В двадцать восемь лет я подсела на чай, купленный в одной популярной йога-студии на Манхэттене. Все занятие я чихала, и после преподавательница — актриса необыкновенной красоты, с волосами цвета воронова крыла, — повела меня в бутик при студии и посоветовала купить свой любимый нети-пот, эвкалиптовые соли для ванны и чай, один аромат которого вызывал ассоциации с «детьми цветов». Уж не знаю, помог ли чай укрепить иммунитет, но мне нравилось его пить, потому что на каждом пакетике было напечатано какое-нибудь мудрое высказывание. Например, мое любимое.

Что такое йога? Йога — это когда ты открываешься и впускаешь в себя всю Вселенную.

Простите мою испорченность, но вам не кажется, что это немного смахивает на «всем понемножку даю»?

Именно так я себя и чувствовала в тот день, когда Джона переехал в Нью-Йорк, а у меня в вантилане случилась истерика. Высокодуховной шлюхой. Я потратила несколько недель на то, чтобы превратиться в одного из этих слезливых, сверхэмоциональных духовных искателей, которые вечно катаются вверх-вниз на американских горках экспериментов с сознанием. А ведь если взглянуть под другим углом, все это очень смахивает на эмоциональную мастурбацию. Я огляделась на предыдущие недели — и с трудом поверила тому, что увидела: куда подевался мой скептицизм? критический ум? Неужели я стану одной из тех скиталиц, что странствуют от йога-семинара к ашраму, от ашрама к индейской паровой бане в вечных поисках очередной дозы духовности, очередного пробуждения кундалини, очередного очищения? Если бы я ощущала необходимость постоянно находиться в состоянии духовного прозрения, откуда бы у меня взялись силы жить за пределами ритрита? Жизнь после ритрита. Я ведь уже несколько недель не задумывалась о своей настоящей жизни, о тех вполне реальных изменениях, что меня ждут. Поэтому меня так и потрясло, когда я услышала свое «домашнее» имя: меня словно вытолкнули из уютного гнездышка в реальный мир. Точнее, в иллюзорный мир птички с нижней ветки, где жили, дышали и чего-то от меня ждали мои привязанности, эго и желания. Как ведро ледяной воды на голову, на меня обрушилось понимание, что, невзирая на эти несколько недель, я смотрела вперед и по-прежнему видела все то же самое: утраты и смерть.

Все то, что заставило меня отдалиться от мира и уехать на семинар.

Индра посчитала, что истерика пошла мне на пользу. После занятия она села рядом, обняла меня и погладила, а я поплакала еще немного. Она была очень добра ко мне. В глазах читалась искренняя тревога. Когда я успокоилась, она предложила продолжить эту своеобразную терапию — называть меня Сюзи, чтобы помочь преодолеть страх по поводу переезда из родного города.

Я знала, что стоит мне согласиться, и в оставшиеся недели нас ждет много разговоров один на один. Индра будет чаще подходить ко мне, чтобы проверить, как у меня дела, удалось ли мне сбросить влияние «домашнего» имени благодаря его частому повторению. У меня появится шанс заполучить Индру в свое безраздельное пользование, завоевать ее внимание, одобрение и любовь. Право потребовать, чтобы мы больше времени проводили наедине, обсуждая наши жизни, наш путь и принципы. И как знать? Возможно, все это привело бы меня к Богу, который, я чувствовала, уже где-то рядом, и мне удалось бы преодолеть тягу своего ума к критике всех и вся. Индра могла бы помочь мне подготовиться к нашему совместному с Джоной будущему.

Я быстро обдумала эти перспективы, а Индра тем временем дружелюбно и с надеждой взирала на меня своими добрыми карими глазами — совсем как в первый раз, когда я пришла к ней за советом. А потом как можно более спокойным голосом ответила:

— Ну уж нет.

Индра была разочарована. Я по лицу видела.

Разочарована и удивлена. Она кивнула, проговорив:

— Это твое решение, разумеется, но…

Самое забавное, что мне было плевать на ее реакцию. Напротив, я была почти рада, что она так расстроилась.

Видите ли, это было неизбежно. Этот ритрит длился уже несколько недель. Но когда занимаешься йогой по восемь часов в день, дни кажутся неделями, а недели — месяцами. По ощущениям этот семинар длился для меня уже лет пятнадцать. Я была тинейджером в стране йога-семинаров. И подростковый бунт не замедлил себя ждать. В какой-то момент на извилистом пути от одной недели к следующей Индра и Лу перестали быть кумирами и превратились в суррогатных родителей, настаивающих, чтобы я во всем с ними соглашалась. Ела только то, что едят они, пила только те жидкости тела, что пьют они, и ходила в церковь, то есть в вантилан, строго по расписанию.

Матери всегда достается больше отца от внезапно повзрослевшей дочери. Мне не в чем было упрекнуть Лу, но, глядя на Индру, я видела женщину, которая хочет, чтобы я выросла и стала такой, как она. И впервые за многие месяцы мне захотелось снова быть собой. Мне до смерти захотелось выпить крепкого кофе, увидеть серое небо над Сиэтлом. Надеть свитер и оказаться среди людей, которые чертыхаются по поводу и без.

Все подростки задумываются о том, воспитывали ли их правильно, могли ли их родители что-то сделать иначе. В случае с Индрой у меня возникли сомнения в ее искренности, и я стала подкапываться, искать подвохи. Торг за статуэтки в вантилане и конфликт с Джессикой по поводу оплаты лекций заставили меня задуматься, что, возможно, она воспринимает нас как клиентов, а не как учеников. Я не понимала, как на йога-семинаре вообще можно поднимать вопрос денег. Может, она манипулирует нами, чтобы выудить больше наличных? Как истолковать случай с Джессикой — пытается ли она контролировать ее или просто защищает интересы Сью-Дзен? Или и то, и другое? Я вспомнила собственные финансовые грехи — как пыталась надуть Лу и его студию, потому что мне хотелось заниматься йогой, а это стоило больше, чем я могла себе позволить. Я понимала, что поступаю неправильно, но что, если Карли была права и деньги действительно извращают суть духовной практики? Может, йога-студии должны быть как церкви, где все жертвуют, кто сколько сможет, и тем самым обеспечивают существование этого заведения, но не более того? Или же как фитнес-клубы — там не нужно исповедовать веру в Бога или философию, чтобы хорошо пропотеть на эллиптическом тренажере, а тренерам нет дела до вашего эго.

Через пару месяцев после возвращения с Бали сестра прилетела ко мне в Нью-Йорк, чтобы помочь с переездом. Ко дню ее отъезда я уже нашла работу, йога-студию неподалеку и футон, достаточно большой, чтобы мы с Джоной могли на нем разместиться.

У нас с Джоной вскоре появились друзья, ставшие нашей «городской семьей». Со временем эти ребята перезнакомились со всеми моими братьями и сестрами, родными и двоюродными, тетушками и дядюшками, которые приезжали навещать нас в Нью-Йорке. И многие обратили внимание, что в семье меня никто не называет Сюзанн. Сюзи меня звали только те друзья, которых я знала с начальной школы, поэтому услышать, что эти новые друзья зовут меня, как самые близкие, было странно, но и удивительно. На Бали я боялась этого. В Нью-Йорке же это напоминало мне о том, что меня любят.

Никогда я так не скучала по дому, как в тот, первый год, проведенный в Нью-Йорке. Я тосковала по родным так, как тосковала бы по ногам, если бы лишилась их. Мне не хватало зеленых и серых красок Сиэтла, озер и гор. Помню один из дней в августе. Я шла на Пенсильванский вокзал встречать подругу, и на мгновение перед глазами мелькнул кусочек реки Гудзон. Увидев серебристую поверхность воды, я почувствовала, как мои легкие наполняются воздухом, словно я не дышала уже несколько месяцев.

Я ходила во все йога-клубы в городе. Мне отчаянно были нужны эти девяносто минут, чтобы дышать, но я слишком часто отвлекалась на блестящие безделушки в магазинчиках при студии, которые специально расположены так, что пройти мимо совершенно невозможно. Мне хотелось дышать, но в классах было народу, как на платформе в метро в час пик. В метро я быстро привыкла к тому, что приходится дышать воздухом, который выдохнул твой сосед, но на занятиях йогой от нехватки кислорода сердце начинало биться чаще, а грудь словно сжимало обручем. Прямо противоположный эффект тому, которого я пыталась достигнуть. И что хуже всего, когда другие ученики жаловались на это вслух — я-то не жаловалась, я же из Сиэтла, — сразу становилось ясно, что больше всего владельцев студии заботят деньги.

