Ари открыл дверь и пригласил отца внутрь. Дмитрий вытер ноги, потом ещё раз, ещё, словно прошёл через болота. При этом жадно смотрел на серьёзное лицо сына.

— Доброе утро, Аристарх!

— Доброе утро, папа! Мы приготовили тебе завтрак.

— Не стоило волноваться…

— Но ты же не ел! — возмутился Ари. — Я объяснил Виктории Михайловне, что ты не ешь в самолётах и поездах. Мы приготовили всё, как ты любишь, только у нас нет рыбы и орехов. Сейчас мы сделаем яйца в мешочек, я засеку время.

Рядом с отцом Ари кажется выше, взрослее и в разы серьёзнее.

— Извини! — говорит мне Дмитрий одними губами и проходит мимо, держа сына за руку.

— Сначала ты должен вымыть руки! Вот, смотри, здесь у нас с Викторией Михайловной ванная! — подтолкнув отца к раковине, Ари побежал на кухню.

Дмитрий послушно зашёл в ванную. Непохожий на себя, уязвимый, потерянный. Он не знает, что делать. Как мыть руки и завтракать с сыном, который от него отказался, а потом пригласил вместе строить крепость из мороженого. Как разговаривать со взрослым ребёнком, сбежавшим из школы и приготовившим отцу завтрак в соответствии с многочисленными правилами придирчивого мэра. Его малыш додумался подкупить старшеклассника, чтобы сбежать от холода отцовской души.

Дмитрий Волинский выступает перед сотнями людей, покоряет их словами и силой голоса, но волнуется перед встречей с собственным сыном. Так, как не волновался никогда. Он потерянно смотрит на свои ладони, и часть меня, тёмная, мстительная, хочет воскликнуть: «Да! Ты создал эту ситуацию собственными руками! Смотри, что ты наделал!»

Я сдерживаюсь, мне не нужно подтверждений, что Дмитрию плохо.

— Я возьму твой пиджак! — протянула руку. Дмитрий напрягся, но я не отступила. В памяти слишком яркий образ Волинского в полурасстёгнутой рубашке с закатанными рукавами. Здесь, сейчас, с сыном он должен быть таким же. Человечным.

Дмитрий снял пиджак, но в рубашке и жилете по-прежнему выглядит неправильно. Без слов, чтобы не привлечь внимание Ари, я провела пальцем по пуговицам на жилете, и Дмитрий послушно расстегнул их, не сводя с меня взгляда. От него пахнет бензином, поездом и усталостью, никакого одеколона.

Я помогла ему снять жилет, повесила на дверную ручку.

— Сколько на тебе жилетов и пиджаков? — спросила серьёзно. — Сними все свои слои, всю официальность. Забудь про манеры и правила хотя бы на час. Ари будет в восторге, а я… никому не скажу. Пусть это станет нашим страшным секретом — то, что великий и бесстрашный мэр Волинский живой внутри.

Пока Дмитрий решал, как отреагировать на такую наглость, я взялась за его манжеты. Расстегнула, закатала рукава до локтей, включила воду и показала на мыло.

Дмитрий послушно вымыл руки.

— Виктория Михайловна, чайник закипел! Можно я сам сделаю яйца в мешочек?

— Нет, Ари, не трогай кипяток. Ты засечёшь время, а я зажгу газ и налью воду.

— Хорошо. Можно я достану яйца?

— Можно.

Дмитрий выключил воду, и я подала ему полотенце. Если он и заметил, что я называю его сына Ари, и сейчас, и в сообщениях, то возражений не предъявил.

— Как он? — спросил шёпотом.

— Обижен, но в восторге от того, что ты приехал. Позволь ему высказаться. Позавтракай с ним и построй крепость. Не забудь похвалить, мы готовились к твоему приезду с вечера.

— Виктория… спасибо.

— Не за что.

— Есть за что. Ты ведь могла…

— Шшш… не надо. Сосредоточься на Ари.

Да, я могла, я многое могла. Например, связаться с прессой, уж они бы как следует обмусолили это невероятное стечение обстоятельств. Репутация безгрешного мэра разлетелась бы в щепки, особенно если учесть, к кому сбежал Ари в поисках тепла.

Дмитрий поморщился. Вспоминает своё выгодное предложение, не иначе. Пусть не надеется, я не забыла. Ничего не забыла. Это понимание между нами временное и только из-за Ари.

Мы ели все вместе. Ари болтал о пустяках, будто мы собрались за привычной семейной трапезой. Я молчала, а Дмитрий смотрел то на меня, то на сына. Он задал пару вопросов про школу, про друзей Ари, и тот ответил, словно забыв, что отказался возвращаться.

Потом мы все вместе убрали со стола. Ари прыгал по кухне в предвкушении мороженого, а я с интересом наблюдала, как господин мэр моет посуду.

Внезапно Ари подбежал ко мне со спины, подпрыгнул, обнимая руками за шею, и повис, болтая ногами. Шрамы отозвались тусклой болью, но её быстро сменило изумление, когда Дмитрий метнулся к сыну тенью и подхватил его на руки, оторвав от меня.

— Осторожно! У Виктории Михайловны болит спина, нельзя так на неё набрасываться.

— Я не знал! — испуганно воскликнул мальчик, сползая с рук отца. — А почему болит спина?

— Я обожглась.

— Надо быть осторожней! — посоветовал серьёзно.

Ари прав. Надо быть осторожной во всём, особенно в выборе мужа.

Дмитрий поймал мою мысль, и она ему не понравилась.

— Переходим к построению крепости? — спросил с напускной весёлостью и открыл морозильник. — Уверены, что мороженого хватит? — Дмитрий что-то подсчитывал в уме.

Ари взволнованно обернулся на меня, и пришлось ответить.

— Мы не собирались жить в этой крепости, — сказала с иронией. Зря сказала, потому что глаза Ари зажглись огнями возможностей.

— Чем вы собираетесь её лепить? — Дмитрий продолжил допрос.

Я выложила на стол ложки разных размеров и пару кухонных лопаток.

— Основа будет сплошной, а башни построим из шариков. Сначала используем ложки побольше, а потом чем выше, тем меньше по размеру.

Дмитрий перевёл взгляд на сына.

— Ты сделал эскиз?

Ари как ветром сдуло. Вернулся через несколько секунд с листом бумаги и карандашом.

— Сейчас, папа! — начал рисовать.

— Подожди! — остановил его Дмитрий. — Я вот о чём подумал…

Оказалось, что Дмитрий по профессии инженер-проектировщик. Если бы я об этом знала, пригласила бы его на чай, а не на построение крепости. Процесс затянулся. Мои гости рисовали в две руки, спорили и не на шутку увлеклись. Моя простенькая идея превратилась в грандиозный проект, для которого потребовалось вдвое больше мороженого, вафельные стаканчики и рожки.

Когда я поинтересовалась, в каком индустриальном морозильнике они планируют хранить данное сооружение, от меня отмахнулись в четыре руки.

— Мы в магазин! — сообщили хором.

— Да пожалуйста! — сунула Дмитрию в руку дубликат ключа. — У меня дела, — соврала гладко.

