Место, в котором я родилась, вам не знакомо. Его название не вызовет никаких ассоциаций, кроме скуки. Один из тех крохотных городков, в которых по прибытии на вокзал можно сказать водителю такси: «Отвезите меня в гостиницу», и он не спросит, в какую, так как гостиница всего одна. По крайней мере, так было во времена моего детства. В моём городке существуют такие понятия, как «главная улица», «центральный клуб» и «большой город». Последнее словосочетание — самое главное, ибо молодые жители таких городков делают всё возможное, чтобы попасть в «большой город».　

Хватит кавычек, и так всё понятно.　

— В гостиницу, — попросила я таксиста, удивлённо понимая, что ничего не могу поделать с внезапно проснувшейся во мне гордостью. Ведь я стала жительницей большого города. Это генетика, что ли? Мы запрограммированы гордиться тем, что попали в большой город, создали себя, доказали, что мы ничем не хуже тех, кто там родился.　

Только вот в моём случае эта гордость неуместна, но, тем не менее, я смотрю по сторонам с чувством противного превосходства. Стайка девиц с подтаявшим макияжем толпится на солнце, поглядывая на проходящих парней. Старушки сплетничают в сквере. Мне кажется, что я узнаю их всех, хотя и понимаю, что это невозможно, так как прошло восемь лет. А вот и улица, на которой я родилась, одна из главных, ведущая к химзаводу. Я могу пройти по ней с закрытыми глазами и описать каждый дом. Отдаю таксисту деньги и захожу в гостиницу, впитывая характерный запах застоялого воздуха и пыли.　

— Вы бронировали? — важно спрашивает дородная дама, на бюсте которой почти горизонтально лежит значок с надписью «Администратор Мария».　

Бронь? Здесь?　

— Нет. — Разыгрываю спонтанную сцену: наклоняюсь ближе и затравленно оглядываюсь через плечо на совершенно пустую улицу. — Я только что ушла от мужа, не успела ничего взять, кроме денег и пары тряпок. Пусть пострадает, козёл. Если позволите, я заплачу наличными за неделю вперёд.

— Паспорт есть? — шлёпнули губы морковного цвета. Во взгляде Марии я не заметила сочувствия. А вот алчность при словах «заплачу наличными» — да.　

— Не успела взять. Я заплачу любой штраф, только помогите мне, пожалуйста, — жалобно всхлипываю и достаю кошелёк. Администратор впивается глазами в банкноты, и я понимаю, что она запишет меня под любым именем. — Если можно, я бы хотела остановиться в номере 213.　

Мария удивлённо моргает, и я шепчу, делюсь с ней секретом.　

— Говорят, это число приносит удачу.　

Она будет думать об этом, когда я уйду. А когда выселюсь, она зайдёт в номер 213, чтобы осмотреться, посидеть на кровати и отколоть себе кусочек удачи.　

В маленьких городках — свои правила, свой распорядок, и я хочу подстроиться к сердцебиению его жизни до того, как знакомые узнают, что я вернулась. Я ещё не очухалась от Анапы, а теперь мне предстоит самая сложная из возможных встреч — с родителями. Детективное агентство предоставило общие сведения — они живы, отец работает, не переехали. Больше спросить некого, для друзей и знакомых многообещающая выпускница Лариса Оленьева всё равно что умерла. Восемь лет. Не спорю, я могла связаться с родителями заранее, но на это не было сил. Не знала, что сказать. Слишком много объяснений, ошибочных слов и страхов встали на пути. Лицом к лицу — только так можно достичь катарсиса.　

— А теперь у меня есть силы, — уверенно и громко солгала я, затаскивая чемодан на второй этаж. Лифт не работал.　

Номер 213. Надо же, какая удача. Однажды я уже входила в него, счастливая и полная надежд.　

Несмотря на солнечный день, вид из окна удивил безрадостностью, и я резко задёрнула занавеси. Карниз жалобно скрипнул, стряхивая на ковёр пластмассовые кольца.

Сначала душ, потом всё остальное. Шляпа, очки, кеды, неприметная одежда, бокал вина и только тогда — прогулка по городу. В шесть вечера я распутала наушники и, слушая любимые песни из прошлого, устроилась на детской площадке перед родительской пятиэтажкой.　

Есть вещи, которые не меняются. Есть люди, которые не меняются. Например, мой отец. Его жизнь рассчитана и поминутно распланирована, как расписание поездов. Она временно сошла с рельсов после побега дочери, но потом вернулась на место, списав случившееся на форс мажор.　

Так и есть, всё по расписанию.　

Шесть пятнадцать. Появляется отец с кожаным портфелем, он рассеянно жестикулирует и разговаривает сам с собой, как и раньше. Где-то рядом должен быть агент личной охраны, телохранитель, которого я наняла для родителей ещё до начала отпуска. На всякий случай. Они об этом не знают. Я предупредила агентство, что требуется негласная защита. Как можно объяснить родителям безумие моей жизни? Никак.　

Шесть двадцать. Отец выходит на улицу с собакой, незнакомой. Значит, Тулька умерла. Жалко до слёз. Знаю, что уж она-то точно обо мне скучала.　

Отец прошёл совсем рядом, с трудом удерживая пса, не давая тому гадить на детской площадке. Постарел, но в остальном не изменился. Гордая осанка и серьёзное лицо человека с привычкой раздавать приказы и нести всю ответственность на себе — характерный образ директора школы. В памяти всплыла Людмила Михайловна, и я улыбнулась. Они с отцом немного похожи.　

Отец даже не посмотрел на меня, прошёл мимо, отчитывая собаку:　

— Ульрик, ты меня разочаровываешь. Мы же договорились — сначала дойдём до сквера, а уж потом ты сделаешь свои дела.　

У моего отца полно разочарований, в том числе и я.　

Я сижу на площадке до темноты, придумывая, что именно скажу родителям. В голове — ни одной мысли, даже толком не могу вспомнить, зачем приехала. Уж точно не для того, чтобы сказать им всю правду. Восемь лет разлуки — и не найти слов. Некоторые вещи не произносят вслух, потому что они слишком невероятные, чтобы уместиться в обычный разговор.　

Прихватив кусок пиццы из забегаловки, я вернулась обратно на площадку и сидела там до позднего вечера, потому что мне очень хотелось увидеть маму. Она вышла в девять тридцать, едва различимая в темноте, но такая любимая. Моя, но уже немного незнакомая. Идёт по-другому, согнувшись, мелкими поспешными шагами. В свете фонаря я разглядела короткую стрижку и лишний вес. Что-то приговаривает собаке так нежно, как будто она — ребёнок. А я стою в темноте и шпионю за ними, сминая в руках панаму. Не сдержалась, шагнула за мамой, протянула руку.　

Нет, я ещё не готова к встрече. Сначала нужно вспомнить, зачем я приехала, почему выбрала именно это время. Я должна подвести черту подо всем, что произошло в Анапе, и приготовиться к тяжёлому разговору.　

Мне срочно нужно напиться, забраться в постель и проспать до утра, без снов. Но я выполняю только один пункт этого плана — покупаю бутылку вина. Собираюсь вернуться в гостиницу и оставаться там инкогнито, но ноги сами несут меня к школе. Сажусь на сглаженные временем ступени, пью прямо из горлышка и отдаюсь воспоминаниям. Как и раньше, все фонари вокруг школы разбиты, поэтому ничто не нарушает моего одиночества. Свет в окнах соседних домов не мешает, он внутри, а я — здесь. В том месте, где я была многообещающей Парой, длинноногой инопланетянкой, исчезнувшей почти без прощаний. Откидываюсь на ступени и смотрю на небо, позволяя опьянению расползтись по телу. Может, и засну прямо здесь, в месте, где красный диплом обещал мне счастливое будущее. Где слова моего отца, директора школы, въелись в память, чтобы звучать набатом всякий раз, когда меня одолевали сомнения.　

— Падение начинается с первой четвёрки, Лара, учти это. Допустишь один провал — за ним гарантированно придёт второй, третий, и ты превратишься в ничто. Полное, круглое ничто.　

Я верила ему, хотя и не понимала, почему «ничто» обязательно должно быть круглым. А потом я допустила провал, первый, единственный и окончательный — поверила мужчине.　

Дура.　

Соскальзываю со ступенек, оставляю на них шляпу и очки. Делаю большой глоток вина и направляюсь в клуб. Куда же ещё, как не в место, где почти каждый вечер собирается молодёжь нашего городка. Где восемь лет назад я нашла свой позор — невысокий, смазливый, со светлыми волосами до плеч и странным акцентом.　

…-Он — француз, настоящий! — прошептал кто-то, и меня подтолкнули вперёд. Я попыталась раствориться в толпе, но Олег, мой парень, поймал меня и отвёл в сторону.

— Олави — агент, он высматривает будущих моделей. С твоими ногами модельный бизнес — самое то, — жарко и убедительно прошептал парень, которому я планировала подарить свою девственность. Уже точно решила, что сделаю это после выпускного бала. Он так давно просил, да и мне надоело сопротивляться.　

Вот так я познакомилась с Олави и до сих пор, годы спустя, не знаю, откуда именно он родом. По-русски он говорит отлично, хотя и с акцентом, а вот по- французски — из рук вон плохо, но мне потребовались годы, чтобы это понять. Восемь лет назад, толкаемая алкогольными парами и вседозволенностью бесшабашной юности, я попалась на его крючок, сильно и прочно. Акцент, восхищённый взгляд, горячий шёпот: «Я нашёл то, за чем приехал».　

Мне даже в голову не пришло усомниться в том, что европейский менеджер моделей станет искать новые таланты на местечковой дискотеке.　

— Прости меня, Лара, но я буду держать тебя в секрете, — прошептал Олави. — Если мои конкуренты узнают, что я нашёл такой бриллиант, они попытаются тебя перехватить. Такие таланты встречаются очень редко.　

И я, дура, поверила. Каждому слову.　

Говоря по правде, Олави заработал ту победу. Он обхаживал меня, льстил, не настаивал на близости, но и не скрывал своего влечения. Пояснил, что уважает свободу выбора. Олег не возражал против наших встреч, наоборот, радовался тому, что у меня появился шанс стать моделью. Всё произошло слишком быстро. Меня смело, закрутило. Я даже не успела расстроиться, что мой парень меня не ревновал. Совсем.　

Я пришла к Олави в гостиничный номер. Тот самый, 213. Ходила перед зеркалом в трусах и лифчике, пока он учил меня правильно двигаться, улыбаться публике. Восхищался моими ногами, грудью, осанкой.　

— Я дико тебя хочу, Лара, но ни за что не опорочу, пока у меня не будет возможности предложить тебе всё, чего ты заслуживаешь.　

Опытный хищник, Олави охотился наверняка. С упоением следил, как жертва добровольно шла на заклание. Использовал красивые, сильные слова. «Опорочу». Да ещё и с акцентом. Олави не хотел меня опорочить.　

А ведь мог ударить по голове и запихнуть в машину. Но это не метод Олави, он работал красиво и чисто. Не оставлял следов, не вызывал подозрений.　

Он просил меня разыграть сценки, прочитать стихи, потом что-то писал в блокноте, вздыхал и качал головой:　

— Однажды, милая Лара, ты меня перерастёшь. Боюсь, что модельной славы тебе будет недостаточно, ты станешь актрисой. Мне трудно будет отпустить тебя, звёздная девочка.

На то, чтобы взорвать мой разум и всю мою жизнь, ему потребовалось всего 32 часа. Я держала наши встречи в секрете, сама собрала вещи и, накричав на родителей, приехала на вокзал, чтобы сбежать с ним в Европу. Да, именно так, в «Европу». Я даже не спросила, в какой город, в какую страну, откуда он родом, где я буду жить и на что. Наивная до зубного скрежета. Он уверил меня, что руководит официальной программой обучения моделей, и что я стану его звездой.　

Мама рыдала, пыталась меня удержать, отец угрожал, кричал, но меня заклинило. Я вошла в штопор.　

— Я стану моделью! Вы не имеете права меня останавливать, мне восемнадцать! Мне на фиг сдался ваш педагогический институт! Наконец-то я нашла человека, который меня понимает! Я стану знаменитой, мои фотографии появятся в европейских журналах! Может, я даже стану известной актрисой.　

Мама побежала звонить в полицию, но папа остановил.　

— Ты отрезана, — сказал он мне. — Отрезанный кусок. Хочешь продавать себя — иди, но больше никогда не возвращайся.　

Не оглядываясь, я побежала на вокзал.　

— Олави! — обняла мужчину за шею. — Я не знала, понадобится диплом или нет, но на всякий случай взяла. Он у меня красный. — Смущённо улыбнулась и покраснела.　

— Умница ты моя.　

Он был опытным ловцом и беспринципным человеком. А я — одно слово: дура. Я уехала с ним добровольно, не поделилась счастливой новостью ни с кем, кроме родителей. Пыталась найти Олега, но не смогла.

Всё было устроено идеально. Вскоре к нам присоединились ещё трое мужчин и пятеро девушек моего возраста. Нас видели на перроне — весёлых, счастливых молодых людей. Прохожие заглядывались на нас и улыбались.　

А потом мы вошли в купе, и Олави протянул мне бутылочку воды.　

— Пей, моя сладкая. Ты должна следить за своим здоровьем.　

Я послушно выпила и через несколько минут провалилась во тьму. Звёздную тьму, полную предвкушения новой, невероятной жизни.　

А когда я очнулась, Олави отрезвил меня пятью простыми словами.　

— Если закричишь, я тебя убью.　

— Олави, подожди, что ты делаешь?　

— Сказка закончилась, Лара…　

Сказка закончилась.　

Свет выливается из дверей клуба, высвечивая обнимающиеся парочки. Я привлекаю внимание, то ли из-за неподходящей одежды, то ли из-за почти пустой винной бутылки в руке.　

— Здесь началась моя сказка, — доверительно сообщаю целующейся парочке у дверей. Мне не плохо и не хорошо, мне никак. Полное, круглое ничто, как сказал бы папа. Девица на секунду оборачивается, рассеянно кивает, потом снова вешается на парня.　

— Тридцать два часа сказки, блин, — объявляю мускулистому юнцу в дверях. Мир кренится, и я хватаюсь за неровную стену. — Мне нужно зайти внутрь. — Тыкаю бутылкой, пытаюсь пролезть мимо накачанного тела. — Пустите меня.　

— Вы в порядке? — спрашивает он, с жалостью глядя на моё лицо. Провожу по щеке тыльной стороной ладони и ощущаю влагу.　

— Дождь пошёл! — объявляю так уверенно, что несколько человек смотрят на небо.　

— Вы плачете, — почти шепчет юнец. — Вам нехорошо?　

— Плакать — это хорошо, — пьяно объясняю. — Это — катарсис. Я охочусь за этим долбаным катарсисом уже восемь долбаных лет. Пропустите меня в клуб, там мой катарсис.　

Не допивая, бросаю бутылку в урну и смотрю на парня печальными глазами. Он младше меня лет на восемь, кровь с молоком, мысли прямые, как линейки.　

Пропускает. Жалость во взгляде прибивает меня к земле. Я не люблю жалость, презираю её. Она пустая и мерзкая, а также очень, очень несвоевременная. Ведь когда мне было нужно, меня никто не пожалел.　

Макс. Макс меня не пожалел.　

Юнец разговаривает с кем-то по телефону и следит, как я удаляюсь по коридору. Наверное, он вышибала. И сейчас они вышибут меня, потому что таким, как я, не место в клубе.　

Я буравлю взглядом танцующую толпу и не могу сориентироваться. Клуб изменился до неузнаваемости, раньше был просто зал с зеркальным шаром под потолком, а теперь чего только нет. Бар, сцена, разноцветные огни. Ко мне подходит мужчина постарше, тоже весь в чёрном, как и юнец у входа, и предлагает помощь. Какую? Хочу спросить, но он вдруг щурится и выводит меня на свет.　

— Быть не может, ей богу, инопланетянка! Точно, это ты!　

Понятия не имею, кто это, но он мне не нравится. Совсем. Вырываюсь и иду к выходу. Всё равно мне здесь нечего делать. Раз уж клуб настолько изменился, катарсис здесь не найти.　

Парень настигает меня, хватает за руку и хмыкает:　

— А ты выглядишь очень даже средненько, я ожидал большего. Поизносилась, да? — мерзко смеётся. — Каждый раз, когда смотрю порнуху, думаю о тебе. В смысле, вдруг ты в фильме будешь.　

Выбегаю наружу, спотыкаюсь о порог и падаю на колени, удерживаемая юнцом. Вот тебе и приехала. Мало того, что меня узнали, так ещё и оказалось, что всем известно, куда и зачем меня увезли. Ведь именно порнография оказалась главным бизнесом Олави.　

— Я вызову вам такси, — предлагает юнец.　

— Вы знакомы с Екклесиастом? — отвечаю я невпопад и по его лицу вижу, что незнаком. — «Всему своё время». Это из Ветхого завета. Есть «время плакать, время смеяться».　

Он набирает номер.　

— Не стоит беспокоиться, она со мной.　

Меня шатает, как на палубе во время шторма. Вроде узнаю голос, но знаю, что Макса здесь быть не может.　

— Пойдём, Лара.　

Надо же, это действительно он. Осматриваюсь по сторонам, подозревая, что перенеслась через пространство и время. В моей жизни всё возможно.　

Макс ведёт меня под руку мимо обнимающихся пар, вдоль забора. Один взгляд на него — и люди расступаются.　

— Я не допила вино, — жалуюсь, оглядываясь на урну.　

— Это радует.　

Он скуп на слова и старается не прикасаться ко мне, только держит под руку. Я болтаюсь на нём, спотыкаюсь, теряю равновесие, но Макс упорно тащит меня вперёд. Мы заходим в забегаловку, и он задаёт невозможный вопрос:　

— Когда ты в последний раз ела?　

Мысли плывут, и я пожимаю плечами. Помню, что покупала пиццу, но когда? И съела ли? Макс заказывает еду и несколько бутылок воды, а я лежу на прилавке и смотрю на потрескавшиеся стены.　