Что, в определенной степени, имело смысл. Преподавателям йоги тоже нужно платить за аренду. Может быть, даже хорошо, что столько людей желали втиснуться в переполненный зал, рассчитанный на гораздо меньшее число посетителей. Может, владельцы студий всего лишь стремились к тому, чтобы у всех была возможность заниматься йогой? И все же я начала понимать ранних протестантов, осуждавших Ватикан за излишества. У всех студий, куда бы я ни приходила, были коммерческие обязательства, партнеры и планы по расширению. Однажды, выходя из огромной студии на Юнион-Сквер, размерами не уступающей сетевому фитнес-клубу, после того, как ее владелица пригласила меня на презентацию ее новой серии карточек с описаниями йоговских поз, мне вдруг подумалось, что семинар на Бали был, видимо, последней возможностью заняться той йогой, которую я знала и любила. Духовная практика, которая, собственно, и привлекла меня с самого начала, переживала такую глубокую трансформацию, о которой я для себя и не мечтала. Йога превращалась в индустрию экономики.

На второй год в Нью-Йорке я оставила попытки найти приличную студию и попыталась заниматься дома. По вечерам Джона редко бывал дома, и я могла спокойно медитировать, хоть места для полноценной практики асан не хватало. В те же дни, когда Джона был дома, он запирался в спальне, чтобы я могла помедитировать. Отделенная от Джоны фанерной перегородкой, я пела тихо, зная, что мы бы оба рассмеялись, услышав мои протяжные «лам-вам-рам-ям-хам-ам-Ом».

Так продолжалось некоторое время, но однажды в середине ноября подруга отвела меня в студию в центре города, где мне действительно понравилось. Да, там тоже был бутик у самого входа, где продавалось все: от магнитиков с йогическими афоризмами до футболок с надписью: «Я такая стройная, потому что занимаюсь йогой». Но студия все равно приглянулась. Мне нужна была своя студия.

Мы с Джоной поспорили из-за Рождества. Я хотела поехать домой, а он — остаться и справить классическое нью-йоркское Рождество, чтобы не было никого, кроме нас двоих. Никто не хотел уступать, я осмелела и забронировала себе билет до Сиэтла, сказав Джоне, что в Нью-Йорке Рождество праздновать не буду.

И в тот же вечер, в тот самый момент, когда мы начали пранаяму на занятиях, я поняла, что мы с Джоной переживем этот кризис. Может быть, к следующему Рождеству я буду готова остаться в Нью-Йорке или он согласится поехать со мной домой. Я не думала о майках за восемьдесят долларов в йога-бутике или о том, что инструктор отточила свой учительский голосок до такой степени медоточивости, что тот напоминал воздушные поцелуи. Я даже решила, что клаустрофобия в переполненном классе научит меня расслабляться в напряженной обстановке. Вышла из класса свободной и полной сил, чувствуя себя как дома в моем «приемном» городе.

Я с рвением возобновила свою практику. Какое же это было облегчение — снова дышать, снова тянуться, снова получить возможность прочистить голову! Хотелось сохранить это ощущение навсегда. Я готова была поселиться в своей йога-студии. Вскоре даже бутик с йоговскими товарами стал частью моей практики. Каждый раз, когда я шла на занятия, дорогие маечки подмигивали мне. Меня свистом зазывали уютные свитера, в которые так приятно завернуться после йоги. Книги, диски и DVD манили меня. Я слышала сладкозвучное пение ароматных масел, свечек и нети-потов, которые, подобно сиренам, заманивали меня на острые камни — хотя нет, в данном случае это были гладкие речные камушки по шестнадцать долларов штука из арсенала фэн-шуй, которые следовало разложить по дому, чтобы улучшить поток ци.

Я мечтала улучшить свой поток ци.

Блудная дочь, вернувшаяся к практике, — ну как я могла не поддаться навязчивому голосу своей внутренней высокодуховной шлюхи? Ей хотелось быть любимой, а чего только не обещали ей эти йоговские игрушки! Чего только не сулили!

«Йога-джорнал» стал для меня библией и потребительским гидом в одном лице. Статьи из этого журнала заставляли меня задуматься о том, как я могла бы применить йогические принципы в повседневной жизни и в отношениях с Джоной, а раздел «покупки» разжигал во мне страсть. Я страстно желала иметь все эти вещи — все эти дорогие примочки из натурального волокна с добавлением ароматических масел, ведь мне сулили (и я верила), что они помогут ощутить в себе частичку Божественного, священного, духовного. В отсутствие какого-либо конкретного Бога именно они призваны были удовлетворить мою тягу к ритуальным действам и достижению покоя.

И знаете что? Все это действительно было так. Иногда эти свечки, фигурки Ганеши, речные камушки, штаны «афгани» и их бесконечные вариации — иногда они действительно вызывали у меня то состояние, к которому мне хотелось вернуться, так же, как распятия в комнате моей тети напоминали ей о том, что следует делать, как поступил бы Иисус. Я сидела в нашей квартире и считала дни до следующей поездки домой — а эти вещи помогали мне, напоминали, как дышать. Но однажды вечером, в компании наших замечательных друзей, я открыла последний номер «Йога-джорнал» и увидела рекламу кредитки под названием «Виза для просветленных». Лицом рекламы была одна из самых известных преподавательниц йоги в стране, заснятая в прекрасной позе на фоне серебристых берез. Я недавно приобрела одну из ее DVD-программ и в связи с этим даже задумалась ненадолго, насколько выгодной была бы для меня такая карточка.

С каждой покупки по ней начислялись бы баллы в размере двадцати процентов от потраченной суммы, которые в дальнейшем можно было бы использовать для оплаты путешествий в «места силы», а также скидок на массажи, одежду для йоги, органическую косметику и декоративные фигурки Будды. Идея была в том, что данная карточка «Виза» помогла бы мне потреблять осознанно. И чем осознаннее, тем больше баллов для более осознанного потребления.

Боже мой, подумала я. Какая же я идиотка.

В другом номере «Йога-джорнал» я обнаружила длинную статью в оправдание индустрии йоги. В ней говорилось, что не следует жаловаться на то, что йога в Штатах так явно нацелена на зарабатывание денег. Подумаешь, писал автор статьи, что известные преподаватели йоги практикуют аскетизм и вместе с тем ездят на дорогих машинах и имеют загородные виллы! А также собственных агентов и пиарщиков. И задумываются о маркетинге и брендинге не меньше, чем о ПУТИ.

Суть в том, рассуждал автор, что, если бы те же самые учителя йоги жили в Индии, они были бы садху, странствующими монахами, и свою мудрость и йогические знания предлагали бы в обмен на чашку риса с ягодками. Носили бы лохмотья и радовались, потому что главное — йогическая мудрость. В Америке такое не пройдет. Посмотрим правде в лицо — нельзя быть более просветленным, чем та экономика, в рамках которой мы существуем!

Йогиня с рекламы карточки «Виза» была одной из самых уважаемых преподавательниц йоги в стране. И то, как скривились мои губы, когда я увидела ее в медитативной позе, напомнило мне «ежегодный призыв» моей церкви. В детстве я ненавидела, когда презираемый мною пастор приказывал всем присутствующим на службе достать чековые книжки. Но что, если вместо напоминания о пожертвованиях церковной школе и на благотворительность он бы предложил нам открыть карточку «Виза-Католициза»? Как отреагировали бы члены моего прихода? Представьте: вот служители обходят ряды на мессе, ты предъявляешь свою «Визу-Католицизу» и получаешь баллы, которые впоследствии можно использовать для покупки декоративных распятий и дизайнерских четок, а также путешествий в Лурд с проживанием в пятизвездочном отеле.

Если бы я купилась на «Визу для просветленных», то была бы самой большой дурой, когда-либо попавшейся в ловушку шарлатанов. «Виза для просветленных» стала щелчком, пробудившим меня от йогического гипноза. Я мигом излечилась от мании покупать йогические товары и поняла, что данный бренд йоги — йога по-американски — всего лишь бизнес, и не более того. Причем бизнес гениальный.

