Билл ощупью нашел телефонный аппарат, поднял трубку, бессвязно поблагодарил разбудившую его дежурную и рывком встал с постели. Три часа дня. Он направился в ванную, с трудом переставляя ноги, чувствуя себя словно мертвец, чье тело после глубокой заморозки вновь возвращено к жизни стараниями врачей.

Полчаса спустя продолжительный душ, омлет и солидная порция кофе освежили его утомленный мозг. Он надел свежую рубашку и светло-коричневый летний костюм. После недолгого размышления порылся в ящике комода и извлек строгий темно-синий вязаный шелковый галстук. Было бы как-то легкомысленно явиться в гости к семейству Бенгана, опечаленному потерей Ахмеда и болезнью Сиди Бея, вырядившись, как на бал. Билл слегка ослабил узел галстука и вышел из квартиры.

В вестибюле сидело множество людей, в основном парочки в дорогих спортивных костюмах — богатые бездельники, не знавшие, как убить время. Группа бизнесменов трудилась над низкими столами, они жали на клавиши калькуляторов, обменивались короткими репликами. Несколько человек сидели в одиночестве. Три молодые привлекательные женщины, приняв скромные изящные позы, курили и разглядывали публику сквозь сигаретный дым. Билл улыбнулся в ответ на их вопрошающие улыбки, покачал головой, бросил ключ портье, который, по слухам, утраивал свое жалованье, обложив данью местных проституток, открыл стеклянную дверь и шагнул в гнетущую духоту парижской улицы. И в тот же момент из-за тропических растений вышел приземистый седовласый мужчина. Он бросил газету, которой прикрывался, и устремился вслед за Биллом.

Билл повернул на юг, в сторону от Елисейских полей и полицейских, бездельничавших возле ограждения, которым был перекрыт конец улицы. Через пару кварталов он остановил свободное такси и сел в него.

Не сводя глаз с такси, седовласый поднял руку и сделал кому-то знак. И тотчас же стоявший в отдалении бронзовый БМВ тронулся с места, подъехал к нему и остановился. Человек неторопливо открыл переднюю дверцу и сел рядом с водителем. Под ноги покатились, разбрызгивая по коврику остатки кока-колы, пустые жестяные банки, что весьма позабавило шофера. Седовласый с омерзением отшвырнул их ногой и повернулся к ухмылявшемуся водителю.

— Следуй за ним. Да не слишком близко. Сейчас не такое уж мощное движение, так что из виду ты его не потеряешь.

И они закружили по городу вслед за Биллом, объехали перекрытые улицы на западе Елисейских полей, потом снова повернули на восток.

Водитель Пьеро радостно захихикал:

— Эй, он ведет нас в сторону бульвара Барбеса. Забежим ко мне домой, выпьем по чашечке кофе.

— Я захватил с собой кофе, — охладил его радость напарник. — Заткнись и держи дистанцию.

Выливавшийся из богатых кварталов тонкий ручеек машин постепенно густел, дорогу суживали туристские автобусы, припаркованные вплотную возле тротуаров. Им пришлось опасно приблизиться к такси, но, когда между ними осталось всего три машины, такси свернуло налево и поехало на север. Не успели они завернуть за угол, как такси внезапно остановилось, и им ничего другого не оставалось, как проехать вперед. В пятидесяти метрах от машины они остановились, обернулись и стали наблюдать за Биллом. А он, расплатившись с таксистом, перешел дорогу и направился в сторону улицы Золотой Капли.

— Жди меня здесь, — выйдя из машины, приказал седовласый. Его глаза не отрывались от Билла.

