Василий Седов, отец больного, не находил себе места. В буквальном смысле. Вскакивал, снова садился, слепо смотрел по сторонам, хватал себя за волосы. Грязно ругался, не извиняясь. То и дело смотрел на сына, отказываясь верить в реальность происходящего.

В реанимации Станислава Седова поместили в отдельную палату, куда впустили его отца и — к моему изумлению — двух охранников. Перефразируя Оруэлла (3), скажу: все люди равны, но некоторые более равны, чем другие.

Операция закончилась, и больной пришёл в себя, чтобы услышать страшное слово — «осложнения».

— Откуда взялась эта сосудистая аномалия?! — кричал Седов-старший. Бескомпромиссный мужчина, привыкший к власти и полному контролю — вот, каким мне показался отец пациента. В данный момент его распирал гнев, ослепляющий, доводящий до красной пелены перед глазами. Такие, как он, не переносят ощущения собственного бессилия.

— Откуда!? — настаивал на ответе Седов-старший. — Что за хрень? Разбил машину — ладно, не в первый раз. Сотрясение мозга — и это объяснимо. Но чтобы такое совпадение? Чтобы сосудистая аномалия начала кровоточить после травмы? Откуда она взялась?

— Трудно сказать. Скорее всего, она присутствовала с рождения, но не вызывала никаких симптомов до момента аварии. К сожалению, вашего сына привезли достаточно поздно, ткани уже отекли. Мы постарались сделать всё возможное, но не смогли предотвратить осложнения, — в который раз объяснил Ярослав Игоревич.

— Прекратите повторять одно и то же!! — кричал Седов-старший, не в силах смириться с участью парализованного сына. — Если Стаса привезли слишком поздно, зачем вы вообще взялись оперировать?

— Без операции последствия были бы намного более тяжёлыми.

— Я вам не верю! НЕ ВЕРЮ! — тряся кулаками, Седов-старший подскочил к главному врачу. — С какой стати я должен вам верить? Надо было сразу отправить сына в Германию.

Ярослав Игоревич оставался спокойным и приветливым. Он стоял впереди, мы с первым ассистентом — чуть сзади. Треугольник вины. Мы старались, действительно старались. Сделали всё возможное, но увы. Нарушенное кровообращение восстановить не удалось. Если Станислав и сможет ходить, то с трудом и после длительной реабилитации.

Мы всё сделали правильно. Ярослав Игоревич — гений. Видели бы вы, как он старался. Как мы старались. Но вина — дело колкое. Ударяет в сердце, как игла, от неё не избавишься. А вдруг я что-то упустила? Да-да, лично я. Неважно, ассистент ты или ответственный хирург, каждая операция — это личное.

Ещё не полностью отойдя от наркоза, Станислав вяло усмехнулся и махнул рукой.

— Прекрати, отец, а то давление подскочит. Случилось — так случилось, я справлюсь. Ярослав Игоревич говорит, что паралич будет неполным, и что после реабилитации я смогу снова научиться ходить. Могло быть и хуже — руки-то работают нормально.

Седов-старший удивлённо посмотрел на сына, не понимая, как его плоть и кровь может быть такой всепрощающей, даже если причиной его беды стала сама судьба.

Больной повернулся ко мне и подмигнул:

— Я с моим симпатичным хирургом ещё на свидание схожу. Вприпрыжку! Вот увидишь!

— Только если вприпрыжку! — Я позволила себе крошечную улыбку. Станиславу Седову нельзя не улыбнуться. Он очень хорош собой, даже в реанимации. Бледный, с запавшими глазами, растрёпанными светлыми волосами и красными пятнами на щеках от пластыря — и при этом харизматичный до неприличия. Авария, операция, а теперь такая новость — а он улыбается и сохраняет оптимизм.

Любуясь им, я не заметила, что Василий Седов сосредоточил хмурый взгляд на мне.

— Кто она такая? — спросил Ярослава Игоревича, не желая обращаться ко мне напрямую. — Вот это кто? — грубо ткнул пальцем в моём направлении. — Я не видел её до операции! Вы приходили без неё.

Меня распирало от желания рассказать об уважительной причине моего отсутствия, но разговор в реанимации — не время жаловаться на маньяка.

Главный обернулся, словно не узнал меня по голосу.