Посудите сами. Йога — это сочетание физических упражнений и практической философии, призванных укрепить здоровье, сделать нас счастливее, гармоничнее и прекраснее. Йогой можно заниматься, исповедуя или не исповедуя при этом какую-либо веру. Абонементы в йога-клубы стоят баснословных денег, поэтому естественный отбор указывает на совершенно определенного рода клиенток. Женщины, принадлежащие к этому классу — имеется в виду средний и чуть выше среднего, — любят ходить за покупками. Шопинг дает им своего рода духовную поддержку. А в сочетании с йогой они получают ДВЕ духовные практики ПО ЦЕНЕ ОДНОЙ! Непревзойденный сценарий коммерческого успеха! Как создать спрос? Да не нужно вообще его создавать. Предметом спроса в данном случае выступает вечный вопрос. Бесчисленные религии уже пытались удовлетворить этот спрос, нередко требуя деньги в обмен на обретение гармонии. Но йога их переплюнула и даже не пытается это скрыть. Первое, на что натыкаешься при входе в каждый йога-клуб, — бутик с йогическими товарами.

Я вспомнила Лару с Бали, вспомнила, как она жаловалась, что в ее лондонской студии одни претенциозные йогини в дизайнерских йога-шмотках, — и в груди защемило. Я скучала по своим друзьям с семинара. Скучала по простоте наших занятий, по их честности. Мне чуть не поплохело от этой мысли, но да, представьте себе — мне не хватало занятий йогой в компании людей, которые пьют мочу.

Мне хотелось, чтобы моя практика имела смысл и представляла собой нечто большее, чем просто коммерческий обмен или программа по самосовершенствованию для привилегированного меньшинства. И я решила не заниматься йогой, если только занятия не бесплатны или не с добровольной оплатой. Решила не покупать йогические игрушки, которые мне на самом деле не нужны. И впервые оказалась на перепутье между цинизмом и ортодоксальностью: чем больше йога-студии подтверждали прожженную циничность своей коммерческой духовной практики для благополучных яппи, тем сильнее я убеждала себя в том, что лишь пуристы «понимают, как надо». Ни один из известных преподавателей йоги не понимает, что такое йога на самом деле, думала я. Мало того, мне начало казаться, что только я одна понимаю истинный смысл йоги. И вот я решила взойти на гору в одиночку, стать последним выжившим йогом на земле. Однако не могла при этом сесть, медитировать и не думать о том, сколько денег сэкономлю, если не буду ходить в йога-студию, или не поздравлять себя с тем, что я куда более просветленная, чем вся индустрия йоги. И вскоре мне пришло в голову, что, наверное, я тоже ничего не понимаю. И видимо, проблема в том, что данная духовная практика слишком открыта для различных интерпретаций и потому поддается любому разлагающему влиянию. Это практика для людей вроде меня, которые иногда верят в Бога, а иногда нет, и не могут отличить духовное озарение от кайфа, вызванного продолжительным шопингом. Да кому к черту нужна такая духовность?

Я перестала заниматься йогой. И хотя думала об этом постоянно, мечтала об этом, писала об этом, жаловалась на это, я, тем не менее, не намеревалась возобновлять практику. Ведь зачем, скажите, практиковать религию, которая с такой легкостью принимает тебя в свои ряды?

21 апреля

Рассвело. Петухи и собаки пытаются переорать фейерверки, грохочущие, как пушечные выстрелы. Словно японцы вернулись, чтобы снова оккупировать остров.

Только вспомню вчерашний класс, и хочется рыдать. Но нельзя — иначе не смогу записать, что еще вчера случилось. А день был поистине эпохальным. За этот день я прожила тысячи жизней и все еще не сплю, так что могу прожить еще одну.

После занятия мне очень хотелось пойти домой и лечь спать. Проспать весь день и забыть о том, что случилось. Но я забыла, что у нас дома был Ноадхи, который вырезал из имбиря амулетики и развешивал их по всем дверным и оконным проемам, чтобы защититься от одержимой призраками швабры. Ноадхи запретил нам возвращаться до темноты.

Сказать, что я была недовольна этим, когда Джессика мне напомнила, — значит не сказать ничего. Я пришла в ярость. И готова была уже заявить, что все эти одержимые блендеры и швабры — чушь собачья. Было очень весело размышлять о духах, когда они не причиняли тебе неудобств, но теперь, когда я все слезы выплакала во время занятия и еще потом с Индрой, как прикажете целый день развлекаться в городе из-за какой-то одержимой швабры? Глаза у меня распухли и покраснели, голова раскалывалась. Я чувствовала себя униженной и была страшно зла. Ненавижу реветь на людях. Ненавижу!

Джессика взглянула на меня и отвела в сторонку. Мы зашагали прочь, и она быстро заговорила, точно пытаясь обогнать наше плохое настроение.

— Сюзанн, — сказала она, утягивая меня за руку, — я знаю, что ты сейчас совсем не в духе, но домой нам нельзя, зато мы можем пойти и выпить по кокосово-ванильному коктейлю.

Она вела меня по тропинке через лес к лестнице с четырьмя тысячами ступенек в Кампухан.

— Сосредоточься на пути, — проговорила она, проталкиваясь мимо таксистов и лавочников на главной улице, ведущей в Убуд, прокладывая себе дорогу плечом, как защитник на футбольном поле. — Сосредоточься на награде, которая тебя ждет.

Мы миновали барную стойку в «Каса Луна» и вошли в ресторан. Сели за столик и, когда подошла официантка, хором, без запинки, продиктовали наш заказ.

Коктейль был таким же вкусным, каким мы его помнили.

Но возникла одна проблема. В одну секунду мы наслаждались коктейлями, счастливые, как школьницы, а в следующую перед нами оказались два пустых стакана.

Проблема.

Не волнуйтесь! Мы очень быстро ее решили.

Мы уже собрались заказать себе еще по коктейлю, как вдруг заметили кое-что в меню. Не помню, кто первый. Хотя… наверное, я. Ладно, это была я. Я обнаружила в меню шоколадное пирожное. Под словом «обнаружила» я имею в виду, что я смотрела на это пирожное каждый раз, когда мы ели в «Каса Луна», а еще периодически оно приходило мне во сне — я натиралась им с головы до ног.

Но это было не простое пирожное. Ни одно пирожное не способно вот так приходить ко мне во сне. Нет, это было пирожное размером с кирпич, и когда вы протыкали его вилкой, из самого центра вытекал расплавленный шоколад. Чтобы не было слишком уж шоколадно, повара предлагали употребить этот шедевр с тремя шариками ванильного мороженого. А потом — ну просто потому, что можно, — еще полить его сверху горячей карамелью. Это греховное сооружение называлось «Шоколадная смерть» и, согласно надписи в меню, было «ЛУЧШИМ ДЕСЕРТОМ В УБУДЕ!!!!!!!».

— Мы хотим вот это, — сказала я официантке.

Та кивнула и принялась записывать в своем блокнотике.

— Подожди! — воскликнула Джессика. Она, кажется, заволновалась. — Тебе не кажется, что это слишком? По-моему, не стоит… Не стоит, да? А как же Путь? Как же птица с верхней ветки?

Я заглянула в ее голубые глаза и улыбнулась:

— Знаешь что, моя дорогая? К чертям эту птицу.

Джессика была поражена. Потом начала хихикать.

— Ах ты, непослушная девчонка, — выговорила она восторженным шепотом. — К чертям птицу!

Я снова повернулась к официантке — было неудобно ее задерживать.

— Одну «Шоколадную смерть», — сказала я. — Две ложки.

Джессика не унималась.

— К чертям эту птицу! — закатилась она, подняв пустой стакан из-под коктейля. Она напоминала мне ребенка, только что научившегося ругаться матом.

— К чертям! — воскликнула я и чокнулась с ней пустым стаканом.

— Неси рогатку, — выпалила она.

— Джесс, — призналась я, — ты прелесть.

Можете представить, что бывает, когда получаешь такую дозу сахара в один прием, особенно после того, как почти два месяца не ел сладкое? Я вам скажу. Крышу сносит напрочь. Вскоре нас так вштырило, будто все наши нервные окончания переживали одновременное пробуждение кундалини. Я призналась Джессике, что она самая лучшая. А она — мне.

— Нет, это ты лучше всех.

— Нет, ты!

— Нет, ты.

— Ты супер!

— А ты супер-пупер!

Хммм… Мы-то ржали так, как будто ничего смешнее в мире не было, но вот на бумаге это выглядит как-то не очень смешно. Короче, нам надо было чем-то перебить этот сахарный удар, иначе мы бы пошли на улицу и начали задирать футболки. Джессика предложила заказать кофе. По такому крооооошечному капучино, чтобы вернуться с небес на землю.

Другими словами, мы еще раз надругались над птицей с верхней ветки.

