Если у страсти есть запах, это тепло кожи Дмитрия, его пот, дыхание и шёпот.

Если у страсти есть звучание, то это вибрация в горле Дмитрия, когда он ласкает языком впадинку моего пупка.

Наощупь страсть, как тугие тяжи его мышц под моими пальцами. Как наждачная небритость его щёк.

Дмитрий полностью захватил контроль. Он не позволяет мне встать с постели, потому что знает, что я могу не вернуться.

Простыня сбилась в кучу, потемнела от пота.

Уже полдень.

Голова кружится от голода и бурной ночи. От того, что Дмитрий снова спускается ниже, ласкает кожу, липкую от его семени, трётся щетиной о покрасневшие бёдра. Его язык нащупывает самую чувствительную точку и чередует пытки: бьётся о неё точными ударами, потом кружит вокруг мягкими широкими мазками. Это не доведёт меня до пика, что-то внутри заперто на ключ, но отказаться от ласки не могу. Вернее, не хочу, да и Дмитрий не позволит.

Когда тебя боготворят, становится всё труднее сомневаться в себе.

Невозможно считать себя грязной, когда мужчина вылизывает тебя, задыхаясь от удовольствия. Он не смотрит мне в глаза, не проверяет мою реакцию, не играет. Дмитрий дорвался до меня и не отпускает. Берёт всё, пока может.

Я могу передумать в любой момент, и он об этом знает.

Если я его любовница, то пусть. Не стыдно и ничуть не унизительно быть в эпицентре такой страсти. Такого поглощения. Похоть честна насквозь, она лечит мои тело и душу, снова и снова доказывая, что в своей нужде Дмитрий сосредоточен только на мне. Это не слепая похоть. Он выбрал именно меня, наплевав на прошлое, и хочет меня до зубовного скрежета.

Этого мне достаточно.

Напитанная его страстью, как губка, я не вмещаю в себя ничто другое.

Смеясь от щекотки, я пытаюсь выползти из-под Дмитрия.

— Если я сейчас не приму душ, то прилипну к дивану.

— Так будет проще тебя удержать!

— Тогда умру от голода.

Дмитрий морщится, с голодом не поспоришь. Неохотно отпускает меня, но напоминает:

— Ты покрыта мной, теперь в тебе только я.

Он говорит весомо, почти зло, провоцируя меня оспорить сказанное.

Я прислушиваюсь к себе, но внутри только истома. Дмитрий выжал из меня прошлое, и даже если эффект не продлится вечно, ритуал сработал.

Дмитрий изменил мой мир, и мне тоже хочется оставить след в его памяти. Раз уж я приняла похоть Дмитрия, то пусть у неё не будет правил. И приличий тоже. Когда мы ели перед телевизором, Дмитрий аккуратно сервировал столик, сложил салфетки ровными треугольниками. Меня не устраивает его идеальность. Наша связь происходит вне прямоугольной жизни честного мэра, и я намерена разбить его правила.

Поэтому я иду на кухню, не одеваясь.

Дмитрий смотрит мне вслед, его взгляд, его тело отзываются на мой вызов. Но прежде чем пойти на кухню, он натягивает пижамные брюки.

Я отрезаю кусок сыра, толстый и неровный, и беру яблоко. Откусываю и, медленно жуя, поворачиваюсь к Дмитрию. Он смотрит на моё обнажённое тело так жадно, словно не было прошлой ночи, выжавшей его силы.

Я протягиваю руку, чтобы он увидел, как варварски я порезала сыр. Дмитрий встречается со мной взглядом. Он не из тех, кто ест из женских рук, но, когда я касаюсь его губ сочной мякотью яблока, он приоткрывает рот. И тогда я быстро отвожу руку и взглядом показываю на его брюки.

Дмитрий неохотно принимает мой вызов, раздевается.

Мужчина, прочно закованный в броню костюма-тройки, стоит на моей кухне совершенно голым. И ест из моих рук.

Для него это непросто, вписываться в чужие правила.

Потом я зову его в душ, и он останавливается на пороге ванной. Следит, как я включаю воду, как встаю под тёплые струи. Он собирается повторить вчерашний ритуал, вымыть меня, а сам не сдастся в мои руки, не при откровенном свете дня. Он оборачивается в полотенце, как в желанную защиту. Его кокон.

Я качаю головой и тяну Дмитрия к себе под душ. Он поджимает губы, но шагает через бортик ванной и тут же берёт контроль в свои руки. Моет меня с той же тщательностью, с которой метил меня собой прошлой ночью. Этот ритуал интимней секса.

Закончив, он тянется к полотенцу, но я опережаю, касаясь ладонями его тела. Дмитрий напрягается. Он привык к ограничениям — ему дозволено делать с женщиной всё, что угодно, а сам он остаётся в броне. В постели и в темноте — это одно дело, а вот отдать мне контроль в ярком флуоресцентном свете ванной — это за границей его прямоугольника.