— А ты знаешь Екклесиаста? — спрашиваю то ли Макса, то ли продавщицу.　

— Нет, — отвечает она, а Макс подхватывает меня с прилавка и суёт в руки бутылку воды.　

— Пей.　

У воды привкус вина, но Макс не отступает, взглядом заставляет меня допить.　

— Мне надо в туалет. — Пританцовываю.　

— До гостиницы дойти сможешь?　

— Наверное.　

— Наверное! — вдруг смеётся он. — Скажешь тоже! — и мы бежим по улице в направлении гостиницы. Провожаемые неодобрительным взглядом ночного портье, взбегаем на второй этаж, вернее, Макс взбегает и тащит меня за собой.　

Когда я умылась и почистила зубы, на меня снизошло озарение. Я так и выскочила из ванны с зубной щёткой в руках.　

— Что ты здесь делаешь? Где Дима?　

— С Димой осталась жена моего друга, она тоже медсестра. Он в полном порядке.　

— Ты не должен его оставлять!　

— Он сказал, что тебе я нужнее, чем ему.　

— Глупости! Что ты здесь делаешь?　

— Я забыл тебя предупредить: в прошлом году у твоего отца были проблемы со здоровьем. Не знаю, что ты собираешься рассказать родителям, но учти это.　

Отшатнувшись, я охнула и проглотила зубную пасту. Макс, мой пожизненный кошмар, знает о моей семье больше, чем я сама. Выполоскала рот, плеснула в лицо ледяной водой, пытаясь протрезветь и проиграть в голове десятки вопросов.　

— Сядь! — Макс не ожидал приглашения, поэтому помедлил, прежде чем опуститься в низкое кресло. — А теперь скажи мне правду. Что тебе от меня нужно, Макс? Признайся, не тяни. Давай покончим с нашим неловким знакомством раз и навсегда. Если ты разыскиваешь Олави, если наши общие знакомые задолжали тебе денег, если тебе нужна информация, просто признайся и задай мне вопросы, так будет лучше. Скорее всего, я тебя разочарую, так как не ввязывалась в их махинации, но уж лучше спросить, чем следовать за мной по всей стране. Если ты собираешься угрожать и выбивать из меня информацию, то сделай это сейчас, до того, как я встречусь с родителями, чтобы им не пришлось хоронить меня дважды.　

— Мне ничего от тебя не нужно. Если бы я собирался причинить тебе вред, то сделал бы это, когда увидел тебя наедине с моим племянником.　

Далеко не исчерпывающий ответ, но большего я от него не добилась, как ни старалась.　

— Я уже объяснил, зачем приехал, и повторять не буду, — отрезал он.　

— Чтобы предупредить о болезни отца? Ты мог позвонить.　

— Мог.　

Дверь пошатнулась под серией неровных ударов, то ли кулаком, то ли ногой. Но грохот напугал меня намного меньше, чем реакция Макса. Он скользнул за дверь и прижался к стене, как будто готовясь к нападению.　

— Не подходи к двери, — одними губами прошептал он. — Сначала спроси, кто.　

— Кто? — послушно повторила я, в ужасе глядя на Макса. Во что он играет?　

— Оленёнок! Это я!　

Олег. Тот самый, который подтолкнул меня к Олави и так и не получил мою девственность.　

Получив медленный кивок Макса, открываю дверь.　

— Сколько лет, сколько зим! Рад видеть, Оленёнок!　

Давно я не слышала этого прозвища. Оленёнок. От фамилии — Оленьева. Вкус первой детской привязанности, переросшей в нечто большее. Почти большее.　

— Ровно восемь лет и восемь зим.　

Не верилось, что стоящий в дверях помятый и далеко не трезвый мужик — мой ровесник. Олег, мой бывший парень, которого я бросила в погоне за мечтой. От него воняло алкоголем, табаком и немытым телом.　

Быстро же расходятся слухи по нашему чудному городку. Видимо в гостинице я — единственный постоялец, раз Олег так быстро меня нашёл.　

— Пашка сказал, что ты приходила в клуб, а я не поверил. Надо же, это действительно ты. А у предков почему не была?　

— Ты сказал родителям, что я здесь? — Мгновенно протрезвев, я вытянулась в струнку и приготовилась к панике.　

— He-а, не сказал. Алевтина Сергевна звонила мне сегодня утром, но ничего про тебя не сказала, вот я и удивился.　

Я осела на постель, прикрыв глаза. Слава богу!　

— Да ладно тебе пугаться, я и не скажу, — усмехнулся Олег, подходя ближе, но всё ещё не замечая Макса за спиной. — Всё равно ты для них как отрезанный кусок, у них дома только Машкины фотки и висят, твоих нет. А у меня — своя мастерская, представляешь? А ты всё такая же глазастая и ногастая.　

— Слова «ногастая» не существует, — машинально ответила я, отмечая, что он навис надо мной, чуть пошатываясь.　

— Если я сказал, значит есть, — пьяный, незнакомый голос и тошнотный запах надавили со всех сторон.　

— Отойди, — я толкнула Олега в грудь и заметила шевеление за его спиной.　

— Ишь ты, отойди, говорит. Как там дела в мире порнушки? Или ты теперь просто шлюха? Небось, много чему научилась, показать не хочешь?　

Если в момент его появления я собиралась извиниться за бесстыжее исчезновение восемь лет назад, то теперь я не испытывала ничего, кроме омерзения.　

— Убирайся! — вывернулась из цепких рук, брезгливо отталкивая Олега к двери.　

— Не смей, сука! — зашипел он. — Ты всего лишь…　

— Лара попросила тебя уйти.

Вот так режут голосом воздух. Я бы не поверила, что такой эффект возможен, но Максу это удалось. Олега снесло порывом животного страха, и через пару секунд он уже дрожал в руках моего непрошенного защитника.　

— Мужика привезла, сука, — плюнул Олег в мою сторону. — Побоялась приехать одна, да? Стыдно показать свою продажную рожу! А как родителям будешь в глаза смотреть, а?　

Я не заметила удара, но подробно рассмотрела его последствия: Олег изогнулся дугой и заорал, зависнув над полом. Макс держал его практически на весу. Одной рукой.　

— Приблизишься кЛаре — удавлю.　

Сопроводив недобрым напутствием, Макс выбросил Олега в коридор, как щенка, и захлопнул дверь.　

— Я правильно сделал, что сдал тебя тому уроду. А я-то, дурак, все эти годы совестью мучился! — раздалось из коридора.　

Что?? ЧТО???　

Макс недовольно поджал губы и загородил собой дверь.　

— Пусти! — приказала я, отталкивая его. — Что ты сказал? — крикнула лежащему на потёртом ковре бывшему.　

Он сдал меня Олави? Этого не может быть.　

— То и сказал. Тот француз заплатил большие деньги, чтобы я подобрал ему пару девушек. Домашних, наивных, покрасивее и почище. Вот ты и попалась, дура. Поделом тебе, а то мотала меня полгода со своей девственностью. То дам, то не дам, а теперь порнухой зарабатываешь.　

Не знаю, как, но Макс почувствовал, что я сейчас грохнусь на ковёр, и обнял меня, прижимая к напряжённой груди.　

— Вон с какими мудаками теперь обжимаешься, — мстительно пробормотал Олег и бросился вниз по лестнице, справедливо опасаясь быть выброшенным из окна.　

— Ты обо всём знал! — обвинила я, отводя руку Макса и поворачиваясь, чтобы посмотреть ему в глаза.　

— Да.　

Кусочки прошлого сложились в неприглядную картину.　

— Олег продал меня Олави, рассказал о моих интересах и слабостях, посоветовал, как меня зацепить, и помог сделать так, чтобы мы уехали без помех. Я так и не смогла найти подруг, да и Олег не отвечал на звонки. Он мог обратиться в полицию, предупредить меня или родителей, но он взял деньги и отомстил. Он разрушил мою жизнь за то, что я отказалась с ним спать.　

— Да.　

Твёрдое, хирургическое «да».　

— Психотерапевт из тебя никакой, — горько усмехнулась я, отходя к окну. — Мог бы посочувствовать, позлословить.　

— Не вижу смысла. Отпускать прошлое надо целиком, по кусочкам не получится. Либо жить с ним всегда, как с букетом больных шрамов, либо отпустить — и всё. Не гадать, почему и за что. Не пытаться раскрыть все прошлые секреты. Просто отпустить.　

Отпустить. В исполнении Макса это прозвучало очень легко, как будто речь шла о воздушном змее, а не о предательстве человека, которому я доверяла. Восемь лет презирала себя за то, как поступила с Олегом, и надеялась однажды извиниться. А теперь оказывается, что он нарочно подтолкнул меня к Олави.　

— Всё не так, как кажется, — сказала я, думая одновременно и об Олеге, и о Максе, и об Олави.　

— Так всегда, Лара, так всегда. Тебе стоит перекусить.　

Макс деловито разложил еду, пододвинул к столику кресло и отошёл к окну. Я послушно села, наблюдая за ним, пока он разглядывал звёздное небо.　

— Не сегодня, так завтра кто-нибудь скажет твоим родителям, что ты в городе, поэтому я бы позвонил им как можно скорее.　

и сама думала о том же.　

— Утром позвоню маме и напрошусь на ужин.　

— Я пойду с тобой. — Не дожидаясь моих возражений, Макс добавил: — Подожду на детской площадке перед домом.　

Мне стоит испугаться. Всерьёз, до дрожащих коленей и беспомощного крика. Макс выследил меня, нашёл моих родителей и Олега. Он знает о том, что случилось восемь лет назад, или, по крайней мере, о первой части моей саги. Откуда? Зачем ему это?　

Как далеко может завести человека удушающее чувство вины?　

Лучше бы оно его действительно задушило.　

Вздохнув, я попробовала безвкусную еду.　

— Поешь как следует, выпей воды и ложись спать. — Взяв ключ от моего номера, Макс положил его в карман и направился к двери. — Я занял соседний номер. Запри дверь на замок и цепочку. Если что — кричи или стучи, и я сразу приду, поэтому и забрал твой ключ. Цепочку сорву. Не думаю, что Олег посмеет снова к тебе приблизиться, но осторожность не помешает.　

— Макс!　

Он остановился в дверях, предчувствуя неприятный вопрос.　

Было что-то пугающее и ненормальное в том, как глубоко он проник в мою жизнь. Чувства перемешались, и, хотя тревожные сигналы звучали со всех сторон, я не могла нащупать старую ненависть. Видимо сказывалась общая передозировка страха. Теперь я смотрела на Макса, как на стабильное явление, константу, которая присутствовала в каждом уравнении текущих событий. Он — просто мужчина, который рядом, а опасным кажется всё остальное.　

— Пожалуйста, помоги мне тебя понять. После нашей короткой встречи восемь лет назад ты разыскал мой дом и моих друзей. Более того, ты следил за ними всё это время, раз знаешь про здоровье отца. Ты следишь и за мной, иначе не нашёл бы меня так быстро. Прошу тебя, скажи мне, зачем ты это делаешь. Скажи правду, и вполне возможно, что я тебе помогу. Добровольно.　

— Я уже ответил и не люблю повторяться. Мне ничего от тебя не нужно. Я нанял детективов, потому что хотел узнать, что с тобой случилось.　

— Ты узнал мой адрес, связался с родителями, друзьями.　

— Не я, а мои люди.　

— Хорошо, твои люди. Что дальше? Тебе удалось меня выследить?　

Подняв голову, Макс провёл пальцем по дверному косяку.　

— Нет. След Олави оборвался в Варшаве. Я использовал три разных агентства, но они не смогли тебя найти.　

— И что теперь? Я вернулась сама, живая, здоровая. Что дальше?　

— А дальше ты выспишься, позвонишь свой матери и решишь, что именно рассказать родителям во время ужина.　

— А дальше?　

Макс поджал губы и шагнул в коридор.　

— А что делать дальше — решать тебе.　

**********　

Мне почти никогда не снится насилие, и я благодарна за это судьбе, как ни за что другое. Но сегодняшняя ночь стала исключением, напоминая о том, на что Олег обрёк меня своим предательством. Во сне я снова осталась наедине с Олави, вернее, с тем чудовищем, в которое он превратился, когда я проснулась в поезде после побега. Он бил меня за каждый звук, за попытки вырваться, за слёзы. Угрожал ножом, клялся убить и меня, и мою семью и «обучал ремеслу». Именно так он называл насилие. Олави оказался челноком подпольного порно-бизнеса. Путешествуя по разным странам, он подбирал так называемый «товар». То есть, меня.

— Если будешь послушной и быстро научишься, то сможешь отлично заработать. А если нет, то тобою будут пользоваться все без разбора. В мире нет ничего невозможного, Лара, — сказал Олави и споткнулся о моё имя. Погладив распухшее лицо, усмехнулся: — Мы назовём тебя Анджелиной, я люблю давать девочкам красивые, сочные имена. Если ты меня не разочаруешь, то, кто знает, может, и станешь звездой. Не совсем такой, как надеялась, но поверь: спрос будет. А жаловаться не смей. Убью. И тебя, и твоих родных.　

Я видела правду в его обезумевшем взгляде. Действительно убьёт.　

Мы пересаживались на другие поезда, останавливались в небольших городках, ждали в машинах. Из окна я видела, как к нам присоединялись другие девушки, такие же наивные, как и я. Хотя были среди них и те, кто пошёл на это сознательно. Ума не приложу, почему. Олави тыкал в них пальцем и говорил: — Вот, учись у них, Лара. Они на всё готовы, чтобы получить свою мечту. Ты должна беспрекословно подчиняться. Прикажу соблазнить клиента, так и сделаешь. Прикажу отдаться ему при всех — улыбнёшься и бросишься перед ним на колени. Иначе убью. Всех.　

Очень скоро я перестала надеяться на спасение. Меня постоянно окружали вооружённые мужчины. Улыбчивые и симпатичные снаружи, безумные звери в душе. Хотя какая тут может быть душа… Мимо проходили люди, некоторые заглядывали в окна машин, но встречали только мой пустой взгляд.　

Сначала Олави притворялся, что не насилует меня, а учит ремеслу, но постепенно он перестал объяснять свои поступки. Личина смазливого красавчика спала, и наружу выбрался зверь. Набрасывался и брал своё, днём, ночью, когда угодно. Иногда в купе заходили другие мужчины, кивали на меня и спрашивали: «Меняемся?», но Олави отказывался, огрызался и захлопывал дверь. А потом бил меня за то, что не захотел делиться. Его настроение ухудшалось с каждым днём.　

— Завтра отдам тебя другим! — обещал он. — Знаешь, что они с тобой сделают? Всё, что захотят! Давай, умоляй меня, чтобы я тебя не отдавал.　

И я умоляла. До боли в горле, до разбитых коленей умоляла.　

— Всё равно отдам! — злорадно обещал он.　

Но не отдавал.　

А потом мы приехали в Анапу. Взбудораженный, Олави расхаживал по купе в ожидании остановки.　

— Это — очень важная встреча. Если провалишь её, я тебя убью. Слышишь? Убью! Всех! Теперь это и твой бизнес, так что помоги мне произвести впечатление. Нам удалось собрать шесть крупных дельцов, завязанных в туристическом бизнесе. Не случайные люди, а очень, очень влиятельные. Если они войдут в дело, мы покроем всё побережье. Знаешь, сколько молодых туристок приезжают на берег в поисках романтики? Уйма! Дьявольская уйма! Эти парни должны увидеть, что мы собираем качественный товар, а не битых кукол! — Презрительно пнув меня ногой, Олави скривился. — Приведи себя в порядок, девочки помогут с одеждой и косметикой. Веди себя, как профессионалка. Поняла? Чтобы у всех мужиков встал, ясно? Сделаешь это, и я постараюсь тебя не бить.　

Я хотела быть одной из тех героических женщин, которые жертвуют собой, чтобы спасти десятки незнакомок. Хотела задушить Олави куском простыни или придумать что-то более извращённое.　

Я хотела быть сильной, смелой, решительной и рискнуть всем, чтобы вырваться из этого ужаса. Чтобы сбежать и найти способ защитить себя и родных.　

Но больше всего я хотела, чтобы меня не били.　

Поэтому я молча дрожала, пока незнакомки замазывали синяки и наряжали меня в одежду, которая казалась кукольной.　

Олави выбил из меня силу воли.　

А потом нас привезли в город, и я увидела Макса. Человека, которого я посмела умолять о спасении. Напрасно.

Ночной кошмар вернул меня в купе, к Олави. Я закрашивала распухшие синяки, прятала слёзы, обещала быть послушной и соблазнительной. Клялась, что не разочарую его.　

Я не кричала во сне, скорее, попискивала, как котёнок. Сама слышала, но не могла вырваться из видений. Окутанная кошмаром, я пыталась разорвать его нити, но они липли к лицу, к шее и душили.　

Макс вырвал меня наружу, вытащил на поверхность. Завернул в покрывало и усадил к себе на колени в кресле у окна.　

— Перестань ходить туда во сне, останься здесь. Со мной.　

Я осталась.　

Не задавала вопросов о его намерениях, не искала подоплёки. Слушала его сердцебиение и дремала в сильных, неподвижных руках мужчины, которого я ненавидела. Когда-то.　

Проснулась на его груди, рука обвита вокруг шеи, щетина у моего виска. Не удержалась и потерлась о неё, убеждая себя в безопасности. Парадокс. Кто бы подумал, что я буду искать спасения в руках чудовища.　

Макс напрягся, но не отстранился. Его подбородок дрогнул, и я почувствовала неровную поверхность шрама.　

— Спасибо.　

— Не за что.　

Он перенёс меня на кровать, починил дверную цепочку и вышел, бесшумно прикрыв дверь. А я задумалась о том, как начать разговор с мамой после восьми лет молчания. Восемь долбаных лет. С того момента, как, выкрикивая проклятия, я сбежала с Олави навстречу мировой славе.　

Я бы раздумывала до самого вечера, но Макс всё упростил. Вернулся с завтраком и чаем, протянул мне телефон и сказал: — Звони.　