После капучино дело дошло и до бутылочки красненького, и до пары стаканчиков портвейна, после чего мы уже признавались друг другу в крепкой любви и клялись в вечной дружбе, а потом заказали еще одну бутылку вина, чтобы отпраздновать нашу вечную дружбу. Нельзя же пить за вечную дружбу из пустых стаканов?

— Знаешь что, — сказала Джессика, оглядывая останки шоколадно-алкогольного пиршества на столе, — кажется, я нашла секрет, как жить «здесь и сейчас». Вино!

— Мы очень пьяные.

— Да! И поэтому кажется, что существует только этот момент и ничего больше.

— Только настоящее.

— Мы здесь и сейчас.

— Точно. Я вот реально здесь. Сейчас.

Ресторан закрывался. Мы в последний раз подняли бокалы. Когда мы чокались, в груди и горле появилось знакомое ощущение — мне было неохота уходить отсюда почти до слез. Это было настойчивое желание растянуть вечер еще на чуть-чуть, чтобы эта выпивка и разговоры никогда не заканчивались, солнце никогда не садилось, а ресторан не закрывался. Обязательно ли сейчас возвращаться домой?

— К чертям птицу, — повторила Джессика, как клятву.

— Аминь, сестренка, — ответила я.

Мы расплатились по счету и вышли в ночь. Поворот налево — и мы бы быстро добрались до дома. Но мы свернули направо, на дорогу, ведущую к обезьяньему лесу. И вскоре очутились у витрины бутика «Прада», прижавшись к стеклу носами.

— Вот она, — прошептала я. — Еще никто не купил. Ждет меня.

— Красавица, — призналась Джессика.

— Правда, кажется, что ей одиноко?

— Ну, может быть. Немножко.

— Не скучай, — пропели мы через стекло.

— Я скоро приду за тобой, моя малышка, — пробормотала я. — Если ты действительно та, за кого себя выдаешь.

Джессика захихикала, прикрыв глаза, и попыталась ухватить мою руку, но промахнулась. Потом снова попробовала, сжимая и разжимая пальцы, словно хотела поймать листок бумаги, унесенный ветром. Наконец ей улыбнулась удача, она погладила мою ладонь, и мы пошли дальше.

Мы договорились, что завтра с новым рвением посвятим себя изучению ремесла преподавателей йоги, но сегодня птица с верхней ветки должна получить взбучку от птицы с нижней. И ей все равно, решили мы, ведь это верхняя птица, понимаете? Она же наверху. В ветвях.

Дорога домой нас слегка протрезвила, мы долго сидели на веранде и выпили много воды. Когда же наконец пошли спать, то долго лежали на боку в темноте, и только ноги плавали в лужице лунного света. Мы болтали, и тут я вдруг поняла, что меня переполняет редкое чувство: счастье. Разговаривая с подругой после безумного вечера с вином и шоколадными пирожными, я — пусть всего на несколько минут — почувствовала себя счастливой. И поняла, что жить можно.

— Вот поедешь ты в Нью-Йорк, — проговорила Джессика, — а я приеду к тебе в гости. Будем ходить во всякие модные йога-студии, покупать красивую одежду и пить вино!

— Может быть, — ответила я. — И может, мы с Джоной будем счастливы вместе. Совместная жизнь сделает нас сильнее. Как считаешь?

— Как знать, может, так и будет. Ты просто попробуй. Ты же не знаешь, как это будет. Что подсказывает интуиция?

— Что я люблю Джону. И не могу представить себе жизнь без него. Если бы мы поженились, многие бы обрадовались. Он уже как член нашей семьи. — Я взглянула на Джессику в темноте и поняла, что могу стать похожей на нее, надо только себе позволить. У Джессики открытое сердце, и она ничего не боится. Ей не кажется, что она тут попусту теряет время или потихоньку отдаляется от любимых людей. Я спросила ее, тревожится ли она когда-нибудь о будущем.

— Постоянно, — ответила она. — Но я не думаю, что Бог привел меня на эту землю лишь для того, чтобы я умерла. Я здесь, чтобы найти себя и найти любовь. — Она перевернулась на спину и вздохнула. — Как же мне хочется полюбить, — проговорила подруга. — Тебе очень повезло, что ты нашла своего возлюбленного.

Джессика уснула уже несколько часов назад, и мне бы тоже спать, но я все проигрываю в голове последние двадцать четыре часа от начала до конца, вспоминаю последние несколько недель, лет… Джессика права. Мне очень повезло.

Джона подружился с моими братьями и сестрой. Он обожает моих бабушку с дедом. Дед каждый день спрашивает, когда мы с Джоной поженимся. Скоро я перееду в Нью-Йорк, и Джона станет моей семьей. Мне надо прекращать тревожиться, а главное, прекращать спрашивать совета у женщины, которая никогда не видела меня за пределами йога-студии. Она даже никогда не видела меня в джинсах — как может давать советы? Я должна стать как Джессика и полностью, чистосердечно открыться всему, что готовит мне будущее.

А еще я должна пойти спать. Сейчас же.

21 апреля

Ух ты!

У нас выходной! Слава богу. Мы обе проспали, а когда встали, Джессика не взяла с собой в туалет кружку из «Старбакса» и не пошла на веранду, прихлебывая из нее, как обычно. Мы уже целый час сидим за столом, читаем и пишем в дневниках и почти ни словом не обмолвились. Немножко неловко. Джессика сама не своя, и я тоже. Кажется, я знаю, в чем дело. Мы согрешили — и теперь не знаем, что с этим делать.

К чертям эту птицу.

За один вечер, одной лишь фразой мы осквернили святое. Мы — как те люди, которые отпускали шуточки по поводу теракта 11 сентября. Это неправильно.

Джессика хочет пойти в город и заняться ходячей медитацией. Мне, наверное, тоже стоит. Такое чувство, что мы вляпались. Как будто ее мама сейчас позвонит моей маме или что-то вроде того. Нам надо отработать свои грехи.

Вечером

Я тут кое о чем подумала. Точнее, кое о ком. О Моряке. Я пила пиво и коктейль с зонтиками. Все это навело меня на мысли, как мне иногда хочется прямо-таки наброситься на Моряка, но я себя сдерживаю. Потому что у меня есть парень. Измена — ЭТО НЕХОРОШО.

Нехорошо, как ни посмотри. Я не должна быть распутной Иезабель! Точнее, Иезавиль. Иеза… неважно.

Но если все в мире иллюзия, какая разница? И как насчет, пардон, непривязанности?

В общем, у меня была целая теория, но я устала. Джона — моя любовь.

Пора спать.

22 апреля

Вот черт!

Что-то не то с моим йога-ритритом. От аскетичной искательницы истины и мудрости скатиться до бухла и распутства всего за пару дней. С духовной точки зрения это явно не шаг вперед.

Вчера я сначала подумала, что мы с Джессикой идем в город на ходячую медитацию. В наказание за то, что послали ко всем чертям чертову птицу с верхней ветки еще позавчера. Что ж. Я ошиблась. И пожалуй, надо было быть готовой к этому, учитывая, что все это время мы пытались усвоить, что наше восприятие мира и других людей неправильное. Мол, иногда нам кажется, что люди думают так-то и чувствуют то-то, хотя на самом деле это наши собственные мысли и чувства. Итак, Джессика вовсе не собиралась наказывать себя. Она собиралась купить туфли.

Оказывается, тропинка для ходячей медитации была самым коротким путем к той лавке, где продавались белые туфли с бусинками, которые Джессика мечтала надеть на свою свадьбу. Я шла за ней и увидела, как она входит в лавку, не обращая внимания на продавщицу, которая сразу начала махать на нее руками. Джессика предложила ей подобающую сумму и вышла, держа в руках свое будущее. Она поклялась, что наденет туфли лишь однажды и будет хранить их до замужества.

Покончив с этим, мы прошлись по рынку, где наткнулись на Марианн. Ее рыжие волосы были перевязаны розовым шарфом. Она ходила за покупками. Мы постояли на улице, поболтали, и Марианн заявила, что они с Индрой поговорили и выяснили, что пришли в йогу одинаковым путем, потому что «эти позы… знаете… это было… ну… как возвращение домой». Она минутку тормозила, кивая, карие глаза подернулись и уставились в пространство. Потом она улыбнулась и добавила:

— Ах!