Дел у меня никаких. Наоборот, выходные я провожу в одиночестве и абсолютной тишине, поэтому и не могу справиться с неожиданной оккупацией моей квартиры.

Мужчинам надо побыть наедине, а мне — отдохнуть от эмоций, с которыми я не справляюсь. Я бреду по улице неприкаянной тенью. Захожу в парк, смотрю на аттракционы, потом прячусь в тени отцветшей азалии и обедаю бутербродом с колбасой. Той самой, которую Дмитрий считает ядом.

Потом иду в кино. Пустым взглядом смотрю на экран и ухожу через двадцать минут, спеша домой, ведомая странной тягой. Как вибрация внутри, отдающаяся дрожью в пальцах.

Я обещала Ари защиту. Они с отцом поладили, всё идёт хорошо, но Дмитрий вот-вот затронет сложную тему и попросит сына вернуться домой. Я должна им помочь и защитить Ари.

* * *

— Виктория Михайловна! Куда вы пропали?! — Ари вылетел в коридор. — Мы без вас скучали!

— Как поживает крепость?

— Осталось построить только вашу башню. Давайте скорее!

— Ты обедал?

— Да, мы с папой ходили в кафе. А вы на свидании были? Я сказал папе, что вы на свидание пошли, вы же красивая!

Дмитрий сидит на кухне, сложив руки на столе. Рядом на полке лежит распечатка информации об органах опеки. Он старается на неё не смотреть, но взгляд то и дело касается помятых листов. Я нарочно оставила бумаги на кухне, как напоминание, и сказала о них Дмитрию. Акт жестокости, на который я пошла ради Ари. Я должна знать, что Дмитрий сдержит обещания, которые даст сыну.

Дмитрий изучает меня внимательным взглядом. Небритая усталость подточила его идеальность, зависла в морщинах серой тяжестью.

— Папа, можно я достану крепость?

Дмитрий повернулся к сыну, и его взгляд смягчился.

Его профессиональные таланты оказались полезными не только в построении крепости, но и в размещении её в морозильнике. Ари доставал одну часть за другой и складывал из них крепость на большом блюде. Вафельные башни, стены из печенья, даже подобия орудий, сделанные из конфет. По мере того, как Ари доставал из морозильника новые детали, мои глаза расширялись. Дмитрий Волинский ничего не делает в шутку, только в широком масштабе, по максимуму.

— Вот!! Здорово, правда?! — глаза Ари искрились. — Осталось построить розовую башню. Виктория Михайловна, это ваша башня, но можно мы вам поможем?

— Конечно, можно.

— Папа, ты тоже помоги!

Мы вместе строим башню из мороженого.

Дмитрий не сводит с меня взгляда. Испытующего, пристального, от которого подрагивают руки. Эта встреча не о нас с ним, и его взгляду из прошлого не место в моей новой жизни.

Ари выковыривает ложками розовые шарики, а потом мы все вместе в шесть рук украшаем их конфетами. Строить башню в шесть рук сложно, зато забавно. Мы толкаемся, дерёмся холодными от мороженого пальцами. Каждый стремится поместить на башню свой шарик. Они соскальзывают с ложек, скатываются на стол, и приходится начинать сначала. Ари засовывает в рот несколько конфет. Хмыкнув, Дмитрий следует его примеру. Мальчик удивлённо смеётся и протягивает отцу пару шоколадных пуговок на ладони. Дмитрий съедает их вместе с остатками мороженого прямо с руки сына. Оба смеются в голос.

Я убираю руки, чтобы им не мешать, но Дмитрий вдруг ловит мои пальцы, сжимает в своих. Смотрит на клубничные разводы на коже, на зажатый между пальцами кусочек шоколада. Скользкие пальцы ласкают ладонь, и я застываю от неожиданности. Дмитрий сглатывает, давясь неразжёванными конфетами, и поднимает на меня свинцовую тяжесть взгляда. Он хочет слизнуть мороженое с моей ладони, коснуться языком моего запястья, съесть шоколад из моих пальцев. Или губ. Я вижу это в кипящей жажде его взгляда. Спала защитная пелена, и Дмитрий показал истинное лицо. Мы давно не виделись, но его нужда не ослабла, его тяга к самой неподходящей в мире женщине клубится на дне взгляда.

Дмитрий резко зажмуривается, трясёт головой. Потом взволнованно смотрит на дверь. Мне кажется, он сейчас сбежит.

Он боится самого себя, своих поступков, потери контроля.

Он боится меня.

Я высвобождаю руку, и Дмитрий кивает, приходя в себя.

Я смотрю на его губы, ищу, не остался ли шрам от моего укуса.

Шрама нет.

Ари весело напевает, лепит ложкой новые шарики и строит башню. Он не замечает, что мы больше ему не помогаем.

— Как ты? — спрашивает Дмитрий одними губами.

— Хорошо, — на автомате отвечаю я, потому что так принято, так общаются нормальные люди.

— Как ты? — снова спрашивает Дмитрий.

Я скашиваю взгляд на Ари и улыбаюсь. Сейчас мне действительно хорошо.

— У меня руки замёрзли, а ложка скользкая! — жалуется Ари, и я включаю тёплую воду. Дмитрий делает несколько фотографий подтаявшего инженерного чуда.

— Так не хочется разрушать крепость… — говорит Ари с напускной грустью, — а придётся! — хихикает, облизываясь.

Я отрезаю ему по кусочку с каждой башни, он выковыривает конфеты и печенье и садится за стол. Ни разу не сладкоежка.

— Вы поговорили? — чуть слышно спрашиваю Дмитрия. Он отрицательно качает головой.

— Пап, когда ты уедешь? — интересуется Ари, ковыряясь в тарелке.

Дмитрий хмурится, но отвечает легко, почти весело.

— Мне некуда торопиться. Завтра воскресенье. Можно погулять по городу, сходить в… зоопарк. — После этих слов Дмитрий бросает на меня вопросительный взгляд. Так как я учительница, люди считают, что у меня в голове запечатлена всемирная сеть зоопарков и других детских развлечений. — Отдохнём, а потом решим, что делать дальше, — беспечно заканчивает Дмитрий.

Потом?! Не сейчас?! Я понимаю, что Дмитрий пытается завоевать доверие сына до того, как поднимет вопрос о возвращении домой, но я-то тут при чём?! Мне не нравится, когда мной манипулируют.

Ари поворачивает ко мне измазанную мороженым мордашку.

— А где папа будет спать?

Хороший вопрос, даже очень. Его папа будет спать где угодно, но не в моей квартире.

— Папа очень по тебе соскучился, — отвечают мои губы. Мои инстинкты, знающие, что правильно для ребёнка. Мои никудышные инстинкты. Надеюсь, что профессионалы, которые встретятся с Ари дома, намного разумнее меня.

Я пристально смотрю на Дмитрия. Следующий ход за ним, он должен поговорить с Ари по душам и забрать его в гостиницу или сразу домой. Дмитрий вопросительно поднимает брови.

