— Без шлема не поедешь! — категорично заявляет Таль. Он добился-таки своего, заставил меня ехать на мотоцикле.
Я присмотрелась к шлему. Размер подходит, но лучше распустить волосы. Дёргаю за резинку, развязывая небрежный пучок на затылке, и Таль замирает рядом, с восхищением глядя на тёмно-русые пряди.
— Ничего себе, богатство! Докуда они длиной? — стряхивает волосы с плеч, и они послушно падают до лопаток.
Я стою как неживая, ощущая его руки на моей спине. Он всего лишь трогает волосы, но ощущения проходят по телу судорогой. Я не поворачиваюсь к людям спиной, потому что знаю — ударят. Не терплю, когда касаются плеч.
— Не хочется прятать такое добро под шлемом! — Таль взвешивает волосы на ладони, проводит костяшками пальцев по лопаткам и бормочет что-то про русое золото. Наверное, мне больно, безумно больно. Или наоборот, очень хорошо, потому что он касается эпицентра моей физической боли, и от этого она теряет силу. Ускользает в его пальцы.
— Соберём волосы в хвост, — протягивает руку за резинкой, — тогда не спутаются на ветру.
Я собираюсь его остановить, но опаздываю всего на пару секунд. Таль приподнимает волосы, оттягивает высокий ворот свитера и вскрикивает:
— Твою мать!.. Гера!..
Он отпускает волосы, и они закрывают меня, прячут от чужих глаз.
— Извини, — говорю ровным тоном без эмоций, — ты не должен был этого увидеть. Обычно посторонние люди не трогают мои волосы и не дёргают за ворот, — добавляю сухо.
Я понимаю его шок. На такое уродство сложно не отреагировать, особенно если только что любовался волосами.
— Это шрамы от ожогов? — спрашивает хрипло.
— Да.
— Предупредила бы, чтобы не трогал твои плечи. Тебе больно?
— Мне не больно.
Это ложь. Новая кожа тонкая, чувствительная, даже прикосновение волос и одежды ощутимо. Но я люблю это «больно», оно напоминает мне, что я жива. Оно оберегает меня от людей, от прикосновений, от доверия и чувств.
Таль встаёт сбоку, одновременно удерживает мой взгляд и осторожно, кончиком пальца оттягивает ворот свитера. Он смотрит на следы старых ожогов, на шрамы, бегущие вниз по шее на плечи и спину. Я никогда ещё не чувствовала себя настолько обнажённой.
— Это не от огня, — говорит он. — Иначе загорелись бы волосы, а на затылке кожа нормальная. Чем тебя так?
— Нет, это не от огня, — соглашаюсь я и, собрав волосы в хвост, беру в руки шлем. — Мы едем или как?
Я смотрю прямо на Таля, даю ему возможность сбежать сейчас, пока не поздно. Это не игра и не флирт с моей стороны, а признание неизбежного. Будет лучше, если он сдастся и отступит прямо сейчас.
Однако Таль — крепкий орешек.
— Естественно, едем! Ты сомневаешься? Что я, по-твоему, шрамов испугаюсь? — фыркает он с наигранной бравадой. — И не надейся! — Таль склоняется к моему лицу, в его взгляде смесь тепла и вызова. Он касается моего носа кончиком пальца и улыбается, как ребёнку. — Однажды я нарисую карту всех твоих шрамов, и мы пройдём по ней вместе. Ты позволишь?
Я молча надеваю шлем.
Мне положена медаль за то, что я сопротивляюсь Талю и его мальчишеской уверенности, что все проблемы решаемы и что меня легко утешить. А ведь могла бы разрыдаться и повиснуть на его шее, умоляя о помощи. Другие бы так и поступили на моём месте. И продолжали бы, от мужчины к мужчине, пока не найдут единственного, способного на чудеса.
Я не верю в чудеса.
Я не верю мужчинам.
Я вообще никому не верю, а меньше всего — себе самой. Не врут только плохие предчувствия и паранойя, остальное — обман.
— Можешь не отвечать! — Таль смеётся, словно реагируя на хорошую шутку. — Меня бабка научила предсказывать будущее по кофейной гуще, но я и без кофе сделаю тебе предсказание. Хочешь?
Пожимаю плечами.
— Ммм… — Таль смешно мычит, скрещивая руки и притворяясь, что медитирует. — Будущий расклад очевиден… ты в меня влюбишься! Будешь умолять: «Таль, пожалуйста, ты такой роскошный мужчина, поцелуй меня!» Я помучаю тебя немножко, а потом соглашусь. — Наклонившись, Таль чмокнул меня в шлем рядом с губами. — Вот такое у нас будущее!
Его беспечное веселье почти смывает меня волной.
Почти.
Я тоже могу предсказать будущее: я отработаю три недели, днём на стройке, ночью в забегаловке. Талю я не скажу про ночную работу, пусть думает, что я сдержала обещание и уволилась. Как и ожидалось, из магазина меня выгнали из-за жалобы Грига, осталась только забегаловка. Это деньги, а они мне нужны, как ничто другое. Отработав нужный срок, я исчезну не прощаясь.
Я не хочу близости, не ищу исцеления, не стремлюсь к невозможному. Уходя, я постараюсь не обидеть Таля. Он хороший человек. Было бы правильнее вообще с ним не связываться, но иногда приходится принимать помощь. Я отказалась от его участия, раз, второй, но судьба настаивает, и становится сложно с ней спорить.
Таль привёз меня к недавно построенному дому и показал демонстрационную квартиру. Не уверена, что нелегально работающим уборщицам положена экскурсия, но у Таля везде есть друзья. Со мной приветливо здороваются, болтают о погоде и пустяках. После длительной добровольной изоляции я словно вышла на свет и потеряла ориентацию в кругу улыбчивых людей. Казалось, они никуда не торопятся и с удовольствием проводят свой перерыв со мной.
— Гера — красивое имя. — Приятная молодая женщина, маляр, улыбается так широко, словно видит во мне новую лучшую подругу. — Меня бы кто назвал в честь богини! — подмигивает.
Я растягиваю губы в улыбке и отворачиваюсь, надеясь, что это предотвратит дальнейшие вопросы.
— А я не помню Геру, кто она? Жена Геракла, что ли? — спрашивает кто-то.
— Жена Зевса! — женщина фыркает. — А Геракла, побочного сына Зевса, она чуть не убила из ревности. Её считают покровительницей брака, а на самом деле она была несчастной обманутой женой. Зевс ей постоянно изменял, имел кучу детей на стороне, а она страдала и бесилась. Я с детства увлекаюсь мифами, — пояснила она мне.
Кивнуть не представляется возможным, мышцы шеи задеревенели.
Обманутая жена. Гера.
Если они ждут моего ответа, я опозорюсь, потому что не могу издать не звука.
К счастью, остальные отвлеклись, только Таль внимательно смотрел на меня.
— Жена назвала нашу младшую Дианой в честь богини, — рассмеялся один из рабочих. — А как по мне, так она Динка. Какая ж она богиня с сопливым носом и грязным подгузником? Как подрастёт, тогда посмотрим, потянет на Диану или нет.
В нашу сторону направляются двое мужчин, и я узнаю в них байкеров со встречи на стоянке. Я даже не успеваю испугаться, как Таль делает знак, и они сворачивают в другую сторону.
— Они к тебе не подойдут, если сама не захочешь, — обещает, вставая между мной и мужчинами. Мне приятно и горько одновременно. Это замечательно, когда мужчина заботится, предугадывает твои желания и страхи. Это горько, когда заботятся не о тебе, а о придуманной женщине по имени Гера.
Это больно, когда тебя хотят, не зная правды.
А потом меня отводят в блок однообразных квартир, и я мою окна, убираю кухни и ванные, натираю паркет. Делаю это изо дня в день, из квартиры в квартиру. Мне нравится гулкая пустота комнат, идеальные прямоугольники вокруг, здесь я чувствую себя в безопасности. Это кокон, в который я добровольно себя заключила, — одиночество, чистота и прямые линии.
Не знаю, на кого я работаю, уж точно не на строительную компанию. Нахожусь здесь неофициально под наблюдением Таля. Не удивлюсь, если он платит мне из собственных денег, потому что решительно настроен пробить моё сопротивление.
Каждый день он приглашает меня на свидания, пытается напоить кофе. Я его не прогоняю, но от свиданий отказываюсь. От кофе тоже, потому что не беру еду и питьё из чужих рук. Я стараюсь быть вежливой, но не больше. На работу езжу сама, так как Таль начинает намного раньше меня, но вечером он не отпускает меня одну. Довозит до дома и не прекращает попыток добиться свидания. С улыбкой, с шутками, но за фасадом чувствуется его нетерпение. Таль симпатичный, хорошо сложенный парень, ему мало кто отказывает. Да и что скрывать, мне тоже хочется сдаться его весёлым уговорам и отвлечься.
Таль упорствует, вытаскивает меня из кокона изоляции. Я улыбаюсь его знакомым, разговариваю с ними. Иногда даже смеюсь, и это так необычно, что с непривычки ноют мышцы лица. Стою в компании, слушаю анекдоты и не могу заставить себя уйти. Щёки болят от улыбки, а я всё смеюсь, даже когда шутки становятся плоскими и давно знакомыми.
Мне нравится притворяться, что я одна из них, обычных, весёлых людей.
В пятницу после работы Таль показал мне одну из новых квартир, подготовленных для демонстрации. Красивая мебель, в каждой комнате цветы, картины на стенах… как же давно я не была в таком доме, уютном, тёплом. Эту квартиру обставили профессионалы, но всё равно, она похожа на родной дом, на однажды утерянную жизнь. Разглядывая интерьер, я не заметила, с каким вниманием на меня смотрит Таль.
— Тебе нравится эта квартира?
Глупейший вопрос в мире! Нет, мне не нравится элитная трёхкомнатная квартира, обставленная дизайнерами. Я предпочитаю ютиться в коморке с ободранными обоями и сыростью по углам.
— Очень красиво, — отвечаю сдержанно.
Таль скрещивает руки на груди и прислоняется к подоконнику. Я чую неладное всем нутром, надвигается гроза.
— Ты раньше жила в такой? — Голос Таля жёсткий, металл по металлу. Он сдирает что-то внутри, кровавые корочки, под которыми ничего не зажило и никогда не заживёт.