— Что я ей скажу? — малодушно сжалась я.　

— Что вернулась и хочешь зайти к ним сегодня вечером.　

— Зачем? — я сжалась ещё больше, предчувствуя его презрение. Вполне обоснованное.　

— Чтобы рассказать им ту ложь, которая тебя устраивает.　

Я чуть не подавилась чаем.　

— Как ты смеешь? С чего ты решил, что я собираюсь им лгать?　

Он молча поднял бровь, и я отвернулась, признав поражение.　

— Лара, послушай меня. Сейчас от тебя не требуется ничего сверхъестественного. Просто набери номер и попроси разрешения прийти. Всё. Больше ни о чём не думай и не бойся. Если позволишь, то об остальном позабочусь я.　

Взяла телефон и набрала номер, который никогда не забывала.　

— Мама, это Лара.　

Макс застыл с бутербродом в руке. Не думал, что я послушаюсь и тут же позвоню домой. Ожидал кривляния, истерик и скандалов.　

А я слушала тишину на другом конце связи.　

— Я в городе на пару дней и хотела бы вас увидеть. Только повидаться, больше ничего. Нам не нужно говорить о прошлом, я просто хочу увидеть ваши лица.　

— Папа вернётся к половине седьмого, и я приготовлю ужин, — прошептала мама после рваного вздоха.　

— Спасибо, мама. Мы придём… я приду в семь.　

Сбросив звонок, я сделала обжигающий глоток чая.　

— Кто знает, может, мне повезёт, и мы действительно не станем говорить о прошлом, — хмыкнув, я покачала головой.　

— Нет, не повезёт.　

— Мог бы и соврать.　

— Нет, не мог.　

— Знаю.　

Полагаю, что весь город знает, с кем я сбежала восемь лет назад и зачем. Олег позаботился о том, чтобы распустить слухи, если не сразу, то теперь уж точно. Встреча с родителями может стать очередным кошмаром, но она мне необходима. Так же, как мне необходимо знать, что Макс будет рядом. Не спрашивайте, почему.　

*******

Мы с Максом попрощались на детской площадке. Прямо под окнами, за которыми родители готовились к встрече с блудной дочерью, опозорившей семью.　

— Только скажи, и я зайду вместе с тобой и обо всём позабочусь.　

— Спасибо, но я должна поговорить с ними наедине.　

— Я буду здесь.　

Макс опустился на скамейку и скрестил ноги. Я сделала шаг в сторону и тут же почувствовала, что замерзаю, как будто его аура поддерживала температуру моего тела. Может, разрешить ему пойти со мной? Пусть примет на себя эту невыносимую ношу.　

Отворачиваюсь и заставляю себя сделать шаг к дому. Знаю, что должна идти одна. Нельзя переложить разговор с родителями на незнакомого мужчину, по непонятной причине следующего за мной по пятам.　

Дверь открывает мама, бледная, с красными пятнами на скулах. Оглядывается в сторону спальни и порывисто прижимает меня к себе, тут же отпуская и оглаживая руками передник.　

— Доченька, — шепчет одними губами, бледными. — Как ты?　

Проводит ладонями по моим плечам, заправляет волосы за ухо, прижимается сухими губами к щеке, и в этих жестах — столько любви, что я тону. Падаю в целую жизнь, не прожитую вместе.　

— Я приготовила твои любимые котлетки…　

Мама замолкает, задавленная громогласным зовом отца.　

— Алевтина, кто там?　

Как будто он не знает! В нашем доме редко появлялись гости. Папа не любил, не хотел, чтобы чужие люди разглядывали наш быт.　

«Ты сама рисуешь свою жизнь. Люди должны видеть только твоё полотно, твой рисунок, ничего другого. Не позволяй им оборачиваться и смотреть в твои глаза, — учил он меня. — Сделай так, чтобы твоё полотно было самым красивым».　

Я обещала отцу, что никогда его не разочарую.　

Восемь лет назад весь город обернулся и увидел мой позор.　

Мама отступила в сторону, нервно теребя передник. Домохозяйка, женщина с мягкой, любящей душой, она всю жизнь старалась соответствовать высокому стандарту, установленному мужем.　

Отец вышел в прихожую в домашних брюках и синей рубашке с галстуком.　

— Что у нас сегодня на обед? — вопросил он, не глядя на меня, и направился на кухню. Только бегающий взгляд выдавал его волнение.　

Мы сели за стол. Всё как раньше: низкий абажур подрагивает розовым светом, посередине стола на плетёной салфетке — банка солёных огурцов и тарелка с хлебом.　

— Свекольник! — объявляет мама. — Ларочка, я помню, что ты любишь побольше сметанки.　

Отец с силой сжимает зубы, но молчит.　

Глотаю холодную свекольную жижу, говорю комплименты и ощущаю, как уверенность вытекает из меня, капля за каплей. Я — снова маленькая девочка, подавленная властной аурой отца. Он везде: дома, в школе, в разговорах друзей. Директор нашей школы, известный человек в городе.　

Опускаю ложку и стараюсь прийти в себя. Знаю, что мне нужно, вернее, кто. Оборачиваюсь к окну, но темень уже давно проглотила Макса. Вспоминаю слова Димы: «Дыши, Лара!».　

Дышу.　

— Прошу прощения.　

Встаю, подхожу вплотную к окну и смотрю наружу. Мне необходимо знать, что Макс всё ещё там. Вижу, как по детской площадке движется чёрная фигура. Взад-вперёд, взад-вперёд.　

Он там, ждёт меня. Если я попрошу, он войдёт и обо всём позаботится. Не знаю, как, не знаю, почему, но мне от этого легче.　

— Тебя кто-то ждёт? — догадывается мама.　

— Да. Вернее, нет. Прости.　

Сажусь обратно за стол. Отец размеренно поглощает суп, черпая ложкой от себя, как положено. В знак протеста я хлюпаю, втягиваю жидкость между зубами и тут же злюсь на себя.　

— Сегодня в комитете обсуждали программу на следующий учебный год, — заговорил отец. — Собираются провести региональную проверку в середине сентября. Отнюдь не самое удачное время.　

— Во время летних каникул Володенька работает в областном комитете, — торопливо поясняет мама. — Его избрали два года назад.　

Собираюсь сказать, что это — большая ответственность, но не могу издать ни звука. Молчу.　

— Что можно проверять в сентябре? Никто ещё толком не очухается после лета, ни дети, ни учителя, — продолжает отец.　

Отодвигаю тарелку.　

— Спасибо, очень вкусно.　

— У нас собака, лохматенькая, зовут Ульрик, — дрожащим голосом говорит мама. Волнуется, что я собираюсь сбежать. Снова. — Хочешь, выпущу?　

Мама не съела ни ложки, даже не налила себе суп.　

— Собаке не место у стола, — отрезает отец.　

— Мне нравится имя Ульрик, — говорю одними губами.　

— А у тебя есть… животные? — спрашивает мама, в её глазах — панический испуг. Она боится невыплаканных слёз, которые просятся наружу.　

На самом деле она хочет спросить, есть ли у меня дети.　

— У меня нет… животных.　

У меня нет никого и ничего, но я не могу сказать это вслух. Не при родителях.　

Мама ставит на стол тарелку котлет и кастрюлю пюре.　

— Берите, кто сколько хочет. Всем хватит, — слишком жизнерадостно говорит она.　

А вдруг Макс ушёл? Вдруг он меня оставил?　

Оборачиваюсь, выискиваю чёрную тень в темноте, но ничего не вижу. Сглатываю панику.　

— Если тебя ждут, то иди, — сурово говорит отец, впервые обращаясь ко мне.　

— Меня не… — до меня доходит, что отец со мной заговорил. — Всё в порядке.　

— А ты Машеньку видела? — спохватывается мама и, когда я отрицательно качаю головой, охает. — Она в прошлом году закончила педагогический с отличием, работает учительницей литературы. Встречается с отличным парнем, Сергеем, у него серьёзные намерения.　

Приятно знать, что сестра не разочаровала родителей. Пошла по правильному пути.　

На моей тарелке остатки котлеты, но я не помню её вкуса. Облизываюсь, посасываю язык, чтобы вспомнить, но память не пробуждается. Я хочу увидеть Макса. Он поможет, он скажет, как себя вести, что сказать, как перейти через бездну.　

Раньше мне никто не помогал. Восемь лет я пыталась выкарабкаться из этого кошмара без чьей-либо помощи. А теперь в моей жизни появился Макс и сломал мою независимость. Сломал меня.　

Я не должна просить его о помощи.　

Сама. Я всё сделаю сама.　

— Я работаю медсестрой.　

Как говорится, попытка не пытка.　

Коллективный вздох облегчения ясно продемонстрировал, что думали обо мне родители. Без участия Олега здесь не обошлось. Полагаю, что он в красках обрисовал им моё будущее с Олави и карьеру в порнобизнесе, поэтому они и не стали меня искать. Поверили, что я сознательно на это согласилась.　

Больно.　

Очень.　

Потому что не остановили, не спасли и не искали, а главное — потому что ни на секунду не усомнились. Приняли версию Олега и отрезали меня.　

— Хорошая профессия, — мама всхлипнула и поднесла к глазам салфетку. Расчувствовалась. Приятно узнать, что твоя дочь не проститутка и не звезда порнофильмов.　

Мама собралась было задать вопрос, но поймала взгляд отца и сомкнула губы.　

— Я работаю в травмпункте, — невозмутимо продолжила я. По крайней мере, я надеюсь, что выглядела именно так — невозмутимо. Но изнутри меня разрывало глубинное возмущение всех, даже самых немыслимых чувств сразу.　

Тишина.　

Отец отодвинул тарелку и поднялся.　

— Алевтина, я сыт, не буду ждать десерта. Спасибо, всё было очень вкусно.　

— Володенька… — взмолилась мама.　

— Алевтина! — грозно.　

Я увидела родителей, и это хорошо. Теперь можно уходить, всё равно больше ничего не выйдет.　

Они стоят в дверях кухни и гипнотизируют друг друга. Мама — умоляюще, отец — сердито.　

Больше сказать нечего.　

Я отхожу к окну, прижимаюсь к стеклу и смотрю на детскую площадку. Макса не видно. Стою, трусь щекой о прохладное стекло и не оборачиваюсь на родителей. Не хочу видеть, как мама проиграет очередной бессловесный спор с отцом.　

Машу рукой в надежде, что Макс ответит, и я смогу разглядеть его движение в темноте. Ничего.　

— Алевтина, дай мне пройти! — гремит отец.　

— Не лишай меня дочери! Не делай этого снова! — кричит мама. Жалобно.　

— Прекрати! Не при чужих!　

Я — чужая. Это слово резануло по горлу, хотя удивляться нечему.　

— Спасибо, мама, всё было очень вкусно.　

Обнимаю её и выхожу в прихожую. Снимаю пушистые тапочки, беру босоножки в руку и выхожу на лестницу босая. Навстречу мне поднимается Макс.　

— Ты позвала.　

Наверное. Да, я позвала.　

Мама смотрит на него широко распахнутыми глазами, но не с испугом, нет. С надеждой. Думает, что его появление повлияет на папу.　

— Что же вы, проходите в дом! — суетится она. — Заходите скорее. Котлеты-то, наверное, остыли. И суп тоже. Что же вы так поздно!　

— Свекольник и должен быть холодным, — на автомате поправляю я, и мама растерянно оглядывается, не понимая.　

— Что? Суп? Свекольник? — затаскивает нас обоих на кухню. Она в шоке.　

Дело не в Максе, а в том, что мама пытается меня вернуть. Задержать. Любой ценой, даже если ей придётся впервые не подчиниться отцу.　

— Владимир! У нас важные гости! — говорит она совсем другим, звенящим от счастья голосом, и тут я с опозданием вижу то, что она заметила сразу. Макс держит меня за руку. Осторожно вынимает босоножки из судорожно сомкнутых пальцев и показывает на тапочки.　

Мама суетится у плиты, и тогда Макс проводит пальцем по моим рёбрам и шепчет: — Дыши, Лара!　

И я улыбаюсь. Реально, глупо, искренне, и эта улыбка расползается по всему телу радостным теплом.　

— Мама, это — Макс.　

— Ох, Макс, неужели Ларочка заставила вас ждать на улице? В такую-то темень!　

— Я сам виноват, — он смотрит на меня, и я хочу плакать. Вгрызаюсь в костяшки пальцев и молчу.　

— Садитесь скорее, сейчас я подогрею котлеты. Вы любите свекольник?　

Макс ест всё, что ему дают, не торопится. Благодарит, улыбается, а я смотрю на него сквозь слёзы. Вот он, мой катарсис. Как, почему — не знаю.　

Отец заходит на кухню, когда Макс уже почти доел горячее.　

— Что за представление вы здесь устроили? — грохочет он, удерживая очки на переносице.　

Мама всхлипывает, но Макс вовремя хватает её за руку, и она замолкает, глядя на него с мольбой.　

— Добрый вечер, — невозмутимо говорит Макс. — Алевтина Сергеевна отлично готовит.　

— Да, конечно, — отец внезапно тушуется под чёрным взглядом чужака. — Аля — отличная хозяйка, мне очень повезло.　

— Ваша дочь унаследовала её талант. Она часто готовит для… для наших знакомых.　

У меня отвисает челюсть, и, заметив мою растерянность, Макс дёргает плечом. Просит подыграть? Пытается мне помочь? В чём?　

— Ларочка с детства любила возиться на кухне, — подпевает мама, глядя на меня с изумлением. Знает ведь, что руки у меня растут не из того места. — Помню, как в три годика она сделала пирог из листьев сирени. А где живут ваши знакомые?　

Плохо завуалированный вопрос «где живёт моя дочь?».

— В Анапе.　

— Так это… — хлопает глазами мама, решив, что всё это время я жила так близко.　

— Это недалеко, — подтверждает Макс.　

Неловкая тишина позволяет отцу восстановить самообладание.　

— Я не знал, что в Анапе развит модельный бизнес. — Надо же, он мстит мне за Макса, за то, что я привела подкрепление. — Да и новых звёзд экрана оттуда давно не появлялось.　

Мама смотрит на меня умоляюще, не хочет, чтобы мы ссорились.　

— Я живу не в Анапе.　

— Но моделью так и не стала, — настаивает отец.　

— Почему же, стала.　

Он отступает на шаг, не зная, как понять мои слова. Видит перед глазами ужасные, постыдные образы. Мама в панике комкает передник.　

— Не стоит верить слухам, особенно тем, которые распускает Олег. Я действительно работала моделью, самой обычной, для каталогов одежды. Это — достойная профессия. А потом я решила выучиться на медсестру.　

За этими словами скрыто достаточно печали, чтобы утопить всю мою семью, но я не собираюсь вдаваться в подробности. И надеюсь, что они не попросят посмотреть фотографии. Я работала на третьесортные каталоги одежды, рекламировала бельё, носки, халаты и пижамы. Таким моделям, как я, на снимках отрезают головы. Всё внимание потребителя — на белье, на пижаме, на моих ногах. Агент надеялся, что меня позовут на большее, но не сложилось. Клиентам не нравилось моё лицо, неживое и жалкое. Олави сделал так, что я разучилась улыбаться.　

— В моём доме я сам решаю, к чему прислушиваться, а к чему — нет! — гневно воскликнул отец.　

— Не повышайте на Пару голос. — Макс медленно поднялся, загораживая меня собой. Надеюсь, что он помнит про здоровье отца.　

Макс знает, что я в безопасности, что отец имеет право злиться, но всё равно поддерживает молчаливое противостояние.　

— А вы, собственно, кто?　

Хороший вопрос, молодец, папа. Сразу — и в точку.　

— Я — мужчина, который любит вашу дочь.　

— Думаю, что это непросто, — сухо процедил отец.　

— Вы ошибаетесь.　

Я не удивилась, не отреагировала на слова Макса, ведь я помнила, что он обещал мне помочь. Но так… это уже слишком. Каждое сказанное им слово имело невероятный эффект. Отец вздрогнул, мама ахнула, а потом отбежала к окну, задев меня локтем. Так и стояла там, обнимая вздрагивающие плечи.　

— Вы не имеете права меня осуждать! — крикнул отец, тыкая Макса пальцем в грудь.　

— Имею. Вы не защитили Пару, не подготовили к тому, что и кого она встретит на своём пути. Не выслушали, не поддержали. Вы поверили сплетне.　

— А вы сами вырастили хоть одного ребёнка? Думаете, это легко?　

— Я думаю, что вы не заслуживаете вашу дочь.　

В тот момент я не на шутку испугалась. Предчувствуя бурю, шагнула вперёд, готовясь их разнимать. Даже мама, вся в слезах, обернулась от окна, чтобы посмотреть на мужчин.　

К моему изумлению, отец не разозлился. Снял очки, протёр их галстуком и кивнул. Мне.　

— Приятно знать, что хоть в чём-то ты сделала правильный выбор.　

С этими словами он вышел из кухни.　

— Вам лучше уйти! — зашептала мама, выталкивая нас в коридор. — Дайте Володе время успокоиться, я позвоню завтра утром и расскажу, что к чему.　

Через две минуты мы уже стояли во дворе под фонарём, под которым меня впервые поцеловал Олег. Наверное, я должна радоваться, ведь всё прошло не так уж и плохо. Я наладила связь с мамой, да и отец сказал мне несколько слов. Только вот его последняя фраза не давала мне покоя.　

«Приятно знать, что хоть в чём-то ты сделала правильный выбор».　

Единственное, что я сделала правильно — это выбрала Макса?? Отцу понравилась наспех придуманная ложь, и от этого у меня болит душа.　

Я должна была встретиться с родителями наедине, в одиночестве пройти и выдержать этот путь. Можно ли считать наше воссоединение настоящим, если его добился Макс? Совершенно чужой человек, которого я ненавижу уже восемь лет.　

И он добился этого обманом. Он солгал, чтобы меня приняли мои собственные родители.　

Гнев зародился в сердце и растёкся по телу горячим растопленным маслом. Защекотал кончики пальцев, заставляя сжать кулаки и устремиться в темноту. Подальше от Макса.　

