. – Не развязывай эти завязки, иначе тебе не устоять – и ты вытянешь меч. Он выкован мастерами давно ушедших лет, а зовётся Широким Косарём, и такой ярый и своевольный, что никогда не вернётся в ножны, пока не заберёт чью-нибудь жизнь. Поэтому всегда будь осторожен, ибо он нанесёт большой ущерб, если ты обнажишь его пред небом и землёй, не имея на то должного повода.

Храбрый юноша несколько испугался, но спросил:

– Скажи мне, славный лорд, когда я должен вынимать Широкий Косарь?

Железноголовый ответил:

– Только когда пред тобой предстанет враг, тогда смелее вынимай меч, ибо его лезвие никогда не затупится ни от злого глаза, ни от козней колдуна, как это иногда случается с обычными клинками, выкованными в наши дни. Могучий муж шептал над ним многие заклятия, и ни один клинок не осилит твоего, разве только его брат, выкованный теми же руками, если таковой существует на земле, что едва ли. Вот у тебя и появился меч. Но я хочу предупредить тебя: не будь ни смутьяном, ни буяном и не вынимай Широкого Косаря в глупой ссоре или по приказу тирана да злодея, ибо тогда твоя удача оставит тебя, пусть даже этот клинок, что лежит сейчас в ножнах, останется при тебе. Но, думаю, ты не нарушишь ни одного из этих моих указаний. И ещё скажу тебе: ты хорошо принял меня прошлым вечером. Ибо хотя ты вскоре и понял, кто перед тобой, но сперва, когда ты взял меня за руку и провёл к огню на глазах у своих домочадцев, ты ещё не узнал меня, и я был для тебя всего лишь оборванным бродягой, которого твой дед охотно выставил бы обратно, под дождь. Но ты обошёлся со мной не хуже, чем с лордом или графом.

Теперь следует поведать, что когда Осберн услышал эти слова, он впервые узнал, что такое похвала, и сердце его запрыгало, доблесть возросла, лицо засияло, а глаза заблестели от слёз. Вслух он не произнёс ни слова, но про себя поклялся, что не окажется хуже, чем думает о нём его друг Железноголовый.

Затем он взял меч, препоясался им и сказал:

– Господин, меч этот недлинный, но большой и тяжёлый, и думаю, моей детской силы не хватит, чтобы владеть им. Не следует ли отложить его до тех пор, пока я не стану взрослым?

– Мы позаботимся об этом, милый юноша, – ответил Железноголовый. – Через час у тебя будет достаточно силы для Широкого Косаря, хотя и после этого она будет прирастать из года в год и из месяца в месяц.

 

Глава XIV

Дары Железноголового

Тем временем наступил полдень, и солнце пекло довольно жарко. Осберн с Железноголовым, беседуя, лежали на траве, и юноша глядел на воду. Уже сильно вспотев, он, как и любой мальчишка на его месте, пожелал окунуться в сверкающий ручей и наконец произнёс:

– В такой жаркий полдень я бы хотел искупаться, если ты не против.

– Это хорошая мысль, парень, – ответил Железноголовый, – и, более того, если я намерен сделать тебя сильнее, то тебе придётся раздеться.

И вот они оба сняли свои одежды и вошли в самую глубокую заводь, что находилась поблизости. Железноголовый и одетым выглядел благородно, но нагим он казался ещё благороднее: это был осанистый мужчина с такой ладной фигурой, что вряд ли у кого можно было найти лучше. Осберн же, раздевшись, стал казаться рядом со своим другом маленьким и, подобно всем отрокам, худощавым, хотя и был довольно статен для своих лет. Вскоре Железноголовый вышел из воды и оделся, а Осберн ещё некоторое время играл в ручье. Тогда Железноголовый подозвал к себе отрока, чтобы тот подошёл таким, каким был, нагим, и сказал ему:

– Вставай, малый, передо мной, и я наделю тебя ещё одним даром, вполне сравнимым с Широким Косарём.

Юноша встал перед ним, и Железноголовый сперва возложил руки ему на голову и, подержав их там некоторое время, переложил на плечи и руки мальчика, и на ноги, бёдра и грудь, и далее по всему телу. Одновременно с этим он произносил такие слова:

– В наши дни и в дни прежние у отцов был обычай благословлять так своих детей. Но твой отец мёртв, а твой ближайший родственник малодушен да и почти простолюдин. А потому я делаю то, что сделал бы твой отец, я занимаю его место, ибо я один из воинов прошлых лет. Думаю, это поможет тебе. У меня родилась одна мысль: ведь если ты собираешься жить так, как я предполагаю, и вершить те деяния, какие я ожидаю от тебя, то не пройдёт много времени, прежде чем тебе понадобится эта помощь. Теперь всё готово, ты можешь одеться и немного отдохнуть, а потом я покину тебя, оставив ту силу, что даровал сейчас, и ту доблесть, что возросла сегодня в твоём сердце.

Они легли на полянке и отдыхали. Осберн захватил с собой пирогов, сыра и бочонок славного пива*, и они перекусили в своё удовольствие. До сих пор Железноголовый не сказал ни слова ни о своём народе, ни о прежних временах, он говорил только о диче, рыбе и прочих существах, что обитали в этой лощине, а также о стрельбе из лука и других занятиях воина. Затем они поднялись и направились к своим лошадям, и Железноголовый сказал Осберну:

– Прибавилось ли у тебя сил, парень? Ты уже лучше управляешься с Широким Косарём?

Малец потянулся, и взял меч за рукоять, и потряс им над головой, и помахал вокруг себя, и подбросил его в воздух, а затем произнёс:

– Видишь, господин? Мне кажется, сила моя возросла так, что я теперь смогу переплыть непреодолимые воды Разлучающего потока.

Человек с холмов рассмеялся:

– Конечно-конечно, и мы знаем, что это доставило бы тебе большое удовольствие, но оставь подобные мысли, сын мой, прошу тебя, ведь с начала мира ни один человек из народов, населявших долину, не смог преодолеть Разлучающий поток. Сейчас же мы на время расстанемся. Что же до коня, то дед твой ничего не потеряет, а, наоборот, многое приобретёт, ибо я беру его ради тебя и, прежде чем пройдёт много дней, пошлю его обратно в Ведермель. Прощай, сын мой!

Он поцеловал мальца и, направившись на юг, пересёк ручей и поднялся по противоположному склону лощины. Осберн некоторое время стоял у своего коня, глядя вслед всаднику, на избранный им путь, а затем вскочил в седло и поскакал домой. Сперва он был несколько удручён расставанием со своим новым отцом, но немного погодя, думая о подарке, о свежей силе, о достоинстве и радостях жизни, он вновь стал весел, словно вся земля в его глазах обновилась.

Вы будете правы, если решите, что когда Осберн в очередной раз пришёл к Излучине Расколотого холма (а это случилось на следующий же день), он опоясался Широким Косарём, чтобы показать его своей подруге. Девочка, увидев его, несколько посерьёзнела и произнесла:

– Прошу тебя, Осберн, не доставай его из ножен.

– Я в любом случае не могу сделать этого, – ответил юноша, – ведь мне запрещено обнажать его, если предо мною нет врага, ибо каждый раз, когда его обнажают, он забирает жизнь, прежде чем вернуться в ножны.

– Я боюсь, – сказала она, – что тебе часто придётся обнажать его, так что о нём сложат бесчисленные легенды, и в последней из них будет говориться о твоей смерти.

С этими словами она закрыла лицо руками и заплакала, он же утешал свою подругу, подбирая самые нежные слова, утешал, пока слёзы её не иссякли.

После она долго, с любовью смотрела на него и, наконец, произнесла:

– Не знаю, почему, но мне кажется, что ты изменился и уже меньше похож на ребёнка, словно в тебя вошла новая сила. Я не могу сейчас спросить, кто сделал это с тобой и кто дал тебе меч, ведь если бы ты мог, ты рассказал бы мне. Но ответь, всё это ты получил от друга или от врага?

Осберн сказал:

– Правду ты говоришь: я не могу поведать тебе имя моего дарителя, могу только сказать, что он друг. Но ответь, разве ты не рада этим дарам?

Эльфхильд улыбнулась:

– Я должна радоваться и радовалась бы, если бы могла, но мне кажется, ты взрослеешь быстрее меня, а это плохо, ибо так ты отдаляешься больше, чем мы разделены сейчас.

И вновь ему пришлось успокаивать её нежными словами, а потом он метнул через реку одну брошку, что Стефан дал ему утром, и вскоре девушка пришла в себя, села и рассказала ему сказку о былых временах, и они расстались счастливыми, и Осберн пошёл домой, в Ведермель. Но не успел он пробыть дома и две минуты, как к двери подскакал всадник, юноша в нарядных одеждах и алом плаще, и конь под ним был украшен лучшими из сёдел и уздечек, да ещё серебряными удилами, но несмотря на всё это, как Осберн, так и Стефан, стоявший у дверей, признали в коне того жеребца, на котором Странник выехал с их двора прошлым утром.

Всадник воскликнул:

– Это место называется Ведермель?

– Да, – отозвался Осберн, – а что тебе надо?

– Я хочу видеть хозяина, – ответил парень.

– Он ещё в поле, – сказал Осберн, – но если ты зайдёшь и перекусишь да выпьешь, то вполне может быть, что и дождёшься его: он не должен задержаться надолго.

– Не могу, – возразил парень, – ибо времени у меня нет, а потому я скажу вам то, что должен был передать ему, это не займёт много времени. Вот что: Странник возвращает коня, которого ему одолжил хозяин Ведермеля, и просит сохранить сбрую на память о нём.

С этими словами он в мгновение ока спешился, вышел за ворота и направился прочь так быстро, что через миг Стефан и Осберн потеряли его из виду. Стефан рассмеялся и сказал Осберну:

– Странник не любит оставаться в долгу, сегодня вечером нашего хозяина ожидает радостное известие. Но смотри! Взгляни на подковы! Если мне когда-либо доводилось видеть серебро, чтобы отличать его от других металлов, то конь подкован серебром!

И в самом деле, как и сказал Стефан, подковы оказались серебряными, да ещё и в дюйм толщиной.

Вскоре домой пришёл дед, ему поведали новости, и он, сильно обрадовавшись, сказал, что в Ведермель, наконец, пришла удача. Более того, позже оказалось, что конь преобразился и после возвращения стал лучшим жеребцом на пастбищах Ведермеля.

 

Глава XV

Мрачный Джон приводит в Ведермель гостя

Дни проходили, и настала зима. Ничего нового, о чём стоило поведать, не случилось, пока вдруг однажды, когда начинало смеркаться, а все домашние сидели вместе в зале, кто-то не постучал в дверь. Стефан пошёл открывать её, и с кем же он вернулся в залу, как не с Мрачным Джоном, приведшим с собой незнакомца, высокого, крепкого мужа, темноволосого, рыжебородого, с широким бородавчатым лицом, карими глазами, румяными щеками и заносчивыми манерами. Он был подпоясан мечом, на спине его висел щит, в руке он держал копьё и был одет в длинную кольчугу, доходившую ему до колен*. Прежде чем Мрачным Джон успел вымолвить хоть одно слово, незнакомец громким голосом спросил:

– Эй, народ, можно ли Хардкастлу переночевать здесь?

Дед вздрогнул от вида и голоса гостя и ответил:

– Да, конечно, лорд, если вам это требуется.

Осберн же оглянулся через плечо, ибо сидел спиной к двери, и произнёс:

– Еда, питьё и крыша над головой даруются каждому, кто войдёт в этот дом, будь он графом или простолюдином.

Хардкастл нахмурился:

– Я не граф и не простолюдин, но зарабатываю на хлеб своей собственной рукой. Я принимаю твоё предложение, хозяин, на эту ночь. А завтра посмотрим, что будет. Что же до этого мальца, то я сегодня же немного поучу его манерам.

С этими словами он подошёл к Осберну и дал ему из-за спины пощёчину. Мрачный Джон засмеялся и, скорчив гримасу, произнёс:

– Хо-хо! Получил, молодой волкобоец? Приходит конец твоей власти!

Но ни пощёчина, ни насмешка не заставили Осберна вздрогнуть или даже изменить выражение лица.

Тогда Хардкастл сказал:

– Ха-ха! Так это тот самый парень, убивший волков, что заставили тебя побегать, Джон? Он пригодится в хозяйстве.

Джон замолчал и немного покраснел, а Хардкастл произнёс:

– Теперь покажи, куда мне сложить оружие, ибо мне кажется, что я не захочу воспользоваться им, пока нахожусь в этом дружелюбном доме.

Осберн проговорил через плечо:

– То, на что рассчитываешь, свершается, но может произойти и неожиданное.

Хардкастл вновь нахмурился, но на этот раз не стал бить юношу, он был занят тем, что снимал кольчугу, которую затем Стефан забрал вместе с остальными доспехами и оружием и повесил на крючки в другом конце зала. Вернувшись, Стефан встал перед Хардкастлом, словно ожидая приказаний, но воин сказал:

– Это ещё что за здоровый увалень? Как его зовут? И что нужно этому болвану?

Стефан ответил:

– Я хочу служить тебе, благородный сэр, а имя моё Стефан Едок, но я проглатываю грубые слова хуже, чем всё остальное.

Хардкастл поднял правую ногу, чтобы пнуть Стефана под зад, но тот ловко выставил свою, толкнул противника в грудь и свалил. Тот поднялся в сильной ярости и собирался было броситься на Стефана, но увидев, что у Едока за поясом заткнут большой нож, не стал, будучи в тот момент полностью безоружным. Стефан же сказал:

– Пол у нас несколько скользковат для танцев, достойный сэр.

Тут поднялся Осберн, встал перед гостем и, низко поклонившись ему, произнёс:

– Благородный сэр, прошу тебя простить нашего слугу Стефана, ведь ты видишь, как он неуклюж, совсем не знает, куда деть свои длинные ноги, он постоянно мешается всем на пути.

Когда он говорил это, лицо его расплылось в улыбке, и он вновь поклонился. Стефан, удивлённо уставившись на отрока, отошёл назад. Гнев сошёл с Хардкастла, он взглянул на Осберна и произнёс:

– Нет, ты, оказывается, смелый малый, не тот малыш, каким я тебя считал. Может, я и сделаю что из тебя.

Тут принесли еду, все сели за стол, и Хардкастл ел в своё удовольствие, хозяин же если и не был в добром расположении духа, то усердно старался делать вид, что в нём пребывает. Хардкастл, сидевший по правую руку от хозяина, поев немного, произнёс:

– Хозяин, твои женщины, несомненно, когда-то были прекрасны, но сейчас они немного постарели. У тебя здесь нигде не прячется или, может, в поле, или в какой-нибудь лачуге кто-нибудь помилее? Кто-нибудь с гладкими боками, круглыми руками, прекрасными ногами и ступнями, кто сделал бы нас веселее и, возможно, добрее, если бы кто такой нашёлся.

Дед побледнел и, заикаясь, сказал, что это все женщины в Ведермеле. А Джон воскликнул:

– Я ведь говорил тебе то же самое, воин. И не думай, вверх и вниз по долине полно красивых женщин, и ты добьёшься одной-двух без усилий, любовью или страхом.

Хардкастл рассмеялся:

– Так сходи и приведи их ко мне, Мрачный Джон. И смотри сам, что тебе покажется лучше – любовью или страхом.

Все рассмеялись, хорошо зная дурной характер и трусость Джона. Джон же покраснел и посинел от ярости. А Осберн не мог не вспомнить о милой девушке, чью руку он держал на празднике Расколотых холмов. Он подумал, что если Хардкастл причинит ей какой-нибудь вред, то Широкий Косарь ради того, чтобы защитить её, может увидеть солнце.

Немного погодя Осберн повернулся к Джону и заметил, что нож того лежит на столе, хороший такой нож, с резной рукоятью. И Осберн сказал:

– Твой кинжал кажется мне красивым, но необычным, Джон. Подай-ка мне его.

Джон так и сделал, и юноша взял кинжал у самого острия большим и указательным пальцами и свернул его в бараний рог, а затем вновь вернул его Джону со словами:

– Теперь твой кинжал ещё более необычный, Джон, хотя и менее полезный, чем был.

Все подивились силе юноши, кроме Мрачного Джона, который раскричался, восклицая, что нож его испорчен, но Хардкастл, в чью голову уже ударило вино, прикрикнул:

– Помолчи, Джон, несомненно, у этого малыша достаточно силы, чтобы распрямить твой кинжал, раз уж он согнул и скрутил его. Клянусь святой мессой, он ловкий кузнец и будет мне славным помощником.

Осберн протянул руку за ножом, и Джон отдал оружие, а юноша, взяв его за кончик, как и раньше, в мгновение распрямил, а затем передал его обратно Джону со словами:

– Пусть завтра наш слуга Стефан один-два раза приложится к клинку молотом, и твой нож станет так же хорош, как и раньше.

Все удивились, впрочем, Хардкастл, к тому времени уже не очень хорошо видевший, попросил отвести его к кровати, и хозяин, взяв воина под руку, проводил его в комнату для гостей, а сам лёг в углу зала. И вот все улеглись, и ночью дома царил покой, только хозяин спал плохо, ибо ему снились перерезанные глотки и подожжённые крыши.

 

Глава XVI

Хардкастл хочет захватить Ведермель

На следующее утро, когда все проснулись, Хардкастл долго оставался в постели. Но только на столе появилась еда, как он вышел в залу, сел и ел без слов и, казалось, был так же мрачен, как Джон. Но вот посуду убрали, и, по крайней мере женщины, как мне представляется, правда, только они, ждали, что Хардкастл потребует коней и отбудет, но он откинулся на высокую спинку своего кресла и медленно, развязно произнёс:

– Это место, Ведермель, мне вполне подходит. Богатый дом, хорошая земля, и всё это только умножится, если я окружу его канавой и стеной и заведу здесь, так сказать, хороших парней, которые будут послушны моим приказаниям, если чего-то в нашем изобилии будет недоставать, мы восполним это своими силами. Но о подробностях я подумаю позже, а сейчас до окончания зимы и прихода весны я больше не заговорю об этом. Что же до вас, люди, а мои слова касаются и того здорового увальня, я скажу так: вы, женщины и все прочие, у вас будут и еда, и питьё, и кров, пока вы быстро исполняете мою волю и умело служите мне, если же нет, то собирайте свои вещи и уходите, ничего дурного я вам не сделаю. Слышали вы меня и подчинитесь ли мне?

Женщины побледнели и дрожали, хозяина сильно трясло, а Мрачный Джон ухмылялся рядом с ними. Осберн мило улыбался, но молчал. Он был препоясан Широким Косарём и одет в багрянец. Стефан же стоял перед Хардкастлом с угрюмым выражением лица, как казалось со стороны, только косился на него, уставив свой длинный нос в пол.

Хозяин вышел вперёд, встал на колени перед разбойником и произнёс:

– Господин, мы исполним твою волю, но не можешь ли ты сказать нам, где ты взял власть и право, чтобы забрать всё наше богатство и превратить нас в своих невольников?

Воин засмеялся:

– Это хороший вопрос, хозяин, и я не премину показать тебе моё право.

С этими словами он достал свой меч, большой тяжёлый клинок, и с грохотом бросил его на стол перед хозяином, вымолвив:

– Вот моё право, хозяин. Тебе нужно иное?

Хозяин застонал и произнёс:

– Господин, я прошу тебя хотя бы не забирать у меня всё, что есть, но оставить что-нибудь на жизнь, а я из этого буду платить из года в год, если год выдастся удачным.

– Друг мой, – сказал Хардкастл, – по праву, что лежит пред тобой, я забираю всё твоё богатство и, если захочу, не оставлю тебе ни капли. Но посмотри, как добр я к тебе и твоим близким. Разве не сказал я, что вы можете остаться в этом доме, вдосталь есть и пить и проводить ночи в тепле, пока будет на то моя воля?

– Сказал, – кивнул хозяин, – но мы должны будем работать, словно невольники.

– Ну и болван же ты, – произнёс на это Хардкастл, – какое тебе до того дело? Разве ты не будешь работать так же усердно, как и прежде, или так же усердно, как работал бы на меня, будь я твоим гостем? Нет, хозяин, неужели ты выпроводишь меня из дома, отказав в гостеприимстве? Что скажешь на это, мой остренький Весельчак? – произнёс он, беря в руки свой меч. Тут хозяин отполз в сторону, и Мрачный Джон рассказывал потом, что он заплакал.

Но вдруг вперёд вышел Осберн, сама любезность, всё так же улыбаясь, как прежде, он произнёс:

– Достойный сэр, одно я прошу тебя сказать мне: нет ли какого способа избавиться от неволи, ведь ты знаешь, никто не захочет быть невольником, если может этого избежать.

– Ну, парень, – ответил воин, улыбаясь, ибо теперь, после разговора с хозяином, он был уже в лучшем расположении духа, – когда ты подрастёшь, ты узнаешь, что твои слова не совсем верны и что многие и не против побыть в неволе. Что же до того, как избежать её, об этом я расскажу тебе, ведь я как раз хотел поведать об этом хозяину, хотя из-за его малодушия и не надеюсь встретить в этом доме достойного сопротивления, разве только от этого увальня напротив… Что? Почему ты косишься, словно хочешь, чтобы твои глаза появились с другой стороны головы?

Стефан ответил:

– Я так испугался тебя, достойный сэр, что даже не знаю, куда смотреть, и подумал: будет меньше вреда, если смотреть вдоль носа.

Хардкастл сказал:

– Я уже знаю, как поступлю с тобой, невежа ты, деревенщина, и в первые же дни моего господства твоя шкура заплатит за твою дурь.

Стефан больше не косился, но кинжал его по-прежнему оставался у него за поясом.

Теперь Хардкастл обратился к Осберну:

– Ну, я скажу тебе о том, как избавиться от неволи, как ты её называешь, и более того, мальчик, я сделаю это, потому что ты станешь моим человеком, храбрым и ловким, в чём я ни капли не сомневаюсь, а для этого тебе надо как можно раньше узнать о жизни великих и храбрых мужей. Слушай! Всякий раз, когда я предлагаю кому-нибудь сделать то, что кажется этому человеку тяжёлым, я прошу его, если ему не по нраву мои слова, указать мне огороженное поле поближе к его дому, и тогда мы вместе идём туда и выясняем, что могут сказать наши клинки. Если же он убьёт меня или ранит так, что я не смогу покинуть поле боя иначе, чем на носилках, то он хорош и заслужил победой надо мной большую славу. Более того, если он не может драться сам, я согласен встретиться с любым защитником, которого он для себя назначит. Это старый добрый обычай храбрых, он берёт своё начало с незапамятных времён. Мне и в самом деле жаль, что сегодня хозяин и драться не может, и защитника не имеет, который бы дрался за него. Но я даю ему три дня на то, чтобы он нашёл такого защитника… Ты, подлец, – он обернулся к Стефану, – почему ты опять косишься на меня?

– Потому что защитник найден, – ответил Стефан гнусавым голосом.

Хардкастл фыркнул, и его борода встопорщилась, но тут вперёд вышел Осберн. По-прежнему улыбаясь, он произнёс:

– Воин, я предлагаю тебе на выбор три выхода. Первый: покинь наш дом вместе со своим человеком. Ты обошёлся с нами не так, как полагается гостю: ударил меня, запугал всех и при этом нагло не хотел признаваться в том, что совершаешь преступление. Это лучший выход из твоего глупого положения. Что ты скажешь на это?

Но в сердце разбойника сейчас бушевал такой гнев, что он не нашёлся, как ответить Осберну, и только ёрзал в своём кресле, фыркая и отдуваясь. Осберн же продолжил:

– Я вижу, ты не принимаешь этого предложения, но тем только хуже для тебя. Второе, что ты можешь сделать, это найти поле для сражения. Согласен ли ты на это?

Воин взревел:

– Да, согласен! Но в таком случае ты возьмёшь меч и щит, а я пучок берёзовых розог, и если я не сумею поймать тебя, стащить штаны и выпороть, как учитель грамматики своего ученика, то я навсегда заброшу своё оружие.

Осберн холодно произнёс:

– Ты не видишь, что я опоясан мечом и, скажу тебе, славным? Или, может быть, ты возьмёшь нож Мрачного Джона и повторишь этим утром то, что я сделал с ним прошлым вечером, а сделал я это, чтобы предупредить тебя, но, похоже, ты был пьян и ничего не заметил.

Лицо Хардкастла несколько осунулось, ибо теперь он вспомнил трюк с ножом, но Осберн продолжил:

– Я спрашиваю тебя, воин, выйдешь ли ты в поле, что я найду для нас?

Голос разбойника теперь стал тише:

– Не могу же я драться с ребёнком: убью ли я его или буду убит им, это же опозорит меня.

Осберн ответил:

– Тогда покинь этот дом, и ты сможешь оставить себе ту честь, что возможна у разбойника и подлеца. Если же тебе не нравятся оба исхода, то я вытащу свой клинок и нападу на тебя, чтобы убить, и мне поможет стоящий рядом с обнажённым кинжалом в руке слуга Стефан, верный и бесстрашный муж. А я вполне могу это сделать, даже если считать, по твоим собственным словам, что ты находишься не в нашем доме, а в своём собственном.

Харкастл поднял голову, ибо некоторое время назад он её повесил, и хрипло произнёс:

– Тогда выбирай для меня поле, и я выйду на бой и убью тебя.

– Может быть, – сказал Осберн, – а может быть, и нет.

Тогда он попросил Стефана сходить на ровный луг близ реки и подобрать место для сражения. А сам тем временем вспомнил о своей подруге на том берегу и подумал, что может ведь так случиться, что он больше никогда не увидит её, а будет убит близ Ведермеля. Юноша гадал, дойдут ли вести об их битве до другого берега, узнает ли она о нём. Но пока он предавался таким размышлениям, его ушей достиг грубый голос Хардкастла. Вздрогнув, Осберн развернулся и услышал, что разбойник обращается к нему:

– Парень, позволь мне увидеть меч, которым ты будешь биться со мной.

Осберн снял с пояса ножны с мечом и молча передал их Хардкастлу. Воин сразу же начал было развязывать завязки, но Осберн воскликнул:

– Нет, воин, не касайся завязок, ибо кто знает, что произойдёт, если меч обнажить в стенах дома?

– Хорошо, хорошо, – согласился Хардкастл, – но если вскоре этот клинок всё равно будет обнажён, то что за вред от того, если его обнажат сейчас?

Впрочем, он отнял руку от оружия, положив его на стол перед собой.

Осберн огляделся и увидел, что дома остались только они двое, а все остальные ушли посмотреть на поле для сражения. Поэтому юноша тихо спросил:

– Воин, прав ли я: мне кажется, на сердце у тебя дурные предчувствия?

Хардкастл ничего не ответил, и Осберн продолжил:

– Я вижу, что это так, и думаю, для тебя будет лучше, если эта битва не состоится. Послушай, почему бы нам не заключить мир таким образом: ты останешься здесь на этот день, сохранив уважение к себе, и по всей чести покинешь нас завтра, и мы одарим тебя тем, что пожелает твоё сердце? Так ты избежишь позора, и все наши разногласия будут забыты.

Хардкастл покачал головой:

– Нет, парень, нет. Слух разнесётся, и вскоре позор настигнет меня. Мы должны встать на поле сражения друг против друга.

И с мрачной усмешкой добавил:

– Не так давно ты угрожал убить меня с помощью того косоглазого болвана, а теперь ты стоишь предо мной без оружия, а у меня под рукой лежит твой меч. Может, ты боишься того, что я могу с тобой сделать, если уж обдумать твои слова?

– Нет, я не боюсь, – возразил Осберн. – Ты можешь быть дурным человеком, но ты не настолько низок.

– Это верно, – заметил Хардкастл. – И вновь я скажу, что ты доблестный юноша. Слушай, бери обратно свой меч, но скажи, какие доспехи будут у тебя в этой битве?

– Никаких, кроме моего щита, – ответил Осберн. – Там, на стене, висит ржавый стальной капюшон, но в нашем доме нет ни одной кольчуги.

Хардкастл сказал:

– Что ж, вот что я могу сделать для тебя: я оставлю все свои доспехи здесь и отправлюсь к месту битвы только с мечом в руке, ты же возьмёшь свой щит. Но берегись: Весельчак – хороший клинок.

Осберн улыбнулся:

– Я знаю, что если тебе удастся нанести мне хотя бы один верный удар, то мой щит мало поможет против Весельчака. И всё же я принимаю предложение и благодарю тебя за него. Но вот ещё что пришло мне на ум: ведь если ты переживёшь этот день, ты опять вернёшься к высокомерию и жадности и будешь творить неправые дела, подобные тем, которым мы все были свидетели вчера вечером и сегодня утром.

Хардкастл грубо рассмеялся:

– Что ж, парень, думаю, ты прав. А потому убей меня сразу же, если сможешь, и избавь от меня мир. Но слушай, я совсем не стыжусь своих дел, хотя люди и называют некоторые из них подлыми, – пусть их называют.

Тут в зал вошёл Стефан и дал знать, что место выбрано. Он больше не косил.

 

Глава XVII

Гибель Хардкастла

Втроём они спустились на луг. Там уже собрались все остальные. Дед малодушно ёжился, Мрачный Джон был бледен и беспокоен, женщины скорбно жались друг к другу, и бабушка голосила. Проходя мимо, Стефан коснулся бабушки и спросил:

– Ты видела когда-нибудь маленького Давида?

– Нет, – всхлипнула она.

– Тогда смотри туда, – сказал он, – и увидишь его своими глазами.

И вот двое противников вышли на выбранное место. Было два часа до полудня. Обещая первый зимний снег, небо затянули тучи. В этом году снега ещё не было, и земля оставалась сухой и жёсткой. Хардкастл первым обнажил Весельчака, а за ним и Осберн снял с пояса Широкого Косаря и развязал завязки. Одно мгновение он стоял неподвижно, пристально глядя на врага, который закричал:

– Поспеши, парень, я хочу поскорее с этим покончить.

Тогда Осберн вынул клинок, и показалось, будто серость зимнего дня, окутывавшая всё вокруг, отступила. Как рассказывали те, кто стоял тогда ближе всех к месту схватки, когда Широкий Косарь обнажился, пронёсся громкий гул, и Осберн, надев на руку щит, закричал:

– Теперь ты, воин!

И сразу же Хардкастл прыгнул в его сторону. Осберн ждал его с поднятым мечом и, легко увернувшись, сделал Широким Косарём выпад вперёд, коснувшись бока противника, и зрители увидели, что клинок немного обагрился в крови. Быстро и свирепо Хардкастл повернулся к юноше, но тот, оказавшись на расстоянии удара от разбойника, уже держал наготове, у груди, Широкий Косарь, и лезвие его вонзилось в бок Хардкастла, и рана была так глубока, что Харкастл даже опустил свой меч. Тогда Осберн вскричал:

– Что такое? Ты же хотел стащить с меня штаны, разве нет? Но, похоже, это я задам тебе трёпку.

А в это время Косарь нанёс широкий косой удар и с быстротой молнии вернулся в исходное положение, а в боку Хардкастла и на месте ягодицы осталась огромная дыра, и на землю полилось море крови. Когда же Хардкастл, шатаясь и дико озираясь, с усилием поднял меч, Осберн отразил его удар щитом и пронзил его грудь, Косарь целиком, словно в тесто, вошёл в тело противника. Хардкастл же, рассечённый чуть ли не пополам, соскользнул с меча на землю, спиной вниз.

Осберн глядел на противника и молчал. Подбежал Стефан и, опустившись на колени, пощупал запястье Харкастла и положил руку ему на грудь, затем он обернулся и посмотрел на Осберна, который теперь тоже встал на колени рядом с ним и стирал подолом куртки убитого кровь с Широкого Косаря. Наконец, Осберн поднялся, вложил клинок обратно в ножны и завязал все завязки. И тогда с уст его сорвалась песня:

Затем он воскликнул:

– Подойдите ближе, хозяин и хозяйка! И вновь вступите во владение домом и землями Ведермеля, как было прежде наступления вчерашнего дня!

Хозяин подошёл к нему и поцеловал, смиренно и искренне поблагодарив. Женщины же, приблизившись, кинулись обнимать отрока. А вот Мрачный Джон ускользнул сразу, как только увидел падение своего хозяина, и когда теперь о нём вспомнили и начали искать, он был уже маленькой точкой, быстро направлявшейся в сторону нижней долины. Увидев его, все разом рассмеялись, и смех этот облегчил их сердца, и они почувствовали себя свободными и счастливыми.

– Так, – сказал Стефан, – что мы будем делать с этим павшим воином, ещё утром таким яростным и свирепым?

Осберн ответил:

– Мы предадим его тело земле здесь, не снимая с него одежды, ведь он пал смертью мужа, хотя, возможно, и жил словно зверь. Но меч его я отдам тебе – в награду за то, что ты верно следовал за мной и в этот раз, и раньше.

Стефан сходил за мотыгой и киркой и вырыл для воина могилу как раз посередине того места, где свершился бой. Там Хардкастла и погребли, насыпав над могилой небольшой курган из камней. И по сей день место это зовут низиной Хардкастла, а чаще короче – просто Хардкастлем.

И сделав это, все пошли в дом, веселясь и радуясь.

 

Глава XVIII

Эльфхильд узнаёт об убийстве

Два дня спустя наступил назначенный день, в который Осберн должен был увидеть свою подругу с другого берега. Он почти спокойно отправился на встречу и, подойдя к реке, увидел Эльфхильд над водой напротив. Девочка спросила, не случилось ли с ним за эти дни чего нового.

– Многое, – ответил отрок, – ибо я совершил дело не по своим годам, не по детским плечам: я убил человека.

– Ну и ну, – удивилась она, – и ты можешь спать после этого?

Осберн сказал:

– Да, и без снов. Ведь, скажу я тебе, правда была на моей стороне.

Эльфхильд спросила:

– И что же такого он сделал, что ты должен был убить его?

Осберн ответил:

– Он заносчиво вошёл в наш дом, собираясь присвоить себе всё наше добро, а нас выставить на улицу или обречь на неволю.

Эльфхильд вновь спросила:

– Но скажи мне, как ты убил его? Он был пьян или спал?

– Нет, – ответил Осберн, – я вызвался стать защитником деда, и грабитель взял в руку меч, а я другой, и мы сражались, и я одолел его.

Девушка спросила:

– Он был малодушным, трусом или не умел обращаться с оружием?

Осберн покраснел:

– Он был крепким мужем, храбрым человеком и, говорят, обладал большим умением по части сражений.

Эльфхильд, бледная, с потупленным взором, застыла в молчании.

Осберн же спросил:

– В чём дело, Эльфхильд? Я-то думал, ты будешь расхваливать меня за мой поступок. Знаешь ли ты, что этот человек был чумой для всей округи и я освободил мирных людей от проклятья?

– Не гневайся на меня, Осберн, – ответила девочка. – Я и в самом деле как в воду опущенная, ибо теперь вижу, что ты больше не можешь быть моим другом, ты станешь мужчиной прежде времени и будешь искать того, что желают мужчины, и тебе больше подойдут стройные расцветшие девы, а не такой нелепый оборвыш, как я.

– Послушай, Эльфхильд, – произнёс Осберн, – зачем бежать навстречу беде? Неужели я стал хуже, чем был в прошлый раз?

– Нет, – ответила она. – Я вижу в тебе славного воина, и с твоей стороны так любезно приходить сюда, не пропустив ни одну из наших встреч.

– Вот теперь ты мила, – сказал Осберн, – не сделаешь ли что-нибудь мне на радость? Не созовёшь ли дудочкой овец?

– Нет, – ответила девочка, – не созову, я не хочу скакать, словно дурочка, показывая тебе свои худые костлявые ножки. Была бы я взрослой женщиной, то не обнажила бы ног и до щиколотки. Кроме того, ты смеёшься над тем, как я скачу и прыгаю среди этих глупых комков шерсти, а я не хочу, чтобы ты надо мной смеялся.

– Эльфхильд, милая моя, – произнёс он, – ты не права. Я не насмехался над тобой, я смеюсь только от удовольствия видеть твои милые движения и изящный танец, подобный трепетанию липовых листьев свежим летним утром.

– Так откуда же мне это знать? – возразила она. – В любом случае, не проси меня сегодня танцевать, я лучше сяду и расскажу тебе славную сказку о давно прошедших временах, такую, какой ты никогда ещё не слышал. Она будет о море и кораблях, да о морской жене, пришедшей в людские жилища.

Осберн сказал:

– Я бы очень хотел посмотреть на море и походить под парусом.

– Да, – согласилась Эльфхильд. – Но возьмёшь ли ты меня с собой тогда?

– О да, – ответил Осберн.

И оба они забыли о Разлучающем потоке, о том, что никогда не смогут встретиться. Они сидели, каждый на своём берегу, а посередине текла страшная река, и только сказка да нежные речи их не ведали водных границ. Так прекрасно закончился день и их встреча.

 

Глава XIX

Проходит зима, и Эльфхильд рассказывает о смерти своей родственницы

Осберн и Стефан поговорили с хозяином и попросили его жить не столь скаредно, ибо у них был не только хороший запас еды, одежды и тому подобного, скопившийся за долгое время, но и прекрасные дары Странника. Более того, запасы пополнились и трофеями Хардкастла, ибо после него остались многочисленные богатства, по большей части серебро и золото, и всё это, кроме оружия, Осберн отдал деду. И хозяин послушался их, позволив себя уговорить, и пока зима была ещё молода, прежде чем выпал снег, заваливший дороги, он поехал с Осберном вниз по течению, заглядывая во многие самые разные поселения, в том числе побывал и там, где жила девица, составившая Осберну пару в праздник середины зимы на Расколотых холмах. Осберн решил, что девица эта красива и мила, она же радостно поприветствовала его и поцеловала, правда, он был уже не столь расположен к этому, как в тот раз, ибо решил, что она поцеловала его как ребёнка, а не мужчину.

Но что бы там ни было, а хозяин нанял шестерых работников, троих мужчин, двое из которых были молоды, и трёх женщин, всех молодых: одну пригожую, одну сварливую и одну серединка на половинку. Между делом следует сказать, что если бы он дождался весны, чтобы нанять их всех, то вряд ли нанял бы, ибо о Ведермеле в округе ходила дурная слава. Зато, когда все прослышали, что господин Николас нанимает работников с середины зимы, этого известия хватило, чтобы решить, будто он изменился, став теперь более щедрым. А потому Николас возвратился домой с работниками, ехавшими за ним верхом (ибо он захватил для них коней), и с тех пор хозяйство в Ведермеле было не хуже, чем в любом другом месте долины.

В середине зимы Осберн вновь ездил к Расколотым холмам, и вновь та самая девица по имени Гертруда веселилась с ним. На этот раз Осберну показалось, что целовала и ласкала она его не совсем так, как ласкают ребёнка, хотя вы скажете, что о таких вещах он знал мало. Ибо когда они, как и подобает всем парам на празднике, целовались, она совсем не хотела отрывать свои уста от его уст. И когда в самом конце праздника им нужно было расстаться, девушка подставила ему щеку для поцелуя, тяжело вздохнув. Он же поцеловал её беспечно, ибо тогда всматривался в толпу на том берегу, пытаясь среди других женщин различить очертания Эльфхильд, как делал он всякий раз в тот день, когда на то выпадал случай, впрочем, желаемого он не достиг ни разу.

Три дня спустя Осберн встретился с Эльфхильд и спросил её, ходила ли она на праздник, и она ответила, что там её не было, что её тётушки ходят туда каждую зиму, но всегда оставляют её дома. Затем, улыбнувшись, она добавила:

– На этот раз они вернулись, расхваливая тебя на все лады, ибо до нашей стороны дошла весть об убийстве грабителя. Одной из моих тётушек, той, что помладше, тебя показали, и она говорит, что ты самый красивый юноша, какого ей когда-либо приходилось видеть, и не сильно ошибается на этот счёт.

Осберн засмеялся и покраснел, и поделился с ней тем, как провёл время на празднике. Казалось, Эльфхильд не доставило удовольствия услышать о прекрасной девушке, которой так нравилось целоваться, зато она искренне обрадовалась, когда Осберн поведал, как усердно он высматривал её на другом берегу. Так прошла большая часть короткого дня их встречи. Этот день был очень важен для них, ибо всю зиму, когда землю покрывал снег и трава на берегу не зеленела, овец запирали в загонах и овчарнях и не пасли, и Эльфхильд трудно было придумать предлог, чтобы выбраться из дома. Встречи с Осберном случались реже, чем прежде, более того, часто Осберн напрасно приходил к условному месту – Эльфхильд не было там, и юноша, хотя и знал, что в этом не было вины его подруги, всё же возвращался домой печальным.

Так, без происшествий, прошла зима, и вновь наступила весна, и встречи опять стали частыми. В первый день весны дети устроили большой праздник. Эльфхильд пришла на мыс, по-зимнему укутав голову и бёдра волчьей шкурой. Стоял тёплый и очень ясный февральский день, Эльфхильд захотела поиграть овцам на дудочке и танцевала среди них, а Осберн пылко смотрел на неё. Он решил, что она стала выше, изящнее и прекрасней, её ноги и ступни (ибо она ходила босой) теперь, без летнего загара, выглядели такими нежно-белыми, что ему очень сильно захотелось погладить их и поцеловать. Возможно, это было началом томительного юношеского безумия, которое потом станет таким болезненным: желание быть со своей подругой, обнимать её и ласкать.

Той весной они встречались часто, а когда стало теплее, и ещё чаще. С Осберном в то время, кроме этих встреч, не происходило ничего, о чём стоило бы рассказать. Но вот, когда май был ещё юн, Осберн трижды поднимался на утёс и не находил на том берегу Эльфхильд. На четвёртый раз она пришла, принеся с собой весть о том, что одна из её родственниц скончалась от болезни. Сказала она так:

– Это та, что была более сурова со мной. Чаще всего именно она меня наказывала. И вот её не стало, и ведь не раз она была ко мне добра, и до встречи с тобой я даже немного любила её. Но теперь всё изменится к лучшему, ведь другая тётушка, добрее умершей, приняла в дом ту старушку, о которой я тебе рассказывала, ту, что сделала меня мудрее и научила многим древним легендам. Хотя она стара и кожа её морщиниста, она добра и любит меня, и она на нашей с тобой стороне, я рассказала ей о тебе, и в ответ она поведала мне столько всего необычного, что я не дерзну передать тебе это, а потому просто порадуемся вместе.

Осберн произнёс:

– Да, может быть, но послушай, я хочу большего, чем обычной радости, я хочу перейти к тебе и поведать о том, что не могу кричать через этот ненавистный поток, я хочу взять тебя за руку, обнять и поцеловать. Не желаешь ли ты того же, что и я?

– О да, – ответила девушка, покраснев, – от всего сердца желаю. Но послушай, Осберн, старушка говорит, что всё это случится и что однажды мы встретимся с тобой лицом к лицу. Веришь ли ты этому?

– Да нет, как я могу поверить, – ответил он, немного помрачнев, – когда ты не говоришь мне всего?

– Прости, – сказала Эльфхильд, – но я не могу рассказать тебе больше. Прошу, давай порадуемся тому, что встречи наши стали чаще, а жизнь моя проще и веселее. Подумай, милый мой, ведь если жизнь моя наладится и я перестану так много работать и буду получать меньше побоев, а еды получше и побольше, то стану изящнее и нежнее, а ещё и стройней, и буду выглядеть старше и женственнее.

И она даже немного всплакнула, поэтому Осберн, подавив свою грусть, принялся утешать её, и тогда она засмеялась, и он вместе с ней, и им было радостно вместе.

И вот теперь, время от времени, они нежно и счастливо говорили друг с другом, и Эльфхильд день ото дня становилась всё прекраснее и милее, она лучше одевалась и хорошо обувалась и уже не прятала свои броши и ожерелья, хотя и сказала, что не все из них показывала старушке.

– Я имею в виду не все из подаренных тобой. Но ожерелье гномов, то славное, я ей показала, и она назвала его чудом, предсказывающим, что я стану королевой, и я вполне в это верю, так же, как и в то, что ты станешь великим мужем.

Так они проговорили ещё долго.

 

Глава XX

Осберн едет в Истчипинг и привозит подарки для Эльфхильд

Когда же настал июнь, господин Николас решил съездить в Истчипинг и взял с собой Осберна, и хотя юноша попал всего лишь в небольшое торговое поселение, он, как чуду, дивился множеству домов из камня и глины, да ещё и стоящих так близко друг к другу. Вне городских стен располагалось большое славное аббатство, где жили монахи, была там и своя церковь, прекрасная, как и все церкви, и когда юноша вошёл внутрь, его очаровало изя-щество высоких колонн, арок и свода над головой, восхитили росписи стен и витражи, шпалеры и украшения над алтарями. А во время святой мессы, когда монахи и менестрели запели хором, он едва мог понять, где находится: на небесах или на земле. И всё же, чем бы он ни восхищался, он желал, чтобы вместе с ним восхищалась и его подруга с другого берега реки, как было бы славно, если бы она могла видеть и слышать всё, что видел и слышал он, и если бы он мог поделиться с ней всем, что было у него на душе. Рынок, где они с хозяином торговали, и торговцы в своих прекрасных необычных для тех мест плащах самого странного покроя, и их чужеземные лица, поселяне с телегами и подводами да с крупными лоснящимися конями – всё казалось ему чудесным. Когда же торговля закончилась, юноша нашёл в своём кошельке несколько серебряных монет, да не одну и не две, ведь и он привёз на торг свои товары, добытые доблестью и меткостью: он с копьём и щитом пошёл на громадного медведя и одолел его в одиночку, а ещё двух с помощью Стефана Едока, волков же, лис, горностаев и бобров без счёта. Вырученные деньги так и манили его зайти в торговый шатёр и истратить их все на что-то, что можно перебросить через поток, для Эльфхильд, например, на ажурные туфли, расшитые рейтузы, изящные сорочки, шёлковые платки и диадемы. Так и поступив, Осберн вернулся на улицу, к деду, и пока он с ним стоял, от замка отделилась группа всадников в кожаных куртках без рукавов, шлемах с забралом* и длинными копьями, среди всадников были и два рыцаря в белых, сверкающих на солнце доспехах со знаменем славного города. Как только Осберн заметил их, сердце его встрепенулось, и он размечтался о подвигах, что принесут ему славу. Хлопнув в ладоши, юноша пожелал всадникам удачи, и несколько из них обернулись и, улыбнувшись друг другу, похвалили милого мальчика, не зная, что тот убил мужчину, который был сильнее любого из них.

Кроме того, в тот день был церковный праздник, и юноша не мог не приметить принаряженных во всё самое лучшее молодых женщин. Он так откровенно таращился на них, что дед даже сделал ему замечание, которое не ускользнуло от слуха разодетых барышень, привлекших внимание Осберна, и те из них, что были помилее, засмеялись, похвалив юношу, ибо посчитали его вправе смотреть на них: такой он был пригожий. Одна женщина лет тридцати, очень красивая, даже подошла и попросила старика не ругать мальчика.

– Ибо, – произнесла она, – юноша так хорош собой, что имеет полное право обращаться с женщинами по собственному желанию. Вот подрастёт он ещё лет на десять, и – Боже сохрани! – какая из нас сможет ему отказать? Хотела бы я быть помоложе, чтобы составить ему компанию в его странствиях по миру, в которые он вскоре отправится.

И с этими словами она поцеловала Осберна в переносицу и ушла. Но, как и раньше, поцелуй не доставил Осберну большой радости, ведь целовали его как ребёнка. Коротко говоря, хозяева Ведермеля славно провели время, торгуя, а через день-другой поскакали обратно, в долину, и в полном здравии прибыли домой.

На следующую встречу с Эльфхильд Осберн принёс все те прекрасные вещи, что приобрёл в городе. Девочка уже стояла на мысу, милая и смущённая, ибо он предупредил её, что поедет на торг. Она уже не распускала волосы, как раньше, но крепко закручивала у головы. Из одежды на ней было домотканое платье с чёрными рейтузами и кожаными, плотно зашнурованными туфлями, и всё это, несомненно, шло ей.

После первых приветствий сразу же началась суматоха с переправкой подарков через поток. А когда с этим было покончено, Эльфхильд, по-детски до слёз обрадованная тем, что теперь все эти чудесные вещи принадлежат ей, и пуще прежнего влюблённая в своего доблестного друга, отвязала свёртки от стрел и села близ края уступа, прижимая их к груди со словами:

– Теперь, мой возлюбленный, я жду твоего рассказа, ибо ты должен поведать мне, что видел и что делал.

Осберн и сам был рад рассказать о своём путешествии и не упустил ни одной подробности. Глаза девочки сверкали, лицо её сияло. Когда же её друг напоследок вспомнил о женщинах и о той, что поцеловала его, она воскликнула:

– Ах, именно об этом говорила моя старушка: все женщины будут любить тебя, а ведь, похоже, так и случится. Что мне делать тогда, ведь я буду так далеко!

И юноша поклялся Эльфхильд, что всегда будет любить её, что бы ни случилось, и, казалось, девушку порадовали его слова. Но в глубине души она понимала, что Осберн чересчур легко произнёс их и гораздо меньше тревожится тем, что сильно печалит её.