Билл постоял несколько секунд на углу, огляделся. Улица изменилась почти до неузнаваемости с того далекого времени, когда его привезли сюда, окровавленного, в бессознательном состоянии. Четверть века назад! Даже тогда этот район, застроенный ветхими, перенаселенными домами, имел жалкий вид. Коренные парижане жили бок о бок с наводнившими эти кварталы беспокойными иммигрантами. Только владельцы разваливавшихся на глазах домов были довольны квартирантами, равнодушными ко всем законам. Иммигрантское население росло, нагнетая напряженность в районе и вытесняя исстари живших здесь французов в новые жилые массивы с низкой квартплатой, которые росли как грибы за окружной дорогой. Парижане презрительно окрестили эти районы «зоной». Переселение в бездушную железобетонную пустыню считалось приемлемой платой за избавление от нежелательных соседей, за исключением случаев, когда иммигранты тоже переселялись туда. Теперь парижане ютились в дешевых домах-башнях, боясь выйти вечером на улицу. Дорог не было, магазинов тоже. Их жгла обида, единственным их компаньоном стал телевизор. Ничего удивительного, что де Медем завоевал их сердца.

Билл прошел несколько кварталов и оказался у дома, где и теперь еще жили Бенгана — прямо над магазинчиком, который Сиди Бею с таким трудом удалось открыть, когда он нищим приехал во Францию. К иссушающей духоте здесь присоединялся грохот строительной техники. В неподвижном воздухе стояла пыль, от нее пощипывало глаза и пересыхал рот. На многих участках улицы дома были полностью снесены, в проломах стен виднелись обрывки дешевых обоев. Экскаваторы вгрызались в землю, роя котлованы глубиной в четыре этажа для гаражей новых домов — защищенные от угонщиков хранилища для машин, снабженные телефонами. И автовладельцы смогут названивать своим секретаршам, сообщать им потрясающую новость, что никто и не пытался добраться до их сокровищ. В оставшихся зданиях еще торговали магазинчики, в которых царили шум и хаос, мануфактурщики, завалившие рулонами тканей огромные прилавки, мясники-мусульмане, оптовые торговцы всяческой снедью. Самый большой магазин, с четырьмя витринами, находился на углу, тротуар перед ним загромождали штабеля мешков и жестяных коробок. Билл протиснулся между ними и вошел в темное помещение.

И улыбнулся, хотя на душе было тяжело. Экзотические товары и специи смотрелись великолепно. В воздухе стоял запах алжирских и марокканских базаров, сладкий пикантный аромат. Билл вдохнул, и его охватило волнение, чистый восторг воспоминаний о тех нескольких неделях весны шестьдесят восьмого…

Он петлял среди знакомых желтых мешков с манной крупой, металлических бочек с оливковым маслом. Надписи на них были так заляпаны, что их невозможно было разобрать. Наконец он подошел к каким-то мужчинам. Один парень вытаскивал мешки из кучи и сбрасывал вниз, а другой грузил их на видавшую виды тележку. Очень короткая стрижка подчеркивала шарообразную форму его головы, на руках, поднимавших и бросавших двадцатикилограммовые мешки, бугрились мускулы.

— Доброе утро. Сиди Бей наверху?

Вопрос был задан из вежливости: вот уже много недель тяжелая болезнь не выпускала Сиди Бея из квартиры. Парень оглядел Билла с нескрываемой враждебностью, потом пожал плечами, дерзко отвернулся и крикнул что-то по-арабски приятелю. Тот, ухмыляясь, продолжал сбрасывать мешки. Билл кинул на него быстрый взгляд, глаза его сверкнули, он громко вздохнул и отвернулся.

Третий мужчина, пожилой, считал мешки и что-то записывал. Словно бросая вызов жаре, на голове у него красовалась каракулевая шапка, а шея обмотана шерстяным шарфом, концы которого были аккуратно засунуты под лацканы коричневой хлопчатобумажной рабочей куртки. Поймав его взгляд, Билл криво улыбнулся. Мужчина посмотрел на молодых грубиянов, а потом раздраженно уставился на Билла, словно не понимая, чего тот хочет.

— Рад видеть вас, Моханд. — Билл сердечно пожал ему руку. — Сиди Бей наверху?

— Да, господин Дюваль, — кивнул Моханд. — Он уже не выходит оттуда. — Его глаза затуманились, казалось, он вот-вот заплачет. — Вы знаете дорогу.

Билл поставил ногу на ступеньку узкой железной лестницы, и в этот момент наверху скрипнула дверь. Он отступил назад. Мгновение спустя по лестнице спустились и молча прошли мимо него трое мрачных мужчин в дешевых костюмах, с маленькими кожаными чемоданчиками. Билл с любопытством посмотрел им вслед и поднялся по лестнице на площадку без окон, освещенную только тусклой лампочкой под керамическим колпаком. Билл деликатно постучал костяшками пальцев в дверь напротив.