— Лара, не принимай поспешных решений.　

Макс знал. О да, он прекрасно знал, что со мной происходило. Игрок, мать его. Выдумщик! «Я обо всём позабочусь!» Тоже мне, альфа, мозгами сдвинутый. А я — дура, как всегда. Потянулась к нему, с жадной радостью приняла протянутую руку.　

Позволила ему всё испортить.　

Обыграл моих родителей, тоже мне, гений. «Я — мужчина, который любит вашу дочь», «Вы не заслуживаете вашу дочь». Устроил представление, накормил вкусной ложью — и что теперь? Как мне с этим жить? Как я объясню родителям, почему Макс не придёт к ним в следующий раз? Я ждала этой встречи восемь лет, а теперь разрушила крохотный шанс на откровенность очередной ложью.　

Ненавижу себя за то, что попросила Макса о помощи. Непримиримо, с обидой, которая густеет и норовит вырваться наружу.　

— Лара, не накручивай себя.　

Предупреждает. Голос тёмный, вязкий, обволакивает мою спину, как липкий пар.　

Хочу развернуться и с размаху ударить кулаками в его грудь, но не делаю этого. Почему? Потому что сама виновата. Доверила своё спасение совершенному незнакомцу, вот он и сделал всё, как счёл нужным. Подсластил мою историю красивыми словами, встал за меня горой. Его винить не за что. Откуда ему знать, какая я и что мне нужно?　

Останавливаюсь и заставляю себя успокоиться. На тёмной улице мы одни, хотя ещё не так поздно.　

— Макс, я не хотела начинать примирение с родителями со лжи.　

— Ты им не лгала.　

— Может быть, но я привела тебя, а то, что ты сказал — ложь. Зачем ты наговорил им всякой чепухи? Они не заслужили свою дочь? С чего ты решил? Ведь ты меня совсем не знаешь! А остальное? Какого чёрта ты сказал, что любишь меня? Как я объясню им правду?　

Мой голос звенел и ломался, а Макс оставался совершенно спокойным.　

— Не накручивай себя, Лара, я не сделал ничего плохого, просто сбил их с толку и заставил посмотреть на тебя по-другому. Напомнил, что ты — не ребёнок, которого нужно воспитывать. В следующий раз отец тебя выслушает. Если они спросят про меня, пожми плечами. Я не сказал, что мои чувства взаимны, не намекал на отношения. Я говорил только про себя, так что они не удивятся.　

— Не удивятся?? Ты слышал, что сказал отец? Что ты — мой единственный правильный выбор!　

Макс стоял рядом, заражая меня спокойствием, и это бесило. Не хочу успокаиваться. Хочу, чтобы мой гнев возродился, чтобы выкрикнуть его в ночь, чтобы внутри лопнула струна, больно тянущая за душу.　

— Поэтому отец тебя и не заслужил, Лара. Этими словами он хотел причинить тебе боль, а это противоестественно. Родители не должны причинять боль детям.　

— Даже в ответ на то, что я их опозорила?　

— Даже в ответ на это.　

Зажмуриваюсь, пытаюсь сдержаться, но не могу: во мне снова просыпается ненависть. Как в фильмах ужасов, вспарывает грудь и чёрным зверем рвётся наружу.　

Макс прав, во всём. Более того: он решил проблемы, которые казались большими, как горы. Но почему сейчас? Почему он не спас меня раньше, восемь лет назад? Почему он позволил Олави разрушить меня? А сейчас уже слишком поздно. У моего кошмара нет простого решения.　

Мне захотелось ужалить Макса, чтобы остался след. Сделать больно. Сбить его непоколебимого короля с шахматной доски спокойствия.　

Уже ненавижу себя за это, но подхожу ближе, чтобы сделать ему больно. Пусть знает, что ему не удастся меня спасти. Уже не удастся.　

Мир как будто замкнулся вокруг нас. Накренился под опасным углом. Смещение планет, земных пластов, многих лет подавленной ярости. Чёрное зло взорвалось во мне, едкое и чуждое, и я вдруг ясно увидела то, чего не хотела замечать со дня нашей встречи.　

— Ты ведь хочешь меня, да? — спросила чужая я, медово, тягуче. Подошла влекущей тенью, потёрлась о его грудь, вдохнула запах, к которому равнодушна. Запах чужого мужчины. Хотя о чём я? Для меня все мужчины — чужие. Прислонившись, задела бедром ширинку. Хочет и ещё как. Сразу прижался ко мне, помимо воли, напрягся. Смотрит молча, тяжело, как будто пытается решить нерешаемое. Прямой, как стена, и почти неподвижный.　

Опускаюсь ниже, обжигаю дыханием живот под рубашкой. Песок хрустит под каблуками, и я убеждаю себя, что это Макс скрежещет зубами. Поднимаю рубашку и провожу губами над поясом джинсов. Слизываю его волю, забираю её себе. Макс вздрагивает, в горле зачинается стон, маленькое звуковое торнадо. Мышцы напряжены под моими пальцами, как канаты, и я перебираю их, ловя его нетерпение.　

Я — влажная от запаха его кожи, от его нужды во мне, и эта реакция пугает. Сжимаю ноги и поднимаюсь, скользя языком по его груди.　

Макс чует подвох, сдерживается, но похоть озвучивает его движения. Во тьме опустевшей улицы — громкое, рваное дыхание Макса, как код Морзе, как сквозь ком в горле. Как прелюдия к дикому сексу. Спиной к неровной стене, царапаясь, с синяками и криком. Насаживаясь и воя от слепой нужды.　

Не мы. Не я. Не с Максом.　

Я упиваюсь своей силой, примитивной и грубой, способной обезоружить такого мужчину. Провожу рукой по ширинке, легко перебираю пальцами. Макс сглатывает, давясь от спазма в горле. Не может противостоять злу, которое капает с моих губ пряными словами.　

— Всегда хотел, да? С самой первой встречи?　

Замолкаю. Остальное скажу потом, когда доведу Макса до грани. Совершенно его не боюсь, понятия не имею, почему. Беру за руку и веду за собой. Зло внутри меня предвкушает лёгкую добычу, жаждет мести. Я нащупала слабость Макса, и меня не остановить. Если не выпущу зло, оно поглотит меня заживо, изнутри.　

бы зло меня поглотило. Лучше бы я не выпускала его наружу. Ведь знаю же, что и в душе Макса тоже — тьма. Похожая на мою, больная, одинокая. Чувствую это родство, но не могу принять. Сцарапываю его с души, запираюсь в себе.　

До гостиницы недалеко, но я заставляю Макса остановиться на полпути. Провожу языком по плотно сжатым губам, расстёгиваю рубашку, кладу руку в карман джинсов и глажу затвердевший член.　

— Хочешь? — проверяю. — Скажи!　

Но Макс не тратит время на слова. Подхватывает меня на руки, заставляет обхватить его ногами и целует. На улице, в городе моего позора. В скобке тьмы, застрявшей между двумя фонарями.　

Катарсис.　

Соблазнение — это игра. Секс — это бесстыжая похоть, сбивающая влажные тела в животный клубок. А поцелуй — это близость.　

Я не способна на близость.　

Я отдала Максу поцелуй. Подарила. Незапланированный, слишком страстный, при котором стукаешься зубами и не знаешь, что делать дальше. Макс знал, я — нет. Забыла, как.　

Он ворвался в мой рот, вцепился в затылок сильными пальцами. Он нападал, а я металась. Не хотела падать в поцелуй, всё ещё желая причинить Максу боль. Мой язык отвечал, губы тоже. Тело обмякло, изогнулось, вписываясь в Макса дугой подчинения, но кипящее зло удерживало меня от близости.　

С трудом оторвавшись, Макс подсадил меня выше, прижал к себе и, проведя пальцем под краем трусиков, ответил на вопрос, который я задала ещё две улицы назад.　

— Да, хотел и хочу.　

— Тогда бежим. Скорее.　

Я соскочила на землю и повлекла его за собой.　

Мы держались за руки, но я не чувствовала Макса рядом. Чёрное зло выходило из моей души, заставляя зубы стучать от гнева. Праведник! Спаситель! Предатель! Ненавижу!　

Макс захлопнул дверь номера и шагнул ко мне.　

— Лара!..　

— Шшш… не нужно слов, Макс, просто иди ко мне. — Слова могли привести меня в сознание, а я не хотела просыпаться. Мысли обуглились от жажды мести, оставляя во мне только зло. Ничего больше. Стоя в луже лунного света, я подняла подол и подцепила пальцем край трусиков. Расставив ноги, отвела его в сторону. Как завороженный, Макс следил за моими пальцами. Почему же я раньше не догадалась, что он всего лишь мужчина? Что он так же слаб, как и остальные. Как и я сама. — Иди ко мне, Макс.　

Он ступил в лунный круг, опустился на колени и прижался лицом к моему животу. Олицетворение нежности и покаяния.　

Никогда ещё мне не было настолько трудно его ненавидеть. Но я смогла, я такая. Я не сдалась, даже когда Макс вовсю испытывал мою волю. Никогда бы не подумала, что Макс способен разыгрывать трепетную нежность. Я позволила ему поднять подол и поцеловать моё бедро, провести по телу шершавыми ладонями, слишком большими для изящной ласки.　

Истекающий нежностью мужчина у моих ног — не Макс. Вижу его насквозь, как себя саму. То, что на поверхности — тепло и нежность — не имеют ничего общего с чёрным нутром Макса. Оно раскрывается подо мной, обнажая наше родство, нашу общую боль, и я вижу, с каким трудом достаётся Максу мягкий танец языка на моей плоти.　

Настоящий Макс не танцует. Не гладит. Не целует. Он заглатывает и клокочет от похоти. Швыряет на кровать и берёт. Отбирает. Не скользит, а вбивается. Рвёт простыни. Не кончает, а взрывается.　

Такова его тьма, таков он — настоящий. Но он сдерживает себя, потому что я — исключение. Потому что пытается подарить мне катарсис. Прячет свою тьму за ласковым трепетом языка.　

Если бы голова не гудела от нарастающего безумия, мне бы это понравилось. Я бы расслабилась, отклонила голову назад и застонала, как это делают другие женщины. Нормальные. Счастливые. Я бы раскрылась для его языка и рук, а не стояла, как истукан, пока он силится раздвинуть мои бёдра.　

Я бы не воспротивилась, позволила бы ему выпить отпущение его грехов.　

Если бы.　

Если бы я умела наслаждаться тем, что люди называют близостью.　

Если бы я была другой. Если бы Макс меня спас.　

Я не умею так, не умею нежно. Не могу быть рядом, не ненавидя.　

— Доверься мне, Лара, — просит Макс, и это — первая полная фраза с того момента, как я потёрлась о его грудь.　

Нет. Есть вещи, на которые я не способна. Я уже доверилась ему однажды. Впустую.　

Чтобы сделать остальное, я должна быть сверху. Иначе не получится, иначе я не смогу.　

Я отступаю на шаг, толкаю Макса в грудь, и он неохотно ложится на спину. Руки разведены, подальше от греха. Иначе сорвётся, скрутит меня и утопит в сексе, который создан для таких, как мы. Для людей, которыми правит тьма.　

Макс — как затаившийся зверь, распятый на полу. Он не из тех мужчин, кто позволяет женщине быть сверху, но делает для меня исключение, и, оседлав его, я повожу бёдрами. А вот это я умею — извиваться, тереться, как мартовская кошка. Научили. Противно, что он ловится на грубую подделку, на фарс, но он — всего лишь мужчина. С силой сжимает мои бёдра и шипит сквозь сжатые зубы. Я подаюсь назад, изгибаюсь, окунаюсь в тёплое масло лунного света и спускаю платье с плеч. Пойманный моей игрой, Макс заглатывает каждый жест, ласкает взглядом грудь, пока я, ничего не чувствуя, провожу по ней ладонями. Немая пустота.　

Макс уже не может терпеть, жадно шарит руками. Твердит моё имя, ломает о него голос. Настоящий Макс вырывается наружу, и тогда его руки причиняют боль. Сильные пальцы как наждак по коже. Беспорядочно гладят, хватают. Сжатые зубы цедят рык, чтобы не испугать, чтобы не выпустить зверя.　

Стоит ли хотеть женщину, с которой ты не можешь быть собой? Боишься. Запираешь чёрную похоть за пеленой сдержанной нежности.　

Я хочу его зверя. Хочу выпустить и возненавидеть его, снова.　

Макс на самой грани и тащит меня следом. Движения стали резкими, пальцы врываются в меня, и он горит и морщится от своей грубости.　

похотью и ненавидит её.　

Сейчас. Ещё несколько секунд — и всё. Он на краю. Готов наброситься на меня, трясёт головой, борясь с наваждением.　

Наклоняюсь и расстёгиваю зубами молнию, сталкивая Макса с края его выдержки. Медленно провожу языком, озвучивая собственную похоть стонами, и приникаю к жертве в предвкушении мести.　

И вот это случается. Моё имя соскальзывает с его губ, как предупреждение, и Макс переворачивает меня и наваливается сверху. Душит меня моей же страстью. Мы в темноте, на ковре у кровати.　

И вот тогда я торжествую.　

— Давай, возьми то, чего ты хотел с самой первой встречи.　

Мой голос, как скрежет металла, как мел по доске. Макс, всё ещё сметённый похотью, прислушивается к вибрации моей ненависти.　

Провожу языком по его губам, но уклоняюсь от поцелуя. Обхватываю его спину ногами и смеюсь, выгибаясь. Макс задыхается в животном порыве. Не в силах даже раздеть меня, сдвигает трусики, пристраивается…　

Часть меня, глубокая и незнакомая, просит замолчать, просит позволить ему сделать со мной то, что должно нравиться, что должно приносить счастье. Но я затыкаю её, грубо и быстро.　

— Скажи правду, Макс, ведь ты приехал сюда именно за этим. Ты хочешь получить то, что упустил в прошлый раз. Маленький долг Олави.　

Макс застыл, так и не толкнувшись в меня.　

— Давай же, забери старый должок. Что тебя останавливает? — скрежещу я, ослепшая от чуждого мне зла. От горькой отравы, которая пряталась внутри все эти годы. — Восемь лет назад ты собирался взять меня, как вещь, против моей воли. Чего ты хочешь сейчас? Трахнуть меня? Грубо? Ударить? Спустить в горло? Давай, не стесняйся. Бери то, что тебе задолжали.　

Я кричала громче и громче, дёргаясь, ударяя ногами по его спине, а Макс сжимал меня всё сильнее.　

— Прекрати! — потребовал он, но я не остановилась. Он приказал ещё раз, ещё, громче, стараясь меня перекричать. Повторяя одно и то же слово, сотканное из чистого бешенства.　

— Давай, чего же ты медлишь! Бери то, за чем пришёл!　

Откатившись в сторону, Макс застегнул джинсы и вышел из номера, хлопнув дверью.　

А я так и лежала на потёртом ковре, проклиная момент, когда поняла, что неравнодушна к его запаху.　

Моё чёрное нутро вылетело криком, и я осталась смиренной, опустошённой и бесконечно жалкой. Я выгнала единственного человека, который попытался мне помочь. Я свершила месть, которой жаждала так давно, и которая в один момент отбросила меня в прошлое. Разрушила всё хорошее, что только начало прорастать во мне сквозь асфальт времени.　

********

Утро пульсировало во мне нарывом. Я пряталась под подушкой, надеясь снова заснуть, но не тут-то было. Зло исчезло, но, к сожалению, память осталась на месте. Мысли болели, как раны. Если бы я могла изменить прошлое, то стёрла бы вчерашний вечер. Да, именно так. Не то, что случилось восемь лет назад, а вчерашнюю грязную месть. Незаслуженную.　

Соскребла себя с постели и пошла к Максу извиняться. С трудом нашла подходящие слова и записала на обрывке газеты, чтобы не сбиться и не забыть.　

«Прости меня за незаслуженное зло. Если ты считал себя виноватым и пытался заслужить прощение, ты этого добился. Теперь я буду вспоминать о тебе с благодарностью».　

Чувствую, что Макс приехал именно для этого, и хочу подарить ему прощение. Чтобы одному из нас стало легче. Чтобы он смог забыть и вернуться домой.　

Потому что, если он останется рядом, я захочу большего, того самого, на которое не способна.　

У дверей его номера стояла горничная, перебирая полотенца. Поздоровавшись, я заглянула через её плечо в пустую комнату.　

Макс уехал. И правильно сделал.　

Обняла себя, чтобы удержать сожаление и стыд, чтобы оставить их под кожей.　

— Это к лучшему, — сказала я горничной, уверенно и громко.　

Ничуть не удивившись, она закрутила завязки на мешке с мусором и кивнула:　

— Говорят, что всё, что случается, — к лучшему.　

В это верится с трудом, но я не стану объяснять ей, что именно подкосило мою веру.　

Макс уехал, думая, что я его ненавижу, что я долго и целенаправленно планировала месть, мечтала выкрикнуть свою боль в его потемневшее от страсти лицо.　

Это — неправда. Так нельзя. Я, знающая цену прощению, не могу допустить такую несправедливость.　

Набираю сообщение Диме. Ответ приходит сразу, так как он никогда не расстаётся с телефоном. Справляюсь о его здоровье и получаю в ответ ряд смайликов. Чувствует себя отлично, но скучает. Тогда я сообщаю ему, что Макс уехал.　

«Он тебе помог?» — спрашивает ребёнок, который лучше меня знал, что мне нужно. Вернее, кто.　

«Очень. Передай ему кое-что?»　

«А чё сама не можешь»　

«Нет его телефона»　

«Я дам»　

«Передай, а? Тебе трудно, что ли?»　

«Ладно»　

«Передай ему «спасибо»»　

«ЛОЛ»　

«Что ЛОЛ?»　

«Смеюсь»　

«Почему?»　

«Ты трусиха всё я пошёл напиши когда будет скайп»　

Трусиха? Не то слово.　