Прежде чем они расстались в тот день, Эльфхильд отошла от берега и надела на себя всё, что подарил ей Осберн, то, что можно было надеть. Одним из таких подарков было тонкотканое зелёное платье (юноша придумал, как переметнуть его, связав в узел, ведь с той новой силой, что даровал ему Железноголовый, это было просто сделать). Разодетая, Эльфхильд встала так, чтобы Осберн мог её видеть, и он, пристально разглядывая девушку со всех сторон, восхищался её красотой и остался вполне доволен. На этом они и расстались. Правда, после ухода Осберна Эльфхильд опустилась на землю и немного поплакала, а почему, она и сама не знала. Но вскоре она поднялась, переоделась в свою обычную одежду и направилась домой.

 

Глава XXI

Воины из Истчипинга прибывают в долину

Лето прошло, не оставив о себе памяти. Так же и осень, а за ней и зима, вновь наступила весна, и миновали уже почти два года с тех пор, как двое отроков впервые встретились на берегу реки. Осберну исполнилось пятнадцать лет, Эльфхильд же была младше его лишь на месяц с половиной. И встречи их наполняла та же радость, что и прежде. Ведермель в это время процветал. В Восточной долине царил мир, и с тех пор, как пал Хардкастл, дневной свет больше не освещал лезвие Широкого Косаря.

Но в начале мая того года в долину прибыли всадники, правда, хоть они и ехали в полном вооружении, они не собирались нападать на жителей Ведермеля. Это были воины Истчипинга, как раз те самые, которых Осберн в свою недавнюю поездку в город видел у замка. Дело же у них было вот какое: для славного торгового города настало время войны и борьбы, ибо барон Дальней долины бросил ему вызов по какому-то делу, в котором город считал свою правоту неоспоримой. Понимая, что барон не шутит, в городе приняли решение постоять за себя, дав сражение. Потому-то рыцарь, находившийся на службе у города, и был послан с отрядом своих воинов посмотреть, какую помощь в этом стеснённом положении можно найти у друзей из долины. Ведь было хорошо известно, что жители этих мест, хоть и славятся своим миролюбием, но могут, если придёт нужда, быть мужественными воинами, как пешими, так и верховыми.

Имея это поручение, воины прибыли в долину, и первым поселением, в которое они вошли, стал Ведермель, ибо он первым лежал на их пути. Теперь в Ведермеле насчитывалось уже много рабочих рук, ибо, не считая Стефана Едока, проживало там двенадцать мужей, умеющих постоять за себя, из них пятеро сыновья землевладельцев.

И вот ясным майским вечером городские воины, сияя, словно груда освещённого солнцем льда, въехали в ограду Ведермеля, и многие жители вышли из дверей дома, чтобы посмотреть на приезжих. Осберн, одетый в алое, стоял самым первым, ибо хозяин Николас подался немного назад, как делал всегда, стоило ему решить, что приближается неприятность. Осберн поприветствовал гостей и, не задавая лишних вопросов, не говоря ни слова помимо приветствия, пригласил их в дом. Гости, а было их ровным счётом двадцать пять человек, соскочили с коней и вошли внутрь. Там, радушно встреченные женщинами, они сняли с себя оружие и доспехи, вскоре на стол были поданы еда и питьё, и все принялись за ужин. Хозяева были гостеприимны, гости дружелюбны. Осберн посадил рыцаря, капитана отряда, по правую руку от себя, и они весело разговаривали. А когда ужин подошёл к концу, рыцарь спросил у Осберна и Николаса:

– Сэры, могу ли я открыто рассказать о своих делах в долине?

Осберн ответил:

– Если бы ты сам не упомянул о них, достойный сэр, мы скорее предложили бы тебе выпить ещё кружку-две, но не стали бы расспрашивать. Но раз уж ты заговорил об этом, то и мы желаем услышать твой рассказ, ведь мы знаем, что вы наши друзья из Истчипинга.

Тогда рыцарь начал говорить и поведал обитателям Ведермеля мельчайшие подробности ссоры барона Дальней долины с торговым городом, упомянув и о том, что жители города считали себя правыми в этом споре. Время от времени, желая прояснить дело, Осберн задавал вопросы, и рыцарь отметил, что они уместны и мудры. Наконец, рыцарь произнёс:

– И вот, соседи, мы просим вас о помощи. И помощь, что нам нужна, не столько в деньгах, животных или оружии, сколько в сильных руках и храбрых сердцах крепких и мужественных мужей. Что скажете вы, жители Ведермеля, желаете ли вы сохранить место своих торгов, место, где мы принесли столько добра друг другу, или же вы бросите Истчипинг на произвол судьбы?

– Достойный сэр, – ответил Осберн, – сперва ответь нам: ты просишь нас вступить в войну на твоей стороне, но это приказ от того, кто считает себя вправе приказывать, или просьба о помощи от соседа, с которым нас связывают давняя дружба да общие дела? Я спрашиваю об этом потому, что мы, жители долины, считаем себя свободным народом, и мы не состоим на службе ни у лорда, ни у графа, ни у короля.

Рыцарь произнёс:

– Мы не требуем от вас никакой службы ни по праву, ни по обычаю, но просим вашей помощи, просим наших храбрых и свободных соседей, которые по дружбе, может быть, захотят помочь своим нуждающимся соседям.

Осберн сказал:

– Тогда больше не о чем говорить. Добавлю только, что найдётся тот, кто захочет поехать с тобой, – это я. И пусть я молод, но удар мой крепок, и среди сидящих за этим столом есть мужи, способные подтвердить мои слова. Если ты согласен, я могу поехать с тобой вниз по течению, чтобы уговорить местных поселян присоединиться к нам. Что же до этих добрых ребят – кто из вас хочет выступить с рыцарем против врагов славного города и наших врагов?

Все закричали в знак согласия и, продолжая кричать, поднялись со своих мест. Но Осберн произнёс:

– Хорошо, но кому-то следует остаться, чтобы приглядывать за хозяином и женщинами да чтобы ухаживать за полем и животиной. Я выберу себе шестерых, да ещё Стефана Едока, моего слугу.

И он назвал поимённо одного за другим.

Кому теперь было радоваться, как не рыцарю и его воинам. Все выпили за молодого хозяина, но, по правде сказать, некоторые сомневались, что юноша мог бы повести их в бой. Другие же говорили, пусть будет как будет, не может статься, чтобы он оказался трусом, если его так любят.

Так они радовались в зале и пили по кругу, но веселье продолжалось недолго, ибо капитан не хотел, чтобы его люди напились допьяна, иначе назавтра они не смогли бы крепко держаться в седле. Поэтому все выпили чашу расставания, и Осберн провёл рыцаря к его постели, пожелав покойной ночи. Но сразу заснуть рыцарю не удалось: к его кровати подошёл Стефан и спросил, не хочет ли сэр послушать на ночь какую-нибудь историю. Рыцарь согласился, и тогда Стефан долго рассказывал о долине, её народе, о гномах и духах земли. Наконец, он начал говорить и о своём хозяине: о том, который молод, о его доблести, доброте и умении. Напоследок он рассказал и о кончине Хардкастла от руки Осберна. Капитан дивился его рассказам, а потом произнёс:

– Мне просто повезло увидеть этого юношу и стать его соратником, ведь такие чудеса свершаются реже, чем один или два раза за две сотни лет. И похоже, здесь как раз такой случай.

 

Глава XXII

Осберн прощается с Эльфхильд

Утром все, проснувшись, облачились в доспехи, а Осберн надел длинную кольчугу Хардкастла и позолоченный шлем*, к поясу прикрепил Широкий Косарь, в руку взял копьё, за спину же повесил свой щит. Свой лук и чудесные стрелы Осберн поручил нести Стефану. Сам Стефан и другие работники Ведермеля были весьма неплохо снаряжены, да и капитан отряда сказал, что если какого оружия или доспеха не нашлось бы, то это не беда, ибо в торговом городе имеется хороший запас и того, и другого.

Все позавтракали, выпили, но только по одной кружке и отправились в путь вниз по течению. Если что и стоит рассказать об этом путешествии, так только то, что с помощью Осберна воины Истчипинга благополучно выполнили своё поручение в большинстве поселений средней и нижней долины. На ночь они остановились в местечке под названием Вуднеб, лишь немногим отстоящим далее вверх по течению от того места, где жители западной и восточной долин справляли праздник Расколотых холмов, а значит, недалеко и от места тайных встреч двух влюблённых.

Тем вечером в доме, где остановился отряд, все единодушно решили на следующее утро устроить собрание и послали гонцов, которые должны были донести стрелу войны в селения вверх и вниз по течению. Казалось, всё шло хорошо. Осберн без страха и без лести высказывал свои мысли самым храбрым и самым опытным воинам, что были в отряде. Когда же он, оставшись один, лёг спать, сердце его пронзила острая боль, ибо он вспомнил, что следующим утром наступит тот самый день, в который они с Эльфхильд условились встретиться у Излучины Расколотого холма. Заснул он той ночью позже обыкновенного. А когда следующим утром проснулся, большинство воинов ещё спали. И вот, пока солнце ещё не поднялось высоко, он оделся, надел на себя доспехи, вышел из дома, а затем и за ограду. Спустившись к реке, он прошёл вверх по течению, и когда поднялся на своё обычное место напротив мыса, солнце вместе с ним поднялось над горизонтом. Осберн стал ждать. Но не прождал он и получаса, как увидел Эльфхильд, взбиравшуюся по склону. Одета она была в то платье из тонкой ткани, что он ей подарил, именно в нём в это время весны и раннего лета она чаще всего и приходила на место свиданий. Плечи девушки покрывала гирлянда, сплетённая из белых майских цветов. Когда Эльфхильд увидела на Осберне переливающуюся серую кольчугу*, сияющий шлем, разглядела на поясе Широкий Косарь, а в руке копьё, она протянула к нему обе руки и вскричала:

– О, если б ты только мог быть здесь, чтобы обнять меня! Ибо я вижу: случилась беда, и ты уж одет, чтобы покинуть долину и оставить свою подругу. О, боевое облачение и шлем! Увы, милый, ты идёшь на погибель, но как же ты юн! А ведь я предчувствовала это, ибо прошлым вечером в наш дом зашли два мужа и рассказали, будто видели вооружённых воинов, скачущих по восточной долине. Но поведай мне, что всё это значит? Будешь ли ты драться в долине или уйдёшь далёко за её пределы? И ещё скажи мне, сколько тебя не будет?

Когда юноша отвечал, по лицу его струились слёзы, так сильно тронула его сердце её печаль. А сказал он вот что:

– Это правда, я пришёл попрощаться с тобой на время, и вот почему мне приходится уходить.

И он поведал ей всё, как есть, и как бы между прочим сказал:

– Теперь я ничего не могу сделать, кроме как попросить тебя не бояться и не ранить своё сердце безудержной печалью. Послушай, милая моя, ты только что сказала, что страстно желаешь моих объятий: теперь мы оба больше не дети, и, признаюсь тебе, уже много дней, как я сам жажду того же и знаю, что и ты хотела бы, чтобы наши тела соединились. Может, ты решишь, что я суров и себялюбив, но скажу тебе, что скорее радуюсь твоему желанию, чем печалюсь, видя твою скорбь.

– Нет, нет, ты не себялюбив, – ответила она, – но ты ещё сильнее дорог мне после этих слов.

– Послушай тогда, возлюбленная, – продолжил он. – В какое время и как может случиться, что мы встретимся лицом к лицу, если я останусь в Ведермеле, в долине, в покое и тишине, тогда как ты всё ещё будешь жить со своими старушками на другом берегу этого свирепого потока? Разве не следует мне взять случай за руку и последовать за ним, чтобы узнать широту земли, обогнув землю и море, и, наконец, обойти Разлучающий поток, и найти тебя, милая, тебя в этом огромном мире? Может статься, сегодня начнётся мой путь.

Теперь девушка, немного утешенная, через силу улыбаясь, спросила:

– Ты, наверное, опять будешь торговать? Помнишь, как весело было, когда ты дарил мне вещи, метая их через воду? На этот раз к твоему возвращению в долину я попрошу тебя принести мне на радость ещё один подарок.

– Да, возлюбленная, чего же ты хочешь?

На самом деле, ему было не по душе, что в самый момент их расставания она, словно малый ребёнок, выпрашивает гостинец. Но она сказала:

– О, дорогой мой, чего же ещё я хочу? Привези мне себя самого, целого и невредимого.

Тут уж она больше не могла сдерживать своей любви и вновь разразилась горьким плачем, да таким сильным, что за слезами не видела юноши. До неё с того берега долетали слова утешения, слова прощания и слова печали, и всё равно она не могла перебороть своих слёз, и Осберн расплывался перед ней, и она не могла вымолвить ему в ответ ни слова. Когда же, наконец, она взглянула на другой берег, то увидела, что перед ней никого нет и лишь ниже по течению ещё смутно виднеется фигура Осберна. Вот он обернулся, поднял руку и помахал. И в тот день она его больше не видела, разве что алый его плащ да шлем ещё пару минут сверкали под майским солнцем.

У Осберна сперва щемило на сердце, и он торопливо шёл вперёд, думая, что это его несколько успокоит. Через некоторое время он и в самом деле чуть-чуть утешился, но всё ещё торопился уйти подальше от берега. А немного погодя ему показалось, что он слышит вдалеке звук большого рога, и он вспомнил, что это сигнал к началу собрания, и тогда его мысли обратились к тому, что сейчас должно было произойти.

 

Глава XXIII

Осберна избирают капитаном отряда жителей долины

Когда Осберн подошёл к поселению, он увидел множество людей и сверкавшее вокруг холма на расстоянии полёта стрелы от ограды села оружие. Юноша изо всех сил заторопился на собрание. А когда он подошёл ещё ближе, к нему из толпы бросилось сразу несколько человек.

– Быстрее, – закричал один из них, – собрание обсуждает тебя.

Осберн поспешил за ними. Когда же он вошёл в густую толпу, раздались громкие крики, и все стали подталкивать его вперёд, к подножию холма, на вершине которого стояло трое знатных землевладельцев, хранитель закона долины и капитан воинов Истчипинга. Они подозвали юношу к себе, и хранитель законов произнёс такую речь:

– Осберн Вульфгримссон, – сказал он, – ты опоздал на собрание, а оно уже почти закончилось. Суть же дела такова: у нас здесь имеется две сотни и ещё шесть добрых мужей, что связали себя обязательством отправиться верхом вместе с нашими друзьями из Истчипинга. Но мужи эти потребовали себе капитана, избранного из жителей дола. Если вспомнить, что в долине не случалось ни войн, ни какого иного сражения с тех самых пор, как Белый Рыцарь свершил на нас набег, а с того дня минуло уж тридцать лет, то сразу поймёшь, что мы, по большей части, не сильны в военном искусстве. Мы все знаем, что в твоём юном теле бьётся сердце храброго мужа, что ты убил могучего воина, мастера битвы. По этой самой причине некоторые из жителей долины предложили тебя в капитаны нашего отряда. Теперь я сообщаю тебе, что сперва дам слово всему собранию, и если люди согласятся, то ты станешь капитаном, хочешь ты того или нет.

К тому времени, когда законник кончил говорить, лицо Осберна покраснело, как огонь. Юноша произнёс:

– Господин, прошу тебя вспомнить, что я молод, и никогда не учился военному делу, и совсем ничего не знаю: ни как приказывать, ни как строить отряд в битву. Это же совсем не то, что защищать жизнь и дом от разбойника, когда на беду никого не оказалось рядом и когда вспоминаешь то, что впитал с молоком матери.

Капитан воинов Истчипинга по-доброму улыбнулся ему и сказал:

– Сын мой, тот, кто может вспомнить, что впитал с молоком матери, когда обнажены клинки, уже знает большую часть военного искусства. Да и всего-то несколько часов прошло, как я сам видел тебя, когда ты, словно зрелый муж, отдавал приказания слугам. Не бойся, сын мой, этого будет достаточно. Более того, обещаю научить тебя всему, что умею сам. И знай ещё одно: ежели ты откажешься, то храбрости в сердцах этих ребят, которые между малодушием и помощью славному городу выбрали последнее, поубавится, ручаюсь в этом. Не отказывайся, мой мальчик, не отказывайся.

Сердце Осберна колотилось о рёбра и от внезапного удивления, и от надежды на новую жизнь, мелькнувшую пред ним, словно внезапный проблеск чудесного света. И вместе с тем так же неожиданно юноша подумал: «Коли и суждено мне обогнуть Разлучающий поток, то вот оно, начало пути, если, конечно, и в самом деле добрый рыцарь станет моим другом и наставником в военном искусстве, и я возмужаю, и те, кому недостаёт храбрости встать лицом к лицу с противником, будут смотреть на меня с восхищением».

Тогда Осберн повернулся к законнику и произнёс:

– Господин, достаточно слов. Если собрание общинников изберёт меня капитаном, я не откажусь, и да сопутствует мне удача, и да сгладится ею мой юный возраст. А ежели нет, то пусть я положу свою жизнь в битве, чтобы не возвращаться назад и не выслушивать проклятия матерей и дев за то, что я погубил жизни их сыновей и милых.

Тогда, улыбнувшись Осберну и положив руку на его плечо, заговорил хранитель законов:

– Жители Восточной долины! Вы собрались ныне, чтобы узнать, можете ли оказать какую помощь нашим друзьям и соседям в Истчипинге. Вы решили, что для этого надо послать вооружённых мужей в город, а у них должен быть капитан. И мне сказали, что тот, кто лучше всех справится с названным делом, это юноша Осберн Вульфгримссон из Ведермеля. Если всё это верно, я хочу услышать ваше согласие. Но и тогда любой желающий может назвать имя другого мужа, выбрать того, кто будет лучшим капитаном, и мы обсудим этих мужей, сколько бы их ни было названо. Итак, во-первых, согласны ли вы на Осберна Вульфгримссона?

Тут же раздались громкие возгласы одобрения, люди забряцали оружием. Казалось, почти все на собрании кричат «да». Когда же гомон и крики утихли, хранитель законов попросил любого желающего назвать другое имя. Сперва все молчали, но потом вперёд протолкнулся Мрачный Джон. Он произнёс:

– Я называю имя Эрлинга Томассона, славного и верного мужа!

Собравшиеся рассмеялись и заулюлюкали, ибо этот Эрлинг был всем известным скупцом и трусом, он мог ночью вспотеть от страха в своей собственной постели только от мышиного писка за стеной. А один человек проговорил нараспев:

– Эй, законник, а я называю Мрачного Джона.

И опять поднялся громкий смех, с разных сторон Джона начали пихать и толкать, пока не вытолкали из толпы, посоветовав лучше заняться охотой на волков, чем выступать на собраниях.

Тогда законник взял Осберна за руку и подвёл его к краю холма, а там, остановившись, произнёс:

– Жители долины, вы желаете идти на войну под началом Осберна Вульфгримссона. Свою судьбу вы выбрали сами, без принуждения, по собственной воле, а потому не следует сожалеть, если выйдет не так, как вы того ожидаете. Теперь же прошу всех, кто отправляется в поход, поднять правую руку и поклясться в верности вашему капитану Осберну Вульфгримссону во всём – в жизни и в смерти.

И каждый из собравшихся по доброй воле принёс клятву вместе со всеми. Тогда заговорил Осберн. Переговорив с рыцарем сэром Медардом, он произнёс:

– Воины мои, выслушайте, что я хочу вам сказать. Я знаю, что вы люди верные и доблестные и сильные бойцы. Но и знаю также, что вы, как и все жители долины, привыкли во всём поступать по своей воле, а ведь этого, почитай, достаточно, чтобы уберечь человека от дел, которые захочет увидеть от него другой. Но теперь вы идёте на войну, и этот обычай следует нарушить: если я скажу вам «идите направо» или «налево», то вам ни о чём более не следует раздумывать, кроме как о том, которая рука у вас правая, а которая левая. Впрочем, я хорошо знаю, что некоторые из вас так упрямы, что даже этот вопрос может ввергнуть их в споры и ссоры. Теперь же, храбрые сердца, друзья мои, солнце совсем недавно перевалило за полдень, а мы можем оставаться здесь, в долине, не дольше, чем до завтрашнего утра, ибо на рассвете нам следует отправиться в Истчипинг, а потому осмотрите оружие да одежду, и те из вас, кто недалеко ушёл от своего дома, попрощайтесь со своими родными, жёнами и возлюбленными. А когда окажемся в поле, среди обнажённых лезвий, сделаем всё, что в наших силах, чтобы потом любой чужеземный воин мог бы сказать своему другу: «Ты доблестен, словно те жители долины, которые отправились сражаться за Истчипинг».

Собравшиеся одобрили эти слова громкими криками, чуть не прослезившись от переполнявшей их радости и любви к капитану, хотя за минуту до того большинство улыбалось: такими мудрыми, смелыми и славными показались им слова Осберна, да и сама его манера держать речь.

На этом собрание закончилось, и все начали готовиться к походу. У Осберна было много забот: он раздавал приказы и учился у сэра Медарда основам военного искусства, и если у него и была надежда ещё раз сходить к месту встречи, то он быстро забыл об этом. Рано утром следующего дня все, как жители долины, так и воины Истчипинга, тронулись в путь. Ехали они в полном согласии и за два дня прибыли в Истчипинг. Мастера цехов славного города приняли отряд у себя, но Осберна сэр Медард пригласил в свой замок, чтобы юноша мог лучше изучить новое для него искусство, ведь он оказался прилежным учеником. На следующее утро капитан по распоряжению городской управы снабдил воинов долины доспехами и оружием: длинными копьями, острыми мечами, луками, стрелами, куртками, шлемами и щитами*. Чтобы быть уверенней в бою, воины учились, как лучше обращаться с оружием, нашлось для этого и место: луг под стенами замка. Оба капитана, да и сами воины решили, что лучше им сражаться пешими, ибо хотя они на свой манер и были хорошими всадниками, им пришлось бы учить искусство конного боя с самого начала.

 

Глава XXIV

Стычка в болотах с бароном Дальней долины

Я не намерен писать ни хронику славного города Истчипинга, ни историю войны жителей сего города с бароном Дальней долины, ведь рассказ мой стал бы тогда слишком длинным. А потому поведаю вам лишь следующее.

Менее чем через месяц после прихода войска в Истчипинг узнали о том, что барон с большим отрядом рыцарей и прочих воинов вышел в поход. Затем разведали, что продвигается он беззаботно и легкомысленно, а потому сэр Медард, обдумав эти известия, решил, что сможет задать этому знатному лорду хорошую головомойку, ведь если кто-нибудь и знал все пути и поля окрестностей Истчипинга, то сэр Медард всё равно знал их лучше. И он с небольшим отрядом воинов (с одной сотней, но одетых в белые доспехи) выехал за городские ворота на мощёную дорогу. А ранним вечером, ещё перед своим отъездом, он приказал двадцати четырём десяткам пехотинцев группами примерно по пятнадцать воинов бесшумно пройти в одно условное место в пятнадцати милях по мощёной дороге из Истчипинга. Там эта мастерски выложенная дорога поднималась на искусственную дамбу, ведущую через болотистые места по зарослям ивы и ольхи. Для тяжелогружёных коней участок этот был очень опасным. Около половины из тех пехотинцев прихватили с собой луки, остальные же – копья и мечи. Воины долины отправились с ними, а Осберн возглавил весь этот большой отряд, с ним пошёл и старый седобородый сержант, прошедший многие войны и научившийся в них военным хитростям. Ему-то вместе с Осберном сэр Медард и рассказал, что следовало делать.

И было всё так. Барон со своим войском числом в десять сотен ехал по мощёной дороге. Были они легкомысленны и даже веселы, ибо говорили о том, что постучатся в ворота Истчипинга да проверят, что за мужи в нём проживают. Приближался полдень. Первыми скакали около сотни высоких воинов, облачённых в белые доспехи с блестящими, недавно лужёными шлемами*. И вот они прибыли к ровному месту, где по обочинам густо росли кусты ольхи. На участке в более четырёх десятков ярдов дорога там в ширину становилась на одно копьё больше обычного, а затем вновь сужалась. И вот сотня воинов проехала вперёд, и когда они скрылись из виду, а остальной отряд ещё не подошёл, по обе стороны из кустов поднялись и вышли на дорогу с полдюжины человек. Одеты они были в домотканые плащи с капюшонами, хотя если бы кто пригляделся попристальнее, то разглядел бы кольчуги* и стальные шлема, скрытые тканью. Эти люди положили что-то на дорогу, прямо посередине, на широкое место, а затем опять забрались в болото.

Не успели они скрыться, как раздался звук шагов вооружённых людей, и вскоре показалась голова большого отряда, выходившего на широкую часть дороги. Было в этом отряде не менее трёх сотен воинов, и все хорошо вооружённые, и ехали они верхом, правда, не стараясь держать строй. И когда первые из них подошли к тому месту, где залегли скрывшиеся в болоте, то нашли поперёк мощёной дороги по одному с каждой стороны двух мёртвых поросят, двух мёртвых собак, двух зайцев и в самой середине лису – всех мёртвых. Шедшие первыми удивились и, спешившись, подняли трупы животных. Затем они позвали прочих посмотреть, и одни решили было, что это дело рук гномов, фей или кого-нибудь подобного им, другие, что после этого знака следует ожидать нападения местных жителей и благоразумнее всего послать пехотинцев обследовать болота, третьи, что немедленно следует известить шедших в арьергарде. Одни говорили одно, другие другое, и к тому времени, как их товарищи столпились на широком месте дороги, даже третья часть воинов не ведала, что происходит, но все поняли: что-то пошло не так. Идущие в самом хвосте ещё прежде, чем хоть кто-нибудь сумел различить правую руку от левой, начали обнажать мечи, выкрикивая кличи: «В бой, в бой! Смерть, смерть! Дальний дол, Дальний дол!»

И вдруг посреди этого гама раздался громкий голос (а принадлежал он Стефану Едоку), доносившийся из болот по правую руку от воинов:

– Уходите обратно, свиньи, в Дальний дол!

Затем другой пропел с северной стороны:

– Если можете, дохлые собаки.

И вновь Стефан:

– Вы сейчас должны бежать подобно зайцам.

– В следующий раз обучитесь трюкам лисицы, если сможете, – вторил голос с севера.

И сразу же с обеих сторон раздался звук спущенной тетивы, свист стрел и копий, ведь враг подошёл уже достаточно близко и скучился на дороге. И хотя многие из всадников Дальнего дола и были славными рыцарями, испытанными в бесчисленных войнах, сейчас дела их были плохи.

Одни, спрыгнув с коней, бросились в болото, но встретили там не лучший приём, ибо наткнулись на топоры и мечи воинов Истчипинга, либо, увязнув в трясине, сдались на милость окруживших их воинов. Стефану, например, достался славный рыцарь в полном доспехе. А вот Осберн в это время находился в другом месте. Дело в том, что некоторые из бароновых людей не побоялись развернуться спиной и во весь опор поскакать в тыл. Но едва они миновали широкий участок, как пред ними выросли стальные клинки, ибо поперёк мощёной дороги стоял отряд воинов Дола, тех самых, что не пошли с лучниками. Бароновы люди отчаянно бросились на них, но это не принесло им пользы, ибо первые четверо пали вместе с конями от длинных пик воинов Дола, а другим тела раненых и убитых мешали продвигаться вперёд верхом. Тогда некоторые спешились и с мечом в руке напали на преградивших им путь. И в тот момент из рядов воинов Дола вперёд вышел стройный воин в длинной кольчуге, ярком шлеме* и со щитом в руке. Он приложил руку к левому боку и вытащил меч – ярко-голубым пламенем сверкнул он на солнце. Воин вскричал:

– За Дол! За Дол! Вперёд, друзья, в бой, ибо Широкий Косарь жаждет крови!

И с этими словами он ринулся на воинов Дальнего дола и рубил направо и налево, каждым ударом сражая по одному из них. Враги пятились, и жители Дола заступали на их места, а стройный воин шёл дальше, и противники падали пред ним, и там, где это случалось, показывались копья следовавших за ним воинов. И тогда бароново войско, и пешие, и верховые – все развернулись и бросились туда, где их впервые атаковали.

Тогда Осберн крикнул своим воинам:

– Прочь с дороги, воины Дола! Не нам их преследовать, а пока здесь не должно остаться никого, кроме врагов, если я хоть что-то понимаю в замысле сэра Медарда. Вы хорошо потрудились.

И он бесшумно сошёл с мощёной дороги, а воины последовали за ним. Они отошли немного в сторону, а затем засели в кустах ольхи лицом к дороге в ожидании новых событий.

Ждали они недолго. Вскоре вновь послышались беспорядочные крики, топот конских копыт, лязг доспехов и оружия, и из-за поворота показалась толпа беглецов, изо всех сил подгонявших своих коней. Враги, а многие из них были уже безоружными, толкались и пихались, и то и дело кто-нибудь из них падал в болото и барахтался там, пока воины Дола не подходили, предлагая им выбор между смертью и пленом. И тут раздались громкие крики: «Истчипинг! За Порту!*» и ещё: «За Медарда, за Медарда!» и появились всадники Истчипинга, преследующие беглецов, а впереди всех и сам Медард, с обнажённой головой, чтобы его могли узнать. За ним следовал его знаменосец (а на знамени красовалась Башня с орлом наверху) и знаменосец торгового города (на их знамени были изображены три тюка с шерстью на красном поле), а после и остальные всадники. Всё это произошло за минуту-две, и сразу же показались лучники, с головы до пят покрытые болотной грязью, но воодушевлённые и радостно поющие. Осберн сказал:

– Идёмте, друзья, присоединимся к нашим друзьям, ибо эти враги не убегут от нас, как сбежали всадники. Похоже, сэр Медард сделал своё дело, а потому мы можем последовать за ним не спеша.

– Ему, возможно, ещё будет чем заняться, – возразил один из соотечественников сэра Медарда, – ибо вскоре эти болота заканчиваются и мощёная дорога выходит на прекрасные мягкие луга, а там мы вновь можем встретить барона с его людьми.

– Это правда, – отозвался сержант, идущий вместе с лучниками по дороге, – и всё же наш славный рыцарь поумнее зайца, он не станет медлить с атакой, если не увидит серьёзной опасности со стороны того, что осталось от армии барона. Но мы сейчас убедимся в этом. Идёмте же, мастер Осберн, и ведите с собой воинов Дола, посмотрим на солнечные луга после этого лягушачьего царства.

Тогда Осберн и его воины из долины, взобравшись на гать, по которой проходила дорога, поспешили вперёд. Осберн к тому времени ещё не вложил свой Косарь в ножны и нёс его на плече, прямо как тот был – испачканным в крови.

И вот через полчаса воины почувствовали под собой твёрдую почву и, услышав шум битвы да заметив нескольких бегущих и скачущих верхом, но ещё не разобрав, что всё это значит, закричали и все как один бросились вперёд. Так они бежали, пока не поднялись на вершину длинного, но невысокого холма, откуда могли видеть всю долину. И там они издали победный клич. Ведь на их глазах два знамени, сэра Медарда и Порты, преследовали последних из беглецов, а вдалеке всё войско барона спешно отступало, как отступают потерпевшие поражение. Воины остановились, чтобы перевести дух на вершине холма, и оказалось, что все, кто прошлым вечером вышел из Истчипинга, были целы и невредимы, все до единого человека. Постояв, они вновь направились в сторону битвы, неся оружие на плечах и трубя в рога. Шли они быстро и вскоре увидели, что сэр Медард оставил погоню и теперь стоял под знамёнами лицом к убегающему противнику. Тогда пехотинцы пошли медленнее, и на месте их встретили громкие крики радости. Осберн подошёл к сэру Медарду и весело его поприветствовал. И лишь тогда он вложил Широкого Косаря обратно в ножны и сказал:

– Сдаётся мне, капитан, сражение окончено. Но как же так случилось, что всё их войско бежало?

Сэр Медард ответил:

– Мы гнались за ними по мощёной дороге, а когда они вылетели на твёрдую почву луга, то не смогли остановиться, и тогда все прочие, увидев, как они бегут, преследуемые нашими знамёнами, и не зная, много ли нас или мало, также развернулись и побежали, считая, что дома безопаснее. А теперь давай-ка соберём трофеи и тихо-мирно отправимся назад, в Истчипинг.

Так они и сделали, и собрали много трофеев. Все пехотинцы получили по коню и назад поехали верхом, вместе с верховыми, и вернулись в торговый город ещё до заката. Так закончился первый поход барона Дальней долины.

 

Глава XXV

Стефан рассказывает о своём приключении во вражеском лагере

После этих событий барон вновь собрал своих людей и несколько раз выходил в поход летом и осенью. Теперь он был уже более осторожен, поэтому избегал крупных поражений. И всё же его часто встречали воины Истчипинга, и нередко встречи эти оканчивались не в его пользу. Осберн со своими людьми выходил на поле боя не реже прочих, они давали и принимали сражения, всякий раз показывая свою доблесть. Сам Осберн был дважды ранен, но не сильно. Он становился всё более похожим на зрелого мужа и числился у всех на хорошем счету, а воины Дальней долины надолго запомнили отряды Дола, отныне навевающие им страх.

Так прошли лето и осень, и Осберн уже не надеялся вернуться домой раньше весны. Зима настала ранняя, было морозно и снежно, и жителям Истчипинга приходилось всё чаще оставаться за городскими стенами, но святочный пир провели в веселье и радости.

Когда зима, а с ней и снега, отступила, когда миновали паводки и вновь настала весна, то возобновились и набеги, и сражения, и верх одерживала то одна, то другая сторона. Осберн узнал от сэра Медарда все кавалерийские трюки, и в одной стычке отплатил своему учителю за учение, и даже слишком. Рыцарь далеко пробился в ряды врага, его спешили и окружили, и если бы не оказавшийся поблизости и быстро пришедший на выручку Осберн с Широким Косарём в руке, рубивший и коловший всех вокруг, пока не подоспела помощь, то город лишился бы своего капитана. Посадив сэра Медарда на коня, Осберн еле выбрался из толпы. В тот день его неплохо потрепали.

Когда же наступил май, барон Дальней долины собрал такие могучие силы, что дошёл со своим войском до самого Истчипинга, и только стены защитили город. Тогда барон послал герольда, через которого потребовал сдачи города на своих условиях, а кроме того, настаивал, чтобы горожане выплатили назначенную им дань, срыли городские стены, пустили его людей в замок и приняли назначенного им бургграфа, а также выдали десять человек из числа знатных на милость барона. На это требование он получил немногословный отказ, ибо в городе хватало и провианта, и защитников. А потому ранним утром барон с огромным войском приступил к штурму городских стен, но ничего из этого не вышло, он только потерял многих из своих лучших воинов. Когда же штурм окончился, Медард со своими людьми открыл городские ворота и атаковал противника, пока тот не успел построиться, убив многих врагов и не потеряв почти никого из своих.

Тогда барон не решился больше штурмовать стены, а вырыл вокруг города ров и засел за ним. Из бароновых владений подвозили достаточно провианта, так что воины барона ни в чём не нуждались. Но так как для охраны рва и башен из земли и брёвен, которые он воздвиг, защитников было меньше, чем следовало бы (у барона недоставало для всего этого людей), то воины Истчипинга никогда не оставляли противника в покое и часто устраивали яростные нападения, убивая множество врагов и нанося барону большой урон. Защитники города не падали духом, говоря друг другу, что если хуже, чем сейчас, не будет, то они довольно весело проведут время, прежде чем зима разгонит весь осадный лагерь. В последнем из таких набегов Осберна тяжело ранили, и хотя товарищи и вынесли его с поля боя, и он даже не потерял Широкого Косаря, а это вполне могло случиться, но ему пришлось больше месяца проваляться в постели, пока он не исцелился.

Одним сентябрьским днём, когда Осберн уже чувствовал себя неплохо и вновь обретал свою силу, к нему пришёл Стефан (а надо сказать, что юноша уже несколько дней не видел слугу) и, приметив, что в комнате их только двое, произнёс:

– Капитан, я бы хотел сказать тебе кое-что, ежели позволишь.

Осберн ответил:

– Говори свободно, Стефан.

И Едок сказал следующее:

– Я недавно выходил за ворота, решив, что, может, если найду себе приключения, ты быстрее встанешь с постели.

Осберн рассмеялся:

– Как бы ты от этого не слёг, Стефан. Я бы очень не хотел возвращаться в Ведермель без тебя.

Стефан продолжил:

– В таком случае мы ещё долго не вернёмся в Ведермель.

– Я бы предпочёл не задерживаться с возвращением, – Осберн нахмурился, – но я не знаю, как его ускорить, пока барон ещё силён.

– Ага, но мне кажется, я нашёл один выход, – сказал Стефан, – только это опасно.

Осберн встал и спросил:

– О чём это ты, перебежчик?

– Господин, – ответил слуга, – я расскажу тебе. Пять ночей тому назад я оделся, как одеваются жители Дальней долины, и взял скрипку, словно менестрель, а ты знаешь, что я неплохо щиплю струны и владею богатым запасом старых сказаний и стихов, хотя и не такой славный скальд, как ты. Так вот, через потайную дверь в углу юго-восточной башни, которую охраняет мой друг, я вышел ночью из замка и под покровом темноты ухитрился пройти вдоль рва так, что оказался к северо-западу от наших северных ворот, а там я как-то перебрался через ров, неглубокий в этом месте, к тому же и неохраняемый. Я отсиделся до утра, а затем позволил одному из стражей меня найти. Пихнув меня, он начал допрос, и я рассказал о себе, что придумал, а он поверил и повёл меня к своим друзьям. Их было пятеро, и они готовили завтрак. Меня накормили и попросили сыграть и спеть для развлечения. Я так и сделал, и им понравилось. Тогда один из них отвёл меня к западной части рва, и там я опять играл и пел. В общем, чтобы не быть многословным, в тот день я пел, пока не оказался на южной стороне осадного лагеря, и там вечером дал хорошее представление. Но утром я ушёл оттуда, а к концу дня опять вернулся к северо-западу, как раз туда, откуда и начиналось моё приключение. Там я нашёл того самого воина, что растолкал меня прошлым утром, мы разговорились, и он много что показал мне, в том числе и большую бастиду*, в которой, по его словам, живёт сам барон Дальней долины. Её слабо охраняли, и днём-то это неважно, но вот ночью, по мнению стражника, слишком опрометчиво барону держать рядом так мало людей.

И вот, пока мы так разговаривали, поднялся шум. И мы, и те, кто рядом с нами лежал на траве, повскакивали, и смотрим, идёт барон, ну мы и поклонились ему. Это тёмноволосый человек, скорее низенький, чем крупный, но жилистый и грубый, лицо у него проницательное и язвительное, и во всей его манере держаться есть что-то надменное. И волей случая он пошёл прямо к нам и остановился взглянуть на меня, словно заметив что-то необычное. Дело в том, что я был почти безоружен, только на поясе у меня висел маленький нож, а одет я был в чёрный плащ и котегардию* зелёного цвета с узором из веточек, вышитом блестящей нитью. За спиной у меня болтались скрипка и смычок. Мы со стражником низко поклонились барону, и он спросил моего приятеля:

– Этот высокий человек менестрель?

– Да, господин, – ответил тот.

Барон заметил:

– Судя по его росту, следует пожалеть, что на нём нет куртки, шлема да копья на плече. Что скажешь, невежа, может, поставить тебя в первые ряды среди рыцарей?

– Благородный лорд, – ответил тогда я, – боюсь, если случится мне идти в бой с копьём наперевес, то скоро ты увидишь, как я бегу, такие уж длинные у меня ноги. Я долговяз, к удовольствию вашей милости, но сердце у меня заячье.

Барон с неприязнью посмотрел на меня и произнёс:

– А язык-то у тебя лисий, и по чести сказать, я уж было решил передать тебя людям маршала-прохвоста, чтобы они посмотрели, чего смогут добиться от тебя кнутом. Эй, воин, отвечай, слышал ли ты, как он орудует смычком?

– Да, господин, – поклонился тот, – он неплохо играет для жителя холмов.

– Тогда испытаем его, играй перед нами, да смотри, получше, если хочешь сохранить шкуру на своей спине.

Я тут же взял скрипку в руки, и пусть я играл не в полную силу, но, по крайней мере, и не хуже, чем обычно. Когда скрипка смолкла, барон произнёс:

– Друг, сколько таких мелодий ты знаешь? И можешь ли ты петь?

– Нелегко будет сосчитать мелодии, известные мне, господин, – ответил я, – в некотором роде и петь я тоже умею.

Барон сказал воинам:

– Приведите этого человека ко мне часа за два до полуночи, и пусть он играет да поёт нам, и если мы не устанем, то пусть он расскажет нам одну из старых сказок. И получит от меня награду. А ты, в этот раз я не буду делать из тебя воина, хоть уж поверь, и не доверяю истории о заячьем сердце. Твои глаза говорят мне совсем другое.

Он развернулся и ушёл от нас. А мы весело провели время до назначенного часа, и помогло нам в этом моё менестрельское искусство да вино.

И вот я отправился к жилищу барона. Оно было небольшим, но завешено славными шпалерами на сюжет троянского цикла. Мне повезло, и я понравился лорду, ведь всё сыгранное и спетое тогда были почти лучшими из моего запаса. Барон пожаловал мне горсть серебряных монет, правда, я должен был поделиться с моим другом-часовым, одарить которого лорд позабыл. А ещё барон попросил меня прийти в тот же час и следующим вечером. Я так и сделал, весь день высматривая всё, что мог, в осадном лагере. Когда же во второй вечер, принесший мне больше серебра, я вышел вместе со своим другом из жилища лорда, я дал ему понять, что рано утром, что бы ни случилось, направлю свои стопы из лагеря в родные края. Это я сказал, чтобы не задавались вопросами, если не найдут меня утром, а ведь так и должно было случиться. И на этом мой длинный рассказ подходит к концу, добавлю только, что незадолго до полуночи я переполз через ров и прокрался к тайной дверце и моему другу, который и пустил меня в город. И вот я тут – жив и здоров. Что теперь скажешь, капитан, неужто только ради собственного развлечения затеял я эту опасную вылазку, выйдя сухим из воды?

Слушая рассказ, Осберн расхаживал взад и вперёд, теперь же он резко обернулся к Стефану и произнёс:

– Да, знаю. Ты хочешь сказать, что через день или два мы должны вдвоём под покровом тьмы пробраться к Большой Бастиде и выкрасть барона Дальней долины, чтобы принять его гостем в славном городе.

Стефан хлопнул в ладоши:

– Мудр же ты, дитя Ведермеля, но не столь опытен, как я. Мы оба пойдём, но не одни, а с четырьмя крепкими и бывалыми воинами – не жителями Дола, ибо они слишком просты и им недостаёт изворотливости. По правде сказать, я уже выбрал их и рассказал им весь план, и они горят от нетерпения приступить к делу.

– Хорошо, – согласился Осберн, – и как же мы пойдём? Ты ведь не привык медлить. Но скажи, кто ещё об этом знает?

Стефан ответил:

– Завтра вечером в назначенное время, и я попросил моего друга, стража потайной двери, привести человек двадцать хорошо вооружённых воинов к тому часу, когда мы должны будем постучать в дверь с нашим гостем, на случай, если они нам понадобятся, но я не рассказал им, куда мы идём. Ну как? Что ты теперь скажешь? Помог ли я тебе выздороветь?

– Ты полностью исцелил меня, друг, – ответил Осберн. – Думаю, у нас появилась надежда вскоре увидеть Ведермель, и моим болезням да печалям придёт конец.

Едок улыбнулся и, так как в комнату вошли люди, завёл разговор о других делах. А все дивились, видя своего капитана таким бодрым.

 

Глава XXVI

Барона приводят в Истчипинг

И вот на следующий день незадолго до полуночи из означенной потайной дверцы вышли Осберн, Стефан и ещё четыре воина. Осберн и воины накинули поверх доспехов длинные плащи с капюшонами, какие носили жители холмов, а Стефан оделся, как менестрель. Только на этот раз он не взял скрипки, а спрятал под котегардией тяжёлый короткий меч. Ночь стояла безлунная и безоблачная, и звёзды ярко светили на небе. Как только потайная дверца открылась, чтобы выпустить отряд, им навстречу из укрытия вышел высокий человек, на взгляд, безоружный и одетый, словно бродяга. Стефан без лишнего шума протянул свою длинную руку и схватил его за ворот платья. Но бродяга не стал поднимать суеты или бороться, а только тихо спросил:

– Ты не узнал меня, Стефан Едок? Я пришёл увидеть дитя Ведермеля, он должен вспомнить меня по знаку Возложения рук. Я хочу помочь ему и всем вам.

Осберн, услышав это, шепнул остальным:

– Это друг, воин с храбрым сердцем. Он окажет нам большую помощь.

– Не разговаривай, – отозвался Стефан, – идём дальше, нужно ползти, пока не окажемся под укрытием вала.

Так они и сделали. Стефан вёл, следующим был Осберн, а с ним и Железноголовый. Они не перемолвились друг с другом ни словом, но от его присутствия Осберн чувствовал себя сильнее, и сердце его наполнялось радостью.

И вот они полезли на вал и, пока лезли, увидели на фоне неба вооружённого человека. Стефан тут же встал и засвистел, хотя и довольно тихо, весёлую мелодию. Прочим он сделал знак свернуть в сторону и обойти часового. Так они и сделали, пока Стефан разговаривал со стражником, ведь как только они встретились, стражник узнал своего друга и, поприветствовав его, спросил:

– Эй, менестрель, ты вернулся довольно быстро. В чём дело?

Стефан ответил:

– По правде говоря, я не дошёл до дома. Понимаешь, мне пришло в голову, что барон может снова позвать меня, а там, где флорины льют дождём, следует вовремя подставлять под них шляпу.

Стражник сказал ему:

– Ты вернулся в самый раз, ведь барон захворал и иногда плохо спит по ночам. Прошлой ночью как раз так и было, и он послал за мной и спросил о тебе, приказав привести тебя к нему. Святой Пётр! Слышал бы ты, какой шум поднялся, когда я сказал, что ты ушёл. Я едва избежал плётки на ужин. Впрочем, когда его гнев немного поостыл, барон приказал мне разыскать тебя. И если я тебя найду, то должен привести к нему в любое время дня или ночи, даже если он без доспеха и отдыхает. Вот видишь, в какой счастливый час ты вернулся. Погоди, я позову товарища, чтобы посторожил вместо меня, и тогда мы с тобой навестим лорда.

– И ты погоди немного, – сказал Стефан, – по правде говоря, у меня тут есть один старик, мой дядя, и его сын, юноша. Оба они хорошо поют, а старик вдобавок ещё и знаток древних сказаний. Как ты думаешь, взять их с собой?

– Было бы неплохо, – ответил страж. – Они, понимаешь, по-новому развлекут нашего господина, и это понравится ему ещё больше. Так что иди, веди своих родичей, а я позабочусь о делах здесь, и встретимся без промедления.

И Стефан пошёл к своим, а они во время разговора всё ближе и ближе подбирались к Большой Бастиде и теперь достигли отличного укрытия: овражистого места, поросшего кустами. Там он и нашёл их и попросил четырёх воинов подождать, пока остальные не вернутся с добычей, а в том, что это случится, он уже не сомневался. Взяв с собой Железноголового и Осберна, Стефан привёл их к охраннику. Тот, разглядев в сумерках согнувшегося, одетого в старое тряпьё Железноголового, рассмеялся. Он сказал:

– Менестрель, вряд ли тебе сопутствовала удача, когда ты наткнулся на этого оборвыша. Слушай, у тебя нет никого получше?

Стефан, ухмыляясь в темноте, ответил:

– Подожди, пока не увидишь его в деле. Поверь мне, он не лыком шит.

– Хм, – сказал стражник, – пускай его идёт! А вот юноша кажется мне достаточно пригожим, чтобы выступать перед лордом. Что ж, друзья, вперёд, к денежному дереву!

И вот они вчетвером направились к Большой Бастиде. Никто их не задерживал, полагая, что они служат барону. У самой двери страж (а он там, как и камергер, был всего один) дружелюбно кивнул часовому и без расспросов пропустил и его, и его спутников внутрь. Они вошли в комнату, где, кроме барона, не оказалось никого, ведь тот не терпел присутствия посторонних во время сна. Часовой прошёл вперёд на цыпочках, а вот Стефан и Железноголовый не церемонились. Громко рассмеявшись, последний направился прямо к изголовью кровати властелина Дальней долины. Он провёл рукой по лицу барона ото лба к подбородку, слегка касаясь его, но спящий не пробудился. Осберн же, стоя между дверью и часовым, вынул из-под своего балахона меч (это был не Широкий Косарь, ибо его юноша оставил в городе). Часовой, озадаченный их поведением, только и мог, что переводить взгляд с одного на другого, и ему не хватило ни рассудка, ни силы, чтобы побороть набросившихся на него Стефана и Осберна. А они натянули ему на голову его же собственный плащ, заткнули рот и связали по рукам и ногам. К тому времени Железноголовый поставил обнажённого барона на ноги и облачил в одежду часового, не забыв и про защитную куртку со шлемом*. Теперь тот, кто ещё днём повелевал войском, стоял и смотрел перед собой, словно ничего не видя, как смотрят гуляющие во сне. Стефан в это время снял скрипку и заиграл на ней медленную нежную мелодию, подпевая своим громким, стройным голосом. В таком виде они и вывели его светлость барона Дальней долины за дверь. Вёл его, всё ещё пребывавшего в беспамятстве, Железноголовый.