— Валерия Леонова — хирург, она мне ассистировала. Я бы хотел обсудить с вами реабилитацию…

— Что именно она делала? Какую часть операции?

— Послушайте, это не имеет значения.

— Для меня — имеет.

Страх, пережитый при нападении незнакомца, не сравним с ледяным ужасом, сковавшим тело, когда из-под кустистых бровей на меня посмотрели пронзительные глаза Василия Седова.

— Валерия Михайловна — наш лучший ординатор, она…

— Она ординатор?? — прогремел Седов-старший.

— Отец, прекрати сейчас же! — потребовал сын усталым голосом. — Отстань от хирургов, их было трое! Они сделали всё возможное, а теперь я хочу поговорить о реабилитации.

Он снова подмигнул мне, но в этот раз я не улыбнулась. Слишком осязаемой была угроза, исходящая от его отца.

— Подожди, сын. Я хочу знать, какую часть операции делала эта женщина.

— Валерия Михайловна — не женщина, а хирург! — возмутился главный, но меня уже было не остановить. Я двинулась на амбразуру, как заведённая. Мне нечего стыдиться, и я не собираюсь прятаться за спиной начальства. Глядя в змеиные глаза Седова-старшего, ответила ровным, вежливым голосом:

— Я ассистировала. Отвечала за дренаж, делала разрез…

— Вы трогали его сосуды?

— Василий Борисович! Вы не вправе допрашивать мою ассистентку! Я отвечаю за данную операцию и заверяю вас, что мы сделали всё возможное… — Ярослав Игоревич попытался урезонить Седова-старшего, но тот дёрнул плечом, стряхивая слова главного.

— Прекрати! Сию! Минуту! — потребовал больной, гневно глядя на отца. Этот крик утомил его, и он закашлялся и на секунду прикрыл глаза. Остальные умолкли, позволяя больному закончить. — Если тебе нужны виноватые — вини себя. Вы с матерью родили меня с аномалией, поэтому всё так и случилось. Остальное — судьба. Сделай милость, отвяжись от хирургов. Они сделали всё возможное.

Седов-старший не посчитал нужным прислушаться к словам сына. Он был слишком занят тем, что разглядывал меня. Пристально. Выжидающе. Он ждал ответа на заданный ранее вопрос: трогала ли я сосуды его сына. «Трогала»! Слово-то какое выбрал. Словно я их пальцем тыкала.

— Да, я ассистировала на протяжении всей операции. — Говорю спокойно, немного вызывающе. Я всё сделала правильно, он не вправе меня винить. Никто не виноват. К тому времени, когда началась операция, кровообращение уже было не восстановить. Кровотечение мы остановили, с аномалией справились, но нарушение кровотока обратить не удалось.

Станислав прав. Остальное — судьба.

Однако правда заключается в том, что себя ты винишь в первую очередь. Что бы ни случилось.

Сомнения, как вирусы, вторгаются в твои мысли и остаются навсегда.

Не имеет значения, виноват ты или нет. Неудачи оседают в памяти, и я помню каждую из них, наизусть, до секунды, в красках. Все случаи, когда «что-то пошло не так».

— Василий Борисович, позвольте объяснить ещё раз, — терпеливо сказал главный врач и снова повторил отчёт об операции.

Седов-старший моргнул, разрывая наши сомкнутые взгляды, и отступил назад. Посмотрел на свои ноги, на лакированные ботинки в больничных бахилах. Вмиг постарел, сгорбился, словно реализация наконец осела на его плечи.

— Стас — мой наследник, — сказал весомо, словно это признание несло в себе силу изменить ситуацию. — К сожалению, он — мой единственный ребёнок.

Интересная формулировка. Были бы у Василия Седова другие дети, он бы не волновался о судьбе Стаса.

— Ваш сын — молодой, энергичный мужчина, так что будем надеяться на лучшее. Реабилитация ему поможет, — ровным тоном продолжил Ярослав Игоревич.

— Вы не понимаете. Я должен передать сыну управление бизнесом, поэтому сейчас самое неподходящее время для всего этого. — Нетерпеливый жест обозначил случившуюся со Стасом беду, как досадную неприятность, помешавшую отцу вершить грандиозные рабочие планы.

Сам больной насмешливо наблюдал за родителем, бездушие которого явно не стало для Стаса сюрпризом.