Мама позвонила в полдень, долго говорила о мелочах, вокруг да около, потом, исчерпав бытовые темы, попросила:　

— Потерпи немного, ладно? Дай отцу подумать, свыкнуться с мыслью. Он созреет, вот увидишь. А вы пока с Максом отдохните, погуляйте по городу. Погода-то хорошая. Или если хочешь, я могу с вами пройтись.　

Последняя фраза прозвучала неуверенно, то ли потому, что мама боялась реакции отца, то ли не хотела мешать.　

— Я бы с удовольствием… погуляла… — горло перехватило посередине фразы.　

Мы встретились на детской площадке, и мама сразу оглянулась в поисках Макса. Поймав её взгляд, я пожала плечами, не объясняя, что он уехал. И без него хватает неловкости, говорить-то не о чем. Вернее, в мыслях крутится слишком много тем, но про себя рассказать не могу ничего, кроме горстки сухих фактов. Живу одна, работаю медсестрой, больше не фотографируюсь, есть друзья (отвожу глаза, так как это — ложь), живу хорошо (снова отвожу глаза).　

— Ты живёшь в Финляндии!? Как тебя туда занесло? — удивилась мама, взяв меня под руку и выводя на боковую аллею.　

Если бы она знала.　

— Модельный бизнес заставил, — соврала я. Не придумала ничего лучше и не сдержалась. От неловкости, от комка в горле. Обвинила Макса во вранье, а сама хуже него.　

Мама вскинула брови и кивнула. С уважением. Этим вечером она расскажет отцу, что я — настоящая модель с зарубежными контрактами. От этой мысли меня тошнит. Мама уважает меня за то, чем я не являюсь.　

— Пар, я знаю, что мы решили не говорить о прошлом, но… — Мама обняла себя руками и сгорбилась, неловко водя подошвой по пыльной земле.　

Давай же, мама, спроси, стала ли я проституткой, снималась ли в тех фильмах, которые в красках расписал Олег.　

— Пар, а тот мужчина… ну, знаешь…　

Она шумно сглотнула и скомкала блузу на груди. Резко побелевшие пальцы дрожали.　

Знаю, как же не знать. Тот самый мужчина, Олави, который увёз меня из города. Родители с ним так и не встретились, не успели.　

— Мужчина, с которым я сбежала, — помогаю я ровным голосом.　

— Да, — с трудом выдохнула мама и вытерла вспотевшие руки о юбку. — У Володеньки в прошлом году был ужасный грипп. Два месяца в больнице пролежал. Я так за него волнуюсь, что сама иногда сердцем болею.　

Глядя на побледневшее лицо, я сжала её руку.　

— Всё хорошо. У меня всё хорошо.　

Выдав самую глубокую и сочную ложь, на которую способна, я усадила маму на скамейку.　

— Тот мужчина оказался очень плохим человеком, но…　

— Плохим? — взвизгнула мама, нащупывая правду. — Насколько плохим?　

— Очень плохим, мама. Он обманул меня, но это не имеет значения. Больше не имеет. Я спаслась, выучилась на медсестру и обо всём забыла. Клянусь, я никогда не делала ничего постыдного.　

Кроме того, что нагло лгу матери в этот самый момент. Оказывается, лгать так просто, так приятно. Ложью можно переписать прошлое, раскрасить его сладкой глазурью. Ложь — это исцеление. Всего несколько слов — и мама улыбается, её взгляд светлеет, ей становится легче. Прошлое теряет зловещие оттенки, хотя бы в её восприятии.　

Отец должен мной гордиться, ведь я веду себя так, как он научил. Я удерживаю мамин взгляд на нарисованном мною полотне жизни и не позволяю ей посмотреть на меня. На правду.　

— А потом ты встретила Макса? — улыбнулась мама, потирая враз порозовевшее лицо.　

— У меня много хороших друзей, — осторожно отвечаю я, фальшиво улыбаясь. — Макс мне только друг, ничего больше.　

— Но он сказал…　

— Он любит меня, как друг.

— Но я не думаю…　

— Это так, поверь. Я пока что не научилась доверять мужчинам.　

— Но Макс…　

— Всем мужчинам. Кстати, Олег сказал, что вы общаетесь? — я постаралась перевести тему.　

— Общаемся, — сразу оживилась мама. — Он нашу машину чинит. Надо новую заводить, но мы привязались к нашей малышке, как к ребёнку.　

— Я хочу, чтобы ты знала, что именно Олег помог тому мужчине меня обмануть. А потом он распустил слухи по всему городу.　

Мама не вскрикнула, не схватилась за сердце. Она задержала дыхание, а потом, впервые за эту встречу, посмотрела мне в прямо глаза и спросила:　

— Ты когда-нибудь сможешь нас простить?　

— За что? Вы пытались меня защитить и остановить, но я не позволила.　

— Неправда. Мы не стали тебя слушать и запретили встречаться с тем мужчиной, толком не зная, что он предлагает. Если бы мы выслушали тебя, ты бы не сбежала. Мы бы пригласили его к нам домой и во всём разобрались. Наша реакция подтолкнула тебя к побегу. Ты сможешь нас простить?　

— А вы меня?　

Впитав молчаливое согласие, мы обнялись и долго сидели на скамейке, покачиваясь в такт прощению.　

— Похоже, что тебе пора, Лара, — знающе улыбнулась мама и кивнула в сторону дороги. — Твой «всего лишь друг» маячит здесь уже несколько минут.　

Макс стоял, прислонившись к дереву, и смотрел на небо. Мама помахала ему рукой, и он подошёл, избегая моего взгляда.　

— Не хотел мешать, — извинился он.　

— Вы и не помешали, мне пора гулять с собакой, — засуетилась мама и, подмигнув мне, ушла. Молодой мужчина, который до этого стоял у парадной, свернул газету и направился в том же направлении. Значит, охрана работает.　

А я так и сидела на скамейке, судорожно решая, что делать с заполонившей меня радостью. Макс вернулся.　

— Извини, что помешал. Я сегодня утром встретился с Олегом, поэтому не хотел оставлять тебя одну. На всякий случай. Зашёл в номер — а ты исчезла. Вот я и отправился на поиски.　

— Ты встретился с Олегом?　

— Встретился, — подтвердил Макс. — Олег вспомнил, что восемь лет назад страдал излишне бурной фантазией, поэтому распустил гадкие слухи. Ты ему отказала, и он решил очернить твою репутацию. На самом деле ты уехала учиться. Он обещал признаться в этом вашим знакомым.　

Ясно. Макс «встретился» с Олегом и помог ему «вспомнить».　

Вдох. Выдох.　

— Он жив?　

Может, не стоило спрашивать?　

— Да. — Макс обиделся, и это радует. Всё-таки помню прозвище, которое дала ему восемь лет назад. Чудовище.　

— Я думала, что ты уехал.　

— Куда? — удивился он. Искренне.　

— Домой. Утром я пришла… утром я увидела горничную в пустом номере и решила, что ты…　

— Ты ко мне приходила? — серьёзный взгляд, весомый вопрос.　

— Хотела извиниться, даже речь написала.　

— Написала? Речь? Какой длины?　

— Маленькую. Хотела извиниться за вчерашнее и сказать, что если ты пытался заслужить прощение, то добился этого.　

— Я не пытался заслужить прощение.　

Какое-то время мы сидели молча, глядя себе под ноги. Вернее, я смотрела под ноги, насчёт Макса не знаю. Я придумывала способ объяснить вчерашнее поведение, но разве такое объяснишь?　

— А ты, случаем, с Димой не связывалась? — Я кивнула, и Макс хлопнул себя по колену. — Теперь всё понятно, а то я гадал, что он имеет в виду.　

— Я думала, что ты уехал насовсем, и попросила передать тебе «спасибо».　

— Спасибо? Никакого «спасибо» он не передал.　

Макс достал телефон и показал мне сообщение:　

«учти что пара безбашенная трусиха»　

Маленькая зараза. Ни одного знака препинания, а ещё умничает.　

— Как ты меня нашёл?　

Макс ткнул взглядом в мой телефон, и по спине пробежал холодок. Не позвонил, не предупредил, а выследил. Сразу вспоминаешь, кто он, и как мы встретились.　

— Кто ты, Макс?　

— А ты, Лара?　

Логично.　

— Спасибо тебе.　

Мне не нужно знать, кто он, чтобы быть ему благодарной.　

Макс пожал плечами, изображая вполне убедительное равнодушие.　

И что теперь? Извиниться за вчерашнее? Молчать? Сознаться, что я сделала его козлом отпущения из-за собственного бессилия и страха? Что его грех — это капля по сравнению со всем остальным?　

Я не знаю, что делать. Рядом с Максом я за себя не отвечаю.　

— Не хочу тебя обидеть, Лара, но в вашем городе — отвратительная еда. Давай попробуем найти нормальное место? Мне посоветовали парочку ресторанов, можно проверить. 　

Вопросительно подняв брови, Макс протянул мне руку.　Книголюб.нет

Мы прыгали по ухабам в течение двух часов, потом сдались и запарковались около одного из рекомендованных ресторанов. Выбрали столик на веранде, заказали еду, и тогда я сделала глубокий вдох и извинилась за вчерашнее.　

— Внутри меня — едкая тьма. Иногда она берёт верх, и я задыхаюсь. Боюсь жить, но не хочу умирать.　

— Я знаю. Тебе не нужно ничего объяснять.　

— Нужно. Вчера тьма взяла верх, и я выпустила её на тебя. Незаслуженно. Меня разозлило, что ты солгал моим родителям, и что им понравилась твоя ложь. А сегодня я сама напридумывала ещё больше и рассказала маме сказку про мою несуществующую жизнь.　

— Если ты расскажешь родителям всю правду, они больше никогда не смогут смотреть тебе в глаза. Не простят себе того, что даже не попытались тебя спасти. Что поверили Олегу. Ты придумала компромисс.　

— Этот компромисс — ложь. Мама представляет меня прекрасной фотомоделью, сострадательной медсестрой и счастливой женщиной.　

— А на самом деле?　

Сложив руки на столе, я положила на них голову.　

— А на самом деле у меня никогда не было постоянной работы. Я только временно замещаю других медсестёр, потому что тьма может заглотить меня в любой момент, и тогда я не могу работать. Я настолько далека от счастья, что об этом не хочется и говорить. А фотомодель… меня снимали без головы. Я могу взять любую картинку, отрезать голову и показать её маме, сказав, что это — я.　

— Как это, без головы? Совсем?　

— Да. — Во мне поднимался смех, дурной, горький. — Совсем. В каталогах так иногда рекламируют бельё, пижамы и чулки. — Я засмеялась, ударяясь лбом о сложенные на столе ладони. — Безбашенная Лара.　

Макс тоже засмеялся, мягко, осторожно.　

— Никогда не видел безголовых моделей.　

— Меня пытались снимать целиком. — Говоря это, я захлёбывалась смехом. Истерическим. — Но подводило выражение лица. Меня постоянно накачивали транками… транквилизаторами, и я была никакая.　

Я подавилась смехом и замолчала.　

Макс замер, закрыв глаза. На его месте я бы встала и ушла.　

Нет, не так. На его месте я бы вообще за мной не приезжала.　

Принесли закуски. Молчание стало невыносимым, как будто наши отношения растянулись до предела и больше не могли вместить ни капли правды.　

— Макс, будет лучше, если ты уедешь.　

— Кому будет лучше? — Вручив мне вилку, Макс указал взглядом на еду. — Чем я тебе мешаю? Я тебя о чём-нибудь просил? Требовал особых чувств? Может, я к тебе приставал? — Макс изогнул брови, намекая на вчерашнее.　

— Если ты не уедешь, я захочу большего, и тогда всё испортится.　

— Когда захочешь, тогда и поговорим. Ешь, а то снова придётся питаться картоном из забегаловки.　

Когда мы ехали обратно в гостиницу, в моих мыслях царила пугающая тишина. Улыбнувшись, я послала Диме сообщение с одним словом — «Шрек», и в ответ получила картинку с оттопыренным большим пальцем.　

Я остановилась около номера, точно зная, что хочу сказать, но всё ещё набираясь смелости. После вчерашнего просить о таком очень непросто.　

— Макс! — Он вздрогнул и отступил к своей двери. Ага, значит, я его сильно задела вчерашней выходкой. Глубоко. — Не мог бы ты лечь со мной?　

— Лечь?　

Он боится, что вчерашняя ночь повторится. Прислонился к двери, как будто ищет опоры, и недоверчиво сверлит моё лицо взглядом.　

— Прости, я сморозила глупость. Спокойной ночи.　

Приняв душ, я разобрала постель. Оставила щель между шторами, как всегда, чтобы был хоть какой-то свет. Знаю, что проснусь посреди кошмара и буду искать спасения от едкой тьмы. Свет — моё спасение. Макс — тоже. Он держит меня на плаву. Макс, который…　

…который постучал в мою дверь и, стоя в коридоре в пижамных шортах и босиком, спросил:　

— Просто лечь?　

— Да.　

Макс лёг на спину, закинул руки за голову и следит, как я осторожно подбираюсь к другой стороне кровати. Всё не так, как вчера, во мне совсем нет тьмы, напоследок осталась только печаль. Забираюсь под одеяло, смотрю на его профиль, и мне вдруг становится подозрительно хорошо. Спокойно. Даже клонит в сон. Меня никогда не клонит в сон. Обычно я рушусь на кровать, обессиленная и в ожидании кошмара, а тут лежу рядом с мужчиной и любуюсь его профилем. Глаза закрываются, и я тру их кулачками, как ребёнок.　

— Ты долго будешь меня гипнотизировать? — интересуется Макс. Нервничает.　

— Повернись ко мне спиной.　

Сглатывает. Решает, что делать. Пытается разгадать мою задумку, но не может.　

Потом сдаётся. Поворачивается, ложится на бок, и я вижу на его спине шрамы. Провожу по ним пальцем, и он вздрагивает.　

— Служил, — и никаких пояснений.　

Я не отвечаю, потому что в моей голове идёт внутренний диалог: «Видишь, Лара, ему тоже больно, у него тоже шрамы, а значит, он — такой же, как ты, он поймёт. Рядом с ним ты сможешь заснуть».　

Придвигаюсь ближе, прижимаюсь к напряжённой спине и сгибаю ноги. Копирую его позу, и получается, как будто Макс сидит у меня на коленях. Знаю, что это странно, но мне нужно касаться его всем телом. Кожа к коже. Обнять, притянуть сильнее и уткнуться носом в шрам на спине.　

Я стараюсь подкараулить тьму, которую Макс затоптал в себе, спрятал от меня. Засыпая, разговариваю с ней, заверяю, что не боюсь, что жду встречи. Что научусь доверять Максу.　

Почти верю себе самой.　

— Я не заслуживаю того, что ты мне даёшь, — шепчу губами по коже.　

Большего не скажу, но пусть знает, что я — никакая. Выпотрошенная. Не подлежащая восстановлению.　

— Ты… — хрипло начинает Макс, но я закрываю ладонью его губы.　

— Нет, Макс, пожалуйста, не спорь. Мне нужно, чтобы ты знал правду.　

Мягко провожу губами по его спине, пристраиваюсь щекой к неровному шраму. Кожа к коже. Тьма к тьме. Веки смыкаются, тяжёлые, налитые сном.　

Макс кладёт руку поверх моей, и я парю от удовольствия.　

Я вся пронизана его теплом. Его прощением.　

Макс не дышит, а я уже сплю. Пусть не дышит, пусть не двигается. Пусть только попробует уйти.　

**********　

Головная боль была такой сильной, что ныли даже зубы. Солнечный свет пытался раздвинуть шторы, извещая о разгаре дня и ударяя в глаза. Если верить красным тире электронного будильника, то в данный момент было 9:30 утра, и я проспала всю ночь, ни разу не проснувшись. Отсюда и головная боль — отравление сном. Слишком много, сразу, без единого кошмара.　

Я лежу на левом боку, а Макс — за моей спиной, в точности копирует мою вечернюю позу. Колени согнуты, и я «сижу» на них, а в мою поясницу упирается его «доброе утро». Пытаюсь отползти в сторону, но меня останавливает его рука, та самая, которая покоится под моей грудью.　

— Ещё рано, — бормочет он, отодвигая ноги, чтобы я больше не чувствовала его возбуждение. — Полежим ещё немного.　

— Я вернусь.　

Принимаю таблетки от головной боли и, жмурясь, задвигаю шторы. Зеркало отражает неуверенность в глазах и мужчину в моей постели. Желанного. Приглашённого мною. Следящего за мной в этот самый момент. Я возвращаюсь в постель, и Макс прячет выдох облегчения. Полагаю, что Юлий Цезарь назвал бы этот момент «перейти Рубикон»: если мы сделаем следующий шаг, обратного пути уже не будет.　

Я готова перейти Рубикон.　

Вписываюсь в руки Макса, сажусь на его колени и снова чувствую его желание. В такие моменты лучше вообще не думать, но со мной творится что-то странное. Ёрзаю, не могу устроиться, прижимаюсь ближе. Списываю странные ощущения на головную боль и вдруг с опозданием понимаю, что проблема в том, что я хочу Макса. Не проверять же, но, кажется, всё дело в этом. Он тоже заметил мои ёрзанья и сдвинул руку, задевая сосок. Потрясающий женский рефлекс — моё тело тут же потянулось к его рукам, выгнулось. Я оседлала его колено и задвигалась на нём, не веря своим ощущениям.　

— Скажи, что мне сделать, Лара. Только скажи.　

Возбуждение сошло на нет, как будто кто-то захлопнул дверь мне в лицо.　

— Ничего не надо делать.　

Пытаюсь высвободиться, и Макс сразу отпускает. Не удерживает, не успокаивает. Знает, что я должна разобраться в своих ощущениях. Я пытаюсь, честно, но опыта нет. Никакого. Хочу сбежать, жаждая остаться. Поэтому в нерешительности сижу на постели, гадая, каково это — желать близости и не бояться её.　

— Я не умею хотеть, — признаюсь в надежде, что Макс разгадает эту несуразность.　

— А я хочу тебя так сильно, что в глазах темнеет. Иногда мне кажется, что у меня взорвётся мозг, — отвечает Макс невпопад.　