Так они и шли, и никто, как и прежде, когда они проникли в лагерь, не попытался их остановить. Наконец, они приблизились к тому кустарнику, где залегли четверо городских воинов, подняли их и всемером вместе с новым спутником – идущим сквозь сон бароном – отправились дальше.

Воина, занявшего место друга Стефана, они обошли стороной, чтобы тот не задержал их, и без происшествий достигли вала, а там и потайной дверцы. Стефан постучался условленным манером, и дверь отворилась, открыв вошедшим толпившихся в проходе вооружённых людей. Стефан крикнул:

– Всё в порядке, друг Дикон. Вылазка на сегодня отменяется, просто впусти нас да отведи меня и капитана Осберна к сэру Медарду. У нас есть, что ему показать.

И все, вместе с гостем, вошли в город. Но прежде ещё, чем затворили дверь, Железноголовый взял Осберна за полу и, отведя немного в сторону, произнёс:

– Юноша Ведермеля, ты порадовал меня, показав свою доблесть. Я пришёл сюда с холмов только чтобы взглянуть на тебя, и теперь должен возвращаться, ибо не могу жить в пределах городских стен. Но, видимо, недолго нам осталось ждать новой встречи в горах. А потому послушай: если решишь, что находишься в нужде и что горе твоё нестерпимо, иди к той лощинке, где мы впервые встретились, и позови меня с помощью лука, что я дал тебе, и ты получишь ответ на свой вопрос. А теперь прощай.

– Да, но постой, – отозвался Осберн, – разве ты не войдёшь хотя бы для того, чтобы сразу же выйти с большим отрядом через другие ворота? Ведь иначе тебе будет трудно миновать вражеские укрепления.

– Не беспокойся обо мне, – ответил Железноголовый. – Я легко пройду там, где захочу, какой бы враг ни пытался пре-градить мне путь.

 

Глава XXVII

Переговоры с городской стены

Сказав это, Железноголовый покинул отряд, а Осберн проследовал за своими друзьями в город. Барона Дальней долины привели в большую башню, к сэру Медарду. Там его хотели принять со всеми почестями, но барон ещё не пришёл в себя, поэтому его уложили в постель самого сэра Медарда, поставив стражу и внутри, и снаружи спальни. Осберн остался там же, и они с сэром Медардом проговорили до рассвета, пока барон не проснулся и не попросил пить. Сэр Медард лично выполнил его просьбу, и барон, изумлённо взглянув на него, спросил:

– Сегодня ты служишь? Я тебя не знаю.

Сэр Медард ответил:

– Господин барон, вот уже долгое время мы с тобой всегда где-то рядом друг с другом. Сдаётся мне, ты всё же знаешь, кто я такой.

Барон всмотрелся в него, затем оглядел спальню и вскричал:

– Пресвятая Дева Мария! Это же Медард, мужицкий вождь. Где я? И где эта вероломная скотина менестрель? Это он предал меня?

Медард произнёс:

– Лорд, ты сейчас в спальне моего бедного дома в Истчипинге. Несомненно, завтра, после того, как мы немного побеседуем все вместе – ты, я и городской совет, – ты сможешь отправиться домой, в Дальнюю долину, или задержаться здесь да посмотреть на наш пир, мужицкий, конечно, но мы обещаем относиться к тебе с подобающим почётом.

Вперёд вышел Стефан Едок:

– Господин, вот эта вероломная скотина менестрель, я и в самом деле предал тебя. Но, барон, всё это принесёт тебе только прибыль, а не убыток. Ибо завтра война окончится, и ты свободно отправишься домой, к прекрасным женщинам Дальней долины, так сильно любимым тобою; ты сохранишь своих воинов, своё оружие, свои палатки, брёвна, еду и вино. А ведь всё это, да, может, и больше того, ты, по моему разумению, потеряешь, упрямо сидя под стенами Истчипинга безо всякой пользы для себя. И я не прошу прощения или милости, а, скорее, прошу твоей дружбы.

С этими словами он протянул барону свою большую ладонь, но Осберн оттащил его за пояс и отчитал за эти насмешки над пленником. Барон же отвернулся лицом к стене и укрылся с головой.

Легко себе представить, что на следующее утро в осадном лагере, в котором нигде не могли найти барона, стоял переполох: повсюду бегали воины и скакали всадники. И все говорили разное: одни кричали: «Убить, убить их!», а другие: «Бегите, пока нас не постиг подобный конец!» Везде царили беспорядок и смута. И вот в это время на верхнюю зубчатую площадку северо-западной городской башни поднялся сэр Медард, а с ним сквайр с белым флагом и герольд. Последний, оказавшись наверху, тотчас же громко протрубил сигнал, но не тот, что призывает к войне, а тот, что возвещает о начале переговоров. Неприятельские капитаны, услышав этот сигнал и приметив белое знамя, решили, что сейчас что-то разъяснится, и десяток из них, перебравшись с белым флагом через вал, столпились под башней, на которой стоял сэр Медард. Командир осаждающих, знатный седой старик и весьма опытный воин по имени сэр Дегор, вышел вперёд (все собравшиеся были без шлемов) и спросил:

– Не сэр ли Медард там, наверху?

– Он самый, – ответил сэр Медард. – А кто ты? Командир войска, что осаждает нас?

Старый рыцарь произнёс:

– Я сэр Дегор, о котором ты ещё услышишь. Я служу своему господину, барону Дальней долины, возглавляя его войско, и я пришёл спросить, чего ты хочешь от нас.

Сэр Медард сказал:

– Я хотел бы увидеть барона Дальней долины.

– Этим утром ему нездоровится, – отвечал сэр Дегор, – и он не может встать. Но если вы хотите сдать ему город и замок, то я вполне могу услужить вам вместо него, ибо прекрасно знаю все его намерения и желания.

Сэр Медард рассмеялся:

– Нет, – сказал он. – Мы лучше подождём до тех пор, пока не увидим самого барона. Но скажи, сэр рыцарь, по какому поводу сегодняшним утром в вашем войске поднялась вся эта суета да шумиха?

Сэр Дегор, не задумавшись и на мгновение, ответил:

– К нам с востока пришла большая помощь, подкрепление и в людях, и в припасах, и наши воины приветствуют пришедших и делят пищу.

– Значит, слухи о том, будто вы не знаете, где ваш господин, и ищете его повсюду, не верны?

– Не верны, – ответил седобородый переговорщик, мотая головой из стороны в сторону. Прочие воины, переглянувшись друг с другом, мысленно восхитились мудрости старика. А сэр Медард, изо всех сил стараясь подавить смех, проговорил:

– Сэр, ты вполне заслуженно, по воле твоего господина, стоишь во главе войска, ибо ты опытный лгун. Но вышло так, что ты говоришь с человеком, знающим, что случилось, лучше тебя. Эй там, приведите милорда.

Тут же появились два сквайра, а между ними худощавый темноволосый человек, безоружный, с накинутой на плечи длинной меховой накидкой чёрного цвета. Он снял шляпу, и тут же сэр Дегор и все, кто был рядом с ним, узнали своего господина. Барон тотчас произнёс:

– Сэр Дегор, и вы, милорды и капитаны, слышите ли вы меня?

– Да, господин, – отозвался сэр Дегор.

Тогда барон сказал:

– Так вот вам моё слово, мой приказ: отпустите всех наших воинов, пусть каждый из них возвратится домой, забрав с собой своё оружие, свои доспехи и, если это рыцарь, то три коня, если сержант – одного, прочие же, лучники и вилланы*, пусть возьмут одного коня на троих, чтобы погрузить на него вещи и облегчить путь. Только муку, пшеницу и вино, а также всех коров и овец вам следует оставить, ибо жители этого славного города и его округи весьма нуждаются в них. Что же до моего имущества: оружия, одежды, драгоценностей и остального, чем я владею, принесите это сюда, в сей славный город, в котором я намерен оставаться ещё дня два или три, чтобы посовещаться о важных делах с городским советом и бургграфом. Более того, я хотел бы, чтобы ты, сэр Дегор, и пятеро моих советников, да ещё с десяток слуг явились бы в город и служили мне всё то время, пока я буду в нём гостить. Это моя воля, этого я хочу, и позже я не переменю своего мнения. А посему ты, сэр Дегор, ступай прямо к капитанам, сержантам и рыцарям, и скажи им, чтобы воинство расходилось.

Представьте, как поразились сэр Дегор и прочие воины Дальней долины, когда узнали, что их лорд попал в руки противника. Но они, казалось, думали, что условия, выставленные славным городом, не столь уж тяжкие, как могли бы быть, а раз так, то у них должно быть большое преимущество.

И сэр Дегор произнёс:

– Сэр Медард, не позволишь ли мне зайти в город и переговорить с моим господином один на один?

– Зачем же? – спросил сэр Медард. – Ведь ты слышал приказ своего господина. Неужели ты не подчинишься ему?

– Да, – кивнул Дегор. – Я слышал его последнее слово. Но я хотел бы взойти на башню и переговорить с ним.

– Тогда поднимайся, – сказал сэр Медард. – И всё же должен предупредить тебя: может так случиться, что сегодня проще будет попасть за стены Истчипинга, чем выбраться за их пределы. Более того, подумай-ка, если вы протянете, как бы мы не отворили ворота и не напали на вас всеми силами, пока воины в замешательстве без своего господина.

Произнеся это, он приказал открыть для сэра Дегора тайную дверь. Тот вошёл, и его провели на верх башни. Подойдя к барону, Дегор, не сумев сдержать слёз, опустился пред ним на колено. Барон усмехнулся, хотя и довольно сурово. Вдвоём они отошли в угол площадки, в тот, что был ближе к городу, а сэр Медард со своими людьми остались поодаль. Поговорив с господином, сэр Дегор вернулся к воинам Истчипинга и сказал:

– Сэр Медард, прошу тебя отпустить меня к нашему войску, чтобы я смог передать приказ своего господина.

– Хорошо, иди, – согласился сэр Медард. – Но запомни: я молю о долгой жизни барона Дальней долины, ведь он стал нам таким славным другом. Если же ты совершишь что-нибудь, что укоротит его жизнь, то поступишь дурно.

Дегор ушёл, и вместе с советниками и капитанами печально вернулся в осадный лагерь, чтобы разобрать всё воздвигнутое за последние шесть месяцев. И вскоре крепкие воины Дальней долины отступили от Истчипинга. Городская стража всё это время пристально следила за врагом, и ещё прежде, чем опустились сумерки, из ворот выехало несколько отрядов. Воины, двигаясь стройными рядами, проверяли, не осталось ли в осадном лагере сил, способных напасть на горожан, но там им не встретилось ничего опасного, и тогда они набрали множество трофеев из того, что баронову войску пришлось оставить. В это время сэр Медард со своими людьми, как мог, развлекал барона. Рыцарь показал ему Осберна и поведал о волках и поражении Хардкастла, дав барону понять, что именно юноша из Ведермеля свершил большую часть тех доблестных подвигов, какими во время войны прославился Истчипинг. Барон смотрел на Осберна, дивился и, наконец, произнёс:

– Что ж, парень, если ты когда-либо окажешься в трудном положении, приходи в Дальнюю долину, и мы найдём, чем тебя занять. Да здравствует столь славный воин!

Но вот чего сэр Медард не открыл барону, так это то, что Осберн был в числе тех молодцов, что доставили его сюда прошлым вечером. Однако барон как-то проведал об этой истории. Уж и не знаю, как и через кого.

 

Глава XXVIII

Мир с бароном Дальней долины

Война теперь была окончена, ибо на следующий день барон Дальней долины подписал мирный договор, передававший торговому городу Истчипингу всё, из-за чего начался раздор. Но и за самого себя ему пришлось уплатить небольшой выкуп. Какой в точности, мой рассказчик не знает, но думает, что вряд ли люди барона стали бы попрекать его каждой монетой, выплачивая выкуп, подобающий за освобождение властителя обширных земель, городов, пошлинных округов да рынков.

Когда выкуп был уплачен, или, по меньшей мере, некая его часть, а в скорой уплате остального давно было получено поручительство, барон, находясь не в худшем расположении духа, отправился восвояси, и вскоре всем стало ясно, что жители Истчипинга больше не испытывают нужды в наёмниках и тех, кто служил по своему долгу, а потому их распустили по домам. В их числе были и жители Дола. Но прежде их всех богато одарили, сверх того, что должны были уплатить за воинскую службу, а Осберна и Стефана Едока в особенности. В канун отправления гильдия мясников славного города преподнесла Стефану (и это кроме прочих даров) большого упитанного белоснежного быка: рога его позолотили, шею украсили цветочными гирляндами, а между рогов повесили табличку с изящно выполненной надписью: «Бык Едока». Подарок был сделан от всего сердца, и Стефан принял его с такой же искренней радостью, и много чаш было распито над ним. Перед тем как все разошлись, Стефан сказал:

– Послушайте, жители Истчипинга, хоть это и мой бык, но он не будет быком едока, ибо я никогда не забью его. Пусть он в память о наших друзьях из Истчипинга живёт долго-долго, до тех пор, пока я смогу покупать, выпрашивать или красть для него траву.

Осберн же, накупивший в торговых лавках много милых маленьких вещиц работы мастеров золотых и других подобных дел, чтобы переправить их своей подруге через Разлучающий поток, не захотел принять иных даров, кроме нескольких великолепных доспехов работы мастеров Дальней долины. Но они были трофеем, а не подарком, как сказал сэр Медард, ибо Осберн заслужил их по справедливости.

Все любили Осберна, а сэр Медард больше других. Он бы с радостью сделал из юноши рыцаря, но Осберн не желал подобной судьбы, отговариваясь тем, что это не было в обыкновении у его пращуров, да тем, что он никогда не думал уходить из Дола далеко и надолго.

– И даже если мне не придётся там жить, – говорил он, – я надеюсь там умереть.

Тут юноша сильно покраснел, и глаза его забелели. Но Медард сказал:

– Где бы ты ни жил и где бы ты ни умер, ты проживёшь жизнь храброго мужа и умрёшь как подобает воину. Но вот о чём я прошу тебя: если когда-нибудь тебе понадобится друг, чтобы указать путь в мир славных деяний, когда тебе придётся выбирать, скрываться от кого-либо или что-либо искать, приходи ко мне, и будь уверен, что я тебя не подведу.

Осберн поблагодарил его от всего сердца, они поцеловались и расстались. Улица, ведущая к западным воротам, куда направились воины Дола, была переполнена горожанами, выкрикивавшими похвалы и благословения. Изо всех окон выглядывали женщины, они осыпали проходящих мимо воинов цветами, приговаривая, что без таких мужественных защитников не сохранить бы им города да не растить детей и что столь славные друзья достойны большей благодарности. Так жители долины выехали из Истчипинга.

Из двух сотен и шести человек, вышедших некогда из Дола, недоставало сорока двух, погибших в сражениях или же столь тяжело раненных, что они больше не могли сражаться. Впрочем, к ним присоединилось ещё шестнадцать мужей, поодиночке, по двое или по трое, так что отряд возвращался почти тем же числом.

 

Глава XXIX

Осберн со своим отрядом возвращается в Ведермель

И вот ясным октябрьским вечером, незадолго до заката, отряд воинов Дола прибыл туда, где чёрные скалы и множество камней венчали испещрённый оврагами склон, с которого открывался вид на запад, на долину реки. Последние три часа воины громко и весело общались друг с другом, но теперь радость предстоящей встречи наполнила их сердца, и они не могли вымолвить ни слова. Наконец, преодолев путаницу скал, они увидели Ведермель, и не было того, что помешало бы им любоваться поросшими травой склонами холмов и широкую долину, разрезанную полосой Разлучающего потока. Теперь, разглядев в прозрачном воздухе серые дома Ведермеля, жавшиеся друг к другу, поднимающийся дым очагов, разожжённых вечером для приготовления пищи, кучно пасущихся под присмотром троих пастухов толстых овец, коров, бредущих к коровнику, а рядом и женщин, так вот, теперь, в самом конце пути к домашнему очагу, увидев открывшуюся пред ними картину, воины, все как один собиравшиеся, как только достигнут вершины холма, пришпорить коней и весело поскакать к Ведермелю, натянули поводья и замерли, словно неожиданно столкнувшись лицом к лицу с неприятельским войском. А были и такие, скорее из числа самых старых, чем самых молодых, которые, не сдерживаясь, заплакали, то ли от радости, то ли от печали, то ли от того и другого сразу – и не разобрать.

Осберн не плакал. Признаться, буря надежды и страха, поднявшаяся в его сердце, осушила слёзы, что он готов был пролить пред домом своих предков. Он выехал вперёд и, возвысив голос, звучно и ясно благословил долину и её обитателей, а затем шагом поехал вниз по склону, и воины, всё ещё сохранявшие молчание, последовали за ним. Когда же они приблизились, то каждая живая душа – мужчины, женщины и дети – помчалась со двора им навстречу. И воины больше не сдерживали своей радости. Их, спешившихся, ласкали женщины и крепко обнимали мужчины. Повсюду стоял гул голосов и раздавался смех.

Осберна первым встретил Николас, дед. Обняв и поцеловав внука, он уступил место бабушке и кормилице, и обе женщины заключили юношу в долгие объятия.

Все засуетились, кинувшись накрывать на стол для такого огромного отряда, ведь о большей радости, чем приютить воинов на ночь, жители Ведермеля и не могли мечтать. Вскоре всё было готово. Вернувшихся с войны расхваливали на все лады, и каждое их слово или дело казалось обитателям Ведермеля чудом.

Наконец, стол был накрыт, и в пиршественном зале собралась такая толпа, что больше и не вместить, все, радостные, принялись за еду. А когда с ней было покончено, столы унесли, чтобы освободить место для бочек. После первой чаши, выпитой в честь Спасителя, и второй – в честь всех святых, осушили третью – за вернувшихся с войны. Но тем, кто оставался дома, этого показалось мало, и они подняли ещё одну – за Осберна, капитана воинов. Когда же и с ней было покончено, взгляды всех в доме обратились к самому капитану. Он поднялся со своего места, щёки его алели, глаза сверкали, и, почувствовав, что слова льются из его уст, запел:

Раздались громогласные радостные крики. Все решили, что песня правдива до последнего слова и что тот день лучший из дней с тех пор, как возник Ведермель. И до поздней ночи, пока все не отправились спать, в пиршественном зале царило веселье. Так вот изменились порядки Ведермеля, обитатели которого славились когда-то своей скаредностью. И кто бы подумал, ведь сделано это было одним только юношей.

 

Глава XXX

Осберн отправляется к условному месту

На следующее утро, не дожидаясь, пока солнце поднимется высоко, довольные гости разъехались по домам. Осберн с жителями Ведермеля, благословив, проводили их в путь.

Когда же непривычная суматоха стихла, Осберну показалось, будто он очнулся ото сна, и в сердце его поднялась буря надежды и страха. Юноша не находил себе места в ожидании часа, когда он окажется у Излучины, и не думал ни о чём, кроме как о подарках из Истчипинга, которые хотел передать девушке; он не взял с собой никакого оружия, только лук со стрелами: они нужны были для того, чтобы переправить подарки через поток. Надел юноша прекрасно смотревшийся на нём, купленный ещё в Истчипинге ярко-зелёный плащ с цветочной золотой вышивкой. Шёл он очень быстро, лицо его пылало, губы раскрылись, дышал он горячо и от смешанных тревожных и радостных предчувствий слегка сдвинул брови. По дороге он мучился тем, что за время его отсутствия многое могло случиться, многое изменилось и, может быть, он не увидит на заветном месте Эльфхильд. Он терзал себя тем, что она могла заболеть, умереть или выйти замуж, и наконец, его мужественное сердце отринуло эти мысли, и Осберн решил, что не приключится с ним подобное зло, пока он верен своей любви и не поддаётся печали.

Так он шёл, пока не достиг того места, откуда виднелся мыс, но на его вершине никого не было. И всё-таки юноша пустился бежать, будто Эльфхильд уже давно ждала его, бежал он, опустив глаза в землю, словно боясь увидеть пустующее место встречи. Но когда Осберн достиг берега, он всё-таки взглянул на мыс и, к своей великой радости, заметил поднимающуюся туда Эльфхильд. Она, тоже увидав его, громко вскрикнула и, раскинув руки, бросилась к краю обрыва, в ту сторону, где он стоял. Осберн не мог проронить ни единого слова, ни звука, долго, очень долго он просто глядел на неё, а затем спросил:

– Всё ли у тебя хорошо?

– О да, да, – ответила Эльфхильд, – и теперь будет ещё лучше.

– Ты обручена с кем-нибудь? – спросил он.

– Да, – ответила она, – с тобой, я верна тебе.

– О, как было бы славно, если бы так и случилось на самом деле! Как было бы славно! – сказал Осберн.

– О! – отозвалась она. – Не грусти этим утром, и не желай того, от чего тебе станет грустно. Подумай, как прекрасен сей миг, когда мы, наконец, вновь увидели друг друга.

– Ты часто приходила сюда, думая застать меня? – спросил он.

Она ответила:

– Четырнадцатого мая был год с тех пор, как мы расстались, а теперь уже восьмое октября. Значит, прошло пятьсот и одиннадцать дней – не чаще и я приходила сюда, надеясь тебя застать.

Эти слова она произнесла так печально, что у юноши спёрло дыхание, лицо исказилось, и он заплакал. Девушка промолвила:

– Я бы не хотела, чтобы ты плакал из-за меня, милый мой.

Лицо его прояснилось, и он проговорил:

– Нет, моя милая, это не только из-за тебя, у меня есть и свои причины для слёз, и не думай, что лишь от печали, я плачу и от любви.

Она сказала:

– От твоих слов и мне хочется плакать.

И в самом деле заплакала.

Немного погодя она произнесла:

– Присядь, если хочешь. И расскажи мне обо всём, что с тобой случилось, о твоих подвигах (а вести о некоторых из них через Разлучающий поток мне приносил ветер). Я бы с радостью, долго-долго слушала тебя, твои рассказы о добрых вестях.

– Если таково твоё желание, – ответил Осберн, – то и я желаю того же. Но и мне любо будет внимать твоим рассказам о жизни в разлуке. Я ведь тоже больше всего на свете хочу слушать тебя.

Он говорил это дрожащим голосом, и, казалось, ему трудно было произносить слова, а глазами он просто впивался в Эльфхильд, словно никак не мог на неё насмотреться. А ведь на то и в самом деле была причина, ибо Эльфхильд похорошела: ей давно уже шёл восемнадцатый год. В тот день она оделась во всё чёрное, без украшений, а волосы, словно корону, подвязала вокруг своей милой головки, сидящей на плечах подобно лебедю на высокой волне. Волосы её стали темнее, чем были в дни детства, каштановые, они отливали золотом, словно в них скрылось солнце, и довольно низко спускались на лоб, широкий и белый. Серо-голубые глаза её блестели. Щёки были впалые, но подбородок изящный, вычерченный чётко, словно высеченный из мрамора чьей-то твёрдой рукой. Её милые губы не отличались полнотой, но были ярко-алыми, а нос прямым и изящным. К цвету её прелестного светлого лица не примешивалось слишком много красного, казалось, скорее, что золото её волос передавало своё сияние коже. В её лице читалось выражение жалобное, словно она просила людской любви, и в то же время весёлое, в нём отражалась быстрая мысль, на нём лежала печать задумчивости, и это придавало ему лёгкую суровость. Грудь девушки была пока невелика, да и сама она могла бы показаться худой. Не владела она и теми уловками да плавной походкой, которые горожанки да знатные женщины используют для очарования мужчин. Зато в те дни, когда радости детства покинули Эльфхильди и им на смену пришла готовность выносить сладостное ожидание, милая простота девушки казалась более обольстительной, чем подобные глупости.

Эльфхильд произнесла:

– Что же ты так пристально и серьёзно смотришь на меня, милый Осберн. Потому ли, что тебе что-то не любо во мне? Я сделаю, как ты хочешь, я расскажу тебе всё то немногое, что произошло с нами, прежде чем ты поведаешь о тех великих событиях, участником которых стал ты.

Осберн ещё не мог найти нужных слов. Он сказал:

– Смотрю я на тебя, Эльфхильд, ибо люблю, и потому также, что ты сделалась прелестнее и нежнее, чем год с половиной тому назад. Ты теперь женщина, и я вижу, как ты прекрасна и мила, и потому боюсь за нас с тобой и желаю больше, чем мне следует желать: чтобы мы преодолели нашу разлуку, но, боюсь, и то, чем обладаю сейчас, будет у меня отнято.

Девушка улыбнулась (впрочем, очень слабо) и произнесла:

– Я отвечу: это дурные слова. Но ты не заставишь меня плакать, ибо в них звучит и радость любви. Впрочем, присядь, и я расскажу тебе, что со мной случилось.

И вот они сели так близко к обрыву, как только могли, и Осберн больше не вымолвил ни слова, но лишь смотрел да слушал. Эльфхильд же начала говорить:

– Изо дня в день я приходила сюда. Иной раз я грустила да тосковала, временами во мне рождалась надежда, иногда совсем меленькая, а иногда её и вовсе не было. Обо всём этом ты уже знаешь или догадываешься. Из новостей, что и в самом деле можно назвать новостями, я сначала расскажу о том, что моя родственница, сестра моей матери, покинула эту жизнь. Она умерла шесть месяцев тому назад, и мы предали её земле у Западной церкви Всех Святых очень близко к Расколотым холмам. Мне следует сказать, что хотя она и была последней моей родственницей, её потеря не принесла мне больших горестей, ибо тётя мало обо мне заботилась, а любила и того меньше, хотя и не обращалась жестоко, когда я была маленькой. Похороны её прошли довольно достойно для бедной семьи Западной долины. Теперь, скажу тебе, осталась присматривать за мной только одна старушка. Мне кажется, она действительно любит меня, и более того, похоже, в ней больше силы, чем можно ожидать от такой старой и хрупкой на вид женщины. Кроме того, в ней много мудрости. А что я расскажу тебе о ней – это и есть вторая новость, которую я тебе поведаю. Теперь уже где-то два месяца тому назад, когда лето сменялось осенью, однажды вечером, как раз после захода солнца, мы сидели, как обычно, в своём доме, который, хотя и не большой, не богатый, всё же больше, чем нам двоим нужно. Раздался стук в дверь, и старушка пошла открывать. Когда она вернулась в комнату, за ней шёл высокий мужчина, одетый не так, как одеваются жители наших мест, но и не как воин: на нём был длинный чёрный плащ с меховой окантовкой. Оружия у незнакомца, кроме короткого меча да кинжала за поясом, не было. Неплох собой, с чёрной бородой и румяным лицом, он казался крепким, а лет ему на вид было около сорока пяти. Незнакомец вежливо приветствовал нас и спросил, пустим ли мы его в свой дом переночевать до утра. Мы сказали, что он может остаться, если, конечно, ему довольно того гостеприимства, которое мы в силах оказать. Гость улыбнулся и ответил, что любой дом будет для него лучше, чем пустынные места в такое время. Он прибавил также, что у него снаружи стоит конь, такой же усталый, как и он сам, а на коне том – сказал наш гость – есть пара седельных сумок, про которые далеко не всякий скажет, что они перегружены, если, конечно, их не очень долго тащить.

Тогда я вышла из дома вместе с гостем, чтобы присмотреть за его конём и разобраться с седельными сумками. Я отвела коня в то самое стойло, где зимой стоят две наши лошади. Этот конь был серой масти, очень большой и крепкий, таких в наших краях не встречалось. Я дала ему сена и овса, седельные же сумки наш гость отнёс в свою комнату сам. Пока мы ходили туда и обратно, гость всегда оказывался рядом со мной и в тусклом свете часто поглядывал на меня, хотя я и была плохо одета и босонога, ты не видел меня такой уже несколько лет, милый мой. Как бы то ни было, я тогда не обратила на это внимания, и мы оба вернулись в комнату, где госпожа Анна уже зажгла свечи. Коротко говоря, мы поставили пред гостем то, что у нас нашлось из припасов, и, казалось, он остался этим доволен. С нами гость был весел и многословен, он искусно плёл свою речь, без устали передавал вести из далёких благородных стран, говорил о том, как живут там знатный и простой люд. Поведал он и о том, что сам он торговец, путешествующий в поисках прибыли, что он ищет товаров в долине, а потому и просит нас продать ему, если у нас что есть. Анна рассмеялась и ответила: «Достойный сэр, даже если бы ты купил всё это и всё, что здесь от порога до конька крыши, всех наших коров, овец и коней в придачу, то немного бы золота прибыло в твоих сумках». – «Не знаю, – возразил гость, – кто скажет, какое сокровище вы держите у себя всё это время?» Произнося это, он смотрел на меня, и я покраснела и потупила взгляд, ибо вспомнила о дудочке и драгоценном ожерелье, которые гномы подарили мне. А более того, Осберн, обо всех твоих дарах, таких дорогих для меня. Ведь, правду говоря, я никогда не рассказывала о них госпоже Анне, хотя она и знала, что я часто хожу на мыс, ожидая твоего возвращения, и что я люблю тебя. В любом случае, разговор этот прервался, и торговец начал расспрашивать Анну о делах долины да об обычаях населявших её людей. А более всего его интересовало, насколько богаты жители Дола. Спрашивал он и о том, любят ли они своих сыновей и детей, а также о том, есть ли у них обычай расставаться со своими дочерьми, если сложится так, что дочерей будет много, а еды мало, а особенно в неурожайные годы. Но при этих словах старушка воскликнула: «Что ты!» и сказала, что о таком у них и не слыхивали и что, когда наступают плохие времена, люди просто работают изо всех сил.

«Что ж, – улыбнулся он, – сыновья Гамдира* так однажды потерпели неудачу, и когда-нибудь дойдёт дело и до других». И он спросил, правда ли, что последний год в Доле не задался. Старушка отвечала, что для западной части долины, где никого не призывали на войну, так оно и было. И опять разговор прервался. Но старушка, как мне кажется, пристально смотрела на гостя. Немного времени спустя Анна спросила, не хочет ли гость спать, но он ответил, что лучше посидит, пока еда не уляжется. Тогда старушка попросила меня отправиться в постель, что я и сделала не без удовольствия, ибо мне не нравились взгляды того человека, которые он бросал на меня после разговора. Кровать же моя была складная, но к ней нужно было пройти в другую комнату, внутреннюю, довольно длинную. Там я легла и быстро заснула, но прежде мне показалось, что Анна с гостем завели довольно длинный разговор. И более того, прежде чем я погрузилась в крепкий сон, Анна подошла ко мне и провела надо мной руками.

Когда же я вновь проснулась, мне показалось, что я спала очень долго. Я соскользнула с кровати и взяла было свою сорочку, чтобы надеть, но в тот же момент отшатнулась, ибо предо мной, держась одной рукой за дверь моей ниши и с кинжалом в другой, в одной рубашке стоял наш гость. В тот же момент вошла госпожа Анна и произнесла: «Не смущайся, ибо он всё ещё спит, хоть глаза его и открыты. Быстрее одевайся, Эльфхильд моя, и ступай за мной. Пусть он проснётся без нас». Так я и сделала, хотя и не до конца поняла слова старушки. Когда же мы вышли во двор, а затем и на луг, Анна рассказала мне всё. Этот негодяй после того, как я отправилась спать, просил её назвать цену, за которую он мог бы спокойно забрать меня в полное своё владычество. «А это легко сделать, – говорил он, – ведь я вижу, что ты опытна в колдовстве и можешь погрузить деву в сон, чтобы она не проснулась до нужного срока. Ведь, – сказал он, – у меня две цели: получить её в свои руки, чтобы делать с ней всё, что захочется, а потом забрать её домой, желает она того или нет». – «Послушай, – ответила Анна, – я не хотела отказывать ему сразу, чтобы лис крепче попался в мою ловушку. Поэтому я только хмыкнула и сказала, что он, возможно, сам пожалеет о своей сделке, если полностью не уверится, что она того стоит. Говоря кратко, я то подталкивала его, то удерживала, а затем опять удерживала и подталкивала, и наконец он снял свою верхнюю одежду, взял в руку обнажённый кинжал, а другой взялся за дверь. Понимаешь, дорогая моя, твоя дверь мне давно знакома, и я могу заставить её повиноваться мне, как только пожелаю. Поэтому, увидев на ней руку торговца, я произнесла несколько слов и отправилась спать, уверенная, что этот бродяга не сможет сдвинуть ни руки с дверной доски, ни ноги с половицы, пока не истекут назначенные мною сроки. Тебя же я тоже погрузила в сон до самого твоего пробуждения сейчас». – «Но что нам теперь делать?» – спросила я. Анна ответила: «Мы останемся здесь, в рощице. На столе гостя ждёт еда, да и одежду ему нетрудно будет найти, и он знает, где его конь, вещи и седельные сумки. Я сомневаюсь, что он не захочет попрощаться с тобой, да и со мной, ведь в нём недостанет мужества сдержать себя и не поднять меча на старуху с девушкой». И мы забрались в рощицу. Я говорила тебе, что она стоит позади нашего дома, не далее одного фарлонга от него. Там мы и лежали, пока солнце не перевалило за полдень и пока невдалеке мы не услышали конский топот. Тогда мы подползли к самому краю леса и тихонько выглянули. Тут мы увидели, что наш торговец вместе со своими седельными сумками и всем прочим отъезжает на запад, и лицо у него усталое и печальное. Анна язвительно усмехнулась, да и я сама не смогла удержаться от смеха. Но отчего же ты не смеёшься, Осберн?

Юноша вскочил и свирепо воскликнул:

– Хотел бы я быть там, чтобы расколоть его череп! Многих и лучше его убивал я по меньшему поводу.

Воцарилось недолгое молчание, девушка сидела, с любовью глядя на Осберна. Наконец, она спросила:

– Возлюбленный, сердишься ли ты на меня за этот рассказ?

– Нет, нет, – ответил он. – Как же мне жить, если ты не будешь рассказывать всё, что происходит с тобой? И всё же, должен признаться тебе, я уже почти желаю никогда не знать этой истории. Ведь ты живёшь на той стороне, и нет у тебя иного защитника, кроме старушки. И хотя я хорошо помню всё, что ты мне о ней рассказывала, да и этот последний рассказ не исключение, и знаю, что она повелевает великой силой, но ведь она не всегда рядом с тобой, да и вряд ли постоянно о тебе думает. Боже упаси, возлюбленная моя, чтобы мне пришлось говорить с тобой на языке придворных, что в ходу в знатных домах да господских дворцах, где манеры ради произносят много лишнего, да и далеко не всегда такие придворные настолько хороши, чтобы быть подобными бесценным жемчужинам, для охраны которых нужно целое войско. Но вот что я скажу… – юноша при этом покраснел, – ты так мила и так нежна, что даже твоего мужа, твоей любви и его крепких добрых друзей, что любят его, будет недостаточно, чтобы сохранить тебя в безопасности в этом одиноком месте. И при всём том я не могу помочь тебе ничем, словно я лишь деревянный истукан.

Эльфхильд теперь тоже встала, и Осберн увидел, что по щекам её бегут слёзы. Он протянул к ней свои руки, но она промолвила:

– Не печалься так сильно, друг мой. Знай, что, как и твои слёзы, мои не только от печали по твоему горю, но – о! – больше, и от радости, что ты так добр ко мне. И ещё одно должна я тебе сказать. Если я и осталась совсем одна, без родных, то в моём доме всё же есть один друг, притом такой, что любит меня. И теперь я буду каждый день приходить в наше условленное место, и старушка не запретит мне. И я знаю, что и ты часто будешь приходить, чтобы навестить меня, хотя, возможно, и нередко будешь пропускать наши встречи, ибо я понимаю, сколько тебе предстоит работы, когда народ призывает тебя на службу. Поэтому, когда бы ты ни пропустил встречу, я не опечалюсь, а если не пропустишь – то и вовсе славно.

В тот момент Осберну показалось, что он, наконец, узнал всю силу любви Эльфхильд. Но она, подтянув поясок, произнесла:

– Теперь же, прошу, не откладывай более, но расскажи мне о своих подвигах. Ибо короткий осенний день вскоре подойдёт к концу, и мгновение нашего расставания наступит скорее, чем мы будем к нему готовы.

Так Осберн и поступил. Впрочем, по правде говоря, сперва из него выходил худой сказитель, так сильно был занят его ум тем, что ему поведала Эльфхильд, зато через время в нём пробудилось мастерство скальда, и он многое рассказал так, что девушке казалось, будто она видит всё своими собственными глазами. Осберн так увлёк её своими историями, что она слушала до того самого времени, пока над землёй не сгустились сумерки. Только тогда юноша расстался с девушкой, чтобы окончить повесть о войне в Истчипинге через день.

И вот Осберн отправился домой, в Ведермель, и сначала ему подумалось, что эта первая встреча после такого долгого расставания была не столь чудесной, как он ожидал, ибо и желание быть рядом со своей возлюбленной, и страх, выросший в юноше, страх того, что Эльфхильд могут похитить, сжимали теперь его сердце. Но немного погодя, когда Осберн поработал, а потом побыл наедине с собой, все эти сомнения и смятения рассеялись, растворившись в воспоминании о любимой девушке, которая как наяву вставала пред его взором, и теперь в том томлении, что юноша испытывал к ней, почти не осталось боли, только сладость.

И вот в назначенный день Осберн, улыбаясь, пошёл на встречу с ней, счастливый и свежий, словно роза. Эльфхильд выглядела такой же весёлой, и когда они встретились, она, хлопнув в ладоши, как делала когда-то, когда была ребёнком, воскликнула:

– Ах! Вот и воин-менестрель, с уст которого готовы сорваться истории, а значит, следующий час будет радостным!

И так оно и было.

 

Глава XXXI

Влюблённые встречаются всю осень и зиму

Той осенью они встречались очень часто, и Эльфхильд всякий раз просила у юноши какой-нибудь дар. На следующей встрече это были подарки, привезённые Осберном из торгового города, ибо занятый мыслями о девушке, он совершенно забыл о них в первый раз. В разговорах об этих вещицах время проходило весело, юноша переправлял их на другой берег с помощью своего лука, а девушка наряжалась в них, и затем вновь продолжались разговоры. Однажды Эльфхильд упросила юношу надеть на встречу крепкие доспехи, трофей из Дальней долины, возлюбленный не мог ей отказать, и в следующий раз, шагая вдоль освещённого солнцем речного берега, был похож на сверкающую глыбу льда, спешащую по реке в оттепель, когда на Сретение Господне ярко светит солнце. Тогда придумали милую забаву: доспехи по частям снимались, каждый из них назывался, затем надевался вновь, и всё повторялось.

Так проходили дни, и настала зима. Влюблённые всё так же часто виделись друг с другом, и мороз, снег или другая дурная погода не были им помехой. Когда же наступила весна, встречи стали только ещё желаннее. К тому времени страхи Осберна перед тем, что Эльфхильд могут похитить, уже почти прошли, хотя и следует сказать, что его сердце часто ныло и томилось желанием принять девушку в свои объятия. Но почти всегда ему удавалось сдержать печаль в своём сердце, правда, иногда она прорывалась, и тогда Эльфхильд бывала тронута, ведь, как она сама говорила, она могла видеть его мучения собственными глазами. Как-то раз, когда они долго не виделись и девушка не могла его утешить, она при встрече заметила, что он выглядит так худо, словно собрался умереть на её глазах.

Влюблённые были нежны и добры друг к другу, и всё в них казалось милым в те первые дни их взросления.

 

Глава XXXII

Враги в Западной долине

Когда же настал апрель, пришли новые вести. Одним ранним утром, торопливо войдя в пиршественный зал, Стефан Едок громко закричал:

– Берите луки, луки! На поле все, кто есть в этом зале, а особенно ты, Осберн Капитан!

И крепкие мужи Ведермеля повскакивали со складных кроватей и сундуков, а Стефан вновь и вновь призывал их к оружию, Осберн же тем временем уже надевал свою кольчугу, беря в руку лук и вешая за спину колчан.

Все собрались вокруг него и Стефана посреди зала, и тогда Осберн спросил, что случилось.

– Близится большое дело, – ответил Стефан. – Только как же с ним справиться? Нет мира в долине, хоть и лишь на западном берегу.

Осберн коротко и отрывисто произнёс:

– Вы, Оттер, Саймон, Лонгдир, Алисон, берите коней и быстрей скачите вниз по Долу, заворачивая в каждое поселение. Просите всех собраться к берегу потока, взяв с собой луки, пращи да любое другое метательное оружие. И чтобы люди не стояли кучками как придётся, а вытянулись в линию, оставив между стрелками сколько нужно места. Скажите, чтобы ни единой стрелы не осталось дома – а вскоре, со стрелами врага, у нас будет и того больше – но пусть и не стреляют, если не уверены, что попадут. Торопитесь, вы, четверо! Прочие же следуйте за мной, ибо мы пойдём пешими, чтобы не тратить понапрасну время и чтобы удобнее было стрелять.

Все пошли к воде: двенадцать человек, каждый из которых держал в руке лук да имел добрый запас стрел. По дороге Осберн сказал тем, кто был рядом с ним:

– Растянитесь, пусть не видят, сколько нас, и пусть враг не знает, что у вас луки, чтобы он не боялся и приблизился к реке. Но не стреляйте, пока они не атакуют, чтобы не поразить мирного жителя.

Воины подошли уже так близко, что видели, как по тому берегу ездят всадники. Было понятно, что все они чужаки, да и доспехи на них были чужеземные, и шлемы из блестящей стали, и в руках длинные копья с лёгкими древками, а ещё у многих короткие луки, чтобы удобнее стрелять верховым, да за спиной вместе со щитами колчаны.

Не успели воины Ведермеля подойти к кромке воды, как группа тех чужаков, числом около двух десятков, с криками и воплями приблизилась к ним. Всего же было их около двух сотен, тех, кого удалось разглядеть. Когда всадники остановились у потока, один из них (а по позолоченному доспеху и оружию можно было решить, что это их предводитель) поднял копьё и, потрясая им, что-то прокричал. Казалось, это были слова, но так как его языка не знали, то и не поняли, чего же он хотел. Впрочем, голос его звучал повелительно и угрожающе. Тогда по указанию Осберна Стефан, стоявший неподалёку, выудил из своего заплечного мешка лоскут белой ткани, прикрепил на копьё и высоко поднял его, чтобы показать готовность вести переговоры. Вместо ответа вождь всадников и его окружение захохотали. А потом вождь перехватил посередине своё копьё и сделал движение, словно собираясь его метнуть. Впрочем, поток здесь был слишком широк, чтобы перебросить через него копьё. Тогда один из его воинов снял с плеча короткий лук, приставил к тетиве стрелу и повернулся к вождю, словно спрашивая позволения. Вождь кивнул в знак согласия, а Осберн быстро произнёс:

– Стефан, прикройся! Это тебе. Если он пустит стрелу, то и мы стреляем – это враг.

В тот самый момент полетела стрела, и Стефан закрылся щитом. Тогда воины Ведермеля, испустив крик, натянули луки. Осберн выстрелил первым, и стрела его поразила вождя всадников в глаз – тот замертво свалился с коня. Попал и Стефан, он целился в того, кто сам чуть раньше пустил в него стрелу, и ещё трое врагов пали при этом первом залпе, не считая троих раненых. Ведермельское угощение пришлось чужакам настолько не по нутру, что они сразу же обратили к реке спины и умчались прочь, подальше от стрел, впрочем, потеряв в бегстве ещё двух воинов и трёх коней.

Осберн остановил своих людей на короткое время, выжидая, не приведут ли враги подкрепление, чтобы продолжить игру. Но чужаки оказались слишком хитрыми, они собрались вместе и поскакали вниз по долине.

Воины Дола так и не увидели ни одного из своих западных соседей, и Осберн сильно беспокоился, когда думал, что грабители направились в сторону Холмов Хартшоу. Если так, то лучшее, на что он надеялся, это на возможное бегство Эльфхильд из дома в какой-нибудь другой дом или даже в лес, который был хорошо ей знаком.

Тем временем он приказал своим воинам незаметно спуститься вниз по течению вдоль потока. Осберн сказал:

– Если и возможно чем-то помочь с нашего берега, мы поможем, а для этого нужно скорее собрать жителей нижних поселений, составив отряд побольше. Жаль только, что разбойников защищает эта водная преграда.

И вот воины Дола пошли по берегу реки. Время от времени кто-то из грабителей поворачивал к потоку, чтобы взглянуть на отряд и пускал в их сторону стрелу, впрочем, не нанося никакого вреда. Наконец, когда люди Осберна уже приближались к Излучине Расколотого холма, часть неприятельского отряда направилась к реке, но немногим более половины его всадников продолжили путь вниз по долине. Как раз в это время к воинам Ведермеля присоединилось множество людей из селений, что лежали ниже по течению, это всё были крепкие ребята, хорошо владеющие метательным оружием.

Стоит ли говорить, что воины и с одного, и с другого берега подъезжали всё ближе к Излучине Расколотого холма? Промолчим и о том, как сильна была сердечная боль Осберна и как пылал в его груди гнев, ибо не найдётся слов, чтобы описать это. Чужаки, собиравшиеся вместе на том берегу реки, увидев, что поток становится уже, издали боевой клич и приблизились к воинам Восточного берега. Многие всадники соскочили с коней и дальше пошли пешком. Некоторые из них, оказавшись на расстоянии выстрела, приостанавливались, чтобы спустить тетиву. Иногда их стрелы ранили жителей Дола, но Осберн пока не позволял своим людям стрелять в ответ.

И вот воины прибыли туда, откуда виднелась пещера гномов. Многие жители Дола побаивались этого места ещё прежде прихода чужаков, и кое-кто решил было, что пещера сулит им неудачу. Другие же говорили, что удача Осберна одолеет дурные предзнаменования гномьего рода.

Осберн подошёл к условному месту встречи с девушкой, когда людей у него набралось полных два десятка, и всё это были крепкие воины. Юноша стоял впереди них на том самом месте, где так часто ступали его ноги, где его сердце находило покой и где разрасталась его любовь. Он стоял и сжимал тяжёлое метательное копьё.

Как раз в это время чужаки, завывая по-собачьи, заполнили мыс до самой его вершины, где обычно стояла Эльфхильд. Вперед вышел их вождь, тело его закрывал блестящий доспех, покрытый золотом и серебром, а со шлема спускался длинный рыжий конский хвост. Вождь поднял руку, приготовив большое копьё, но вдруг в тот самый момент Осберн с яростным криком метнул своё оружие и услышал, как все воины Дола вокруг и позади него спустили тетиву. По правде говоря, Осберн был почти уверен, что эта стычка развеется, подобно сновидению, и он увидит, как падает пронзённая копьём в грудь Эльфхильд. Но ничего подобного не произошло: копьё вонзилось в подмышку вождя в золочёном доспехе, и он, звеня и грохоча, упал вниз, в завихри зелёной воды. И многие разбойники пали под градом стрел и копий воинов Дола. Но выстрелили и враги, и некоторые из жителей Дола были убиты, а другие ранены, но мужество оставшихся от этого не сократилось. Осберн вытащил из колчана двенадцать стрел и, приставляя их одну за другой к тетиве лука, посылал во врага, и каждый раз, как он спускал тетиву, наконечник стрелы уносил с собой жизнь очередного недруга. Но юношу одолевала великая скорбь, он печалился о том, что не сможет перебить сейчас всех врагов и тем спасти свою возлюбленную. Его самого разило множество стрел, но почти все они отскакивали от колец кольчуги Хардкастла, не причиняя Осберну ни малейшего вреда. Видимо-невидимо разбойников пали, но оставшиеся были столь яростны и свирепы, что даже не желали отступать назад. Наоборот, некоторые так сильно жаждали вступить в кровавую бойню, что, не обращая внимания на водное препятствие, бросались вперёд, словно ничего не преграждало им путь, и падали в бурлящий поток, находя погибель в его бездонных глубинах.

Битва продолжалась, и отряд жителей Дола редел, но Осберн и не думал отступать хотя бы на шаг, да и воины его были так доблестны, что самой большой бедой считали невозможность перейти Разлучающий поток. Сам Осберн уже трижды был ранен, правда неопасно, в боку Стефана тоже торчала стрела, но он держался на ногах, продолжая стрелять не менее самоотверженно, чем прежде.

Но вдруг бушующая пред отрядом Осберна толпа начала сдвигаться дальше от берега, и тут же за спиной разбойников раздались громкие крики. Воины Дола узнали голоса своих родичей и, не прекращая истово пускать во врагов стрелы, ответили дружным криком. Разбойники, развернувшись, с воплями кинулись с мыса на берег потока, к юго-западу: они убегали от напавших на них с копьями, топорами и мечами воинов Западной долины.

Этим закончилось сражение лучников, и чужаки не приближались более к потоку, опасаясь стрел с восточного берега. Собирая павших да оказывая помощь раненым, воины Восточной долины пристально всматривались в то место на другом берегу, где проходило сражение. Судя по всему, бились там яростно, но вскоре воины увидели, как пришльцы бегут к своим коням, которых они оставили дальше полёта стрелы от речного берега, недалеко от Излучины Расколотого холма. Воины Западной долины преследовали их, нанося страшные удары, но не спеша вновь вступать в бой. Не похоже было, чтобы преследователи хотели помешать беглецам добраться до коней и ускакать. Враги не преминули этим воспользоваться, и жители Дола их больше не видели.