— Иди в комнату, а то замёрзнешь! — командует он хрипло, но я кладу ладонь между его ног и провожу ногтями по паху.

Дмитрий вздрагивает, в его глазах всполохи гнева, то ли на меня, то ли на его тело, подчиняющееся мне вопреки велениям его разума. Но повинуясь моим рукам, он прислоняется к стене и позволяет поставить его ногу на бортик ванной.

Я мою Дмитрия. Опускаюсь на колени, жадно разглядываю, глажу, царапаю.

Я касаюсь эпицентра его похоти. Языком, губами, пальцами. Слизываю с него прошлую ночь и горячее желание.

Контраст эмоций на лице Дмитрия завораживает. Он ненавидит потерю контроля, но это идёт вразрез с мучительной потребностью его тела. Поэтому он сдаётся, позволяет мне увидеть яростную жажду и удовольствие.

Я меняю его мир, как он изменил мой. Я становлюсь его исключением, допустимой погрешностью идеальных мерок его жизни.

Я ласкаю Дмитрия, пока он полностью не отпускает контроль, и его сперму не смывает в слив вместе с силой воли и убеждениями.

Я коварна и эгоистична. Мне нужно видеть падение Дмитрия. Каждый его хрип, каждое нарушенное правило — это доказательство моей силы, непобедимости моего женского влияния на него. Дмитрий возродил во мне женщину, нежную и беспощадную амазонку, и я эгоистично испытываю на нём мои новые силы.

Потом Дмитрий работал, а я читала. Мы прогулялись в парке, сходили в магазин. Обедали в кафе, а ужин готовили вместе. Днём он оставался холодным, деловым, затянутым в правила и условности, а ночью — отчаянно жадным. Наверное, это ожидаемо. Если знаешь, что у связи скорый конец, то она воспринимается острее, и жадность неудивительна. Именно поэтому Дмитрий позволяет себе выйти за привычные рамки. Он насыщается мной, пока может.

И каждая его уступка напоминает о недолговечности нашей связи.

Для него эта связь — отдушина, временная свобода от собственных рамок. А для меня — спасение. Потому что каждый его восторженный взгляд, каждое прикосновение вписываются в память доказательством моей чистоты и того, что Дмитрий не видит нитей прошлого под моей кожей.

Он их не видит и доказывает это снова и снова.

Мы дарим друг другу свободу.

Мы с завидным упорством притворялись, что остального мира не существует. Я старалась не думать о том, что однажды нам придётся за это заплатить.

После ужина мы смотрели телевизор, хотя я затрудняюсь вспомнить передачу. Я лежала на подушках, мои ноги покоились на коленях Дмитрия. Не сводя глаз с экрана, он массировал их, ласкал прямо через джинсы. Хмурился, что-то повторял за телеведущим, будто касался меня бессознательно, случайно.

Его руки поднялись выше, смяли грубую ткань, массируя бёдра. Я наслаждалась полудрёмой, тягучей связью между сном и бодрствованием, когда тело приятно расслаблено, а в мыслях полное безветрие. Дмитрий переместился ближе, мягко поднял край футболки и пощекотал кожу живота. Проведя пальцем над застёжкой джинсов, он проник внутрь, поглаживая тонкую кожу. Волна тепла прошлась по телу и исчезла. Что-то перегорело в цепи год назад, и возбуждение не задерживается во мне. Сколько раз за последние сутки Дмитрий пытался подвести меня к черте, но я каждый раз его останавливала. Ломала его выдержку, заставляя переключиться на собственное удовольствие и оставить напрасные попытки высечь из меня искру. Нет, я не притворялась, с Дмитрием я получила свою долю наслаждения, но оно было не оргазмом, а очищением, блаженством чужой страсти. Я боялась, что Дмитрий заговорит об этом, начнёт задавать вопросы о позах и способах довести меня до оргазма. Но он не сказал ни слова. Мужчина, привыкший управлять всем, позволил мне вести в вопросах моего удовольствия. Как только я отстраняла его руки, он не настаивал. Отпускал меня, но заставлял смотреть на него. Он хотел, чтобы я видела его наслаждение. Он кончал, глядя мне в глаза, чтобы я видела, как он упивается мною. Он напоминал, что именно я подвела его к этой черте. Что он переступает её за нас двоих.

Вот и в этот раз я ухватилась за ладонь Дмитрия, останавливая его ласки. Он не стал спорить. Его движения замедлились, всё ещё нежные, но уже без подтекста. Под монотонные интонации диктора я задремала в его руках.

Сон обласкал меня спокойствием и такой расслабленностью, какой я не знала целый год. Я летала, как в детстве, и в этот раз не боялась невесомости. Она не угрожает, не опустошает. Наоборот, она бежит по телу искрами тепла и собирается в животе, скручиваясь негой. В этом сне я была настолько живой, какой не была давно. И бесстрашной тоже. Стремящейся к удовольствию, позволяющей себе наслаждение.