Да, я раньше жила в такой. Больше, чем в такой, у меня было четыре комнаты. Камин в гостиной, мягкие кресла, ворсистый ковёр и цветочное панно во всю стену. Я занималась любовью на этом ковре и в креслах тоже, но при мысли об этом хочется выплюнуть мои внутренности.
Да, я раньше жила в такой квартире, но этого «раньше» не существует. Я его стёрла. Отбелила хлоркой.
Таль не должен об этом знать.
— Где я только не жила! — отмахиваюсь от вопроса. — Когда есть хорошая работа, я могу позволить себе снять комнату в приличном месте.
Моя улыбка достойна кинематографических наград.
Я вру. Без документов приличную работу не найти, и я давно не была в таком красивом месте. А документы… их я сожгла. У той женщины счастливое лицо, от вида которого выворачивает наизнанку.
— Ты врёшь, Гера! — чеканит Таль.
Не глядя на него, перебираю цветы в вазе. Он настойчивый и догадливый, а я ещё не накопила достаточно денег для побега.
— Такие женщины, как ты, рано выходят замуж.
— Такие женщины, как я… — повторяю, чтобы выиграть время. — Это какие?
— Красивые, но дело даже не в красоте, а… это сложно объяснить. Ты домашняя.
— Как кошка или собака? Ем с рук и трусь о штанину? — я шучу, скрывая слабость, мой страх перед его догадливостью.
— Ты не просто красивая, ты хрупкая, мягкая, но внутри тебя немалая сила. Ты словно притягиваешь, а потом отталкиваешь. И загадки, в тебе очень много загадок. Я уверен, что ты была замужем, а потом твой муж… он тебе изменил, да? Ты можешь мне довериться. Когда ребята говорили о богине Гере, ты побледнела до синевы, почти до обморока. Не смогла даже ответить. Я думаю, что муж изменял тебе и причинил боль. Отсюда и шрамы. Ты сбежала и теперь скрываешься, называя себя именем обманутой богини.
— С такой богатой фантазией тебе надо писать сценарии для мыльных опер! — притворный смех царапает горло. Пальцы судорожно сжимаются, я ломаю стебли цветов и стараюсь незаметно протолкнуть их в горлышко вазы, скрывая своё смятение. А ведь могла придумать имя попроще, но мне приспичило назваться именно Герой. Иногда мы оставляем кусочки своих больных секретов на поверхности в надежде, что нужный человек поймает за ниточку и выдернет их наружу. Заберёт себе.
— Тогда расскажи, что случилось на самом деле! — просит Таль. — Где твои документы, от кого ты скрываешься и почему. Твой муж ищет тебя? Он жесток? Откуда у тебя шрамы? Чтобы помочь тебе, я должен узнать правду.
Его голос меняется, становится властным, требовательным. Восхитительно мужским. Такому голосу хочется отдаться, прямо здесь на ворсистом ковре.
Я хочу ему поверить, но не могу.
Таль приближается ко мне, опасливо, как к дикому животному. Даже тяжёлые ботинки с металлическими носами не стучат по полу.
— Скажи мне правду, прошу тебя! Про шрамы на твоей спине и про остальное… — Таль смотрит на моё лицо, на грудь, на плечи, выбирая место для прикосновения. Чтобы не спугнуть, не обидеть. Проводит пальцем по подбородку, чуть раскрывая мои губы, спускается по шее, ласкает ключицу. Он приручает меня, раскрывает, как ящик Пандоры(2), в надежде увидеть мои секреты. — Начни рассказывать, и тебе сразу станет легче!
Его слова действуют, как гипноз. Таль вытащил наружу кусочки секретов, и во мне зарождается неразумное желание вскрыть себя, выбрасывая наружу остальное. Как тремор перед землетрясением, это желание захватывает меня, предвещает беду, падение и боль. Три ингредиента моей жизни.
Я молчу, не могу разомкнуть губы. Пусть случится чудо, пусть Таль обо всём догадается сам. Рассмеётся, хлопнет ладонью по мускулистому бедру и скажет: — И всего-то? Из-за этого такая свистопляска? Сейчас мы с тобой со всем разберёмся!
Но он, конечно же, не догадывается.
Склоняется к моим губам, и я вижу желание в его глазах. Достаточно ли этого желания, чтобы выдержать груз моих секретов? Я знаю ответ, он отрицательный.
— Ты слышишь меня, Гера?
— Нет, — отвечаю честно, и тогда он касается моих губ своими. Совсем легко и тут же отстраняется.
— Я говорил о доверии.
Я пытаюсь угадать вкус его губ. По нему я определю, возможно между нами доверие или нет. Если он сладкий — никогда. Если горький… тоже никогда.
Таль опережает меня, слизывает вопрос с моих губ, втягивает их в рот. Его ладонь на моей ключице, но это не ласка. Так он сдерживает себя, чтобы не прижаться слишком близко.
Он пахнет известью, краской и ветром.
У его губ нет вкуса, только тепло. Язык проскальзывает в мой рот вместе с лёгким выдохом. Я не отвечаю, но и не сопротивляюсь, но, когда Таль подаётся ко мне бёдрами, отступаю.
— Давай по очереди, — предлагает он, — сначала я расскажу тебе секрет, а потом ты. — Таль не дожидается моего согласия и быстро говорит: — У меня есть дочь. Когда она родилась, я ещё школу не закончил. Это был мой первый раз, и я толком не знал, что делать и как, только в теории.
Я киваю.
Таль разочарован моей реакцией. Его секрет не возымел на меня должного эффекта.
— Даже не спросишь, женат ли я? — спрашивает колко.
— Нет, не спрошу.
— Тебе всё равно?
— Нет, мне не всё равно.
— Я не женат, но у нас с Ленкой нормальные отношения. Твоя очередь! — Таль кладёт ладони на мою талию, сжимает, его глаза блуждают по моему лицу. — Скажи правду! — просит.
Я смотрю на его губы и жалею, что у них нет вкуса. Как у извести, как у пустой надежды. Но с Талем хорошо, его объятия всё упрощают, поэтому я краду у него ещё несколько тёплых секунд и только потом говорю:
— Через десять минут подойдёт мой автобус. Сегодня я поеду домой сама.
Отстранившись, я иду к выходу, и Таль даже не пытается меня остановить.
--------
2 — Пандора — женщина, посланная Зевсом в наказание людям за похищение Прометеем огня. Она из любопытства открыла сосуд, из которого по миру разлетелись несчастья и бедствия (источник — Википедия).
* * *
По дороге домой я захожу в магазин. До отъезда буду питаться овощными супами, это полезно и экономно. Но я не успеваю пройти на кухню, как появляется Зинаида Степановна.
— Люба уже два раза заходила, а тебя всё нет!
— Что-то случилось?
— Сегодня пятница, помнишь? Вы с Любой идёте в «Орхидею».
Со всеми волнениями я забыла про поход в клуб и понадеялась, что и хозяйка забросит идею-фикс найти мне богатого мужика на людском рынке.
— Я неважно себя чувствую, сегодня не смогу, — реагирую моментально.
— Как это, не сможешь? Люба так обрадовалась, а то она всё одна ходит.
Ходит-то она одна, а возвращается с мужчинами, каждый раз с новыми. Это всем известно.
— Я поговорю с Любой.
— Чего с ней говорить? Иди лучше, а то так и будешь размахивать половой тряпкой до старости!
Сказано со злобой. Так всегда: дай людям кусочек информации, и они влезут в твой кокон, навяжут своё мнение, и если не послушаешься их советов, то злятся.
Наверное, мне должно быть обидно. Наверное, стоит пожаловаться на судьбу.
Люба зашла минут через двадцать, я успела нарезать овощи и вскипятить воду для супа.
— Гера, ты почему не готова? Я люблю приходить в клуб пораньше, а то всех приличных мужиков расхватают.
Сама она уже при полном параде. Облегающее короткое платье с блёстками, обильный макияж, волосы залиты лаком до эффекта «шлема». Только тапочки выдают, что она спустилась на пару этажей ниже.
— Извини, Люба, «Орхидея» не для меня. Не хочу тебя подводить, но придётся, не тот настрой.
Люба шмякнула зад на табуретку и поникла.
— Ну вот, а я обрадовалась. Всё одна туда хожу, а с подругой и похихикать можно, и мужиков обсудить. А то стоишь будто на витрине, и тебя рассматривают как товар.
В принципе, так и есть, я видела рекламу клуба по телевизору. Там отдельный вход для девушек, они идут по подиуму, а мужчины стоят внизу, тёмной массой, и выискивают себе жертву на вечер. К хорошеньким подваливают сразу, пока они спускаются по лестнице подиума, а остальным приходится бродить по клубу, попивая баснословно дорогие напитки.
«Орхидея» пользуется популярностью у женского пола, а всё из-за глупости. Кто-то распустил слух, что столичный миллионер, случайно оказавшийся в злачном месте, влюбился с первого взгляда и женился на местной Золушке. Вот остальные и надеются.
— Извини, Люба, я намаялась на работе. Сейчас в душ, потом поем и спать. Мне ночью снова на работу.
— Так в самый раз! После клуба и пойдёшь…
Она продолжает уговаривать, а я оставляю суп на маленьком огне и закрываюсь в ванной. Спорить не люблю. Я уже сказала «нет», и это мой ответ.
Люба стучится к Зинаиде Степановне, жалуется, и я включаю душ, чтобы их не слышать. Мне нужна передышка, пять минут без людского шума.
Осталось недолго, и я уеду. Так всегда: жизнь разваливается сразу и полностью. Вроде всё хорошо, и вдруг проблемы по всем фронтам.
Вода стекает по лицу, по груди, мягко ласкает, заставляя вспоминать лёгкий поцелуй Таля. То, как он касался моей ключицы, как напряглись его бёдра. Я слабая, во мне не осталось силы, которую он разглядел. Я хочу его защиты, его тепла. Нормальной жизни хочу. Той, которую у меня отняли.
Вздохнув, поворачиваюсь под душем, и вода ударяет по шрамам на спине. Тысячи огненных мурашек пробуждают меня к реальности, иллюзии уходят одна за другой. Прислоняюсь щекой к холодному кафелю, скребу по нему зубами, царапая эмаль. Мокрые волосы липнут к лицу, спина горит, а слёз всё нет. Их давно нет.
Когда я выключаю воду, слышу голоса в коридоре.