 

Глава XXXIII

Осберн пытается разузнать об Эльфхильд

После битвы воины Восточной долины остались у воды, на восточном берегу Излучины Расколотого холма (они не ликовали, ведь некоторые их друзья погибли), а к западному берегу Разлучающего потока, по покрытой телами земле, подошли местные жители. Как уже сказывалось, ни на востоке, ни на западе люди не сильно-то любили это место, страшась гномов, обитавших в пещере над водоворотами. Но теперь, может быть, не остыв от сражения и в печали по погибшим, а может, в смятении после грабительского набега, но так или иначе, они пока забыли о своём страхе. Вожди западного войска, остановившись над телами чужаков на вершине мыса, где обычно стояла Эльфхильд, заговорили со своими братьями с восточного берега. Вульфстан из Колдберна, поселения ниже по течению, так звали того воина, что говорил от имени жителей Западной долины. Первым делом он восхвалил славную помощь, что оказали им жители восточного берега, так быстро и отважно атаковав со своей стороны, он считал это спасением для своих людей и уже предвидел скорую победу.

– Хотя, – продолжил он, – тот отряд, с которым вы так мужественно сражались и который теперь обратился в бегство, не всё войско врага. Одна его часть осталась для битвы с вами, а другая в то время спустилась ниже по течению, отдалившись от Потока. Мы отправили наших братьев в погоню и сами теперь должны последовать за ними, дабы оказать помощь, не позволив разбойникам одолеть их числом. К тому же мы опасаемся, как бы эти черти не опустошили несколько наших поселений, что попадутся им на пути, прежде чем наши ребята их нагонят. Позвольте нам сей же час расстаться с вами! Вы помогли нам, и мы будем молиться о вашем здравии и счастье, а особенно о твоём, Осберн Вульфгримссон, ведь мы знаем тебя и то, что о тебе рассказывают.

Но только он собрался уйти, как Осберн обратился к нему, сказав громким резким голосом:

– Подожди, господин, ответь мне на один вопрос: какие поселения разорили эти грабители?

Вульфстан сказал:

– Я не могу ответить тебе, ибо и сам не знаю. Здесь немного поселений: ближайшее крупное, Лонгриггс, в пяти милях отсюда. А в округе никто и не живёт, есть разве что совсем маленькое, одна хижина, где и обитают-то только две женщины: старая да молодая. Вряд ли эти грабители задержатся ради такой мелочи. Прощай! Если мы выиграем сражение, вы узнаете об этом завтра, приходите сюда или немного ниже по течению, чтобы гномы не позавидовали нашей радости.

И с этими словами воин развернулся, направившись в ту сторону, где, как он предполагал, его воины вступили в бой с грабителями. А жители Восточной долины больше не могли оставаться на месте, глядя на своих раненых, ведь многие пострадали так сильно, что их пришлось нести домой на носилках. В их числе был и Стефан Едок, проведший затем целый день в постели. Прошло ещё два месяца, прежде чем он исцелился окончательно. С десяток человек ранило так же тяжело, но были и те, кто сам принёс домой весть о своём ранении, и таковых оказалось не менее двадцати шести. Ещё тринадцать были убиты на месте. Обдумав всё, решили, что павших надо предать земле на поле брани, только несколько подалее от Излучины Расколотого холма. То место, где их погребли, насыпав над телами большую груду земли, с тех пор называют Курганом стрелков.

 

Глава XXXIV

Осберн печалится об Эльфхильд

Незадолго до того, как воины уже собрались уйти, с юго-запада до них донеслись звуки нового сражения. Поэтому все, кроме тех, кто должен был сопровождать раненых, не стали отходить далеко от поля боя, и Осберн, конечно, был среди них. До того юноша осматривал павших, надеясь найти среди них живых, теперь же он подошёл к кромке берега, туда, где он так часто, охваченный любовью, чувствовал себя счастливым. Он стоял там очень долго, почти не двигаясь, в одной руке сжимая стрелу, а в другой лук. Хмурясь, он внимательно разглядывал западное поле. В два часа пополудни жители Западной долины вновь ввязались в сражение, но прошёл целый час, прежде чем его отголоски стали слышны на том месте, где стоял юноша. Ещё два часа эти звуки стояли у всех в ушах, а затем стихли, и воины Востока стали постепенно уходить, направляясь каждый в свою сторону. Осенний день подходил к концу, и вскоре уже с Осберном осталось только полдюжины воинов из Ведермеля. То один, то другой из них тянул юношу за рукав, уговаривая отправиться с ними домой, раз уж окончился день, а битва так и не возобновилась. Ведь у них и так уже было полно новостей, рассказывая которые они и до завтра не управятся. Сначала Осберн не обращал на них внимания, но затем обернулся и спокойно (правда, взгляд его был сердитым) попросил их отправиться домой, поужинать и лечь спать:

– Но меня оставьте здесь, – добавил он. – Я хочу подождать на случай, если что-нибудь произойдёт. Я вернусь в Ведермель, когда позволит моё сердце.

И воины покинули его. Осберн стоял на одном месте, пока ему не показалось, что прошло много, очень много времени. Спустилась тёмная ночь, и тишина окутала и Западный, и Восточный дол, только река, казалось, теперь, когда не было других звуков, шумела громче. Поднялся ветер, он пригибал высокую траву, завывая в расселинах скал над бурлившим под ними потоком. И никто не приходил сюда, и не слышно было ничьих шагов, только далёкий лай собак, крик петуха да мычанье коров доносились из ближайших поселений.

Наконец, уже на переломе ночи, юноше показалось, что чрез густую тьму он расслышал, как кто-то подходит к реке и взбирается на мыс на её западном берегу. Сначала Осберн решил было, что его воображение разыгралось из-за жгучего желания кого-нибудь дождаться, и он даже беспечно спросил себя, слышно ли духов умерших, когда они ступают по покрытой лужами земле, по которой до них прошло множество людей. И на сердце его стало так тоскливо, что он и не удивился бы, если б лежавшие на земле воины поднялись и прошли пред ним ночным дозором. Осберн поднял лук и приставил к тетиве стрелу, но не мог решиться её спустить, боясь нарушить тишину непрерывными криками и стонами, и в тот же миг кроме звука шлёпавших по воде ног юноша, как ему показалось, расслышал чей-то плач. Осберн подумал: «Вот, вот оно, уже начинается… Скоро и воздух наполнится этими стенаниями. А может, и огонь в воздухе вспыхнет?»

И тут же плач зазвучал громче, и уже не из одного места, а из двух или трёх, и в этих диких звуках юноша начал разбирать знакомые нотки – это блеяли овцы, заполонившие уже весь склон. Вдруг до Осберна дошла простая мысль, что это были овцы Эльфхильд, что они сбежали или их выгнали из загонов, и теперь они бродят в темноте по тем местам, где девушка так часто пасла их. Исступление перешло в горькую тоску, и юноша, уронив лук со стрелой, бросился на утоптанную землю и, закрыв лицо руками, застонал. Картины его жизни быстро промелькнули у него пред глазами, и с ними пришло уныние, овладевшее теперь его сердцем надолго, ибо юноша больше не сомневался, что Эльфхильд не было нигде поблизости, что её либо убили, либо увели далеко-далеко, и он больше не увидит её, и ничего о ней не услышит.

Наконец, чтобы горе и уныние не разорвали его сердца, лишив его жизни, и чтобы все подвиги, предначертанные ему судьбой, не остались несвершёнными, Осберн почувствовал жалость к самому себе. И она, смешавшись с нежными воспоминаниями о любимой девушке, наполнила его глаза слезами, и он плакал и плакал, и никак не мог остановиться. Наконец, когда ночь была ещё темна, а на небе не появилось ни единого признака рассвета и только на юго-западе, низко-низко над землёй забрезжила узкая дорожка света (правда юноша не мог её разглядеть), Осберн медленно встал, поднял лук и стрелы и на слабых, словно деревянных ногах, подобно выздоравливающему после долгой болезни, направился вдоль речного берега к Ведермелю. Ноги его не раз ходили по этой дороге, и юноша даже в темноте хорошо разбирал путь. Он шёл, а вокруг гудел ветер да пред глазами стоял образ родного поселения, и юноша почувствовал, что жизнь вновь возвращается к нему, и он начал думать о том, как быстрее найти отнятую любовь. За этими мыслями он иногда проливал слёзы, но с каждым разом ему всё быстрее удавалось взять себя в руки. Прежнее исступление, когда он, словно покинув на время этот мир, скитался, сам не зная, где и почему, прошло. Теперь Осберн уже ясно понимал, где был он сам, и мог оценить и своё горе, и свою боль.

Когда он, еле передвигая ноги, вошёл в зал Ведермеля, стояло серое утро. Дойдя до своей кровати, юноша бросился на неё, усталость его одолела, и он сразу же погрузился в сон.

Проснулся он, когда уже весь дом был на ногах. Осберн поднялся и сел завтракать вместе с остальными. Говорил он как обычно, но выглядел угрюмым, как будто был не в своей тарелке, так что некоторым даже подумалось, будто с прошедшего вечера он постарел лет на десять. Решили, что таким тяжким грузом легла Осберну на плечи гибель воинов из его народа, ведь это больше всего было похоже на правду. Все старались лишний раз не заговаривать с ним, ибо его горе внушало трепет. После завтрака Осберн попросил трёх мужчин спуститься вместе с ним к потоку, чтобы узнать, нет ли вестей с западного берега. Они вышли и отправились к тому месту, что было немного ниже Излучины Расколотого холма, чтобы гномий народец не мог их подслушать, и встретили там пришедших с той же целью людей из поселений, лежавших ниже по течению. Как раз в то же время и жители Западной долины во главе с Вульфстаном спустились к воде со своей стороны. У Вульфстана были перебинтованы голова и рука, похоже, зверь сражений всё-таки оцарапал этого славного воина. Вульфстан сказал:

– Приветствую вас, мужественные воины Востока! Как вы уже догадались, вчера мы одолели врага и во второй битве, иначе вряд ли вы увидели бы нас этим утром. Сражались же мы у самых изгородей и домов Лонгриггса, поселения, которое эти разбойники задумали опустошить. Женщины спаслись оттуда бегством, а мужчины доблестно сражались вместе с нашим отрядом, поэтому каждый погибший пал в честном бою. А всего расстались с жизнью четыре десятка и ещё шестеро наших лучших воинов. Разбойников же помимо павших от ваших стрел погребли мы четырнадцать десятков. Остальные бежали, и многие из них серьёзно раненные. А посему, друзья, мы одержали большую победу – да одержим и прочие с помощью Господа и Его Святых!

Казалось, будто произносил он это, сдерживая слёзы, чему никто не удивлялся. Но тут заговорил Осберн, и звук его голоса ему самому показался чужим:

– Скажи мне, добрый человек, есть ли убитые в тех ваших селениях, куда ворвались разбойники?

– Нет, – ответил Вульфстан, – грабители не тронули ни одного селения, кроме Лонгриггса, жители которого, как я уже сказал, спаслись, да ещё того домика, что стоит неподалёку отсюда и зовётся Холмами Хартшоу. Там и в самом деле пропали две женщины, но мы не нашли тел, ни мужских, ни женских, как и признаков убийства, не считая зарезанных коров и овец. И должен вам сказать, что сегодня утром мы всё тщательно обыскали – вот-вот, – заглядывая в каждые заросли и обшаривая каждый лесной уголок.

– Возможно ли, – спросил Осберн, – чтобы нападавшие увели женщин с собой?

И Вульфстан ответил:

– Боюсь, так оно и есть.

Осберн произнёс:

– Что ж, эта потеря двух женщин, которых вы, возможно, ещё и найдёте, невелика. Горестна потеря воинов в сражениях. Но не скоро, думаю, разбойники, познавшие доблесть жителей Западной долины, отважатся вновь вступить в эти земли. Слава же Господу Богу, что здравствует такой народ, и да здравствует он вечно!

Юноша говорил неспешно и громко, чтобы слышал весь собравшийся люд, и крепкие гулкие возгласы раздались в знак одобрения, в ответ на его слова. Те же, кто стоял к Осберну ближе остальных, рассказывали, что лицо его, пока он говорил, было мрачным и бледным, и им казалось, что если можно было бы обнажить в той стычке на западном берегу Широкий Косарь, то пало бы ещё больше разбойников.

Жители берегов разошлись, и Осберн с мужами из Ведермеля отправился домой, да и остальной народ Восточной долины разбрёлся по домам. А жители Западной долины, опасаясь обидеть гномов, собрали с места сражения тела павших разбойников. Их погребли в земле, недалеко от того места, где беседовали с жителями Востока. Над телами воздвигли высокий курган, который и по сей день зовётся Разбойничьим курганом. Общим же счётом в том бою убили воины Восточной долины семь десятков и ещё семерых разбойников.

 

Глава XXXV

Осберн спрашивает совета у Железноголового

Прошли дни, и наступило лето, а Осберн всё ещё был в Ведермеле. Он по-прежнему выполнял самую разную работу, и ничуть не хуже, чем раньше. И всё же люди дивились, что, хотя в общении со всеми юноша и казался спокойным и дружелюбным, тоска его по воинам, павшим в Битве у Расколотого холма, лишь немного стихла. Он часто сидел, беседуя со Стефаном Едоком, уже исцелившимся за это время от своих ран. Считали даже, что юноша учился у Стефана некоему тайному знанию, ибо полагали, что Стефан сам им владеет. Каждый третий день Осберн ходил в одиночку к Излучине Расколотого холма и просиживал там весь день до заката, но так и не узнал ничего нового об Эльфхильд. Впрочем, он на это и не надеялся. С того берега ему поведали, что в Холмах Хартшоу никто так и не появился, что дом и двор стоят заброшенные, да такими, похоже, и останутся.

Когда же до праздника летнего солнцестояния осталось лишь три ночи, Осберн после долгой беседы со Стефаном уложил в заплечный мешок немного припасов и под вечер отправился пешком вверх по склонам холмов к предгорьям, в ту самую маленькую долину, где он впервые встретил Железноголового. Там он сел у ручья на траву, поел, а когда стемнело, как может стемнеть июньской ночью, лёг и заснул, уверенный в полной своей безопасности. Проснулся юноша, когда уже занялась заря. Он умылся в ручье, оделся и сел в ожидании восхода, и когда солнце встало и лучи его засверкали на чём-то блестящем, поднимавшемся над вершиной холма как раз напротив юноши, Осберн уже знал, что это пришёл его друг Железноголовый, пришёл в том самом обличии, в котором впервые явился юноше. Именно этого Осберн и ожидал.

Он поднялся, чтобы поприветствовать друга, и Железноголовый подошёл к нему, обнял и поцеловал, а Осберн заплакал от жалости к себе и проснувшейся надежды. Тогда Железноголовый произнёс:

– Я знаю, почему ты пришёл ко мне. Не так давно я возложил на тебя свои руки, чтобы укрепить твоё тело пред предстоящим приключением, теперь же тебе хотелось бы, чтобы я так же укрепил твою душу. Я сделаю для этого всё, что могу, но сперва мы поедим даров Ведермеля, чтобы ты смог увидеть, как крепко я люблю тебя и ту землю, что тебя взрастила.

Осберн встал, разжёг огонь и приготовил пищу. Они ели в своё удовольствие, как хорошие друзья, а когда наелись, Железноголовый спросил:

– Теперь ответь, поведаешь ли ты свою историю, зная, что она мне и так уже известна?

Осберн ответил:

– Я бы хотел её рассказать.

– У нас ещё есть время, – кивнул Железноголовый, по-дружески улыбаясь, – так что не торопись.

Осберн тут же приступил к рассказу. Не тратя слишком много слов, он больше всего говорил об Эльфхильд, о том, какой она была в последнее время, как нежны были её речи и как на них отзывалось его сердце. И когда он окончил, Железноголовый спросил:

– Хочешь ли ты и дальше жить среди твоего народа в Доле?

Осберн ответил:

– Я хочу жить и умереть там, и жить так, как живёт народ моих отцов.

Железноголовый сказал:

– Тогда тебе следует исцелиться от твоей беды – ты должен забыть свою любовь и своё томление или хотя бы думай о прочих делах больше, чем об этом. И я не хочу, чтобы мой воспитанник стал брюзгой среди своих родичей, ведь от этого и неудача приходит.

Осберн нахмурился:

– Так я не излечусь. Разве я не знаю, что она тоже охвачена печалью и томлением? Разве могу я оставить её, словно подлец, что бросает раненого друга пред лицом сильного противника?

Железноголовый улыбнулся. Он спросил:

– Ты не излечишься? Хорошо. Тогда тебе не следует и оставаться в Долине среди родичей, забери свою печаль в чужие земли, где никто не напомнит тебе, каким весёлым ты был прежде.

– Так я и сделаю, – согласился Осберн. – Пусть так и будет, если уж ты этого хочешь. Но разве ты не скажешь ещё чего-нибудь, чтобы воодушевить меня перед долгим путешествием?

– Скажу, – произнёс Железноголовый. – Скажу, что хотя мир и велик, но в нём есть много дорог, и мне кажется, что среди них найдётся такая, на которой вы с Эльфхильд встретитесь.

Осберн сказал:

– Будь же счастлив всю жизнь, произнёсший эти слова! Смотри, как просветлело моё лицо, когда я услышал их!

Железноголовый произнёс:

– Это надежда, сын мой. Она быстро вспыхивает и так же быстро угасает. Но я собирался дать тебе вовсе не её. Я бы хотел, чтобы твоя надежда не покидала тебя, пока ты ещё не свершил все предначертанные тебе подвиги. Вспомни-ка, ты сам как-то сказал Эльфхильд, что единственный способ переправиться через Разлучающий поток – это одному из вас, а то и обоим, пуститься в странствие. Скажи же мне теперь, что ты намерен делать в ближайшие дни?

Осберн ответил:

– Я уже думал об этом и решил, что когда окончится праздник Середины лета, я распрощаюсь со своим народом и поскачу в Истчипинг к сэру Медарду. Мне кажется, он как раз тот, кто сможет направить меня на путь свершений.

Железноголовый сказал:

– Пойдёшь ли ты один или возьмёшь с собой кого-нибудь? Например, Стефана Едока, это человек знающий и, как я уже намекал тебе, наш друг.

– Ты приказываешь мне взять его с собой, господин? – спросил Осберн.

– Нет, – ответил Железноголовый. – Я лишь спрашиваю, что ты думаешь на этот счёт.

Осберн сказал:

– Тогда я отвечу тебе: я решился идти совершенно один. Не хочу никаких напоминаний о Ведермеле, чтобы я не загрустил по нему и в один прекрасный летний день не повернул обратно да чтобы не взлелеял свою печаль. Более того, Стефан опытен и силён в бою, а я считаю, что хорошо бы кто-нибудь вроде него остался присматривать за ведермельской удачей. Если я свершу задуманное и, счастливый, вернусь домой с почётом, или же наоборот, если я не совершу ничего, но погибну далеко от дома, хотя, возможно, и не без чести, я буду уверен в том, что род мой процветает и Ведермель стоит на этой земле, на радость своим жителям, словно Ведермель – это живое существо и даже мой верный друг. Я уже много раз думал об этом – с удачей или без неё, в горе или в радости.

– Славная речь, храбрый мой сын! – произнёс Железноголовый. – Верно, ты понимаешь, что в сердце своём я желаю тебе удачи. И вправду, видно, я посеял в твоей душе семена надежды, и назову их бесстрашием.

И он заговорил о другом, дружелюбно, по-доброму, и Осберн думал, что великое дело – заслужить любовь такого благородного и великодушного существа. Так вот чудесно и провели они день, а когда приблизился закат, Железноголовый произнёс:

– Теперь мне следует вернуться в свой дом, в дом минувшего времени, а тебе – в твой милый Ведермель. Вижу, ты выберешь верный день для начала пути, честь по чести, и домочадцы одобрят твой выбор, да и попрощаешься ты со всеми весело.

Они поднялись, но прежде ещё, чем повернуться лицом к западу, Осберн спросил:

– Господин, когда я увижу тебя вновь?

– Кто знает? – ответил Железноголовый. – Может, мы встретимся, когда ты меньше всего будешь того ожидать: на пустынном болоте, или во время жестокой схватки, или у самого твоего смертного одра, а может, и вовсе не увидимся больше за всю твою земную жизнь.

– А тот дом, куда ты сейчас уходишь, мы встретимся когда-нибудь там? – спросил Осберн.

– Конечно, думаю, встретимся, но, скорее всего, не ранее, чем окончатся дни твоей земной жизни. Пока же – прощай, и пусть твоя храбрость впредь не покинет тебя.

Сказав так, он развернулся, и вскоре исчез из виду, а Осберн направился своей дорогой, в Ведермель, не смотря в ту сторону, куда ушёл его друг. Теперь юноше казалось, что он охотнее отправился бы на восток, к приключениям, а не к своему любимому дому. Он представлял себе день расставания, когда тронется в путь, и день этот казался ему тусклым и хмурым, ведь его надежда омрачится печалью и беспокойством.

 

Глава XXXVI

Стихи, поведанные Осберном жителям Долины

Теперь всякий, видевший Осберна, думал, что тот уже оправился от ужасных воспоминаний, тяжким грузом лежавших на его сердце со дня сражения с разбойниками. И все сильно радовались этой перемене, ведь приятно видеть такого славного юношу счастливым. Вскоре наступил праздник летнего солнцестояния, и его справляли у Расколотых холмов, и это, как мы уже поведали читателю, был самый большой из всех пиров, что устраивали в Долине. Всем казалось, что на празднике Осберн пребывал в прекрасном настроении, чувствуя себя весёлым как никогда. В тот день тщательно и торжественно следили за выполнением всех обрядов, что полагаются в праздник летнего солнцестояния: за Катанием Огненного колеса, Растопкой Тюков и Скаканием через Огонь, – но кроме того, перед полуднем, ещё прежде, чем начались эти игры, в обеих церквях Всех Святых, как полагается, исполнили святую мессу за упокой тех, кто мужественно пал в сражении с разбойниками. И наконец, когда летней ночью уже почти стемнело, как обычно бывает перед рассветом, жители обоих берегов, выстроившись в ряд с двух сторон Разлучающего потока, пропели друг другу следующие стихи. Затянули жители Западной долины, а за ними вступили и жители Восточной. Пели они так:

А после песни все разошлись по домам. Сказывали, будто стихи эти сочинил Осберн и что это он обучил им жителей и Западной, и Восточной долины.

 

Глава XXXVII

Осберн покидает Ведермель

Следующим вечером, когда все собрались перед крыльцом зала Ведермеля, наслаждаясь прекрасным закатом, Осберн попросил немного внимания и в наступившей тишине произнёс:

– Родичи и друзья, завтра утром мне суждено покинуть вас, хотя, где бы я ни был, в сердце своём я всегда буду надеяться на возвращение в Ведермель, ведь многие из вас хорошо знают, как сильно я люблю нашу Долину и больше всего эти места. Но сейчас я не могу остаться здесь, ибо так сложилась моя судьба.

Если бы я хотел поведать вам причину этого, то рассказ вышел бы долгим. Но вот что я могу вам сказать: я оправляюсь на поиски такой жизни, которая возвратила бы меня в Ведермель – в радости ли, в печали, но, так или иначе, я вернусь таким, чтобы прожить остаток дней здесь, исполняя всё, что следует для моего рода и народа. Если теперь кто-нибудь попытается переменить мои мысли или задержать меня на пути, то пользы от этого будет мало, ибо я должен идти, и я пойду. Но этим вечером, летним вечером, когда сердца наши изнежены изобилием и покоем, царящими в Доле, и мы вспоминаем прошедшие дни и наших отцов, что жили и умерли здесь, я прошу непременно сказать мне, если я обидел кого-нибудь хоть чем, и коли так, я возмещу обиду, насколько это в моих силах, ибо если нельзя взять с собой в дорогу Ведермель и его жителей, следует хотя бы забрать их любовь.

Услышав эти слова, жители Ведермеля сильно приуныли, ведь каждому радостно было считать себя другом Осберна и находиться под его защитой. Несколько женщин расстроились до слёз, не говоря уж о бабушке и кормилице. Впрочем, юноша заранее рассказал о своём замысле Стефану Едоку, и тот уже сложил вещи, нужные в пути.

Не нашлось в Ведермеле ни мужа, ни жены, припомнившего Осберну обиду, ведь никто не получал от него ничего худого, только доброе. Так все и сказали. И когда речи были произнесены и вновь наступило молчание, Осберн вымолвил:

– Дедушка, ты хозяин Ведермеля, но в последние годы по нужде ты делил свою власть со мной. Впрочем, ты возлагал на меня и многие обязанности, и я посильно принимал и исполнял их. Потому я и решил, что славно было бы назвать перед своим уходом наставника, чтобы частица моей воли, моей силы и мудрости жили в Ведермеле после того, как сам я уйду, думаю, ты вряд ли пожелал бы другого. Если же я ошибаюсь, прошу, поправь меня, и я оставлю всё как есть, и ты будешь единственным хозяином Ведермеля до моего возвращения.

Николас заговорил в ответ, и слова его были о том, что и сам он предпочёл бы оставить в Ведермеле удачу и мудрость Осберна и что распоряжаться в таком большом и богатом владении, как Ведермель, стало ему слишком тяжко, и он с радостью принял бы любого, кого Осберн оставит вместо себя. Да, по правде, он уже знает, кто бы это мог быть.

Тогда Осберн повернулся к Стефану и произнёс:

– Ты, Стефан, больше, чем кто-либо другой, знаешь, что у меня на уме, и ты, как я считаю, опытный и испытанный воин, а потому скажи, если я назначу тебя моим наставником, сделаешь ли ты всё возможное вместо меня, будешь ли уважать господина Николаса и мою бабушку и воздашь ли добром всем людям?

Стефан ответил:

– Я сделаю всё, что смогу, если люди не возненавидят меня лишь за то, что я не ты.

Жители Ведермеля ответили громкими криками приветствия, но сердца их разрывались от любви к Осберну, от страха его потерять и от надежды на его возвращение. Поэтому-то и казалось тогда, что они были готовы пообещать всё, что угодно.

Осберн же ответил так:

– Стефан, друг мой и товарищ, протяни руку, чтобы я пред всеми передал тебе то мастерство, каким обладаю.

Так Стефан и сделал, и они пожали друг другу руки.

Затем Осберн, взглянув на него, произнёс:

– Посмотрите, друзья, пока мы говорили, сгустились сумерки. Так накройте на стол, женщины, зажгите свечи в зале, чтобы в последний раз пред долгой разлукой мы вместе ели и пили.

Так и было сделано: все принялись за еду, а затем внесли и напитки, и каждый выпил чашу за Осберна, а он за всех, а когда чаши наполнили ещё раз, за Ведермель, а затем за Дол и последнюю за удачу Осберна.

И с уст юноши слетели слова, он встал и запел:

Все решили, что славная получилась песня, и воспрянули духом, будто бы недалёк был сам день возвращения Осберна, когда они вновь будут счастливы вместе.

 

Глава XXXVIII

Осберн расстаётся со Стефаном Едоком

На следующее утро Осберн на добром коне да с дорожной сумой, полной денег, выехал в путь. Он подпоясался Широким Косарём и взял с собой чудесный лук со стрелами. Кольчугу же, Плетение Хардкастла, он не стал брать, надев лишь белый шлем-бацинет, ибо юноша решил, что друг его, сэр Медард, снабдит его доспехами. Все домашние вышли к изгороди проводить Осберна, но только Стефан Едок отправился с ним дальше. За дружеской беседой они проехали вместе, бок о бок, до холмов, и когда взобрались на вершину, Осберн, натянув поводья, произнёс:

– Теперь, друг мой, поверни назад и позволь мне следовать своей дорогой.

Они оба развернулись и посмотрели вниз, на Ведермель. Стефан указал туда рукой и спросил:

– Ты, кого любят более прочих, как ты думаешь, сколько пройдёт времени, прежде чем ты вновь увидишь эти места?

– Не знаю, – ответил ему Осберн. – Я в руках Судьбы и следую туда, куда ей угодно. Но, признаюсь тебе, я надеюсь, и молился об этом, чтобы прошло не более пяти лет. Тогда мне будет двадцать и ещё три года, а она будет на несколько недель младше, и если я найду её живой, то мы сможем исполнить долг мужчины и женщины, долг продолжения рода. Если же она умрёт или найдётся верный свидетель её смерти, то в тот же миг я развернусь и приеду сюда, к тебе, чтобы, если смогу, жить и умереть в Ведермеле. Есть ещё третий путь, ведь может так случиться, что мне суждено скитаться по свету, не находя её, до тех пор, пока я не состарюсь. И тогда я всё равно вернусь домой либо с ней, либо с памятью о ней. Я не наказываю тебе помнить меня, ведь в этом нет нужды, но попрошу, оставайся здоровым и весёлым, чтобы, когда я вновь увижу твоё лицо, оно изменилось как можно меньше.

На этом они расстались, и Осберн уехал не оглядываясь.

 

Глава XXXIX

У Осберна появляется новый хозяин

На второй день после расставания со Стефаном юноша въехал в ворота Истчипинга и поднялся по городским улицам к замку. Многие горожане узнавали его и гостеприимно выкрикивали приветствия, но Осберн ни разу не остановился, лишь подъехав к замку, он спешился во внешнем дворе и спросил сэра Медарда. Здесь его тоже хорошо знали, и, радуясь его приезду, завалили множеством вопросов о жизни и новых свершениях, но юноша, отвечая так кратко, как мог, настаивал на встрече с сэром Медардом. Тогда ему сказали, что тот сидит в верхней жилой комнате и Осберн может сразу же пройти к нему, ибо, хотя у сэра Медарда и был в тот день гость, никто не сомневался, что славный рыцарь только обрадуется своему соратнику.

Осберна ввели в комнату, и сэр Медард сразу поднялся, радостно приветствовав его, обнял и поцеловал. А затем, обернувшись, обратился ко второму своему гостю, с которым он и сидел в верхней комнате замка:

– Взгляни, сэр Годрик, вот герой, и, мне кажется, ты будешь рад поговорить с ним после того, как мы разопьём по кубку.

Сказав так, он попросил вина и приправ, ибо как раз наступило время утренней чаши. Сэр Годрик приветствовал Осберна, тот же, взглянув на него, отметил, что гость сэра Медарда высок и очень силён, руки и нос у него длинные, подбородок вытянутый, глаза светло-серые. Выглядел он довольно сурово, но ничего дурного в его лице юноша не разглядел. Годрик пристально посмотрел на Осберна и произнёс:

– Если сэр Медард не шутит, то ты довольно рано возмужал, юноша, и я желаю, чтобы это пошло тебе на пользу.

Осберн покраснел, но промолчал, а сэр Медард ответил:

– Среди наших противников будет немало таких, которые, если и позволят себе вначале насмехаться над этим юношей, то быстро забросят это дело.

Осберн покраснел бы ещё больше, если б это было возможно, а высокий человек взял его за руку и добродушно произнёс:

– Забудь о том, что я сказал, не подумав. На самом деле, ты молод и прекрасен, и нелегко представить тебя в жестокой схватке, но в человеке многое бывает скрыто.

Вскоре им подали вино, и сэр Медард обратился к Осберну:

– Что ж, житель Дола, ты вновь прибыл к нам, возмужав, как и должно. Ежели ты пришёл сюда лишь для того, чтобы увидеть нас и развлечь своим присутствием, это славно. Но если у тебя есть дело и ты хотел попросить у нас чего-нибудь, то это даже ещё лучше, ибо мы считаем себя твоими должниками.

Осберн ответил:

– Что ж, это правда, у меня есть дело, и я хотел просить тебя о помощи, да так и поступлю сейчас, ибо пришёл сюда, чтобы ты направил меня на путь славных свершений, ведь я покинул Дол в поисках приключений.

– Это самая малость из того, что я могу для тебя сделать, друг мой, – ответил Медард. – И ты пришёл к нам в добрый час, ибо хотя наш славный город наслаждается ныне миром и не нуждается в воинах, у меня гостит сэр Годрик из Лонгшоу, прибывший сюда в том числе и для набора людей. Но последовавший за ним должен быть хорошим воином, ибо сэр Годрик, скажу тебе, самый дерзкий рыцарь и самый бесстрашный всадник наших дней. Думаю, вы двое должны поговорить друг с другом.

Осберн устремил на сэра Годрика прямой, твёрдый взор, и чем дольше он смотрел, тем больше ему нравились и взгляд, и выражение лица рыцаря. Наконец, сэр Годрик спросил:

– Что скажешь, юноша? Я наслышан о твоих подвигах и вполне могу взять тебя в свой отряд, если ты согласишься на это. Но должен тебе сказать, работа наша и трудна, и груба. Что-то ты приобретёшь, но, с другой стороны, оплата окажется не многим больше, чем достаточно только для того, чтобы проделать саму работу.

Осберн ответил ему:

– Если и так, я согласен попытать счастья, но есть кое-что, что может стать преградой для моей службы у тебя.

– Что же это? – спросил сэр Годрик.

Осберн ответил:

– Я бы хотел провести ближайшие годы в какой-нибудь стране, далёкой от этих мест, вернее, от моих родных мест, и лучше к югу, чем к северу.

– И где проживают твои родичи? – поинтересовался Годрик.

– В Долине, разрезанной Разлучающим потоком, – ответил Осберн, – в верхней её части, у подножия великих гор. Я сам с восточного берега, но будь иначе, я вряд ли оказался бы здесь.

– Что ж, – произнёс рыцарь, – то место, где я обычно живу, называется Лонгшоу, и лежит оно к югу отсюда. Скажу тебе, что это не особенно далеко от Разлучающего потока, только между ним и моими владениями лежат большая пустыня и лес. Поток протекает и через лес, называемый Непокорным лесом, но в тех местах он становится широким и полноводным, по нему ходят баркасы и яхты и даже морские дромоны*, и поток там не разделяет, а, скорее, связывает берега и земли. Кроме Лонгшоу, который, словно пряжка на ремне, соединяет мои владения, есть у меня и другие жилища и замки, и даже в самом лесу, но все довольно близко друг к другу. По правде говоря, лес – это мой щит и моё убежище, и я давно был бы повержен, если б не он. Должен сказать тебе, что от южных границ этого леса, не дальше, чем на двадцать миль к югу, стоит у моря большой город, он носит название Град Разлучающего потока. Горожане не очень любят мой лес, может, и полюбили бы, если б сумели овладеть им и сделать своим, в чём они не сильно-то преуспели, хвала всем святым! Ведь для них я вне закона, так же, как и другие рыцари, живущие рядом со мной, которые считают, что я имею право охранять свои и их земли от этих торговцев, подвластных королю. И точно тебе говорю: придёт день, когда жители этого города из Младшей гильдии, крестьян и простых моряков, поднимутся против их владычества, ведь этот люд по праву считает своих господ жестокими тиранами. И тогда, несмотря на всё величие города, стоит мне только захотеть, я без опаски смогу ездить по городским улицам, и каждый, осмелившейся поднять на меня или моих людей руку, встретит в ответ копья и стрелы! Копья и стрелы на всех улицах! Торговцы и не нападают на меня своими силами, они держат двух-трёх баронов на востоке от Непокорного леса, и те время от времени беспокоят меня своими набегами. Так что, парень, теперь ты знаешь не только куда направишься, если поступишь ко мне на службу, но и кое-что о той ссоре, в которой тебе и предстоит обнажать меч, если до этого дойдёт дело. Что ты скажешь?

– Подожди немного, сэр рыцарь, – сказал Осберн, – скажи мне сперва, если король города одолеет тебя, то возьмёт ли он то, что принадлежит тебе по праву, или же что было отнято тобой у других?

– Он ничего не сможет взять, кроме моей жизни, – ответил сэр Годрик. – Впрочем, к ней можно прибавить ещё всякую мелочь вроде нескольких домов и земли, которыми владели мои предки, любимые своим народом. Правда, есть у меня и укреплённые башни, отвоёванные у врагов, любезно предоставивших мне такую возможность.

– Хорошо, – сказал Осберн. – Теперь я спрошу тебя ещё об одном: если по воле судьбы тебе приходится сжечь людей в их собственном доме, отпускаешь ли ты стариков, женщин и детей или сжигаешь их вместе с остальными?

Рыцарь мрачно посмотрел на него:

– Друг Дола, если ты пришёл сюда, чтобы стать одним из моих воинов, но в твоих привычках творить подобное зло – сжигать беззащитных, то если ты избежишь петли, которую я собственноручно надену на твою шею, ты можешь называть меня негодяем.

Осберн сказал:

– Ещё об одном спрошу я тебя: если те ремесленные гильдии, о которых ты говорил, восстанут против короля и тиранов Порты и пошлют к тебе за подмогой, то какую помощь окажешь им ты? Достаточную, чтобы считаться их союзником, или достаточную, чтобы одолеть могущественного врага?

При этих словах сэр Годрик пришёл в страшный гнев. Поднявшись, он вымолвил:

– Если этот добрый люд из Младшей гильдии поднимется против своих господ и пошлёт ко мне за помощью, то пусть они только овладеют лишь самыми малыми из городских ворот или хотя бы одним дромоном на реке, я отправлюсь к ним с моими воинами, оставив позади свои дома и земли, чтобы биться с ними бок о бок до победы или погибели. Если же они и не смогут добиться этого, но кто-то из них пробьётся за городские стены и направится в Лонгшоу, то я поскачу навстречу им со всеми, кто способен нести копьё или топор, приведу их в свой дом, вооружу, одену, накормлю и оставлю у себя. Мои земли будут их землями, и я разделю с ними каждый кусок хлеба и каждый глоток воды, пока они гостят у меня. И я не оставлю в покое ни короля, ни его приспешников до тех пор, пока мы не одолеем их и не установим новое правление, пока не изберём новую Порту, где я с позволения народа стану капитаном. Да будет так, а если нет, то лучше смерть! Это наименьшее из того, что я смогу сделать для них. А если кто-то дерзнёт утверждать, что я не смогу и этого, я назову его лгуном и вызову на поединок, чтобы доказать правдивость своих слов.

Сэр Медард засмеялся:

– Ну-ну! Здесь нет такого дерзкого рыцаря, чтобы спорить с тобой! Я хорошо тебя знаю, старый друг, и знаю, что доблестнее в целом свете не сыскать. Что же до этого юноши из Дола, взгляни на него, посмотри, как блестят у него глаза и горят щёки. Поверь, он придётся тебе по нраву, даром что молод.

Сэр Годрик сел, провёл рукой по лбу и, слегка улыбнувшись, спросил:

– Что ж, гость из Восточной долины, может, у тебя есть ещё вопросы? Думаю, для человека, службу которого я собираюсь оплачивать, ты уже задал достаточно.

Осберн ответил:

– Господин, не гневайся, но у меня и в самом деле остался один вопрос. Что же до оплаты, то пусть всё идёт своим чередом, ибо задавать вопросы и получать на них такие ответы – вот лучшая для меня плата. А последний вопрос таков. Тот Непокорный лес, который ты назвал своей защитой и своим убежищем, не скрываются ли в нём разбойники да нарушители закона? Как ты уживаешься с ними?

Сэр Годрик тихо произнёс:

– Мой друг, это правда, в лесу полно людей такого сорта, что живут, грабя других. Но знай, крестьянам да прочему бедному люду, с которых мало что возьмёшь, они приносят немного вреда. Поистине, их жертвы часто заслуживают своей участи, ибо богатство своё они нажили, сговорившись друг с другом обманывать бедняков, а это тот же грабёж, которым иные занимаются в лесу. Но всё же мы не оставляем лесных братьев в покое и не позволяем им вдоволь разбойничать. Если нам в руки попадается кто-нибудь из них, мы ставим его перед выбором: смерть на виселице или трудная служба под началом моих капитанов. Впрочем, если найдутся свидетели того, что пойманные участвовали в убийствах или жестокостях, то выбора у них не останется – только болтаться в воздухе, как я уже сказал. Ответь, считаешь ли ты меня слишком суровым господином? Или думаешь, что сам годен лишь для небесного воинства, для службы сержантом у самого архангела Михаила? Да поможет он нам и спасёт нас!

Осберн сказал:

– Возможно, господин, однажды так и будет, но пока прими меня в ряды своих воинов, и ты увидишь, что я неплохо исполняю приказы.

И юноша опустился пред рыцарем на колени, вложил свои ладони в его и поклялся всеми святыми в верности новому господину.

Сэр Годрик, вполне удовлетворившись этим, спросил сэра Медарда:

– Свершил ли юноша что-либо достойное того, чтобы посвятить его в рыцари?

– Он совершил многие славные деяния, – ответил сэр Медард, – и вполне заслужил рыцарское звание. Но он не хочет его, ведь род его не рыцарский, хотя и благородный.

– Хорошо, – сказал сэр Годрик, – в таких делах у каждого своя дорога, так что пусть будет, как он желает. И всё же я дам ему имя, которое он прославит. Посмотри на него: плащ у него алый, лицо смуглое, редкая бородка, похоже, будет рыжей, когда вырастет, хотя волосы русые и блестят, словно стекло. А посему я нарекаю его Рыжим Воином, и имя это, думаю, станет известным далеко в округе.

Все трое засмеялись, и рыцари выпили за здоровье Рыжего Воина. Осберн поблагодарил их и в свою очередь выпил за их здоровье. Он был вполне доволен тем, как складывались его дела.

 

Глава XL

Осберн выезжает в путь с сэром Годриком

Осберн задержался в Истчипинге на полмесяца, пока сэр Годрик устраивал свои дела, набирая доблестных воинов в свой отряд. Когда же этот срок истёк, в отряде насчитывалось двадцать пять человек, не считая Осберна. Около десяти из них были знакомы Осберну по войне с Дальней долиной, и юноша обрадовался, встретив их вновь.

Наконец вышли в путь, и сэр Медард любезно проводил Осберна. Сэр Годрик почти всю дорогу ехал рядом с Рыжим Воином и много с ним разговаривал. Отряд свободно прошёл через земли барона Дальней долины, но барон не позволил сэру Годрику набирать людей в своей стране. Достигли Дипхэма, главного города барона, построенного в красивой плодородной, прекрасно орошаемой долине. Когда сэр Годрик упомянул Рыжего Воина, барон непременно захотел его увидеть. Следует сказать, что барон и Истчипинг уже не враждовали, и гостей хорошо приняли, пригласив их вместе с подданными барона на пир в большом зале. Увидев Осберна, барон узнал его (помните, ему намекали, что именно Рыжий Воин и похитил его из-под защиты целого войска). Но барон радостно поприветствовал Осберна, крикнув сэру Годрику:

– Сэр рыцарь, если ты будешь нуждаться в услугах похитителя, то тебе несказанно повезло, ибо сей юноша великолепно владеет этим искусством.

И ещё прежде, чем окончился пир, барон послал за Осберном, ибо хотел поговорить с ним и задать ему много вопросов о ведении войны да узнать мнение Осберна в тех или иных делах. Он показал, что не сердится на него за похищение, одарив юношу кольцом с рубином и прекрасным златотканым плащом тёмно-красного цвета. Всё шло хорошо, но Осберн совсем не желал остаться в Дипхэме на дольше, и если бы судьба внезапно повернулась так, что его жизнь стала бы зависеть от воли барона, юноша не обрадовался бы этому.

Теперь же, оставив земли Дальней долины, отряд повернул на юг и два дня ехал по красивой и мирной стране со многими пашнями и зажиточными селениями, где воины могли купить всё необходимое. Казалось, никто не боялся их. Там они не видели вооружённых людей, лишь некоторые из мужчин имели при себе кинжал либо рогатину. Подойдя к окраине этих земель, отряд достиг славного города, окружённого защищёнными стенами. Но при въезде в город их никто не остановил: капитан стражи был знаком с рыцарем и даже собрал ему с полдюжины крепких ребят для пополнения отряда. Задержавшись там на три дня, путники ещё день ехали по той же прекрасной стране, а затем достигли леса, дорога через который слегка уклонялась от южного направления к западу. Лес этот прошли за три дня и оказались в широкой долине, по которой, ровно на запад, текла прекрасная река. Долина эта подходила скорее для выпаса скота, чем для пахоты, и потому людей там было мало, правда, перейдя реку, отряд прибыл в большое поселение с множеством домов и жителей, которые, увидев всадников, вышли на порог с оружием в руках (а тогда уже сгустились сумерки).

Но когда сэр Годрик, выехав из отряда, назвал своё имя и цель путешествия, сказав, что едет в Лонгшоу в сопровождении своих товарищей, пожелавших стать под его начало, то поселяне закричали, дружелюбно приветствуя его и его людей. Они слышали о подвигах этого рыцаря, о его славе и, желая ему добра, рады были впервые увидеть его собственными глазами. Вперёд вышел старик с длинными седыми волосами, но высокий и крепкий, хозяин этих владений, что назывались Риверлиз, и, представившись Давидом, сказал:

– Сэр рыцарь, я отец десятерых из этих людей и дед ещё двадцати пяти, да кроме того со мной живут общим счётом до двухсот десяти славных мужей, и все они будут рады, если ты погостишь у нас этим вечером.

Старик привёл рыцаря и воинов в дом, где их горячо приветствовали. И хотя страна эта была Осберну в диковинку: дома здесь строили большие, а Давид держал себя, как король этих лугов, всё же юноше казалось, что он вернулся назад, в Ведермель: здесь веяло свободой и всё выглядело надёжным. Народ был дружелюбен, женщины милы, мужчины вольны и отважны. Все были веселы и мало думали о завтрашнем дне. Но прежде, чем пир окончился, старый Давид обратился к славному рыцарю:

– Сэр Годрик, думаю, когда ты вернёшься домой в этот раз, ты встретишь много врагов, а потому, если кто-нибудь из моих внуков или сыновей захочет поехать с тобой, став под твоё начало, я отпущу человек десять. Что скажете, ребята, – закричал он в зал, – есть ли у кого желание посмотреть, как лорд Лонгшоу сражается, да, вернувшись, привезти с собой интересные истории для девичьих ушей?

Тут же набралось полным-полно желающих отправиться с рыцарем; сэр Лонгшоу немедля выбрал десятерых высоких парней, крепких и умелых в обращении с оружием, и пир окончился ещё веселее, чем начался.

На следующее утро тронулись в путь рано. Старик проводил их до самого края своих лугов, где во множестве паслись коровы и овцы. При расставании он сказал:

– Доблестный рыцарь из Лонгшоу, на сегодня я достаточно прогулялся, и теперь должен возвращаться, но вот что я скажу тебе: если когда-нибудь удача отвернётся от тебя, а это может случиться и при всей твоей доблести, или даже, честно говоря, из-за твоей доблести, то приходи в мои земли, а если я к тому времени умру, к моим сыновьям и внукам, и живи у нас так весело, как сможешь. И не бойся привести с собой своих людей, кого захочешь, а может, и этого славного юношу, – он положил Осберну руку на плечо, – о котором кое-кто из твоих воинов поведал моим людям прошлой ночью занятные истории. А теперь прощайте, сэр Лонгшоу и воины Лонгшоу.

Итак, сэр Годрик с отрядом продолжили путь, и их новые сотоварищи, узнав, куда рыцарю нужно попасть, провели их кратчайшими дорогами. Когда долина закончилась, внезапно, словно стеной, пред отрядом встали холмы, на которые им предстояло подняться. Через эти земли шли прямо на юг ещё три дня. Люди встречались редко, домов почти не было, разве что только время от времени попадались по дороге хижины пастухов, чаще возведенные на телегах, а не на земле. А после трёх дней пути отряд прибыл в долину посреди холмов, через которую на юго-запад протекала одна речушка. По совету пастухов-проводников повернули, оставив холмы, и уже скоро шли по земле, где пахотные поля попеременно сменялись пастбищами. Дома теперь встречались часто, правда стояли они поодаль друг от друга, хотя попадались здесь и поселения. Жители этой земли были не очень-то гостеприимны, но за деньги, правда, будто бы по принуждению, соглашались уступать нужные всадникам товары. На следующий день, находясь всё в тех же землях, воины увидели на холме великолепный город, окружённый белыми стенами, над которыми возвышалось множество прекрасных фронтонов и изящных шпилей. Когда же подъехали ближе (а было это за час до заката), то увидели, что стены города не служат ночным убежищем усталым воинам, ибо ворота были заперты, а из-за укреплений блестели наконечники копий и шлемы стражи. Сэр Годрик выехал вперёд, к воротам, захватив с собой Осберна с трубой. Там он велел юноше сыграть сигнал мира и попросил переговорить с капитаном стражи.

Тогда на ворота поднялся высокий человек, облачённый в белые доспехи, и с ним ещё один, с натянутым арбалетом. Высокий прокричал:

– Уходите, вы, с трубой и все прочие! Разворачивайтесь! Дайте нам увидеть ваши спины! Знаем мы вас, разбойные жители Лонгшоу. Страшитесь увидеть нас вскоре под стенами вашего дома. Уходите и готовьтесь встретить нас.

Сэр Годрик в ответ рассмеялся и развернул коня, но в этот самый миг Осберн, отличавшийся острым взглядом, увидел, как арбалетчик поднимает своё оружие. У Рыжего Воина был наготове в руке гномий лук, а потому арбалетчик ещё прежде, чем успел приставить к плечу приклад, упал, грохоча доспехами, со стрелой в горле, а Осберн быстро поехал вслед за господином. За ним просвистело с полдюжины стрел, но ни одна его не коснулась. С городских ворот доносились громкие пронзительные крики.