Внутри печёт, во рту горько до тошноты. Я не хочу отпускать Ари. У меня нет на это никакого права, но тянущее тепло внутри привязало меня к ребёнку. Вдруг Дмитрий снова поймает сына в сети контроля? Запудрит проблемы обещаниями, вернёт всё на круги своя, а я, предательница, равнодушная, останусь в стороне.

Могу ли я доверять Дмитрию Волинскому? Я опускаю взгляд на покрасневшие от мороженого пальцы и снова задаюсь этим вопросом. Могу ли я верить, что он научится слушать собственного сына? Крепость из мороженого — это первый шаг, не более. Дальше будет намного сложнее. Один большой красивый жест ничего не стоит. Отношения — это сумма мелочей, порой невероятных, а порой рутинных и скучных.

— Если Виктория Михайловна позволит, я останусь с вами.

Дмитрий принял моё молчание за согласие.

Я вскидываю изумлённый взгляд на Дмитрия и встречаю его холодный. Деловой, отстранённый, как месяц назад, когда я отказалась от его предложения.

— Ты не поместишься со мной на кровати, — говорит Ари отцу, — а у Виктории Михайловны только одно кресло. Геннадий всю ночь сидел на кухне, но ты же устал!

— Мы откроем вторую комнату.

— Эээ… нет! — я вступаю в разговор. — Поверь, я пыталась договориться насчёт гостиной. У хозяйки там сервиз и прочие ценности, ничего не выйдет.

Я допустила ошибку, сведя проблему к спальным местам, а не к тому факту, что не хочу видеть Дмитрия в моей квартире. Потребность выставить его на улицу почти так же сильна, как и желание защитить его сына.

— Ты позволишь мне поговорить с хозяйкой? — спрашивает он.

Своим поспешным ответом я загнала себя в угол.

Пожав плечами, отдаю Дмитрию телефон с номером хозяйки. Он выходит в коридор и закрывает за собой дверь. А я ловлю себя на том, что испытываю облегчение от того, что они останутся. Я не хочу отпускать Ари, пока не буду убеждена, что они с Дмитрием нашли общий язык.

— Папа обязательно договорится с вашей хозяйкой, — обещает Ари. — Вы не знаете, какой он. Ему никто не отказывает!

Вот как раз с этим я могу поспорить, но… не стану.

* * *

Ночь тикает в ушах чужими вдохами. Я слышу их сквозь стены, через две закрытые двери. Через толщу тяжёлого воздуха, пропитанного отголосками детского смеха. Дмитрий договорился с хозяйкой, и та сказала ему, где спрятала ключ от гостиной. Мои гости спят на раскладном диване.

За последние сутки я потеряла ориентир. Прошлое вторглось в мою жизнь так неожиданно и грубо, что я снова теряю себя. Из-под ног выдернули с трудом обретённый путь. Брызгаю моющей жидкостью на оконное стекло, рисую салфетками ровные прямоугольники. Постепенно прихожу к центру, смывая с окна чернильную ночь.

Но это не успокаивает. Внутри неровным пульсом бьётся тревога. В моём доме чужие, они принесли с собой дыхание родного города, сажу прошлого и обрывки чувств. Это расшатало меня, нарушив и так сомнительное равновесие.

— Это помогает тебе успокоиться? — тихий голос за спиной вибрирует в тишине. Я не слышала, как Дмитрий открыл дверь.

Я опускаю руку, кладу влажные салфетки на подоконник. Дмитрий подходит ближе, я ощущаю каждый его шаг. Два метра, один, совсем близко. Он останавливается за моей спиной.

— Ты моешь окно в два часа ночи, чтобы успокоиться?

Я мою окно, потому что запах чистоты и прямоугольники были моей жизнью на протяжении долгих месяцев. Потому что прошлое стёрло меня в песок, и я изобрела для себя спасительный и пустой прямоугольный мир. Приезд Ари вывел меня из с трудом обретённого равновесия.

Но как объяснишь это Волинскому?

Он накрывает мою руку своей, заставляет сжать салфетки и начать сначала. Большой прямоугольник, чуть поменьше, ещё, ещё. Его тело двигается рядом с моим, я ощущаю его тепло, его чистый, сонный запах. Он не прижимается ко мне, не допускает вольностей, и я не возражаю против нашего медленного танца. Вчера Дмитрий раскрылся и был при мне совсем другим, ранимым и человечным, и теперь я уравниваю баланс, позволяя ему видеть мою слабость. Я не хочу иметь власть над Дмитрием Волинским. Никакую. Пусть моет со мной окно. Пусть думает, что помогает мне успокоиться. Я помогла ему, а он — мне. Чёткие, почти рефлекторные движения, отвлечение… и никакого эффекта.

— Что ещё ты делаешь, чтобы успокоиться?

— Мою пол.

— Тоже рисуешь прямоугольники?

— Да.

Наши руки пришли к центру и остановились. На стекле осталась влажная клякса.

— Это не самый лучший метод. — В голосе Дмитрия нет улыбки.

— Это не метод.

Это образ жизни. Простая прямая линия. Существование.

Дмитрий не отпустил мою руку и не отошёл. Я чуть повернула голову и уловила отголоски сладкого детского запаха.

— Ты пахнешь Ари.

— Он раскинулся на диване, как осьминог. Я еле выбрался на волю.

У Дмитрия тёплый голос, но опять же, он не улыбается.

Я высвобождаю руку и отодвигаюсь. Раз уж мы оба не спим, то следует поговорить об Ари. Я заставлю Дмитрия пообещать, что он выслушает сына, проведёт с ним время, и пусть они вместе продумают планы на лето. Пусть поговорят завтра утром и вернутся домой, а я… снова наращу защитный кокон. В этот раз я сделаю его прочным, железобетонным. Не знаю, как, но сделаю.

Нам стоит поговорить, но мы молчим.

Несказанные слова и вопросы висят между нами гроздьями. Сорви любой — и разговор затянется на час, не меньше.

Но мы не умеем разговаривать, не знаем, кто мы друг другу. Однажды я была учительницей Ари, и тогда всё было просто, темы напрашивались сами. Потом мы с Дмитрием стали врагами. Он не мог или не хотел понять моё саморазрушение, а я — его настырность, грубость и похоть во взгляде. Мы не слушали друг друга, а сразу бросались в хлёсткий, крикливый бой. Потом мы сразились в другой плоскости. Дмитрий пытался меня купить, я отказалась и случайно вышла победительницей.

Или Дмитрий позволил мне победить.

Мы не должны были снова увидеться, но вот он рядом. Вот плечо Дмитрия, его рука, край выглаженной футболки. Пижамные брюки тоже в идеальном порядке, будто он и не ложился вовсе.

Вот он в моей квартире вместе с сыном, и это неправильно. Я стала частью их драмы, свидетельницей слабости Дмитрия.

Мы не умеем разговаривать друг с другом.

— На работе тобой довольны, — Дмитрий хватается за тему.

Кто бы удивился, он за мной следит.

— Я не слежу за тобой, — он слышит мои подозрения. — Матвей сам мне написал. Говорит, что ты идеальная работница, но он за тебя волнуется. Ты нелюдимая и пугливая. За тобой многие ухлёстывают, но ты ни с кем не общаешься.

На слове «ухлёстывают» его голос дрогнул.