Наслаждение?!

Оно уже рядом, и я просыпаюсь со сдавленным стоном, выдавая себя. Приподнявшись, я вижу лицо Дмитрия между моих бёдер. Его пальцы во мне, умело ласкают, его язык тоже, а взгляд не отпускает, требует подчинения. Я дёргаюсь, в панике от того, что слишком близка к оргазму. Я не знаю, как его остановить, как захлопнуться в прошлом неприятии секса.

— Нет! — хриплю жалобно, но в растянутом слоге уже звучат нотки удовольствия.

— Да! — Дмитрий обнимает мой затылок ладонью, чтобы поймать мой взгляд. Другая рука ускоряет темп, подводит меня к самому краю. — Тебе можно! — говорит он. — Можно! Позволь себе кончить! Новое начало — это удовольствие.

Он поймал меня врасплох, вторгся в мой сон, где я чиста от наказания, которое взвалила на себя, и от рамок, в которых не хочу больше оставаться.

— Вытолкни это наружу! — требует Дмитрий.

Я не знаю, что за «это» я должна вытолкнуть наружу, но приказ проходит по телу молнией. Пальцы Дмитрия сжимаются во мне с такой силой, словно он пытается удержать в ладони мой оргазм, запечатлеть его формулу.

Мне почти больно. Удовольствие мстит мне за потерянный год, и меня скручивает в сладко-болезненных судорогах.

Дмитрий сжимает мои бёдра и со стоном выпивает мой первый, чистый, новорожденный оргазм.

Я позволяю Дмитрию ловить дрожь моих мышц, оставаться между моих ослабших ног.

Мне кажется, он проложил во мне путь, по которому я смогу пройти снова. Разодрал колючую проволоку и дебри, закрывавшие свет.

В воздухе запах грозы и страсти, наш с Дмитрием запах.

— Я хочу тебя! — говорит он, отвлекая, чтобы я не успела осознать, что он возбудил меня во сне, воспользовался моей абсолютной слабостью.

— Однажды ты сказал, что следует хотеть правильные вещи, а не то, что взбредёт в голову, — я мщу ему за самонадеянную выходку. Хотя чего-то подобного следовало ожидать. Дмитрий хотел, чтобы я кончила, а я противилась. Он всегда добивается своего.

Он не отвечает, а входит в меня, и я ощущаю это совсем по-другому, не как раньше. Живая плоть встречается с его, и он чувствует разницу, влажную мягкость, силу моего трепета. Дмитрий замирает, впитывая отголоски моего оргазма. Двигается медленно, следит за удивлённой негой моего взгляда. Каждым стоном и движением даёт понять, насколько ему лучше так, по живому, по-настоящему, когда я отпустила себя.

Потом мы лежим рядом на диване под аккомпанемент телевизионного концерта и молчим. Я не знаю, что чувствовать. То ли гнев и обиду из-за обмана, то ли безграничную благодарность, поэтому снова засыпаю. Телевизор включён, но Дмитрий смотрит не на экран, а на меня.

И утром тоже, когда мы просыпаемся вместе на диване, я ловлю на себе его взгляд.

Мы провели вместе пять дней. Так получилось, что мне и в пятницу дали выходной. Я не противилась. Мэр забросил свой город и остался со мной, своей тайной любовницей.

Было легко раствориться в Дмитрии, потому что я с самого начала знала, что у нас нет будущего. Поэтому наши пять дней были отпуском не только от работы, но и от реальности.

Дмитрий согревал пальчики на моих ногах своим дыханием.

Он занимался со мной яростным, почти злым сексом, а потом — нежной и долгой любовью. Он проигрывал со мной все сценарии интимных сцен, все варианты близости, потому что мы оба готовились к скорому концу отношений.

Если у страсти есть цвет, это каряя зелень глаз Дмитрия.

Если у страсти есть вкус, это солоноватый пот на его груди и кофе на его языке.

Если у страсти есть смысл, то я поняла его за эти пять дней.

Дмитрий жаждал меня, как приговорённый к смерти жаждет следующую весну.

Не завидуйте, зачем вам страсть приговорённых?

Надо мечтать о том, что длится в будущее.

А наше будущее оборвалось в воскресенье, в тот момент, когда Дмитрий собрал свои вещи и оставил на тумбочке большую пачку презервативов. Он сделал это так, чтобы я заметила. Мы купили её вместе, и теперь Дмитрий оставил её здесь.

Намекая, что вернётся.

И при этом смотрел на меня с вызовом.

Нет, не только с вызовом, ещё в его глазах была досада. Он знал, каким будет мой ответ.

Я покачала головой и протянула ему презервативы.

— Не мой размер! — сказала с кривой ухмылкой.

Дмитрий не улыбнулся, наоборот, весь подобрался, готовясь к заведомо проигрышному спору.

— На следующей неделе я в командировке, но потом в выходные я смогу…

— Нет.

— Я вернусь!