Когда же Осберн подъехал к отряду, рыцарь сказал ему:

– Рыжий Воин, Рыжий Воин, острая стрела иногда слишком суровый ответ за грубое слово. В следующий раз пусть они стреляют прежде тебя.

– Нет, господин, – ответил ему Осберн, – если бы я ждал своей очереди, ты мог бы получить стрелу в спину из-за ссоры с тем человеком.

И юноша рассказал ему всё, что видел. Тогда сэр Годрик произнёс:

– Если так, я ошибся, ты прав, благодарю тебя за твой выстрел. Мне следовало бы знать, что ты поступишь разумно.

Отряд объехал этот мрачный город стороной, и через два часа нашёл пристанище в небольшом лесу, выставив на всю ночь стражу. Впрочем, никто не нарушил их покой.

На следующий день, по совету пастушьего народа, они вновь поднялись на холмы, ибо не желали, чтобы население этой страны выступило против них. По правде говоря, сэр Годрик не ожидал подобного враждебного приёма так далеко от своих владений. Отряд шёл по холмам пять дней, почти никого не встречая и из-за неровной дороги продвигаясь вперёд очень медленно. Припасы заканчивались, да и воины были бы рады получить хорошее прибежище на ночь. А потому, когда глазам путников предстала прекрасная равнина со множеством домов и хороших дорог и когда они узнали, что это наикратчайший путь к Непокорному лесу, то повернули наудачу вниз. Ничего дурного не произошло, местные жители с радостью торговались со всадниками, не страшась их и не тая на них вражды. По равнине отряд продвигался два дня, и в конце второго вошёл в славный торговый город, не имеющий иной защиты, кроме бревенчатого частокола. Там путники пробыли целый день. Пришлось быть настороже. Город не содержал наёмную стражу, но по его улицам ходили крепкие мужи, вооружённые длинными кинжалами, и всё говорило о том, что им не нужно будет долго искать алебарды и луки, если потребуется. Впрочем, стычек не было.

 

Глава XLI

Поединок с Рыцарем Рыбы

Оттуда отряд двигался через поля и селения два дня, а утром третьего воины увидели на холме прекрасный белый замок, а под ним на равнине небольшой вооружённый отряд под знаменем. Рыцарь выстроил своих воинов, и они продвигались вперёд уже осторожнее, ведь хотя противников на первый взгляд было не более двадцати человек, никто не знал, чего ещё можно ожидать, ведь они находились под самыми стенами незнакомого замка. Когда же отряды сблизились на половину полёта стрелы и Осберн разобрал, что на знамени противника изображены две серебряные рыбы на голубом фоне, из рядов защитников замка выехал герольд и, приблизившись к сэру Годрику, произнёс:

– Если бы я знал, кто капитан этих всадников, я приветствовал бы его от имени моего лорда, сэра Рейнольда Фишера из Замка Рыбы.

– Капитан пред тобой, – отозвался сэр Годрик. – Но какое до него дело сэру Рейнольду?

– А такое, – сказал герольд, – что всякий раз, как милорд увидит, что мимо его замка проезжают вооружённые люди числом более десяти человек, он задерживает их и устраивает поединок. Двое путников должны сражаться на острых боевых копьях против двоих из людей милорда до тех пор, пока одного из противников не сбросят с коня или не ранят. Таков обычай Замка Рыбы, и он соблюдается последнюю сотню лет. А потому объяви своё имя, сэр рыцарь.

– Это дурной обычай, – ответил сэр Годрик, – и он никак не входит в планы моего путешествия, ведь я не шучу во время сражения. Но раз уж твой лорд преградил мне путь, придётся защищать себя, как я защитился бы от любого другого лиходея или рыцаря с большой дороги. Так что иди скажи ему, что Рыцарь, Утомлённый Раздором, вскоре явится к нему со своим верным соратником и избавит от необходимости устраивать подобные турниры в дальнейшем.

Когда же герольд ушёл, сэр Годрик повернулся к Осберну:

– Что скажешь, Рыжий Воин? По плечам тебе такое дело?

– Как раз подойдёт, господин, – ответил Осберн, – пусть даже я и не так пылок, как ты.

Рыцарь дружелюбно посмотрел на юношу:

– Ты не обязан сражаться, Рыжий Воин. Острое копьё – это зверь, встреча с которым иной раз приносит неудачу, а противником, без сомнения, будут самые крепкие из воинов.

Осберн произнёс:

– Всё это мы узнаем сегодня же, господин. Прошу, не отсылай меня назад.

– Что ж, наденем наши шлемы и покончим со всем этим поскорее, – сказал сэр Годрик. – Мудрый никогда не должен ждать, оказывая тем услугу глупцу.

Они оба выехали вперёд и увидели, что противник уже приготовился к бою: Рыцарь Рыбы выступил против сэра Годрика, а против Осберна – рослый сильный воин. Рассказ об этом поединке будет кратким. Сэр Годрик и Рыцарь Рыбы оба преломили копья, но так, что хозяин замка не удержался в стременах и чуть было не выпал из седла. Осберн же был так внимателен, что сумел направить своё копьё в слабое место защиты, где наруч соединялся с наплечником. Оно прошло как сквозь масло, и рослый воин упал на землю, серьёзно раненный. Тогда Осберн, которому пришлось бросить своё копьё, снял с седельной луки короткий топор (ибо он не хотел доставать Широкий Косарь) и стал ждать, что будет дальше. Но Рыцарь Рыбы потребовал новых копий для себя и сэра Годрика, и они приготовились к следующей схватке. На этот раз копьё рыцаря расщепилось о доспех сэра Годрика, который, в свою очередь, начисто выбил Рыцаря Рыбы из седла, и если бы не крепкий щит да не двойная кольчуга*, то наконечник копья крепко засел бы в груди противника.

Тогда сэр Годрик поднял копьё наконечником вверх, открыл забрало своего шлема и огляделся. Увидев, что Осберн ещё сидит верхом, а рослый его противник лежит на руках своих товарищей, рыцарь вскричал:

– Вот удел глупцов! Мы задержались в дороге, а один или даже двое воинов, которые никогда не были нашими врагами, теперь убиты или тяжело ранены, и всё без причины. Эй, вы! дайте моему человеку его копьё. А ты, Рыжий Воин, следуй за мной, пока они не заставили нас причинить им ещё больший вред.

Но в этот самый момент Рыцарь Рыбы, придя в сознание, сел и, рассмеявшись, произнёс:

– Вот ведь какой сердитый рыцарь! Что ж, ты мог бы жаловаться, если бы ты сам проиграл, как мы сейчас. Идёмте же в мой дом и разопьём по чаше, чтобы смыть всё недовольство честным обычаем рыцарей Рыбы.

Сэр Годрик покачал головой, но гнев его уже смягчился, и он ответил так:

– Сэр рыцарь, ты любезен в своей причуде, и я благодарю тебя. Мы бы охотно приняли твоё приглашение, если бы ты не принудил нас сперва потратить своё время на то, чтобы посбивать вас с коней. Прошу простить меня за то, что мы ранили твоего воина, надеюсь, он исцелится.

– Думаешь? – переспросил рыцарь Рыбы. – А я скажу, что если он исцелится, то я пошлю его к тебе на службу, конечно, с его согласия. Я хорошо знаю тебя, ты господин Лонгшоу, и мой воин вполне подойдёт тебе, ибо он почти так же угрюм, как и ты, а в сражении непреклонен, насколько это вообще возможно.

Все засмеялись. Затем воины распрощались, расставшись по-доброму. Путники отправились дальше, и в тот день больше ничего не происходило. На ночь же остановились в гостеприимной деревушке.

 

Глава XLII

Путники освобождают поселян от Чёрных Живодёров

Отряд ехал по прекрасной заселённой земле, и за три дня пути не произошло ничего, о чём стоило бы рассказать. На четвёртый день воины ехали по большой дороге вдоль невысокой, но довольно крутой возвышенности по левую руку, а затем свернули на эту самую возвышенность так, что равнина была у них по правую руку. И вот тогда-то, а случилось это как раз сразу после полудня, воины что-то заметили. Мили в полторы впереди, как раз на пути, что должен был проделать отряд, показалось крупное поселение, его вполне можно было бы назвать и небольшим городом, правда стены вокруг домов не было, зато сами дома выглядели гораздо выше и величественнее, чем обыкновенно бывает в таких местах. Но вот путники заметили, что там не всё в порядке: из окон, поднимаясь над крышами, вырывались дым и языки пламени, а ветер доносил крики и визги. Остроглазому Осберну показалось, что он различает на большой дороге людей, одни из них бежали, а другие скакали в сторону отряда. Тогда сэр Годрик вскричал:

– Пришпорьте коней, добрые мои воины! Нам нельзя медлить, ибо это Чёрные Живодёры, и если мы не поторопимся, они всё предадут огню и мечу!

Рыцарь сам пришпорил коня, и Осберн последовал за ним. Когда же они подъехали ближе, то ясно увидели, что люди эти отчаянно бежали по большой дороге от своих притеснителей. Некоторые из бегущих протягивали к воинам руки, словно умоляя о помощи, – это были молодые и старые, женщины и дети, а за ними, завывая и поражая бегущих, следовали воины в варварских доспехах, и хотя они и не во всём походили на тех, с которыми жители Дола перестреливались через воды Разлучающего потока, но всё же эти супостаты напомнили Осберну его давних противников. Юноша сразу понял, что произошло. Сердце его вспыхнуло гневом, ибо ему уже почти казалось, что повторяется похищение Эльфхильд. Осберн развязал завязки ножен и вытащил Широкий Косарь. В залитом солнцем воздухе ясно раздался гул, и юноша пришпорил коня так, что обогнал всех воинов своего отряда.

Живодёры, увидев приближавшихся всадников, прекратили погоню, кто-то из них задержался, чтобы выстрелить из коротких луков, но это никак не повредило отряду рыцаря, а потому все разбойники заторопились обратно, в деревню. Несколько человек, успев первыми, проскакали поселение насквозь и умчались дальше, в поля. Беглецы же расступились, призывая благословение Божие на славного рыцаря и его воинов, а когда поток всадников промчался, робко последовали за ними к своим разорённым жилищам. Сэр Годрик с воинами, оказавшись среди домов, обнаружили там многих Живодёров (позже было сожжено две сотни их трупов) и лежавшие повсюду изуродованные тела поселян, лишь некоторых с оружием в руках, но больше всё женщин и детей. Когда Годрик с воинами перебили первых врагов, которых начали преследовать ещё на дороге, рыцарь воскликнул:

– Эй, поселяне, займитесь тушением пожаров, а мы пока зарежем этих разбойников, что, утратив человеческий облик, стали больше похожи на волков или свиней!

И тогда местные жители, схватив вёдра, побежали вслед за всадниками. Посреди улицы протекал довольно широкий ручей, и хотя вода в нём сегодня окрасилась кровью, она годилась для тушения пожаров. В это время сэр Годрик с воинами сами занялись работой, оказавшейся не слишком-то опасной, ибо грабители разбежались повсюду по двое и по трое и по большей части пешими, мародёрствуя и поджигая дома, а потому всё сопротивление, которое они могли оказать, было не более того, что крыса оказывает терьеру. Кратко говоря, через полчаса в поселении не было ни одного живого Живодёра, кроме тех немногих, что успели вскочить на коней и ускакать, побросав оружие и доспехи. Тогда всадники стали помогать поселянам тушить огонь, но оказалось, что спасти удастся лишь пару домов, остальные оставили догорать.

Тогда сэр Годрик хотел было отправиться дальше, но бедолаги из деревни так жалостливо умоляли его остаться до следующего дня, что он не посмел им отказать. Поселяне, не скупясь, принесли ему и воинам всё, что осталось после разорения. Более того, наутро пятеро крепких парней из сельской молодёжи упросили рыцаря взять их с собой, чтобы служить ему, ибо они не знали, как жить дальше. Сэр Годрик ответил им согласием и снабдил конями из тех, что остались от Живодёров, а это были хорошие кони, и вооружил их, отдав те из доспехов разбойников, что были не слишком противны для приличных людей. Остальных коней и доспехи он оставил прочим поселянам, восстанавливавшим дома, чтобы в следующий раз они могли получше о себе позаботиться.

Так отряд покинул пепелище и в тот же день прибыл к двум другим поселениям, не таким крупным, как предыдущее, но тоже совершенно разоренным, так что в них не осталось ни собаки, ни кошки. Лишь в одном доме воины отыскали двух мальчишек двух и трёх лет от роду, которых из жалости взяли с собой.

На следующий день отряд прибыл к торговому городу, обнесённому стеной и хорошо укреплённому. Стены его были заперты из страха перед Живодёрами. Когда же сэр Годрик переговорил в воротах с капитаном стражи и рассказал ему о событиях последних дней своего путешествия и о поражении Живодёров, стражники, с радостью отворив городские ворота, гостеприимно впустили воинов. И кони, и всадники сильно нуждались в отдыхе, а потому в городе пробыли три дня.

 

Глава XLIII

Отряд подъезжает к опушке Непокорного леса

Выехав оттуда, они через два дня прибыли в места с небольшими холмами, оврагами да чахлыми рощицами. Людей там было мало, а жилищ и того меньше, путникам попадались лишь охотники да коровьи пастухи, и все выглядели чуть ли не дикарями. Эти земли отряд проехал ещё за три дня. Впрочем, о них знали заранее и в последнем торговом городе специально запаслись провизией.

И вот посреди всей этой пустоши показалась узкая полоска зелёного луга и несколько пашен. Через луг бежала маленькая речка, а над ней, на крутой возвышенности с почти отвесными склонами, стоял замок с могучими крепкими стенами. Подъехав ближе, Осберн увидел свисавшее с самой высокой из его башен знамя. Рыцарь спросил юношу:

– Рыжий Воин, чьё это знамя?

– Не знаю, – ответил Осберн.

– Ты видишь изображённый на нём герб? – спросил сэр Годрик.

– Да, на зелёном поле Белый Олень в золотом ошейнике с цепью.

– Всё верно, – ответил сэр Годрик, – а теперь обернись назад.

Так Осберн и сделал и увидел, что один из воинов несёт знамя с точно таким же гербом, и юноше пришло на ум, что до того он не видел, чтобы сэр Годрик разворачивал своё знамя. Осберн рассмеялся, удивившись этому и слегка сконфузившись. Он спросил:

– Господин, это Лонгшоу?

Тут черёд смеяться настал рыцарю:

– Что? Разве тебе не кажется, что этот замок недостаточно величествен для того, кому приходится противостоять баронам, портам и королям? Нет, юноша, посмотри внимательнее, разве видишь ты где-нибудь длинную рощу, в честь которой назван замок? Этот замок называется Вуднеб, и здесь нас встретит мой капитан по имени Эдвард Бурый, и мы немного отдохнём, прежде чем войти в Непокорный лес. И отсюда до рощи Лонгшоу будет двенадцать дней пути, если всё пойдёт хорошо.

Осберн теперь уже и сам понял свою ошибку, ибо видел, что крепость посреди пустоши была бы слишком тесна для доблестного сэра Годрика с его воинством.

Но вот ворота отворились, и из замка навстречу своему лорду и его новым воинам вышли люди в праздничных одеждах и при оружии, а впереди всех Эдвард Бурый, низенький, полный, но очень крепкий на вид мужчина. Волосы его были коротко пострижены, а маленькими карими глазками и таким же маленьким носом он слегка походил на медведя. Тем не менее это был отважный человек, достойный доверия.

В замке их встретили хорошо, и воины чувствовали себя так, словно вернулись домой. Там они оставались семь дней, проводя время в охоте, простой и соколиной, и часто по вечерам слушая менестрелей и сказителей. И Осберн рассказывал, что знал о войне с Истчипингом, в которой он участвовал, да о жизни в Доле, как его времени, так и времени его предков. Его слушали с удовольствием, ибо он был хорошим скальдом.

Осберн часто разговаривал и с сэром Годриком, а особенно об одном деле: мысли юноши всё возвращались к побеждённым Живодёрам. Он сравнивал их с жестокими чужаками, с которыми перестреливался через Разлучающий поток, ведь именно они, он был уверен в этом, похитили Эльфхильд. Однажды Осберн спросил о них сэра Годрика, о них и о том, могло ли быть что-то общее между этими разбойниками. Он рассказал рыцарю о сражении у Разлучающего потока, о том, каковы были воины противника на вид: об их оружии, доспехах, кличе и языке.

Тогда сэр Годрик сказал вот что:

– Думаю, твой противник в сражении у потока того же рода, что и эти Чёрные Живодёры, хотя и из другого племени, люди прозвали их Красными Живодёрами, правда сами они, ни Красные, ни Чёрные, не называют себя так. Это, скорее, имя, рождённое страхом поселян пред их делами. Теперь вот что: хотя Красные Живодёры и страшнее кого бы то ни было, но не страшнее Чёрных, ведь они всё же как-то похожи на людей, а не только на волков, вставших на задние лапы, ибо Красные не уничтожают и не разрушают всё вокруг, но, если им это выгодно, оставляют. Например, они не убивают своих пленных без разбора, но забирают тех, кого надеются продать в неволю. Теперь чем больше я раздумываю о твоих словах, тем больше мне кажется, что враги твои как раз из этого народа, и не только потому, что ты подробно описал их, но и потому, что они бродят больше по другому берегу Разлучающего потока, хотя изредка мы встречали их и у границ Непокорного леса, близ реки. Ещё должен сказать тебе, что хотя я называю Чёрных и Красных Живодёров едиными народами или племенами, с ними смешалось множество беглых преступников, ибо всё худшее, злейшее и жесточайшее в людях тянется к ним. Я даже думаю, что такие прибившиеся к ним разбойники даже хуже самих Живодёров, ибо в них больше дурного умысла и чистой злобы. Я знаю наверняка, что таких Живодёры отправляют шпионить на себя или продавать награбленное, ибо внешне они не отличаются от прочих людей и знают разные наречия. Но скажи, Рыжий Воин, что тревожит тебя, почему ты так побледнел и забеспокоился? Нет ли у тебя на сердце того, чем ты хотел бы со мной поделиться?

– Есть, – ответил Осберн, и насколько мог кратко рассказал лорду всю историю своей любви к Эльфхильд и о том, как она исчезла прежде, чем рука смогла коснуться руки, а уста уст. Теперь юноша считал, что её похитили как раз те самые Красные Живодёры. Когда же он окончил свой рассказ, сэр Годрик произнёс:

– Бедный юноша, вот почему ты так жаждал служить у меня! Что ж, ты поступил мудро, ибо, во-первых, приобрёл верного друга, во-вторых, если ты никогда и не сможешь поправить свою беду и тебе не суждено вновь увидеть девушку, то подвиги утешат твою скорбь, пока она не перестанет быть частью тебя и не превратится лишь в рассказ о минувшем. В-третьих же, мой дом – это единственное место, где ты при случае сможешь узнать что-нибудь о ней, ибо нам приходится иметь дело с людьми, вроде Красных Живодёров, а иногда и с теми, кто покупает их товар. При следующей встрече с ними ты сможешь расспросить пленных как пожелаешь, и ради спасения своей жизни они помогут тебе в твоих поисках. Не вешай голову! Знай, ты делаешь всё, что в твоих силах.

Этим Осберну и пришлось удовольствоваться, но на сердце у него и в самом деле полегчало, когда он поделился своей бедой с таким хорошим другом, как сэр Годрик.

 

Глава XLIV

Отряд приходит в Лонгшоу, и Осберн оправдывает своё новое имя

Прошло семь дней, и отряд продолжил свой путь в замок Лонгшоу. Дорога была хорошо известна: сперва два дня ехали по такой же овражистой местности, какая была прежде, чем они достигли Вуднеба. За всё это время им встретились лишь три домика, где жили охотники да птицеловы, рассказавшие Осберну, что сразу за Вуднебом начинается Непокорный лес. Затем отряд въехал в высокий строевой лес со множеством полянок, где почти не было подлеска, и Осберн решил, что места эти прекраснее всех, что он видел. Три дня отряд двигался по ним, а затем опять началась скудная земля, местами покрытая зарослями, а местами и безлесная. По ней они ехали два дня. Там водилось много диких оленей, и это отчасти вознаградило путников за трудный путь. Затем лес поредел, земля стала ровнее, а дорога лучше. В первый же день отряд, выйдя на одну из лужаек, наткнулся на каких-то людей, занятых ужином. Их было всего пятнадцать, и все при оружии, но сэр Годрик с воинами появились так неожиданно, что у них совсем не осталось времени, чтобы подняться и убежать, а потому они сидели в ожидании своей участи. У них было несколько крепких вьючных лошадей, и даже с оружием люди эти не походили на воинов, а, скорее, напоминали торговцев. Сэр Годрик любезно обратился к ним и спросил, откуда и куда они следуют, и какие везут вести. Торговцы отвечали, что едут из Града Разлучающего потока и взяли путь через лес вместо того, чтобы отправиться по воде, как было бы безопаснее, потому что идут они в торговые города, в которые пропустить их могут сэр Годрик и капитаны его замков. Торговцы рассказали, что в Граде и вокруг него всё спокойно и неприятелей поблизости нет. Закончив говорить, они попросили рыцаря и его воинов сесть рядом и попировать с ними под лесным пологом. Сэр Годрик охотно согласился, и вскоре все весело разговаривали друг с другом. По правде сказать, хотя торговцы и держали себя так, словно не узнали Годрика, и ни разу не обратились к нему по имени, на самом деле, они поняли, кто перед ними, и слегка побаивались. Им было на руку то, что рыцарь не назвал себя, ведь они принадлежали к тем гильдиям, что состояли далеко не в лучших отношениях с Лонгшоу, а потому, если бы прозвучали имена, это дало бы верный повод к началу ссоры.

Когда же ужин окончился и все распили по чаше, Годрик отозвал в сторону Осберна и троих самых опытных торговцев и спросил напрямик, знают ли они какую-нибудь красивую девушку, которую недавно привели от Красных Живодёров, и велел Осберну подробно описать Эльфхильд. Так юноша и сделал, сильно конфузясь во время рассказа. Выслушав его, торговцы переговорили друг с другом и даже спросили одного-двоих из своего отряда, но не смогли дать толкового ответа.

На том они и расстались, и сэр Годрик со своим отрядом поехал дальше через лес. За шесть следующих дней пути картина вокруг много раз менялась. Но вот одним ярким солнечным утром, проехав равнину, покрытую редким лесом, а за ней густые заросли, через которые пробирались целых пять часов, отряд, наконец, выехал из Непокорного леса. Пред ними открылась зелёная долина, пересечённая прозрачной рекой, огибавшей подножие длинной низкой гряды. Увидев сады и поднимавшиеся над ними многочисленные строения, башни и каменные стены, Осберн решил было, что они приехали к какому-то славному городу. Но тут по приказу сэра Годрика отряд, выстроившись, остановился. Развернули знамя Оленя, и сэр Годрик сказал юноше:

– Смотри, Рыжий Воин, вот мой замок Лонгшоу, а вот и роща, имя которой он носит, – мы только что вышли из неё. По нраву ли он тебе?

– Очень даже по нраву, – ответил Осберн. – Да это же целый город!

– Согласен, – сказал сэр Годрик. – И потому, если я смогу собрать хорошее войско из крепких ребят и обеспечить их провизией, его никогда не захватят враги.

Осберн снова посмотрел на строения и заметил, что посередине города, под защитой башен и стен, возвышался чудесный чертог, увенчанный башенками и шпилями. Наличники его окон украшала резьба, подобная резьбе по слоновой кости. Рядом с чертогом, ещё великолепнее его, красовалась церковь, а перед ним и за ним, чуть ниже, стояли огромные башни, крепкие, суровые, без единого украшения. Таких башен было множество, все на холме, да так близко одна к другой, что стрелки на разных башнях могли при надобности помогать друг другу. А ниже, на берегу реки, находился замковый двор, и был он так устроен, что вряд ли существовал когда-то более крепкий и хитроумно выстроенный замок. Сэр Годрик сказал:

– Видишь ли, юноша, те прекрасные здания были созданы во дни мира, когда мы жили на наших землях в любви со своими соседями. С тех пор прошла сотня лет. Началась вражда, и мы, собрав все силы, не зная покоя, возводили суровые, мрачные башни и стены. Может быть, скоро вновь настанет мир, и у нас будет время украсить боевые стены венками да цветочными гирляндами, или же мы забросим башни, чтобы они разрушались и рассыпались год за годом. Идём же, Рыжий Воин, присоединимся к воинству, что обитает под защитой стен славного города наравне с мирными ремесленниками и торговцами. Смотри, они вывесили Белого Оленя на верхней башне! Играйте же, трубачи, приветствие!

Горны запели, и отряд выступил в сторону замкового двора. Сказывают, что в замке Лонгшоу и в самом деле жило пять тысяч воинов, не считая женщин и прочего люда.

Тем вечером в большом зале Лонгшоу устроили знатный пир, и Осберну всё казалось прекрасным и изящным, чудеснее, чем где бы то ни было в мире. Его усадили на одно из достойных мест и оказывали всяческие почести. Господин же позаботился о том, чтобы о доблести Рыжего Воина услышали повсюду и повсюду восхвалили его.

Несколько месяцев после возвращения сэра Годрика воинам почти нечего было делать, поскольку с соседями было что-то вроде перемирия. Но рыцарь назначил Осберна капитаном над отрядом опытных воинов и посылал его с различными поручениями, правда безопасными. Все их юноша исполнял умело и быстро. Помимо этого, он с сотней людей проехал лес и спустился к одной из гаваней Разлучающего потока, где охранял торговцев и других путников, привозивших в замок самые разные товары. Там Осберн, впервые с тех самых пор, как покинул Дол, увидел поток и удивился его величию. Он подумал, как далеко они оба – он и Разлучающий поток – от Излучины Расколотого холма, и сердце его пронзила тоска, впрочем, предаваться унынию не было времени, и тоска эта походила на боль, которую испытывает раненый, на ту боль, что чувствуется постоянно и не проходит даже во время сна. Осберн часто спрашивал об Эльфхильд у торговцев и не только у них, и в ответ слышал множество рассказов о Красных Живодёрах и их злых деяниях, но ничего такого, что помогло бы ему найти свою любовь. Однажды, когда отряд возвращался в замок, сопровождая подводы с товарами (а товаров было много, и подводы растянулись по дороге), банда разбойников, прослышав о молодости и неопытности командира отряда, заложила им путь. Но этим грабителям было бы лучше совсем оставить свои замыслы, ибо Осберн хорошо знал о засаде и сумел неожиданно напасть на врагов, загнав их в ловушку и перебив всех до единого, тогда как разбойники почти не причинили его людям никакого вреда. Это было первое сражение, когда его воины бросились в атаку с именем юноши на устах, крича: «Рыжий Воин! Рыжий Воин!» Вскоре этот клич будет наводить ужас.

 

Глава XLV

Рыжий Воин рассеивает воинство баронов

Шло время, наступила зима, а в Лонгшоу так ничего и не происходило.

Наша история получилась бы долгой, если подробно рассказывать обо всех военных действиях, что вёл хозяин замка Лонгшоу в те годы, когда у него служил Осберн. Сэр Годрик не только был бесстрашен на полях сражений и превосходно умел обращаться с оружием, но был также и опытнейшим в той земле и в то время полководцем, так что сотня под его началом равнялась бы пяти сотням, если бы кто решил их поставить друг против друга. Но об этой войне достаточно поведать лишь то, что связано с историей Осберна и его подруги с западного берега Разлучающего потока.

Но сперва следует сказать, что Осберн осень и зиму расспрашивал всех вокруг, кто только, как ему казалось, мог что-нибудь слышать об Эльфхильд. И всякий раз говорить о ней становилось всё тяжелее и тяжелее, и сердце юноши начинало щемить ещё до того, как он слышал ответ. Впрочем, однажды он получил кое-какую весточку. Осберну поведали, что несколько месяцев тому назад (как раз, когда он впервые увидел в Истчипинге сэра Годрика) рассказчик с двумя товарищами путешествовали по противоположному берегу Разлучающего потока выше по течению и встретили торговца невольниками, предложившего им свой товар, если, конечно, у них найдутся деньги, чтобы его купить. В числе прочего там была девушка, словно сошедшая с чудесной картины, и девушка эта была похожа на ту, что описывал Осберн. Торговец невольниками приобрёл её у Красных Живодёров в очень далёкой стране, хотя и недалеко от Разлучающего потока. Рассказчик признался, что девушку они тогда не купили: торговец запросил слишком высокую цену, да и надобности не было.

Историю эту рассказали после Святок, и рассказавший её торговец вскоре вновь собирался пройти сквозь лес и переправиться через поток, ведь погода стояла тёплая. Осберн спросил, может ли тот взять его с собой на случай, если в тех местах удастся что-нибудь разузнать. Торговец был совсем не прочь, чтобы в дороге его сопровождал такой доблестный воин, а потому Осберн спросил у лорда разрешения покинуть замок. Сэр Годрик не отказал ему в этом, ведь в округе всё было спокойно, но посоветовал взять с собой троих верных людей из числа своих друзей. И вот они отправились в путь и за несколько дней до Сретения Господня пересекли поток. На том берегу они расспрашивали о девушке во всех церквях и у всех встречных торговцев. Заходили и в замки, и в крупные поместья, где было много слуг, которых часто приобретали у торговцев невольниками. И расспрашивали, и высматривали. Так прошло двадцать дней, и всё это время маленький отряд двигался вверх по течению, стараясь держаться ближе к реке. К сожалению, хотя большого вреда от этого путешествия не было (правда, на пути встречались и довольно сложные переходы, но о них и упоминать не стоит), но и пользы оно никакой не принесло, и юноша так и не приблизился к разгадке того, что случилось с Эльфхильд, он знал только то, что раньше.

Осберн вернулся расстроенным и слегка угрюмым, но тут его встретили вести, надолго отодвинувшие все прочие мысли. Юноша пришёл в замок после Успения и узнал, что началась война, большая война. Бароны, владевшие землями к востоку и северу от Лонгшоу (правда, они могли получить некоторую помощь и от живущих на западе и на юге), жестоко ненавидели сэра Годрика за то, что он мешал им установить свою безраздельную власть. Кроме того, хотя они и не состояли на службе у короля Великого Града или его Порты, но всё же испытывали их влияние. И вот эти бароны встретились друг с другом и создали великую лигу, поклявшись низвергнуть сэра Годрика и навсегда сокрушить мощь замка Лонгшоу. Все в округе знали, что они были лишь марионетками короля, города и властной Порты, хотя никого из самих баронов в городе ни разу не видели.

Сэр Годрик послал за Осберном и долго с ним говорил, и исходом разговора стало то, что он отправил Рыжего Воина с заданием: отыскать войско тех баронов Лиги, что жили к северу, и, неожиданно напав на него всей мощью, разбить, чтобы оно не угрожало флангу сэра Годрика, когда он пойдёт против основных сил баронов (а сделать это он собирался немедля). Годрик считал, что эти замыслы можно воплотить в жизнь, ведь бароны полагали, будто он будет ждать их прихода в замке Лонгшоу, и надеялись на помощь от короля и Порты, когда возьмут замок в осаду.

Осберн выслушал и уяснил план. Воины для него были уже готовы – тысяча триста человек, и юноша не стал откладывать выступление, он провёл своих людей тайными лесными тропами так осторожно, что, хотя войска противника и собрались на одном поле, но они не успели даже построиться, когда их атаковал Рыжий Воин. Не тратя лишних слов, скажем, что его тысяча триста воинов оказались гораздо сильнее, чем шесть тысяч, служивших у баронов, и бароново войско было рассеяно по ветру, так что бароны уже не смогли собрать его вновь. Доспехи, провиант и телеги Осберн приказал уничтожить. Затем Рыжий Воин развернул своих людей, но отправился не в Лонгшоу, а туда, где, как он знал, должна была свершиться великая битва, и вечером того же дня прибыл в лагерь сэра Годрика. Когда воины Осберна внесли в лагерь захваченные знамёна и те трофеи, что не могли замедлить передвижения, а потому были взяты с собой, раздался радостный крик, и ни один воин сэра Годрика уже не сомневался в том, что на следующий день победа будет на их стороне. Все хвалили Осберна, а славный рыцарь обнял его пред войском и своими капитанами со словами:

– Вот тот, кто поведёт вас, если я буду убит.

И воины надеялись не напрасно. Битва и в самом деле была жестокой, бароны и их воины дрались мужественно и числом превышали войско сэра Годрика три к одному. Но бароны знали, что не получат ожидаемой помощи, ибо ещё до начала сражения увидели те знамёна, что Осберн принёс с собой трофеями: воины Годрика насмехались над противником, уговаривая перейти на службу под таким-то и таким-то знаменем. А потому прошло совсем мало времени, прежде чем многие из них задумались: «За что мы гибнем здесь, когда в нашем тылу есть надёжные замки и крепости? Лучше будет потихоньку покинуть битву и укрыться за стенами, собрав мало-помалу новое войско». Но тут бароны обнаружили, что не могут оставить поле боя иначе, как только бежать с него в беспорядке, полностью разбитыми, ибо противник уже во многих местах глубоко проник в их ряды, разделив их войско. Знамёна баронов были брошены, их капитаны оставлены на произвол судьбы, и вскоре с сэром Годриком сражалась лишь кучка людей, не знавших, куда обернуться и кого бить. Более полное поражение сложно себе представить, ибо от войска, ещё ранним утром такого большого и славного, что не часто увидишь в тех землях, не осталось ни следа.

Замысел короля и Порты был развеян по ветру, и им не оставалось ничего, кроме как просто ждать. Они довольствовались тем, что Младшие гильдии не воспользовались пока случаем восстать против их владычества. Впрочем, по правде сказать, в гильдиях хорошо знали о появившемся у них шансе, но об этом речь ещё впереди.

Великая битва совершилась в один день, первого мая, и прежде, чем прошла и половина месяца, Лига баронов послала в Лонгшоу герольда, умоляя о мире. Сэр Годрик сразу же отослал его обратно с ответом, что он охотно дарует баронам мир, но только когда они предадут все свои силы в его руки, не раньше. Герольд доставил этот ответ обратно, но с баронов ещё не сбили всю спесь, и они вновь послали сэру Годрику свой вызов, ибо думали, что хотя и недостаточно сильны, чтобы встретить войско Лонгшоу в открытом бою, но могли бы сохранить свои замки, продержавшись до того времени, пока король с Портой не соберут достаточно воинов, чтобы прийти к ним на помощь. Им не пришлось долго ждать, чтобы испытать крепость своих стен, ибо, получив ответ Лиги, сэр Годрик поднял войско и повёл его на замок сильнейшего из баронов, и, потеряв многих своих воинов, всё же ворвался внутрь на десятый день. Затем он двинулся на следующий по силе замок и взял и его, но уже с меньшими потерями. Тем временем Рыжий Воин направился на север, а ещё один капитан на юг, разбивая противника повсюду, где только слышали, что он собирает войска. Это был тяжкий труд, и немало сражений пришлось им провести в то время, но цель была достигнута: сэр Годрик беспрепятственно осаждал замки, не опасаясь внезапных нападений с тыла, так что ещё до наступления зимы он получил всё, чего желал, и большинство баронов находилось в плену в Лонгшоу. В одни из их замков сэр Годрик поместил свои гарнизоны, а другие срыл.

Святки в тот год справляли в Лонгшоу, и вся знать пировала за одним столом. Через день-другой после окончания празднеств по снегу (зима выдалась суровой) приехал герольд с просьбой мира от имени Лиги баронов, или, вернее, того, что от неё осталось. Сэр Годрик ответил, что мир зависит от их желания его заключить, а условия мира таковы: рыцарь сохраняет в своих руках всё завоёванное и лишь отпускает за подобающий выкуп пленников. Впрочем, при желании бароны могут оставаться в Лонгшоу хоть всю свою жизнь. Так как иных возможностей у Лиги не было, то мир был принят на этих условиях, и баронам оставалось только радоваться, что они избежали худшей участи.

И вот мир был заключён, и до самого Успения люди сэра Годрика жили спокойно. Осберн думал было отправиться в лес, чтобы поспрашивать об Эльфхильд в крепостях да простых домах, встречавшихся в чаще или стоявших на опушке, ближе к Разлучающему потоку. Но в глубине души юноше надоело задавать вопросы, на которые всякий раз он получал один и тот же ответ. Кроме того, у него появилось много работы, и он не мог препоручить её никому другому: он посещал захваченные замки, проводил смотр их гарнизонам, встречался с их капитанами и выполнял другую подобную работу, ведь теперь Осберн лучше всех понимал замыслы сэра Годрика.

 

Глава XLVI

Осберн вступает в Град Разлучающего потока

Так и шло время до самого Успения. А после этого праздника появились вести: Младшие гильдии и простые горожане восстали против Порты и короля и, захватив Северные ворота, удерживают их теперь вместе с близлежащим кварталом. Это были надёжные вести, их ночью принесли в Лонгшоу трое ткачей, прискакавших во весь дух к сэру Годрику. Рыцарь хорошо знал этих людей и доверял им.

Лонгшоу было трудно застать врасплох, к тому же сэр Годрик в последнее время ждал этих вестей как никаких других. А потому и решение он принял быстро. Рыцарь передал в руки Осберна пятнадцать сотен своих лучших людей и приказал ему скакать ко Граду, к Северным воротам, чтобы разведать, что происходит вне городских стен, и на следующее же утро Рыжий Воин выехал со своим отрядом из Лонгшоу, прихватив с собой и двоих ткачей, тогда как третий остался с сэром Годриком.

У Рыжего Воина были сведущие проводники, они так хорошо знали все пути и дороги, а сам Рыжий Воин вёл своих опытных и надёжных воинов так осторожно, что на второй день пути, ближе к закату, отряд, никем не замеченный, стоял уже в пяти милях от Северных ворот, укрывшись в поросшей лесом местности.

Осберн сразу же выслал с десяток разведчиков, которые должны были пробраться в город и разузнать положение дел, а потом, если они останутся в живых, вернуться к капитану и рассказать ему всё. Разведчики сразу же пустились в путь, и им так повезло, что все они возвратились невредимыми, и рассказали следующее. Младшие гильдии, похоже, не собирались легко сдавать свои позиции, ибо знамёна их всё ещё высились над Северными воротами, равно как и над ближайшими к ним стенами и башнями. Но весь день и в городе, и за его пределами шла ожесточённая борьба. Кроме того, войско противника вышло из Восточных ворот и теперь расположилось вокруг Северных, не в лучшем порядке, ведь никто не ожидал, что опасность может прийти извне. Им казалось, у них достаточно сил, чтобы не дать восставшим выйти за пределы городских стен. И меньше всего они ожидали нападения со стороны.

Узнав об этом, Рыжий Воин созвал своих капитанов и вождей войска и попросил их совета, сказав только, чтобы не медлили с ним. Один говорил одно, другой другое. Кто-то предлагал передать новости сэру Годрику, кто-то – выстроиться, чтобы на следующий день было удобнее атаковать врага. А кто-то даже предложил ничего не делать, пока они не получат указаний из Лонгшоу.

Когда же все высказались, Рыжий Воин произнёс:

– Сэры, многие из ваших советов хороши, хотя и не все. Я уверен, например, что нас сюда послали не за тем, чтобы мы слонялись без дела. Теперь же выслушайте моё предложение: сейчас уже почти стемнело, а часа через два или больше наступит кромешная тьма, и те, кто расположился лагерем снаружи городских стен, лягут спать, не выставив охраны со стороны верхних земель. А потому я советую оставить коней здесь и снять с себя столько доспехов, чтобы легко было идти пешком, ведь, одолев врага, мы достанем новых коней и новые доспехи, если же проиграем, то они нам не понадобятся. Но я уверен, что если мы будем действовать быстро и умело, то эти воины скоро окажутся в наших руках.

Все решили, что этот совет наилучший, а потому прекратили споры и начали строить спешившихся воинов. Через час отряд уже был в пути. Шли осторожно и тихо и за два часа достигли стана врага, верша задуманное. Во время сражения, когда уже многие из неприятелей были повержены, воины Осберна задули в рога и закричали: «Рыжий Воин! Рыжий Воин! Лонгшоу – на подмогу Младшим гильдиям!» Войско Порты, находясь далеко от Восточных ворот, не ожидало быстрой подмоги, зато ополчение у Северных ворот услышало рога и крики и, догадавшись, что случилось, с факелами и светильниками вышло на врага, издав боевой клич. И такой жестокой была битва, что никто из войска Порты не спасся, кроме тех, кому удалось ускользнуть под прикрытием ночи. Тогда ворота отворились, и Рыжий Воин со своими людьми вошли в город. Легко можно догадаться, как радовались горожане и как они приветствовали воинов. Когда Осберн пересчитал своих людей, то выяснилось, что лишь трое из них пали в той битве, а как только начало светать, он отправил отряд за конями и доспехами. Так Осберн впервые оказался в Граде Разлучающего потока.

 

Глава XLVII

Битва на площади

На следующее утро городское командование приняло Осберна в здании совета, и они решили, что следует вести борьбу осторожно и не выбрасывать лук следом за стрелой. Все согласились с наилучшим, что, по их мнению, следовало сейчас сделать: по возможности оградить городской квартал насыпью и стеной, чтобы за то время, пока сэр Годрик в пути, доставить своему врагу как можно больше хлопот. Рыжий Воин не стал спорить с этим решением, хорошо зная, что под защитой стен горожане сражаются доблестно и упорно. Тем не менее он сказал:

– И всё же, господа, чем чаще вы будете откладывать лопату с мотыгой ради отдыха, тем лучше будет для вас и для вашего дела. А посему мой совет таков: пусть несколько крепких воинов вместе с опытнейшими из моих людей выйдут за пределы нашего квартала и атакуют противника, очистив от него ближайшие улицы и перекрёстки, что и послужит внешним укреплением вашему замку до того времени, пока не придёт сэр Годрик с большим войском, ещё лучшей защитой для вас. И, по правде говоря, как раз сейчас, пока враг не опомнился от ночного поражения, самое подходящее время для такой работы.

Этот совет пришёлся по душе всем и каждому, и поэтому, должным образом подкрепившись и снарядившись, воины отправились на улицы города. Сначала они подвигались по тем улицам, что принадлежали их кварталу, и если вчера им казалось, что они недостаточно широки для сражений, то теперь, когда предстояло обороняться, это превратилось в преимущество. Рыжий Воин и его люди ехали осторожно, заботясь о том, чтобы их не отрезали с тыла. И вот, наконец, перед ними показался большой перекрёсток с широкой площадью. Воины растянулись длинной шеренгой, подготовив луки и другое метательное оружие, ведь горожане были умелыми лучниками.

Сначала кроме них на перекрёстке и площади больше никого не было, но вскоре с востока и с запада врассыпную начали появляться вражеские лучники, пуская стрелы в людей Осберна, которые, впрочем, отвечали им тем же. Лучники Порты, не отваживаясь выходить на площадь, сбивались в кучки по всем углам. Рыжий Воин подумал: «Пора положить конец этой глупости». Он приказал своим воинам прекратить стрельбу, и всадники поскакали на врага, разя направо и налево копьём и мечом. Лучники сразу же бросились бежать что было духу, но всадники оказались быстрее, и прежде, чем противник успел скрыться в узких переулках, они уже ворвались в его ряды и многих убили. Всё это заняло не больше десяти минут. Но вскоре после поражения вражеских лучников до воинов Осберна донёсся с юга громкий звук рогов, за ним последовал стук многих копыт, и вот уже большой отряд всадников в прекрасном вооружении появился на южной дороге. Люди Рыжего Воина рвались в бой, но тот запретил им нападать на врага, приказав дожидаться, пока все всадники не окажутся на площади, а вот лучники гильдий стреляли по врагу всё это время, хотя времени прошло не так уж и много. Неприятель находился настолько близко, что, несмотря на доспехи, нёс потери: падали как люди, так и кони. И всё же всадники не атаковали, пока не запрудили всю площадь: их оказалось намного больше, чем можно было полагать вначале, и они так тесно были прижаты друг к другу, что с трудом держали своё оружие. Тогда Рыжий Воин и его люди, прокричав свой клич: «Рыжий Воин из Лонгшоу!», бросились вперёд. Они рубили и кололи, и стоявшие во фланге неприятельские всадники, дрогнув, попытались развернуться, но не тут-то было. Они не могли покинуть место сражения, как не могли уже и атаковать. Стоявшие в задних рядах, а всадников у неприятеля было немало, стремились протиснуться вперёд, но у них ничего не получалось, ибо передние ряды, пытаясь отступить, мешали им. Теперь уже и городские ополченцы отложили луки и бросились в бой, вооружившись короткими мечами и топорами. Они рубили направо и налево, убивая и не щадя никого, и казалось уже, что единственным исходом битвы будет гибель всех врагов до последнего.

Нетрудно догадаться, что Осберн бился впереди прочих, и площадь вокруг него пустовала. Жёлтые волосы юноши выбились из-под шлема, изорванный длинный красный плащ развевался на ветру, в руке капитан держал обнажённый и окровавленный Широкий Косарь, но лицо его не было свирепым, скорее, суровым, ибо он надеялся на скорое окончание битвы. И вот он в очередной раз занёс меч – пред ним стоял высокий воин в позолоченном доспехе и ярко-жёлтом шёлковом сюрко. Доспех воина почти не пострадал в бою, а меч совсем не затупился. Вид его был грозен, но от убийств и давки, из которой не было спасения, ему в душу прокрался ужас. А потому, увидев занесённый над ним Широкий Косарь, он закричал:

– О, Рыжий Воин, Рыжий Воин! О ты, искатель, оставь мне жизнь, и я расскажу тебе то, за что ты отдал бы много жизней!

Осберн удержал свой меч, позволив ему повиснуть на шнурке, и протянул руку позолоченному воину. Но тут же руку его отбросили в сторону, ибо сражение опьянило тогда многих, и низенький темноволосый длиннорукий ополченец из ткаческой гильдии, вооружённый всего лишь тяжёлым коротким мечом, прыгнул на коня позолоченного воина и нанёс косой удар по лицу и шее врага, свалившись вместе с ним на землю, а потом бил его до тех пор, пока тот не стал не более чем мертвецом. Ополченец поднялся и, пробираясь между конями, продолжил свою работу. Осберн, увидев, что всё кончено, громко застонал, но никто не обратил на этот стон никакого внимания, ибо он слился со стонами раненых. Тогда юноша вновь поднял Широкий Косарь и пронзительно прокричал:

– Рыжий Воин! Рыжий Воин за Лонгшоу и гильдии! Вперёд! На врага!

И крик этот уже услышали все: как свои, так и враги. Противник перестал напирать: многие из вражеских всадников бежали, не нанеся ни единого удара, место освободилось, и передним рядам теперь было куда отступать, но покинуть поле боя тогда удалось немногим, ибо и преследователи почувствовали себя свободнее. Вскоре из врагов на площади остались только убитые и тяжело раненные. Тогда по всем улицам, расходившимся от перекрёстка, началась погоня. Преследователи, а особенно горожане, считавшие, что им следует за многое отплатить людям короля и Порты, не щадили врагов.

Осберн со своими воинами остался на перекрёстке. По его совету горожане выкопали там рвы и соорудили стены, чтобы укрепиться на том месте. И в течение трёх следующих дней люди короля не дерзали напасть на них там, но лишь временами пускали издалека стрелы, почти никому не причинявшие вреда.

На следующий день после этого сражения на помощь горожанам прибыл сэр Годрик со своим войском: под всеобщее ликование он въехал в Северные ворота. А ещё через день объединённые войска вышли из своих укреплений и атаковали противника. Три дня длилось сражение, но проходило оно без Рыжего Воина.

– Ибо, – сказал сэр Годрик, – ты уже одержал победу, и теперь нам осталось полдела, ведь это как сравнить мебель, срубленную лесорубом и мастером-столяром. А потому я приказываю тебе отдохнуть.

Осберн, рассмеявшись, вернулся в северную часть города, а сэр Годрик со своим войском начал неспешно зачищать кварталы на этой стороне реки. Работу свою они закончили за четыре дня: воины Порты и короля оказались не столь упорными и выносливыми в бою, какими их ожидали увидеть.

Осберн делал всё, что мог, чтобы сохранить порядок и воодушевить своих людей. Они превратили укрепления в настоящие твердыни и убедились в том, что место пред ними в любой момент готово для сражения.

 

Глава XLVIII

Сэр Годрик избран бургграфом Града

Рано утром, на третий из этих четырёх дней, к Осберну прибыл гонец, рассказавший, что противник довольно беззаботно обороняет Восточные ворота, тогда как сэр Годрик в последних сражениях уже потерял многих своих воинов. Осберн сразу принялся за дело: он взял три сотни крепких мужей и вскоре после восхода переулками подобрался к тем самым воротам со стороны города. Без лишнего шума его отряд вышел из ворот через приоткрытую дверцу, напал на немногочисленную охрану и, загнав её обратно в город, в сумятице ворвался следом. Кратко говоря, вскоре Осберн, не потеряв почти никого из своих людей, полностью овладел воротами, разбив все силы врага, что были внутри стен, и ослабил вражеское войско почти на три сотни убитыми и пленными. Можно представить, какими славными показались эти вести сэру Годрику, который к тому времени многими трудами и с немалыми потерями полностью очистил восточную половину города.