За мной никто не «ухлёстывает», это выдумка Матвея Борисовича. Не иначе как дразнит Дмитрия, пытаясь распробовать начинку наших отношений.

Но я не собираюсь обсуждать свою жизнь. Есть только одна тема, на которую я согласна говорить.

Мы стоим рядом и смотрим в окно. Почти соприкасаемся плечами, и в этом «почти» — гарантия моего спокойствия.

— Ари замечательный, — улыбаюсь в темноте.

— Утром я уговорю Ари вернуться домой. — Дмитрий произносит «Ари» с нажимом. Он не только позволяет мне сокращать имя его сына, но и сам следует моим правилам, так как находится в моём доме.

— Пожалуйста, выслушай его.

— Выслушаю. Мы заберём вещи Ари из школы и вернёмся домой. В летнюю школу я его не отправлю, пусть побудет дома. Я приложу усилия… все возможные усилия, обещаю тебе. Я бы никогда нарочно не обидел его. Он иногда жаловался на школу, но я и подумать не мог, что всё так серьёзно, что он копит деньги и планирует побег. Не знаю, как так случилось, как я не заметил, пропустил… не догадался… не услышал…

Голос Дмитрия треснул до самой глубины, до холодного места в его груди. Там, где живёт душа.

Я не ожидала такой откровенности. Наоборот, думала, что он будет непреклонен и не признает свою вину, поэтому и отложила разговор до утра. Дмитрий ушёл укладывать Ари, он не стал поднимать сложную тему на ночь глядя. Чем дольше я ждала Дмитрия, тем больше волновалась. На споры не было сил, поэтому я закрылась в спальне, отложив разговор до утра. Слабость сильного мужчины бывает неприглядной, и случайные свидетели платят за неё высокую цену.

Однако даже сейчас Дмитрий не кажется слабым. Чёрствый, непреклонный мужчина, он признаёт свою ошибку. Очень большую. И делает это без оправданий, без налёта театральности. Констатирует факт, не пытаясь сгладить острые углы и оправдаться. Будто и не задумывается вовсе, что я могу распустить сплетни и обратиться в газеты.

Я могу, но никогда этого не сделаю, потому что его слова отзываются во мне болью. Я тоже не знала, как случилась моя беда, как я не заметила, как не догадалась. Дмитрий, как и я, анализирует каждую минуту прошлого в поисках своих ошибок. Сожалеет, что принял жалобы Ари за детские капризы, стыдится каждого раза, когда отказался его слушать, отругал, пристыдил…

Дмитрий копается в прошлом, как я, но указать ему на эту параллель немыслимо.

— Ари чудный, он самый лучший. Он тёплая, маленькая, живая версия тебя, — признаю с улыбкой.

Удивлённый комплиментом, Дмитрий наклоняется, вглядываясь в моё лицо. Я поворачиваюсь к нему и сразу отступаю назад, поражённая волной жара, исходящей от мужчины. Чистой энергии несказанных слов и неутолённых желаний. Если бы он поделил этот жар на капли тепла, Ари хватило бы на многие годы.

— Иди спать, Дмитрий, уже поздно, — отхожу в сторону.

— Уже рано.

— Тем более. Иди.

Он слушается, медленно идёт к двери.

— Хорошо, что Ари приехал к тебе, — говорит на прощание.

— Я не знаю, почему он выбрал меня. У вас наверняка есть родственники, друзья…

— Я бы тоже к тебе приехал.

Дмитрий ушёл в гостиную, оставляя со мной это неожиданное откровение.

* * *

Наутро показалось, что ночной разговор мне приснился. Я заснула поздно, и когда проснулась, мои гости уже возились на кухне. Они делали очередной завтрак по правилам Дмитрия Волинского, только в этот раз включили в меню и мои запросы. На столе ровными ломтями нарезана колбаса. Та самая, которую Дмитрий считает ядом. Ари ломает апельсин на дольки, а Дмитрий взбивает в миске яичные белки.

Дмитрий Волинский помнит, что я ем на завтрак.

— Мойте руки, Виктория Михайловна! — требует Ари. — Я делаю вам фруктовый салат, но фруктов у нас мало, только яблоки и апельсины. Папа сказал, что после завтрака мы сходим в магазин.

Я надеялась, что после завтрака они с папой сходят… уедут домой. По крайней мере именно об этом мы договорились ночью.

Я обожаю Ари, но Дмитрий… он пробуждает во мне нечто неправильное. Внутри слишком много противоречивых чувств, а мне и без них несладко. Пусть едет в свою идеальную жизнь, пусть его считают самым честным и благородным мэром, его пиар меня не интересует. Для меня он… я хочу, чтобы он уехал как можно скорее. Чтобы я разгладила все сложности и противоречия, как помятую простынь, и снова построила для себя простую, прямоугольную жизнь.

Ни на что другое я пока что не способна, и встреча с Ари это подтвердила.

— После завтрака мы поедем к папиным друзьям. Хотите с нами?

— Спасибо за приглашение, Ари, но вам лучше поехать без меня.

— Мы ненадолго. Вернёмся после обеда, да, папа?

Я перевожу взгляд на Дмитрия, но он сосредоточенно взбивает белки. Подхожу ближе и заглядываю ему в лицо. Он выливает белковую смесь на горячую сковороду и закрывает крышкой.

— Вы вернётесь после обеда? — спрашиваю с нажимом. Я не отпущу Ари, пока не буду уверена, что они смогли договориться с отцом. Но мне нужен план, гарантия их отъезда, уверенность в том, что скоро я останусь одна в безопасности и тишине. Без лишних эмоций.

Дмитрий споласкивает руки и бросает на меня критический взгляд.

— Мне казалось, что мы с тобой уже всё обговорили.

— Твои планы не изменились?

— Нет.

Всё ещё смотрю с подозрением. Лучше бы он поговорил с Ари прямо сейчас, чтобы расставить все точки над i.

— У тебя имеются основания мне не доверять? — Этот вопрос вырвался случайно, и Дмитрий тут же отмахнулся от ответа, занявшись приготовлением кофе.

Но Ари услышал отца. Он перестал мучить апельсин и теперь прожигал меня серым вопросом взгляда.

— Что вы, конечно же, нет… господин мэр! — ответила с напускной вежливостью.

Ари не услышал иронии в моём голосе. Он кивнул, подтверждая, что иначе и быть не может.

— Садись за стол! — проворчал Дмитрий. — Омлет будет готов через пару минут.

Я послушно приземлилась на отведённое мне место, расправила на коленях салфетку. Я гостья у себя дома. Мой пустой, стерильный мир битком забит чужими декорациями.

— Виктория Михайловна, помните мы вчера говорили о вашем муже?

Кусок колбасы застревает в горле. Я пытаюсь откашляться, и детская ладошка хлопает меня по спине.

— Вы сказали, что я единственный, кто верит, что вы не виноваты. А я ответил, что ваш муж тоже об этом знает, ведь он вам не признался, что он преступник. Так вот, когда мы утром чистили зубы, я спросил об этом папу. Он тоже верит, что вы не виноваты.