— А как насчёт… — Василий Седов поморщился, недовольно запыхтел и, зыркнув на меня, повернулся к главному. — Как насчёт мужской сферы? — спросил неохотно, сквозь сжатые зубы. Не хотел затрагивать эту тему при мне. — У Стаса должны быть дети. Несколько мальчиков, чем больше, тем лучше. Через год, не позже.

Слышали бы вы категоричность его тона!

Несколько мальчиков. Через год. Он серьёзно? Представляю, как Стасу выбирают жену, по каким критериям. Словно речь идёт о древней королевской династии. Генри VIII, английский король, истребляющий своих жён в надежде найти ту единственную, которая родит ему сына.

Хотя нет, не сына. Нескольких мальчиков, причём одновременно и не позже, чем через год. Здесь понадобится несколько жён. Конвейерный процесс.

Станислав сжал зубы и отвернулся.

К счастью, Ярослав Игоревич сохранил невозмутимость.

— Восстановление мужских функций зависит от тех же факторов, что и движение ног. Как быстро пройдёт отёк, как быстро восстановится кровообращение. Следующий месяц — самый критический для реабилитации. Мы приставим к вашему сыну самых лучших…

— Я отправлю сына в Германию.

— Если вам так удобнее. Но не советую перевозить его в ближайшие дни.

Я почувствовала вздох Василия Седова на моих плечах, как свинцовую тяжесть. Словно он переложил на меня часть своего горя.

— Когда я смогу его забрать?

— Давайте вернёмся к этому вопросу через пару дней.

Седов-старший вздохнул и потёр лицо ладонью.

— Где «Ад»? — обратился к охраннику.

— Вы ж его отпустили, у него брат… срочное дело, помните?

— Ах да, — поморщившись, Василий Седов снова повернулся к нам. — Значит, будем готовиться к реабилитации.

— Да, — согласно кивнул Ярослав Игоревич, ощутимо радуясь окончанию сложного разговора.

Направился было к выходу, но в тот момент Седов-старший подошёл ко мне.

— А вы как думаете, Ва-ле-ри-я? — Он сосредоточенно изучал моё лицо, словно выискивая изъян, за который можно зацепить претензию. — Какой прогноз вы дадите моему сыну?

Пока Станислав отходил от наркоза, я прочитала в интернете о его семье. О Василии Седове ходят самые разнообразные слухи. Достаточно сказать, что в общественных местах его имя произносят шёпотом, а об остальном судите сами. Его официальный бизнес — сеть ювелирных магазинов, но ходят слухи, что он торгует оружием. Скажу одно: у Василия Седова — совершенно удивительные глаза. Змеиные. Взгляд кобры. Вроде я — взрослая, уверенная в себе женщина, но стою, парализованная его взглядом, даже рот приоткрыла. И молчу. Второй раз за сегодняшний день я распадаюсь на части от мужского взгляда. Чистый, неразбавленный страх.

— Валерия Михайловна, вы расслышали вопрос? — нахмурился главный.

Моргаю, пытаясь сосредоточиться, но взгляд ювелирного магната, как нити марионетки. Не захочет — не отпустит. Щурится, собирая морщинки веером, и высвобождает меня почти со щелчком.

— Слишком рано об этом судить. Через пару дней мы сможем определить точнее, — отвечаю. Мой хриплый голос царапает гортань. Что же у него за власть такая, даже моя кожа ощущается, как лёд.

— А что говорит ваша интуиция, Валерия Михайловна? — спокойный, даже уважительный вопрос.

— Как сказал Ярослав Игоревич…

— Нет, Валерия Михайловна, я спрашиваю в вашей интуиции. Не стесняйтесь! — настаивает Седов-отец в форме вежливой угрозы. Незаслуженной.

Моя интуиция требовала, нет, настаивала, чтобы я сменила внешность и покинула страну, чтобы никогда больше не встречаться с Седовым. От его змеиного взгляда отказывали мозги, и необъяснимая паника заползала внутрь.

Один день, двое мужчин — и такая реакция. Может, гормоны шалят?

— Я верю в то, что молодой организм способен на многое. Ваш сын — неординарный человек, я слышала о его достижениях в спорте и бизнесе, поэтому знаю, что он не отступится и приложит все силы к выздоровлению.

Не уверена, что загородные гонки на дорогих машинах можно считать спортом, но вот такой прогноз я дала Станиславу Седову, начитавшись о нём в интернете.