— Нет. Ты освободил меня, раз за разом убивая моего мужа. А теперь запрёшь меня в тайную клетку?

— Я тебя не запираю!

— Ты вывел меня на свет, а теперь спрячешь в тени?

— В тени? Эти дни были настолько плохими?

— Наоборот. Я не могу поверить, что так долго пряталась и мучила себя. Я вернулась на свет благодаря тебе и твоему сыну и не хочу обратно.

Эти пять дней, они, скажу без притворства, были намного более настоящими, чем моя жизнь за последние три года. Поэтому на самом деле я безумно хочу, чтобы Дмитрий вернулся. Пусть я буду его любовницей, тайной, на любых условиях. Пусть возвращается ко мне иногда, хотя бы пару раз в месяц. Этого будет достаточно, чтобы черпать силы, чтобы знать, что я на правильном пути.

Но так нельзя. Другая женщина смогла бы, но для меня это путь в никуда. Да и прятать такую тайну трудно.

Без сомнений, Дмитрий знал, что случится, как только он высвободит во мне силу. Он был готов к этому моменту. Я отказала ему однажды и делаю это снова, хотя в этот раз он вообще ничего не предложил. А ведь мог повести себя по-другому, сделать меня зависимой от его помощи, ещё более слабой. Но он так не поступил. Сменить зависимость от прошлого зависимостью от Дмитрия — это стало бы моим разрушением. А он освободил меня, сделал сильной, оставляя дальнейший выбор за мной.

— Ты не хочешь, чтобы я вернулся? — проверил, прищурившись.

— Не хочу.

— И не будешь об этом сожалеть?

— Нет! — уверенно соврала.

— Озвучишь причину? — спросил холодно.

— Ничего нового, — пожала плечами.

— Потому что не станешь моей любовницей?

— Не стану.

После сказанного внутри пусто. Рвано.

От следующих слов Дмитрия становится только хуже. Он не уговаривает, не спорит и не даёт пустых обещаний.

Он задаёт простой вопрос.

— Что ты будешь делать, когда у тебя замёрзнут ноги?

Он бросает вызов этим вопросом, на первый взгляд дурацким. Ведь я как-то справлялась все эти годы и теперь справлюсь. Куплю носки потеплее или…

Но я потерянно смотрю на свои стопы, на поджатые пальцы, и вправду не зная, где найду тепло, если в моей жизни больше не будет Дмитрия и Ари.

Дмитрий не ждёт ответа, наоборот, всем своим поведением показывает, что принял мой выбор. Собирает вещи, проверяет расписание поездов.

Я должна позволить ему уйти, оставив последний вопрос висящим в воздухе. Но что-то странное прозвучало в том, как он произнёс слово «любовница», доля горького сарказма. Поэтому слова прут из меня неудержимым потоком.

— Эта связь разрушит и тебя, и меня. Ради чего ты идёшь на такой риск? Ты символ силы, власти, защита твоих людей, опора и пример для твоего сына. Ты не заводишь любовниц с сомнительным прошлым, тебе этого не простят. Ты замечательный мэр. — Впервые при мысли о прошлом на губах появилась улыбка. — Помнишь, мы поругались из-за экскурсии к мёртвому озеру? Никто, кроме тебя, не взялся бы его восстанавливать, но ты не отступаешь перед трудностями…

Дмитрий раздражённо повёл плечом, отбрасывая мои слова. В его глазах я увидела только гнев, горький и насмешливый.

— Хватит, Виктория! Замолчи! Прекрати прикрываться прошлым! Ты настолько сосредоточена на плохом, что даже не пытаешься увидеть хорошее. Я ничего никому не должен, и ты тоже. Дело не в людях и не в городе, а в нас с тобой. Вернее, в тебе. Сделай любезность, будь честной хотя бы один раз. Ты не хочешь быть любовницей, я понял, но разве я что-то сказал о любовницах? Разве в этот раз я предложил тебе что-то подобное? Нет. Так давай же, скажи, каких отношений ты хочешь! Не ищи отговорки и проблемы, а ставь мне условия и требуй! Скажи, что тебе нужно! Давай же!

Дмитрий напирал на меня, заставил прижаться к стене, но при этом не прикасался. Словно боялся, что телесный контакт заставит меня дать ложный ответ. А я впала в шок, передо мной вдруг открылась другая сторона жизни, которую я не заметила. Дмитрий прав, я настолько погрязла в плохом, что разучилась думать о хорошем. И мечтать тоже разучилась. И я не знаю, что ответить, потому что действительно не думала о том, чего хочу. И в отношении Дмитрия сразу решила, что это конец, а никак не начало. А теперь в груди нарастает ноющее чувство, что я пропустила что-то важное. Что я несправедлива к мужчине, который мне помог. Дважды.

Дмитрий усмехнулся и покачал головой.