— Привет, Кельтум, — мягко проговорил он, протягивая руку.

Голова Кельтум была покрыта серым камвольным платком, он полностью скрывал ее волосы и спадал на плечи. Из той же ткани был и свободного покроя халат, длинный, до самого пола. Она пристально смотрела на Билла, словно была немного удивлена его появлением, взгляд не выражал ни дружелюбия, ни враждебности. Он тоже разглядывал ее, пытаясь скрыть улыбкой впечатление, возникшее при виде болезненной бледности ее лица, отеков и кругов под глазами. Видно, она очень мало спала и очень много плакала.

Кельтум резко кивнула, словно только сейчас узнала его.

— Привет. — И, не подав руки, отошла в сторону.

Билл опустил руку и улыбаясь прошел мимо нее. В квартире его улыбка уже выражала неподдельное удовольствие. В тесной прихожей царил такой же беспорядок, как и прежде. На украшенном богатой резьбой столе, который стоял у стены, совершенно не было свободного места: куклы, фарфор, бронзовые статуэтки, фотографии в рамках, разные безделушки. Чучела птиц с ярким оперением сидели на искусственных ветках под двумя одинаковыми стеклянными колпаками. У него закружилась голова от множества собственных отражений, мелькавших в зеркалах, словно он попал в ярмарочную комнату смеха. И снова чудесный мир запахов: кориандр и кардамон, мускатный орех и корица — то, что мадам Бенгана всегда кладет в свои вкуснейшие блюда. А еще душистый черный кофе, ценимый Сиди Беем выше мятного чая, традиционного напитка североафриканцев. Так Билл и вошел, опередив Кельтум, в гостиную с сияющей улыбкой на губах.

В комнате совершенно ничего не изменилось. Пол покрыт облезлым линолеумом, наполовину скрытым шерстяными половиками, два ужасно неудобных, чересчур мягких кресла, парчовый диван с множеством подушек. А в самой середине комнаты — покрытый клеенкой обеденный стол с неизменной вазой, полной пластмассовых цветов, вокруг которого на четырех деревянных стульях вечерами восседала вся семья, обедала и смотрела телевизор с огромным экраном. С фотографии в рамке, висевшей на стене среди безвкусных эстампов со слащавыми пейзажами, улыбался Ахмед.

— Добрый день, Уильям. Добро пожаловать.

Биллу казалось, что он подготовился к встрече, и все же при виде Сиди Бея улыбка исчезла с его лица. Старик лежал на диване обложенный подушками, стоявший рядом телевизор показывал арабский видеофильм. Ноги были укутаны клетчатым пледом с бахромой, пижамная куртка съехала куда-то набок, неделю не стриженная седая борода выглядела неопрятно и закрывала расстегнутый воротник пижамы. Несколько месяцев назад, уже очень больной, он еще сохранял свою былую физическую силу, оставался мускулистым, не подвластным годам, как человек, праведно проживший жизнь. Теперь же сила и хорошее настроение покинули его, и, изможденный, осунувшийся, сморщенный, он превратился в злую карикатуру на самого себя. Билл шел по комнате, волнение душило его.

Сиди Бей попытался улыбнуться, но исхудавшее лицо только скривилось. Он приподнялся, собрался было встать, но в то же мгновение его жена, сидевшая в изголовье, отставила чашку с кофе и снова уложила его. Она поднялась навстречу Биллу, они обнялись и долго стояли, не разжимая рук, молча, сдерживая слезы. Наконец Билл осторожно высвободился, опустился на колени и обнял Сиди Бея.