Я говорила нарочито бодро, и Василий Седов это заметил. Чуть заметная нота фальши отразилась на его лице гримасой боли.

— Хорошая у вас интуиция, добрая. — Седов-старший отвернулся к окну, постукивая костяшками по подоконнику. У него на удивление узкая спина и худые плечи. Интересно, как он ведёт себя в нормальной обстановке?

Обернувшись, он окинул меня очередным тяжёлым взглядом.

— Мне бы такую интуицию.

— Я устал! — объявил Станислав Седов, положив конец нашей беседе.

Договорившись о ежедневной врачебной конференции, хирургическая тройка покинула палату.

— Неприятный человек, — заявил Ярослав Игоревич, когда мы вернулись в его кабинет.

— Так у него и репутация неприятная, — согласился первый ассистент.

Посидели, обсудили операцию.

— Валерия Михайловна, зря ты с Василием Седовым разговорилась, больше не попадайся ему на глаза. О нём всякое болтают, типа он мстит без разбору и славится жестокостью. А ещё вроде как женоненавистник. Одна из его жён пропала без вести, а пятая по счёту только что сбежала. Кто знает, правда это или нет, но держись от него подальше. А остальное не бери в голову. Забудь — и не переигрывай случившееся. Мы сделали всё возможное, чтобы помочь больному. Ладно, господа хирурги, идите, отдыхайте, а то уже за полночь.

Кивнув, я направилась к двери. Пропустила первого ассистента вперёд, прикрыла за ним дверь и повернулась к главному врачу. Повинуясь зову интуиции, присмотрелась к усталому лицу главного, ища на нём отражение чувств. Не нашла.

Сказала:

— Я никогда ещё не видела такой ювелирной работы. Ярослав Игоревич, вы не просто сделали всё возможное, вы и невозможное добавили. Каким бы ни был исход, Станислав — ваш должник.

На долю секунды лицо главного смягчилось, приоткрывая слабость: тот самый вирус сомнений, что живёт во всех нас. Потом он фыркнул и махнул рукой, выгоняя меня в коридор.

— Ладно уж, Леонова, захвалишь.

* * *

Я навещала Станислава дважды в день, в присутствии охраны, конечно. Ярослав Игоревич не возражал, но до врачебной конференции и до встреч с родственниками не допускал.

— Незачем болтаться у Василия Седова перед глазами. Хочешь стать его шестой женой или снова с ним поцапаться? Нет — так держись подальше. Скоро больного отправят в Германию на реабилитацию, а пока не маячь перед глазами его отца. Не напоминай о себе.

— Он несправедлив…

— Лера! Я тебя умоляю!!! Не говори глупостей. Какая может быть справедливость, когда речь идёт о его больном ребёнке?? Пять лет Станиславу или тридцать семь — не имеет значения. Сын — это навсегда, и такие люди, как Седов-старший, порой переживают особенно сильно. Он привык всё контролировать, а тут такая ситуация.

Я и сама знаю, но всё равно обидно. Станислав — отличный мужик. Повеса, любитель дорогих игрушек и женщин, он искренне наслаждается своей репутацией и не скрывает грехов. Такие, как он, живут на всю катушку и никого не обманывают. Стас мне понравился именно из-за подкупающей честности, а также из-за стального характера, который он унаследовал от отца. Непробиваемая решимость — вот, что отличало Седовых. Такие никогда не сдадутся. Уверена, что Станислав встанет на ноги, причём очень скоро.

Мы похожи: оба ни на секунду не отпускаем свою мечту.

Когда я навещала Стаса, мы болтали о жизни, он травил анекдоты про своих друзей и при этом старательно двигал пальцами ног. Ни на секунду не останавливался. Выкладывался по полной, 24 часа в сутки. Такие люди добиваются невозможного.

Навещая Стаса, я каждый раз разглядывала охранников на случай, если мой обидчик вернётся. Порывалась спросить о нём, но передумала. Во-первых, не знала его имени, да и описать толком не могла. Мужик в костюме с короткой стрижкой и суровым выражением лица — вот и весь словесный портрет. Во-вторых, не хотела напоминать обидчику о своём существовании: вдруг он надумает мстить? А в-третьих, если пожаловаться Стасу, он — стопроцентно — вовлёк бы в это дело отца, а видеться с Седовым-старшим мне уж очень не хотелось.