— Вот мы всё и выяснили, больше говорить не о чем. Дело не в статусе любовницы и не в моей должности, а в том, что я тебе не нужен. Я показал тебе письмо от Кристины, и ты даже не поморщилась, более того, нашла нам свадебный торт. Тебе наплевать, с кем я и почему! Что я могу предложить женщине, которой ничего от меня не нужно?! Ты уже получила всё, что хотела. Ты использовала меня, чтобы избавиться от прошлого, и тебе стало лучше. Больше я тебе не нужен, и поэтому ты не позволишь мне вернуться. Я не жалуюсь, а просто констатирую факт. Иногда полезно быть честным, это помогает. Поэтому давай скажем прямо: ты меня использовала.

— А ты — меня.

— Да, а я — тебя.

Дмитрий прав. Иногда стоит сказать правду, даже неприглядную. И напомнить себе, что я сознательно попросила Дмитрия о ритуале очищения. Только о ритуале. Потом нас закрутило, но это ничего не меняет. Мы друг друга использовали. У нас была взаимовыгодная связь, так чем я отличаюсь от Кристины? У них с Дмитрием такие же отношения.

— Так что давай не будем притворяться. Я сделал то, о чём ты просила, а заодно получил то, что хотел. — От холодного тона Дмитрия что-то сжимается в груди, но это чистая правда.

— Да, это так.

— Тогда какие могут быть претензии?

— У меня нет претензий.

— Тогда к чему была пламенная речь про город и мою должность?

Я топчусь на месте, как пристыженный ребёнок. Я слишком увлеклась, запуталась в эмоциях, а Дмитрий — человек голых фактов. Мы друг друга использовали, а остальное — фантазии.

Но и фантазии имеют право на жизнь.

— Ты прав, мы друг друга использовали. Но то, что я сказала про город, это тоже правда, и ты об этом знаешь. Если мы продолжим встречаться…

— Давай обойдёмся без «если»! — Дмитрий раздражённо отмахнулся и пошёл к двери.

— Подожди! Если хочешь правду, это и есть правда! — Он открыл дверь, но я вцепилась в него, не выпуская из квартиры. Дмитрий пытался стряхнуть мои руки, но я держала его судорожной хваткой. Он прав, но и я не лгу!

Эмоции вырвались из глубины, застав меня врасплох. Голос срывался, переходя то в крик, то в шёпот. Я дрожала, всхлипывала, словно это прощание с Дмитрием было самым главным моментом моей жизни. Решающим.

— Иногда нет смысла задавать себе вопрос о том, чего хочешь, потому что вариантов нет. Никаких. Рано или поздно, о нашей связи узнают, где бы ты меня ни прятал. Хотя и невиновная, я — бельмо на глазу твоего города. Я ассоциируюсь с кошмаром и жестокостью, о которых мечтают забыть, но которые навсегда останутся в памяти. Со страхом, заставляющим пристально изучать своего ближнего. Найдутся те, кому необходимо ненавидеть, чтобы жить. Просто потому, что я напоминаю им об ужасном.

— Им нужно было выместить страх, и ты оказалась под рукой.

— От этого не легче. Они возненавидят меня, как напоминание об их несправедливости. Ты не можешь вернуть чуму в город, не можешь быть связан с чумой. Тебя низвергнут, придут за мной и за тобой тоже. За твоим сыном. Их можно понять, ведь то, что случилось, ужасно…

Дмитрий вздохнул и покачал головой, словно не верил, что я снова завела старую шарманку. Но когда он отцепил от себя мои пальцы и повернулся, его глаза горели яростью.

Впечатывая слова в мою память, он сказал:

— То, как люди поступили с тобой, отвратительно. Это недопустимое, гнусное преступление. Смотри на меня, Виктория! Смотри прямо на меня! Я — лицо города, который тебя оскорбил и вершил несправедливый суд. Сделай со мной то, что ты хочешь сделать с людьми, которые тебя ранили. Не смей их защищать! Ударь меня! Обвиняй! Выкрикни свой гнев!

Это невероятно щедрое предложение. Последняя стадия очищения, достойное завершение наших пяти дней вместе.

Я позволила гневу бежать по сосудам, растечься по всему телу. Сминая в руках грубую ткань пиджака, я держалась за Дмитрия, представляя, как стою перед его людьми. Внутри нарастал отчаянный крик: «Как вы посмели?! За что?! Я не виновата!»

Но крик исчез, не вырвавшись наружу.

Я повисла на Дмитрии, стекла по его окаменевшему телу, падая на колени. Однажды я поклялась себе, что никогда не стану перед ним на колени, но вот она я, согнутая в неловкой позе, обнимаю его ноги.

И это правильно, потому что я стою не перед ним, а перед городом, перед его людьми.

Утыкаюсь лицом в колени Дмитрия, трусь щекой о жёсткий материал его брюк и плачу. Слово за словом говорю то, что хотела бы сказать городу. От глубины души.

— Простите меня! За всё простите! За то, что не заметила, не знала, не догадалась. Что не следила, что была слепа, как влюблённая кошка. Умоляю вас, простите меня!