Прикосновение рук Сиди Бея, обвившихся вокруг его шеи, потрясло Билла. Год назад, когда старику было уже под семьдесят, он не уступал в силе мускулистым парням, работавшим на первом этаже, ворочал мешки с зерном, поднимал на вытянутой руке бочонки с маслом. Теперь же его руки, лежавшие на шее Билла, были слабыми, как прутики. Билл наклонился и прижался лицом к лицу Сиди Бея, потерся щекой о его жесткую бороду, в глазах пощипывало. Только через несколько секунд он смог наконец поднять голову и заглянуть старику в глаза. На изможденном лице они казались огромными, веки истончились и стали почти прозрачными. Необыкновенная, утонченная красота этих глаз до глубины души потрясла Билла.

— Сиди Бей, как хорошо снова вернуться к вам! Как вы себя чувствуете?

— Я же сказал вам, Уильям, что умираю. — Губы старика раздвинулись в улыбке, он положил руку на руку Билла. — А вы? Как мир обходится с вами? Стали ли вы таким же богатым, каким был мой сын?

— Мои дела идут как будто прекрасно, — криво улыбнулся Билл. — Вы же знаете, по-прежнему охочусь за богатыми вдовами… — Он крепче сжал костлявую руку старика. — И разве, Сиди Бей, деньги что-нибудь значили для Ахмеда? Единственное, чего он по-настоящему хотел, — это быть личностью, и он ею был. Стал отличным модельером, не хуже Диора или Сен-Лорана. Постарайтесь утешиться хотя бы этим. Он добился своего и был счастливейшим из людей.

— Таким счастливым, что покончил с собой. — Прежняя суровая ирония сверкнула в глазах Сиди Бея.

— Я сам задавал себе эти вопросы. — Плечи Билла поднялись и опустились. — Вы же знаете, Сиди Бей: я давно не виделся с Ахмедом. — Он помолчал, будто снова услышал зов Ахмеда, его все бо́льшую и бо́льшую настойчивость, звучавшую в нем мольбу, видел и себя. Вот его рука тянется к телефонной трубке, а потом отдергивается от нее. В те выходные собственное счастье вытеснило из его сердца беду друга. — Что в последнее время происходило с Ахмедом? Что заставило его сделать то… что… он сделал?

— Что с ним происходило? — вздохнул Сиди Бей. — Не знаю, друг мой. Но он был сам не свой. Когда он навещал меня, казался возбужденным, раздражительным, и мы решили, что он стал наркоманом.

— Наркоманом? Ахмед? Да этого не может быть!

— Возможно, вы правы, но я уверен, что он что-то принимал. Какие-то пилюли или что-то в этом роде. Он сидел здесь, разговаривал со мной, а я видел, как он мучился, не мог места себе найти. Потом исчезал на несколько мгновений в своей комнате, а когда выходил оттуда, держался совершенно спокойно, все как рукой снимало.

— Ушам своим не верю, — покачал головой Билл. — Он презирал кокаинистов. Я наблюдал за ним на вечеринках в Нью-Йорке, там публика накачивалась всякой дрянью, а самым крепким, что потреблял на моих глазах Ахмед, было шампанское. Причем ему вполне хватало одного бокала. Если же он в самом деле стал наркоманом, то это произошло с ним неспроста.

— Так оно и было, Уильям. — Сиди Бей кивнул в сторону кухни, где сновала Кельтум, пытаясь обратить на себя внимание. — Кельтум тоже это чувствовала. Она старалась помочь ему, хотела вырвать из этой трясины, отвадить его дружков. — Голос старика звучал все тише и тише, и Билл наклонился, чтобы лучше слышать. — Вы знаете, она вернулась… вернулась из Нью-Йорка и сразу же попала в сети этого Бухилы.

— Ммм. Прошу прощения, Сиди Бей, — закусил губу Билл. — Ей было тогда очень тяжело, вся душа ее была изранена. Надеюсь…

Сиди Бей почувствовал его смущение, улыбнулся и, покачав головой, прервал его.

— Думаете, я не вижу, что вы вините в этом себя? Она была молодая, очень впечатлительная. А вы поступили как человек чести. Многие мужчины воспользовались бы ее состоянием. Вам не в чем упрекать себя.

— За исключением того, что я отправил ее домой с кровоточащей раной в душе.

— Пожалуйста, не вините себя ни в чем, Уильям. Все это произошло совершенно случайно. Рана была в ее душе до приезда в Нью-Йорк. Такова натура Кельтум.