Судя по ее словам, у них с Индрой духовное родство. Мне сразу захотелось блевать, когда я это услышала, ну ладно. Как только мы показали Марианн бутик «Прада», ее плавающий в пространстве взгляд сразу куда-то подевался. Она вдруг стала очень сосредоточенной и сумочка за сумочкой прошерстила весь магазин, после чего решительно и недвусмысленно заявила, что сумки классные. И она, конечно, не уверена, но слыхала о таких бутиках, где продаются настоящие сумки по особым, международным ценам. Куда только подевался мечтательный и слегка заторможенный вид? Она вдруг стала деловой и мигом вытащила кредитку, расплачиваясь за большую сумку и три разных кошелька. Я чуть не поддалась искушению купить свою сумку, но в последний момент так и не решилась.

Не хочу быть дурочкой. Пусть даже моя сумочка манит меня с полки, чтобы я забрала ее домой.

В «Каса Луна» мы повстречали Джейсона с Ларой, и все впятером пошли в салон рефлексотерапии, о котором рассказывала Марианн. Там-то меня и начали обуревать распутные мысли. Мой рефлексотерапевт оказался мужчиной, очень симпатичным, с растрепанной шевелюрой и прекрасными высокими скулами. Я не снимала одежду для массажа, но из «одежды» на мне были лишь коротенький саронг и майка на бретельках. Так что, можно сказать, одета я была только наполовину. Он начал со стопы, потом поднялся выше, к щиколотке, хватая ногу двумя руками, точно хотел ее удушить, и так продвигаясь до самого бедра. Там он продолжил делать круговые движения руками, хотя к тому времени стало ясно — по крайней мере, мне, — что он уже не просто массирует мне ногу. Мне было очень неловко. Но я ни в коем случае не хотела, чтобы он останавливался.

Он остановился, конечно, не дав мне повода почувствовать себя действительно неловко. Марианн извинилась и сказала, что ей пора готовиться к завтрашним занятиям. Или, как она выразилась, «принять свою дозу блаженства». Остальные же вернулись в «Каса Луна» и сели ужинать, а я не удержалась и объявила, что только что получила самый эротичный массаж в своей жизни. У меня кружилась голова, и я чувствовала себя немного извращенкой, рассказывая об этом своим целомудренным товарищам по йога-семинару. Но оказалось, не я одна была такая — Джейсон тут же нарассказывал кучу историй о своих путешествиях по Юго-Восточной Азии, в особенности об одном массаже в Таиланде с неожиданно счастливым концом.

— Я не знал, что делать, — смущенно проговорил он. — Она просто вцепилась в меня, я не успел отказаться. А когда начала, остановиться было уже невозможно.

— Вы только послушайте его, девушки, — вмешалась Лара. — Зато теперь, Джейсон, когда массажистка спрашивает, нужен ли тебе «особый» массаж, ты в курсе, что она имеет в виду!

Подошли Барбель и Марси и тоже присоединились к нашему разговору. Марси призналась, что они с мужем занимаются тантрическим сексом. Мы с Джессикой и Ларой завороженно слушали ее рассказы о семинарах, которые они каждый год посещают. Там их учат, как замедлять наступление мужского оргазма и увеличивать число женских. Про рис с зелеными водорослями все и думать забыли.

— Боже, — воскликнула вдруг Лара, — а как думаете, Индра и Лу занимаются тантрическим сексом? Ну, как Стинг с Труди Стайлер?

Марси направила вилку на Барбель.

— Вот Барбель наверняка знает, — сказала она. Та начала отнекиваться, но Марси ее прервала: — Да ладно. Ты так давно знаешь Лу.

Барбель хихикнула:

— Да, но такие вопросы мы не обсуждаем. — Она попыталась сделать соблазнительное лицо, что вышло у нее очень невинно и по-дурацки: полуприкрытые глаза, выпяченные губки. — «Лу, скажи, практикуете ли вы тантру?» Вот вы всех своих друзей об этом спрашиваете? К тому же, — добавила она, наполнив стакан водой и сделав глоток, — я не слишком хорошо знакома с Индрой. Первую жену Лу я знала гораздо лучше.

— Его первую жену?  — вытаращилась Джессика.

— Ну да, — ответила Барбель. — Хороший преподаватель, кстати. Очень умная. Я занималась с ними здесь, в этом же вантилане. А потом однажды Индра приехала к ним на семинар. И вот Лу разводится с женой и проводит следующий семинар уже с Индрой.

Не знаю, что случилось потом, но все пошли вразнос. Вообще, нам часто приходилось слышать истории о том, как преподаватели йоги и гуру занимались сексом со своими учениками, и, видимо, ребята посчитали, что история Барбель как раз из той оперы. Марси словно завелась: она раньше ходила к одному преподавателю из Калифорнии, «прославившемуся» тем, что спал с ученицами, и поклялась больше никогда не заниматься у такого гуру.

— Но что, если Индра околдовала его, заставила бросить жену? — предположила она. — Это, конечно, сексизм, но она же красивая и обаятельная. Что, если Лу просто не смог ей противостоять?

Безумие, конечно, но мы все согласились, что Индра виновата в данной ситуации. Мы злились на Индру за то, что она пыталась внушить Джессике, будто у той болезненная привязанность к деньгам, но это была совсем другая история. Внезапно Индра, женщина, которую всего шесть недель назад мы считали без пяти минут просветленной гуру, превратилась всего лишь в любовницу Лу, в очередную Иезавель, разрушительницу семейных уз.

И тут Барбель произнесла волшебные слова, мигом превратившие наше сборище йогов в компанию йогов-еретиков.

— А знаете, что бы мне хотелось попробовать? — сказала она. — Тот кокосово-ванильный коктейль, про который вы, девчонки, рассказывали.

За столом наступила тишина. А потом разверзся ад. Всем молочные коктейли! И давай сплетничать про нашу преподавательницу йоги после дозы запретного сахара! Заговор! Бунт!

Мы с Джессикой отделились от компании, выпив свои коктейли, и нашли тихий маленький бар, где можно было бы поговорить. И пивка. Нам надо было обсудить все наедине. Не знаю почему, но у нас с Джессикой какое-то особо трепетное отношение к Индре и Лу. Как будто их любовные дела принадлежат и нам тоже, и, услышав, как другие йоги говорят об Индре как о соблазнительнице, мы испытали беспокойство. Ведь эти разговоры противоречили легенде, сплетенной нами вокруг наших учителей, мифу, вдохновлявшему нас и вселявшему надежду, что и в нашей жизни такая любовь возможна.

Это мы и обсудили за кружечкой пива, а потом, ближе к вечеру, за коктейлями с зонтиками. К тому времени мы решили, что все это не имеет значения, потому что в жизни важно только одно — маленький гномик, который живет на дне бокала с мартини и велит нам заказать еще мартини. Когда гномик говорит, его надо слушаться.

Сегодня я размышляю о том, что история Лу, возможно, была аналогична семейным проблемам Индры. Может, он чувствовал, что рядом с бывшей женой не может быть собой, не может расти в том направлении, в котором нужно. Все это он обрел, лишь когда встретил Индру. Что, если Индре нужны были годы одиночества, чтобы найти себя, те, что она провела одна в промежутке между первым браком и знакомством с Лу, а Лу, чтобы найти себя, нужна была Индра?

А может, они и впрямь парочка эгоистов, бросающих свои семьи. Не знаю.

Чувствую, занятие сегодня будет отстойное.

24 апреля

Мы с Джессикой вчера еще долго сидели на веранде и обсуждали Индру с Лу. А потом из-за дома вдруг вышел мужчина в дорогом деловом костюме. Он постоял немного у храма, взглянул на бассейн, послонялся по территории, и тут мы с Джессикой спросили, что ему надо. Оказалось, это дядя Су приехал на остров из Джакарты. Он — владелец этого места.

Дядя был толстоват и порядком пропотел в своем темном костюме. Прямоугольные стекла очков были заляпаны.

— А вы, значит, йогой занимаетесь? — улыбаясь, спросил он, поставив одну ногу на нашу ступеньку и сунув руку в карман. У него был австралийский акцент. — Американцы любят йогу.

Джессика кивнула, а я ответила:

— Ну да. Иногда.

Джессика нахмурилась:

— Сюзанн! Прекрати. Помни, ты на Пути!

— Кажется, я сижу на чьем-то пути, — ответила я и взглянула на дядюшку Су. — Мне нужен отдых. Слишком много йоги.

Он рассмеялся:

— Вот и мне захотелось отдохнуть от Бали и всех этих магических штучек. И я переехал в Джакарту. — Он показал на голубой коврик Джессики, расстеленный на веранде. — То, что вы делаете, хотя бы полезно для фигуры, хорошие упражнения. Вы молодцы. Но мы на Бали… наша йога — только колокольчики, ароматные палочки и приношения духам. Мы, как дети, играем в игру, которой не существует. Хотя с точки зрения экономики полезно — ведь пока туристы любят балийцев за их обряды, нам будет что кушать! Но кое-кому это уже изрядно поднадоело.