Гневный рёв Дмитрия вибрацией пронёсся по моему телу. Оторвав меня от своих ног, он вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь.

* * *

Эта ночь была самой длинной в моей жизни и самой бессонной. Я успела сто раз пожалеть о том, что запретила Дмитрию возвращаться.

«Я тебе не нужен», — крутилось в голове.

Хотелось поспорить с ним и сказать, что…

Что?

«Скажи, что тебе нужно!»

Я использовала Дмитрия, не задумываясь о его чувствах, и это неправильно. Даже если он помогал мне только из-за Ари и остатков прошлой «нужды», всё равно стоило поговорить. Но сколько не переигрывай наше прощание, всё равно выхода нет.

Я скучала. Так сильно и так неожиданно, что хотелось вернуть Дмитрия, наплевав на последствия. Сказать, что он мне нужен, пусть приезжает хоть иногда. Ждать человека проще, чем жить самой. Наши пять дней были… чем-то. Событием с большой буквы, важным этапом моей жизни. И теперь от необратимой, сухой пустоты дерёт горло.

Я пришла на работу раньше всех, что не имело никакого смысла, потому что новой должности у меня нет. На столе секретаря уже лежат чужие вещи. Я собрала свои мелочи и так и сидела в приёмной, пока вокруг не закрутилась понедельничная суматоха.

Меня отправили в бухгалтерию сортировать документы, и это помогло, потому что требовало сосредоточения. Всё шло хорошо, пока в одиннадцать утра не распахнулись двери, и внутрь не ворвался растерянный Матвей Борисович.

— Виктория, пойдём-ка!

Насторожило то, что он назвал меня по имени вместо обычного «Виктош». Но объяснять своё поведение не спешил. Схватив под локоть, тащил меня по коридорам до кабинета управляющего. Мы ворвались внутрь без стука. Павел или Пашка, как называет его Матвей Борисович, сидел уткнувшись в компьютерный экран и смотрел новости.

При нашем появлении он выключил звук и смерил меня тяжёлым взглядом.

— Когда вы в последний раз видели Дмитрия Волинского, Вик-то-ри-я?

Внутри меня что-то оборвалось и со звоном разбилось о камни. Я должна казаться невозмутимой, но… Такие вопросы задают после несчастных случаев и преступлений.

Чтобы собраться с силами, потребовалось несколько маленьких жизней.

— Могу ли я поинтересоваться, почему вы об этом спрашиваете? — я сдерживаю панику в голосе. — Надеюсь, Дмитрий Олегович в порядке, — добавляю, не выдержав напряжения.

— Именно об этом я и собирался вас спросить.

Павел изучает меня взглядом следователя.

К допросу я не готова. За прошедшие пять дней Дмитрий переписывался с Матвеем Борисовичем, но никого не навещал. Признался ли он, что был со мной? Я не ожидала допроса, поэтому не договорилась с ним о безопасной лжи.

— Мои встречи с Дмитрием Олеговичем — это частное дело. Он мэр моего города, и мы давно знакомы…

— Виктош! — перебил Матвей Борисович, сжав моё плечо. — Да брось ты! Мы ж как семья Димке!

На моём лице не отразилась ни одна эмоция. Семья. Друзья. Да-да, впечатлена, нагнетайте дальше, только никакого доверия от меня не ждите. Никто не бьёт сильнее, чем близкие люди, уж я-то знаю.

— Виктош! — настаивает Матвей Борисович. — Когда Димка от тебя уехал, в субботу или вчера?

Получается, начальство знает, что Дмитрий был со мной.

Я заставила себя сделать вдох. Пусть с Дмитрием всё будет в порядке, пусть, пусть. Я больше никогда ни о чём не попрошу судьбу, только об этом.

— Виктош!!

— Матвей Борисович, я не понимаю, к чему эти вопросы, и начинаю нервничать. У Дмитрия Олеговича проблемы?

Павел смотрел на меня с недобрым прищуром и молчал. Потом повернул ко мне экран компьютера и включил видео. Без звука.

Море огня в темноте.

Актриса во мне умерла в ту же секунду. Мысль, что за стеной огня — Дмитрий, что он погиб или пострадал во время пожара, сломала меня надвое, надорвав голос протяжным и жалобным вскриком. Жаль, что я не сдержалась, не смогла сыграть невозмутимость, но…

Я не ожидала беды.

Невозможно жить в постоянном ожидании плохого, это противоестественно.

Тяжёлая рука Матвея Борисовича обхватила мои плечи.

— Ты чего, Виктош?! Димка жив! Ты не так поняла. Смотри запись-то! А ты, Павел, звук включи и поставь запись сначала, не пугай девочку!

Жив. Жив. Дмитрий жив. Если бы все плохие новости внезапно заканчивались хорошими!

Павел качнул головой и снова включил видео без звука. Матвей Борисович недовольно поджал губы.