— Как бы то ни было, я отослал ее домой вполне готовой для совершения подвигов во имя Бухилы.

— А вы не понимаете, что́ она находит в нем и в его движении? — тихо вздохнул Сиди Бей. — Возможно, я тоже не понимаю. Когда я приехал сюда, у меня и в мыслях не было ничего подобного. Но молодежь больше не верит моему жизненному опыту. Они злые. Нетерпеливые. Готовы взяться за что угодно, пойти за кем угодно, лишь бы им предложили приемлемый, по их мнению, выход из их положения или хотя бы сносное существование.

Билл бросил взгляд на дверь в кухню.

— И вы думаете, Бухила способен дать им это? — шепотом спросил он.

— Я-то, возможно, и не думаю так, но им кажется, что он выполнит свои обещания. Вот в чем разница. Скажу только, что с тех пор, как Кельтум сблизилась с ним и прониклась его идеями, она стала примерной дочерью. Я понимаю, это эгоизм, но, когда она жила так, как живут современные молодые француженки, мы очень редко видели ее дома. Теперь же она все время с нами и заботится обо мне. Только не в то время, — тут в его глазах снова сверкнула ирония, — когда уходит служить своему обожаемому имаму.

— Нет худа без добра, Сиди Бей. И я рад этому. Но как она пыталась помочь Ахмеду? Втягивала его в секту?

— Вы хороший человек, как сын для нас, — вздохнул Сиди Бей, — но принадлежите тому миру, который стал своим и для Ахмеда, а не нашему. — Он очертил рукой круг, включивший в себя, по-видимому, не только комнату, квартиру, но и соседские дома, жилища всех североафриканцев, оказавшихся во Франции. — Во многих отношениях Ахмед был очень сильный и энергичный, а честолюбие помогло ему многого добиться в своей профессии.

— Это действительно так, Сиди Бей.

— Мы часто говорили ему об этом. — Старик прикрыл глаза, словно его настигла волна боли, сдавленный стон прорвался сквозь стиснутые зубы. — Но у него были слабости, льстецы поработили его. Ахмед вырос не у нас, не в нашей семье. Я понимал это и очень страдал. Но я знаю, что такое борьба за существование в чужом мире. — В его голосе прозвучала тоска. Билл еще крепче сжал его руку. — А Кельтум… она жестче брата. Она считала делом чести спасти его от чего-то. Думаю, от самого себя, — произнес он с вымученной улыбкой. — Весь его мир казался ей гнильем, развращенным деньгами и наркотиками.

— И я в том числе?

Сиди Бей чуть кивнул головой, словно извиняясь.

— Но сердце-то у нее золотое. Я не утверждаю, Уильям, но мне кажется, что она во многом ошибается. — Он порывисто приподнялся на локте. — Хотите посмотреть на Ахмеда?

Билл отпрянул: слишком неожиданно прозвучал этот вопрос. Трагический взгляд Сиди Бея вонзился в него, отрезав путь к отступлению.

— Вы хотите, чтобы я посмотрел на него?

— Да, Уильям, хочу.

И с неожиданной для его немощного тела энергией Сиди Бей ухватил Билла за руку, спустил ноги с дивана и, не обращая никакого внимания на мольбу, застывшую в широко раскрытых глазах жены, обхватил рукой плечи Билла и поднялся на трясущихся ногах. Постоял несколько мгновений, отдышался и, шаркая ногами, побрел в комнату, когда-то бывшую спальней Ахмеда.

Войдя в полутемное помещение, Билл был потрясен обилием цветов. Лагерфельд, Лакруа и дюжина других имен модельеров и портных, известных во всем мире, виднелись на фоне огромных, по плечо, букетов, стоявших вдоль стен. Лилии, перевязанные лентой, от Катрин Денев. Билл взглянул на Сиди Бея, тот чуть пожал плечами.

— Это я настоял, Кельтум была против. У нас совсем другие обычаи, но эти люди были друзьями Ахмеда, — вялым жестом он показал на цветы. — Они имеют право выражать свои чувства по-своему. А чтобы обратить весь мир в ислам, у меня уже не хватит времени, — криво усмехнувшись, прибавил старик. — Пойдем посмотрим на моего сына.