Проявив неведомую ранее (и весьма неразумную) душевную щедрость, я занесла случившееся перед операцией в категорию недоразумений: зарвавшийся охранник решил на время «убрать» молодого врача, чтобы Станислава лечили только убелённые сединами эксперты. Или я просто показалась ему подозрительной, мало ли что бывает. Знал бы Ярослав Игоревич, какую историю я утаила, уволил бы на месте, уж точно. Но сам бы тоже ничего не смог сделать. Нажаловаться Седову? Напомнить ему о существовании подозрительного ординатора? Поссориться с самой влиятельной семьёй в городе? Нет.

Короче говоря, я заставила себя забыть о случившемся. Мало ли вокруг неуравновешенных людей, повёрнутых на своей полной безнаказанности.

А потом Станислава отправили в Германию, я даже не успела попрощаться. Так и не сказала ему, что восхищаюсь его характером и невероятным оптимизмом. Я желала ему добра и удачи, но предчувствовала, что мы никогда больше не встретимся. А жаль. Его борьба и решимость вызвали во мне искреннее восхищение, и хотелось бы стать свидетельницей его победы. Полной.

Однажды я прочитаю о нём в новостях и узнаю, что он выиграл в этой борьбе. Увижу по телевизору, как он идёт к гоночному автомобилю в сопровождении пары красоток. Я в этом не сомневаюсь, как и в том, что судьба больше не столкнёт нас лицом к лицу. Слишком неровной была наша первая встреча: я держала в руках скальпель, а он — надежду.

По крайней мере, так я думала, стоя в пустой палате, ещё не убранной, со скомканными простынями и засохшими остатками завтрака на подносе.

Кто бы знал, какой подарок приготовила для меня судьба.

* * *

Меня похитили через две недели после операции, когда я уже и думать забыла о странных событиях и о семье Седовых.

Рассказывать о том, что случилось, не хочется. Совсем. Отстранюсь от воспоминаний, запру эмоции и задам один вопрос, который не даёт мне покоя: почему, почему, почему я не догадалась о наказании, которое приготовил для меня Седов-старший?

Наверное, потому что я его не заслужила?

Всё равно, почему же я не догадалась?

Остальное не имеет значения. Только этот вопрос мучает меня и будет мучить всегда.

В тот момент, когда похититель усадил меня за стол и попросил написать несколько слов на листе бумаги, почему меня не пронзила молния осознания? Почему я не додумалась схитрить и спасти мою безумно любимую мечту?

Похищение было прозаичным донельзя.

— Не могли бы вы помочь моей матери выйти из машины? — попросил мужчина, показывая на тёмный внедорожник. — Мне одному не справиться.

Даже не оглянувшись по сторонам, я поспешила на помощь. Не успела оттолкнуть чужие руки, и меня затащили на заднее сидение. Трое мужчин в масках против испуганной меня. На вечерней улице свидетелей не было.

Я билась. Отчаянно. Кричала. Кусалась.

Охрипла от крика в первые же пять минут. Мужчины удерживали меня без особых усилий. Подождали, пока я успокоюсь, потом аккуратно пристегнули ремень безопасности и завязали глаза.

Не ответили на вопросы, вообще не разговаривали, хотя в остальном вели себя вежливо и спокойно.

Интеллигентное похищение.

Привезли на заброшенный склад, затащили в комнату с низкой кушеткой, деревянным столом и крохотным обогревателем.

— Будешь орать и драться — самой хуже будет.

Это — первые слова, сказанные похитителями с момента, когда меня затащили в машину.

Потом меня усадили за стол.

— Напиши несколько слов!

Я содрогнулась и невольно вскрикнула. Отчаяние забилось в горле пойманной птицей.

Похитители сделают так, чтобы моя смерть была похожа на самоубийство. Заставят меня написать предсмертную записку», — решила я и допустила страшную ошибку — взяла в руку карандаш.

— Каких слов? — всхлипнула, заикаясь от дрожи.

— Любых. «Мама мыла раму».

«Мама мыла раму», — послушно написала я, еле удерживая карандаш.

— Правша, да?

— Да, — ответила, не думая, слишком волнуясь о смерти, чтобы думать о жизни. — Что вы собираетесь со мной делать??

— Пойдём!