— Это хорошо, — отвечаю через минуту, а то и позже. Дмитрий проверяет омлет, потом ставит передо мной тарелку и садится за стол.

— Мы поедем к Павлу, управляющему твоей компании. Его сыну десять лет, а дочке одиннадцать. Мы видимся пару раз в год, и дети очень сдружились. — Дмитрий словно не слышал слова сына и мой неловкий ответ. — Мы с Павлом знаем друг друга с детства.

— Матвей Борисович об этом упоминал.

— Я с тобой свяжусь, чтобы обсудить… остальное.

— Хорошо.

— Ты будешь дома?

— Наверное… не знаю.

— Я позвоню.

После завтрака Дмитрий принял душ, а мы с Ари убрали со стола. Не ребёнок, а чистое золото, умный, самостоятельный, ответственный.

— Виктория Михайловна, а можно спросить? — «золото» запыхтело, собираясь задать личный вопрос.

— Спрашивай, солнышко!

— Почему папа так на вас смотрит?

Я нагнулась, прячась за открытой дверцей холодильника.

— Мы смотрим друг на друга, когда разговариваем. Это вежливость.

— Не так! — убеждённо заявил Ари. — Папа смотрит на вас, как Артём Васильев на Лизу Воинову.

— И как это? — Я не спешила появляться из-за дверцы и в который раз переставила маслёнку с полки на полку.

— Артём хочет на Лизе жениться.

Как раз с женитьбой у нас с Дмитрием всё спокойно, такой угрозы нет.

Решительно захлопнув холодильник, я встретилась с вопрошающим детским взглядом.

— Раз Артём хочет на Лизе жениться, значит он хорошо к ней относится. Твой папа тоже хорошо ко мне относится, потому что я была твоей учительницей… и потому что мы вместе построили крепость… понимаешь?

Ари кивнул, но на дне его взгляда остались сомнения.

Они уехали после завтрака, и квартира наполнилась тишиной, но не безопасной, а плохой. Взбудораженной, с обрывками разговоров и всполохами детского смеха. С эхом слов Дмитрия: «Я бы тоже к тебе приехал».

Я пытаюсь отвлечься, но мысли упорно возвращаются к Дмитрию, мучая противоречиями. Раньше я считала его надоедливым родителем, избалованным властью. Потом были месяцы неприязни, после чего Дмитрий удивил меня бескорыстной помощью. А также нелепой, неуместной страстью и глубоким пониманием моих инстинктов, которых я испугалась. Мои инстинкты отпечатались укусом на его губе, и стекающая кровь запечатлела мою победу на его подбородке.

Относительную победу, потому что я не изменилась в главном — не вышла из амплуа жертвы, не потеряла желание спрятаться от мира.

После двух бессонных ночей я безумно хочу спать. Но оставаться в квартире, полной чужих запахов и вещей, очень трудно, поэтому я переодеваюсь в спортивный костюм и выхожу на улицу. Я бегу. Бег всегда помогает. Ритмичные шлепки подошв по тротуару, толчки сердцебиения в висках — мой любимый ритм, отвлекающий от мыслей. Обычно, но не сегодня. Я без сил, но при этом взвинчена до предела. Возвращаться домой не хочется, и я старательно не думаю о том, что завтра буду скучать без Ари. Без маленького джентльмена с большим сердцем. Я долго бегаю, потом гуляю в парке, потом снова бегу, уже к дому, хотя и неохотно.

Приезд Ари согрел меня, но в мой дом вернулись воспоминания. Жуткие. И я не хочу обратно.

Я направляюсь к дому, когда получаю сообщение от Дмитрия.

«Где ты?»

У него запасные ключи, но без меня он не входит в квартиру, ждёт на улице. Я сажусь рядом с ним на скамейку, и мы оба смотрим на мои окна. Несомненно, думаем об одном и том же — о прошлой встрече перед другим домом, когда я билась в руках охраны, а Дмитрий сунул мне в трусики визитную карточку. Такого не забудешь.

— Ты отослал Геннадия и приехал без охраны.

— Я обычный человек, Виктория.

— Я бы так не сказала.

— Я редко вожу с собой охрану.

Только в тех случаях, когда приходится удерживать обезумевшую женщину, а потом нести её, невменяемую, завёрнутую в одеяло.

— Где Ари?

— Он играет с друзьями. Жена Павла за ними следит, а я вернулся с тобой поговорить. Мы останемся у них на ночь, а завтра утром заедем с тобой попрощаться. Во сколько ты уходишь на работу?

— В полдевятого.

— Можно мы подъедем к восьми?

— Да, я хочу увидеть Ари, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке.

— Завтра убедишься. По пути к Павлу мы с ним посидели в парке и обо всём поговорили. Он хочет вернуться домой. Мой заместитель позаботится о делах, а я проведу с сыном несколько дней. Съездим в парк развлечений, заберём вещи из школы. Лето он проведёт дома, а дальше посмотрим.

Я хочу спросить про Кристину. Пытаюсь оправдать себя тем, что несу за Ари невольную ответственность, но здесь замешано и любопытство тоже. Где она? Почему её нет рядом в самую трудную для семьи минуту? Почему она не фигурирует в планах Дмитрия?

Догадавшись о ходе моих мыслей, он пояснил.

— У Кристины прямой эфир на выходных, бешеное расписание. И на неделе она очень занята. Но это даст нам с сыном шанс провести время вдвоём.

— Чисто мужское время, — киваю с пониманием. С притворным пониманием, потому что эти трое не семья вовсе. Так, три знакомых человека. Кого связывает кровь, кого секс, кого обязанности, но они не семья. Я и раньше это знала, видела по тому, как Ари тянулся ко мне в поисках тепла.

— Мы с Кристиной другие, не такие, как ты, — сказал Дмитрий, глядя на свои руки.

Судя по всему, дальше он пояснять не собирался. Какие не такие? Богатые? Удачливые? Холодные? Застёгнутые на все пуговицы?

— Чем я отличаюсь?

— Если бы я знал, всё было бы намного проще.

В его голосе столько сожаления и раздражения тоже, что поневоле становится неловко. Никогда ещё не встречала человека, который так упорно и безуспешно борется с собой.

Дмитрий не смотрит на меня. Его взгляд блуждает по траве, по лужам с радужными пятнами бензина, по следам шин велосипеда, по брошенной детской лопатке, потом останавливается на моих ногах. Один из шнурков длиннее другого, и Дмитрий наклоняется и завязывает его. Будто я ребёнок.

Потом выпрямляется и снова молчит.

— Не важно, какой ты, Дмитрий. Просто выслушай Ари и дай то, что ему нужно. Немного тепла и внимания, вот и всё. Ты удивишься, насколько значительным будет эффект. Иногда, даже если не можешь понять другого человека, надо просто принять его таким, как есть, и дать ему то, о чём просят. Так поступают, когда любят, а ты любишь Ари. Прошу тебя, постарайся.

Поднимаюсь со скамейки, но взгляд Дмитрия удерживает меня на месте. Я не подчиняюсь, упорно переставляю ноги, хотя стебли его взгляда тянут меня назад.