Он повел Билла по узкому коридору, образованному букетами цветов, туда, где в центре комнаты, освещенной двумя лампами под колпаками, стоял на козлах открытый гроб. Приблизившись к нему, Билл увидел, что это был простой ящик, сбитый из грубо оструганных досок, ничем не отличавшийся от упаковочного. Внутри не было никакой обивки — ни стеганого атласа, ни даже жалкого подобия постельного полотна, употребляемого провинциальными гробовщиками. Тело Ахмеда было обернуто в пелены из простого белого хлопчатобумажного материала, так, что были хорошо видны его очертания.

Билл молча стоял, поддерживая Сиди Бея. Господи, как же не соответствует этот простой гроб великолепию венков, ошеломленно думал Билл, как много их пышность говорит о тех, кто их прислал, и как мало о покойном. Проведенные во Вьетнаме годы выветрили из его сознания само понятие о таинстве смерти. Мучительная и преждевременная или безболезненная и своевременная, она была будничным и неизбежным событием. Горе и печаль несла она с собой, и это было естественно. Но при чем здесь цветы? Возможно, мусульманский обычай ближе к истине. Покойников обертывают в пелены и погребают. Просто и быстро. Три дня их оплакивают, а потом живые возвращаются к своим обязанностям.

Сиди Бей мягко, но настойчиво подталкивал его к гробу, стоявшему под углом к двери, а изголовье было сориентировано через угол комнаты на Мекку, лежащую, как было известно Биллу, в трех тысячах миль отсюда.

Он увидел темные влажные пятна под гробом, испугался и отпрянул, но потом понял, что это была простая вода, и успокоился. Лишь совсем недавно тело отдали семье. Исламский обычай требует, чтобы покойников обмывали мужчины, но Сиди Бей болен и немощен, и поэтому печальный обряд выполнили профессиональные обмывальщики, те самые мрачного вида мужчины, с которыми Билл столкнулся на лестнице.

И снова Сиди Бей, подталкивая Билла к гробу, заставил его вернуться мыслями к усопшему. Тяжело опираясь на Билла, старик наклонился над закрытым пеленой лицом Ахмеда и, взявшись за угол, медленно, осторожно отвернул ткань.

Билл снова отпрянул, из его груди невольно вырвался стон. Старик разжал руку и, опираясь на угол гроба, внимательно вглядывался в искаженное лицо Билла. Слезы текли по его костлявым скулам.

— Посмотрите на него, Уильям. Пожалуйста.

Сжав зубы, Билл сделал полшага вперед, наклонился, его глаза не отрываясь смотрели на Ахмеда, а рука легла на плечи Сиди Бея.

— Ох, Господи, Сиди Бей, — прошептал он, прижимая к себе старика.

Он не узнавал это знакомое ему до последней черточки лицо. Там, где когда-то был изящный нос, осталось гладкое пустое место, которому не было названия. Брови тоже обезображены. В полумраке он видел тени, отбрасываемые расщепленными и снова соединенными под углом костями. Это напоминало зубья плохо разведенной пилы. Лицо и голова утратили свою прижизненную красоту, черты было невозможно рассмотреть, их будто присыпали опилками. И тут его пронзила одна мысль, от нее бросило в дрожь, он заскрипел зубами. Не исключено, что голова чем-то набита. Когда, упав с такой ужасной высоты, Ахмед ударился о землю, череп раскололся и из него во все стороны брызнул мозг. Лицо Билла как-то сразу осунулось, он взглянул на Сиди Бея. Старик, беззвучно плача, пристально смотрел на него. И так, погруженные каждый в свои переживания, они какое-то мгновение глядели друг на друга. В глазах Билла снова вспыхнул огонь, он судорожно сглотнул.

— Пойдемте, Сиди Бей.

Наклонился, высвободил край пелены из руки Сиди Бея, с нежностью, но поспешно прикрыл лицо покойника, повернулся и буквально вынес умирающего старика из комнаты.