Теперь, когда уже столько было сделано, оставалось ещё завоевать западный берег потока, сердце владений короля и Порты. Ведь там находились королевский дворец и городская ратуша, и оба эти сооружения вполне могли выдержать осаду, а кроме того в руках противника находились все гавани с кораблями, ибо там же были и пристани, причалы и склады, так что и море, и река были под его полным контролем. Поток пересекали два моста из скреплённых друг с другом барок: один близ гавани, а другой выше по течению. Ни сам король, ни кто-либо из его людей и не подумали сносить их, ибо оба моста охранялись большими крепостями с обоих берегов.

Сколько бы сэр Годрик и совет Младших гильдий ни обсуждал этот вопрос с Осберном и другими капитанами войска Лонгшоу, переправа на другой берег всё равно казалась почти невозможной. Они одержали много побед, но самая важная им ещё только предстояла. Все понимали, что произошло бы, если б в том году они не разбили Лигу баронов. И всё же, чем сэр Годрик и Младшие гильдии могли бы гордиться, так это своими прекрасными воинами, а их-то как раз было в достатке. Припасы от городских торговцев больше не поступали, но благодаря всадникам Лонгшоу все поселения вокруг снабжали восставших продовольствием, и от его отсутствия войско не страдало. Впрочем, следует признать и то, что у короля имелись на Разлучающем потоке быстроходные суда, набитые воинами. Они причаливали к восточному берегу даже на двадцать или тридцать миль выше по течению, и воины разоряли и опустошали местные поселения, не давая повода к большой любви к себе, ибо совершали такое множество жестоких деяний, что стали для простого люда ничуть не лучше самих Живодёров. Более того, можно и не говорить, что этих грабителей встречали всадники Лонгшоу или вооружённые поселяне, нанося им ощутимые потери. Те же, кого удавалось схватить живым, могли ожидать за свои подвиги только петлю на шею да древесный сук.

Два войска стояли друг напротив друга по берегам Разлучающего потока. Конечно, если бы ополченцы гильдий не были бы столь доблестны и упорны, они бы уже растеряли всё своё мужество, ведь война не была привычным для них делом. Почти каждый день происходили стычки. Иногда сэр Годрик собирал какие мог лодки и баркасы и посылал их в гавань, где они, захватив какой-нибудь хороший корабль, должны были перегнать его к своему берегу. Иногда у них ничего не получалось, а иногда они справлялись с этим, но люди короля ухитрялись поджечь судно и тем испортить всё дело. Сами королевские воины тоже отправляли корабли и баркасы через поток, стараясь высадиться и вступить в бой на восточном берегу. Но всякий раз им ничего не удавалось завоевать: корабли обычно сжигались, а воинов убивали или брали в плен. Так шла война, то и дело перебрасываясь с берега на берег, но никак не оканчиваясь.

И вот однажды в конце сентября королевские слуги вышли на середину верхнего моста с герольдом и высоко поднятым белым щитом и попросили свободного прохода для трёх из них: старого рыцаря и двух членов Порты. Вестников пропустили и проводили к Северным воротам, к заседавшему там совету Младших гильдий. Подданные короля и Порты изложили своё поручение, которое, если не тратить лишних слов, сводилось к тому, что они хотели бы заключить мир и остановить войну и разрушения. Старейшины Младших гильдий благосклонно приняли предложение парламентёров и спросили, на какое время они могут задержаться здесь, чтобы потом вернуться к королю с условиями мира. Вестники ответили, что их и не ждут в тот же день, и члены гильдий пообещали переправить их обратно через поток с условиями мира завтра, к полудню. Тогда вестников передали устроителям пира, которые приняли их по чести, а совет Младших гильдий начал совещаться с сэром Годриком и его капитанами.

Нет необходимости подробно рассказывать обо всех условиях мира, но кратко их можно передать так. Во-первых, многие из глав Младших гильдий должны занять места в Великом Совете Града так, чтобы их количества было достаточно для обеспечения там должного влияния. В соблюдении этого условия они, имея перевес в текущей войне, и не сомневались. Но было дело и посложнее: назначить бургграфа для управления городом, да так, чтобы он имел достаточно силы для его обороны по своей воле и по воле Великого Совета. Этого бургграфа должны избрать все гильдии, а не Великий Совет, ведь если дело будет решаться там, то бургграфом станет тот, кого изберут Младшие гильдии, у которых, хотя они и беднее крупных гильдий и не столь могущественны, в Совете мест будет больше. На такое предложение представители короля согласились с трудом, понимая, что это означало лишение короля его права. Впрочем, поговаривали, что к тому времени Порта уже стала сильнее короля и после её согласия король должен был уступить. И это была сущая правда, но явились и другие причины, подтолкнувшие короля и Порту к заключению мира, хотя о них пока никто не знал. Заморский король послал герольдов с вызовом королю Града, и его войска должны были прибыть со дня на день. Король и Порта знали, что не смогут противостоять ему, пока город раздирает междоусобица. А посему на следующий день, когда трое вестников переправились через поток с условиями мира, король и Порта размышляли недолго и уже через два часа вестники вернулись на восточный берег, передав от короля позволение любому числу людей, которых пошлют сэр Годрик и Младшие гильдии, свободно пройти в его земли. Тут же избрали самого сэра Годрика и двоих представителей гильдий, которые не мешкая переправились через реку и без замедления приступили к переговорам с королём и Портой. Там они быстро выяснили, что произошло и что их условия будут с лёгкостью приняты, ибо король и Порта спешили заключить мир, чтобы заполучить на свою сторону мечи Лонгшоу против заморских клинков. Ни одно из условий, предложенных Младшими гильдиями, не было отвергнуто, и лишь одно было добавлено: войско Лонгшоу должно участвовать в обороне города от заморского неприятеля. С этим сэр Годрик охотно согласился, ибо он не мог допустить, чтобы вся его помощь Младшим гильдиям оказалась бесплодной, как было бы, если б чужаки захватили Град, поставив в нём своего тирана.

На следующий же день мир был подписан и скреплён печатью на вышеизложенных условиях. Три дня спустя Порта и гильдии избрали бургграфа. Им стал сэр Годрик, в чём никто и не сомневался, но вот чего не могли ожидать, так это того, что он станет единственным претендентом: ни Старшие, ни Младшие гильдии не желали видеть на этой должности никого, кроме него.

 

Глава XLIX

О короле Града и заморском короле

После заключения мира в Граде Разлучающего потока пировали и радовались, ворота распахнули настежь, и поселяне стекались в город, а рынки заполонила разноцветная толпа. Сосед весело беседовал с соседом, всюду играли свадьбы. Никто не думал о заморской опасности, кроме короля и одного-двух его советников, ибо все, доверяя сэру Годрику, не сомневались в том, что тот защитит город. Сам же сэр Годрик, будучи опытным в войне, начал повсюду готовиться к обороне: он осматривал как городские крепости, так и в особенности стоявшие в гавани корабли, проверяя, выдержит ли город осаду.

И всё же заморский король в том году так и не появился, ибо, готовясь взойти на корабль и вместе со своим войском тронуться в путь, он внезапно заболел, и поход был отложен до следующей весны, а у сэра Годрика появилось время упрочить городскую оборону. Хотя рыцарь и был, как всегда, нетороплив, но он успел так хорошо укрепить Град Разлучающего потока, как только это было возможно. В городе всё процветало: старые враги стали новыми друзьями, и все остались довольны, кроме, пожалуй, короля и его приспешников, жалевших, что продали себя так задёшево.

В это время Осберн чаще бывал в замке Лонгшоу и на границе Непокорного леса, задавая всем, кого встречал, один и тот же вопрос и всегда получая на него один и тот же ответ: никто ничего не знал. Юноша всё меньше и меньше верил в то, что когда-нибудь он получит вести об Эльфхильд. В конце концов он всё чаще унывал и мало разговаривал с людьми.

Пришла весна, а с ней и могущественный заморский завоеватель. Впрочем, рассказ о нём будет коротким, ведь он так ничего и не завоевал. Его сдержали везде, кроме разве немногих мест, где ему удалось-таки прорвать оборону с огромными потерями со своей стороны. Но людей у него было в избытке, и он пробыл в окрестностях города до наступления осени. Правда, прежде чем увести свои войска, он приобрёл в этой борьбе лишь одно: король города бежал к нему и стал его другом. Посовещавшись, они вместе придумали, что следует делать, чтобы на следующий год напасть на земли, некогда принадлежавшие королю города, как он сам говорил.

Тем временем, раз уж король повернулся спиной к собственным подданным, многие подумывали, что смогут отныне жить и вовсе без короля, особенно видя, как мало пользы принёс он в последнее время. Эти мысли разлетелись по городу, и, наконец, было созвано большое собрание, на котором об этом и сказали вслух, предложив, чтобы Градом управляли Порта и Великий Совет, им подчинялся бы бургграф, а в короле, на самом деле, и нужды-то не было. Поэтому вначале у беглецов, в чьём предательстве никто не сомневался, забрали имущество, постановив, что все, когда-то находившиеся на службе у короля, теперь должны служить Порте, а затем, почти без возражений, отменили и сам королевский титул, и большинство горожан вздохнули с облегчением. Град процветал, будто бы короля никогда и не было. Так и закончился тот год.

А на следующий два короля и в самом деле привели к Граду большое войско, только они не напали на сам город, а захватили полоску земли около двадцати миль к востоку от него. Особого труда им это не доставило, потому что сэр Годрик, посовещавшись с Великим Советом, позволил им это сделать, считая, что было бы неплохо покончить с противником раз и навсегда. И тогда же он созвал лучших своих людей, из которых Рыжего Воина, ужасавшего врагов, он ценил выше всех остальных.

И вот сэр Годрик, опытный в подобных делах, выбрал место и время для сражения, и все были готовы вступить в бой по его приказу. И такой полной была победа горожан, что враги не смогли больше и голову поднять. В отчаянном сражении Рыжий Воин убил прежнего короля города, после чего враг побежал. Другой король, оберегаемый своими лучшими рыцарями, плотно окружившими его, сумел, нещадно гоня своего коня, скрыться с поля боя. Он не остановился, пока не достиг кораблей, на которых и уплыл прочь, в свои земли, откуда больше никогда не возвращался, оставив в покое Град Разлучающего потока.

 

Глава L

Рыжий Воин говорит с сэром Годриком один на один

Всё это происходило в апреле, и в конце того же месяца Осберн пришёл к сэру Годрику и попросил его о разговоре наедине. Сэр Годрик принял его просьбу благосклонно и спросил, чего он желает. Осберн сказал:

– Господин мой и близкий друг, ты стал теперь могущественным лордом, сильнее многих королей. В последнее время мы с тобой были настолько заняты, что редко нам выпадало поговорить так, как хотелось бы старым друзьям. И всё же я постоянно чувствовал и твою любовь ко мне, и свою к тебе, а потому мне больно сейчас произносить то, что я хочу сказать, а сказать я хочу вот что: нам, наконец, следует расстаться.

Сэр Годрик ответил:

– Если я могущественный правитель, то ты теперь стал воином, какого второго, а я почти уверен в этом, не сыскать во всём мире. Правда и то, что я ничуть не меньше любил тебя во все суровые, бедственные дни. А они были настолько тяжкими и горестными, что я частенько вспоминал того старика, скотного короля, его гостеприимство и предложение вернуться в широкую зелёную речную долину, которую мы проходили, когда ты впервые шёл к замку Лонгшоу, хотя я и понимаю, что на земле нет для меня подобного убежища. Послушай, ты великий воин, и я люблю тебя, а потому даю тебе право выбирать самому, по крайней мере, меньше всего я желаю мешать тебе на пути к исполнению твоих желаний. Возможно, мы ещё встретимся. Но скажи мне, что ты собираешься делать?

Осберн ответил:

– Охотно. Правда в том, что я уже пять лет как расспрашиваю самых разных людей, и мне казалось, что некоторые из них могли бы помочь мне, но все они молчали, и, похоже, мне придётся признать своё поражение. Но сперва, прежде чем окончательно сдаться, я хотел бы отправиться в Лонгшоу и там, обходя лес, пожить один месяц – использовать свой последний шанс. А затем уже, если так ничего и не изменится, я прямиком направлюсь в Дол близ Разлучающего потока, к моему народу, и останусь жить там, и умру там, довольный своей жизнью и смертью, насколько это будет возможно. Я хочу, чтобы ты, мой друг, знал, что пред моими глазами встают серые холмы, длинные дома, овцы и кони, расхаживающие пред ними, несколько человек, там живущих, и большой зал, чьи стены сложены из гладких чёрных брёвен, и эта картина смягчает моё сердце. Разве ты не заметил, каким унылым и угрюмым я стал в последнее время?

– Я видел твою печаль, – ответил сэр Годрик.

– Нет, – возразил Осберн. – Это хуже, чем печаль, но назовём её так. Впрочем, давай я расскажу тебе ещё об одном, что мучает меня, хотя ты, возможно, решишь, что это лишь нелепая прихоть. Но вот что: когда я вновь окажусь в своей Долине, то первым же утром, проснувшись, я поспешу к месту наших прежних встреч с Эльфхильд и посмотрю через воды Разлучающего потока на тот берег. Может, тогда Господь сотворит чудо, и я вновь увижу девушку, милую моему сердцу, там, где она стояла прежде, и тогда мы снова будем вдвоём, почти вместе, будто и нет больше никого, кроме нас, во всём мире.

Сэр Годрик сказал:

– Мало же у тебя надежды, ведь эта мечта вряд ли исполнится. Разве стоит ради неё покидать своих соратников, своих друзей и бросать всю свою славу, которая со временем станет лишь великолепнее?

Осберн рассмеялся.

– Ах да, – сказал он, – я уже знаю, что такое слава. Когда мы вместе выстраиваемся плотным строем пред врагом и наши воины звучно кричат: «Рыжий Воин! Рыжий Воин!», и тогда ряды противника приходят в смятение и дрожат, словно листва на ветру, а я несусь вперёд, зажав в руке Широкий Косарь, и даже стрелы, кажется, разлетаются в стороны от страха и строй расступается предо мной, мы бросаемся вперёд, враги бегут, и начинается погоня по зелёным лугам. Вот такая она, слава, и многие думают, что она прекрасна. Но затем наступает ночная тишина, мои товарищи словно мертвеют, голоса, восхвалявшие меня, замолкают, и я остаюсь один. Тогда, мой друг, мне кажется, что это я, а не мои и твои враги, повержен, и мои стремления тщетны. Нет, позволь мне вернуться к моему народу, в землю, которую я знаю, которая останется пред моим взором, когда всё прочее исчезнет из моей памяти. Там я буду ждать свою судьбу.

И он прибавил:

– Кроме того, у меня есть этот последний месяц в Лонгшоу. Кто знает, что может случиться за это время. Я обещаю зорко смотреть по сторонам и внимательно слушать.

– Хорошо, – сказал сэр Годрик. – Но остерегись, Рыжий Воин, будь внимателен! Ты знаешь, твои подвиги породили в сердцах лесных разбойников много ненависти. Знай, на тебя поставлены капканы, смотри не попадись в какой-нибудь из них! Нынче же скажу тебе прощай! Возможно, немало дней пройдёт, прежде чем я вновь увижу твоё лицо, и всё же, думаю, мы встретимся. И ещё скажу тебе, что получил от твоей службы много пользы, но немного радости. Быть может, в грядущие дни это исправится.

Они поцеловались и расстались. Осберн не стал больше ни с кем прощаться, сказав только, что он месяц или около того пробудет в Лонгшоу. И отправился в путь.

 

Глава LI

Осберн попадает в ловушку

И он поселился в замке. Вскоре у него вошло в привычку ежедневно гулять по одной лесной тропе. Он проводил на ней целый день, иногда заходя дальше, а иногда останавливаясь неподалёку от замка и вышагивая взад и вперёд. Об этой его привычке вскоре стало известно всем, знали и то, что во время таких прогулок Осберн был безоружен, разве что только подпоясывался под плащом Широким Косарём.

На тринадцатый день жизни в Лонгшоу он гулял по своей тропе, зайдя в тот раз несколько дальше обычного. Он уже подумывал вернуться назад, когда из лесу вышел человек и поприветствовал его. Осберн ответил на приветствие. Встречный, темноволосый и безбородый, был одет в чёрное, за его спиной висел маленький круглый щит, на боку меч и кинжал, а голову украшал белый шлем*. Нос его был длинным, губы тонкими, а глаза широко расставленными. Словом, он выглядел так, будто служил у какого-нибудь торговца.

Осберн ожидал, что незнакомец пройдёт мимо, и немного посторонился, но мужчина и не думал продолжать путь. Он остановился и произнёс:

– О знаменитый воин, может ли недостойный муж сказать тебе несколько слов этим полднем?

– Почему бы нет? – улыбнулся Осберн, ибо никак не мог привыкнуть к обычаю великих отвечать простолюдинам кратко и грубо. Незнакомец продолжил:

– О великий воин, я рискнул обратиться к тебе, ведь сегодня ты вдали от своего войска, и в лице твоём нет признаков гнева, но нет и радости.

Осберн ответил:

– На сердце моём лежит печаль, и я уже многих заставил узнать о ней.

– Не поделишься ли и со мной своей печалью? – спросил незнакомец. – Может, я окажусь последним, кому тебе придётся рассказывать о ней.

Осберн, взволнованный, с сомнением посмотрел на незнакомца, но наконец сказал:

– Слушай. Пять лет назад у меня украли девушку, и с тех пор я повсюду ищу её, но ещё не слышал ничего, что могло бы помочь в моих поисках.

Человек ответил:

– Ты помнишь битву на перекрёстке у площади в великом Граде? Помнишь ли ты воина под твоей могучей рукой, что умолял тебя пощадить его жизнь, обещая взамен рассказать о судьбе этой девушки? Помнишь, как ты уже хотел отпустить его с миром, но прежде чем ты смог принять его под свою защиту, его убил один из ткачей?

– Да, – сказал Осберн. – Помню.

– Послушай, – продолжил простолюдин. – Не буду делать из этого тайны, но признаюсь тебе сразу: этот воин был братом моего господина, которому я служу, и у меня есть к тебе от него поручение. Он говорит, что знает тайну своего брата, и даже немного больше. Девушка твоя ещё жива, и он может рассказать тебе, как найти её, если ты желаешь. Он здесь, неподалёку.

Осберн дико посмотрел на собеседника, схватил его за руку и вскричал:

– Добрый друг, сей же час отведи меня к нему, и я вознагражу тебя.

– Нет, – ответил простолюдин, – кое-что требуется сделать прежде. Мой господин торговец, и живёт он продажей, а не дарением. И прежде чем он расскажет, что знает, он возьмёт с тебя две сотни ноблей. Я назову их вергельдом* за убийство его брата.

– Хорошо, – согласился Осберн, – но я не ношу в своём кошельке две сотни ноблей.

– Что ж, – сказал простолюдин, – если хочешь, я могу прийти сюда завтра или послезавтра.

– О нет-нет, – ответил Осберн. – Жди тут, я сбегаю в замок и принесу тебе золото.

– Славно, – согласился простолюдин, сел на обочину и, достав из заплечного мешка еду и флягу с вином, приступил к обеду.

Осберн же помчался с такой скоростью, на которую только способен пеший, и вскоре был в замке. Он вошёл в сокровищницу, достал золото, положил в сумку и поспешил назад. Простолюдин сидел на том же самом месте, где Осберн оставил его.

– А ты быстроног, – сказал он. – Возможно, тебе не следует часто бегать так живо. Ты запыхался. Не присядешь ли на минутку, чтобы прийти в себя?

– Нет, – кратко ответил Осберн. – Я пойду сейчас же.

– Хорошо, – ухмыляясь, согласился простолюдин. – В таком случае позволь мне нести твою сумку.

– Бери, – сказал Осберн и протянул сумку.

Простолюдин взял её со словами:

– Какие тяжёлые нобли, милорд. Если здесь и в самом деле всего две сотни.

– Там больше, – сказал Осберн. – Ибо там ещё и подарок для тебя. Ну веди же меня скорее.

Простолюдин повёл Осберна, и они шли около двух часов, всё лесными тропами, а потом услышали звук небольшого водопада. Тогда простолюдин сказал:

– Мой хозяин обещал меня ждать на дне этого ущелья.

С этими словами он начал спускаться. Спуск был довольно крутым, ведь стены ущелья заросли кустами и деревьями. Осберн последовал за ним. Когда же они добрались до дна, то оказалось, что это приятное место, ровное, поросшее зелёной травой. Чуть выше журчал водопад. Впрочем, никто их там не ждал.

– Где же твой хозяин, добрый друг? – удивился Осберн.

– Вряд ли он далеко, – ответил простолюдин. – Я позову его.

С этими словами он вложил два пальца в рот и пронзительно засвистел.

Осберн сильно устал, пока бегал в замок и обратно, а потом ещё два часа шёл через лес, и хотел пить, а потому он опустился на колени, чтобы глотнуть воды из чистого маленького пруда под водопадом. День подходил к концу, высокие деревья над головой почти закрывали небо, и в ущелье стоял полумрак. Кроме того, когда Осберн утолял жажду (а он не спешил), стоя лицом к водопаду и спиной к ущелью, звон и плеск воды заглушали все звуки, кроме разве что особенно громких. Так он пил, не подозревая ничего плохого, как вдруг почувствовал острую боль в левом боку, и прежде чем он смог сказать, что понял, что его ранили, его ударили снова и снова. Юноша покатился по поляне и стих, а рядом с ним стояли трое мужчин: простолюдин-вестник, ещё один такого же рода и третий, в белых доспехах.

– Конец Рыжему Воину! – изрёк вестник.

– Нет ещё, – сказал второй простолюдин. – Вытащи меч и отруби ему голову, милорд, чтобы уж наверняка.

Рыцарь наполовину вытащил меч из ножен, но остановился, произнеся дрожащим голосом:

– Нет-нет! Уйдём отсюда. Разве вы не видите? Там около него кто-то сидит!

– Это всего лишь куст в сумерках, – возразил другой. – Дай мне твой меч.

Но рыцарь вместо ответа кинулся вниз по ущелью, ибо рядом с раненым юношей и в самом деле сидел некто в алой котте и ярком стальном шлеме*. Двое простолюдинов побежали вслед за своим хозяином, и все они полезли по откосу вверх.

Примерно в миле отсюда на полянке в лесу стояло уединённое жилище отшельника. Когда уже совсем стемнело, в дверь постучались. Отшельник отворил её. Перед ним стоял высокий муж благородного вида в алой котте и блестящем стальном шлеме. На руках он держал другого мужа, мёртвого или серьёзно раненного. Высокий воин спросил:

– Знакомо ли тебе искусство врачевания?

– Да, – ответил отшельник. – Им я овладел в совершенстве.

– Тогда смотри – вот воин, он серьёзно ранен, но не мёртв. Я сделал для него всё, что мог, своим искусством я остановил течение крови, но я знаю, что ему необходимо долгое лечение, прежде чем он окончательно поправится. Я не могу войти под твою крышу, поэтому возьми его, положи на свою постель и смотри за ним, и сделай всё, что можешь. Если ты вылечишь его, то обретёшь счастье, а если нет, то познаешь горе.

– Достойный сэр, – произнёс отшельник, – мне не нужны ни обещания, ни угрозы, ибо с помощью Божией и всех его святых я излечу его, если это вообще возможно.

Отшельник, будучи крепким человеком, легко взял Осберна из рук Железноголового, положил его на постель, а затем раздел. Он осмотрел раны юноши по всем правилам искусства врачевания и вскоре, подняв голову от раненого, произнёс:

– Раз уж он до сих пор не умер, то я полагаю, раны его не смертельны. Думаю, я сумею его исцелить с помощью всех святых.

Железноголовый произнёс:

– Друг мой, твои уста произносят неведомые мне святые слова, но я благодарю тебя, и если ты и в самом деле излечишь моего товарища, я буду называть тебя святым. Теперь же я ухожу, но завтра, ещё прежде полудня, я вернусь сюда, чтобы справиться о нём.

– Иди с миром, да сохранят тебя Господь и все Его святые, – сказал отшельник.

– Да, да, – ответил Железноголовый. – Мы не спорим об этом, но я бы предпочёл сохранить себя сам.

С этими словами он ушёл в ночь.

Осберн долго ещё лежал между жизнью и смертью, но через некоторое время начал исцеляться, пришёл в сознание и вспомнил предательские удары в ущелье. Но о помощи Железноголового он ничего не знал, ибо тот наказал отшельнику не говорить о нём больному ни слова. Отшельник был добрым, честным человеком и умелым знахарем, и через некоторое время Осберн быстро пошёл на поправку. Он мог бы исцелиться и быстрее, но сердце его ныло от того, что так внезапно обретённая надежда оказалась ложной, и юноша решил, что надеяться ему больше не на что. Впрочем, Дол и Ведермель тянули его к себе с прежней силой.

 

Глава LII

Встреча Осберна с Эльфхильд

Наконец, недель через шесть после ранения Осберн поднялся с постели и даже мог гулять неподалёку от жилища отшельника, подумывая о том, чтобы вернуться домой, в Лонгшоу, а оттуда с верным проводником и в Дол. Отшельник не запретил бы ему это, хотя сила ещё только возвращалась к юноше.

В привычное время он вышел из кельи, подпоясанный Широким Косарём на случай, если наткнётся на что-нибудь дурное. В этот раз он ушёл несколько дальше обыкновенного. Закат уже пылал. Теперь был конец мая, и ветви деревьев зеленели, небо было чистым, голубым, птицы пели, подобно ангельскому хору, и Осберн решил, что вокруг слишком хорошо, чтобы торопиться назад, в тёмную хижину. Так он прошёл немного дальше, а потом ещё дальше, пока пред ним не открылась поляна, на которой кто-то стоял, Осберн подошёл ближе и увидел, что это пожилая дама, если судить по годам, прямая и высокая, и одетая не в лохмотья, а в изящное чёрное платье и белый чепец. Тем не менее, как говорится, обжегшись на молоке, будешь дуть на воду, так было и с ним, и Осберн, отступив, хотел было дать ей пройти, но она не собиралась уходить, а поприветствовала его:

– Приветствую тебя, о благородный сэр, откуда ты?

Голос её был звонкий и приятный, и, взглянув ей в лицо, Осберн решил, что в нём нет зла, скорее, оно казалось добродушным, и юноша ответил:

– Приветствую тебя, о дама. Я с постели больного, куда уложили меня ложь и предательство.

– Что ж, – сказала она, – но в мире, кроме лжи и предательства, есть ещё кое-что, разве не так?

– Не знаю, – коротко ответил юноша.

– Я же встречалась с этим кое-что, и не раз, – сказала женщина. – Я видела в человеке правду, и доверие, и постоянство, и надежду, не жаждущую вознаграждения, и всё это жило в его сердце целых пять лет.

– Ха, – усмехнулся Осберн, – это был муж? Воин? Кажется, я знаю одного такого, вот только в отношении надежды ты не права.

– Нет, – возразила она, – это женщина.

– А какова она на вид? – поинтересовался юноша.

Дама ответила:

– Если ты пройдёшь со мной совсем немного, то увидишь моё жилище, а в нём и её.

Осберн спросил:

– Но чему или кому она верна? Кого ждёт, надеясь без надежды? Отца ли, брата ли, сына, сестру или кого ещё?

Старушка ответила:

– Это мужчина, с которым они обменялись клятвами верности, и я, как и она, считаю, что он стоит того, или стоил, когда она видела его в последний раз.

Осберн рассмеялся:

– Добрая женщина, если это и так, зачем же мне встречаться с ней? Со мной она клятвами не обменивалась, и если всё так, как ты говоришь, то для неё я буду подобно одному из дерев леса.

– А затем, – отвечала женщина, – что ты увидишь одно из прекраснейших творений Господних.

– Немного же я получу! – вновь рассмеялся Осберн. – Если я увижу, как она прекрасна, то попаду в ловушку, и тогда появится ещё одна небылица об этом лесе. Ты, наверное, считаешь, что я муж, но я всего лишь юноша, и лишь борьба со смертью, которую я только что вёл, когда лежал раненый, сделало моё лицо таким измождённым.

С этими словами он откинул капюшон, и старушка, подойдя ближе, пристально всмотрелась в его лицо, но ничего не сказала. Тогда Осберн произнёс:

– Госпожа, чтобы не тратить много слов, скажу лишь, что один раз я попался в ловушку, и, если на то хватит сил, не хочу попасться во второй. Я не знаю тебя, но знаю, что ты можешь оказаться приманкой, поставленной моими врагами, а может, злыми духами. К тому же ты так и не сказала, почему я непременно должен идти с тобой.

Она стояла всё так же близко к нему и теперь положила руку на его грудь и произнесла:

– Последний раз говорю тебе, и впредь ты волен поступать как хочешь. Если ты не пойдёшь со мной и теперь, то будешь горевать лишь об одном, но горе это продлится всю жизнь.

Осберн посмотрел на старушку и нахмурился. Потом он сказал:

– Что ж, можно быстро окончить жизнь, ведь я и в самом деле могу что-нибудь узнать или хотя бы получить намёк. Я пойду с тобой, госпожа. Только на этот раз, – пробормотал он, – не надо возвращать меня к жизни.

– Ты мудр, – сказала старушка. – Не будем же терять времени.

И они отправились в путь, шли вверх и вниз, по грубой и по гладкой дороге, в лесу совсем стемнело, и когда они вышли на полянку, то увидели, что над головами показались звёзды. Стояла тихая, нежная майская ночь. Наконец, впереди замерцал свет, который, когда они, петляя, приблизились к нему, оказался маленьким окошком, бросающим жёлтый отсвет на лужайку близ журчащего ручейка.

Путники подошли к небольшой хижине, крытой, как хорошо было видно, тростником с лесных болот. Осберн взялся было за дверь, но старушка отдёрнула его руку, сказав:

– Ещё нельзя. Подожди минутку там, где стоишь.

И она обошла дом против часовой стрелки. Сделала она это трижды, а Осберн стоял, держа в руке обнажённый широкий кинжал.

Но вот старушка подошла к нему и прошептала на ухо:

– Путь свободен, житель Дола, входи!

Она взяла его за руку и открыла дверь. Перед юношей оказалась маленькая комнатка, как было бы в любой другой хижине, только чистая, уютная и милая. Осберн вновь надел на лицо капюшон и огляделся. Как это часто бывает, когда кто-то входит в комнату, дитя Адамово оказывается последним, что замечает вошедший. Так и Осберн, войдя, отпрянул назад и, дрожа, остановился как вкопанный. Ибо в этой комнате с самой простой обстановкой находилась девушка, которая в тот миг как раз встала, приветствуя вошедших. Одетая в тёмно-синее платье, высокая и стройная, с тёмно-рыжими волосами, серыми глазами и очень милым округлым подбородком да небольшими ямочками на щеках, в которых скрывались мольба и великий соблазн, девушка стояла, робко поглядывая на незнакомца, почти не различая его лица. Старушка же, казалось, совсем не обращала внимания ни на неё, ни на Осберна. Она бодро и громко произнесла:

– Дитя, если я и пришла несколько позднее, чем ты ждала меня, зато привела тебе в подарок гостя. Взгляни на него: добрый рыцарь, недавно его предательски подвели к порогу смерти, но теперь он уже совершенно выздоровел и вновь может сражаться. Так давай-ка угостим его тем, что можно есть и пить, и всем прочим, что ему нужно.

И они приступили к делу, тогда как Осберн застыл на том самом месте, где остановился, войдя в хижину. Опустив глаза, он смотрел в пол, словно Разлучающий поток всё ещё струился между ним и девушкой, как когда-то в Доле. Сразу же, как только его глаза увидели эту девушку, Осберн узнал в ней Эльфхильд. Две женщины готовили ужин, но прошло немного времени, как в дверь грубо постучали, и сразу же защёлка поднялась, и внутрь вошли трое воинов: двое в защитных куртках и шлемах с маленькими щитами*, мечами и кинжалами, а третий – рыцарь в белых доспехах под белым сюрко. Их появление пробудило Осберна ото сна, и он сел на табурет, чуть дальше от того места, где застыл до того. Рыцарь крикнул:

– Эй, госпожа, я вижу у тебя уже есть один гость, ну так теперь будут ещё три. Мы уже поставили лошадей в твоём сарае, и теперь не имеем ничего против ужина. И прошу поторопиться. А что это за долговязый простолюдин тут сидит?

Осберн узнал вошедших сразу: это были те самые три предателя, что пытались убить его в ущелье, но он ничего не ответил рыцарю и не раскрыл лица.

– Роджер, – сказал рыцарь, – и ты, Саймон, вы можете добиться ответа от этой неотёсанной деревенщины?

Роджер поднял ногу и грубо пнул ею Осберна, а Саймон схватился за капюшон, намереваясь открыть лицо незнакомца, но капюшон держался довольно прочно, а юноша произнёс хриплым и глухим голосом:

– Я живой человек, и лучше было бы, если б вы и не пытались этого изменить.

Тут бы сразу и началась драка, но как раз в тот момент с оловянным кувшином вина и чашами вошла Эльфхильд. Гости, разглядывая её, остановились и ненадолго замолчали. Затем рыцарь снял свой шлем* и развязным голосом произнёс:

– На выпивку мы, конечно, надеялись, но не на то, что её принесёт нам такая красавица. Прекрасная дева, не одарите ли меня поцелуем, прежде чем наполнить мой бокал? Или я так никогда и не захочу пить.

Тут он поднялся и направился к девушке, которая, смутившись, задрожала и побледнела. Осберн тоже поднялся и быстро встал между Белым Рыцарем и Эльфхильд, спиной к ней и лицом к врагу.

– Что? Хам! – закричал Белый Рыцарь. – А не выкинуть ли тебя на улицу и не исполосовать ли твою спину моими стременами?

Осберн медленно произнёс:

– Ты задаёшь уже третий вопрос, а это слишком много за несколько минут. Смотри же!

И он скинул капюшон со своего лица, и тут же выхватил обнажённый Широкий Косарь. Все трое вскочили, крича дрожащими голосами: «Рыжий Воин! Рыжий Воин!», и, отталкивая друг друга, бросились прочь из хижины. Но Широкий Косарь был ещё быстрее. Один из слуг лишился головы, как только переступил порог хижины. Рыцарь оступился, переходя через ручей, упал и больше не поднимался. Гонец помчался было со всех ног в заросли, но луна стояла уже высоко, и лучшему бегуну Дола было достаточно нескольких шагов, чтобы Широкий Косарь лишил жизни и этого врага.

Две женщины стояли, молча глядя в отворённые двери. Затем девушка тихо, дрожащим голосом спросила:

– Матушка, что же это? Что происходит? Скажи мне, что я должна делать?

– Успокойся, дорогая моя, – ответила ей старушка, – всё хорошо. Осталось подождать одну лишь минуту после стольких лет.

В этот самый момент у двери раздались уверенные шаги, и Осберн тихо переступил порог. Капюшон больше не скрывал его лица, и юноша прямиком направился к Эльфхильд. Девушка взглянула на него, и её испуг прошёл, только нежность к любимому да радость от встречи с ним отражались теперь на прекрасном лице. Она воскликнула:

– О дорогой мой, где же теперь Разлучающий поток?

И они обнялись, словно и не было этих долгих лет.

 

Глава LIII

В Ведермель приходят странники

Теперь рассказ наш пойдёт о Ведермеле. На следующий день после праздника летнего солнцестояния, пять лет спустя с того момента, как Осберн распрощался с домашними, одним прохладным вечером жители Ведермеля, процветавшего, как и раньше, вновь сидели у крыльца: все те, с кем когда-то прощался юноша. Сидел у крыльца и хозяин, скорее похожий на старейшину, чем на старика. Рядом сидела и его жена, такая же добродушная, как и всегда, и добродушнее, казалось, нельзя было быть, и Бригитта, которая ничуть не состарилась за прошедшие пять лет, ибо всё это время верила, что её дитя вернётся к ней. Сидел, конечно, и Стефан Едок. Выражение лица у него было задумчивым, словно он ждал чего-то такого, что сильно изменит его жизнь. Рядом сидели и другие мужчины и женщины, которых Осберн знал, прежде чем покинуть Дол ради военных подвигов (а кроме того, появились и дети, не знакомые Осберну пять лет назад). Время было позднее, и под безоблачным небом сгущались сумерки, когда собравшиеся вдруг заметили незнакомцев, идущих по тропинке между сарайчиками прямо к крыльцу дома. Путников было всего трое, и когда они подошли поближе, стало видно, что на них, даже в эту тёплую ночь, накинуты плащи с капюшонами. Один из них, рослый, казался крепким мужчиной, другой путник, изящный, с грациозной походкой, похоже, был женщиной, а третий, что почти не старался скрыть своё лицо, старушкой лет семидесяти.

Никто не двинулся с места, и только Стефан Едок поднялся, словно желая поприветствовать гостей. Рослый мужчина заговорил странным высоким голосом, который, казалось, исходил из его затылка. Он спросил:

– Могут ли трое путников остаться здесь на ночь? Мы увидели это поселение издалека, и дом показался нам богатым и, как мы подумали, гостеприимным.

Стефан ответил:

– Искренне приветствуем вас, гостите здесь свободно, вы получите еду и напитки и место для сна, как у лучших из нас. Слушайте же, люди Ведермеля, пройдёмте лучше в дом, ибо гости наши устали, да и, возможно, проголодались.

Все прошли в зал, и трёх путников усадили на лучшие места в самой середине зала, так что все могли их видеть. Там они и сидели: рослый мужчина посередине, ближе всего к возвышению в зале, молодая женщина близ него, а старушка дальше всех. Внесли ужин, обильный и вкусный, а когда все наелись, подали напитки. И тогда рослый мужчина поднялся и провозгласил тост за Ведермель, чтобы тот процветал вечно. Некоторым же показалось, что когда он поднял руку с кубком к губам, что-то блеснуло из-под его плаща. Тогда Стефан Едок провозгласил тост за здоровье путников, и все начали пить – один за одно, другой за другое – и развеселились.

Но вот вновь поднялся Стефан Едок и сказал:

– Мы накормим, напоим и уложим спать любого, пришедшего в Ведермель, не требуя платы, и чаще всего, как и сегодня, наши запасы позволяют нам это. Но мне кажется, что раз уж наши новые друзья, как видно, пришли из чужих краёв и земель, где много что случается, они согласятся превратить нас в своих должников, поведав нам какую-нибудь лэ или рассказ, ибо в середине лета, в сумерках, когда ночь и день держатся за руки все двадцать четыре часа, мы не торопимся пить прощальную чашу.

Тогда поднялся рослый мужчина с высоким голосом и произнёс:

– Я хотел бы, чтобы каждый из нас троих что-нибудь рассказал – долго ли это будет или коротко, – чтобы порадовать жителей Ведермеля. Ведь они приняли нас, путников, словно мы лорды да короли, и слова их запали в наши сердца. Прошу тебя, матушка, начинай сказание, я же положу ему конец.

Мужчина сел, а старушка молвила:

– Я сама хотела предложить это, ибо мне кажется, я могу поведать вам такое, чего вы ещё не слышали и что тронет сердце каждого из вас. И всё же будьте терпеливы, ведь сказание моё может оказаться слишком долгим для одного ночного пира, а ведь за эту ночь оно должно и начаться, и закончиться. Слушайте же!

 

Глава LIV

Старушка начинает рассказывать

Жила как-то на свете одна женщина. Она была старой, но не калекой. И жила она в домике у такой великой реки, которую никто не мог пересечь ни по мосту, ни вброд, ни на пароме. Но жила она не одна, да и дом-то был не её, ибо с ней обитала девушка, сирота: и отец, и мать, и все остальные её родичи умерли прежде неё. А потому-то, думается, и пришла старушка жить к ней, ведь она любила эту девушку и хотела служить ей верой и правдой. И неудивительно, ибо девушка выросла не только красавицей, подобной жемчужине, но и доброй, и заботливой, так что всякий, видевший её, влюбился бы, если б только был на это способен.

Вы спросите, раз уж она была такой прекрасной, неужели ни один юноша не попался в сети её любви. Но должна сказать вам, что жили эти двое уединённо и к ним нечасто заходили гости. Всё же не умолчу о том, что не один из живущих неподалёку юношей полагал большой удачей зайти к ним в дом, посидеть и поговорить с девушкой, желая поцеловать и приласкать её, если б только хватило смелости. Но смелости у них не хватало, ибо никто из них не тронул её сердце. Хотя девушка была добра ко всем и с каждым говорила дружелюбно, не было ничего в её словах или в выражении её лица, что дало бы им знать, что она примет их ухаживание. По правде говоря, девушка эта была влюблена в прекрасного крепкого юношу, и много слов они сказали друг другу, но никогда ещё её рука не касалась его руки, а его губы её губ, ибо между ними текла река, такая, каких мало на земле, река, которую невозможно было пересечь ни по мосту, ни вброд, ни на пароме. Немногие, должно быть, поверили бы, что эти двое встретят-таки друг друга на одном берегу, но старушка, сведущая в тайных знаниях, предчувствовала: несмотря на водную преграду, влюблённые смогут соединиться.

Надо бы ещё сказать, что девушка обычно терпеливо переносила разлуку и не впадала в уныние. Но временами на неё наваливалась тяжкая печаль, и она уходила в лес или в поле и там плакала и причитала. Или же подсаживалась в комнате ближе к старушке и, рыдая, жаловалась ей на то, что возлюбленный не приходит к ней. Она жаловалась всем на земле и в небесах, умоляя и самого Господа, восседающего на херувимах, помочь ей, чтобы хотя бы раз, пусть даже это будет перед самой её смертью, возлюбленный мог обнять её и поцеловать.

Временами девушка рассказывала, как она представляла себе тот миг, когда они, наконец, встретятся. Они оба тогда уже состарятся, и сразу же поцелуются, и войдут рука об руку в Рай Блаженных, где вновь обретут молодость посреди неувядаемой весны в землях, где нет места старости. И тут она сядет и заплачет так, словно источник её слёз никогда не иссякнет.

В такие минуты старушка сильно печалилась, видя горе девушки, и старалась утешить её, намёками пытаясь дать ей ту надежду, которую сама она уже лелеяла у себя на сердце, надежду на то, что двое влюблённых встретятся, и не в старости, а пока они молоды и прекрасны, но большего старушка рассказать не могла, иначе её бы покинула чародейная сила. Так проходило время: терпение сменялось отчаянием, причитания радостью.

Наконец, когда девушке исполнилось восемнадцать лет, в тех местах случилась большая беда. Появились грабители из чужих земель, которых прозвали Красными Живодёрами. Они грабили и уносили всё, что не было чересчур тяжёлым, и опустошали и уничтожали всё, что не могли унести. Но жители той земли доблестно встретили их, а их друзья на другом берегу жестокой реки (о которой я уже говорила) помогали им как могли, обстреливая врага из луков. Великим, жестоким было сражение, и многие пали, и большинство из них – самые стойкие воины.

Девушка и старушка сидели тогда дома. Нелегко было им решить, что делать. Девушка хотела убежать в соседнее поселение, а было оно в четырёх милях от них, но старушка предложила остаться, чтобы их не схватили по дороге, а она полагала, что так оно непременно и случится, если они покинут дом. Так и поступили: остались дома, ожидая, как решится их участь.

И долго никто из чужаков не показывался рядом. Наконец, когда битва была в самом разгаре, к домику подъехали трое всадников, они вели на поводу двух свободных лошадей. По виду и по доспехам они были из числа Красных Живодёров. Старушка вышла им навстречу и спросила:

– Чего вы хотите, воины? Почему вы не в сражении, как прочие?

Один из них ответил:

– Потому что наше дело здесь, а не там. Мы слуги того доброго торговца, который ночевал у вас не так давно. Он хотел по всей чести купить у тебя девушку, но ты отплатила ему насмешкой за благосклонность, презрением, подлой шуткой. Потому-то он и напустил на твой народ этих грабителей, послав и нас вместе с ними – за вами. У нас два дела: увести девушку, не заплатив за неё, и убить тебя. Ха! Нравится?

Теперь старушка припомнила, как приходил этот купец и как он бесчестно и похотливо хотел завладеть любовью девушки, желая лечь с ней против её воли. Он бы исполнил своё желание, если б не искусство старушки, которая воспротивилась его злому умыслу, и, пристыдив, отправила его прочь.

И теперь старушка, взглянув на всадников и сделав пальцами некий знак, прошептала какие-то слова, а затем, уже громче, произнесла:

– Тогда поторопитесь сделать то, зачем явились, ибо я не особенно стараюсь сберечь свою жизнь.

Воины схватились было за оружие, но ничего не произошло: они остались в сёдлах и глядели на старушку так, словно их сбили с толку. И в тот момент из дома выбежала девушка и, обвив руками старушку, закричала:

– Нет, нет! Вы не должны её убивать! Она была мне матушкой, и никого у меня нет, кроме неё. Я заклинаю вас спасением ваших душ взять мою матушку с собой, ибо я не смогу без неё жить, а если вы лишите меня её, я стану жалкой и убогой, совершенно бесполезной этому вашему господину, которого вы так высоко цените.

Старушка поцеловала и обняла девушку, а затем повернулась к всадникам, рассмеявшись им в лицо. Они же были похожи на тех, кто только что очнулся ото сна. Один из них сказал:

– Что ж, пусть так и будет. Я не вижу причин, почему бы не убить тебя там, а не здесь. Если девица хочет, мы возьмём тебя с нами, и пусть уже девушка сама улаживает это с господином. Не знаю, сумеет она подольститься к нему или нет. Но давайте залезайте на коней, вы обе! Время не ждёт.

Женщины сели верхом, и кони пошли быстрым аллюром по дороге, ведущей из Дола к холмам и за них. Если женщинам и приходила в голову мысль повернуть коней и ускакать, то им достаточно было одного взгляда на воинов, чтобы понять: бегство невозможно, ибо кони их были могучими и сильными да хорошей породы, тогда как женщинам дали обычных кляч, таких, каких можно увидеть на любой дороге.

Через некоторое время путники прибыли к овражистой местности у подножия холмов. Здесь пришлось ехать медленнее. Старушка украдкой приблизилась к девушке и, увидев, что лицо её побледнело и осунулось от горя, спросила, что её тревожит. Девушка отвечала, и голос её, сперва слабый, становился всё звонче и громче:

– Это оттого, что я думаю о нём и о его печали. Я знаю, сейчас, когда битва закончилась, он стоит и смотрит через поток на поле боя, словно ищет меня среди тел врагов. Завтра же он спустится по берегу, пока тела ещё не убрали, и станет вновь смотреть, не иду ли я ему навстречу, как это так часто бывало вот уже несколько лет. И на следующий день после того он снова придёт, и много дней, пока сердце его не истощится от томления и горя, и тогда он уйдёт прочь из Дола, стремясь сбежать от своей печали, но не сможет её забыть. Ах, откуда же мне знать, куда он пойдёт? В каких местах он будет жить во время своих странствий? А я… а я – я же иду прочь от него.

Старушка очень опечалилась её горю и сказала:

– О дитя моё, прошу, не падай духом, чтобы не умереть от тоски, сделав вашу встречу невозможной. Кто знает, разве ты идёшь прочь от него? Совсем нет, мне кажется, ты идёшь к нему, а он к тебе, и вы никогда бы не встретились, если бы оставались каждый у себя дома.

Но девушка продолжала плакать. Тут подъехал один из всадников и, ударив старушку по спине черенком копья, приказал ей помалкивать, а не кудахтать, словно безумная курица.

Так они ехали дальше, пока не прибыли, наконец, к началу прямой дороги через холмы. Наступала ночь (а тогда стоял апрель), и поэтому воины выбрали покрытое травой место близ воды, где росло три густых куста шиповника, и остановились там на ночлег. Всадники потрудились украсить ночное убежище девушки, натянув над кустами и воткнутыми в землю копьями ткань. О старушке же, как и ожидалось, никто не позаботился. Она тихо легла поближе к своей дорогой воспитаннице, чтобы услышать, если та позовёт, и бормотала, откинув назад голову: «В любом случае это скоро закончится, дайте только перебраться через горы». Все заснули. Даже девушка, несмотря на своё горе, заснула – так сильно она устала. А утром вновь тронулись в путь, правда, сперва немного перекусив. Лучшую еду всадники отдали девушке, а старушке не досталось ничего, впрочем, они не возражали, когда её воспитанница делилась с ней своим изобилием.

О том дне рассказывать нечего: ближе к закату путники сошли с гор на прекрасную зелёную равнину, где паслось множество коров и овец. Хотя на их пути часто встречались пастушьи хижины, они не зашли ни в одну из них, а приютились в небольшой рощице на берегу ручья, где поужинали тем, что у них было. Разве только двое всадников ускакали на равнину и пригнали с собой молочную корову, которую подоили для девушки.

На следующий день путники ехали через равнину, частенько встречая пастухов, но не заговаривая с ними, а лишь обмениваясь приветствиями, и пастухи, казалось, были даже рады, что воины так немногословны. Ещё прежде наступления вечера путники миновали равнину, оказавшись в землях, покрытых небольшими холмами, ручьями, зелёными лугами, занимавшими большую часть той страны, да маленькими пашнями, разбросанными то тут, то там, у пашней стояло довольно много домов, но всё это были лишь крестьянские хижины. Весь день допоздна, пока не наступила тёмная ночь, освещаемая лишь луной, они, не останавливаясь, ехали вперёд. Наконец, один всадник сказал другому:

– Давай, только не этой ночью. Отдохнём и поедем с утра, набравшись сил.