— Мы с Аристархом отдохнём и наладим отношения. А потом… я хочу вернуться. К тебе. — Дмитрий говорит глухо, в голосе прорываются хриплые ноты борьбы с собой.

— Нет, ты этого не хочешь. Более того, ты делаешь всё возможное, чтобы этого не хотеть. Ты поклялся всё делать правильно и безупречно — одеваться, править городом, мечтать, жениться. Твоя жизнь распланирована, а твоя свадьба в июле. В твоём культе идеальности нет места для неподходящих фантазий. Я не соглашусь на связь с тобой, но, даже если бы и согласилась, то поверь, я тебя разочарую. Это не стоит риска, твои люди не простят тебе эту связь. Они испугаются напоминания о прошлой трагедии и об их собственной жестокости. В этот раз ты окажешься по другую сторону баррикад. Удивительно, что ты сидишь со мной во дворе, не волнуясь, что тебя узнают, и что пресса разнюхает, с кем ты и почему.

На самом деле я знаю, почему Дмитрий не волнуется. Он отправил меня достаточно далеко от любопытных глаз, но всё-таки…

Дмитрий хмыкнул не без сарказма.

— Очень тронут твоим желанием меня защитить, но не стоит. Лучше скажи, чего хочешь ты?

— Ничего особенного.

— Совсем ничего?

— Ничего… кроме очевидного.

— Пояснишь?

— Вернуться в прошлое и всё изменить.

Я побрела к подъезду, но меня остановил приказ. Гневный. В спину.

— Хватит, Виктория! — Дмитрий поравнялся со мной и схватил за руку. — Хватит саморазрушения! Я думал, мы договорились об этом в прошлый раз!

— Это не саморазрушение, а факт! Ты спросил, я ответила.

— Мы не будем говорить об этом на улице.

Дмитрий заставил меня зайти в подъезд и подняться в квартиру. Я ворчала, но не было ни сил, ни желания спорить. Обычно присутствие Дмитрия придаёт мне сил, я ругаюсь с ним, сражаюсь и выигрываю. Но сегодня я слишком устала и ослабла тоже.

Дмитрий с треском захлопнул за нами входную дверь. Он негодует, порождая и во мне слабые всполохи протеста.

Смотрю на его губы, вспоминая об укусе. Было в нём нечто… целебное. После него мне стало легче. Я причинила боль Дмитрию, отдала ему каплю моей.

Я не повторю этого. Клянусь, не повторю.

По губам пробежала дрожь, и я плотнее сжала их, чтобы не думать об укусе. И о боли. Мне не нравится мысль о боли.

— О чём ты думаешь? — Дмитрий откашлял хрипотцу в голосе.

— О боли, — признаюсь честно. Взгляд Дмитрия загорается всполохом ярости, и он шагает ко мне, хватая за плечо.

— Где?! Ты причинила себе боль?!

Ведёт ладонями по моим рукам, задирает футболку, потом опускается на корточки и поднимает штанины спортивных брюк.

— Прекрати! — шепчу. У меня нет сил на громкий приказ, но Дмитрий подчиняется. Поднявшись на ноги, он требует моего ответа. — Я думала про другую боль. Ту, которую я причинила тебе. — Смотрю на его губы, на рисунок щетины на подбородке. — Я никогда так больше не сделаю.

— Делай хоть тысячу раз! Две тысячи! — Дмитрий напряжён до предела. Я вижу это в блеске глаз, в осунувшейся маске лица, в дрожи его пальцев. Он наклоняется к моим губам и приказывает: — Прекрати себя изводить! Твой муж мёртв, Виктория!

Его дыхание вливается в меня силой.

— Я знаю.

— Если так, тогда почему ты разрешаешь ему жить внутри тебя?

— Я не разрешаю…

— Разрешаешь.

— Это происходит помимо моей воли.

— Он мёртв.

— Не для тех, кто стал его жертвой.

— Ты не сможешь спасти весь мир и не пытайся. Для тебя он мёртв.

— Я хочу в это верить, но не получается.

Тёплое дыхание Дмитрия щекочет губы. Я проглатываю его слова, они проникают в кровоток, растекаются по телу. Мне нужна сила Дмитрия, его уверенность, его приказ забыть о прошлом. Приезд Ари разбудил воспоминания, и мне сложно вернуться обратно в защитный кокон.

Мне нужна помощь.

Мне кажется, я наконец нашла рецепт выживания: мне нужна сила Дмитрия и доверие его сына.

Мне кажется, Дмитрий об этом знает.

— Тогда смотри на меня и слушай! — приказывает он, с силой сдавливая мой подбородок при каждом слове. — Твой муж мёртв. Я знаю это, как никто другой. Я заплатил за его смерть.

Эти слова прозвучали настолько повседневно, словно Дмитрий говорил о бытовой мелочи, а не об убийстве.

Всё во мне замерло в попытке осознать значение его слов. После побега я старалась не связываться с полицией, но узнала, что Сергей покончил с собой в тюрьме. Были подозрения, что ему «помогли», но расследование зашло в тупик.

— Ты… — пытаюсь выговорить слова, которые ещё не родились в моей голове.

Ладонь Дмитрия спускается на моё горло, чтобы поймать хрип. Кончики пальцев впитывают учащённый пульс.

— Ты врёшь! — мой голос вибрирует в его ладонь.

— Если хочешь, верь, что я вру, — Дмитрий надменно дёргает бровью.

— Это правда?

— Думаешь, я стал бы так шутить?

— Ты убил Сергея?

— Можно сказать и так.

Убийство — это грех и преступление, это недопустимый самосуд. Я всегда в это верила. Безоговорочно. Я верила в это до сегодняшнего дня, потому что сейчас во мне нет ни капли осуждения, наоборот, только благодарность. Если бы Сергей был жив… я не хочу об этом думать.

Только в экстремальных условиях понимаешь, кто ты и на что способна. Тогда и узнаёшь себя настоящую.

— Будешь возмущаться? — поинтересовался Дмитрий, изучая мою реакцию.

Я покачала головой, и его ладонь ласкающим движением прошлась по моему горлу до груди, большой палец мягко задел ключицу.

— Нет, скажу спасибо.

— Всегда пожалуйста, — сухо усмехается. — Сядь на диван, я сделаю тебе чай. Ты похожа на привидение. Совсем не спала ночью?

— Очень мало.

Дмитрий вернулся с чашкой ромашкового чая.

— Выпей! Тебе надо поспать.

Я сидела на диване, завернувшись в плед. Кроссовки сбросила на пол. Дмитрий поднял их и аккуратно поставил у двери. Он любит порядок. Во всём.

У Дмитрия Волинского отличная репутация и непоколебимые устои.

Я только что узнала, что он убил моего мужа.

И сказала «спасибо».

— Почему ты его убил?

Дмитрий сел рядом. Отвечать не спешил, да и его взгляд не выдавал ничего особенного.

— Причина имеет значение? — спросил, когда молчание затянулось.

Я повела плечом.

Хочу ли я знать причину? Я предпочитаю верить, что Дмитрием двигала моя рука.

Он говорит об убийстве с преступной лёгкостью, хотя, если я захочу выдать его секрет, мне всё равно не поверят. Но Дмитрий знает, что я не захочу, что наоборот, буду благодарна.