— Только не говори, что сам туда не ходишь! — игривый голос Любы.
— Честно говоря, не хожу, — признание Таля.
— Так я тебе и поверила! — заливистый смех. — Как давно ты живёшь в городе?
— Восемь месяцев.
— И ни разу не был в «Орхидее»?
— Был пару раз.
— А чего врёшь тогда? — хихикает. — Думаешь Геру впечатлить?
— Я никого не пытаюсь впечатлить. — В голосе Таля очевидное раздражение.
Я наспех вытираюсь, накидываю халат и распахиваю дверь ванной.
Таль рассматривает меня с головы до ног, надолго задерживаясь на голых коленках и мокрых волосах.
— Пойду-ка я! — подмигивает Люба. — Гер, ты звякни, когда освободишься, я жду!
Бросив на Таля томный взгляд, она выходит из квартиры, покачивая бёдрами. Я оглядываюсь в поисках хозяйки. Только бабы Зины здесь и не хватает!
— Хозяйка вышла к соседке, — объясняет Таль, проследив за моим взглядом. Он всё ещё в рабочей одежде и ботинках, усталый и очень злой.
— Твоя комната? — кивком показывает на дверь.
— Да. — Прохожу вперёд, позволяя Талю зайти следом.
Он смотрит себе под ноги, руки сжаты в кулаки. Встаёт у окна спиной ко мне, еле сдерживая гнев.
— У моей семьи десяток магазинов, — говорит глухо. — Продукты, косметика, детские товары, мелочи для дома. С тех пор, как я стал помогать отцу, мы купили два новых магазина. Он хочет, чтобы я взял управление бизнесом в свои руки.
Таль прерывисто выдыхает и оборачивается. Смотрит на меня холодно, с неприязнью.
— Но я предпочитаю свободную жизнь, — продолжает, — поэтому мы с друзьями ездим по стране, работаем по контракту. Мне особо вкалывать не надо, денег хватает. Не думай, что я живу за счёт отца, у меня своя часть бизнеса, и от неё стабильный доход. Но я заодно с друзьями закончил техникум. На улице дышится легче, чем в офисе. Всё проще, чем постоянно разбираться с людьми, потому что иногда… людей невозможно понять. Особенно женщин.
Вода с моих волос стекает по спине, по плечам. Таль ведёт взглядом по моему телу и тут же трясёт головой, не хочет на меня смотреть. Хмуро протягивает мне телефон. Я не беру, и он настойчиво трясёт рукой.
— Бери, проверяй! — настаивает. — Слева внизу увидишь символ интернет-банка. Откроешь, я скажу пароль. Увидишь, сколько денег у меня на счету. Если хочешь, они все твои.
Я отступаю назад, прячу руки за спину.
— Что ты затеял? — Мой голос низкий, тягучий от злобы. Я жила в коконе одиночества, никому не мешала, так нет же. Вытянули, выманили. Дашь людям каплю себя, и они наваливаются сверху, душат, пытаясь получить остальное, всё до капли.
— Надо было сразу сказать, что ты ищешь мужика, который может заплатить! Я бы запихнул тебе в трусы пару купюр, ты бы мне дала, и у меня бы отлегло уже! А то строишь из себя недотрогу, а сама в «Орхидею» намылилась! Я спросил, шлюха ты или нет. Почему не сказала правду? Думала, я неплатежеспособный? Смотри! — пихает телефон в мои руки. — Денег хватит, чтобы тебе заплатить и не за раз!
Я отскакиваю назад, и дорогой новенький телефон падает на пол. К счастью, не разбивается, и на том спасибо.
Таль подходит вплотную, обнимает меня за мокрые плечи. Его предплечье лежит прямо на шрамах, но я не замечаю боли, слишком поглощена вторжением в моё личное пространство. Словно кокон сросся с моей кожей, и Таль срывает его с мясом. Каждое откровенное слово, каждое посягательство на мою свободу откалывает ещё кусочек. А я без него не смогу, без кокона.
Слова Таля грубые, обиженные, а руки нежные, будто он держит ребёнка.
— Ты мне показалась другой, не такой, как остальные, — говорит горько. — Настоящей, хотя и раненой. А оказалось… ты меня опустила и собираешься в «Орхидею». Душ приняла? Платье выберешь покороче? Не надо стараться, на тебя сразу клюнут, снимут с подиума и потащат в угол, чтобы поиметь. На тебя у любого встанет, даже у старика!
Говорит мерзкие, грубые слова, и самому противно. Рот кривится от обиды и от сказанных гадостей. Но ведь послушал Любу и даже не усомнился.
Я мягко отстраняюсь и заставляю его опустить руки.
— Ты пришёл без приглашения, Таль, а я это не приветствую.
— Я пришёл извиниться! Слишком надавил на тебя… вот и хотел сказать, что наберусь терпения. Запал я на тебя, понимаешь? Стараюсь, но не могу вытолкнуть тебя из головы. А ты на мясной рынок идёшь… продаваться…
Таль смотрит на мою грудь, провожает взглядом капли, сползающие за вырез халата. Сглатывает всухую. Его взгляд темнеет, тяжелеет, он протягивает руку и стирает капли подушечкой большого пальца.
— Я бы всё тебе дал. И защитить тебя хотел тоже… — говорит с упрёком.
Мой кокон горит синим пламенем. Талю очень трудно противиться. Он искренний, он обещает защиту и заботу. Его раненый взгляд легко излечить. Достаточно простого признания, что я не собиралась в клуб, и Таль мне поверит. Опрокинет на постель, и на полчаса я забуду о тьме моей жизни.
Но я сдерживаю слабость.
— Прости, что разочаровала. Будет лучше, если я не вернусь на стройку, найду другую работу.
— Считаешь меня полным уродом? Думаешь, я отберу работу, потому что ты не хочешь со мной спать?!
— Нет.
— Тогда почему, Гера? Чем я тебя не устраиваю? Вроде лицом ничего, в постели никто не жаловался, не бедный. Если тебе нужны деньги, только скажи! Ты мне очень нравишься, это очевидно. Что не так?
При упоминании о деньгах я морщусь. Если бы у меня были деньги, я бы уже уехала и не боролась с желанием обнять Таля, сдаться его нежным и сильным рукам.
— У меня суп подгорает, — говорю без тени эмоций, — а тебе пора идти. До понедельника!
Таль демонстративно поднимает руки, показывая, что больше не собирается меня касаться. Ботинки с силой впечатываются в паркет. Я вздрагиваю, когда он хлопает дверью, потом хватаюсь за тряпку и стираю его следы в моей комнате. Вывожу каждый из них, как уродующее пятно. Возвращаю стерильность, чистоту, старательно наращиваю разрушенный кокон, защитный прямоугольник вокруг себя.
Потом сажусь за кухонный стол и ем суп. Горячий бульон обжигает нёбо, скользит по горлу потоком лавы.
Мне пора спать, ведь ночью на работу. Сначала в забегаловку, а потом её владелец попросил помочь на складе. Там безлюдно, никто не тронет мой кокон. И Таль не появится, он не знает, что я по-прежнему работаю по ночам.
В субботу вечером зашла Люба, чтобы поделиться новостью: она видела Таля в «Орхидее», он подцепил блондинку, похожую на меня. Внутри ёкнула глупая ревность. Я должна радоваться, что Таль больше не покушается на моё внимание, но не могу.
В понедельник мы не виделись до конца рабочего дня. Таль нагнал меня около автобусной остановки и молча протянул шлем. Я отступила, заводя руки за спину.
— Это шлем, а не взрывчатка. Надень! — сказал, не глядя на меня. — Я обещал найти тебе работу и подвозить домой, и я выполняю обещания. Ты устала, я тоже, давай просто поедем по домам и не станем выяснять отношения.
На остановке толпа, в один автобус все не влезем, придётся ждать следующего.
Или я ищу причину поехать с Талем.
Он обижен на меня. Раз ходил в «Орхидею», значит, знает, что меня там не было. Либо сам догадался, либо Люба призналась, что я и не собиралась идти, поэтому обижается, что я не сказала правду.
Таль довёз меня до дома и сразу уехал. То же самое и на следующий день, и на следующий. Прошла рабочая неделя, напитанная его немой, обиженной заботой и взглядами, долгими и горячими, обещающими очень многое. Всё то, что Таль не сможет мне дать. Я предчувствую, что не сможет, но всем своим существом хочу надеяться на обратное.
За мной водится грешок: я слишком легко верю в хорошее. Немного заботы, капля мужского внимания — и вот я уже задаюсь заветным вопросом «а вдруг?». Может, в этот раз мне выпала козырная карта? Таль хороший парень, внимательный, искренний. Да и узнав от Любы про его ухаживания, Зинаида Степановна перестала надоедать «полезными» советами.
Стоит ли уезжать? Может, Таль поможет мне ужиться с прошлым?
Вроде жизнь научила не быть дурой, так нет же… настырно пытаюсь верить, что и я однажды заслужу моё «долго и счастливо».
Наивная.
Иллюзия рассыпалась в выходные дни.
Закончив уборку в забегаловке, я вышла на стоянку, потянутую предрассветной дымкой, и обнаружила ждущего у входа Таля. Сидя на мотоцикле, он читал новости в телефоне. Не поздоровался, не поднял взгляд, только протянул мне шлем.
Интересно, как давно он знает, что я не уволилась с ночной работы?
Послушно взяла шлем. Перелистнув страничку новостей и не сводя взгляда с экрана, Таль достал термос.
— Это кофе, как ты сама себе делаешь. Я видел, что ты добавляешь молоко и сахар. Выпей, и тогда поедем.
Я отвинтила крышку и понюхала горьковатую жидкость.
— Спасибо.
Таль медленно поднял взгляд.
— Пей! — прищурился.
Я отвернулась и посмотрела в темноту. Глотку парализовало. Толкаюсь назад языком, но сглотнуть не могу, а это всего лишь от мысли о том, чтобы выпить из чужих рук. Что будет, если сделаю глоток?
— Господи, Гера, ты что, боишься, что я тебя отравлю?! — Таль почти кричит на меня и тут же соскакивает с мотоцикла, подброшенный осознанием. — Тебя пытались отравить?! Кто ты такая?
— Никто. Я Гера. — Я возвращаю ему нетронутый кофе.
Таль кладёт ладонь на моё плечо, спускается вниз по руке, останавливается на талии. Не тянет меня к себе, приближается сам и застывает в полуобъятии.