И они вновь спали под открытым небом, а на следующий день рано утром встали и поскакали вперёд.

 

Глава LV

Синий рыцарь покупает у торговца девушку

Путники скакали меньше трёх часов и, проехав лощину между холмами, ставшими несколько выше и отвеснее, оказались в прелестной маленькой долине, покрытой густой травой. Через долину бежал прозрачный ручей. А посреди был разбит красивый белый шатёр, но без герба. Тогда один из всадников сказал старушке:

– Смотри, госпожа. Нравится тебе временное жилище нашего хозяина? Мне кажется, через час ты уже будешь в пути на тот свет.

Другой воин засмеялся, а старушка промолчала.

Путники сошли вниз, в долину, и, подойдя ближе к шатру, увидели, что перед дверным пологом стоит высокий чернобородый мужчина. Старушка с девушкой сразу же признали в нём того торговца, что так дурно обошёлся с ними, когда гостил в их доме. Девушка при виде его затряслась и побледнела. Старушка же тихо, чтобы никто не услышал, сказала ей:

– Не бойся, мы здесь не задержимся.

Торговец вышел им навстречу, но, увидев старушку, гневно закричал на своих воинов:

– Зачем вы всю дорогу тащили за собой эту проклятую ведьму? Теперь её придётся зарубить здесь, и тело её будет смердеть у самого моего дома.

Воины, не слезая с коней, молчали, лишь тупо глядя на него. Старушка же пристально посмотрела ему в глаза и снова начала что-то бормотать и водить руками. Торговец немного помолчал, а затем тихо, словно поборов свою гордость, произнёс:

– Что ж, в конце концов девице нужна какая-нибудь женщина, что ухаживала бы за ней, а пока сойдёт и эта. Эй вы! Идите сюда и помогите женщинам слезть с коней, отведите их во внутренний шатёр, дайте им еды и устройте отдыхать.

Вперёд вышли двое слуг с кроткими мечами на боках и повели старушку с девушкой через большую часть шатра в малую. Они принесли воду, чтобы омыть им руки, а потом еду и напитки, почтительно ожидая их приказаний. Старушка засмеялась:

– Посмотри, дорогая моя, я здесь почётный гость, а не смердящее тело. Смотри же, старушка ещё на что-то годна, и она всегда будет служить тебе и помогать, дорогая моя.

Девушка поцеловала старушку и приласкала её, проливая слёзы, и вскоре, уставшая с дороги и утомлённая печалью, она уложила старушку спать и уснула сама. Но старушка внимательно следила за тем, что творилось вокруг, заглядывая между тканями полога так, чтобы видеть всё происходящее в большой части шатра и кое-что из происходящего снаружи.

Следует сказать, что если торговец и в самом деле безумно возжелал девушку, когда встретил впервые в её собственном доме, теперь, когда он увидел, как она спешивается со своей кобылы у входа в шатёр, его пыл несколько поубавился. Девушка устала после путешествия, и ещё больше, чем усталость, на неё давила печаль, так что теперь она осунулась и побледнела. Торговец решил, что от всей её красоты остались только глаза. И всё же он подумал: «Пусть отдохнёт чуток, побудет одна, если хочет, хорошо и вкусно поест и попьёт, и пусть её не донимают разные тревоги. Я же пока удержу пыл моей страсти, и тогда через день-другой вся красота опять вернётся к ней». И он приказал своим пажам обращаться с ней как можно лучше и позволять девушке быть рядом с её подругой-старушкой.

Но случилось так, что после полудня неподалёку показались незнакомые всадники. Торговец и его слуги, увидев их, вооружились. Вскоре к шатру подъехали рыцарь в блестящих доспехах и двое воинов, и все в дорогих одеждах. Сам рыцарь, похоже, был отчаянным храбрецом, а на его доспехе чередовались волнистые белые и голубые полосы – его герб.

Натянув поводья перед входом в шатёр, рыцарь увидел, что близ него стоят вооружённые люди, но он, казалось, и не подумал биться с ними, а лишь поприветствовал:

– Моё вам почтение. Кто из вас хозяин шатра?

Торговец вышел вперёд и, вложив меч в ножны, произнёс:

– Я хозяин, сэр рыцарь. Чтобы избежать долгих разговоров, скажу сразу, что я не воин и не привык биться, я торговец, который ради выгоды бродит из города в город и из дома в дом. В моих тюках есть множество прелестных вещиц. Могу ли узнать, не хочет ли ваша милость приобрести у меня что-нибудь?

Рыцарь, к этому времени уже спешившийся, засмеялся и сказал:

– Что ж, сперва нам втроём лучше бы перекусить и выпить, да и кони наши отдохнут, ибо мы много проскакали этим утром. А затем, раз уж ты предложил, я был бы не прочь улучшить пищеварение, забавляясь милыми твоему сердцу товарами из далёких земель, даже если мне придётся заплатить тебе за просмотр.

Никто не смог при этих словах сдержать смех, кроме разве что торговца, который любезно пригласил рыцаря в свой шатёр, приказав слугам накрыть на стол, чтобы славно пообедать. Войдя внутрь, рыцарь снял свой шлем. Приятное лицо юноши с прекрасными серыми проницательными глазами обрамляли тёмные, коротко подстриженные, вьющиеся волосы. В его облике никто не заметил бы чего-то, что указывало бы на дурной характер или жестокий нрав, разве только рыцарь был суров, как и подобает воину. Разговор во время обеда вертелся вокруг владельца Лонгшоу, сэра Годрика: говорили о его восстании и о том, какие у него шансы одолеть своих противников, которые, по словам торговца, были многочисленны и сильны, причём даже сильнее, чем мог предполагать сам сэр Годрик. Торговец говорил:

– И я буду рад, если его сокрушат. Что же должен сделать рыцарь, чтобы восстановить против себя достойных и благородных мужей? Он блюдёт интересы кучки поселян да ремесленников и пользуется поддержкой разного рода сброда!

И он взглянул на своего гостя, будто ожидая, что ему понравятся такие слова, но рыцарь, покачав головой, сказал:

– В таком случае я не обрадуюсь, ибо сэр Годрик бесстрашен и опытен в бою и всегда оказывает помощь тем, кто в ней нуждается. И я позволю себе усомниться в том, что его сокрушат собранные сейчас против него силы. На самом деле, если он сможет найти ещё двух или трёх подобных себе воинов, да, впрочем, достаточно было бы и одного, он выстоит. Только где ему взять такого, хотя бы и одного?

Торговец ответил:

– Если ты считаешь, что этот человек заслуживает такой любви и почести, то почему бы тебе самому не перейти к нему, став тем одним, о котором ты говоришь?

Рыцарь рассмеялся.

– Торговец, – сказал он, – таких головорубов, как я, он найдёт достаточно и среди своих воинов, и, должен сказать тебе, они не похожи на всякий сброд, а, скорее, на храбрых и порядочных людей. Тот, кто ему нужен, должен обладать опытом ведения войны, да и мирных переговоров тоже, чтобы знал, когда следует усиливать нажим на врага, а когда перебрасывать ему золотой мост. Я же всего этого совершенно не знаю, да и вообще не учён ничему, разве только что драться, не поддаваясь врагу, да не поворачиваться спиной к противнику. И скажу больше: я желаю сэру Годрику удачи, да только как желают тому, кто сражается не на твоей стороне. Ведь я, должен признаться, служу Лиге баронов, что выступают против него. И всё же я знаю, что если он когда-нибудь в конце концов падёт, то не раньше, чем поставит нас самих раз или два в более чем затруднительное положение.

Затем их разговор перешёл на другие темы, но эти слова старушка слышала и сохранила в своём сердце, решив, что следовало бы позже подробнее разузнать о сэре Годрике и, возможно, соединять одну ниточку новостей с другой, пока не получится что-нибудь полезное.

Когда ужин окончился, торговец открыл перед рыцарем (которого мы будем называть Синим рыцарем) некоторые из своих тюков, и рыцарь тут купил брошь, там кольцо и золотую цепочку, да отрез сарацинового шёлка, да много, много ещё чего. За всё это он сразу же расплатился звонкой монетой, ибо имел с собой большой кошель денег. Рыцарь сказал:

– Видишь ли, я богат на разменное серебро, ибо мне только что заплатили выкуп за трёх рыцарей, которых я взял в плен в суровом бою пошлой осенью.

И вот тут-то, когда он сидел, пересчитывая свои фартинги, кое-что произошло. Дело в том, что старушка, внимательно вслушивавшаяся в слова рыцаря, начала понимать, что он за человек, и решила, что именно через него может прийти освобождение от подлого негодяя-торговца, похитившего девушку. И вот, пока те двое ещё сидели за столом, она подняла с постели свою воспитанницу, постаралась одеть её подобающим образом, причесала и убрала её волосы, и как раз тогда, когда Синий рыцарь торговался, подвела девушку к проходу между двумя шатрами и, повелев ей стоять там, раздёрнула в стороны занавес, как делают, чтобы показать скрытую за ним картину. Рыцарь поднял глаза и, увидев девушку, не смог произнести ни слова от изумления, так и застыл, молча её разглядывая. Торговец нахмурился, но не решился ничего сказать. Рыцарь же наклонился к торговцу и тихо, не отрывая глаз от девушки, спросил:

– Торговец, скажи мне, что это за чудесная женщина? Королева ли какой далёкой страны или колдовской образ?

Торговец, не ожидавший такого поворота событий, не успел заготовить никакой лжи и потому сказал:

– Это невольница, взятая в плен. Она у меня не более трёх часов.

Рыцарь всё так же тихо воскликнул:

– Твоя невольница! То есть ты можешь делать с ней всё, что захочешь. Скажи, а ты не хочешь продать её? Мне, например?

Торговец немного помедлил с ответом, опасаясь рыцаря и в то же время не решаясь распрощаться со своей страстью даже под угрозой смерти. Он боялся, что, если не продаст девушки, дерзкий рыцарь заберёт её силой, а в таком случае торговец потеряет и девушку, и деньги. Опять-таки ему пришло на ум, что если он продаст её, то при случае снова сможет похитить. Наконец, он угрюмо произнёс:

– Я брал её не для того, чтобы продавать, а чтобы оставить у себя, сделав частью моего хозяйства.

– Ясно, – сказал рыцарь, – но отведёшь ли ты её в церковь и обвенчаешься ли с ней пред священником, надев на палец кольцо и поклявшись на Библии?

Торговец ничего не ответил, и рыцарь на какое-то время замолчал, но затем нежно обратился к девушке:

– Милая девушка, не подойдёшь ли ты ко мне ближе, чтобы я мог поговорить с тобой?

Тогда девушка покинула своё место у входа в большую половину шатра и встала пред рыцарем. И в глазах её не было страха.

Синий рыцарь спросил:

– Скажи, прекрасная дева, правду ли говорит этот человек, что ты его невольница, пленённая во время войны?

Она отвечала:

– Три дня назад я была похищена из моего собственного дома слугами этого человека, пока мужчины моего народа сражались с разбойниками, пришедшими в нашу землю. Разве мы могли защититься – две слабые женщины против трёх вооружённых мужчин?

– А до того дня была ли ты невольницей или свободной? – спросил рыцарь.

Девушка вспыхнула:

– Никогда не было в нашем роду невольников, ни в одном поколении.

Рыцарь сказал:

– А теперь, когда ты уже в шатре этого человека, останешься ли ты у него по своей свободной воле, если он поклянётся принять тебя в свою семью и поступать с тобой по совести?

Девушка вновь покраснела:

– Но он не будет поступать со мной по совести, милорд, – отвечала она, – и я никогда не останусь у него по своей воле.

– Откуда ты знаешь, что он бесчестный человек? – спросил рыцарь.

– Достойный сэр, – отвечала девушка, – ты видел его лицо? Посмотри, какими глазами он разглядывает меня!

Синий рыцарь немного помолчал, а потом, слегка запинаясь, произнёс:

– А со мной… Пойдёшь ли ты со мной по своей доброй воле, если я поклянусь чтить твою свободу?

– Пойду, – отвечала она, – даже и без клятв, если ты повторишь своё предложение после того, что я тебе сейчас скажу. Послушай, есть один хороший юноша, которого я люблю, а он любит меня. Теперь я потеряла его и не знаю, как найти, но буду искать повсюду, пока, наконец, мы не встретимся. Если же этого не произойдёт, то ни один мужчина на всём белом свете не обнимет меня. Что ты скажешь теперь?

Рыцарь поднялся и стал расхаживать взад и вперёд, то и дело бросая взгляды на торговца. Наконец, он подошёл к девушке и тихо произнёс:

– Я вновь предлагаю тебе то же самое и могу поклясться в этом на мече моего отца, вот на этом мече.

В её глазах, которые теперь находились так близко от его глаз, заблестели слёзы. Она произнесла:

– Я попрошу тебя ещё кое о чём: возьми с собой мою приёмную мать, она тоже здесь. Я желаю, чтобы она всегда была со мной.

– Согласен и на это, – ответил рыцарь и, усадив её на стул, добавил: – Не бойся ничего, я скоро всё улажу.

Затем он повернулся к торговцу, хмуро смотревшему на девушку, и спросил:

– Послушай, торговец, не продашь ли ты мне и твою невольницу, как продал те милые вещицы?

Тот сначала ничего не ответил, и рыцарь добавил:

– Нет, не надо так смотреть на меня. Добром или ссорой, но дело можно уладить. Послушай, ведь твою невольницу, взятую в бою, и я могу взять с бою. Оружия здесь хватает, вас пятеро, а нас трое. Ты вооружишься, а я сниму с себя всё, оставив лишь котту да меч, и мы выйдем на поляну и сразимся за девушку.

Торговец сказал:

– Вижу, ты хочешь взять её силой, так лучше купи её у меня. Хотя обычно я не торгую по принуждению, да ещё и с тем, кто только что ел и пил со мной!

– Я был бы рад, если б меня стошнило твоим обедом, – сердито произнёс рыцарь, – ибо я не знал, что ты похищаешь свободных женщин из их домов, пока другие сражаются. Но больше ни слова, только продай мне ещё и двух твоих кобыл, чтобы мы все смогли поскорее уехать из этого места. Эй, Роберт, иди возьми двух свежих коней у торговца да побыстрее оседлай их.

Торговец назвал свою цену, и это была довольно большая цена, не меньше выкупа за графа. Но Синий рыцарь лишь кивнул головой в знак согласия, и тогда торговец заметил:

– Думаю, в твоей суме нет таких денег. Но несмотря на то, что ты накричал на меня и раз уж ты лезешь в драку, то можешь сразу забирать свою покупку, если в течение месяца пришлёшь деньги в трактир «Кипа шерсти» в славном городе Вестчипинге, что недалеко отсюда. Пусть твой гонец скажет, что ему нужен Грегори Хаслок для погашения долга. За то, как ты со мной обошёлся, я не приму никакого возмещения. Но жди, наступит и моя очередь оказать тебе услугу.

На это рыцарь ответил кратко:

– Как тебе угодно, – а затем развернулся и, взяв девушку за руку, вывел её из шатра. Старушка последовала за ними. Там они сели на коней и тронулись в путь. Старушка ехала последней. Не успели они преодолеть и десяти ярдов, как торговец, метнувшись к выходу из шатра, схватил лук с натянутой тетивой, приставил стрелу и прицелился прямо в старушку. Но то ли трус плохо стрелял, то ли старушка опять что-то наколдовала, вы сами можете выбрать, что вам больше по душе, но стрела пролетела далеко от цели, и старушка, весело посмеиваясь, продолжила путь. Так две женщины ушли в тот раз от негодяя.

 

Глава LVI

Синий рыцарь в пути разговаривает с девушкой

Синий Рыцарь ехал рядом с девушкой, и было видно, что он старается ей во всём угодить. Впрочем, сперва он был немногословен, да и девушка не особенно желала вести беседу. Но немного погодя она посмотрела в его сторону и, казалось, решила, что будет неплохо с ним поговорить. Сама она уже чувствовала себя лучше, ибо считала, что спаслась из плена, да и, как бы то ни было, а она доверяла этому честному и доброму человеку. Поэтому она задала ему какой-то незамысловатый вопрос о тех местах, что они проезжали. Рыцарь, услышав её голос, вздрогнул, но, повернувшись, просто и правдиво ответил ей. Девушке показалось, что он хотел бы продолжить беседу, и тогда она произнесла:

– Достойный сэр, ты так и не сказал мне, куда мы направляемся.

– Да, не сказал, – согласился рыцарь, – это правда, и так неучтиво с моей стороны, прошу, прости меня. Мы едем в замок Бруксайд, это сердце моих владений, хотя он довольно скромный. Но мы будем там не завтра и даже не спустя несколько дней. Если же ты спросишь, что мы встретим там, то скажу, что кроме слуг и нескольких воинов, сержантов да трёх сквайров, ты там не много найдёшь. Разве что только мою мать, ибо я ещё не женат.

Девушка снова замолчала, задумавшись о том, какой окажется мать рыцаря и как они уживутся вместе. Но вскоре она отбросила эти мысли и вновь начала расспрашивать своего избавителя, но уже об ином: о том, что это за страна да как живёт народ около его замка. Синий рыцарь отвечал на все её вопросы прямо, не пытаясь хитрить или утаивать, и сам расспрашивал девушку о её родной земле и о народе, о том, как она жила, и девушка отвечала ему на все вопросы так же честно, как он сам отвечал ей. Но она ни словом не обмолвилась о том, кого любила. Даже когда разговор, казалось, подошёл к этой теме и можно было подумать, что она сейчас всё ему поведает, девушка резко прервала свой рассказ. Рыцарь не стал расспрашивать её о том, почему она замолчала, он решил спокойно подождать, пока её плавная речь вновь не польётся рекой, по её собственной воле.

Так прошёл день, а путники всё ехали по возделанной, но малозаселённой прекрасной земле. Никто им не встречался до самого того времени, пока на закате они не подъехали к владению зажиточного поселянина, что стояло на искусственной насыпи, ограждённой стеной. И тогда Синий рыцарь сказал:

– Если мы не остановимся здесь, то нам придётся провести ночь под открытым небом, ведь сегодня по дороге нам больше не встретится ни одного дома.

И с этими словами рыцарь подъехал к двери и спешился. За ним последовали и остальные. Из двери со словами «Добро пожаловать, сэр Марк!» вышел высокий человек приятной наружности, было ему лет пятьдесят. Без лишних расспросов путников провели в зал, довольно красивый, большой и хорошо обставленный. Вскоре их уже усадили за стол вместе с хозяином, его сыновьями и всеми, живущими с ними, ибо сэра Марка, Синего рыцаря, хорошо знали в этом доме. Когда пришло время, девушку проводили в красивую спальню с мягкой кроватью и стенами, завешанными шпалерами. Там она и проспала всю ночь без снов, так что окончился день гораздо лучше, чем начался. Рано утром следующего дня путники опять отправились в дорогу, а два крестьянских сына и трое слуг, должным образом вооружившись, выехали их проводить, ведь хотя путь их проходил по населённым местам, всё же иногда там показывались и разбойники. По дороге Синий рыцарь попросил девушку простить его за то, что ей приходится терпеть его увеличившуюся армию:

– Видишь ли, госпожа, если бы я ехал один со своими двумя ребятами, или даже совершенно один, я бы попросил этих пятерых славных крестьян остаться дома. Но я опасаюсь за тебя, как бы негодяи не решились подъехать к нашему маленькому отряду для рукопашной схватки, а тогда кто знает, что произойдёт? Ведь случайный удар может сделать меня несчастным до конца моих дней.

Девушка ласково улыбнулась:

– Сэр рыцарь, тебе не нужно просить у меня прощения. Поверь, я совсем не желаю битвы и сердечно благодарю тебя за то, что ты заботишься обо мне.

Казалось, рыцарь хотел сказать что-то, и это чуть не слетело с его уст. Он сильно покраснел и, проехав немного вперёд, натянул поводья и приказал остальным следовать дальше, обещая позже нагнать отряд. Все поскакали, и девушка собиралась было поехать за ними, но рыцарь остановил её:

– Прошу тебя, останься со мной, ибо у меня есть для тебя словечко, которое я хочу сказать прежде, чем мы продолжим сегодняшний путь.

Девушка с удивлением посмотрела на него, немного смутившись, но всё же приготовилась слушать. Рыцарь был немногословен:

– Ты благодаришь меня за то, что я забочусь о тебе, но я делаю для тебя слишком мало. Я говорил уже, что мы едем ко мне домой, в Бруксайд, но теперь спрошу, хочется ли тебе туда?

– А почему бы и нет? – удивилась девушка. – Судя по твоим словам и по твоему виду, ты вряд ли ты будешь ко мне жесток или суров, или как-то иначе причинишь мне страдания, или прикажешь это сделать другим.

– Нет, клянусь всеми святыми! – воскликнул рыцарь. – Я вот о чём прошу тебя. Скажи мне напрямую, хочешь ли ты отправиться в свой старый дом в Доле? Умоляю, ответь честно. Если ты желаешь вернуться, мы сейчас же повернём коней и направимся искать то место, где ты родилась и выросла, и там я распрощаюсь с тобой. Надолго ли? Не обязательно ведь прощаться навсегда, время от времени я буду приезжать к тебе, обещаю.

Теперь девушка зарделась, и на глазах её выступили слёзы. Видно было, что ей жаль рыцаря, но она сказала:

– Ты и в самом деле добр, но совсем не обязательно нам прощаться в Доле, ибо я не хочу возвращаться домой. У меня есть цель, сделавшая меня бездомной: я должна искать того, кто ныне потерян, искать, возможно, по всему свету. И если ты на время приютишь меня в Бруксайдском замке, я благословлю тебя и буду тебе благодарна так, как редко были благодарны кому-либо со времён создания мира.

Рыцарь на миг склонил голову, но затем, подняв взгляд на девушку, вздохнул, словно бы с его сердца сняли тяжкий груз, и произнёс:

– Пусть каждый из нас насладится как можно полнее грядущими днями.

Он тряхнул поводьями, и оба они поскакали вперёд, стараясь нагнать отряд.

Ночь провели в лачуге поселянина, где и двум женщинам было тесно, а потому мужчинам и вовсе пришлось лечь под открытым небом. Но рыцарь сделал всё, что мог, чтобы девушке было удобно. На следующее утро с отрядом поскакали крестьянские слуги, и, так как большую часть дня приходилось ехать довольно густым лесом, они держались близко друг к другу. Девушка ехала в середине отряда, а Синий рыцарь в самом его начале, соблюдая всю возможную осторожность. Так что если разбойники и наблюдали за ними из леса, то не отважились выйти против такой решительной, умело выстроенной обороны. Незадолго до заката все благополучно покинули лес и оказались в прекрасной, покрытой густой травой долине. Хотя она и подходила для выпаса скота, да и воды там было вдоволь, домов путники не увидели, ведь лес был совсем близко, и кто захотел бы рисковать своим имуществом, да и самой жизнью, поселившись в таком дурном месте, рядом с чащей, в которой рыскали разбойники. Поэтому в ту ночь весь отряд, включая и женщин, расположился под искусственным навесом. Впрочем, палатку ради девушки и её приёмной матери немного украсили взятыми с собой тканями.

В полдень четвёртого дня пути, проезжая по чудесной травянистой долине, путники заметили невдалеке ещё один отряд. Было похоже, что он многочисленнее их. Поэтому всадники осмотрели оружие и дальше ехали не торопясь, чтобы незнакомцы не поду-мали, будто они убегают. Встречный отряд, увидев это, проехал мимо, не приближаясь. Долина была широкая, поэтому совершенно необязательно было двигаться по дороге. Отряды разминулись, не подъезжая друг к другу, хотя и достаточно близко для того, чтобы наши путники могли понять, что встречные доставят немало неприятностей всякому, кого сами не испугаются. Синий рыцарь со своими воинами натянули поводья и слегка повернулись в сторону незнакомцев, показывая, что не боятся их. Сам сэр Марк выехал из отряда вперёд и, держа в руке обнажённый меч, остановился в ожидании, но встречные всадники бездействовали, они лишь пошумели да, прокричав несколько колкостей, уехали прочь, не сказать, чтобы медленно.

Через три часа после этой встречи путники менее, чем в миле от себя, увидели на холме, который огибала небольшая речушка, прекрасное белое строение с башенками. Девушка, которая теперь вновь ехала рядом с Синим рыцарем, спросила, это ли Бруксайд, но тот с улыбкой ответил:

– Нет, мой дом ещё в пяти днях пути верхом. Этот же называется Сторожевым Холмом. Это замок моего друга, и там ты встретишь хороший приём, что несказанно радует моё сердце.

Он замолчал на несколько минут, а потом снова обратился к девушке:

– Скажи, госпожа, не хотела бы ты, чтобы эти пять дней прошли быстрее?

– Нет, – ответила она. – Мне не важно, где я нахожусь, и, по правде говоря, мне вполне по душе наше путешествие по этой прекрасной стране.

Рыцарь вздохнул и довольно медленно произнёс:

– А я желал бы, чтобы эти пять дней растянулись на пятьдесят.

– Почему же? – не подумав, спросила девушка.

Рыцарь покраснел:

– Я должен был ответить, не дожидаясь твоего вопроса. Я желаю этого вот почему. Я привык, что рядом с тобой эти воины и твоя старушка. Мне не докучает и то, как на тебя смотрят и как с тобой разговаривают в домах, где мы останавливаемся на ночь. Но когда мы прибудем в Бруксайд, всё изменится. Там много людей, и некоторые из них могут стать твоими друзьями. Там будет и моя мать. И ведь каждый из них сможет так же любоваться тобой, как и я. Ты теперь, должно быть, сердишься на мои слова.

– Нет, не сержусь, – ответила девушка, не зная, что ещё добавить. Она исподтишка посмотрела на рыцаря и увидела, что его что-то печалит. Ей стало жаль его, но она подумала: «Горе мне! Сколько ещё пройдёт времени прежде, чем я встречу моего возлюбленного!»

 

Глава LVII

Путники прибывают в Бруксайд

Не прошло много времени, а путники уже оказались пред воротами Сторожевого Холма, и хозяин замка встретил их, предложив войти и чувствовать себя как дома. Хозяин был уже в годах, совершенно седой, но крепкий и стойкий рыцарь. Звали его сэр Алуин. Он обнял сэра Марка, когда тот соскочил с коня, ибо они были старыми друзьями, а затем проницательно посмотрел на девушку, взял её за руку и учтиво провёл в дом. После ужина, пока девушка находилась на попечении служанок, лорд, воспользовавшись случаем, спросил Синего рыцаря, верно ли он поступил или же ему следовало оказать ей меньше чести. Синий Рыцарь ответил, что всё было сделано верно, и поблагодарил хозяина за это, ибо девушка стоила оказанного ей почтения.

Позже девушка сидела за столом вместе с лордом и сэром Марком и слушала их беседу, по большей части касавшуюся того прославившегося в войнах рыцаря, которого они называли сэром Годриком из Лонгшоу. Девушка понимала, что оба они, и хозяин замка, и сэр Марк, высоко ценят его опыт и немалую удачу и боятся того, что он может сделать с рыцарями Лиги баронов, к которой они сами принадлежали. Помимо всего прочего сэр Алуин поведал Синему рыцарю последние вести из Града Разлучающего потока, добавив, что король этого города малого стоит рядом с таким человеком, как сэр Годрик, дай последнему только меч в руку да посади на коня. Пусть даже король неплохо сражается, но всё же он трус*, упрямец и сердце у него жестокое. Сэр Алуин рассказал, что если бы этот король не советовался во всём с лучшими гражданами – членами Порты и главами Старших гильдий, то его давно бы свергли. И добавил:

– Более того, говорят, что Младшие гильдии задумали подняться против Порты и короля и, разумеется, если сэр Годрик выступит на их стороне, а это не так уж и невозможно, то Младшие гильдии одержат победу. А тогда дело короля совсем потеряно.

Сэр Марк с улыбкой произнёс:

– Одно у нас утешение: вряд ли можно сыскать двух таких сэров Годриков, и, хотя все его воины искусные бойцы, всё же лишь там, где он сам, его удача одолеет нас вполне.

– Верно, – подтвердил хозяин. – Но я словно предчувствую, что появится воин, почти такой же доблестный, как сэр Годрик, если, конечно, им удастся встретиться друг с другом. Даже больше – этот второй воин не просто копия сэра Годрика. Он будет возмещать все недостатки, какие могут в нём оказаться. Этот воин воодушевит сердца его людей почти так же, как и сам их капитан, но он станет больше любим в народе, ведь сам будет из их среды.

Сэр Марк сказал:

– Примерно день-два назад я говорил то же самое. И всё же вряд ли можно найти такого.

– Это правда, – ответил сэр Алуин, – но удача идёт в руки к удачливым.

На этом их разговор ненадолго прервался, но старушка, которую усадили на удобное место невдалеке, всё это слышала и поду-мала: «Ну разве этот старый рыцарь не может предвидеть? Ведь мысли его ходят по тем же тропам, что и мои». И тогда, на следующее утро, улучив момент, когда старушка стояла близ лорда и были они одни, она спросила его:

– Милорд, может ли старая, слабая женщина испытать твою мудрость, не встретив упрёка? Скажи, не думал ли ты о том, когда и каков будет конец твоей земной жизни?

Лорд пристально посмотрел на неё и произнёс:

– Госпожа, я вижу, что и ты владеешь даром предвидения того, что ещё не случилось, ты стара, как и я, а потому я откроюсь тебе, и никому больше, что я паду в битве. Это будет в той битве, когда наши воины покажут своим врагам спины, повернув лица к загробной жизни. И будет это, когда земля станет на восемнадцать месяцев старше.

Старушка поблагодарила его, и они расстались.

Девушка тоже внимательно слушала разговор двух рыцарей, и в её сердце запали слова о том великом воине, и она подумала: «Ах! Где же ещё найти на земле такого мужчину, если это не тот, к кому друзья прикипают всем сердцем? Если это не тот, на кого враги не могут взглянуть, не потеряв всей своей надежды на победу? Если это не тот, кто опытен, хотя сам ещё мальчик, не тот, кто испытан войной в Истчипинге, искренний и прекрасный? Если это не мой любимый, что ищет меня?»

Когда настало утро, путники покинули Сторожевой Холм с напутствиями удачи, а слуги хозяина повернули назад, ведь крепость сэра Алуина была барьером для разбойников, что хозяйничали в лесу и его округе. И путники отправились дальше, в сторону Бруксайда, но об этом многого не расскажешь. Ночевали они в хижинах поселян, а иногда и в домах франклинов или йоменов, и никто не скупился, принимая их. Впрочем, беднякам сэр Марк щедро оплачивал свой постой.

На девятый вечер, в надвигающихся сумерках, путники, проезжая по низеньким холмам, лощины между которыми заросли подлеском, так что далеко видно не было, разглядели в полумили от себя невысокий холм, пред которым текла маленькая речка с переброшенным через неё ладным каменным мостом. На том холме, под защитой башен и стен, возвышался длинный дом. Впрочем, скорее это была не крепость, а просто хорошее поместье. Сэр Марк поднял руку и, указав на него, обратился к девушке:

– Госпожа, это Бруксайд, мой бедный дом, куда я приглашаю тебя: живи здесь столько, сколько тебе захочется.

Затем он достал свой рог и произнёс:

– Мы немного споём для них, ибо они наверняка захотят послать к нам нескольких всадников для приветствия, и я не буду мешать исполнению их желания.

С этими словами он приложил свой рог к губам и протрубил, громко и долго. Рог издавал необычные переливы и трели, что вполне подходило к слову «споём». Пока отряд медленно подъезжал к стенам замка, с высокой башни вывесили сине-белый флаг, замковые ворота открылись, и человек двадцать верховых быстрым аллюром выехали из них в сторону моста.

Тогда сэр Марк сказал:

– Сойдём с коней и встретим их на той приятной лужайке. Пусть они получше нас рассмотрят, ведь всадников как следует не разглядишь. И хотя тени деревьев там почти нет, всё же в этот прекрасный предсумеречный час довольно прохладно, и нам будет приятно везде, где зелено.

И все поступили по словам рыцаря. До моста было недалеко, поэтому встречающие подъехали к путникам уже через несколько минут. Девушка сразу заметила, что одежда их была яркой, а лица весёлыми. Первыми скакали молодые люди. Один из них, стройный и милый с виду, с густыми волнистыми каштановыми волосами, но ещё не обзаведшийся бородой на своём счастливом молодом лице, подъехав, тотчас спрыгнул с коня, подбежал прямо к Синему рыцарю, поклонился ему и, взяв за руку, поцеловал. Рыцарь, схватив юношу за плечи, встряхнул его и, присмотревшись своими добрыми глазами к его лицу, воскликнул:

– Ха, Роланд! Клянусь святым Христофором, ты и в самом деле рад видеть меня, парень, как я погляжу! Всё ли у вас хорошо?

– Всё хорошо, сэр Марк, – ответил юноша. – И я тоже рад видеть тебя живым и невредимым, ведь мы даже не знали, в какое новое сумасбродство ты впутался, и уж не ждать ли нам, что тебя в любой час принесут домой на носилках. Но всё окончилось хорошо.

– Слушайте благоразумные слова седобородого мудреца, – засмеялся сэр Марк. – И всё же должен сказать тебе, да и всем вам, что случилось со мной одно приключение. А вот и Джеймс спешит поприветствовать меня!

Джеймс, второй юноша, не так скоро слез с коня и медленнее, чем первый, подошёл к своему лорду. По дороге он бросил взгляд на девушку, поднявшуюся встретить пришедших, но остановившуюся в лёгком стеснении, и, покрывшись лёгкой краской, опустил глаза. Он был не так красив, как первый: высокий и крепкий, с рыжими, коротко подстриженными волосами, с серыми глазами и строгими очертаниями губ, но и недурён. Рыцарь по-дружески взял юношу за руки, поприветствовал, а потом, обернувшись к девушке, подвёл и одного, и второго к ней и сказал:

– Прекрасная госпожа, эти двое скоро станут рыцарями, а пока они мои оруженосцы. Они верны мне и беззаветно меня любят, а в бою принесут погибель любому моему недругу. Ты можешь быть, если захочешь, добра к ним, но прошу, следуй лучше моему примеру: владычествуй над ними, пусть они исполняют твои желания, и не давай им воли.

И рыцарь рассмеялся.

Джеймс встал пред девушкой на колени, собираясь поцеловать её руку, но она не позволила ему. И если Джеймс смутился, увидев её впервые, то что же Роланд? Он совершенно покраснел и, даже не поклонившись, стоял как вкопанный, с широко раскрытыми глазами.

Вокруг них собрался прочий люд, желавший поприветствовать Синего рыцаря, а кроме того, по правде говоря, и посмотреть на девушку. Приняв их многословные и ласковые приветствия, рыцарь громко, чтобы все могли слышать, произнёс:

– Оруженосцы, сержанты и воины, вот какое приключение случилось со мной: я нашёл эту госпожу в руках у негодяя, пославшего своих слуг похитить её, пока все её родичи и соседи сражались с разбойниками, и после этого он называл её своей невольницей, добытой в бою. Так как он оказался трусом и не пожелал сразиться за девушку, мне пришлось выкупить её, хотя я и предлагал ему поединок по всем правилам. Впрочем, я даже рад, что он не принял мой вызов, так как убить подобную собаку – это грязная работа. Но слушайте же: хотя я и купил её за назначенную цену, я не хозяин ей, я сделал её свободной, и она по своей воле пришла в мой дом. Думаю, по дороге сюда она сделалась моим другом, добрым и честным, и полагаю, что и вам она также будет другом, пока живёт здесь. Если же вы не захотите отнестись к ней дружелюбно, то, значит, вы совсем другого замеса, не того же, что я. Впрочем, я сказал всё это для того, чтобы вы не смели клеветать или злословить за её спиной, пытаясь найти лихо там, где его нет. И чтобы всё говорилось прямо и открыто, без тайн.

Дружный гул выразил одобрение словам рыцаря, и девушка подумала, что его здесь любят и ему доверяют. Затем все по очереди подходили к ней, кланяясь, а девушка каждого одаривала дружеским взглядом, думая, как замечательно всё вокруг и как все счастливы. Но в то же время она говорила себе: «Если бы я только могла забыть моего любимого и перестала бы его искать, что мне останется, когда я пробужусь в один день, потеряв всё и прокляв себя!» И тут она услышала, как Синий рыцарь произнёс:

– Джеймс и Роланд, я хочу, чтобы вы пошли раньше нас в комнату леди-матери и рассказали ей обо всём, о том, как я прибыл, и обо всём, что вы видели и слышали.

Девушка удивилась этим словам, а взглянув на сэра Марка, заметила, что лицо его покраснело, а брови сдвинулись.

Двое оруженосцев вскочили на коней и быстро и почти бесшумно поскакали к замку, а все прочие последовали за ними шагом.

Вскоре они приблизились к воротам, а проехав под ними, оказались в переднем дворе. Строения, окружавшие их, были большими, крепко сложенными, но не особенно новыми. Во дворе стояло много вооружённых людей: все они собрались приветствовать своего господина и его спутников. Встречающие стучали копьями по щитам, подбрасывали вверх мечи и кричали так, что глаза девушки загорелись, а сердце застучало сильнее.

Когда же все сошли с коней, сэр Марк тотчас же взял девушку за руку и отвёл её в большой зал. Все прочие огромной толпой последовали за ними. Зал был длинным и широким, но не очень высоким, крышу его поддерживали толстые массивные колонны, сверху нависали арочные перекрытия. Такие суровые замки народ этот любил больше, чем празднично разукрашенные: их почитали за историю, за старину. Старинными были и украшения: шпалеры повествовали историю осады Трои, с них сурово и торжественно смотрели грубо тканные воины и короли, ведомые Судьбой дорогой меча и щита.

 

Глава LVIII

Мирные дни в Бруксайдском замке

Рыцарь провёл девушку вверх, к возвышению, где собрались оруженосцы, священники и дамы, ибо там, на удобном стуле, близ почётного рыцарского места, сидела мать сэра Марка. Она поднялась, чтобы поприветствовать их, положила руки на плечи рыцаря и, поцеловав его, повернулась к девушке со словами:

– И тебе мы рады, как и пришедшей с тобой старушке, ибо сын мой пригласил вас в дом, принадлежащий ему. Смотри же, будь послушна его воле и заботься о его чести и благосостоянии больше, чем о своём собственном. Тогда я оценю тебя по достоинству и ты заслужишь моё расположение.

Девушка опустилась перед леди на колени и поцеловала ей руку, но леди больше не смотрела на неё, а лишь на своего сына. Это была высокая и хорошо сложенная женщина лет пятидесяти пяти с ястребиным носом, проницательным взглядом, тёмными, вьющимися волосами, напоминавшими волны на гербе её замка. Нельзя сказать, чтобы леди говорила добродушно, хотя бы и обращаясь к своему сыну, и молодая гостья наверняка испугалась бы её, но и в эту минуту сердце девушки было с тем, кого она любила и кого искала, а всё вокруг, даже доблестный великодушный рыцарь, стало до времени лишь картинками, не имевшими к её жизни никакого отношения.

Вскоре к девушке подошли служанки и увели её в отдельную комнату, где искупали и нарядили, а затем привели обратно в зал, ибо таково было распоряжение рыцаря.

Старушку почтительно усадили за стол, и там она и сидела, осторожно наблюдая за всеми, слушая всё, что говорили, и замечая всё происходившее вокруг. Она сказала себе, что недолго ещё придётся им ждать, прежде чем она найдёт тот путь, которым должна следовать её птичка, если отныне желает вести счастливую жизнь.

На следующее утро леди-мать отвела своего сына к окну зала и заговорила с ним. Старушка находилась недалеко и поэтому слышала почти всё из их разговора, ведь слух у неё был острый, и к тому же она владела особым искусством.

Леди говорила так:

– Что ж, сын, ты привёл домой женщину-поселянку, дочь простолюдина. Что ты собираешься делать с ней? Женишься ли ты на ней, обменявшись кольцами в присутствии священника?

– Нет, мать, – ответил сэр Марк. – Но не стоит называть её дочерью простолюдина. Я знаю, что люди эти, живущие в долинах у подножия гор, горды и воинственны, словно они графского рода.

– Неужто? – удивилась леди. – Но ведь сама она не из рода баронов или рыцарей. Скажи, ты женишься на ней?

– Не женюсь, – ответил сэр Марк, покраснев и нахмурившись.

– Что тогда ты собрался с ней делать? – спросила Леди. А рыцарь ответил:

– Она будет жить здесь столько, сколько сама захочет, и пользоваться честным расположением и добрым вниманием окружающих.

– Так я и буду к ней относиться, – отозвалась Леди, – раз уж таково твоё желание, по крайней мере, пока ты сам того хочешь. Но если дела пойдут по-другому, тогда мы снова подумаем, как нам быть.

На этом разговор и закончился.

И для девушки потянулись дни новой жизни. Нельзя сказать, чтобы в них было что-то плохое, кроме разве того, что исполнение надежд откладывалось. Не было никого во всём замке, кто смотрел бы на милую девушку враждебно, кроме леди, матери сэра Марка, но она, по правде говоря, ни на кого не смотрела дружелюбно, даже, пожалуй, на собственного сына, хотя в глубине души сильно любила его. Она не причиняла девушке ничего дурного, не давала ей никаких заданий, не старалась втайне обидеть её, что могла бы сделать, если бы захотела. Двое молодых оруженосцев, Роланд и Джеймс, изо всех сил стремились как можно чаще быть рядом с девушкой и слышать её речи. Она искренне принимала их привязанность, не видя в ней вреда. Для неё они были лишь красивыми весёлыми юношами, чья жизнь никак не соприкасалась с её жизнью. Ведь они найдут себе друзей, любовь и подвиги в чужих землях, о которых она никогда не слышала, в землях, далёких от Дола, где она сама родилась и выросла.

А вот с сэром Марком всё было несколько по-другому, ведь ему она была обязана своим освобождением, он всегда был добр с ней, и доброта эта не оскудевала и не искала наград, даже жалости, он всегда был весёлым и искренним, относился ко всем вокруг так, как они того заслуживали, и людям он недаром казался неустрашимым воином, не досадующим на те неприятности, что приносит жизнь. Всё это девушка высоко ценила в его характере, несомненно. Она даже радовалась, что обязана ему освобождением, радовалась его доброте, ей весело было слушать и видеть своего друга, и редко когда она могла представить, чтобы его вдруг не станет в её земной жизни.

Так прошли весна и лето, и вокруг Бруксайдского замка всё это время царило спокойствие. Много счастливых дней провели там девушка и старушка. Они объезжали верхом луга и леса с ястребом и гончей, пировали в прекрасной земле, лежащей чуть дальше от замка, гуляли на ярмарках, что устраивались в праздник середины лета да на Михайлов день на лугу между замком и городом Бруксайд. Два или три раза они бывали и в торговом городе, что лежал на расстоянии примерно в пять лиг дальше от того места, где стоял замок. Это был славный город, со множеством торговых палаток и товаров в них. Кроме того, много приходило людей и в сам замок, известный своим гостеприимством. Это были пилигримы и торговцы, рыцари и воины, ездившие в разные концы мира со всевозможными поручениями, так что в замке можно было услышать вести из далёких стран и королевств.

 

Глава LIX

Вести из Лонгшоу и о сборе войска Лиги баронов

Во время ярмарки Михайлова дня издалека прибыло множество мудрецов, и старушка прилежно училась у них всему, чему только могла. Кроме того, она покупала товары, если ей приходился по душе какой-нибудь торговец, да обносила воинов и прочих гостей вином и угощением. Дело в том, что старушка взяла с собой то чудесное ожерелье из драгоценных камней, подарок гномов, как говорила девушка. С её согласия старушка продала три камня из этого ожерелья, а потому они не нуждались в деньгах.

Вести же, которые узнавала старушка, по большей части касались побед и походов сэра Годрика из Лонгшоу да той неприязни, которую испытывали к его успехам и славе бароны тех земель, объявившие ему войну. Говорили уже наверняка, что с приходом будущей весны бароны выступят в поход, что они уже создали Лигу, в которую надеялись привлечь короля Града Разлучающего потока, а пока Лига насчитывала множество воинов, и её связи протянулись так далеко, что можно было не сомневаться: лорд Бруксайдский выступит на её стороне, так же как и рыцари, живущие дальше на запад и север от него. Все рассказчики соглашались с этим, но был один из тех, с кем разговаривала старушка, и был он не слишком молод, не глуп, а сказал он так:

– И всё же, госпожа, думаю, рыцарь из Лонгшоу окажется не по зубам этой Лиге, ибо он славный воин, да и соратники его опытны и удачливы. А теперь у него появился новый капитан – юноша из далёких земель, что выше по течению. И хотя с его появления и не было большой войны, этот новичок уже успел себя проявить, показав, что не лыком шит. И по всему виденному и слышанному мною – а я семь дней жил в Лонгшоу – он станет правой рукой сэра Годрика, а это означает, что для рыцаря он не просто воин, а мудрый советник. И более того, я сам его видел, и мне показалось, что в глазах его горит огонь удачи, а ведь про меня говорят, что я разбираюсь в людях.

Старушка слушала всё это и многое другое, осторожно взвешивала услышанное и думала, что близятся дни перемен.

Месяц спустя, ещё прежде начала зимы, в Бруксайд с особыми вестями к Синему рыцарю прискакал посланник с двумя оруженосцами. Сэр Марк принял его как подобает, дружелюбно выслушав всё, что тот передал, а затем попросил его погостить в замке после дальней дороги (посланник прибыл издалека, с юго-востока). Но получил отказ: посланник не захотел медлить ни одной ночи, ибо ему нужно было спешить дальше. Когда они распрощались, сэр Марк не стал скрывать от обитателей замка, что было в послании. Оно оказалось призывом к сбору войск Лиги баронов, было указано и место, и время: к востоку от реки и далеко на юг от Бруксайда за месяц до Успения следующего года. Бароны просили сэра Марка показать свою верность Лиге и присоединиться к ним со всей силой, какую он сможет собрать, с воинами хорошо вооруженными и послушными приказам. На это рыцарь отвечал, что он старательно исполнит свой долг и готов выступить на их стороне.

Услыхав об этом, девушка забеспокоилась и спросила рыцаря, что он думает о предстоящей войне, он же ответил ей:

– Госпожа, как-то мы разговаривали об этом с лордом Сторожевого Холма, и должен тебе сказать, что я беззаботно поведу своё войско в бой и буду храбро драться, но всё же сочту счастливейшим из смертных того, кто сможет не участвовать в нём, в отличие от меня.

– И всё же, – вновь спросила девушка, – разве эти бароны не могущественны? Все вокруг говорят, что Лига их сплочена, так что в худшем случае, если они не смогут побороть рыцаря из Лонгшоу, то устоят против него.

– Госпожа, – ответил сэр Марк, – мне кажется, если мы не сумеем разбить этого доблестного воина, он рассеет нас. Он не из тех, кого можно сдержать оставшимися войсками, как сдерживают палкой свирепую овчарку до прихода пастуха. Не тратя лишних слов, раз уж здесь кроме нас с тобой никого нет, скажу, что почту себя баловнем судьбы, если мне удастся вернуться с войны с целой шкурой.

– Для всех нас наступят чёрные дни, – сказала девушка, – если ты не вернёшься целым и невредимым.

– Сердце моё радуется, когда ты говоришь так, – промолвил он. – И всё же я бы хотел, чтобы ты знала, что если мы одолеем этого мудрого и славного рыцаря – а я опять повторю, что его следует либо окончательно одолеть, либо не бороться с ним вовсе, – так вот, тогда больше будет слёз по нём, чем по дюжине таких, как я. Вот так.

Она сказала ему:

– Я бы хотела, чтобы ты шёл за ним, а не против него.

Рыцарь тепло улыбнулся:

– Милый друг, тебе не следует говорить мне это, ведь ты знаешь, что я сам выбрал, на чьей стороне сражаться.

Девушка, промолчав, лишь кивнула. Она смотрела на рыцаря с пониманием, и во взгляде её читалось, что он дорог ей. Рыцарь же добавил:

– Вот ещё что: тот рыцарь, прибывший с посланием, сказал мне помимо всего прочего, что был он как-то раз с охранной грамотой в Лонгшоу и услышал там от одного завистливого болтуна (что он завистливый болтун, это мои догадки) о новом капитане, которого не так давно нашёл себе сэр Годрик. Это очень юный воин, он подобен Давиду в те дни, когда тот ещё не убил филистимского великана. Так вот, тот болтун рассказал, что хотя сей юноша довольно высок ростом, силён и хорошо сложён, всё же он неопытен в бою, и тем не менее, занял рядом с рыцарем Лонгшоу место, которое раньше занимали воины постарше и поопытнее его. В общем, болтун этот говорил так, словно был сильно недоволен тем оборотом, какой приняла жизнь в Лонгшоу, и словно не один он так думал. Наш рыцарь поверил этому и решил, что нам такое брожение в рядах противника только на руку, ведь, когда мы победим Лонгшоу, недовольные сплотятся, и с сэром Годриком проще будет договориться. Я-то сам всему этому не верю, наоборот, мне кажется, сей славный юноша и есть тот самый посланник небес, что окажет помощь нашему противнику, а ведь его-то появления я и боялся. Но пусть же теперь всё будет так, как будет, ибо уже не в моей власти что-то изменить.