Теперь, когда я больше не боялась за жизнь Дмитрия, смогла сосредоточиться на видео. Его снимали ночью в темноте, но видимость была достаточной из-за огня. Я без труда узнала место — мёртвое озеро. Оно горело. Да, оказывается, вода горит, особенно если речь идёт о мокрой свалке. В озере достаточно мусора и прочих отходов, в том числе горючих, чтобы произошло невозможное.

Всполохи отражаются в воде, и это зрелище завораживает.

Вода и огонь.

Клубы чёрного дыма смешиваются с ночной тьмой.

Оператор пошёл вдоль берега, и я увидела Дмитрия. В джинсах и футболке, взъерошенный, с отражённым огнём во взгляде. Стоит почти у самого берега. Издалека кажется, что огонь танцует у его ног, облизывает колени. Дмитрий смотрит вперёд, словно не замечая опасности, словно чёрный ядовитый дым не душит его, как остальных.

Дмитрий Волинский на фоне горящей воды. Лёд на фоне пламени. И только я знаю, что этот ледяной мужчина прячет в себе нечеловеческий огонь.

Я знаю ещё кое-что, и от этого по спине бегут холодные мурашки. Я поняла это в ту же секунду, как увидела Дмитрия около горящего озера.

Он его поджёг.

Ледяной Дмитрий выпустил свой огонь на волю.

Мэр собирал средства на восстановление озера. Его речь на благотворительном вечере показывали по телевизору несколько недель подряд. Запись до сих пор в сети с сотнями тысяч лайков. Дмитрий отличный оратор, убедительный и энергичный. В выступлении он показал эскизы будущего — чистое озеро, небольшой пляж, детская площадка, рестораны и бары. Дмитрий пообещал, что озеро станет символом нашего города, символом роста и возрождения.

Ему поверили. А он…

Дмитрий поджёг символ своего города.

Поджёг, а теперь стоит и смотрит на торжество рождённого им огня и не замечает никого вокруг. Рука репортёра опускается на его плечо, но он стряхивает её и продолжает смотреть на горящую воду.

На фоне пожарных машин видны бледные лица прессы и зевак, кашляющих от дыма.

— Да включи ты звук, ё-моё! — ворчит Матвей Борисович.

Полагаю, Павел рассчитывал, что видео без звука заставит меня мучиться в страшных догадках, и от этого я скорее выдам наши с Дмитрием секреты. Но в этот раз он слушается и включает запись сначала.

Треск и гул огня, крики, сигналы машин, и на фоне этого молчаливый Дмитрий около горящего озера. Того самого, в котором меня пытались утопить.

Мэр, поджёгший символ своего города. Из-за меня, для меня, ради меня. Он убил моего мужа, а теперь поджёг символ города, который меня ранил. Дмитрий сделал это из-за нашего вчерашнего прощания.

— Говорят, вода не горит. Если вы в это верили, мы докажем обратное, — оживлённо, почти восторженно говорит репортёр. — Сегодня в полночь Василий Степанович Панов, житель городской окраины, заметил огонь на горизонте и вызвал пожарную бригаду.

Пожилой мужчина, Василий Степанович, ступает в кадр и подтверждает сказанное.

Вблизи кто-то кашляет, давясь ядовитым дымом. Пожарные и полиция разгоняют зевак, заставляют репортёров отойти дальше от берега.

— Первым на место пожара прибыл мэр города, — продолжает репортёр.

В кадре мелькают пожарные, пытающиеся потушить огонь. Потом камера смещается влево, и я вижу Дмитрия. На его лице торжество.

— Дмитрий Олегович Волинский, мэр нашего города, прибыл на место пожара первым, — повторяет репортёр и добавляет, — даже раньше пожарной бригады.

По голосу репортёра трудно понять, что скрывается за этой фразой — восторг или подозрения. Он протягивает Дмитрию микрофон, пытаясь привлечь внимание. Но тот не оборачивается.

— Дмитрий Олегович!

К нему тянутся несколько рук и микрофонов, люди наперебой повторяют его имя.

Дмитрий медленно оборачивается и смотрит прямо в камеру. На его лице следы сажи.

Мне кажется, он смотрит на меня.

— … Как вы думаете, что здесь произошло?

— … Вода не горит! Как это возможно?

— … Как вы оказались на берегу в такое время?

— … Это поджог?

Дмитрий молчит, и постепенно голоса прессы стихают. Он отворачивается и исчезает в темноте.

Ночной репортаж закончен, и нас переносят в студию утренних новостей.

Кристина Малинина, невеста Дмитрия.

Бледная, собранная, деревянная. Сейчас она совсем другая, не такая, как год назад на школьной стоянке. Тогда она была уверенной хищницей, а теперь — испуганная молодая женщина, не знающая, чего ожидать от мужчины, за которого скоро выйдет замуж. Который посреди ночи оказался на окраине города около горящего озера.

Её губы дрожат, но она с силой сжимает их, имитируя спокойствие.