Кельтум стремительно бросилась им навстречу. Глаза ее сверкнули, она вырвала отца из рук Билла. Он не противился и, освободившись от ноши, плотно закрыл дверь спальни и долго смотрел, как Кельтум, ласково уговаривая старика, вела его к дивану. Неизъяснимая нежность сквозила в каждом ее движении, любовь слышалась в словах, которые она шептала отцу. Когда она укрывала пледом ноги старика, Билл нерешительно приблизился к ним.

— Сиди Бей, я думаю, мне лучше уйти. Вам нужно отдохнуть. — Он бросил быстрый взгляд на Кельтум и печально улыбнулся. — Кельтум лучше позаботится о вас, чем я.

Девушка взглянула на него, какое-то замешательство мелькнуло в ее взоре, но затем быстро отвернулась, похоже, на мгновение она вдруг почувствовала себя виноватой.

Сиди Бей приподнялся на локте, мягко отстранив встревоженную Кельтум.

— Нет, Уильям. Подойдите ко мне, пожалуйста, — прошептал он, задыхаясь от нахлынувшего приступа боли.

Билл взглянул на Кельтум. Она сжала губы, но не хотела противоречить отцу. Билл пожал плечами и совсем близко подошел к Сиди Бею. Старик пошевелил пальцами, прося его нагнуться, и долгим взглядом посмотрел на дочь. Недовольно надув губы, девушка повернулась и вышла на кухню.

— Уильям. — Голос звучал так слабо, что Биллу пришлось присесть на корточки, его лицо было в нескольких сантиметрах от губ Сиди Бея. — Уильям, у меня к вам просьба. Окажите мне одну услугу.

Билл кивнул головой, внимательно глядя на измученное лицо старика.

— Говорите, Сиди Бей.

— Уильям, сделайте это для меня. Я хочу знать, почему умер мой сын.

— Вы не верите, что он покончил жизнь самоубийством? — нахмурился Билл.

— Верю, — с неожиданной энергией покачал головой Сиди Бей. — Люди все это видели. Но я хочу знать почему. Вы меня понимаете? — Его пальцы вцепились в рукав Билла. — Ох, Билл, — продолжал он, слезы опять потекли по его щекам. — Я умру через пару недель, а может быть, и раньше, но я непременно хочу это узнать. Он был моим единственным сыном, Уильям. Я желаю знать, почему он наложил на себя руки. Я желаю, мне необходимо знать, что привело его к этому. Вы понимаете меня?

— Я понимаю вас, старина, — кивнул Билл, закусив нижнюю губу. — Но что я могу сделать? Это дело должна расследовать полиция. Они ведь не сомневаются, что произошло самоубийство?

Сиди Бей снова энергично покачал головой и, держась за рукав Билла, приподнялся еще выше. Его лицо теперь почти касалось лица Билла…

— Нет, разумеется, нет. И я тоже. Но если в деле нет преступления, полиция теряет к нему всякий интерес. А я не полиция, Уильям, я отец. Мне необходимо знать, почему он это сделал. — Невыразимо печальная улыбка тронула губы старика. — Я только хочу понять. Вот и все.

Боль застыла в его глазах. Билл помог ему опуститься на подушки. Старик лежал неподвижно, его прекрасные глаза умоляюще смотрели на Билла.

И Билл пристально вглядывался в старика, голова его шла кругом. Пронзительный, полный смертельной муки голос Ахмеда, услышанный им с ленты, звучал в ушах, усиливался, оглушал, забивал все другие звуки. Билл на мгновение зажмурился, пытаясь избавиться от этого голоса.

— Послушайте, Сиди Бей, — прошептал он, — мне и в самом деле лучше уйти. Вам нужно отдохнуть. Поговорим об этом завтра.

Сиди Бей кивнул и, не открывая глаз, вздохнул. Его пальцы чуть разжались, Билл высвободил свой рукав и поднялся. Он не заметил, как приблизилась взволнованная мадам Бенгана. Билл обнял ее и крепко прижал к себе.

— Простите, я утомил его. Он уснул. Я приду к вам завтра.

Она прильнула к нему, словно боялась выпустить, словно душа ее мужа могла покинуть дом вместе с Биллом.