Я взяла чашку чая, но не справилась. Горячая жидкость обожгла пальцы.

Дмитрий принёс кубики льда, завёрнутые в салфетку, и приложил к ожогу.

— Не трогай чашку! — Подул на чай, глотнул, потом поднёс к моим губам. — Пей!

Я выпила чай из чужих рук. Рук Дмитрия Волинского, мэра города, который меня проклял. Убийцы. Дмитрий сделал для меня чай, и я выпила из его рук. Ждала жжения в горле, паники, запаха хлорки, жутких воспоминаний, но ничего не случилось.

Усталость сделала меня доверчивой и слабой. Или наоборот, помогла.

Я хочу, чтобы Дмитрий уехал, очень хочу… и чтобы остался тоже. Чтобы сказал мне, как жить дальше. В доме, который пахнет прошлым. И Ари.

— Я в порядке, не волнуйся! Я живу почти нормальной жизнью, — заверила Дмитрия. — Приезд Ари выбил меня из колеи. Я очень давно не общалась с детьми.

Отставив чашку, Дмитрий придвинулся и обнял меня за плечи. Я воспротивилась, но он не позволил отодвинуться. Коснулся ладонью затылка и заставил положить голову на его грудь.

— Сиди и слушай! — ещё один приказ, и я подчинилась в покорном трансе усталости. — Твой муж мёртв, прошлое ушло. Ты не виновата. Ты ни о чём не догадывалась. Что бы ни говорили злые языки, это факт. Я знаю, что это так. Знаю. В случившемся нет твоей вины.

— Но я могла… должна была догадаться. Я переигрываю прошлое в памяти, ищу моменты, когда я могла что-то заподозрить.

— Ты прекратишь это прямо сейчас! — руки Дмитрия сжались вокруг меня. — Я оцениваю объективно, а ты — нет. Ты слышала моё мнение, на этом тема закрыта. Навсегда. Ты ни в чём не виновата.

Я пыталась спорить, по инерции, а также потому что хотела ещё раз услышать вердикт Дмитрия. Его категоричность придавила мои сожаления бетонной плитой.

— Ты мягкая, чистая и беззащитная, как ребёнок. Дети любят тебя именно поэтому. Для них ты свой человек, ребёнок в душе. И твой… тот человек выбрал тебя по той же причине. Ты была одной из его жертв, но это закончилось. Он мёртв. Повтори!

— Он мёртв. Ты правда… ты действительно его убил?

— Я за это заплатил, да. То, что произошло с тобой в городе, — моя вина. Сначала я увёз Аристарха и не мог думать ни о чём другом. Когда вернулся, сразу связался с полицией. Я должен был догадаться, что люди обернутся против тебя, но не уследил. Когда я узнал, уже было поздно, ты попала в больницу.

— Мне сказали, что мэрия оплатила моё лечение и частную охрану. — Дмитрий дёрнул плечом, отбрасывая тему денег. Всё понятно, за меня платила не мэрия, а мэр. — Спасибо, Дмитрий, но… я не стану твоей любовницей.

Его руки дёрнулись, и он чуть отодвинулся, заставляя меня поднять голову.

— Я что-то сказал про любовницу?

— Нет, но…

— Вот именно, что нет. Я предложил, ты отказалась, больше мы к этому не вернёмся.

— Это хорошо. Иди, Дмитрий, Ари тебя ждёт!

— Сейчас уйду. Расскажи мне про свою жизнь здесь.

— Обычная жизнь, спасибо тебе за работу. Матвей Борисович хороший человек…

Говорить не хотелось. Не из-за неприязни или недоверия, а из-за тёплой, сонной неги, сморившей меня, каменной тяжестью наполнившей веки.

— Тебе надо выспаться, — тихо говорит Дмитрий.

Ночью я не могла заснуть, зная, что Дмитрий в моей квартире, а теперь его присутствие расслабляет и усыпляет меня. Я считаю его сердцебиения, прижимаюсь щекой к его груди.

Я только что узнала, что по его приказу убили моего мужа. Наверное, я должна ужаснуться, поинтересоваться деталями, хорошенько всё обдумать, но вместо этого я подтягиваю под себя ноги и удобнее устраиваюсь на груди Дмитрия. Я держусь за его предплечье, и он сдвигается, чтобы я могла вцепиться в него обеими руками.

Я делаю это, потому что он убийца.

Я хотела убить мужа, а Дмитрий сделал это. Вот так, просто. Убил — и не мучается угрызениями совести.

Хорошо, что не мучается. Хорошо, что убил.

Кто бы знал, что убийство меня успокоит, расслабит даже, склонит ко сну. Заставит прижаться к Дмитрию в порыве благодарности и в поисках силы.

— Если не хочешь говорить о настоящем, давай поговорим о прошлом. Расскажи мне, как всё случилось, — предлагает Дмитрий. В его голосе нет робкой осторожности. Наоборот, в нём готовность забрать мою правду и сжечь её. Избавиться навсегда.

Сонливость исчезла. Я поднимаю взгляд на Дмитрия и смотрю на него с укором.

— Ты всё слышал на записи, я рассказывала Талю.

При имени моего любовника лицо Дмитрия перекашивает судорогой.

— Ты не рассказывала, а цацкалась с ним. Он был отвратительно беспомощен с твоего первого слова, поэтому ты разбавила правду. А мне просто расскажи, как есть, не подбирай слова.

— Не хочу. Иди к Ари, а я вздремну, только дверь захлопни.

Я приподнялась, давая Дмитрию возможность уйти.

— Не хочешь рассказывать, тогда спи, я скоро уйду, — он притянул меня обратно.

Тишина прерывалась только моими вздохами. Я не хотела рассказывать о прошлом, клянусь, не хотела. Но… не выдержала. Не смогла отказаться от предложения Дмитрия, потому что знала, всей своей душой знала, что он может взять моё прошлое, целиком, и убить его.

— Проблема в том, что со временем воспоминания искажаются. Если мысленно пережёвываешь одно и то же сотни раз, они превращаются в неузнаваемую массу.

— Ммм… — Дмитрий подал знак, что слушает.

Я приложила ухо к его груди, чтобы слышать вибрацию голоса.

— Так что мне нечего рассказать о прошлом. Только если…

Я почти спала. Лежала с закрытыми глазами. Выхватывала из прошлого отдельные фразы, события и зарисовки и делилась с Дмитрием. Он не комментировал, не ужасался, не сочувствовал. Он впитывал моё прошлое. И чем больше я говорила, тем легче становилось внутри, словно целебная пустота после разреза на гнойнике.

Не знаю, как долго я говорила, но в какой-то момент обнаружила, что мне больше нечего сказать. И тогда, удивившись, что нащупала наконец предел страданий, я со спокойной душой заснула.

— Виктория! — Рука Дмитрия сильнее сжала мои плечи. — Давай договоримся так: ты доверишься мне, а я отдам тебе всё, что у меня есть.

Мне показалось, что Дмитрий сказал именно эту фразу, но в тот момент я летела в пропасть сна и пришлось вернуть себя обратно.