Джессика покосилась на меня так, будто это я виновата в том, что дядюшка завел этот разговор. Но мне хотелось узнать, что же он имеет в виду. Ведь мне нравились колокольчики и ароматные палочки. И ощущение игры. Я могла бы хоть весь день играть в колокольчики, лишь бы никто не говорил со мной о Боге — или о деньгах. Эти две темы мне уже надоели. Я попросила его разъяснить, и дядюшка Су начал распространяться по поводу циклов человеческого развития. Услышав слово «циклы», Джессика тут же приободрилась, но, кажется, услышала совсем не то, что хотела.

Дядюшка Су сказал, что людские желания подчиняются определенному циклу. Он нарисовал в воздухе часы и показал пальцем на самый верх, туда, где должна была быть цифра двенадцать.

— Начало цивилизации, — проговорил он, медленно переводя палец на один час, два и так далее. — По мере продвижения накапливаются блага. Люди борются за обладание вещами, властью, деньгами и землей. Ваши страны все это уже проходили. — Он дошел до цифры шесть. — Сейчас вы здесь. И вам хочется двигаться прочь от материального мира. — Он двинулся дальше — снова к двенадцати часам. — У вас уже есть все, чего только можно желать, — есть, потому вы отнимали это у нас в течение многих сотен лет. Но счастья это вам не принесло!.. — Он показал на один час: — А вот где мы сейчас. Мы хотим иметь то, что уже есть у вас, но у нас все еще есть одна вещь, к которой вы все так стремитесь.

— И что же это? — спросила я.

— Бог, — ответил он. — Мы все еще верим в Него, но предпочли бы иметь ваши большие машины и дома, а также женщин, которые сами зарабатывают кучу денег, пока я могу сидеть дома! — Он расхохотался.

Джесс закатила глаза.

— Я пошла наверх, — буркнула она.

— Не хочешь послушать про циклы?

Джессика фыркнула. Вскоре после этого ушел и дядюшка Су — отправился шнырять вокруг дома Марси и Барбель.

Значит, Бог. Иногда мне кажется, что, может, Он и существует, время от времени настраивается на наш канал, чтобы посмотреть, чем мы тут занимаемся, а еще посмеяться, какую новую одежку мы для Него придумали. Балахон или терновый венец, ермолку, кудряшки, сари и облегающие штанишки для йоги. Мы представляем Его в мужском или женском обличье или в виде бесполой фабрики по производству реинкарнаций, в виде матушки-Земли или Деда Мороза. Наверняка все это заставляет Его кататься по полу там, наверху. Мы — всего лишь идолопоклонники, молящиеся плодам собственного воображения, которые на самом деле совсем на Него не похожи.

Может, Он сидит сейчас в каком-нибудь параллельном измерении и думает: «Черт, а ведь Я даже не создавал этот мир! Готовил себе спокойно ужин и забыл выключить газ, а тут — бац! Большой взрыв. И пошло-поехало, пара часов — и глядишь, уже динозаврики забегали…»

25 апреля

Индра сегодня была ко мне особенно внимательна, все занятие подходила и называла Сюзанн М., а не Сюзи. Но потом Лу попросил меня показать позу колеса перед всем классом, чтобы на моем примере объяснить, как учить прогибам. Я показала, а Сью-Дзен заметила, что у меня позвоночник как будто резиновый. Это было приятно слышать, между прочим. Но Индра тут же вмешалась и заявила, что, хотя я довольно гибкая, бывает и лучше. То есть гибкость у меня совершенно обычная, ничего сверхъестественного.

Это, конечно, так, но блин! Не удивилась бы, если бы после этого она добавила: «А еще у Сюзанн толстая попа и безобразные волосы».

Ненавижу ее сегодня.

Потом она сама показала нам позу колеса, и конечно же колесо у нее обалденное. Индре никому ничего не надо доказывать. И так ясно, что она круче нас всех. Так зачем же она так часто мне об этом напоминает?

Каждый раз, когда Лу поправляет меня в позе, я думаю о том, что когда-то Индра, как и я, приехала на такой же семинар, и на ее месте была жена Лу. Поправлял ли он Индру на глазах у своей жены или знал, что его намерения не йогичны, и потому не трогал ее? Интересно, снился ли Лу Индре по ночам и вырастал ли у него иногда в этих снах большой хобот, как у Ганеши — слоноголового бога (и пробирался ли иногда этот хобот под ее саронг)? Для галочки, мне ничего такого не снилось. То есть… пока не снилось, но, если учесть мою склонность к грязным фантазиям, это лишь вопрос времени.

Очень трудно сосредоточиться на пробном занятии, которое мне предстоит провести, когда каждые пять минут взрываются фейерверки.

На следующей неделе — Ниепи, балийский Новый год, и фейерверки — часть подготовки к нему. Кажется, они должны отпугивать злых духов или что-то вроде того.

На нашу одержимую швабру, кажется, уже подействовало. Хоть какая-то польза.

Балийский календарь жутко запутанный, но, по словам Джессики, Новый год наступает примерно каждые девять-десять месяцев. Короче говоря, год на Бали равен периоду человеческой беременности. Джессика не могла не прокомментировать эту информацию восторженным монологом вагины. О мудрость древней Йони!

Поселок и город кишат чудовищами в разной степени законченности. Это уга-уги. Мне так нравится это слово, что я повторяю его постоянно. Уга-уги. Некоторые из них — настоящие великаны, футов в пятнадцать вышиной. Их поддерживают бамбуковые леса, и мастера забираются по ним наверх, чтобы достроить головы из проволоки или налепить на лицо огромные куски папье-маше.

Уга-уги такие страшные, чтобы отпугивать злых духов, осаждающих остров. Эти великаны — главная достопримечательность Нового года. Раньше их проносили по городу, а потом сжигали на кладбище. Теперь, по словам Лу, проносят по городу, а потом продают немецким туристам.

26 апреля

На лекциях по анатомии мы ведем себя отвратительно. Сью-Дзен утратила над нами всякий контроль. Мы передаем записки и говорим, перебивая друг друга. Смеемся и щекочемся, когда положено ощупывать илиопсоас или мышцы-сгибатели.

Короче, если бы мы были детьми и ехали в машине, наша мама давно бы закричала на нас за такое поведение: «Ну все, сами виноваты! Дома будете наказаны!»

Сегодня в классе Джессика засадила мне ногой по башке, когда я помогала ей войти в стойку на руках. Обе плакали. А все Индра виновата.

Меня теперь раздражает все, что она делает. То есть я, конечно, люблю ее, наверное, но мне надоело, что она вечно указывает мне. И зовет меня «сестра Сюзанн». Надоело хвататься за ее юбку. Пора перерубить пуповину, в самом деле.

Позднее

Самокопание — это так скучно.

Я ужасно скучная.

Мой пупок — скучный.

Сегодня мне пришло в голову: а что, если вся эта йога — всего лишь ритуалистический нарциссизм, загримированный под систему этических принципов, науку о самопознании и пути к Богу?

И еще: не захочет ли Джессика на ночь глядя прогуляться в поисках какого-нибудь десерта?

Захотела!

Вот теперь мне совсем не скучно.

27 апреля

Только что здорово поржали с Барбель над ее полной версией Упанишад.

Звучит, а?

Короче, Барбель показала Индре отрывок из Упанишад, в котором, по сути, описывается, как охмурить женщину. Там написано примерно вот что.

Шаг первый. Скажите женщине, что хотите лечь с ней в постель. Если она ответит «да», ложитесь! Если «нет» — перейдите ко второму шагу.

Шаг второй. Принесите женщине подарки. Если она наконец ответит «да», марш в постель! Если «нет» — пора перейти к третьему шагу.

Шаг третий. Возьмите большую палку. Побейте женщину палкой, пока та не скажет «да», и марш в постель!

Ах, религия. Может ли быть что прекраснее?

Барбель сказала, что Индра не захотела даже обсуждать этот отрывок. Она очень смутилась и, кажется, не желала признавать, что с Упанишадами может быть что-то не то.

Очень мило. Сразу вспоминается жена Лота — до того, как она превратилась в соляной столп. Лот предложил своих дочерей на растерзание похотливым содомлянам, и после, когда то, что от жены осталось, уже смешалось с песками, дочери Лота опоили его и занялись с ним сексом. Как верно подметила Барбель, хорошо, что в наших священных книгах есть такие вот моменты — они не дают нам забыть о том, что эти книги были все-таки написаны людьми. Людьми с грязными фантазиями и сомнительными моральными принципами.