Девушка не ответила ни слова. Лицо её запылало, глаза заблестели, а сердце застучало сильнее от этих слов о молодом воине, и внезапно её поразила мысль: «Кто же это может быть, как не мой возлюбленный?» Впрочем, разговор на этом закончился.

 

Глава LX

Синий рыцарь собирает отряд и покидает Бруксайд

Дни проходили за днями, и в Бруксайд пришла зима. Хотя морозов не было, жители замка редко покидали его надолго, да и гостей было мало. И всё равно у Синего рыцаря дел не убавлялось: он собирал людей и всё необходимое для похода с Лигой баронов. По приближении марта, когда дороги просохли, рыцаря уже не нужно было подгонять новыми посланиями, ибо все и каждый знал, что в первый день нового месяца, ещё прежде восхода, отряд отправится в путь. Сэр Марк сам рассказал об этом девушке, которая к этому времени уже догадывалась, что скорое расставание – дело решённое, а потому и не сильно расстроилась после этого разговора. Впрочем, по правде говоря, ей и так не особенно-то было весело.

Подготовка к походу породила много суеты и много дел. Но назначенным утром всё было готово: люди, подводы и все-все-все выстроились надлежащим порядком на небольшом лугу перед мостом. Отряд выглядел так браво, что казалось, будто никто не сможет одолеть его: такими крепкими были все воины и так хорошо их обучили идти дружно, как один человек. Солнце ещё не успело подняться, как в спальню девушки постучали. Она уже давно оделась и теперь смотрела из окна на выстроенное во дворе воинство. Подойдя к двери, она открыла её и увидела сэра Марка, закованного в доспехи так, что открытой оставалась одна лишь голова. Девушка протянула к нему руки и произнесла:

– Ты пришёл попрощаться со мной. Видишь, я избавила тебя от боли признания в этом, а потому скажу сразу: возвращайся скорее!

Сэр Марк взял девушку за руки и покрыл её лицо поцелуями. Она не сопротивлялась. А затем он произнёс:

– О, как же я благодарен тебе! Но послушай! Если я не вернусь и будет наверняка известно, что я погиб, тогда последуй моему совету: уходи вместе со своей нянюшкой, не медля ни минуты, прочь из этого гостеприимного Бруксайдского замка в Убежище Седых Сестёр – ты много раз уже видела его, оно между лесом и рекой, в семи милях ниже по течению. Скажи там, что я послал вас и попросил приютить, и они позаботятся о тебе. Я бы мог и дольше говорить с тобой, и знаю, что слова мои не прозвучали бы в пустоту, но настало время прощаться, иначе сердце моё размякнет от нашего расставания.

Тут он развернулся и ушёл, но через мгновение – девушка ещё не успела отойти от двери – возвратился и сказал ей:

– Послушай, всего-то ведь немного надо, чтобы я сбросил это военное одеяние и остался дома, отпустив моих людей в поход одних.

И вновь ушёл, и больше уже не возвращался.

А девушка, обливаясь слезами по своему другу, приблизилась к окну, и вместе со старушкой они наблюдали за происходящим во дворе. Рыцарь подъехал к воинам, и всё войско, увидев своего капитана, встряхнулось, залязгав и радостно закричав. Двое молодых оруженосцев в нарядных расшитых сюрко заняли места близ господина, и Роланд поднял знамя с изображением волн. Взошло солнце. Сэр Марк обнажил меч и высоко взмахнул им, а Роланд распустил знамя, и оно на глазах у всех затрепетало в прозрачном воздухе. Заиграли горны, и весь отряд, перейдя мост, отправился туда, где с северной дороги нужно было свернуть на юго-восток. Так начало свой путь это славное могучее воинство. Когда же оно удалилось, девушка со старушкой отошли от окна, и наступающий день показался им пустым и скучным.

Девушка поведала старушке всё, о чём говорил с ней Синий рыцарь, и прежде всего о том, что нужно будет сразу же бежать к Седым Сёстрам, если сам он падёт в битве. Девушка и старушка молча смотрели друг на друга, и каждая из них знала, что лежит у другой на сердце, хотя это и осталось невысказанным. Они думали о том, что сэр Марк боялся своей гордой и злобной матери, боялся того, что она могла сделать, когда его уже не будет, чтобы сдержать её, боялся, что она могла искать выход своей печали в гневе и жестокости.

 

Глава LXI

Девушка и старушка бегут к Седым Сёстрам

Проходили мартовские дни, и всё пока было тихо, вестей от сэра Марка не было, да, по правде, так скоро их и не ждали. Синий рыцарь оставил в Бруксайде всего шесть десятков воинов под началом старого рыцаря, завоевавшего шпоры в суровом бою, очень опытного, но уже не такого сильного, как раньше. Впрочем, этому последнему факту не придавали особого значения, ибо никто не ждал приближения войны, разве что, пожалуй, набега отряда разбойников, которые вряд ли осмелились бы испытать высокие стены Бруксайда, а если и осмелились, то их быстро отогнали бы прочь. И всё же сенешаль* заботился об охране замковых ворот, которые держались на запоре круглые сутки, кроме нескольких часов около полудня. Денно и нощно у них дежурила стража. Немногие заходили в замок, разве что жители округи, которых хорошо знали, да время от времени бродячие торговцы, но таких всякий раз выставляли из замка ещё до захода солнца. И никто из гостей не приносил желанных вестей из тех земель, где шла война. Но вот в самой середине марта, вести пришли: говорили, что Лига баронов одолела владельца Лонгшоу на поле боя одним лишь страхом пред своим войском да развевающимися на ветру знамёнами. Говорили также, что Лонгшоу заперся у себя в замке, на осаду которого теперь и стекаются все силы. Также вроде бы на помощь баронам привёл свои рати и король Града Разлучающего потока. Когда жители замка услышали обо всём этом, они перестали сомневаться в низвержении лорда Лонгшоу и сильно обрадовались. Но девушка, хотя у неё теперь и появилась надежда увидеть своего друга живым и невредимым, всё же не веселилась вместе со всеми, хотя вряд ли и сама могла объяснить, почему. И старушка не винила её за это.

Незадолго до наступления апреля вместе с торговцами опять пришли вести. Говорили, что всё окончилось, что Лонгшоу взят и разрушен, воины его либо убиты, либо разбежались, а сэр Годрик окончил свои дни на эшафоте королевского города. Теперь в Бруксайде обрадовались по-настоящему и устроили большой праздник. Госпожа замка восседала за столом на возвышении, одетая в парчовые одежды. И восемь вечеров подряд, с того времени, как в замок пришли эти добрые вести, там пировали. Когда же старушка увидела, что девушка грустит из-за этого, она сказала:

– Нет-нет, дитя моё, развеселись и скрепи своё сердце. Всякая весть хороша только до тех пор, пока не придёт следующая. А скажу тебе, что этих двоих, принесших последние вести – торговца и каноника, – я сама расспрашивала, каждого в отдельности, и думаю, что немногим больше они знают о той войне, чем мы сами. Они лишь переносят пустые слухи, добывая себе славу тем, что, как они считают, мы были бы рады услышать. Я бы предпочла, чтобы они вместо этого ещё раз пересказали нам повесть о короле Артуре и сэре Гавейне.

Девушка улыбнулась этим словам, и на сердце у неё полегчало, ибо лучше было ей не думать о том, что этот славный рыцарь, сэр Годрик, которого её друг так расхваливал ей, мог быть побеждён и убит своими врагами. Никаких известий больше не было, и не было долго, до тех пор, пока, наконец, не наступил июнь, когда все в замке уже начали бояться, как бы не случилось чего дурного.

И вот сухим жарким июньским днём старушку и девушку отпустили из замка на прогулку, но не успели они дойти до моста, как увидели всадника, скачущего из леса по ту сторону стен, всадник направлялся к замку. За ним следовал ещё один, а там и ещё двое. Когда они подъехали ближе, старушка с девушкой разобрали, что одежда их запачкана и изорвана, а едут они очень медленно. Больше никто из леса не показывался, и старушка с девушкой удивились этому. Наконец, когда всадники были уже у самого моста, по их одеждам, правда весьма потрёпанным, да по знакомым лицам двоих из них старушка и девушка признали в них бруксайдских воинов. Женщины стояли, словно окаменев, не зная, что им делать. Тем временем воины подъехали ближе и остановились. Один из них, знакомый женщинам больше других, хриплым голосом проговорил:

– Бог видит, с таким трудом и как долго мы боролись за наши жизни, из нас осталось лишь несколько, чтобы поведать о случившемся. Впрочем, теперь нам, должно быть, недолго жить, ибо там, в замке, нас убьют за то, что мы вернулись живыми. Но это безразлично, мы грязны, словно дикие звери, и, словно дикие звери, голодны, и, словно дикие звери, устали. Дайте же пройти зверям, что были когда-то бруксайдскими воинами.

– Бедолаги, – с грустью произнесла девушка, – не мучьте себя, рассказывая мне свою историю, ибо я знаю её: все прочие убиты, они погибли, а ваш добрый господин доблестно пал в пылу битвы. Увы, горе мне! Увы, друг мой!

И она зарыдала.

Но воин только дико посмотрел на неё, словно не ожидая услышать нежный девичий голос. Она же произнесла:

– Заходите, позвольте мне отвести вас к вашим товарищам, они, должно быть, уже проснулись.

И она взялась рукой за конскую уздечку. Воин подчинился ей без разговоров, а остальные последовали за ним. Когда они вошли в ворота, то во дворе замка уже собралось человек двадцать, которые заметили всадников со стен или из окон. Девушка оглянулась в поисках старушки, но не увидела её. Тут сначала один, затем другой подходили к бежавшим с поля боя воинам, и так собралась толпа, из которой закричали: «Рассказывайте! Расскажите всё!» Полное поражение Лиги потрясло всех: рыдали даже бородатые воины, кто-то стоял, остолбенев, глядя прямо пред собой стеклянными глазами. Девушку в суматохе оттеснили, и вдруг она почувствовала чью-то руку на своём плече. Это была рука старушки, и старушка сказала ей:

– Идём же, пока за всей этой суетой кто-нибудь не решил запереть ворота. Идём же скорее.

И они вышли за ворота, где не было ни души, лишь стояли, ожидая их, два коня с седельными сумками и тюками на каждом. Старушка сказала:

– Садись, по совету твоего погибшего друга мы покинем замок, ибо никто не остановит нас теперь, а кони эти – наши. Если мы отправимся сейчас, то к вечеру будем уже у Седых Сестёр, а завтра и ещё дальше.

 

Глава LXII

Путницы встречаются с тремя торговцами

Наутро следующего дня госпожа Бруксайдского замка послала десяток воинов в Убежище Седых Сестёр с просьбой отдать им старушку и девушку, если те остановились там. Но сёстры сказали, что путницы и в самом деле приходили к ним прошлым вечером и переночевали у них, но рано утром ушли. Когда же воины спросили, которой дорогой направились беглянки, им указали северную, добавив, что те намеревались идти в сторону гор. Воины тотчас повернули своих коней и, гоня со всей силы, поскакали прямо на север и не останавливались весь тот день и часть следующего, но то ли они ехали слишком быстро, то ли слишком медленно – всё одно, ибо не нашли они ни единой пылинки и вынуждены были вернуться в Бруксайд с пустыми руками. Когда они поведали о своей неудаче госпоже, она пришла в холодную ярость и прокляла девушку со старушкой за их глупость и неблагодарность, сказав, что они лишились всего того добра, что она замыслила сделать им как близким друзьям её погибшего дорогого сына. Впрочем, как бы то ни было, старушка и девушка никогда больше не видели Бруксайд.

На самом деле, две беглянки не поехали на север, а старались, наоборот, насколько могли, держаться южного направления. Сёстры хорошо их приняли, одев каждую в точно такое платье, какое носили их послушницы*: монахини считали, что в такой одежде у путниц будет больше шансов уйти от преследования. Кроме того, настоятельница дала им грамоту со своей печатью с просьбой к каждому монастырю, в который придут путницы, помогать им, ибо женщины они благочестивые и праведной жизни. Старушка с девушкой поблагодарили сестёр и одарили каждую из них прекрасным рубином из того ожерелья, о котором сказывалось ранее.

Старушка и девушка две недели или больше того ехали по мирной, густо населённой стране. Принимали их хорошо: иногда в некоторых женских монастырях, иногда в доме благодушного поселянина, и всякий раз относились к ним по-доброму. Ничего такого, о чём следовало бы рассказать, за это время не случилось, разве что как-то раз за ними погнались всадники, но путницы обманули их, укрывшись в замке одного старого рыцаря, который не только любезно дал им приют, но и отогнал грабителей. У самого рыцаря тоже был тяжёлый груз на сердце, ибо сын его, ушедший на войну, попал в плен к владельцу Лонгшоу и до сих пор не вернулся.

Затем девушка со старушкой пришли в землю победнее, скалистую и пустынную, но они не задерживались в пути и не испытывали недостатка в пище, ибо старушка умела ловить в силки маленьких зверюшек: кроликов и им подобных. Тем они и жили, и так продолжали свой путь.

Но однажды, ближе к закату, за поворотом дороги путницы наткнулись на десяток человек, расположившихся на ужин на зелёной траве. Двое из них сразу же вскочили в седло и поскакали к женщинам, которые, видя, что кони их чересчур утомлены, и не зная, в которую сторону теперь следовало бы им повернуть, остановились, ожидая незнакомцев, которые оказались настолько любезными, что пригласили их присоединиться к трапезе. Путницы вынужденно согласились. Путешественники гостеприимно приняли их, сказав, что сами они торговцы и держат путь в населённые края по ту сторону гор. Судя по тюкам и связкам товаров, в это можно было поверить. И всё же, прежде чем лечь спать, девушка шёпотом призналась старушке:

– Матушка, боюсь, мы встретили разбойников. Всё это очень похоже на то, как меня похитили в первый раз, только сейчас уже не будет поблизости славного доброго рыцаря, готового выкупить девушку из рабства.

– Да, дорогая моя, – ответила ей старушка, – понятно, куда ветер дует, но не бойся, ибо я освобожу тебя, если окажется, что ты права.

И когда наступило утро, а за ним и светлый день, торговцы подошли к старушке с девушкой. Было у них трое предводителей, и двое из них молодые, приятной наружности мужи.

Старушка заговорила со старшим из них и, поблагодарив за еду и за разговоры, сказала, что теперь им нужно идти дальше, ибо они спешат. Торговец ответил:

– Нет, старушка, не так быстро. Разве вам не безопаснее ехать с нами, с десятью вооружёнными мужчинами? А ведь тебе следует подумать о защите, госпожа, раз уж ты везёшь с собой такое сокровище.

Третий торговец, самый молодой из них, произнёс:

– Вам придётся ехать с нами, пока мы не убедимся, что девушка находится в хороших руках. Кто она тебе?

Девушка ответила:

– О господа, это моя приёмная мать, и по правде говоря, это единственная мать, которую я когда-либо знала. Я по доброй воле последую за ней, куда бы она ни повела. Прошу вас, позвольте нам уехать.

И так она была взволнованна, что заплакала.

– Будет тебе, дитя, – приласкала её старушка, – если эти господа желают стать нашими проводниками и нашей охраной, поблагодарим же их от чистого сердца и с радостью примем их предложение.

Торговцы пристально посмотрели на неё, но, не найдя в её словах ничего подозрительного, решили, что старушке можно поверить, и занялись всем необходимым к отправлению. Девушка всё ещё плакала. Когда же старушка отвела её в сторонку, чтобы поговорить, а это было легко сделать в воцарившейся суете, прелестная девушка произнесла сквозь слёзы:

– О матушка, не знаю, выдержу ли я, что теперь, когда уже столько всего случилось, меня сделают невольницей и продадут невесть кому. Я не смогу продолжить мои поиски и никогда больше не увижу свою любовь. А кто знает, как истово он томится по мне!

– Нет, дорогая моя, – ответила старушка, – скрепи своё сердце. Тебе не суждено печалиться в плену у этих людей, уверена, я избавлю тебя от этого. Пусть только они сперва проводят нас к горам, с ними безопаснее, так что, пока дело того стоит, мы воспользуемся их притворным гостеприимством. Верь мне, я до поры присмотрю за ними.

Девушка, успокоенная этими словами, перестала плакать, но вела себя тихо и робко, и её сердце сжималось от отвращения к разбойникам: и к их виду, и к их чёрным душам.

Через две ночёвки, когда отряд отдыхал после дневного перехода, старушка, скрытая кустарником, случайно услышала разговор трёх предводителей. Как раз заканчивал говорить старший из них:

– Две тысячи ноблей, не меньше, заплатит за неё лорд Джеймс. У него дома нет никого, кто был бы на неё похож.

– И не будет, – возразил второй. – Я никогда не выпущу её за свою долю из этих двух тысяч.

Затем заговорил третий, самый крепкий и важный на вид:

– Что это ты надумал? Нет, я просто заберу её себе и никому не продам, да и дело с концом.

– Конечно, заберёшь, – съязвил старший, – а нам что прикажешь делать?

– Вы отдадите её за должную цену, – ответил самый молодой.

– Нет, вы отдадите её мне, – возразил второй, – за каждую из твоих монет я смогу выложить своё золото, которое блестит не хуже твоего.

– Стоп, – прервал их старший, – давайте без ссор. По правде говоря, я не представляю, откуда ты или он возьмёте всё это золото. И лучше тогда вам двоим сразу же напасть на меня и убить, а потом попытать счастье друг с другом. Тот же, кто останется в живых, вернётся к остальным, и его убьют там, сразу же, как найдут другие два тела. Так что же вы скажете, господа мои, хорошую вы затеяли игру?

Они только хмуро поглядели на своего товарища, но промолчали. Тогда старший продолжил:

– Раз уж это всплыло наружу (а по правде говоря, я ждал, что так оно и произойдёт), ведь вы такие пылкие юноши, а женщина по её красоте сравнима с жемчужиной, то советую вам поступить вот как. Приведём её в населённые места, без ссор и споров, а затем все втроём пойдём к священнику, примем из его рук Тело Господне и поклянёмся: пусть мы задохнёмся и сгниём заживо, если в тот же час не отправим её к лорду Джеймсу, не продадим за самую высокую цену и не разделим вырученную сумму поровну, как честные торговцы. Что вы на это скажете, а?

Возможно, остальные двое решили, что сказать больше нечего, ибо промолчали, став мрачнее ночи. И по правде сказать, старушка решила, что если бы в лагере не было слуг, она легко заставила бы спорщиков перебить друг друга. Но пока торговцы вернулись к своим, а немного погодя за ними последовала и старушка.

 

Глава LXIII

Путницы сбегают от торговцев с помощью чар старушки

На следующую ночь торговцы с пленницами приблизились к горам. Впереди показались возделанные и заселённые земли, а это означало, что скоро их путь подойдёт к концу. Трое предводителей торговцев в последнее время ехали порознь, вечерами ели быстро и рано ложились спать. По дороге старушка улучила момент, когда никто не мог её услышать, и сказала девушке:

– Дорогая, сегодня вечером внимательно следи за всяким моим намёком и жестом, делай то, что я скажу тебе, и всё будет хорошо.

Они обе легли поодаль от мужчин. Посреди ночи, когда луна уже стояла высоко и светила ярко, девушка проснулась. Взглянув налево, она заметила, что старушки не было рядом, но это совсем не испугало её, ибо она догадалась, что сейчас что-то произойдёт. Стараясь как можно меньше двигаться, девушка оглядела лагерь и в тот самый миг увидела, как старушка выходит из палатки предводителей: они спали вместе, тогда как их слуги укладывались где-нибудь под открытым небом, накинув на себя плащи и другую одежду, ибо дождя не было и погода стояла хорошая. Старушка, крадучись, подходила к каждому из этих слуг и выводила в воздухе над ними какие-то чудесные знаки. Обойдя их всех, она, уже не таясь, остановилась посреди лагеря и, рассмеявшись, позвала:

– О, дорогая моя, которую я храню, словно жемчужину, в награду величайшему воину мира, проснулась ли ты, спишь ли? Отвечай, не бойся, ибо наши тюремщики будут, подобно брёвнам, лежать здесь ещё долго после того, как исчезнет луна и на небе засияет солнце. Этих ты видишь, двое из их предводителей спят рядом, в своей палатке, третьего же, старейшего из них, я заманила в глубокую чащу и усыпила там. Его отсутствие, когда эти негодяи проснутся, породит много споров, а поиски отсрочат погоню.

Девушка легко поднялась и сказала своим звонким голосом:

– Матушка, я проснулась и готова выйти в путь.

Она подошла к старушке, и они вместе направились туда, где стояли кони, взнуздали своих, лучших из тех, что были в отряде, и, не теряя времени, сели в сёдла и беззвучно поскакали по тропе.

В пути они пробыли до самого полудня и, миновав горы, выехали к лугам, начинавшимся южнее. Проехав немного по ближнему лугу, девушка и старушка нашли прелестное местечко под сенью высоких деревьев, где, натянув поводья, спешились, а коней привязали, чтобы те паслись среди сочной травы. Старушка молвила:

– А теперь мне предстоит отправиться дорогой сна, чтобы увидеть грядущее.

Она достала суму из козьей шкуры, надела её себе на голову и легла лицом в траву. Девушка села близ неё, наблюдая.

Так прошло около часа. Старушка спала беспокойно, ворочаясь во сне, и, наконец, проснулась и села. Она сильно вспотела и выглядела уставшей. Слабым голосом она обратилась к девушке:

– Я видела путь за нами и путь пред нами. И знаю теперь, что надо делать, так что всё будет хорошо. Торговцы уже проснулись и рассорились. Сперва двое молодых спорили друг с другом, а затем старший язвительными насмешками вывел их обоих из терпения. Но они уже тронулись в путь, и хотя мы, скорее всего, успеем достигнуть укрытия раньше, чем они нагонят нас, всё же глупо будет оставить им какую-нибудь случайную возможность. А вот впереди, там, куда мы направляемся, дорога завтра повернёт к востоку и приведёт нас к славному аббатству, известному своим гостеприимством, и в этом аббатстве с помощью охранной грамоты настоятельницы и щедрых даров, что мы принесём святым покровителям монастыря и отцам-экономам, мы найдём помощь на нашем пути. Но теперь мне следует кое-что сделать, и если ты увидишь, что я упала, словно мёртвая, не пугайся, а когда я вновь приду в себя, сбрызни мне лицо водой да дай пригубить вина из чаши, и я исцелюсь, и тогда мы сядем, поедим и выпьем, прежде чем продолжить путь.

Старушка вышла на дорогу и, набрав полные пригоршни пыли и мелких камешков, сложила всё это в суму и легла тут же, положив суму себе под грудь, словно курица-несушка яйцо. Так она лежала более часа, всё причитая и бормоча что-то, а потом поднялась и распустила волосы, длинные, седые, густые. В таком виде она расхаживала поперёк дороги взад и вперёд, всё время глядя в сторону гор, и, набрав в пригоршню пыль из сумы, швыряла её туда же, куда всматривалась. И всякий раз при этом она кричала:

– Ужас приди – путь врагам загради! Ночь и туман – на погибель врагам! Нас сбереги – сбей врагов с пути! Мрак за спиной, свет передо мной!

Так она ходила, расшвыривая пыль и камни, пока сума её не опустела, и как только это произошло, старушка свалилась на спину, словно мёртвая. Но девушка, помня её наказ, осталась на своём месте. Прошёл ещё час, и старушка начала приходить в себя. Тогда девушка сбрызнула ей лицо водой и дала выпить вина, и старушка поднялась. Теперь, после того как она очнулась, настроение её улучшилось, она спрятала свою суму, и они вдвоём с девушкой достали припасы и дружно и весело ели и пили.

Когда до захода солнца оставалось три часа, девушка со старушкой вновь тронулись в путь и ехали до тех пор, пока не опустилась ночь. Тогда они остановились, чтобы не сбиться с дороги, и расположились на ночлег, не имея никакого укрытия, кроме травы, деревьев да чистого неба над головой. Но и всего этого было для них достаточно.

Утром путницы выехали довольно рано, и вскоре по дороге им стали попадаться дома поселян да сараи. В полях работали люди, приветливые и дружелюбные. Несколько поселян, мужчины и женщины, обедавшие на краю одного поля, поприветствовали их и пригласили спешиться и присоединиться к трапезе, что путницы и сделали с большой охотой. Жители подножия гор с удивлением разглядывали прекрасную девушку и старались ей во всём угодить. Старушка разговорилась с ними и расспросила об их крае и о жизни в нём. Ей рассказали, что всё у них хорошо, ибо живут они мирно, находясь под защитой славного аббатства: монахи не притесняют их и защищают от разбойников, не давая тем совершать набеги на поселения. Гостям указали на прекрасный белый замок, расположенный на отроге холмов, восходящих к пустынным горам, и объяснили, что он преградит путь любому варвару, который задумает поживиться богатством святых отцов. А таких грабителей, сказали им поселяне, в округе хватает, особенно к востоку и к югу, на много миль дальше, в Великом Лесу, где прячутся худшие из людского рода, остановить которых можно только собрав могучую силу.

– А недавно, – поведали поселяне путницам, – нам рассказали, что славный могучий лорд, рыцарь Лонгшоу, разбил своих врагов, тиранов и угнетателей, и если это и в самом деле так, то скоро он зачистит восточную часть леса так же, как милорд аббат зачистил западную, и тогда для нас наступят мирные славные дни.

Путницы внимательно слушали эти рассказы, молясь за успех славного лорда и его людей.

И вот, наконец, старушка с девушкой, поблагодарив добрых хозяев, отправились дальше. Спустя час они нашли тропу, ведшую на восток, в сторону аббатства, и, если не описывать их путь подробно, прибыли к монастырскому гостиному двору за два часа до начала сумерек. Братья, служившие там, гостеприимно встретили их.

 

Глава LXIV

Старушка заканчивает рассказ

Проснувшись следующим утром, девушка и старушка тотчас же задумались о том, чтобы продолжить путь, и, хотя монахи предлагали им погостить в монастыре подольше, обе они, а особенно девушка, считали, что им следует, если уж выдалась такая возможность, как можно ближе подойти к замку того славного рыцаря, что разгромил Лигу баронов. Они надеялись, что именно там смогут разузнать (пусть даже на это уйдёт много времени) о новом воине, которого нашёл себе рыцарь.

И старушка, верно рассудив, что следует для этого сделать, отправилась к отцу-эконому. В разговоре с ним она дала ему понять, что, несмотря на скромный вид странниц, они бы хотели (и могут себе это позволить) совершить богатое приношение святым монастыря. И она сняла с известного нам ожерелья два сапфира и два изумруда, большие, прекрасные камни. Отец-эконом, взглянув на них, почувствовал, как в глазах его всё помутилось. Он сказал:

– Это и в самом деле чудесный дар, и если вы пройдёте сейчас за мной в церковь, я представлю вас помощнику настоятеля. Видя вашу любовь к Святой Церкви, я не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов, а потому вы можете рассчитывать на нашу помощь. Но если даже мы не в силах будем помочь вам, вы не потратите время зря, совершив эту прогулку, ведь в нашей церкви есть на что посмотреть.

И они, довольные друг другом, отправились к помощнику настоятеля. Войдя в церковь, девушка и старушка поняли, что отец-эконом говорил правду. В средней части её, широкой и длинной, уходило вверх, словно в небо, множество колонн. Алтарей было несколько, и все богато украшенные. А если бы какой грамотей решил пересказать те истории, что изображались на шпалерах и витражах, так искусно вытканных, словно они были ювелирными изделиями, то ему пришлось бы потратить на это не один час. Персонажи этих прекрасных историй, казалось, вот-вот оживут, будто мастера, создавшие их, встречались с ними наяву, будь то на земле или на небе. Две путницы, восторгаясь тем, что им посчастливилось увидеть, ждали, пока отец-эконом ходил за помощником настоятеля. Но вот ожидание закончилось. Помощник настоятеля оказался добрым и благочестивым человеком кроткого нрава.

Он заговорил с гостьями, обратившись к ним с такими словами:

– Дочери мои, мне рассказали, что вы благочестиво просите помощи у нашего монастыря. Возложите свой дар на алтарь и пройдите со мной и нашим отцом-экономом вот сюда, в комнату для приёма гостей, и я выслушаю всё, что вы собираетесь сказать, и если в наших силах будет вам помочь, мы сделаем это.

Гостьи смиренно поблагодарили его, свершили приношение, помолились, а помощник настоятеля благословил их и отвёл из церкви в ту самую комнату, о которой говорил, где они вместе и сели, чтобы обсудить свои дела.

Старушка, ничего не скрывая, рассказала о том, как они с девушкой пострадали от войны и разбойников, как после плена у трусливого подлеца славный рыцарь-избавитель принял их у себя дома, окружив почётом и заботой, и о том недолгом времени, когда всё шло хорошо, пока рыцарю не пришлось отправиться на войну, где он был убит. Рассказала и о том, что, страшась злобы матери сего рыцаря, гордой и жестокосердой женщины, которая теперь, когда сын её был мёртв, не любила и не боялась никого, они должны были бежать прочь из замка.

– Но даже, – добавила старушка, – если бы добрый и славный рыцарь выжил и вернулся в свои владения, нам всё равно пришлось бы вскоре оставить его гостеприимный дом. Ибо должна вам признаться, – рассказывала она, – мы думаем, что нас ведёт судьба, и, минуя все бедствия, мы должны достичь конца нашего путешествия, а замок Бруксайдского рыцаря находится далеко от этого конца. А посему мы и просим вас о помощи, ибо вы отнеслись к нам по-доброму, подобно тому, как житель Самарии по-доброму отнёсся к попавшему в руки к разбойникам.

Помощник настоятеля улыбнулся этим словам и промолвил:

– Что ж, госпожа, и священник, и левит не должны проходить мимо страждущих душ.

– Отец, – спросила старушка, – в каких отношениях ты и твой монастырь с рыцарем из Лонгшоу? Враги вы или друзья?

Помощник настоятеля улыбнулся.

– Мы верные друзья, – ответил он, – и рады принести ему пользу. Но вы понимаете, что мы не можем помогать ему мечом и копьём, да даже если бы мы были баронами или графами, то мало смогли бы помочь, ведь Лонгшоу далеко и нас разделяют река и Непокорный лес. Сейчас же, надо думать, славный рыцарь уже вернулся в своё жилище, ибо хотя он и разбил Лигу баронов, такая победа досталась ему дорогой ценой. А ещё мы слышали, что у него появился новый воин, который принёс много пользы в той битве с баронами. Он почти так же опытен в военных делах, как и сам рыцарь, – так говорят люди. Но теперь, дочери мои, скажите, какое у вас дело к рыцарю из Лонгшоу?

При этих словах девушка зарделась, словно роза, и ответила:

– К рыцарю из Лонгшоу, пожалуй, и никакого, хотя мы и желаем ему добра. Скорее, дело у нас есть к тому, о ком ты слышал, как о новом воине славного рыцаря.

Помощник настоятеля улыбнулся и спросил:

– А какое у вас дело к этому воину?

Девушка, уже не краснея, ответила:

– Я расскажу вам нашу историю так коротко, как только возможно. С детства я жила одиноко, у берега мрачной реки, что не пересечь, да и пытаться не стоит. На другом же её берегу жил храбрый юноша примерно моих лет. Мы заговорили друг с другом, каждый со своего берега. И долго мы и не думали о том, что судьба неблагосклонна к нам, но время шло, и я стала женщиной, он мужчиной, да таким храбрым воином, какого не найти в наших краях. И тогда мы затосковали о том, что хотя и могли разговаривать друг с другом, всё же наши уста никогда бы не встретились и рука не коснулась бы до руки. Но мы жили надеждой, доверяя тому, что было уготовано для нас судьбой. Вполне могло так случиться, что этот отважный и решительный воин отправился бы путешествовать и нашёл бы дорогу в нашу страну, на тот берег, где я родилась и выросла. А тем временем я не могла думать ни о ком ином, кроме этого прекрасного храброго воина, впрочем, как не могу думать и сейчас. А эта добрая госпожа, которую вы видите рядом со мной, – моя приёмная мать, она владеет некоторой мудростью, которая, надеюсь, не превышает той, что дозволена Святой Церковью. И она всегда просит меня не терять надежды вновь увидеть моего воина, и вот я надеюсь и ныне. И мы обе знаем, что только среди воинов рыцаря из Лонгшоу сможем найти его.

Помощник настоятеля спросил:

– А когда вы найдёте его и дадите знать, где вы находитесь, думаете, он придёт к вам?

– Именно так он и поступит – мы верим в это, – ответила девушка.

– Что ж, – сказал помощник настоятеля, – тогда ответьте, какой помощи вы ждёте от нас, и мы окажем её вам.

Старушка ответила:

– Мы бы хотели перебраться через реку, а также получить проводников и охрану для прохода через Непокорный лес, до какого-нибудь пустынного местечка, где мы могли бы поселиться. В ваших ли силах оказать нам такую помощь? Мы охотно расплатились бы за маленький, уединённо стоящий домик драгоценными камнями, подобными тем, что вы уже у нас видели.

– Хорошо, – ответил помощник настоятеля, – всё это нам по силам. Завтра утром, если решимость ваша не пропадёт, я отправлю вас к переправе, что соединяет наш монастырь с монастырём нищенствующих братьев на том берегу. Получив от нас письмо, эти славные монахи найдут вам подходящее жилище в Непокорном лесу, как раз такое, какое вы ищете, и снабдят вас лошадьми и проводниками, что помогут дойти до этого места. Но тебе следует решить, сестра, не слишком ли опасно отводить такую жемчужину туда, где живут разбойники да грабители?

Старушка ответила:

– Если говорить правду, отче, я владею некоторой мудростью, которая поможет мне затуманить глаза глупцов, так что они не увидят и отблеска изысканной красоты моей дочери.

– Хорошо, – сказал помощник настоятеля, улыбнувшись.

Следующим утром всё было сделано по слову помощника настоятеля. Двое послушников привели путниц к берегу реки и прежде, чем покинуть их, передали старушке письмо. Когда же путницы без приключений переправились через могучий поток и вышли на чудный мелкий берег, где течение было не таким сильным, как в других местах, перевозчик рассказал о них одному из братьев, который наблюдал за тем, как лодка пересекала реку. Монах дружелюбно поприветствовал путниц и, развернувшись, повёл их к монастырю, прекрасному каменному зданию, ограждённому высокой длинной стеной. Приняли их там гостеприимно, разместив на отдых в гостинице и пообещав провести через Непокорный лес, где нашёлся как раз такой домик, в каком хотела поселиться старушка. Монахи сказали, что в нём вполне можно было жить, разве только кое-где требовалось что-нибудь прибить да обновить пару досок.

Наутро же два монаха получили наказ собираться в путь и подготовить вьючных и верховых коней для женщин, а затем отвести их к замку Лонгшоу, так близко, как того захочет старушка, а до замка было несколько дюжин миль.

Там они и остановились. Время от времени старушка уходила из домика и встречалась с людьми, рассказывавшими ей о том, что происходило в мире. И каждый раз она слышала одно и то же: стоит только владетелю Лонгшоу поднять руку, как враги бегут от него, и всякий – на совете, в личных ли разговорах, первым среди сражающихся – рядом с ним был этот чудесный воин, и никто не мог ему противостоять. Наконец, девушке стало казаться, будто прошла вечность, и временами она, когда считала, что старушка её не слышит, жаловалась на медлительность своего возлюбленного. И однажды старушка подслушала такие слова: «А вдруг он не придёт ни в этот, ни на будущий год, ведь тогда та красота, что я берегу для него, поблекнет, и я стану лишь тенью от той, с кем он говорил с другого берега Разлучающего потока». Девушка тосковала и чахла на глазах, и старушка, пообещав ей, что скоро их жизнь переменится к лучшему, бросила все свои силы на поиски. И вот наступил день, когда старушка узнала наверняка, что воин этот не желал больше свершать подвиги и думал теперь только о том, как ему найти свою подругу, с которой он так весело коротал дни, пусть даже она жила на другом берегу Великой Реки.

То, что произошло позже, можно рассказать в немногих словах. Старушка узнала, и вести эти были верными, что воина опасно ранили какие-то негодяи, что друг отнёс его в жилище отшельника и что там воин излечился. Поэтому однажды она подстерегла его и отвела в тот дом, где они с девушкой жили всё это время. А там, по желанию ли старушки или случайно, вряд ли кто сможет сказать наверняка, но случилось так, что воин встретил тех негодяев, которые его ранили, и разгневался так сильно, что несколько минут был как будто в безумии, не разбирая, где он и что с ним происходит. Когда же всё закончилось и негодяи были наказаны, двое влюблённых торжественно поклялись быть вместе, что бы ни ожидало их в этой жизни.

Вот и вся моя история. Возможно, она показалась вам слишком длинной, а потому не стоит отнимать ваше время ещё и рассказом девушки. Пусть лучше она скинет этот серый плащ и покажется во всей своей красе. Ибо теперь она принадлежит одному вашему родичу, дорогому и любимому, и хотела бы предстать пред вами прекрасной и нарядной.

 

Глава LXV

Осберн и Эльфхильд предстают пред своим народом

После этих слов старушка села, а зал наполнился громкими криками и шумом. Все гадали, что будет дальше, хотя каждый из обитателей Ведермеля смутно предвидел, чем всё закончится. И вот Эльфхильд, поднявшись, сбросила серое дорожное платье, и под ним открылись прекрасные тончайшие одежды, зелёные, шитые золотом. Конечно, все решили, что подобной красоты в этом зале не видели ни разу. В изумлении люди даже боялись дышать, чтобы не спугнуть чудо. А потом все загомонили и зашумели. Поднялся со своего места и высокий гость. Серый плащ слетел с него, открыв полный сверкающий доспех, и кто бы не узнал в этом юноше Осберна Вульфгримссона, именуемого Рыжим Воином. Он твёрдо произнёс:

– Скажите, давшие приют страннику друзья мои, сдержал ли я своё слово? Я покинул Ведермель, когда надежда еле теплилась в моём сердце. Теперь же её там нет, ибо она распустилась цветком, что, в свой черёд, созрел плодом, и вот я здесь, с вами, а вы со мной до скончания дней. А это женщина, право быть с которой я завоевал в упорной борьбе. О, как бы я хотел, чтобы всё случилось раньше, и Господь знает, сколько сил я положил на это. Думаю, вы полюбите её так же, как любите меня. И что ещё можно поведать о нас, кроме того, как мирно и спокойно потечёт наша жизнь в этих отдалённых долинах у подножия гор?

Так прошло время до поздней ночи, а потом жители Ведермеля разошлись спать, и то, что им довелось слышать и видеть в тот день, казалось всем едва ли не чудом. Вряд ли во всём доме нашёлся бы человек, не желавший, чтобы рассвет забрезжил быстрее, ведь тогда вновь можно будет взглянуть на Осберна и его возлюбленную. Так прекрасны они были, один под стать другому. И вот что можно было сказать наверняка: в тех краях, где они собирались прожить до старости, и среди тех людей, с которыми они связали свои жизни, и юноша, и девушка завоевали почёт той мудростью, что никогда не преступает границ должного и благообразного. А потому жизнь вокруг них с каждым годом преображалась всё больше и больше и никогда не увядала.

 

Глава LXVI

На берегу Разлучающего потока

Когда наступило утро, и солнечные лучи проникли внутрь Ведермельского дома, Осберн и Эльфхильд поднялись с постелей и, взяв друг друга за руки, но не проронив при этом ни слова, отправились прямо к берегу Разлучающего потока. Они шли медленно, вдоль самой его кромки. Лето было в разгаре, и Эльфхильд казалось, что никогда ещё на той стороне не распускались такие прекрасные цветы. И вот влюблённые достигли Излучины Расколотого холма. Там они, по-прежнему молча, несколько минут вглядывались в тот берег. И Эльфхильд, с любопытством посматривая в сторону пещеры, из которой она впервые появилась пред Осберном, спросила:

– А вдруг сейчас там есть другая девушка?

Юноша засмеялся:

– Другой не может быть.

Девушка вновь спросила:

– Помнишь, как я играла на дудочке, а овцы собирались вокруг меня?

– Мне дорого это воспоминание, – ответил Осберн.

– Слушай, – сказала Эльфхильд, – я открою тебе кое-что. Эта дудочка и сейчас у меня за пазухой. Вот было бы замечательно достать её и испытать, не потеряла ли она своей волшебной силы.

Юноша ответил ей:

– Пожалуй, это можно.

Девушка спросила:

– А есть ли здесь овцы?

И невдалеке они увидели овец.

Эльфхильд вытащила дудочку, приложила её к губам и заиграла: полилась нежная мелодия, точно такая, которая приносила столько радости Осберну в прежние времена. Правда, на этот раз овцы словно и не слышали волшебной мелодии: они никак на неё не откликнулись, и Осберн с Эльфхильд напрасно смотрели в их сторону. И тогда влюблённые рассмеялись, хотя и слегка опечалившись (прежде всего, расстроилась Эльфхильд) тем, что волшебная сила покинула дудочку. Когда же они вновь посмотрели вниз, на воду, Эльфхильд вдруг показалось, будто она видела маленького смуглого человечка, сидящего у входа в пещеру. Но, всмотревшись, они ничего там не заметили, правда оба услышали будто бы чей-то голос, звуки которого складывались в слова: «Верни мне её». Осберн спросил:

– Ты слышала это?

– Да, – ответила Эльфхильд. – Мне показалось, что я что-то слышала. Как же нам поступить?

Юноша сказал:

– Почему бы нам не вернуть ему дудочку?

Эльфхильд предложила:

– Давай посмотрим, что будет, если мы бросим её.

– Хорошо, – согласился Осберн. Он взял дудочку и метнул её со всей силы в сторону пещеры, но дудочка начала падать в воду, не долетев до противоположного берега довольно большое расстояние.

Правда, воды она так и не коснулась: в тот самый миг, как это должно было произойти, влюблённые увидели, что её, словно порывом ветра, подхватило и понесло ко входу в пещеру, где она и исчезла почти мгновенно. И тогда от воды вновь донёсся тихий голос: «Вы исполнили мою волю, да пребудет с вами удача».

Юноша с девушкой сели на берег, дивясь всему, что только что произошло с ними, и несколько минут молчали. Наконец, Эльфхильд произнесла:

– А теперь давай я, как раньше, расскажу тебе что-нибудь.

Осберн ответил:

– Было бы славно.

И девушка начала говорить. Её сказание было чудесным и затейливым, совсем не таким, как те страшные приключения, что произошли с ними двумя в то время, когда они были разлучены потоком. Оно длилось долго, а день стоял жаркий, и поэтому двое влюблённых, чтобы скрыться от палящего солнца, перебрались к кустам, росшим недалеко от Разлучающего потока. Там они и сидели, пока тени не начали удлиняться, а потом поднялись и, держась за руки, отправились назад, в Ведермель, той же дорогой, что и пришли.

 

Глава LXVII

Друг в беде

С того дня прошло около трёх лет, и однажды в долину пришли какие-то вооружённые люди. Услышав об их появлении, Осберн взял свой меч и отправился им навстречу. Он увидел их в тот момент, когда они, усталые и побитые, медленно спускались с холма. Взглянув туда, где они шли (а было их всего трое), он узнал в их предводителе не кого иного, как рыцаря Лонгшоу. Тогда Осберн, подбежав к другу, обнял его, поцеловал и спросил, что случилось. Рыцарь со смехом ответил:

– Случилось со мной то, что обычно когда-нибудь случается с большинством из нас: меня одолели, и, боюсь, враги идут за мной по пятам.

– И много их? – спросил Осберн.

– Для первого раза немного, – отвечал рыцарь.

– Тогда, – сказал Осберн, – я пойду соберу несколько человек, чтобы выпроводить их из Дола.

Он обернулся и, держа за руку рыцаря Лонгшоу, крикнул Стефану Едоку, чтобы тот собирался в путь. Через час или около того у него было достаточно людей, чтобы дать бой. К этому времени доспехи преследователей уже блестели на склоне холма, а потому Осберн и его воины, собравшись вместе, стали ждать их прихода. Когда же неприятель подошёл достаточно близко, чтобы услышать обращённые к нему слова, Осберн крикнул:

– Зачем вы явились сюда с оружием? Мы мирный народ.

Один из преследователей ответил:

– Нам ничего от вас не нужно, только тело преступника и предателя по имени рыцарь Лонгшоу.

Осберн рассмеялся в ответ:

– Вот он стоит рядом со мной. Подойдите и возьмите его!

Неприятелей было до шести десятков, и все верхом, поэтому они без дальнейших разговоров перешли в атаку, но у них ничего не вышло, ибо воины Ведермеля, вооружённые копьями да алебардами, не подпускали их к себе. Впрочем, ни Осберн, ни рыцарь Лонгшоу своих мечей ещё не обнажали.

Тогда неприятели остановили атаку, и один из них сказал:

– Послушайте, жители верхней долины, если вы не отдадите нам этого человека, мы сожжём ваши дома.

– Что ж, – заметил Осберн, – у вас на это целый день, так что не откладывайте. Или вы никогда не слышали обо мне?

Воины ответили:

– Нет, не слышали.

Тогда Осберн скинул с себя свой алый плащ, обнажив сверкающую кольчугу, вытащил Широкий Косарь и резко закричал: «Рыжий Воин! Рыжий Воин!», а остальные подхватили за ним. И враги побежали вверх по склону, а Осберн произнёс:

– Быстроногие воины Ведермеля, у меня есть для вас работа: пусть никто из этих людей не сбежит из Дола.

И воины бросились в атаку, рубя изо всех сил, пока не перебили врагов, не оставив в живых ни единого.

Тогда Осберн вернулся к рыцарю Лонгшоу и сказал:

– Смотри, господин, это имя ещё творит чудеса. А что ты теперь намерен делать? Хочешь ли набрать себе людей здесь, в Доле? Ты найдёшь у нас десятков двадцать или около того лучших воинов, как тебе нужно.

– Нет, – ответил рыцарь, – мне не требуется так много воинов, да и не хочу я уводить от детей и жён твоих добрых верных людей, ведь, сдаётся мне, уж скоро судьба поставит предел моим подвигам.

С этими словами рыцарь с Осберном зашли в дом, где весело провели время вместе.

 

Глава LXVIII

Рыцарь Лонгшоу собирает войско

Рыцарю Лонгшоу нравилось гостить в Ведермеле. Он любовался красотой Эльфхильд и наблюдал за той простой, прекрасной жизнью, что вели обитатели Дола. Но вот, наконец, он сказал:

– Настала мне пора стряхнуть лень, а это значит, что нам следует попрощаться.

– Как же? – спросил Осберн.

– Да, – ответил рыцарь, – ибо я отправлюсь в Истчипинг, где наберу людей, чтобы ещё прежде, чем истекут три месяца, под моим началом было войско, готовое выступить в любой момент.

– Хорошо, – сказал Осберн.

И вот через два дня рыцарь и двое его воинов, прибывших с ним в Дол, покинули Ведермель. Они направились в Истчипинг, и Осберн поехал с ними. На подъезде к Истчипингу рыцарь сказал:

– Теперь настало время прощаться.

– Нет, нет, – возразил Осберн. – Совсем нет. По крайней мере, на этот раз. Я помогу тебе набрать воинов, а когда у нас будет войско, поведу его в бой. Не запрещай мне этого.

Рыцарь сказал:

– Но это невозможно. Если ты не вернёшься домой, то и я никуда не отправлюсь.

– Почему же? – спросил Осберн.

– Ты, должно быть, слеп, раз не видишь этого, – сказал рыцарь. – Я пришёл к тебе и понял, что ты счастлив как никто другой. У тебя прекрасная жена, ты любим своим народом, крепкими, мужественными людьми, они почитают тебя превыше всего. И что-то подсказывает мне, что если ты последуешь за мной, то я приведу тебя к смерти. Я видел – и во сне, и наяву одно и то же видение: вначале, как ты живёшь в Ведермеле, а потом, как погибаешь в поле близ Града Разлучающего потока.

Осберн спросил:

– Разве это не позор – то, что ты предлагаешь?

– Нет, – ответил рыцарь, – в чём же здесь позор? А кроме того, ты не поверишь, но если раньше я был без тебя как без рук, то теперь у меня появилось три-четыре товарища, которые явятся на мой зов, как только узнают, что я снова выставил в поле своё знамя, так что я вполне смогу обойтись без тебя. Послушай: либо ты идёшь против меня, своего друга, либо отправляешься домой, и мы остаёмся друзьями, а я буду как прежде считать тебя своим воином.

Тут Осберн увидел, что выбора у него нет. И, прослезившись, он распрощался с рыцарем Лонгшоу и отправился домой. Шесть месяцев спустя в Ведермель пришли верные вести о рыцаре: он собрал войско, напал на своих врагов и теперь наслаждается миром и покоем. Впрочем, в нашем сказании ни слова не говорится о том, встретился ли Осберн за свою жизнь лицом к лицу с рыцарем Лонгшоу ещё раз или нет.

Следует также поведать, что раза четыре в год Осберн отправлялся в ту самую лощину, где он впервые увидел Железноголового, и тот приходил к нему каждый раз, и они беседовали вместе. Хотя лицо Осберна и менялось из года в год, лицо Железноголового оставалось неизменным, таким же, каким Осберн увидел его впервые. Но это была крепкая дружба.

Вот и всё, что можно рассказать о Разлучающем потоке и жителях его берегов.