Я уважаю Кристину за профессионализм, за металлические нотки в ровном голосе.

Я её уважаю, но мне её жалко. Она не знает Дмитрия, она получает суррогат.

Пятнадцатое июля. Дата их свадьбы — пятнадцатое июля.

Пожар потушили только к утру, на его месте осталось вонючее пекло. Кристина переходит к очередному репортажу, снятому уже утром. Она смотрит в сторону, её лицо очень близко к камере, и глаза кажутся стеклянными.

Павел выключает запись посередине фразы.

— Где расположено это озеро? — спрашивает он.

— На окраине города, — отвечаю ровным тоном.

— Как далеко от дома Дмитрия?

— Я не знаю, где живёт мэр.

Это словесный поединок, и я выигрываю, потому что не выдаю эмоций. Теперь, когда я знаю, что Дмитрий жив, я всесильна. Удивительно, как мало нам надо для счастья.

— В сети уйма домыслов и всякой херни по поводу пожара. Кто-то распустил слух, что Дмитрий сам поджёг озеро. — Павел буравит меня взглядом.

— Какая несуразность! — фыркаю я. Врать на удивление легко. Я защищаю Дмитрия от людей, помогаю ему так, как он помог мне. — Дмитрий Олегович собирал деньги на очищение озера. В сети есть запись его выступления на благотворительном вечере…

— Я знаю.

— Тогда вы знаете, что он хочет восстановить озеро и сделать его символом города.

— Знаю. Я всё знаю, кроме одного: какого лешего он его поджёг!!

— Он не… — пытаюсь возразить, но Павел прерывает меня.

— Дмитрий виноват, и ты об этом знаешь.

Я качаю головой. Если стану спорить, выдам и себя, и Дмитрия.

В голосе Павла обоснованный скептицизм.

— Дмитрий забросил работу, чего с ним никогда не случалось. Он ошивается ночью невесть где, хотя должен быть дома с невестой и сыном. Ты видела, в каком он состоянии? Он готов был врезать репортёру, который к нему полез. Он поджёг воду!! Это ж до какого безумия надо докатиться, чтобы сотворить такое? Я уверен, что ты знаешь, почему он это сделал.

— Простите, но я вам не помощница в этом вопросе. Никогда не интересовалась политикой нашего города…

— Я спрашиваю про Дмитрия, а не про политику! — закричал Павел и тут же извинился. — Вот, смотри ещё раз! — Он остановил запись на кадре, в котором Дмитрий смотрит прямо в камеру, игнорируя репортёров. — Я не знаю, кто этот обезумевший мужик. У Дмитрия стабильная психика, он рациональный человек. Это не он.

Павел изучает меня неприязненным взглядом.

— Дмитрий Олегович — прагматичный и спокойный человек, — соглашаюсь.

— Тогда что с ним случилось на хер?! — снова закричал Павел, но получил от Матвея Борисовича гневное «Хватит!».

— Он мой друг, понимаешь? — нахмурился управляющий.

Понимаю. У меня тоже есть друг — Ари.

Павел растрепал густую курчавую шевелюру, вздохнул, но не сдался. Продолжил на меня давить.

— Димка помог мне в тяжёлое время, я его должник. Я не собирался лезть в то, что между вами происходит, но это перешло разумные границы. — Он кивнул на экран. На нём Дмитрий гневно рассекает толпу репортёров, пожарников и зевак. Люди пытаются подобраться к нему, заспанные, некоторые в пижамах с наброшенными сверху халатами, но Дмитрий энергично работает локтями, убираясь с места своего преступления.

— Знай: я на стороне Дмитрия, всегда и во всём.

Это предупреждение. Павел чувствует что-то, исходящую от меня угрозу, но не может выразить свои опасения словами. Он не знает о нашем с Дмитрием споре насчёт экскурсии к озеру и о том, что именно в нём меня пытались утопить, поэтому не может объяснить происходящее.

Он снова включает запись, и раздаётся треск огня. В кадре появляется напряжённое, осунувшееся лицо Дмитрия.

— Он сам на себя не похож. Что с ним творится? Не хочешь говорить о ваших отношениях, не говори, но хоть объясни мне, что с ним происходит?

— Раз вы друзья, то почему бы вам не задать эти вопросы Дмитрию?

Матвей Борисович хмыкнул, а Павел недобро сверкнул глазами.

— А я и задам, — сказал, пристально глядя на меня, — в июле на его свадьбе.

— Думаете, этот срочный вопрос подождёт до свадьбы? — Я поднялась со стула. — Простите, но меня ждут в бухгалтерии.

Скорее всего, меня уволят, но сейчас это не имеет значения. Сейчас вообще ничего не имеет значения. Дмитрий жив и невредим, и от этого легче дышать.

А ещё я только что увидела, как горит моё прошлое. Дмитрий сжёг его, и теперь я свободна. Полностью.

Чтобы освободить меня, потребовались два преступления и два невероятных мужчины, Ари и Дмитрий.