— Да, до свидания. До завтра, — наконец проговорила она застенчиво, с заметным усилием эти несколько французских слов. На прощание он коснулся губами ее гладкой, мокрой от слез щеки и пошел к двери. В прихожей, держась рукой за замок, его ждала Кельтум.

— Что вам говорил отец?

Задетый резким тоном, он раздраженно посмотрел на нее.

— А вы разве не слышали?

Лицо девушки вспыхнуло, и это подтвердило его догадку, что она подслушивала.

Поколебавшись, он вздохнул и тихо сказал:

— Кельтум, ваш отец не приемлет и мысли, что Ахмед покончил с собой, потому что сам захотел этого. Вполне естественно. Он никак не может поверить, что такой преуспевающий человек, как ваш брат, был чем-то угнетен.

— А вы можете?

— Мне приходилось видеть такое, но не будем об этом говорить. — Его лицо скривилось, а она вопросительно смотрела ему прямо в глаза. — Послушайте, Кельтум, — вздохнул он. — Ахмед был сильным, решительным человеком. Видит Бог, я больше чем кто-либо другой благодарен ему за это, — с улыбкой прибавил он, радуясь случаю напомнить ей о своем вечном долге ее брату. Но лицо Кельтум оставалось замкнутым, она не улыбнулась. — Кто знает, добился бы он своего, не будь у него этих качеств? Но он был и очень впечатлительным. Вы должны знать, что он… — он помолчал в нерешительности, — был, ну, очень ранимым. — Она молчала, плотно сжав губы. Билл пожал плечами. — Да что это с вами? — Голос неожиданно для него самого прозвучал грубо. Ему показалось, что она в душе обвиняет его, и почувствовал себя неловко. — А вы видели, что с ним происходит?

Ее глаза чуть сузились.

— Я знала, что его что-то мучит, и пыталась помочь ему, — холодно ответила она. — Что еще сказал вам отец?

Билл нахмурился. В ее поведении чувствовалась настороженность, словно Кельтум видела в нем чужака, незвано-непрошено вторгшегося в их горе. Только мысль об обезображенном трупе, лежавшем в нескольких метрах от них, и о ее смертельно больном отце заставила его сдержать гнев.

— Да, — спокойно ответил Билл, — он хочет, чтобы я попытался разузнать, почему Ахмед сделал это.

— И что же вы ему ответили? — Ее лицо выражало мрачное ликование.

— Что подумаю над этим.

— И что вы надумаете?

— Господи, Кельтум, понятия не имею, — покачал он головой. — Я ведь не детектив, я продаю произведения искусства. У меня дело висит на шее, — проговорил Билл. Он понизил голос и оглянулся. — Если полиция, к своему удовольствию, решила, что было самоубийство, и толпа свидетелей это подтвердила, что существенного я могу прибавить? Ахмед вправе был распорядиться своей жизнью так, как ему хотелось. Мне будет не хватать его так же, как и вам всем, но его уже не воскресить. Все кончено. Сомневаюсь, что копание в грязи может теперь кому-нибудь помочь.

Девушка энергично кивнула.

— Да, правильно. Мой брат умер, его нужно похоронить, и все в самом деле будет кончено. — Она говорила быстро, в голосе слышались истерические нотки — будто рассказывала что-то затверженное наизусть, но при этом сомневалась в своей правоте. — Вам нечего здесь делать. От одного только вашего вида моим родителям становится плохо. Ваше присутствие растравляет их душевные раны, они не скоро успокоятся. Коран запрещает нам долго печалиться. — Она схватила его за рукав. — Пожалуйста, уезжайте домой, возвращайтесь к своему народу. И оставьте моих родителей в покое!

Потрясенный ее вспышкой, Билл внимательно посмотрел на девушку. Он давно потерял своих родителей, а после развода с женой родители Ахмеда стали самыми близкими ему людьми.

— Простите, Кельтум, но я обещал вашему отцу поразмыслить кое над чем, и завтра после похорон у нас с ним будет долгая беседа. Я в долгу перед Сиди Беем. — Он помолчал и отвел взгляд. — И перед вашим братом тоже в долгу. Пока, Кельтум. Завтра я приду в назначенное время.