Два сапога пара.　

Ему тоже трудно, и от этого становится легче.　

Снова ложусь, прижимаюсь к нему, потому что я уже перешла грань, и теперь меня обуревает потребность дать Максу всё, что ему нужно. Но я не знаю, как. Как признаться, что я приму тьму, которую он прячет? Что я приму всё, что он даст? Нежность и бурю. Похоть и ласку.　

Я не знаю слов. Никаких, чёртовых, долбаных, мать твою, слов.　

— Возьми меня грубо. — Вот и всё, что я могу ему предложить. Дура. Лучше бы молчала.　

Макс застывает за моей спиной, потом поднимается на локте, пытаясь заглянуть мне в лицо.　

— Грубо? Ты надеешься, что я выбью из тебя прошлое? Ничего не выйдет, Лара. Просто отпусти. Прошлое случилось, произошло, было, и его не изменишь.　

— Нет, не поэтому. — Как объяснить? Как признаться, что я не выдержу нежности? Что сорвусь в безумие, что тьма раздавит меня, если этого не сделает он. Мне нужно, чтобы Макс заглушил крики прошлого своей страстью, но я не могу в этом признаться. Поэтому делюсь тихим: — Мне так привычнее, я по-другому не умею.　

Я на незнакомой территории, я тону. Не знаю, как дать Максу то, что ему нужно. Как помирить его зверя с щемящим теплом его нежности. Хочу, до боли в животе — но не умею.　

Макс бормочет ругательства, потом снова обнимает меня и расслабляется.　

— Полежим ещё минут десять, а потом — завтракать.　

Я не спорю, послушно закрываю глаза и дремлю, сквозь сон замечая, что Макс поглаживает мою грудь. Крошечные движения, опасливая ласка, но её достаточно, чтобы я проснулась и снова задвигалась на его колене. В этот раз он молчит, и только когда я касаюсь себя робкими пальцами, его рука движется следом, накрывает мою и повторяет ритмичные движения.　

Это слишком. Я не смогу.　

— Открой глаза, Лара, — шепчет он, и я покорно разжимаю веки. — Не уходи туда, оставайся со мной. Держись за меня.　

Я хватаюсь за него, в буквальном смысле, и в тот момент заканчивается осторожность. Макс нависает надо мной, и я вжимаю ногти в его плечо. Держусь. Позволяю его рукам взять меня, открываясь им навстречу.　

— Держись за меня, — настаивает он. — Я с тобой, — и находит во мне живое, светлое. Сначала осторожно, потом сильно, умелые пальцы заставляют меня слушаться его приказа.　

Я плачу, кончая, потому что это — с Максом, потому что для меня эта полу-близость　

— очень много, даже слишком. Потому что, убрав руки, он целует меня в висок и шепчет:　

— Я хотел убить себя за то, что не спас тебя.　

«Почему же ты меня не спас? Почему? Почему?» — плачу я, принимая его поцелуи. Молча. Не могу пожалеть об этом вслух.　

Восемь лет. Восемь долбаных лет.　

Макс улыбается моим слезам, так как знает, что они — высвобождение. Этот мужчина понимает чертовски много, даже слишком, если хотите знать моё мнение. Я хочу подарить ему то же самое, поэтому провожу рукой по его бедру и наклоняюсь ближе. Не думаю о прошлом, потому что здесь и сейчас дверь в него закрыта.　

Но Макс мягко отстраняет меня и объявляет, что нам пора завтракать.　

********

После завтрака Макс остался работать в номере, а я отправилась гулять по городу в ожидании маминого звонка. Вернее, не по городу, а вокруг гостиницы, заходить дальше этого Макс запретил. Человек Макса следил за Олегом, и тот пока ещё не перебесился, поэтому мне не следовало заходить далеко. Макс собирался отменить звонки, чтобы пойти со мной, но я, конечно же, возмутилась. Я не собака, меня не надо выгуливать. Вот я и ходила взад-вперёд по главной улице, дожидаясь чего-то весомого, что изменит ход событий.　

Дождалась. Мама позвала нас к ужину, именно нас с Максом, как будто мы пара. Её голос срывался от счастья.　

— Лара, постарайся понять отца, он не может вот так, сразу оттаять. Но он старается. Не ругайся с ним сегодня, просто перетерпи. Он согласился на этот ужин, и для него это — очень большой шаг. Если вы выдержите сегодняшний разговор, то всё станет как раньше. Сделай это для меня, доченька, умоляю.　

Кто я такая, чтобы разбивать её иллюзии в очередной раз? Раз уж я вернулась в родной город, то должна вытерпеть всё до конца.　

— Я не знаю, придёт ли Макс.　

— Знаю, знаю, вы с ним просто друзья, но он тебе нужен, Лара. Материнское чутьё никто не отменял, и я вижу, как он к тебе относится. Попроси его пойти с тобой и увидишь, что он скажет.　

Я не стала просить Макса, мне не пришлось. Постучалась в номер и, услышав рассеянное «ммм?», сообщила, что буду ужинать у родителей. Оторвавшись от компьютерного экрана, Макс почесал переносицу и поставил меня в известность, что уже купил пару бутылок вина на этот случай.　

— Я буду занят до семи, поэтому поедем на машине.　

Единственное, что я смогла ответить — это «ага».　

Когда мы запарковались перед родительским домом, я запаниковала. Сцепила холодные пальцы в замок и умоляюще посмотрела на Макса. Что мне делать? Как себя вести? Я приехала домой в надежде снова обрести родителей, но теперь, почти получив желаемое, испугалась.　

— Я не хочу лгать, но и не могу рассказать им всю правду. Что мне делать?　

Пережитое мною настолько ужасно, что я не то что родителям, а и психологам не могу во всём признаться.　

— Заранее определись с тем, что ты можешь им рассказать. — Макс обнял меня за плечи, а другой рукой сжал ледяные пальцы. — Говори только об этом и больше ничего не придумывай. Как на экзамене. Если выучил всего три темы, а билетов — двадцать, то приплетай к любому ответу выученный материал.　

Что я могу им рассказать? В деталях — ничего, по поверхности — многое. Живу в Хельсинки, снимаю квартиру, работаю медсестрой. Люблю животных, комедии, фиалки и солнце.　

Что я должна скрыть? Всё остальное.　

В этот раз отец встретил нас в коридоре. Пожал Максу руку, с интересом изучил этикетки на бутылках и завёл мужской разговор. Футбол, ремонт машины, недавняя авария на химзаводе. Неловко кивнув мне в знак приветствия, отец пригласил нас пройти на кухню. Мама суетилась вокруг, подавая закуски, и улыбалась так счастливо, что я сдалась её оптимизму. Пусть Макс всё делает за меня, пусть разговаривает с родителями, строит между нами мосты. Я больше не злюсь на него за вмешательство. Я посижу, послушаю, а потом вдруг вступлю в разговор и скажу что-нибудь настолько важное и интересное, что у родителей дух захватит. И тогда никто уже и не вспомнит, что я пропадала целые восемь лет. Мы войдём в привычную колею и никогда не оглянемся назад.　

Мечты, мечты.　

— … Вот я и сказал председателю комитета: «Какой смысл целиться так низко? Академические успехи — это основа будущего, поэтому нельзя стремиться к минимуму. Я и дочерям своим всегда говорил: раз уж учишься, то должна быть лучшей. — Заведя разговор на любимую тему, отец мазнул по мне взглядом. — А вы, Макс, как относитесь к красным дипломам?»　

Макс на секунду замешкался, потом заговорщически наклонился к отцу и прошептал:　

— Очень люблю красный цвет!　

Мама, которая уже давно пыталась сменить тему, принялась радостно щебетать о красных обоях, которые нашла в каталоге.　

Покрутив вилку между пальцами, как заправский жонглёр, отец повернулся ко мне.　

— А ты что думаешь, Лара?　

— Смотря о чём. Красные обои отлично подойдут к интерьеру. А насчёт обучения скажу, что я — медицинский работник. Больные ждут от тебя помощи, надеются и верят, что ты не хуже, а то и лучше других. Им не скажешь: «Ой, простите, я не могу вам помочь. Я пропустила эту тему и так и не пересдала зачёт». Так что выхода нет, приходится стремиться быть одной из лучших.　

Отец откашлялся и отодвинул тарелку. Протерев очки салфеткой, снова надел их, как будто собирался как следует меня разглядеть.　

— Вот и я о том же, Лара, — глухо сказал он.　

Я следила за его взглядом, за тем, как он взволнованно дёргает себя за пуговицы. Мама замерла с вилкой у рта, не замечая одинокую слезу, зависшую на скуле.　

Макс сжал мою руку и кивнул, подтверждая то, о чём я и сама догадалась. Лицо отца выражало гордость. Незаслуженную, но такую приятную.　

Отец мной гордился. Да, именно так. Не чувствовал облегчение от того, что я не опозорила семью, не радовался, что я хоть чего-то добилась. Он мной гордился. Вот так вот, быстро и сразу, после одной фразы. Оказывается, такое случается. Мне чертовски повезло, что я сказала правду.　

— Некоторые вещи даются нам легко, другие — с трудом, — начал отец и тут же замолчал, ссутулившись и всё ещё играя с вилкой.　

— Суфле, — вдруг подхватила мама. — У меня ни разу в жизни не получилось нормальное суфле. Проваливается в центре, как будто кто-то на него сел.　

— Стихи, — признался Макс. — Вообще их не понимаю, хоть сто раз читай. А с цифрами могу делать что угодно.　

— А я не умею просить прощения. — Закрыв глаза, отец покачивался на стуле.　

— Не надо, папа. — Вцепившись в скатерть, я судорожно сглотнула. — Прошу тебя, не надо.　

— А я и не буду, не волнуйся, дочка. За некоторые вещи простить нельзя, незачем впустую переводить слова.　

— Пожалуйста, папа, не надо.　

Я задыхаюсь. От всего: от счастья, от лжи, от моей жизни.　

Макс притянул меня к себе вместе со стулом и поцеловал в волосы. Мама сидела, опустив голову, её слёзы таяли снежинками на белой скатерти.　

— А я умею делать суфле, — сказал Макс, и все мы посмотрели на него, удивлённо моргая.　

— Правда? — удивилась мама.　

— Нет, конечно, — фыркнул Макс, — я вообще не умею готовить. Только кофе. Хотя с тех пор, как познакомился с Парой, я расширил свой репертуар. Научился делать чай.　

Никому другому это грубое вмешательство не сошло бы с рук, но Макс отличался от других. В глубине его тяжёлого взгляда скрывалось удивительное тепло, и когда оно вырывалось наружу, от него не было спасения. Мама рассмеялась, и даже отец выдавил улыбку.　

— Лара тоже не умеет гото… — ахнув, мама шлёпнула себя ладонью по губам.　

— Ага, конечно, спасибо, мам. Думаешь, я и за восемь лет не смогла бы научиться готовить?　

— Научилась? — смущённо спросила мама, нащупав тему, которую мы с ней ещё не раскрыли, и которая тянется, как красная нить, в отношениях женщин всех поколений. Семейные рецепты, секреты красоты. Женские тайны.　

— Я ужасно готовлю, — призналась я.　

— А Димке нравится, — улыбнулся Макс и тут же сжал зубы и буркнул что-то неразборчивое, но весьма грубое. Проболтался.　

— Кто такой Димка? — настороженно спросила мама.　

— Всего лишь мой племянник, — слишком весело ответил Макс, пытаясь скрыть неловкость.　

— Ааа, — разочарованно выдохнула мама. Неужели она думала, что я скрываю от неё ребёнка?　

— Макс, позвольте задать вам личный вопрос. — Отец вдруг посерьёзнел и, поправив галстук, посмотрел на Макса поверх очков.　

— Разумеется.　

Макс напрягся так сильно, что я задержала дыхание. Чего он боится? Неужели даже его мучают страхи?　

— Какие у вас намерения в отношении Лары?　

Ошарашенная, я вскочила со стула и умоляюще посмотрела на Макса, призывая его не злиться.　

— Папа! Ты что! Мы с Максом просто друзья… знакомые… ты не имеешь права…　

— Я дам ей всё, что она согласится взять, — перебил Макс.　

Выкрутился, как на экзамене, молодец.　

— Я вижу, что вы — мужчина небедный, — отец кивнул на машину под окном, — но всё равно спрошу: как вы собираетесь обеспечивать мою дочь?　

— Папа! Прекрати! Кто в наше время о таком спрашивает?!　

— Я отдам вашей дочери всё, что у меня есть, а это немало.　

— Немало? — переспросил отец, не обращая на меня внимания.　

— Немало. Я финансирую стартапы — новые компании. — В ответ на поднятые брови отца, Макс пояснил: — Легальные компании в области туризма.　

— Легальные, — повторил отец. С нажимом.　

— Да.　

— Папа, перестань! Я сама себя обеспечиваю, Макс мне ничего не должен! Перестань задавать такие вопросы!　

Я переводила умоляющий взгляд с одного мужчины на другого в надежде, что один из них услышит мои крики и образумится. Но они не разрывали взгляда.　

— В прошлый раз вы сказали, что любите мою дочь.　

— Он пошутил! Вы меня вообще слышите? Прекратите!　

— Я сказал правду, но мои чувства не накладывают на Пару никаких обязательств.　

Я захлопнула рот, зависнув под укоризненным взглядом мамы. Укоризненным, представляете?!　

Макс же посмотрел на меня с полуулыбкой.　

«Как будто ты и сама этого не знаешь», — было написано на его лице.　

— Это хорошо, — сказал отец, — потому что Лара любит свободу. Всегда стремилась всё делать по-своему, в этом она похожа на меня. Не любит, когда ей диктуют условия. Кстати, Лара, раз уж мы заговорили о свободе, проверишь мои лекарства? У меня в прошлом году был грипп с осложнениями, так мне надавали столько таблеток, что я чувствую себя погремушкой.　

— Конечно.　

Всё ещё озадаченная откровением Макса, я отвлечённо царапала скатерть. Ведь чувствую же, что его отношение ко мне разрывает все шаблоны, но всё равно не верю. Может, у него так проявилось обострённое чувство вины или безумная радость от того, что я его простила. Любовь — это слишком сильно, слишком остро и очень, очень незнакомо. Большая ответственность, нести которую я не способна.　

Я всё ещё думала об этом, когда мы ехали в гостиницу.　

— Не зависай, Лара, я не сказал ничего страшного.　

Интересно, а он всегда знает, о чём я думаю?　

— Да, я читаю твои мысли, — подтвердил Макс, улыбаясь.　

Я поневоле рассмеялась.　

На самом деле мне не смешно, потому что я не знаю, что делать дальше. Я нахожусь в незнакомом месте в начале отношений, на которые я не способна. Кроме того, раз я наладила связь с родителями, значит, пришёл конец моему отпуску. Катарсис превзошёл все возможные ожидания, и я могу двигаться дальше. Только вот куда? Прошлое всё ещё во мне, живое, как никогда, и от этого никуда не денешься.　

Когда мы вернулись в гостиницу, я отперла номер и жестом попросила Макса войти. Он не протестовал, но целеустремлённость моих движений настораживала. Пока я вела его к креслу, он старательно пытался разгадать мои намерения. Заглядывал в глаза, щурился. Почему лунный свет считают романтичным? Он — зловещий, особенно когда разлит по убогому гостиничному номеру.　

Когда я опустилась перед Максом на колени, моё отражение застыло в его глазах, а мышцы напряглись в ожидании дальнейших действий.　

— Что ты собралась делать? — его голос глубокий и тёмный, как угроза. Руки застыли над подлокотниками, готовясь схватить меня при малейшем движении.　

Я не знаю, что собираюсь делать. Может, мне нужно воспроизвести прошлое? Чтобы понять, как мы пришли сюда, к этому моменту, и почему путь оказался таким длинным. Глядя в глаза, кладу руку на его бедро. Его челюсть дёргается, но он сдерживается, позволяет мне подтвердить намерения. Кладу вторую руку, смотрю испытующе, провожу вверх-вниз.　

Макс подаётся вперёд и поднимает меня с колен.　

— Ты не будешь этого делать. Сядь.　

Завернув в одеяло, он усадил меня на постель, а сам вернулся в кресло.　

— Давай попробуем поговорить, — предлагает он. Чувствует, что прошлое кипит во мне, но я не могу его выпустить. Макс знает, как помочь. Он видит путь там, где врачи и психологи оказались бессильны. — Я начну, — он вздыхает и дожидается моего кивка. — Меня исключили из школы после восьмого класса. Со мной не могли справиться ни учителя, ни родственники. Отца не было, мать умерла, когда мне исполнилось десять, а дальше я мало что помню. Только бешенство и красный туман перед глазами. Милиция, уговоры, угрозы. Я угнал мотоцикл и затащил его в школьный коридор, и тогда меня выгнали.　

Закончив, Макс выжидающе склонил голову. Так вот, что он задумал: откровение за откровение. Если прошлое не выйдет само, надо выпустить его понемногу. Я принимаю игру Макса, и огненный шар воспоминаний раскаляется, обдавая меня нестерпимым жаром.　

— Олави меня не похищал. Я поехала сама, добровольно. Он соблазнил меня комплиментами, обещаниями и сказками о прекрасном будущем. Самое страшное — знать, что я сама на это согласилась. Поругалась с родителями, оскорбила их и сбежала. Олави…　

— …был опытным хищником. Олег поделился со мной этой историей. Никогда больше не вини себя в том, что случилось. Слышишь? Никогда. У тебя не было ни малейшего шанса выстоять против опыта Олави. А если бы ты постаралась, он бы, скорее всего, скрутил тебя и увёз насильно.　

Когда психологи говорят: «Жертвы насилия имеют тенденцию винить себя в случившемся», мне становится только хуже, а после слов Макса захотелось плакать от лёгкости в душе.　

Но так нельзя. Ведь я не помогаю ему заново пережить бешеную юность, а значит, мы просто должны обменяться фактами и принять их.　

— Не помогай мне, Макс. Просто прими меня.　

— А ты — меня.　

— А я-тебя.　