Нам мешает шлем в моей руке и пепел в моей памяти.
— Ты нормально спишь? — спрашивает, водя ладонью по моей талии.
Пожимаю плечами.
— Сколько часов?
— Пять-шесть.
— Ложишься сразу после работы, потом встаёшь посреди ночи и едешь сюда?
— Да.
— Зинаида рассказала мне, что ты потеряла ребёнка.
— Я ей солгала.
— И мне лжёшь?
— И тебе лгу.
Таль кивнул в подтверждение того, что и так об этом знал. Чувствовал мою ложь с самого начала.
— А про мужа спросить можно?
Отрицательно качнула головой, и Таль принял это. Поджал губы, но принял.
— Слушай… я идиот. Прости меня! Когда Люба сказала про «Орхидею», у меня мозг отключился. Представил тебя с мужиками, всю облапанную потными ладонями, и в глазах потемнело. Вот я и сорвался, наговорил гадостей сгоряча. Я знаю, что ты не такая. Если бы ты ходила с мужиками за деньги, то не мыла бы полы, где попало, и не жила бы так. Но почему ты ничего не сказала? Ведь могла же остановить меня, залепить пощёчину. А ты не сказала правду и всю неделю молчала. Вчера на стройке ты шаталась от усталости, поэтому я поговорил с Зинаидой, и она сказала, что ты не бросила ночную работу. Позволь мне извиниться как следует. Когда выспишься, я накормлю тебя завтраком… или обедом… или…
Я хочу сказать «нет», но Таль… он подтачивает мою каменную решимость. Он горяч, порывист и слишком настойчив, но… я хочу его помощи. Одной слишком трудно.
— Давай просто прогуляемся, — соглашаюсь со вздохом, не в силах противиться себе.
— Когда? — быстро спрашивает он, хватаясь за шанс, пока я не передумала.
— В полдень.
Я старалась не думать о встрече, как о свидании, и не хотела, чтобы Таль мне нравился. Но он брал меня измором: развлекал, веселил и при этом не влезал в моё личное пространство. Ничего не требовал и не задавал вопросов, просто шёл рядом и рассказывал о дочери. Она живёт с матерью в двух часах езды от города, Таль навещает девочку на выходных, иногда забирает к себе…
Он говорил, а я думала. О том, что некоторые мужчины достойны того, чтобы дать им шанс, даже если это может причинить боль нам обоим. Таль сильный, искренний, он всё поймёт, и мы сможем…
Надежда взметнулась ввысь испуганной птицей.
Навстречу по улице медленно двигалась машина с тонированными стёклами. Такую модель встречаешь редко и запоминаешь надолго.
Меня нашли.
Или у меня паранойя.
Взяв Таля под руку, я резко свернула вглубь парка, но настроение испортилось.
«Мне показалось, всего лишь показалось», — лгала я себе.
Таль заметил моё волнение, но комментировать не стал. По пути домой держал меня за руку, сжимал с силой, будто в ожидании моего побега.
Мы зашли во двор.
— Гера, послушай, на работе надо мной потешаются, говорят, я влюбился. Ты такая…
Я так и не узнала, какая я, слова Таля растворились в колокольном звоне. Порождённый моей паникой, этот звон предвещал беду.
Таль продолжал говорить. Его честное, улыбчивое лицо склонилось к моему, но я смотрела мимо него. На мой двор, замкнутый в прямоугольнике серых пятиэтажек. На затоптанную молодую траву. На скамейку. На мужчину, сидящего ровно посередине, чтобы никому не пришло в голову составить ему компанию. Хотя никто и не решится.
Мужчина смотрит на меня. На Таля. На наши неловкие объятия.
Звон в моей голове стихает и сходит на нет. Я предупреждена, следующий шаг за мною.
Ни о чём не подозревая, Таль продолжает шептать мне в губы.
— … бегаю за тобой, как мальчишка. Дай мне шанс, Гера…
— Ты мне тоже нравишься, — говорят мои обескровленные губы. — Я… подумаю… хорошо.
Мне не о чем думать, потому что я не слышала слов Таля, но он довольно кивает и тянет меня к подъезду. В его глазах искры похоти.
— Нет… мне… я забыла купить молоко. — Я должна увести Таля из моего двора, с глаз нежеланного гостя.
— Пойдём сходим вместе! — с готовностью предлагает Таль.
Я вовремя вспоминаю о мотоцикле. Мне нужно, чтобы Таль уехал. Срочно.
— Подвезёшь меня? — прошу.
Мы идём на стоянку, где Таль оставил мотоцикл перед нашей прогулкой.
Чужой взгляд смыкается на мне, как наручники. На них длинная цепь. Я могу сбежать, уехать, улететь, но разорвать её невозможно. Меня снова найдут.
— Куда ехать? — спрашивает Таль. Он не замечает гнев на моём лице и мой прицельный взгляд на сидящего невдалеке мужчину. Похоть слепит.
Я показываю направление, и мы выезжаем на дорогу.
Меньше чем через минуту я прошу Таля остановиться, и он оглядывается на меня с недоумением. Мы приехали в магазин, расположенный в соседнем дворе. Сюда быстрее дойти, чем ехать и парковаться, но я должна была увезти Таля. Здесь мы попрощаемся, и домой я вернусь сама.
— Спасибо! Увидимся на работе? — спрашиваю, надеясь, что Таль уедет. В ответ на его разочарованный взгляд, быстро поясняю: — Прости, не могу пригласить тебя домой, у меня дела.
Я выдавливаю из себя прощальную улыбку, но у Таля другие планы. Оставив мотоцикл около чёрного входа в магазин, он ведёт меня за лестницу, где мы скрыты от посторонних взглядов. Секунда — и я распята в его руках у холодной стены.
— Я нравлюсь тебе, да? Наконец-то ты призналась! — мурлычет Таль мне в губы. — Как же я хочу тебя! Гера, я с первого дня не могу терпеть… — упирается в меня бёдрами, давит. Холодные пальцы дёргают за пуговицу на моих джинсах. — На всё готов… Ге-ра… — стонет, захватывая мои губы.
Я вжимаюсь в него, вкладываюсь, прячусь внутри запаха кожи и одеколона. Внутри мужчины, которому очень хочу довериться. Его запала хватит на двоих, а мне и так хорошо. Таль хочет меня так сильно, что не предаст, я готова в это поверить. Он не откажется от меня.
Моё тело расслабилось, на моих губах удовольствие, но взгляд остаётся чистым и острым, как битое стекло. Я сдаюсь уверенности Таля и его желанию, но втайне держусь за леденящую реальность обеими руками. Иначе нельзя.
Увлёкшись, Таль вжимает меня шрамами в камень и слизывает гримасу боли с моих губ.
— Я так тебя хочу! — шепчет. — Знаю, что здесь не место, но я должен почувствовать, какая ты! Я сейчас взорвусь к чертям… — щелчком расстёгивает пуговицу на моих джинсах, запускает пальцы в трусики и жадно щупает. Второй рукой подхватывает моё бедро, трётся о его внутреннюю поверхность. Глаза Таля потеряли фокус, лицо осунулось. Он дорвался до желанной цели, и, если я не остановлю, он войдёт в меня прямо здесь, в закутке грязного двора. — Прости, прости, Гера!.. я не должен так… — шепчет в такт движениям пальцев и бёдер. Трётся всё сильнее и ритмичнее, давится словами, помесью нежности и признаний. — Я сейчас взорвусь на хрен… Гера, возьми меня в руку, я сейчас кончу… бля, я как пацан…
Я запускаю руку в его джинсы, но от меня уже ничего не требуется. Как только пальцы касаются шёлка головки, они окунаются в тёплую вязкую жидкость.
Таль хрипит мне в ухо, мои волосы прилипли к его влажному рту.
Его пальцы всё ещё во мне, там, где саднит. Там, где нет и не будет ни капли влаги.
— Гера… клянусь, я даже в юности не позволял себе такого… что ты со мной делаешь?.. — Таль целует меня, пока я ласкаю пальцами его обмякший член. — Простишь меня за несдержанность? — виновато проводит ладонью по сухой промежности. — Я смогу доставить тебе удовольствие, вот увидишь! Здесь не место, а в следующий раз я всё сделаю правильно, найду способ тебя возбудить…
Не найдёт, но я и не ищу удовольствий. Душа отвергает наслаждение тела, поруганного и грязного, и я не пытаюсь с этим спорить.
Таль обещает, заверяет, целует в уголки губ, и я улыбаюсь в ответ.
Потому что я хочу ему верить.
Я верю, что смогу его любить.
А ещё я хочу, чтобы Таль поскорее уехал. Он уговаривает бросить дела и поехать к нему домой, но я придумываю множество отговорок и прощаюсь.
Проследив, как удаляется его мотоцикл, я бегу домой, не ощущая тела, не думая. Сейчас я не могу мыслить рационально, я просто бегу.
Влетаю во двор и вижу ЕГО. Он знал, что я избавлюсь от Таля и вернусь, поэтому не сдвинулся с места. Так и сидит посередине скамейки. Смотрит на меня, строгий, серьёзный, замотанный в осуждение, признающий только его сценарий жизни.
Набираю полные лёгкие воздуха и бегу к нему. Ничего не замечаю и не чувствую, хочу с разбега разбиться о его грудь, выкрикнуть в его лицо всю агонию, отомстить ему, будто он — сама судьба.
Он следит за моим приближением с каменным лицом.
До скамейки осталось не больше двух метров. Я невменяема, вот-вот впечатаюсь в него на полной скорости. Убью и его, и себя.
Зрение сузилось тоннелем, и я вижу только его, только ненавистную цель.
Два охранника внезапно оказываются рядом, синхронно хватают меня под руки, и я бьюсь, как парус на ветру. Изгибаюсь бешеной дугой перед невозмутимым мужчиной.
Свитер задирается, и мужской взгляд спускается по обнажённому животу до расстёгнутых джинсов, до разъехавшейся молнии, до кружева трусиков в раскрытой ширинке. В безумном порыве бега я не заметила, что так и не застегнула пуговицу после ласк Таля. Молния разошлась, и с каждым моим рывком джинсы сползают всё ниже.
Я замираю, повиснув дугой.