Вечером

Мы с Барбель пошли ужинать, и она заставила меня проглотить рис с зелеными водорослями, прежде чем перейти к десерту. Я оправдывалась, что наверстываю упущенное. Барбель заявила, что я практикую джала-йогу, т. е. йогу еды.

Я ответила, что джала-йога — очень романтичное название и я не прочь поделиться с ней «Шоколадной смертью». Барбель рассыпалась в благодарностях, и мы заказали вторую ложку.

29 апреля

Ниепи — балийский Новый год.

Сегодня закончим пораньше и пойдем готовиться к празднику. Завтра — выходной. Завтра у всего острова выходной, потому что после Нового года Бали замирает, затихает и превращается в город-призрак. Нельзя громко разговаривать, пользоваться электричеством и весь день надо сидеть дома. Если включишь свет или выйдешь из дома — штраф.

План такой. Сегодняшняя процессия распугает злых духов. Уга-уги на Бали — что-то вроде оружия массового поражения в вечной борьбе с духами. Они прогонят всех духов с острова, от мелких надоедливых, вроде призраков из блендера и швабры, до жестоких злобных демонов, из-за которых мы сходим с ума, а наши родные болеют, — духов, которые являются источником насилия, волнений и душевных травм.

Уга-уги должны обладать ужасной наружностью и сильно шуметь, чтобы нагнать на духов страху. В полночь свет во всех домах нужно выключить и следующие двадцать четыре часа сидеть тихо, чтобы духи подумали, что на острове никого нет. А если никого нет, какой смысл вселяться в никому не нужные блендеры и швабры? Вот духи и не вернутся, пока не поймут, что их одурачили.

Классно. Обмануть обманщика!

После полуночи

Перевариваю то, что случилось вечером, — в прямом и переносном смысле. Процессия уга-уги не была похожа на наши парады, где люди выстраиваются по обе стороны улицы и их сдерживают всякие перегородки и полицейские на лошадях. В своем американском воображении я представляла чудовищ на платформах и, может быть, маленькую мисс Убуд в короне в виде золотистой корзинки с курицей и фруктами, машущую нам ручкой. Но такой стерильный и безопасный парад — это не по-балийски. Когда луна взошла на небосклоне, центр Убуда выглядел так, будто кто-то сбросил на него двенадцатитонный мешок с крысами. Грязные переулки кишели людьми. Люди были повсюду, точно хотели не пропустить процессию вперед, они сидели на уступах и заборах — тысячи жителей Бали и туристов, которые без ума от жителей Бали.

Мы с Джессикой продирались через толпу и наконец нашли относительно пустое место посреди улицы. Вскоре в тускло освещенном полумраке в конце улицы нам удалось различить первых музыкантов с гамеланами.

Каждое чудовище сопровождал личный оркестр. Все музыканты были мужского пола, в одинаковых оранжевых, красных или голубых рубашках, похожих на футбольную форму, как будто потом они собирались отложить свои гамеланы и погонять мячик. От звуков, которые они издавали, можно было оглохнуть. Это была совсем не та потусторонняя возвышенная музыка, что доносилась из нашего вантилана по вечерам. Нет, то были звуки битвы, звон оружия и натачиваемых мечей. Я с удивлением заметила, что от этих звуков во мне нарастает тревога. Я занервничала, захотелось бежать прочь. Но когда на горизонте возникли первые уга-уги, я расслабилась. Чудовища были славные. Сначала шли маленькие — их несли на бамбуковых паланкинах мальчишки в голубых футболках и черных повязках на лбу. Самые страшные из этих монстров напоминали детские поделки из папье-маше, раскрашенные в изумрудный цвет и с нарисованной черной чешуей. Они были похожи на дракончиков из мультика, не считая помидорно-красной крови, стекающей по шее.

Мы повернулись, провожая взглядами процессию детей, и вдруг за нашими спинами грохнули фейерверки, привлекая внимание. С детьми было покончено. Настал черед взрослых.

В конце улицы появилось чудовище, словно вызванное к жизни грохотом впереди идущего оркестра. Это была громадина высотой не меньше пятнадцати футов с телом пса и лицом Рангды — существа с огненным языком и черными волосами из соломы. Его передние ноги двигались, точно он хотел порезать толпу своими острыми, как бритва, когтями. Челюсти смыкались и размыкались, и каждый раз при этом взрывались хлопушки. Чудище восседало на гигантской бамбуковой решетке, поддерживаемой не меньше чем десятком человек в оранжевых майках, — многоногий трон для уга-уги. Благодаря им чудовище танцевало, набрасывалось на собравшихся, нагибалось и кланялось, копируя движения своих создателей.

Вскоре процессия стала интерактивной. Чудовища и люди, которые тащили бамбуковые решетки, двигались так быстро, увлекая толпу за собой, что приближались быстрее, чем мы успели понять — надо спасаться. Они дрожали, внезапно накреняясь, затем останавливались, тряслись и резко дергались вперед. До сих пор не знаю, что бы произошло, если бы мы вовремя не ушли с пути. Угроза стать задавленными была так реальна, что мы побежали.

Когда первый испуг прошел, я перевела дыхание и взглянула на Джессику.

— Какой там парад в День благодарения, — выпалила я. — Это как парад в День благодарения, если бы все наглотались кислоты!

Последний монстр навис над нами, отбрасывая тень аж с середины улицы. Это была женская фигура выше одноэтажного дома на самой большой решетке из всех, и несла ее целая куча людей. Баба, раскрашенная в красный, плыла сквозь толпу, ее стройные ноги стояли врастопырку в позе лошади, груди торчали прямо вперед меж распростертых рук, а кроваво-красные соски выпирали, как пули. Волосы были сделаны из оранжевой соломы и красных веревок и метались вокруг лица, когда она нагибалась, поворачивалась и тряслась, неминуемо приближаясь к нам, словно тряпичная кукла-вампир. Ее черные когти были сложены в свирепые кровавые мудры. Уж эта-то точно могла отпугнуть самых злобных духов.

Мы не могли оторваться от этой бабищи на решетке, которая ныряла вниз, летела вперед и накренялась, грозя растоптать любого, кто не убрался с ее пути. Ее длинные волосы — на самом деле это были красные веревки в узлах, похожие на колючую проволоку, — подметали улицу, словно она хотела отхлестать собравшихся по лицам. Внизу потные насквозь помощники прикрикивали на толпу. Баба встряхивала волосами и улыбалась сквозь клыки. Оркестр играл, а благодаря своим помощникам она танцевала.

За секунду до того, как бабища нависла над нами, я успела подумать о том, что ждет меня дома. Я заметила, что мир как будто отдалился от меня, а теперь снова наступает, в точности как духи снова наползают на остров, поняв, что их обманули.

И ничего, в сущности, не изменилось. Но потом волосы чудо-бабы хлестнули нас по щекам, и времени думать больше не было. Мы побежали, сперва смеясь, но потом, когда оглянулись и увидели, что она преследует нас по пятам, бросились наутек как можно быстрее.

Мы бежали до тех пор, пока не потеряли процессию из виду, и лишь тогда перестали бояться. Только у ресторана «Балийский Будда» мы замедлили бег и переглянулись, рассмеявшись в смущении. Как дети, увлекшиеся страшной игрой, мы забыли, что все это происходит не на самом деле.

Очутившись напротив «Балийского Будды», мы с Джесс решили отпраздновать балийский Новый год по-своему — за вином с пирожными. Но стоило нам войти, как мы увидели Джейсона и Лару на балконе. Те что-то нам кричали, но при этом так смеялись, что не могли ни одного слова до конца договорить.

Когда мы поднялись наверх, Джейсон обнял нас.

— Ну и видок у вас — как будто за вами настоящие чудища гонятся, не куклы! — воскликнул он. — Дурочки!

Мы с Джессикой были слишком заняты оправданиями и не сразу заметили, что Джейсон ведет нас к столику, заваленному тарелками из-под десертов и конфетными обертками и заставленному рюмками. Кроме того, там были пустые банки пива и пустые, а также частично полные бутылки вина. За столом сидели все наши товарищи по семинару: Барбель угощала Марси куском шоколадного торта, а та наливала себе бокал красного вина, Лара подзывала официанта, чтобы тот принес всем самбуки. Джейсон взял у официанта зажигалку и поджег самбуку. Придется моим друзьям много заниматься карма-йогой, чтобы компенсировать сегодняшний вечер.