— Я потерял пять лет. Проводил больше времени в милиции, чем дома, дрался, пил, забывался. Даже не пытался что-то изменить. Служил, но и в армии не делал ничего путного.　

— Я потеряла восемь лет. После встречи с тобой я сошла с ума от страха, и Олави стал пичкать меня транквилизаторами. Он достал фальшивые документы, и мы перебирались из страны в страну. Иногда спали на сеновалах, иногда — на полу у незнакомых людей. К счастью, я плохо помню то время. Потом волнения улеглись, и мы стали жить на съёмных квартирах.　

Макс опустил голову и долго сидел, глядя на сжатые кулаки. Не хотел спрашивать. А ведь было, что спросить. Например, что со мной делали, кто, как часто.　

Я сжалилась над ним, потому что видела, что он во всём винит себя.　

— Можно сказать, что мне в чём-то повезло, потому что Олави на меня запал. Сильно. С самого начала не хотел делиться мною с другими, запирал, тащил меня за собой через всю Европу, пока мы скрывались. Даже пытался помочь мне прийти в себя и потратил уйму денег на мои фотографии. Кричал, что сдержал обещание, сделал меня моделью, и требовал в ответ любви. Не получал её и снова срывался на побои. Только ему позволялось мучить и бить меня, никому другому, я фактически была его рабыней. Уходя из дома, он запирал меня в комнате. Если он долго не возвращался, меня не кормили и не выпускали. Иногда я мечтала о быстрой смерти, но в другие моменты радовалась, что он оберегает меня от своих друзей и клиентов. Я же видела, что происходит с другими девушками и что их заставляют делать перед камерой и без. Для съёмок выбирали единиц. Некоторые девушки просто шли по рукам, других продавали клиентам. Они никогда не возвращались. Тем, кого снимали, тоже приходилось плохо, некоторые из них становились жертвой садистов.　

Не поднимая на меня взгляд, Макс потёр лицо руками. Думаю, что он услышал достаточно.　

— Скажи мне, что стало с двумя девушками, которые были на той встрече? Их звали Люда и Маша, я вспоминала о них все эти годы.　

Не открывая глаз, Макс покачал головой.　

Ясно. Их убили. Олави и его банде не нужны лишние свидетели.　

Макс продолжил, глухо, тихо. Локти на коленях, лицо в ладонях.　

— Когда мне исполнилось двадцать, двоюродный брат, отец Димы, набил мне морду. Он был старше и умнее меня, у него уже был успешный гостиничный бизнес. Так вот: он врезал мне как следует и запер в сарае. Оставил там на несколько дней, пока я не пришёл в себя, и мы не уладили наши разногласия путём основательной драки. Он держал меня за горло и орал, и у меня как будто свет в голове включили. Закончил вечернюю школу, потом получил высшее по математике, я в ней всегда был на шаг впереди учителей. Всё это время учился у него бизнесу, работал. Какое- то время всё шло хорошо, но потом я снова сорвался. Вседозволенность, деньги. Сама понимаешь, что всё это — обычная, примитивная история. Мне всегда везло с цифрами, а деньги — всего лишь цифры. Тогда-то я и решил, что мне мало гостиничного бизнеса, и связался со старыми знакомыми, а они ничем хорошим не занимались. Так и пропал бы, если б не наша встреча. Твои похитители пытались расширить бизнес и приехали в Анапу в надежде найти партнёров и получить доступ к побережью. Я не знал, в чём состоит их предложение. Я финансирую компании туристического профиля, и ко мне постоянно обращаются с новыми идеями. Однако то был особый случай. Старый знакомый сказал: «Приходи, может, тебя заинтересует. Прибыльный бизнес, мужик с русскими корнями уже набрался опыта». Как только Олави заговорил, я понял, о чём речь, но не успел ничего предпринять, как заметил тебя. Я как с ума сошёл, да ещё с похмелья был. Как больной, смотрел на тебя, и меня аж трясло. Думал, плевать на остальное, плевать на Олави, сейчас заберу тебя и сбегу к чёртовой матери. Подальше от Анапы, от всего. Не важно, кто ты такая, даже если работаешь на Олави добровольно, всё равно украду и сбегу, спрячу от всех. Я проигрываю эти минуты в памяти каждую ночь. Почему сразу не забрал? Почему увёл в комнату? Ведь видел же страх в твоих глазах, чувствовал, что ты не можешь быть заодно с Олави. А потом, когда мы остались вдвоём, у меня аж в глазах потемнело. А ведь тогда уже точно знал, что ты умираешь от страха. Могли ведь сразу сбежать, прямо из той комнаты, я бы встал под пули, но ты бы успела скрыться. Но я сидел, как истукан, и смотрел на тебя. Когда ты попросила о помощи, я очнулся, но было поздно. Не успел вывести тебя с территории. Встреча была подставной. Думаю, ты помнишь облаву. Кто-то предупредил полицию.　

Полицию???　

Помню взрывы, крики, выстрелы. Олави сказал, что их подставили, но я решила, что виноваты конкуренты. Я подошла так близко к спасению и сбежала?　

— Твоих подруг убили сразу, чтобы не сдали остальных. Охрана прикрыла Олави, и он сбежал, но его людей арестовали. К сожалению, они почти ничего не знали, так как он постоянно менял наёмников. Когда раздались взрывы, я успел вытолкнуть тебя из окна, но в тот момент меня взяли. Я видел, что напугал тебя до крика, и молил, чтобы ты пришла в себя и убежала. Кричал, но ты меня не слышала, да и я оглох от взрыва. По ночам мне снится, как ты лежишь в траве и смотришь на меня с ужасом. Пока меня скручивали, я клялся, что никуда не уйду, останусь на месте, только пусть тебя спасут. Олави смотрел на тебя больным взглядом, и я чувствовал, что он без тебя не уйдёт. Но меня никто не послушал, репутация подвела.　

— Я тебя почти не слышала. А потом, когда вернулся слух, разобрала только зловещий смех из окна и мужской голос, назвавший твоё имя.　

Сморгнув слёзы, я рассказала ему о том, как выла от страха, как Олави вытащил меня из кустов и поволок по дороге. Я ничего не видела от слёз, падала, а он тащил дальше. Я убегала от того, кто, как оказалось, хотел меня спасти, с мужчиной, который меня разрушил. Олави напичкал меня таблетками, и после этого на мир опустился туман.　

Макс меня искал. Долго. А родители — нет. Они знали, что я ушла добровольно и навлекла на семью позор. Погибших девушек опознали, но они жили далеко от моего городка, поэтому расследование дотуда не дотянулось. След Олави затерялся в Европе. Его помощники, которых арестовали, приехали из Краснодара, поэтому следующие два года Макс провёл в тщетных поисках в большом городе. Наконец, ему удалось разыскать одного из сбежавших мужчин, который меня запомнил. Так Макс узнал моё имя и встретился с Олегом, но и это не помогло ему меня найти.　

— Я не смог тебя найти. Как сошёл с ума в тот день, так и не оправился. Следил за твоими родителями. Предчувствовал, что однажды ты вернёшься.　

— Чтобы тебя убить?　

— Да. Мне снилось, что ты вернёшься, чтобы меня убить. Я бы не возражал, только за Димку испугался, когда увидел вас на кухне.　

— Я боялась тебя все эти годы, видела твой взгляд во сне. Верила, что ты разыщешь меня, чтобы забрать себе или убить. Я сделала тебя олицетворением зла. Извини, Макс, мои слова ужасны. Моя жизнь и так была достаточно сложной, а я придумала себе ночной кошмар. Хотя кто знает, может, это было формой защиты. Чтобы не сойти с ума, я придумала угрозу хуже, чем моё рабское положение. Мне страшно от того, что натворила моя фантазия. Я выбрала тебя мишенью, на которую выплеснула ненависть и бессилие. Ведь ты мне ничего не сделал. Собирался — но не сделал. Но мне было легче обвинить тебя во всём, потому что ты меня не спас. Я связала с тобой весь кошмар моего существования, чтобы не видеть остального. Пряталась от реальности за угрозой. Ты этого не заслуживаешь.　

— К сожалению, заслуживаю, причём в полной мере. Никогда не прощу себе того, как повёл себя в тот день. Надо было схватить тебя в охапку и бежать, а я что? Медлил. Утащил тебя, напугал своим поведением, грубостью и необузданной страстью. Да и шрам не помог. Ты и так еле держалась, а я подлил масла в огонь. Пропустил шанс, обрёк тебя на годы рабства, а ведь мог спасти. Сгорал изнутри, когда ты смотрела на меня и кричала от ужаса. У тебя есть полное право меня ненавидеть.　

— Какая дикая история. — Закрыв сухие глаза, я болезненно поморщилась и потуже затянула одеяло вокруг себя. — Ты пытался мне помочь, кричал, чтобы я бежала, а я звала Олави, чтобы спастись от тебя. Если б я знала…　

Макс дёрнулся и сжал подлокотники, быстро переводя тему. В наших откровениях нет места «если бы».　

— А потом тебе удалось сбежать.　

Какое счастье, что это был не вопрос, а утверждение, и Макс не ждал моего ответа. Иначе мне пришлось бы признаться, что это не так.　

Однажды мне действительно удалось сбежать. Я провела сутки на пляже в незнакомом городе, языка которого не понимала. Грызла песок, чтобы не кричать. Меня выворачивало в кусты, я полоскала рот солёной водой и просто старалась выжить. Лекарственный дурман постепенно спадал, и у моих ног плясала правда. Изгалялась, корча рожи и танцуя передо мной извращённый танец. Я поняла, что прошло два года, а я их почти не помню. Остались только провалы в памяти и боль. Звериный инстинкт выживания толкнул меня вперёд, и я поползла вдоль берега в поисках помощи. Через десять минут я наткнулась на Олави. Он меня нашёл, а Макс — нет.　

Был ещё один случай, когда мне почти удалось сбежать. Однажды в Париже Олави позволил мне прогуляться по центру города. Показывал достопримечательности, фотографировал, а я пассивно смотрела по сторонам. Не знаю, какими таблетками меня пичкали, но мир казался бесцветным. Серый, почти прозрачный Париж, полный безликих людей, ступающих по слякотным улицам. Я устало присела на ступени здания, наблюдая, как Олави делает очередной снимок.　

— Видишь, как я к тебе отношусь? — восклицал он. — Вожу тебя по всему миру, как принцессу! Посмотри, какая красота!　

Кто-то задел меня ногой, и, обернувшись, я обнаружила, что сижу на ступенях здания полиции. Неведомая сила подняла меня на ноги и толкнула вверх по лестнице.　

— Помогите! — звонко заорала я на английском и, шатаясь, ввалилась в приёмную. — Меня похитили! Помогите! Этот мужчина держит меня силой!　

Споткнувшись о порог, я грохнулась на пол и поползла, игнорируя боль и протягивая руки к полицейским.　

В приёмной повисла тишина. Двое полицейских переглянулись, помогли мне встать на ноги и начали задавать вопросы на ломаном английском. Наплевав на грамматику и произношение, я выдала им всю свою историю в один присест. Держалась за них побелевшими от усилий пальцами, боясь, что они отдадут меня Олави. А он стоял в дверях, не пытаясь скрыться, и печально улыбался. Почему он не бежит? Почему не пытается спастись?　

— А где сейчас этот мужчина? — спросил полицейский.　

— Вот он! Не отдавайте меня ему! — кричала я, содрогаясь от предчувствия свободы. Пусть Олави делает, что хочет, я не могу больше защищать других, я должна спастись. — Он угрожал моей жизни! Сказал, что убьёт мою семью!　

— Лара, девочка моя любимая, не волнуйся. Смотри, я не подхожу, я не прикасаюсь к тебе. Да? Всё в порядке, моя хорошая, — нежно пробормотал Олави без тени волнения. Отличный актёр, он обошёл меня стороной и достал из кармана толстый конверт.　

— Простите за беспокойство, — покаянно сообщил он полицейским и протянул им стопку бумаг. На одной из них я увидела свою фотографию. — Виноват в этом только я, никто другой. Всё ещё надеюсь, что удастся избежать госпитализации, но боюсь, что и мои силы уже на исходе. Решил, что поездка в Париж ей поможет, но увы, стало только хуже.　

Полицейский пролистал бумаги и подозвал помощь. Меня усадили на стул, удерживая руки и ноги.　

— Я не знаю, что там написано, но это — ложь! Меня похитили! Он — преступник!　

Я кричала, пиналась, кусалась, пока Олави не достал шприц и ампулу из того же конверта.　

— Мы отвезём пациентку в ближайшую клинику. Я поеду с вами, чтобы проверить ваши показания. Но если вы говорите правду, то таким, как она, не место на улицах Парижа, — сказал полицейский, и, печально улыбнувшись, Олави согласился.　

Теряя сознание, я надеялась на смерть.　

Когда я проснулась, Олави наказал меня так жестоко, что я перестала надеяться и стала молиться о конце. Поддельные справки из нескольких клиник утверждали, что я страдаю параноидной шизофренией и представляю опасность для себя и для других.　

— Ещё раз выкинешь что-то похожее, запру в частной клинике, пока не забудешь своё собственное имя. И убью всех твоих родных. Прими, как факт, что ты — моя, пока я сам не захочу от тебя избавиться.　

Можно ли спастись от человека, который являет собой чистое зло? Который ломает твоё сознание настолько, что, годы спустя, ты не в силах найти себя?　

Нет, Макс, мне не удалось спастись, но я не могу в этом признаться. Пока что не могу. Если ты узнаешь правду, то никогда уже не посмотришь на меня так, как сейчас.　

Ты не смог меня спасти, и я тоже не справилась.　

— А Олави..? — решается спросить Макс после длительного молчания. Не заканчивает вопрос, позволяет мне самой решить, отвечать или нет и как подробно.　

Мне не удалось избавиться от Олави, но это — не та тема, которую я готова обсуждать.　

Встаю, раздеваюсь, не стесняясь его взгляда, и ухожу в ванную. Когда возвращаюсь, Макса уже нет, и мне так обидно, что впору плакать. Неудивительно. После такой истории я бы тоже от себя отказалась. Ложусь на его половину кровати, нюхаю подушку — не помогает. Сходить за ним? Попросить снова со мной лечь? Нет, не могу, не хочу его жалости. Он и так сгорает от чувства вины и путает его с любовью. Уж как-нибудь засну. Поворочаюсь, помучаюсь и засну.　

Или нет, не засну. Не хочу засыпать. Не хочу без него. Хочу, чтобы всё было просто и сразу, чтобы я никогда больше не оставалась без Макса. Ни на час.　

Щелчок замка, звон цепочки — и Макс забирается под одеяло за моей спиной, подталкивая меня коленом.　

— Ты на моей половине, — ворчит он. и я слышу улыбку в его голосе.　

Его колени, руки, грудь, всё тело прижимается ко мне, окружая теплом. Как я и хотела, в точности. Я ёрзаю, пристраиваюсь, вписываюсь в него. Надо же: всего одна ночь, а я привыкла.　

С Максом происходит что-то странное: его руки дрожат, голос срывается.　

— Господи, Лара, мне нужно быть ещё ближе. Держись за меня, ладно?　

Льну к нему изо всех сил. Спиной прижиматься трудно, не обнимешь, но он всё делает сам. Закрывает меня собой, бормочет обрывки фраз: «Вот так, ещё ближе… пожалуйста, держись… не отпускай». И я закрываю глаза, чтобы вокруг — только он, только его слова и тепло. Когда спелёната им, то всё могу. Мне хорошо, потому что не чувствую ничего, кроме его тела. Если он заслоняет собой всё остальное, то мне хорошо. Вот оно, открытие декады: мне может быть хорошо.　

— Я не смог тебя найти. Я тебя не спас.　

В его голосе столько боли, что я пытаюсь обернуться, чтобы увидеть его глаза. Он не позволяет, бормочет «не спас» и отчаянно целует мои волосы.　

Макс многого мне не рассказал, как и я ему. Но я поняла, насколько сильно он хотел меня найти. Остальное уже не имеет значения.　

— Ты нашёл меня. — Успокаиваю и его, и себя. — Я держусь за тебя, Макс. Я хочу за тебя держаться.　

Душа находит нужные слова, а рука тянется к нему. К мужчине, который сочится желанием. Его тьма сложилась с нежностью, накрывая меня.　

— Хочешь? — не верит он и чуть отстраняется. Опасается моей лжи, боится, что я сдаюсь из сочувствия к его страсти.　

— Очень хочу. Я на таблетках.　

— Я чист.　

Макс всё равно не верит, не после моей прошлой выходки, но я изгибаюсь и не оставляю ему выбора. Почти не оставляю. Провожу ладонью по члену, насаживаюсь совсем чуть-чуть и останавливаюсь. Дальше он должен сделать сам.　

Мы замираем в мучительном полусоединении.　

Макс поднимает руку и хватается за изголовье кровати. Его пот на моей спине только усиливает возбуждение.　

Он сдерживается.　

Не верит, что я его хочу.　

Я не умею убеждать, но пытаюсь истощить его силы: прикасаюсь к себе, постанываю, делаю крошечные движения — и тогда он сдаётся. Входит на всю длину, мучительно медленно, и замирает.　

Его выдох как крик.　

Кажется, что над нами разверзнутся небеса, засыпая нас то ли манной, то ли проклятиями.　

Должно случиться нечто эпохальное, оглушительно-громкое, ибо в этот момент поворачивается сама судьба. Скрежещет ржавыми шестерёнками и готовит новый расклад.　

Макс заворачивает меня в своё тело и двигается, впитывая каждый стон. Я хватаюсь за его пальцы, чтобы он не сомневался, что я держусь. Крепко. Я хочу за него держаться. Впиваюсь в его запястье зубами, и Макс отвечает довольным рыком. В этот момент под влажные аккорды близости рождается доверие. Совсем ещё зелёное и слабое, оно отзывается на откровение распахнутых бёдер.　

Макс ускоряется. Его осторожность сносит диким порывом, накопленным за годы ожидания. Тьма урчит, воспевая свободу, и я принимаю её, поэтому что это — не грубость, а страсть. Нежность, доведённая до кипения, и ни капли боли. Только сильный мужчина, прикипевший к моей душе.　