Чужой, нежеланный взгляд страшнее мести. Хлыстом обжигает мой живот, бьёт по лобку через полупрозрачную ткань. Он словно видит отпечатки чужих пальцев, вниз, вглубь, до сухого мёртвого места внутри. Сжигает чужие следы взглядом, сдирает запачканную кожу. Живьём.
С усилием поднимает мрачный взгляд и смотрит на мою правую руку, на испачканные в сперме пальцы. Он не может об этом знать, но… знает? За нами с Талем следили? Назло ему потираю подушечки пальцев друг о друга. Сперма успела засохнуть и ссыпается на землю невидимой пылью.
— Отпустите её! — приказывает. Осмотрев двор, охранники послушно отходят в сторону.
Я не двигаюсь. Ноги парализовало, связало, спутало невидимыми стеблями, тянущими меня под землю. Бахрома сползающих джинсов утопает в грязи. Внутри ураган чувств, но немыслимо расточать его на мелкие движения и слова. Только на что-нибудь значимое, на толчок в грудь, достаточно сильный, чтобы опрокинуть и мужчину, и скамейку.
Но у меня нет таких сил, поэтому я молча встречаю мужской взгляд неопределённого цвета и содержания.
— Помогло? — спрашивает, кивая на мою расстёгнутую ширинку.
— Убирайся отсюда и больше никогда не возвращайся! — мои злые слова врезаются в тишину двора.
— Неужели ты думаешь, что похотливый сосунок справится с твоим прошлым?
— Это не твоего ума дело!
— Не справится! Он не видит дальше конца своего члена!
— Не смей! Не смей! — шагаю к нему, повышая голос. Охрана настораживается, но я останавливаюсь и без их вмешательства. Всем телом упираюсь в невидимую стену прошлого. Она удерживает меня от того, чтобы не разбиться о нежеланное мужское тело. Вдребезги.
Он резко поднимается на ноги. Его ничто не сдерживает, ни в словах, ни в действиях. А я словно в путах, в шоке. Я так близко к прошлому, что не могу дышать. Ужас застилает зрение, всё вокруг плывёт, сознание ускользает. Это гипноз, не иначе.
Глядя мне в глаза, мужчина протягивает руки и застёгивает мою ширинку. Вслепую возится с пуговицей, и прикосновение тёплых пальцев к коже заставляет поджать живот.
Одёрнув перед моего свитера, он достаёт носовой платок. Отутюженный, только вышитых инициалов не хватает. Не разрывая взгляда, берёт меня за руку и вытирает мои уже сухие пальцы. Сжимает слишком сильно, трёт, словно пытается содрать кожу, коснувшуюся чужого члена. Потом, брезгливо поджав губы, запихивает край платка в карман моих джинсов. Ткань колышется на ветру белым флагом поражения.
Он обо всём знает, словно видел нас с Талем собственными глазами.
— Похотливый сосунок тебе не поможет, — выдаёт вердикт. — Таким, как он, срывает крышу от любой недоступной бабы, и они гоняются следом, пока не получат своё. Он никто, тряпка, пустое место. Я надеялся, что ты образумилась, но очевидно, нет. Когда наиграешься, звони!
Он достаёт из кармана визитку и разглядывает меня, ищет подходящее для неё место. Находит. Указательным пальцем поддевает верх джинсов вместе с трусиками и засовывает визитку внутрь. Картонные углы покалывают кожу там, где всё сухо и мертво.
Он уходит.
И тогда я просыпаюсь от гипноза и рвусь вслед за ним. Он не спешит, но я всё равно не успеваю. Поскальзываюсь в грязи, почти падаю. Мир идёт волнами, будто мы с ним существуем в разных реальностях. Я двигаюсь в замедленной съёмке, и в каждом кадре — безуспешный рывок к обидчику, чтобы растерзать, растрясти, наказать за гадкие слова и поступки.
Он не верит, что я выживу. Не верит, что я смогу.
Он презирает мою боль, мою жизнь. Ломает меня каждой встречей. Отпускает меня, потом находит и ломает снова.
Он знает, что я бегу за ним, но не оборачивается. Не боится удара в спину. Садясь в машину, бросает: — Одумаешься, сообщи! — и даёт отмашку шофёру.
Я слежу за удаляющейся машиной, потом кидаю визитку в грязь, втаптываю её, втираю до чёрной массы.
Я никогда ему не позвоню. Никогда. Будь он проклят!
Только в подъезде, в его смрадной одинокой тишине я прихожу в себя. Красное марево гнева рассеивается, и постепенно просыпается разум. Выйдя обратно во двор, я выкапываю визитку из липкого месива, рву её на части и несу домой в грязной руке. Не хочу оставлять улику. Свидетели нашей встречи могут её достать. Могут узнать многое, моё прошлое.
Проходя мимо скамейки, бросаю на неё горсть грязи, чтобы он больше туда не сел. Чтобы не вернулся.
Мужчина, преследующий меня всё это время. Мэр моего родного города. Отец моего бывшего ученика.
Дмитрий Волинский.
Я докажу, что Волинский не прав.
С этой мыслью я вхожу домой, с ней же ложусь спать. Таль не похотливый сосунок, наоборот, он настоящий мужчина. Да, он порывист и настойчив, но разве не положено бороться за желаемое? Таль заботливый, страстный, он искренне хочет мне помочь. Будто в подтверждение моих мыслей, приходит сообщение.
«Ты сегодня ночью работаешь?»
«Да, работаю, но не беспокойся, я доберусь сама»
«Я буду ждать у подъезда»
Когда я спускаюсь вниз, зябко ёжась от ночной свежести, Таль уже держит шлем наготове. Даже предлагает помочь с уборкой, но я отказываюсь. Пока я работаю, он спит, прислонясь к дереву, потом отвозит меня домой. После вчерашней несдержанности он чувствует себя виноватым, поэтому не навязывается. Мы заходим в подъезд, и я вижу немой вопрос в его глазах.
Я в нерешительности, и тогда Таль проводит кончиками пальцев по моей щеке и улыбается.
— У меня крыша из-за тебя съехала, прости дурака! Я уж было отчаялся, и тут ты призналась, что я тебе нравлюсь… вот я и сорвался. Я буду терпелив, обещаю.
Таль улыбается. Если я попрошу, он уйдёт, не станет настаивать.
Я смотрю на пустую скамейку перед домом. Комки грязи всё ещё на ней, лежат напоминанием. И предупреждением.
Откладывать нельзя, пора сделать выбор: либо я доверяю Талю, либо нет. Если доверяю, тогда скажу ему правду, и мы со всем справимся вместе. А если не смогу довериться, то придётся уехать. Денег мало, но придётся.
Бежать или довериться. Довериться или бежать.
Глядя на скамейку перед домом, я принимаю решение. Оно даётся с трудом, со странным щелчком внутри, будто лопнул канат страховки.
Я ловлю взгляд Таля и киваю. Веду его наверх.
От волнения я ступаю как по облакам, спотыкаюсь. Я так не волновалась, даже когда теряла девственность. Возможно, я бы не решилась на близость с Талем, если бы не вчерашняя стычка с Волинским. Если бы он не оскорбил Таля, не назвал его похотливым сосунком. Я подавляю в себе мысль, что делаю это назло, пытаюсь доказать обратное. Прячу крамольную мысль туда, где не слышу её занудный голос.
Таль не похотливый сосунок, он действительно хочет мне помочь. И меня хочет. Всю. До конца. Поэтому он и горяч, и порывист, и ревнив.
Мы крадёмся в квартиру, чтобы не разбудить хозяйку. Пока я принимаю душ, Таль устраивается в моей постели.
Я возвращаюсь в комнату, мои руки дрожат. То, что сейчас произойдёт, может стать началом нового, концом старого и отпущением грехов. Я готова к этому.
За окном рассвет. Теперь я езжу в забегаловку к половине четвёртого, и сейчас уже почти шесть утра. Талю скоро на работу, но он не торопится. Лежит поверх одеяла полностью одетый и смотрит на меня. Он ждёт моего решения. Сам при этом прячет сбившееся дыхание, ведёт блестящим взглядом по моим влажным после душа ногам и ждёт.
А я смотрю в окно. Хочу выглянуть и снова убедиться, что на скамейке никого нет. Или наоборот, пусть Дмитрий будет там, и тогда я закричу во весь голос: — Вот видишь?! Ты не прав! Таль заботливый, он возит меня на работу по ночам. Это начало новой жизни! Мы со всем справимся!
А потом лягу рядом с Талем и позволю ему получить удовольствие, потому что это максимум, на что я способна.
Повернувшись к Талю, я поджала пальчики на ногах. От волнения и прохлады паркета.
Он ждал разрешения, поэтому я улыбнулась.
— Гера… — одним сильным, ловким движением Таль сгрёб меня и повалил на постель. Подмял под себя, водя носом по коже. — Скажи, чего ты хочешь? Мне быть нежным? Осторожным? Как тебе нравится? — подкупающая искренность светится улыбкой в его глазах. — Я не стану тебя торопить!
Противореча самому себе, он распахнул халат, оставляя меня в одних трусиках.
— Я буду целовать тебя здесь… и здесь… и везде… — помечает губами моё тело. — Из-за твоей хозяйки придётся быть тихими, но это не значит, что тебе не будет хорошо. А у меня дома ты будешь кричать от удовольствия.
Шершавая ладонь прошлась по бедру, оттягивая кружевную ткань трусиков.
— У тебя нежная кожа, как у ребёнка. Светлая, тонкая. — Таль хмуро посмотрел на свою грубую ладонь, покрытую мозолями. — Я тебя не царапаю?
— Всё хорошо.
Провела ладонями по его плечам, притянула ближе, но Таль отстранился. Слишком очевидно его возбуждение, он боится сорваться, как в прошлый раз, и напугать меня.
Я протянула руку к молнии на его джинсах, но он остановил.
— Подожди, иначе всё закончится очень быстро. Я слишком сильно тебя хочу. Гера, до чего же ты красивая, светлая… Я не понимаю… я…
Таль колеблется на границе чего-то важного. Того, что не следует говорить сейчас, что надо оставить на потом, намного позже, когда мы узнаем друг друга и положим чувства на фундамент доверия. Но нет, Таль не может сдержаться. Перекатывает меня на бок и со свистом выдыхает, глядя на шрамы на спине.