Я посмотрела на Дмитрия, чтобы понять, действительно ли он сказал такую несуразность. В карих радужках блестят зелёные блики, у него необычный цвет глаз. Взгляд серьёзный, впрочем, как и всегда.

— Я уже доверилась и рассказала тебе всё, что знаю.

— Доверься мне до конца.

Странное, непонятное предложение. Что значит довериться «до конца»? Да и «всё, что у меня есть» тоже сомнительно.

— В чём именно довериться?

— В том, что будет дальше.

По плечам пробежал холод. Пусть я и смягчилась в отношении Дмитрия, но до доверия мне, как до Луны. Он поймал момент, когда я слабая, в полудрёме, и пытается установить свой контроль над моей жизнью. Нет.

— Нет. Я скажу тебе, что будет дальше. Я просто буду жить. Здесь. Так, как сейчас. Я никому не позволю диктовать правила моей жизни!

— Шшш… расслабься! — Дмитрий снова уложил меня к себе на грудь и погладил по голове, как ребёнка. — Я ни к чему тебя не принуждаю. Я просто… забудь!

Всколыхнувшееся внутри волнение никак не успокаивалось.

— Ты сказал, что отдашь мне всё, что у тебя есть? Что это значит?

— То и значит, — пожал плечами.

— Что у тебя есть?

— Не так уж и много.

— Ты станешь контролировать мою жизнь, а за это отдашь всё, что у тебя есть. Тебе не кажется, что это неравноценный обмен?

— Ты права, неравноценный, — кивнул, скользя взглядом по моему лицу. — Я выиграю.

— В чём ты можешь выиграть? Я не понимаю, что ты имеешь в виду…

— Не спорь! Спи! Забудь, что я сказал, это не имеет значения! — Дмитрий сжал меня в сильных руках, прижимая ближе.

Каждый раз, когда я пыталась заговорить, он сжимал сильнее и ворчал.

Объятия убийцы моего мужа пахнут теплом и ромашковым чаем. Из них в меня перетекает сила.

— Мне трудно довериться тебе до конца, — призналась, падая в сон. — Не уверена, что смогу.

Я противоречу сама себе.

Сон на груди чужого мужчины — это полная беззащитность. Признак абсолютного доверия.

Я проснулась от того, что затекла нога. Вынырнула из глубокого сна и обнаружила себя лежащей на коленях Дмитрия. Он смотрит на меня сверху вниз, его ладонь покоится на моей спине. Я держусь за его предплечье обеими руками.

И тогда я вспоминаю: нас сблизило убийство. Звучит безумно, но от правды не спрячешься. Не тогда, когда я лежу на коленях Дмитрия, и во мне нет ни капли неприязни.

Мне это не нравится.

— Который час? — потребовала слишком резким тоном. Дмитрий повернул экран включённого телефона. Пока я спала, он работал. — Прошло два часа! Почему ты ещё здесь?

— Сначала проснись, а потом ругайся. — Отбросив телефон, Дмитрий помог мне сесть, словно я младенец, не способный держать голову.

— Что с Ари?

— Всё в порядке, они играют.

— Почему ты остался со мной?

Дмитрий засунул телефон в карман брюк и поднялся. Второй день подряд он в брюках и рубашке, без остальной официальной брони.

— Потому что ты спала, — сказал таким тоном, словно это что-то объясняет.

— Мы уже попрощались.

Дмитрий стоит передо мной, руки в карманах. Строгий, подтянутый.

— Виктория, обещай мне, что ты прекратишь свою обсессию прошлым.

— Обещаю! — сказала легко. Пусть скорее уезжает, он и так растормошил меня донельзя.

— Ты лжёшь!

— Я стараюсь забыть, но это не так просто.

— Если тебе нужны деньги на психолога…

— Нет.

— А стоит.

— Это моё решение. Я не хочу никому рассказывать о прошлом.

— Ты рассказала мне.

— Не заставляй меня об этом сожалеть. Уходи, Дмитрий!

— Прошлого нет. Твой муж мёртв.

— Да, но… я жила с ним два года. Я с ним жила два года. Жила. Он везде. На мне, во мне… он проник везде, от этого не так легко избавиться.

Дмитрий встретился со мной взглядом. Собранный, напряжённый, как хищник перед прыжком. Шагнул ближе, провёл большим пальцем по моей щеке. Если я позволю, если допущу, его уже ничто не остановит. Смесь его нужды и моей слабости породит нечто чудовищное, порыв взрывной силы.

Поэтому я отталкиваю его пальцы.

— Жду вас с Ари завтра утром. Я должна убедиться, что он в порядке. А потом… будет лучше, если мы больше не увидимся.

— Кому будет лучше? — потребовал зло.

— Всем.

* * *

Они пришли на следующее утро, минута в минуту. Ари, весёлый, но немного смущённый, начал с робкого вопроса.

— Можно я вернусь домой с папой? Он не отправит меня в летнюю школу, мы поедем в парк развлечений, а потом я буду жить дома.

— Отличная идея! — заверила я, упиваясь облегчением на детском лице.

— Вы не обидитесь, если я с вами не останусь? Вам же одиноко!

— Не обижусь, что ты!

— Папа сказал, что я ему очень нужен, ему без меня плохо.

— С тобой ему будет хорошо.

— А вы справитесь без меня? — взгляд серьёзный, проникающий внутрь, как рентгеновские лучи.

— Справлюсь! С тобой было весело, ты чудо-мальчик.

Несколько секунд Ари оценивал искренность моей улыбки, потом кивнул.

— Хорошо. Можно мы с вами будем друзьями?

— Конечно!

— Тогда я буду называть вас по имени, — заявил хитро. — И пришлю вам фотографии. А потом я приеду вас навестить. Папа, можно мы навестим Викторию? — обернулся к отцу. Тот похлопал сына по плечу, ничего не обещая.

Дмитрий не вмешивался в наш разговор, подал голос, только когда настало время уходить.

— У нас такси, мы подбросим тебя до работы, — предложил.

— Нет, спасибо, я сама.

— Я буду скучать! — Ари протянул ко мне руки. — Не бойтесь, я не сделаю больно, я вас обниму за шею, а шрамы не трону!

Сквозь слёзы я посмотрела на Дмитрия, скорее по привычке, чем с подтекстом. Он демонстративно отвернулся, и я присела, позволяя тонким детским рукам обвить шею.

— Папа теперь называет меня «Ари», — прошептал мальчик и, отклонившись, хитро подмигнул.

Я улыбнулась, слов не было. Ари снова обнял меня, с двойной силой.

— Вы лучшая! — прошептал, останавливая моё сердцебиение.

Буря внутри смяла всё, что готово было возродиться. Я не хочу отпускать Ари, но и рядом с ним тяжело. Я до дикой боли внутри хочу вернуть мой прошлый счастливый мир — любимых первоклашек, работу, жизнь. Я хочу всё как было, только выцарапать из прошлого мужа, вырезать всё с ним связанное. И тогда останется чистое счастье.

Как научиться не любить то, что ты потеряла?

Дмитрий кивнул на прощание.

Они уехали, оставляя внутри меня незаживающую рану.