Но Макс не позволяет себе потеряться. Одёргивает свою страсть, сбивается с ритма и замедляется.　

Мягкий поцелуй, пробежка пальцев по груди — заботливая нежность. И только горячий пот и ожог желания напоминают о том, что настоящая страсть Макса подобна огню.　

— Ты первая. Я хочу почувствовать, как ты кончаешь.　

Это Макс. С ним я смогу. Пока я завёрнута в него, пока скрыта от всего и всех, всё возможно.　

— Вот так, Лара, вот так. — Его пальцы помогают, умело. Не хочу думать о его прошлом опыте, да и не успеваю. Распадаюсь, выбиваюсь из его рук, потому что удовольствие сильнее меня. Я к этому не готова, как и к тому, какое счастье звучит в его стоне, с какой силой он кончает, ни на секунду не прекращая повторять моё имя.　

Я всхлипываю, и Макс тут же отодвигается, пытаясь рассмотреть моё лицо.　

— Я сделал тебе больно? — страдальчески спрашивает он.　

— Нет, что ты. — Снова прижимаюсь, не даю ему выйти из меня. — Пожалуйста, отпускай меня, Макс.　

— Не отпущу. Ты плачешь?　

— Немного. У такого счастья должно было быть хорошее начало.　

Он понимающе вздыхает.　Книголюб.нет

— И конец, — добавляет горько.　

Он уже успел подумать о конце??　

Цепенея, я отпускаю хватку на его руке.　

— Какой конец?　

— Однажды ты от меня уйдёшь.　

— Почему ты так думаешь?　

— Ты излечишься. Прошлое станет просто чередой событий, неприятных, но не вызывающих взрыва эмоций. Я останусь единственным напоминанием, и тогда ты от меня уйдёшь.　

— Ты считаешь, что я использую тебя и уйду.　

— Если это поможет, то я хочу, чтобы ты именно так и поступила.　

Макс спокоен, он умело и убедительно сдерживает горечь.　

— Ты ещё во мне, а уже думаешь о расставании?　

— Я должен об этом думать.　

— Почему?　

— Я собираюсь сделать всё возможное, чтобы ты осталась.　

Эти слова развязали меня, выпустили наружу веру, что счастье возможно. Обычное человеческое счастье, без драмы и угроз. Без насилия. Без боли. Сомнения уснули, мысли затихли, и я вцепилась в обнимающую меня руку и пробормотала:　

— Я держусь за тебя.　

И только совесть не замолкла, настойчиво тыча в меня той правдой, которую я скрыла от Макса.　

Он не мог не чувствовать, что между нами остались секреты размером в жизнь, иначе поверил бы мне с первых слов.　

Но он не поверил. Разбудил меня посреди ночи, сжимая до боли.　

— Мне нужно тебя касаться, просто касаться, — пробормотал срывающимся голосом.　

— Только касаться? — улыбнулась я всё ещё во сне.　

— Нет. — Тёмное, вязкое «нет». В нём столько содержания, скрытого и не очень.　

Кому-то нужны нежные слова, кому-то — изысканные ласки, а с нами всё проще. Кожа к коже. Прикосновение, длинною во всю меня. Ладони, распластанные по спине, чтобы ещё сильнее, ещё ближе. Лицо в изгибе шеи. Мои ноги закручены вокруг его, не распутаешься. Губы на шраме, его слова во мне, как сон, плывут в сознании страстным фоном.　

— Да, Лара, вот так, держись за меня, пожалуйста. Мы всё сможем, всё решим вместе, только держись. Держись за меня.　

Как странно: Макс просит меня о том, что нужно мне. Я хочу научиться за него держаться.　

— Ещё ближе, — требую я, и он благодарно выдыхает, принимая мои слова за согласие. Входит в меня, кончает быстро, сильно. Не хочу знать, что ему снилось, что пригвоздило его ко мне с такой страстью.　

Отдышавшись, он выходит из меня и целует глубоко и настырно. Опускается ниже, мягко удерживая меня под собой. Шершавые пальцы бегут по коже живота, по бёдрам, замечая влажные следы страсти. Макс привстаёт, чтобы взять меня на руки.　

— Я отнесу тебя в ванную, чтобы смыть.　

— Нет! — Хватаюсь за изголовье, чтобы удержаться, и заставляю Макса уложить меня обратно. — Я сохраню всё, что ты мне дашь.　

Размазываю липкую жидкость по бёдрам, и она высыхает тёплой плёнкой. В глазах Макса — восторг и такая нежность, что я таю. Всё тело исходит влажным жаром. Изумлённая страсть Макса, его дыхание на моей коже и жадные губы — это самая невозможная комбинация. Она закручивает меня, сбрасывая в эпицентр оргазма.　

Вот и всё, что мне нужно. Кожа к коже — и Макс. Почти счастье.　

*******

«Лара когда вы с максиком вернётесь? Инга достаёт меня хочет чтобы я учился летом блин представляешь она не знает что я гений»　

«И она не любит самокат»　

«Лара ты чего молчишь»　

«Вы что там с максом делаете ЛОЛ»　

Семь утра.　

Диму, как обычно, не беспокоит, сплю я или нет. Вежливость волнует его так же мало, как и пунктуация.　

Стараясь не беспокоить Макса своими движениями, посылаю ответ:　

«шшш мы спим научись пользоваться запятыми гений»

Дотягиваюсь до прикроватной тумбочки, водворяю телефон на место и замираю.　

Дима спросил, когда «мы» с Максом вернёмся. «Мы». А я не возразила и ответила, что «мы» спим.　

Внезапно мне становится холодно, очень. Весь прогресс последних дней стирается одним детским вопросом — когда МЫ вернёмся. Дети не видят сложностей, не задумываются о них. Даже Дима — и то такой. Он почувствовал связь, которую мы с Максом не замечали, и сразу записал нас в категорию «мы».　

Макс подминает меня под бок и, не открывая глаз, требует: — Что случилось?　

— Дима прислал сообщение. Инга заставляет его учиться.　

Макс заспанно моргает, целует меня в висок и усмехается.　

— Я так и знал, что она его приструнит. У друга дома ремонт, и они с женой жили в гостинице, вот я и предложил, чтобы они на время переехали. Инга — медсестра, очень давно мечтает о детях, но у них с мужем не получается.　

В такие минуты любящие пары говорят о своих детях, о будущем. Но это не про нас. Нам бы дожить до завтра без ночного кошмара. Обоим.　

— Ты мне больше не снишься, — вдруг осознала я.　

— Кошмар стал реальностью, — нахмурился Макс, и я поспешно поцеловала его пальцы, показывая, что это не так.　

Больше откладывать нельзя, надо во всём признаться. Объяснить, что я скоро уеду, без этого никак. Слова, сказанные в моменты страсти, не меняют реальность: мне придётся вернуться домой, чтобы навсегда избавиться от Олави. Не знаю, как, но без этого нельзя, и я не должна вмешивать Макса в это грязное дело. Когда он просил за него держаться, то не подозревал, что я всё ещё в клетке. И теперь недосказанная правда ждёт, чтобы выплеснуться и растопить воск наших отношений.　

Я сижу в старой клетке с прутьями из страха и бессилия и слежу, как передо мной разыгрываются сцены возможного счастья. Я притворяюсь, играю в новую, излечившуюся себя, и лгу Максу.　

В том, что мы не сложимся вместе, будет только моя вина.　

Одно дело — взрослые отношения, совсем другое — когда в ситуации замешан ребёнок. Дима ждёт моего возвращения в Анапу, но этого не случится, поэтому больше тянуть нельзя.　

— Дима спросил, когда мы вернёмся. С чего он решил, что я приеду вместе с тобой?　

— Ага! Так вот, что тебя испугало. Дима сам это придумал, потому что детям всё кажется простым и доступным. Захотел — сказал — получил. Не думай об этом, я справлюсь.　

— Что ты скажешь ему, когда я не вернусь?　

Этим уверенным вопросом я стёрла всё сказанное ночью.　

— Когда ты не вернёшься. — Какое-то время Макс привыкал к этой мысли, потом продолжил. — Мне не придётся ничего объяснять, он и сам заметит.　

— Ха-ха, смешно. Как ты объяснишь, почему я не вернулась?　

— Лара, перестань. Дима и так об этом знает, вы уже не раз прощались. Ты ведь не собиралась возвращаться в Анапу, не так ли?　

— Не собиралась.　

— Ты объяснила это Диме перед отъездом. Тогда в чём дело?　

Дело в том, что я хочу остаться, но не знаю, как. Не могу взвалить свою жизнь на плечи Макса. Я должна сказать правду, но безумно боюсь его реакции. Разочарования? Презрения? Того, что он отшатнётся от меня, как от прокажённой? Да. Да. Да. Боюсь захлопнутой двери за его спиной.　

Первый росток доверия вбит в асфальт подошвой недосказанности. Трусости, если хотите. Моей.　

— Выбор за тобой, Лара. Я уже всё сказал.　

Сорвавшись с постели, Макс ушёл в ванную и захлопнул за собой дверь.　

**********　

Я не знаю, что держит меня в городе. Мы ужинаем с родителями каждый день, но уже обсудили мой отъезд. Они собираются навестить меня на Рождество, вместе с сестрой. Мы настроили скайп, обменялись рецептами, залепили дыры в понимании друг друга свежей штукатуркой.　

Нет, это неправда. Начнём с начала.　

Я знаю, что удерживает меня в городе — ожидание чуда. Спонтанного разрешения всех моих проблем. Я так долго мечтала о поездке в Россию, что не подумала о том, как страшно будет возвращаться. Мой отпуск на самом деле был побегом, но я не продумала его до конца. А теперь не знаю, что делать. Как признаться Максу во всём и при этом не потерять любящую глубину его взгляда? Каждое утро я обещаю себе, что сегодня обязательно скажу правду, но приходит ночь — а я так и не решилась сломать хрупкий хребет нашего счастья. Макс больше не спрашивает меня про Олави, а я — не признаюсь, что он жив. Больше, чем жив. Олави всё ещё сильнее меня и всей моей жизни.　

не уезжаю, и Макс упрямо остаётся рядом.　

— Когда ты вернёшься в Финляндию, я уеду обратно в Анапу. Посажу тебя на самолёт — и всё. А пока уж потерпи мою компанию, — твердит он.　

Я знаю, чего он ждёт — моего решения. Не скажет больше ни слова, не попросит, не заставит. И уж точно не станет уговаривать. Он уже предложил мне всё, что я захочу взять, всего себя. Дважды при родителях, а третий раз — когда пригласил воспользоваться им, чтобы мне стало легче. Макс пообещал, что сделает всё возможное, чтобы я осталась, — вот и делает всё, что считает возможным. Дарит мне главное, к чему я стремилась так долго — свободу выбора.　

Мог бы потребовать, заставить меня остаться, но нет, он этого не сделает. Иногда порывается что-то сказать, но сдерживается, хотя и с огромным трудом. Вспоминает Олави и поэтому осторожничает, не давит. Отдаёт мне всего себя и ждёт моего решения.　

Это — не боевик, а всего лишь реальная жизнь, и вмешательство в планы Олави может стоить Максу жизни. Не существует силы, которую можно сравнить с неразбавленным человеческим злом. Если я скажу правду, Макс захочет вмешаться, и тогда…　

Я больше не хочу, чтобы Макс меня спасал. Боюсь за него, и эта двойственность душит меня по ночам.　

Максу не легче. Каждую ночь он просыпается от кошмара, в котором теряет меня снова и снова, и тогда я изнываю от тоски по нему настоящему. По Максу, который не станет сдерживать свою страсть, который прорвёт плотину моего страха, чтобы я действительно смогла за него держаться.　

Не выдержав, я сказала ему об этом. Напрямую.　

— Между нами лежит несказанная правда, и она жжёт мне язык. Ты сдерживаешь себя, а я боюсь своих чувств и будущего. Не думай, не сдерживайся, не бойся меня напугать. Пожалуйста.　

Я ждала его согласия, чтобы начать мою исповедь, но получила совсем другое. В следующую секунду я была на постели. Задрав юбку, Макс закинул мои ноги себе на плечи и погрузил в меня язык. Вцепившись в покрывало, я проникалась тёмной страстью, исходящей от ласкающего меня мужчины. Ловила его довольные улыбки при каждом крике, умоляла войти в меня, позволить мне кончить.　

Он вошёл медленно, не сводя глаз с моих, дожидаясь, пока я попрошу о большем. Долго мучил меня, замедляясь, дразня, потом толкнулся сильно и глубоко и дал то, о чём я просила.　

— Всё поняла? — спросил он, отдышавшись.　

— Нет.　

— Вот же, непонятливая, — усмехнулся мне в волосы. — Я хочу всего. С тобой. — Навсегда.　

Слово «навсегда» распухает во мне, поднимается, как дрожжи, переливаясь через край, и тогда я перекатываюсь к Максу на грудь и целую. Каждый шрам, каждую метку на теле. Лицо, руки, грудь. А он смеётся. Как же я люблю его смех! Пусть он смеётся надо мной, мне всё равно. Мне настолько хорошо, что не пугает даже правда, и я позволяю себе расслабиться. Поверить. Отдать будущее в его руки.　

Я должна рассказать ему обо всём.　

Либо он будет со мной, либо уйдёт прямо сейчас и больше не вернётся. Выбор за ним, но я больше не могу его обманывать. Я расскажу ему обо всём, сейчас.　

И вот тогда раздаётся телефонный звонок. Из миллиона моментов судьба выбрала именно этот. Хотела бы я знать, почему.　

Мы оглядываемся, немного удивлённые, потому что звонок нам не знаком. Гостиничный телефон надрывается простуженной трелью.　

Я краснею, а Макс смешно дёргает бровями, и мы думаем об одном и том же.　

— Кто-то пожаловался на крики среди бела дня. Ох, и влетит же нам! Крикунья! — смеясь, Макс повторяет прозвище, данное мне Димой.　

— Возьми трубку! — Я ближе к телефону, чем Макс, но отстраняюсь и с головой залезаю под одеяло. — Ты во всём виноват.　

— Давай-ка поподробнее, в чём именно я виноват! — хохочет Макс, закидывая руки за голову.　

Нехотя, я вылезаю из-под одеяла и поднимаю трубку, готовясь услышать рассерженный голос администратора. Макса ужасно веселит моё стеснение.　

— Отомщу! — шепчу ему и самым вежливым голосом говорю в трубку: — Слушаю вас!　

— Насчёт мести мы поговорим позже, а сейчас мне бы очень хотелось увидеть мою жену. Жду тебя в машине у входа в гостиницу. У тебя десять минут, чтобы избавиться от любовника, одеться и взять паспорт. Иначе вы оба умрёте, болезненно. А потом я займусь твоими родителями и сестрой.　

Как ответить, если я не могу сделать вдох? Если гортань сжалась настолько сильно, что всё тело отзывается болью. Не стану лгать: эта боль мне привычна, ничего нового в ней нет, однако, за последние несколько дней я успела о ней забыть.　

— Ммм… — мычу. Это — самый внятный из ответов, которые я способна предложить Олави.　

— Мычание — знак согласия, — мерзко хохочет он. — Кстати, Лара. Если хочешь, снова захвати красный диплом.　

Он сбрасывает звонок под громкий хохот других мужчин.　

Олави приехал не один.　

Прижимаю трубку к уху, чтобы Макс не услышал гудка.　

— Простите, шум больше не повторится. — Выдавив эти слова, я вешаю трубку и откидываюсь на грудь Макса, скрывая парализованное ужасом лицо.　

— Ты чего? — волнуется он. — Обиделась, что ли?　

— Нет, конечно. — Фыркаю, механически глажу его колено и пытаюсь придумать, как именно от него избавиться. Послать за едой? За тестом на беременность? Сказать, что мне плохо?　

Нет, это не сработает. Думай, Лара, думай!　

— Знаешь, что? У меня появилась идея. — Голос звонкий, как будто сейчас запою. На самом деле это — паника. Гортань всё ещё в спазме, и каждое слово даётся с трудом.　

— Звучит многообещающе, — хитро улыбается он. — Какая?　

— Я хочу показать тебе моё самое любимое место.　

— Ммм… а я уже нашёл своё любимое место, — он подтягивает меня ближе и проводит рукой по бедру.　

— Я серьёзно.　

Макс заинтригован, он поднимается на локтях и заглядывает мне в лицо. Я держу себя в руках, потому что вспомнила, для чего я лгу ему в этот раз: я защищаю его жизнь.　

— Прямо сейчас?　

— Почему бы и нет? Прошу тебя, Макс, пожалуйста! Вот только смою с себя всякую всячину, и пойдём! Ты тоже прими душ.　

Не знаю, что Макс увидел в моих глазах, но он сдался.　

Я чуть ли не пинками выталкиваю его из номера, включаю душ, хватаю паспорт и бегу. Перескакиваю через ступени, умоляя судьбу, чтобы десять минут ещё не истекли.　

Белый внедорожник с затенёнными стёклами пускает меня внутрь и срывается с места.　

— Здравствуй, дорогая, — фальшиво улыбается Олави с переднего сиденья. Кроме него, в машине — шофёр и двое незнакомых мужчин.　

Всё это время я очень надеялась на удачу, на то, что Олави действительно меня отпустил. Решил не искать или побоялся ехать в Россию. Глупый, преступный самообман. На самом деле удивительно, что я продержалась так долго. Нужна я ему или нет, он не собирался меня отпускать.　

В последние дни я набиралась смелости, чтобы сказать Максу всю правду. Чтобы признаться, что до сих пор не спаслась, что боюсь, болею и страдаю. Но я опоздала, а теперь, когда он узнает правду от других, то никогда меня не простит. Как сказал папа: «За некоторые вещи простить нельзя, незачем впустую переводить слова».　

Олави — мой муж.　

Я так и не отпустила прошлое, потому что в глубине души знала, что он меня найдёт.　

Не Макс, а Олави.　

Макс — подарок судьбы, а Олави — сама судьба.