— У тебя были ожоги до самой поясницы… бля… я не понимаю, как он мог причинить тебе вред! За что? Он садист? Он изменял тебе, и ты его застала? Этого недостаточно… Гера, я не понимаю, как он мог…
Мы оба знаем, кто такой «он». Мой муж. Он незримо присутствует между нами привкусом прошлого и оттенком моих кошмаров. Таль не спрашивает напрямую, замужем ли я, хотя и высказал свои подозрения, но я вижу эту уверенность в его глазах, когда перекатываюсь обратно на спину. Я прижимаю шрамы к постели, не морщась от неприятных ощущений. При взгляде на шрамы похоть Таля остыла, но сейчас, лицом к лицу, он снова распаляется.
Он хочет меня, несмотря на шрамы. Даже если я замужем.
Это хороший знак.
Мне нужен мужчина, которому плевать на моё прошлое, на любое прошлое.
Терпение Таля на исходе, я вижу это по игре желваков на его щеках, по биению пульса на шее.
— Ты кончишь первой! Скажи, как тебе нравится?
Его пальцы касаются клитора, начиная отсчёт. Раз, два, я сухая. Сильнее, ритмичнее, эффекта нет. Пять, шесть, Таль сжимает губами сосок. Я изгибаюсь, отвечаю тихим «ах». Не от возбуждения, а в знак благодарности за старания. Не объяснишь же Талю, что моё тело неживое? Что сознание отслоилось, ушло, оставив на постели мёртвую плоть. Поруганную.
Таль царапает ширинкой моё бедро, трётся о меня, вибрируя сдавленными стонами на моей груди. Я комкаю футболку на его спине, стягиваю через голову, и он отбрасывает её на пол. Растрёпанный, жадный, ласкает мою грудь, свободной рукой расстёгивая джинсы.
Секунда — и я чувствую трение влажной твёрдой плоти на моём бедре.
Это будет быстро.
Таль стягивает с меня трусики, разводит мои ноги. Сам так и остаётся в расстёгнутых джинсах и спущенных боксерах.
Укладывается на меня, взгляд горячий, почти невменяемый. Пальцем теребит клитор, проверяет меня, но ожидаемого эффекта нет. Я стараюсь, но, чтобы зажечься, надо найти фитиль, а во мне его нет. Сгорел.
Таль рваными движениями бьётся о моё бедро, он уже близок, а я отстаю. Забросив борьбу с моим неживым телом, он надрывает фольгу презерватива, но не успевает натянуть. Стон ломает его надвое. Таль сгибается надо мной, вдавливает губы в мои рёбра, заглушая звуки.
По моему бедру течёт тёплая сперма.
Отдышавшись, Таль обнимает моё лицо ладонями.
— Я никогда так быстро не кончал, это какое-то наваждение… — кашляет, хрипит сухим горлом. — При одном взгляде на тебя я, как мальчишка, спускаю за две минуты. Это пройдёт, обещаю. Дай мне отдышаться, и мы начнём сначала. Я сделаю тебе хорошо!
Таль берёт салфетки с прикроватной тумбочки и стирает сперму с моей ноги. Нависнув надо мной, улыбается. Я отвечаю тем же.
В его взгляде столько искренности и тепла, что хочется плакать. Хочется, но слёз нет. Их никогда нет.
— Ты… совсем не возбудилась? — Таль знает ответ, но не откажется от дозы приятной лжи.
— Мне было приятно, — отвечаю честно.
Таль поджимает губы, впервые задаваясь вопросом, справится ли он со мной. Со странной женщиной, окатившей льдом его несдержанную, мальчишескую похоть. Он думает о причинах моей фригидности, и его лицо темнеет от гнева.
— Если муж причинил тебе боль, я убью его, Гера. Клянусь, я убью его! — обещает в пылу момента.
Я улыбаюсь в ответ. Таль хороший человек, мне повезло.
— Не надо его убивать.
— Не надо?! — Не то, чтобы Таль всерьёз планировал убийство, но мой ответ задел болезненную струну. Хорошие, честные мужчины не спят с замужними женщинами, и даже если Таль сделал для меня исключение, сейчас он предъявит ультиматум. — Ты развелась с ним? — спрашивает с надеждой.
Я ищу у Таля тепла, поддержки, силы, но в этот момент, укутанная его телом, спелёнатая его руками, я дрожу от холода. Потому что до правды осталось два шага.
Таль принимает моё молчание за отрицательный ответ, хмурится, но потом, решившись, целует меня, разжимая дрожащие губы языком.
— Не молчи, — шепчет, проводя влажными губами до уха, — скажи правду! Я всё пойму. Чем он тебя обидел? Почему ты от него прячешься? Он причинил тебе боль? Поэтому ты не возбудилась со мной? Ты боишься? Не молчи, Гера! Просто скажи правду, и я тебе помогу.
Я ищу у Таля тепла, поддержки, силы, но в этот момент, укутанная его телом, спелёнатая его руками, я дрожу от холода. Потому что до правды осталось два шага.
Таль принимает моё молчание за отрицательный ответ, хмурится, но потом, решившись, целует меня, разжимая дрожащие губы языком.
— Не молчи, — шепчет, проводя влажными губами до уха, — скажи правду! Я всё пойму. Чем он тебя обидел? Почему ты от него прячешься? Он причинил тебе боль? Поэтому ты не возбудилась со мной? Ты боишься? Не молчи, Гера! Просто скажи правду, и я тебе помогу.
Таль снова целует меня, в этот раз жадно, с напором. Это обещание того, что последует дальше, после того, как он поможет мне решить все проблемы. Он снова твёрд, готов к следующей попытке разбудить моё сухое, непослушное тело.
Я отвечаю ему всем своим существом. Целоваться я умею, не маленькая. Таль задыхается от возбуждения, но силой воли заставляет себя остановиться.
— Нет… — откашливается. — Так дело не пойдёт! — Таль нависает надо мной, его улыбка складывается в добрые морщинки. — Я больше не притронусь к тебе, пока не узнаю правду. Если мы вместе, то я имею право знать. — Он трётся о моё бедро твёрдым членом, подтверждая права любовника на доступ к моим секретам. — Где сейчас твой муж? Что он тебе сделал? Он не любил тебя? Бил? Изменял?..
Под его заботливым взглядом я раскрываюсь цветком Лотоса. Волнение щекочет кожу, застилает зрение.
Мой голос звенит. Слова вылетают кувырком и удивлённо щурятся, увидев свет.
— Нет, муж меня не бил. Наоборот, очень заботился, пылинки с меня сдувал. Подвозил с работы на машине, дарил подарки, удивлял, радовал. Он был нежным и предусмотрительным. Интересовался мной, радовался моим успехам, часами слушал мою болтовню о любимых книгах. Нанял домработницу, чтобы у меня было больше свободного времени. Делал приятные сюрпризы…
С каждым словом Таль выглядит всё мрачнее.
— Тогда что не так? — непонимающе хмурится.
— К сожалению, он любил не только меня.
Слова упираются, не хотят выходить наружу. Они, как и я, знают, что через несколько секунд мир перевернётся.
— Кого? — не выдерживает Таль, встревоженный ожиданием. — Любовниц? Секретарш? Соседок? Мужчин?
— Детей.
* * *
Пространство между нами превращается в толщу воды. Лицо Таля расплывается, теряет фокус. Чёрные точки закрывают обзор, зрение сужается в тоннель. Я заставляю себя дышать, иначе потеряю сознание.
Уже долгие месяцы я никому не доверяю, жизнь научила меня этому самым жёстким из способов. И вот я спрыгнула с обрыва, сказала правду, и свободное падение на вкус, как паника.
Таль продолжает обнимать меня, гладит по волосам, но делает это по инерции, механически. Он ожидал чего угодно, только не этого. Никто такого не ожидает. Большинство людей согласятся на многое, только бы не… Только бы не такое.
Мозг Таля пытается справиться с неудобоваримой информацией, с тем, что женщина, лежащая рядом в постели, связана с таким кошмаром… Он силится, но нет, синапсы бьют отбой. Талю никак не охватить масштаб моей тайны.
— А… детей… в таком смысле… понятно… — почти теряет голос, и сам теряется. — Я никогда не сталкивался… с таким… — говорит срывающимся шёпотом. Таль думает о себе, о своих чувствах. Трудно винить его за это, но как же хочется! Он смотрит на меня в ожидании… чего? Мужчина, обещавший мне защиту, ищет у меня поддержки.
Не находит и хмурится.
— Это ужасно! — говорит, откашливаясь.
— Да, это ужасно, — подтверждаю пустым голосом.
— О таком читаешь в газетах, слышишь в новостях, но чтобы вот так, лично… — Он снова говорит про себя, про свой шок. Про своё личное столкновение с кошмаром в моём лице. Словно очнувшись, добавляет: — Я не представляю, как ты перенесла такое…
Не перенесла и никогда не перенесу, но выразить это в словах невозможно.
— Я пытался угадать, что у тебя за проблемы. Думал, что-то простое… типа муж изменял или бил…
— Домашнее насилие «простой» проблемой не назовёшь, — отзываюсь глухо.
— Нет, конечно, но я имел в виду… проще, чем… это.
«Это». Я бы многое отдала, чтобы больше никогда не думать и не вспоминать об «этом».
— Гера, ты должна понять… я… в шоке. Любой другой на моём месте отреагирует так же. Это же… ну… — Таль передёрнул плечами, — бля… ужасно.
Таль действительно хотел помочь, но, столкнувшись с правдой, потерял ориентацию. Настолько, что до боли сжимает моё плечо и смотрит беспомощным, почти детским взглядом. Он надеется, что я помогу ему справиться с его собственной реакцией на моё прошлое.
Мужчина, в котором я ищу спасение, ждёт помощи от меня.
И тогда я просыпаюсь от гипноза, в который позволила себе впасть, просыпаюсь от веры в лучшее. Однажды, в самом начале, я уже верила в хорошее. Ведь невиновные не страдают, не так ли? Так и верила, дура, пока меня не распяли, и пока я не распяла себя сама.
Ничего хорошего мне не причитается, поэтому…
Я мысленно прощаюсь с лежащим на мне мужчиной.
«Нас» уже нет, да и не было вовсе. Был только порыв, азарт со стороны Таля. А теперь он пожалеет о каждом прикосновении ко мне. К женщине, которой касался ОН. Мой муж.