Меня привели в соседнюю комнату, при виде которой я завизжала так громко, что оглушила саму себя. Операционная. Наспех смонтированная обстановка, операционный стол больше похож на каталку без колёс. Тем не менее здесь планировали провести операцию. Всё было готово, и к комнате даже прилагался хирург. В халате, маске и шапочке.

Похитителям никак не удавалось взвалить меня на стол. Я извивалась, билась, орала. Врезала одному из мужчин ногой в живот, и он на время выбыл из дела.

Только когда врач ввёл мне успокоительное, мужчины смогли привязать меня к столу. Сквозь лекарственный дурман я отстранённо наблюдала, как врач — да и врач ли он? — тщательно готовил моё правое запястье к операции.

Не стал меня усыплять, садист. То ли повинуясь приказу Седова, то ли по собственной инициативе он издевался над обездвиженной жертвой, пребывающей в полусознательном состоянии.

Мне казалось, что я вот-вот смогу сдвинуть руку, спасти её. Потом мне казалось, что я двигаюсь, но рука лежала на месте. Потом я парила над столом, но ни разу, ни на секунду не отвела взгляда от операционного поля, на котором умело орудовали затянутые в перчатки руки моего мучителя.

Он сделал местную анестезию и достал скальпель.

Знаете, что страшнее всего? Он оказался хирургом. Опытным. Как он мог пойти на такое? Надеюсь, ему тоже угрожали. Очень надеюсь на это, потому что добровольно согласиться на роль палача могло только чудовище.

Он не мстил, а оперировал. Аккуратно, умело, тщательно.

— Девица должна жить! — напомнил кто-то.

— Долго и счастливо, — хихикнул другой голос.

Маски. Целый ряд масок. Незнакомый голос хирурга. Слова, которых я не понимаю.

Этот человек резал мою мечту, я видела её нежное розовое нутро на операционном столе. Промокая марлевыми салфетками её красные слёзы, мучитель оставался неумолим.

Я не чувствовала боли, только отстранённость и пустоту.

Ещё я слышала звуки, их я запомню навсегда. Всё, что делали с моей рукой, я слышала изнутри. Мерзавец калечил меня, и каждое прикосновение скальпеля гремело во мне набатом.

С каждым перерезанным сухожилием лопалась моя жизнь.

Василий Седов.

Беспринципный мужчина с на удивление тощими плечами только что убил меня. Беспричинно.

Он пришёл навестить меня через два дня после операции. Мы словно поменялись ролями, теперь хирургом был он. Вырезал мою душу и рассёк мою жизнь, а теперь пришёл объявить дальнейший прогноз.

Всё это время меня держали на снотворном, чтобы я не раздражала охрану. Аккуратно проверяли рану и ухаживали за мной, как за почётной гостьей. Еда из ресторана — не чета больничной — три раза в день. Я размазывала её по полу, швыряла в охранников, пару раз даже попала. Всего пару раз, на таблетках особо не покидаешься. Перед глазами всё плывёт, и трудно удерживать цель.

Седов-старший пододвинул стул и сел передо мной. Я лежала на кушетке на скомканных простынях, нечёсаная, потерянная и онемевшая. Пристальным змеиным взглядом Седов высосал из меня остатки жизни.

— Ты больше не притронешься ни к одному пациенту, — заявил он.

Крупная муха с зеленоватым отливом ползла по одеялу. Я пошевелила коленом, спугивая её. Охранник переступил с ноги на ногу и скучающе уставился в потолок. Кто становится охранником такого человека, как Седов? Неужели у них совсем нет совести?

— Валерия, ты слышала, что я сказал?

Интересно, сколько сейчас времени? Какой сегодня день? Как только Седов уйдёт, я спрошу охранника. С ненормальным папашей я разговаривать не стану.

— Хорошо, продолжай притворяться, Валерия. Позволь объяснить тебе, что происходит. С тобой случилась пренеприятная история. Ты парализовала моего сына и не смогла справиться с чувством вины. Два дня назад ты попыталась покончить с собой, порезав запястье, но опомнилась и сдалась в частную психиатрическую лечебницу. Порезала так глубоко, что пересекла сухожилия. Слишком большой стресс на работе, всякое случается. По твоей просьбе психиатр сообщил об этом Ярославу Игоревичу, и теперь ты на больничном. К сожалению, ты отказываешься принимать посетителей. Бедняжка. Даже хирургов не пустила и отказалась от операции.