Я вообще-то не очень люблю крепкий алкоголь, но сегодня пила сладкие ликеры со своими друзьями с таким упоением, будто пыталась осушить океан рюмками с наперсток. Мы пили за все, что только можно, но главным образом выпивка была нужна, чтобы подпитывать наши разговоры. К середине вечера мы начали обращаться друг к другу «брат Джейсон» и «сестра Джессика», и звучало это примерно так: «Брат Джейсон, не подожжешь ли мою самбуку?» Или: «Сестра Марси, изложи-ка нам свою теорию насчет того, что Индра слышит язык кристаллов и те говорят ей, будто она просветленная».

Джейсон пожаловался, что ему очень трудно сосредоточиться на лекциях по анатомии, когда Сью-Дзен использует Индру в качестве экспоната и велит той раздеться. Мы выпили самбуки, чтобы ему не было так больно, потом еще самбуки, посплетничав насчет того, как Индра пыталась заставить Джессику заплатить за лекции по анатомии, а потом еще, и пустились в разговор о том, что лекции Сью-Дзен просто ужасны. Потом кто-то заметил, что Индра всегда говорит, будто в позе голубя бедренные кости должны смотреть строго вперед, как фары, и ругает нас за то, что они не смотрят строго вперед, хотя у самой у нее они тоже не смотрят. Значит, она лицемерка, а это ужасно раздражает и бесит…

Короче, мы рассплетничались.

Зато потом сделали одно открытие. Лара принесла с собой статуэтку Индры и всем ее показала.

— Ничего не замечаете странного в этих статуэтках? — спросила она, порылась в полотняной сумке с изображением Ганеши и достала свою фигурку, по-прежнему завернутую в газету. Она протянула ее мне: — Не видишь ничего странного?

Я взглянула на фигурку, повертела ее в руках. Точная копия той, что Индра показывала нам в вантилане, — деревянная скульптура самой Индры с вытянутыми руками в позе воина.

— Да, фигурка совсем на нее не похожа, — ответила я.

Джейсон с Ларой прыснули со смеху.

— Получше присмотрись, дорогая, — проговорил Джейсон. — Повнимательнее.

Я провела рукой по грубо обработанному дереву. И тут заметила. Крошечные дырочки. Вся фигурка была испещрена крохотными отверстиями, словно кто-то просверлил их сверлом размером с булавочную головку с промежутком в дюйм.

— Ой, — выпалила я, — это же…

— Термиты! — воскликнул Джейсон. — Все фигурки, которые она нам продала, заражены термитами! Маленькую копию Индры жрут насекомые изнутри.

Барбель рассмеялась, ударив рукой об стол:

— К нашему приезду домой от вдохновляющих скульптур останутся лишь вдохновляющие кучки опилок.

— Термиты, подумать только, — проговорила Лара. — Неужели нельзя было проверить?

— Знаете, а я свою, пожалуй, оставлю, — сказала Барбель, откинулась на спинку кресла и сложила руки на животе. Она явно наслаждалась происходящим. — Меня в следующем месяце пригласили на свадьбу, а невесту я не перевариваю. Вот и будет ей подарок. Скажу, что эта фигурка будет прекрасно смотреться на крышке ее рояля! — Она окинула всех нас счастливым взглядом.

— Здорово, Барбель, — кивнула я. — Очень по-йоговски.

— Но что нам теперь делать? — тихо проговорила Джессика и растерянно взглянула на всех нас. — Я совсем не понимаю, что стряслось с Индрой. Я думала, она просветленная.

Мы замолчали. Я не знала, что ей ответить. Джейсон с Ларой переглянулись. Барбель пожала плечами. Марси начала было говорить что-то о том, что нельзя во всем винить Индру, ведь это Лу бросил свою жену, и валить все на «другую женщину» — сексизм чистой воды. Но к тому времени это было уже неважно. Ресторан закрывался, а нам нужно было попасть домой прежде, чем начнется «день тишины».

Мы опаздывали. На улицах уже не осталось ни людей, ни мотоциклов. Ветер трепал полоски разноцветной гофрированной бумаги, загоняя их в канавы и стоки по обе стороны улицы. Эти же полоски застряли в лианах, растущих на улицах Кампухана. Такое впечатление, что только что здесь закончилась безумная вечеринка, участники которой просто растворились после последнего танца. На улицах по-прежнему царила атмосфера праздника, но при этом стояла гробовая тишина. Мы уходили последними. А ведь это был даже не наш праздник.

Мы шли посреди улицы — небольшая процессия пьяных, несущих всякую ерунду будущих учителей йоги. Мы были отщепенцами, бредущими по улицам: взбудораженные самбукой, мы пели мантры, хотя язык заплетался, и перепрыгивали через бамбуковые шесты, оставшиеся от платформ, на которых восседали уга-уги. Джейсон заметил двенадцатифутовую полуразрушенную бамбуковую платформу в павильоне, перед самым поворотом к лестнице из девяноста шести ступеней. Он присвистнул:

— Монстры на свободе!

Сижу, слушаю фейерверки и лай собак и пытаюсь переварить все съеденное и выпитое. Чувствую себя отвратительно, будто только что съела целый магазин с вредной едой. Не могу не задаваться вопросом: что же произошло с моим йога-семинаром? Или это неизбежная, нормальная реакция отторжения на прошедшие семь недель пуританства?

Разговоры про духов напомнили тот вечер, когда мы изгоняли призрака из блендера. Все время вспоминаю Индру, как она тогда обнимала Лу. И историю, которую она поведала мне: о том, как ехала через всю страну, оставляя свою прошлую жизнь позади. Ведь я, в сущности, сделала то же самое. Но теперь моя жизнь снова мчится мне навстречу на всех парах. Семь дней осталось. Семь дней до отъезда.

Был ли вообще какой-то смысл в этом семинаре? Нет, безусловно, теперь у меня будет сертификат, и я смогу преподавать йогу, но, честно говоря, мне с самого начала было плевать на этот сертификат. Гораздо важнее понимать, что этот опыт действительно что-то значил, чем иметь листок бумажки, уверяющий меня в этом.

30 апреля

День тишины.

Приснилось, что одна моя знакомая хочет покончить с собой. Я выкрала пузырек с ядом, чтобы ничего у нее не вышло, но кто-то должен был умереть, поэтому взяла и выпила его сама. Без всяких мыслей — вот так взяла и опрокинула одним глотком. И тут вдруг — бац! — реинкарнировалась. Я была в другом доме, только пока не поняла еще, что у меня другое тело. Вскоре я выяснила, что Джона, моя сестра и остальные узнали о моей смерти. Сначала я запаниковала и думала даже послать Джоне письмо по электронной почте и сказать, что все у меня в порядке, но только вот пока до меня еще не доперло, кто я — призрак или новый человек. Короче, я пыталась звонить им, писать, а также пробиться к ним с помощью телепатии. И вот мне удалось телепатически связаться с сестрой, и та, конечно, обрадовалась, что я жива, но мне так и не удалось поговорить с Джоной, а так хотелось.

В этом сне я была жутко расстроена тем, что натворила. Своей ужасной ошибкой.

Тут я вдруг оказалась на лекции по литературе в колледже, а рядом сидела сестра Моряка. За дверью класса я увидела маму. Пошла за ней и очутилась в ванной нашего старого дома. Дома, где я выросла. Мама подрезала большой фикус. Я пыталась сказать ей, что я — это я, но она лишь плакала и повторяла, что, должно быть, сходит с ума. Потом я вспомнила, что совершила самоубийство. И следующий кадр: я вхожу в океан, держа в руках два целлофановых пакетика с ядом, выпиваю из каждого, а вокруг бушуют волны.

Самым важным в этом сне было найти моих любимых и объяснить им, что я поступила так вовсе не из-за них. Если бы они приняли меня в новом обличье, мы все смогли бы вернуться к нормальной жизни. Я сотни раз отрепетировала эту речь во сне, сообщая Джоне и своим родным, что все будет в точности, как раньше, не так уж я и изменилась, пусть даже выгляжу иначе. Я рассказала Джоне то, что могли знать только мы двое, чтобы он мне поверил. Я по-прежнему была его Сюзанн. И все это время меня преследовала одна мысль: боже, что я наделала?

Проснулась и посмотрела на себя голую в зеркале шкафа. Какая-то я другая. Похудела, и тело стало более рельефным, как будто меня вылепили заново. Если тело изменилось, то как же ум? Сердце? Стали ли они другими?