В остекленевших глазах Таля, в потерянном подёргивании губ я вижу правду. Ту самую, о которой позволила себе забыть. А ведь я знала чуть ли не с первого взгляда, что Таль не выдержит моих секретов. Не выдюжит. Справиться с такой правдой можно только не думая и не чувствуя, но кто так живёт?
К сожалению, не я.
Считаю мгновения, как предсмертные удары сердца.
Дыхание Таля учащается, становится глубже, но, увы, это не возбуждение. Это осознание, мысли, образы, взрывающие его нутро. И вопросы. Жуткие, душедробительные вопросы, рвущиеся из него сквозь стиснутые зубы.
Спала ли я с мужем. Как, где, как часто…
Где он находил жертв.
Что делал с ними.
И многое, многое другое.
А в центре всего, как психоделическая вишенка на кошмарном торте, главный вопрос из всех…
Знала ли я.
Десятки людей, знакомых и нет, твердили одно и то же: что я не могла не знать или должна была хотя бы догадываться. Люди прячутся за уверенностью, что у такого греха, несомненно, есть признаки. Улики. Что-то очевидное, что я либо пропустила, либо не хотела замечать.
Таль не оригинален, он такой, как все.
— Как ты узнала? — спрашивает хрипло.
— От полиции.
— И ты ни о чём не подозревала?
Моё нутро затягивается льдом. Ещё немного, и чувства впадут в спячку, и тогда я смогу перенести любую боль. Увы, даже друзья и родственники задали этот вопрос и не раз. Любящие и любимые люди допустили возможность того, что я знала, но молчала.
Вес Таля давит на меня, затрудняет дыхание. Кожа сжимается, становится мала, слишком чувствительная и тяжёлая. Вырваться бы, вылупиться из неё, стать кем-то другим, потому что собой быть невыносимо.
— Нет, я ни о чём не подозревала.
— Ну… тогда тебе тяжело было о таком узнать… особенно если твой муж казался нормальным…
На дне его взгляда шок. Глаза расширены, и Таль вроде здесь, рядом, а на самом деле далеко в своих мыслях. Ведёт пустым взглядом и, заметив уже опавший член, вздрагивает. Хоть Таль и не был во мне, всё равно рефлекторно проводит по члену рукой, стирая частички меня. Мои отравленные, грязные следы.
Стрельнув в меня виноватым взглядом, наспех заправляет член в трусы.
— Скажи, как он находил жертв? Что он делал… куда ходил… где…
Моё тело обмякло на постели, сдавшись безысходности.
— Гера, не молчи! Ты не можешь обрушить на меня такую информацию, а потом закрыться!
Теперь, когда мысли Таля движутся полным ходом, он требователен и груб. С силой сжимает мои плечи, надавливая прямо на шрамы. Он ищет доказательств, что моя ситуация отличается от его реальности, что я пропустила очевидные знаки. Он не справляется с нашей близостью, с тем, что он хочет меня, а я… такая. Со мной случилось… такое.
Это не мой грех, но он отпечатался на мне навсегда.
Я всё понимаю, ведь у Таля есть дочь, поэтому его разум отторгает близость такого кошмара.
— Не молчи, Гера!!
Приходится найти в себе силы заговорить, от страха, что Таль разбудит хозяйку.
— Оказывается, существуют люди, продающие своих детей. Сергей много ездил по работе и… договаривался. Покупал.
— Девочек?
— Не только.
Таль пытается переварить информацию, но не может. Никак. И я его понимаю.
— Если он договаривался, значит были доказательства в компьютере, в его почте!! Неужели ты не видела?
Моё нутро взрезают кривым, ржавым ножом.
Я уже отпустила Таля, уже почти отключилась. Дышу по инерции и отвечаю тоже.
— На домашнем компьютере ничего не нашли, он им почти не пользовался. У него своё небольшое издательство, он работал допоздна и там… он использовал рабочий компьютер.
— А куда он ездил по работе?
— В магазины и на книжные ярмарки.
— Какие книги он издавал?
— Детские, — давлюсь этим словом.
Взгляд Таля кажется наэлектризованным, во влажной глубине блестящими точками кружат страшные мысли. Броуновское движение.
— А сейчас он где?
— Он умер в тюрьме, ему помогли покончить с собой.
Несколько секунд Таль думает о значении этой фразы, потом кивает.
— Да, я слышал, что в тюрьме такие долго не живут. — Таль встречается со мной взглядом и вымученно улыбается. — Значит, всё закончилось… это хорошо…
Я не отвечаю.
Для меня ничего не закончилось и никогда не закончится. Это не то прошлое, через которое можно перешагнуть. Особенно учительнице, обожающей детей. С моими учениками ничего плохого не случилось, но…
— Всё хорошо, что хорошо кончается, — Таль кривит рот, в его улыбке столько лжи, что становится горько во рту. Он видит мою беспомощность, глубину моего горя и трясёт головой, приходя в себя. — Гера, детка, но ты ведь не виновата, что он… такой. Всякое бывает… случается…
Таль мямлит, морщится от сухости во рту. Целует меня, его губы как мятая бумага. Я не отвечаю, и он целует глубже, с напором, доказывая себе, что его слова — правда, что я — сторонняя фигура в этой истории.
Вдруг замирает, пока в его воображении разворачиваются очередные яркие картины.
— Вы с ним… он тебя… вы занимались… — хрипит.
— Да.
Я с ним, он со мной, мы вместе. Да-да-да. В народе это называют «счастливый брак».
Таль силится сглотнуть. Взгляд бегает по комнате, ищет, где приземлиться, только бы не на мне, не на моём поруганном теле.
Внутри меня закипает ярость, хочется выместить её на Тале: «Да, я была с ним, он касался меня здесь, и здесь, и там тоже. Везде. Ты не найдёшь и сантиметра моего тела, не загаженного его прикосновениями. Я прокажённая, вся».
— Тебе, наверное, тяжело это вспоминать, — бурчит в сторону.
Наверное? Лучше бы он молчал или просто ушёл без слов.
Таль стыдится своей реакции. Он так хотел быть героем, который решит мои проблемы, что сдаться, не дойдя до финиша, — это большой удар для его самолюбия.
— Всё хорошо! — врёт. Рывком прижимает меня к себе, подхватывая под попу. Прячет лицо в изгибе шеи и жадно целует. Жадно врёт. — Ты просто женщина, которой не повезло. Вытянула дурную карту в игре под названием жизнь! — говорит высокопарно.
От избитой фразы становится плохо, и я даже не пытаюсь обнять Таля, не помогаю ему притвориться, что всё хорошо. Он яростно трётся о меня, мнёт, царапает, но эрекции нет. Я не сопротивляюсь, покорно развожу ноги. Пусть использует моё тело, чтобы обмануть себя, но я уже знаю правду: Талю не по силам вынести моё прошлое, как, впрочем, и мне самой.
Волинский это предвидел, да и я тоже, но всё равно задыхаюсь.
Таль упорно целует моё тело, доказывая нам обоим, что ему не противно трогать меня после бывшего мужа.
Вдруг снова останавливается. Даже его рот становится ледяным.
— Куда он ездил на ярмарки? — голос скрипит сквозь спазм в горле.
Прохладный воздух комнаты холодит обнажённую грудь, но я отвечаю спокойно, как будто не лежу голая и облизанная до пояса.
— По всему региону.
— Какие книги он продавал?
— Я уже говорила, детские.
— Какие детские?! — кричит.
— В основном, интерактивные.
Таль приподнимается, нависает надо мной. Его мышцы дрожат.
— Это такая хрень, в которой жмёшь на кнопки, и они пищат, играют музыку… — говорит угрожающе. — Отвечай, Гера! — ударяет кулаком в стену.
— Да.
— В каких городах он был?! Назови!
— Он ездил по всему региону…
Таль выкрикивает название города, и я киваю.
Там живёт дочь Таля.
— Бля… Нет… Бля… у моей дочери таких книг целая полка… она что-то говорила про библиотеки какие-то… может, это была ярмарка… — Таль скатывается с постели, выхватывая телефон из кармана. Роняет его на пол и падает на колени, матерясь и дрожа. Три раза печатает код, чтобы разблокировать телефон, и наконец набирает номер. Раздаётся весёлый женский голос автоответчика, сообщающий, что Лена не может подойти к телефону, потому что делает «что-то интересное».
Таль поднимает на меня беспомощный взгляд.
— Ленки нет дома, — говорит, часто моргая. Вскочив на ноги, отходит к окну. Расстёгнутые джинсы висят на бёдрах. — У дочки куча книг… я не знаю, где они их берут… бля… Ленка хорошая мать… хорошая… Она заботится… кружки всякие, танцы и прочее… лучшее для дочки… и я денег не жалею… всё им даю…
— Таль! — дрожащими руками натягиваю трусики и пытаюсь встать, но сталкиваюсь со звериным взглядом и остаюсь на месте. Таль в панике, и я — корень его кошмара. Хочу объяснить ему, что ярмарки тут ни при чём и книги тоже, что рабочие поездки были всего лишь предлогом, что полиция разоблачила криминальную сеть…
Но молчу. Что я знаю о женщине по имени Лена? Ничего. Я и мужа своего не знала. Совсем.
Таль снова набирает номер.
— Наталья Ивановна, а Лена где? Работает? Поменяла смену? А… ладно. Нет, не срочное… хотя да, срочное, позвоню ей на работу. А Галчонок в порядке? Уфф… спасибо. Я после школы с ней поговорю… Да ничего, соскучился просто.
Инстинкт родителя — тут же получить доказательство, что с ребёнком всё в порядке. Даже если потенциальный обидчик мёртв. Даже если по телефону невозможно задать вопросы, которые сводят Таля с ума.
Не глядя на меня, он набирает другой номер.
— Добрый день, это Виталий, можно Елену Волкову на минутку? Извините за беспокойство, у меня срочное дело.
Я нахожу в себе силы поправить одежду, застегнуть халат, и Таль замечает моё движение. Смотрит на меня так, словно видит впервые, и недовольно хмурится.
— Таль, прошу тебя…
Отмахнувшись от меня, он подхватывает футболку и выходит из комнаты.
Хлопает входная дверь.
Таль ушёл.
Страх щекочет кожу пузырьками. Во что выльется паника Таля? Что он сделает? Кому расскажет?
Он даже имени моего не узнал… про шрамы не спросил… он вообще обо мне не думал?