Я никогда ещё не была на больничном. Странное ощущение, прежде не испытанное. Да и зачем мне больничный, если я никогда уже не стану хирургом. Нет. Не думать, не думать, не думать.

— Тебя отпустят через пару дней, и мы будем с тобой квиты. Не сомневаюсь, что ты побежишь в больницу, тебя прооперируют, но увы… будет слишком поздно. Ты и сама знаешь, что хирургом уже не станешь. Сухожилия сгибателей заживают долго, особенно после такой задержки, да и нервы повреждены. Если бы тебя смогли прооперировать раньше, исход был бы другим. Какая ирония, ведь Стас тоже пострадал из-за задержки… К счастью, тебе ещё и тридцати нет. Вспомни, что ты сказала моему сыну. «Молодой организм способен на многое. Я знаю, что Стас не отступится и приложит все силы к выздоровлению». Это — твои слова, Валерия. Чувствуешь иронию?

Слова Седова-отца звучали издалека, разносясь в тумане моего сознания неприятным эхом.

Стараясь отгородиться, спрятаться от них, я вернулась в прошлое. В тот момент, когда похититель усадил меня за стол и приказал написать несколько слов.

Я переигрывала свои действия снова и снова.

Я должна была догадаться, что они собираются со мной сделать, и взять карандаш в левую руку. В ЛЕВУЮ РУКУ.

Написать «мама мыла раму» левой рукой, ведь я умею. Не блеск, но терпимо. Хирурги должны хорошо владеть обеими руками, у нас такая работа.

— Левша? — спросил бы похититель.

— Да. — Я бы уверенно кивнула в ответ, тем самым спасая мою мечту.

Предатель-хирург искалечил бы мою левую руку, оставляя правую нетронутой.

Если бы, если бы я догадалась притвориться левшой. Сбежала бы в другую страну, поменяла имя… После длительной реабилитации я бы смогла хоть что-то… Если бы.

— Для меня важно, чтобы ты поняла, почему я так с тобой поступил.

Василий Седов придвинулся, неприятно скрипнув стулом, и вцепился в мой подбородок. Ледяными пальцами, пахнущими кожей и деньгами. Заставил меня повернуть лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. В его глазах — чёрная пустота, и из неё можно черпать безумие. Ложками.

— Мой мальчик искалечен, понимаешь? — Василий старательно выговаривал каждое слово, впечатывая в меня их значение. — Мой единственный наследник. Надежда империи, которую я строил годами. Это — крах. Это — конец света. Я не собираюсь с этим мириться, конец света меня не устраивает. Понимаешь, Валерия? Поэтому, когда такая наглая вертихвостка, как ты, смеет говорить, что молодой организм способен на многое, и рассуждать о характере Стаса, мне это не нравится. Меня это расстраивает. Понимаешь, Валерия? Ты меня очень расстроила, а теперь справедливость восстановлена.

Василий Седов безумен, но мне от этого не легче.

Мстительный, беспощадный, несправедливый мужчина, он жаждал отомстить за аварию сына, за свою беспомощность, и выбрал меня невинной жертвой. Отомстил судьбе в моём лице. Интересно, знает ли об этом Станислав? Хотелось бы верить, что нет.

— Дам тебе полезный совет, Валерия, — не пытайся идти против меня. Доказать ты ничего не сможешь, но обеспечишь себе ещё одну встречу с моими ребятами. Левая рука у тебя в порядке, так что ты сможешь чистить зубы, одеваться, причёсываться. Если не хочешь потерять вторую руку — смирись с историей, которую я для тебя придумал. Стресс, большая ответственность на работе — вот ты и сорвалась, порезала себя. Всякое случается. Прими наказание и не рыпайся. Начнёшь вовлекать полицию, требовать расследования — потеряешь левую руку, а то и что поважнее. А ещё мы присмотримся к остальным хирургам в твоей бригаде. Всё ясно?

Я и сама не дура, всё понимаю. Но меня очень раздражает муха с зелёным отливом. Кружит вокруг меня, словно я — падаль. Хотя…

Я и есть падаль.

— Кстати, Станислав уже встал на ноги, — сказал Седов, оборачиваясь в дверях. — Здорово, правда?

-------

3 — Джордж Оруэлл — английский писатель. Приводится изменённая цитата из книги «Скотный двор» — «Все животные равны, но некоторые более равны, чем другие».