Пытаюсь встать, но дрожащие ноги не держат. Я выбила пробку из бутылки прошлого, и оно вырвалось наружу взболтанным шампанским.
— Поднимайся! — приказываю себе. Впиваюсь в бёдра ногтями, пробуждая мышцы. — Сейчас всё будет хорошо! — обманываю себя. Нервно поправляю постель, разглаживаю морщинки на пододеяльнике. Отматываю несколько бумажных полотенец и брызгаю моющей жидкостью на окно. Тру изо всех сил, рисую влажные прямоугольники, сходящиеся в центре. Я оттираю мой мир, мой чистый прямоугольный мир от Таля, от всего, что только что произошло. От опасности.
Я снова открыта, выставлена на суд. Всё это время я наращивала защитный кокон, жила в нём, но теперь он разрушен. Таль вскрыл меня, обнажил, и я лежу на подоконнике обессилевшей массой, сжимая в руках мокрые салфетки. Внутри что-то кровоточит, наверное, душа.
За идеально чистым окном весна. Жизнь. Она снова отторгла меня, оставила на краю.
Я почти сдаюсь. Почти.
Но нет, я соскребаю себя с подоконника. Я не могла снова ошибиться. Не могла же?! Таль сильный, заботливый, он просто в шоке. Сейчас он одумается и…
Ломая ногти о перила, бегу на улицу. В халате и трусиках. Босиком. Дверь квартиры остаётся распахнутой.
Выбежав на крыльцо, в панике смотрю по сторонам. Мне необходимо увидеть Таля. Он где-то рядом, нервничает, разговаривает по телефону. Он обязательно опомнится. Он в шоке, это объяснимо, но он же обещал меня защитить. Настоящий мужчина… он именно такой… настоящий… Он не отвернётся от невиновной женщины из-за глубины её трагедии?
Взгляд останавливается на площадке, где был припаркован мотоцикл.
Таль уехал.
И тогда у меня заканчиваются силы.
Я падаю на колени и кричу. Яростно, дико, надрываюсь до металлического привкуса во рту. Возмущаюсь собственной глупостью, доверчивостью и надеждой на хорошее, которую так и не смогла в себе искоренить.
Мир кренится, пульсирует, и я опускаюсь на землю, ослепшая от боли. Защитный кокон чешуйками ссыпался на землю, и моя душа корчится в ярком свете реальности, её тонкая кожа снова сожжена.
Я теряю связь со временем, не ощущаю утренней прохлады. Прихожу в себя только когда над головой раздаются шаги. Неритмичные, и это раздражает, заставляет съёжиться. Я люблю чёткий ритм, прямоугольники и стерильную чистоту. Таль не вписывается в мою жизнь, он порывистый и асимметричный, но мне кажется, я смогла бы его полюбить.
Если бы он не стряхнул меня, как липкую заразу.
Шаги замирают. Мужчина наклоняется ко мне, проверяет пульс. Другой рукой достаёт телефон. Я лежу на крыльце, глядя, как колышется чёрный материал его брюк. Мне нравится отутюженная, чёткая стрелка.
— Как она? — раздаётся резкий голос из телефона. Тон Дмитрия Волинского не спутаешь.
— В сознании. Лежит у подъезда, — незнакомый голос над моей головой.
— Одна?
— Да.
— Заберите её. С вещами. Подчистите территорию и разберитесь с хозяйкой.
— А с мужиком что делать?
— Он уехал или ошивается поблизости?
— Уехал.
— Найдите. Сделайте так, чтобы он не искал её и не болтал.
Меня поднимают на руки, несут вверх по лестнице. Я смотрю на рукав серой мужской рубашки, вижу волокна ткани, мелкие неровности, мокрые пятна от моих слёз. Я узнала мужчину, это охранник, который удерживал меня вчера во дворе.
— Виктория, соберитесь! — Мужчина встряхивает меня, пытаясь привести в чувство. — Всё будет в порядке, но сейчас вы должны взять себя в руки. Хозяйка квартиры дома? — Он останавливается перед распахнутой дверью и заглядывает внутрь. — Похоже, она ещё спит, — отвечает сам себе и прикрывает за нами дверь. — У вас много вещей?
Я хватаюсь за него, сжимаю плечо изо всех сил, ему наверняка больно. Но он не жалуется, и я не отпускаю, потому что в ушах всё ещё звучит его «всё будет в порядке». Ещё одна ложь, но сейчас она мне необходима. Даже если он бросит меня в костёр, я умру с верой, что он говорит правду.
— Ваши вещи здесь или разбросаны по всей квартире? — мужчина оглядывает мою комнату.
В холодильнике мой суп. Вкусный томатный суп, только вчера сварила, не хочу его оставлять. Губы не слушаются, я не могу ответить, поэтому молча схожу с ума. Думаю о супе, только о нём.
И о том, что охранник не прав, я не разбрасываю вещи по всей квартире. Я люблю порядок и стерильную чистоту.
Вытираю мокрый нос о рукав мужской рубашки, меня потряхивает, мышцы ломает. Это не страх, нет, это во мне просыпается прошлое. Заново бежит по сосудам, проникает глубже, и я дрожу от его яда. Меня отбросило на месяцы назад.
Охранник командует кому-то за спиной:
— Проверь квартиру и забери вещи, а мы поедем вперёд. Виктория невменяема. Лучше пусть истерика начнётся в машине, а не здесь, а то соседи набегут.
Кто-то соглашается, хлопает дверцей шкафа.
— Не т-т-т-рогайте меня пж-ж-жалста… — выбиваю зубную дробь. — Ос-с-ставьте меня!
Охранник выносит меня на лестницу.
— Я выполняю приказ и не могу вас оставить, — говорит успокаивающим тоном. — Меня зовут Геннадий. Я отвезу вас в безопасное место, хотя… любое место лучше этой дыры. Там вы поговорите с начальством и зададите все интересующие вас вопросы.
Я требую освободить меня, но делаю это чисто по инерции. За пеленой шока проснулся инстинкт самосохранения, и его посыл трезв и громок: мне нельзя здесь оставаться. Я проиграла, ошиблась в Тале. Он увидел бездну моего прошлого и отвернулся. Кому он расскажет? Как поступит? Хорошо, что меня увезут отсюда. Я не боюсь мужчину, бережно несущего меня на руках. Он всего лишь исполнитель и не желает мне зла. Я не хочу видеть Волинского, но мне от него не спрятаться, судьба доказала это снова и снова. Всё это время Дмитрий ждал моей слабости, моего полного падения, и вот, дождался. Что ж, я найду в себе силы, чтобы расставить точки над всеми буквами наших несуществующих отношений. Обязательно найду.
Пнув ботинком дверь подъезда, Геннадий пошёл по двору.
— Почему она так дёргается? Судороги, что ли? — спросил водитель.
— У неё шок. Есть одеяло в багажнике?
— Я что, на пикник ехал?! Нет, конечно.
— Принеси из квартиры.
Меня укладывают на заднее сидение машины с тонированными стёклами, заворачивают в плед и пристёгивают двумя ремнями безопасности.
Мне не пошевелиться, тело заледенело. Суп бы меня согрел, вкусный томатный суп. Только и могу, что задавать бессмысленные вопросы о планах Волинского. Мужчины не игнорируют меня, но и не отвечают, только вежливо просят подождать до встречи с «начальством».
А потом мы приезжаем в соседний город и меня проносят в гостиницу. Так и несут на руках, хотя я могу идти. Даже бежать могу, но не хочу. Некуда и не за чем. Пропала сила воли, да и желание жить тоже затерялось по пути. И обуви нет.
Меня ставят на ноги у двери гостиничного номера. Прежде чем пустить внутрь, проверяют карманы халата, будто у меня была возможность обзавестись оружием.
— Проходите! — подталкивают в номер.
Сидящий за столом мужчина оборачивается, делает знак, и охранники выходят в коридор. Я прижимаюсь спиной к двери, но они закрывают её, грубо царапая деревом по шрамам.
Я стою на пёстром ковре. Босая, в халате.
Дмитрий Волинский смотрит на меня.
Строгий, серьёзный, в костюме-тройке. Как и всегда.
— Набегалась? — отвешивает мне оплеуху этим словом.
Впору валиться ему в ноги, потому что мои собственные не держат. Но, сцепив челюсти, я скалюсь непокорным зверьком.
— Меня привезли насильно! — цежу сквозь сжатые зубы.
— Ты предпочла бы и дальше валяться у подъезда? — чуть приподнимает бровь.
— Моя жизнь тебя не касается! — гордо вскидываю подбородок. Я скорее умру, чем покажу Волинскому мою слабость.
— Я бы не стал гордиться тем, что тебя подобрали на улице, как мусор. Как труп бродяжки.
Дмитрий давит тяжёлой энергетикой, нити его контроля тянутся ко мне, щекочут запястья. Но гнев уже начал своё целебное дело, и сил прибывает.
— Ты любой мусор подбираешь, или я особенная? — я вкладываю все силы в насмешку.
При слове «особенная» Дмитрий сжимает зубы.
— Тебя отвезти обратно? — интересуется, изогнув бровь. — Я могу это организовать. Тебя положат на то же место, где нашли.
— Я сама доеду, только прикажи своим бугаям отдать мне вещи и деньги.
— Бугаям? — повторяет Дмитрий по слогам, не одобряя моё отношение к охране. — Геннадий — мой личный помощник.
Я небрежно пожимаю плечом.
— Прикажи лично помогающему тебе бугаю отдать мне вещи, и я уеду.
Мы долго и мрачно убиваем друг друга взглядами, и на это уходят мои последние силы.
— Каковы шансы, что ты согласишься поговорить, как взрослые люди? — наконец нарушает тишину Дмитрий.
— Нам не о чем говорить. Отпусти меня и оставь в покое!
— И что тогда?
— Я уеду туда, где ты не сможешь меня найти.
Дмитрий щурится. Постукивает пальцами по дереву стола.
— Я? Не смогу тебя найти? Уверена в этом? — перекатывает слова на языке.
Угрюмый. Серьёзный. Опасный.
Он сжимает кулак, потом снова разжимает и смотрит на свои пальцы. Наверняка представляет, как схватит меня за шкирку и вышвырнет на улицу.
Он может раздавить меня одним звонком, одним умело пущенным слухом. Мне кажется, он думает об этом прямо сейчас, о своей власти надо мной.
Ему нравится держать меня за горло.