Ты снимаешь вечернее платье,

Стоя лицом к стене,

И я вижу свежие шрамы

На гладкой как бархат спине.

Мне хочется плакать от боли

Или забыться во сне.

Где твои крылья, которые

Так нравились мне.

Где твои крылья,

Которые нравились мне.

Где твои крылья,

Которые нравились мне.

(«Крылья» В. Бутусов — И. Кормильцев)

Меня захлестнуло горе. Раздавило. Распластало. Василий Седов отобрал мою мечту. Всё, чем я жила. Высосал из меня жизнь, оставив только бесполезную шелуху.

Как привыкают к горю? Не знаю, потому что оно слоновой тяжестью лежало на моей груди, не давая дышать. К такому не привыкнешь. Погребённая заживо, я не верила, что смогу справиться с необратимой и полной потерей себя.

Можно долго рассказывать о слезах и страданиях, но я не любитель злоупотреблять драмой. Суммирую в трёх словах — меня не стало. Меня — такой, какой я была, какой хотела быть — не стало. И уже не будет никогда.

Не щадя себя, признаюсь, что я слабая. Все эти годы гордилась своими решимостью и бесстрашием, а перед лицом трагедии — сдалась. Сдулась, как шарик, забытый в конце детского праздника. Во время похищения я боролась, пиналась, кусалась. Даже плевалась. А уж ненавидящие речи, с которыми я выступала, запомнятся надолго, и не только мне. Вернувшись домой, я сошла на нет. Вышла из игры и замуровала двери, ведущие обратно.

Меня продержали на складе несколько дней, чтобы я уже никогда не смогла восстановиться до прежнего уровня. С каждым днём шансы на полное выздоровление падали. Как и предсказал Седов, как только меня отпустили, я побежала в больницу, надеясь на магическое исцеление. Операция заняла несколько часов. И вот — зашиты сухожилия, восстановлены нервы. А что делать с моей душой? Той самой, которая знает — на сто процентов — что я никогда уже не буду хирургом? Никогда уже не буду собой.

В полицию я не пошла. Нет смысла. Кто я — и кто Седов. Он сделает именно так, как обещал, — искалечит мою вторую руку, и никто не сможет меня защитить. Кроме этого он… нет, не буду оправдываться. Молчать — моё право.

Правду узнали двое — хирург, к которому я обратилась за помощью, и Ярослав Игоревич.

Хирургу хватило одного взгляда на повреждения, чтобы понять правду.

— Тебя порезали, — категорически сказал он, разглядывая мою руку. — Сосуды вообще не тронули, их интересовали сухожилия. Значит так, Лера: сначала расскажешь технические детали. Кто резал, когда, в каких условиях и с какой целью. Утаишь хоть малейшую деталь — откажусь оперировать. Я сделаю всё возможное, но ты и сама понимаешь: прошло слишком много времени для полного восстановления. После операции займёмся остальными вопросами — полиция и всё такое. Устраивает?

Я медленно кивнула и отвернулась.

Других вариантов не имелось, поэтому я рассказала ему правду. Отрешённо и тихо, пряча эмоции за медицинским жаргоном.

— Я постараюсь, Лера, — пообещал хирург. Голосом, охрипшим от пронзительной искренности сказанных слов.

Меня повезли в операционную.

По пути к нам подбежал Ярослав Игоревич. Он не видел меня со дня похищения и знал только версию истории, которую придумали люди Седова.

— Ты что, Леонова?? На кой ты такое сотворила?? — заорал он, толкнув каталку к стене и отсылая медсестёр и санитарок подальше. Когда мы остались одни, он склонился к моему лицу и глубоко задышал, сдерживая волнение. — Тебя ждало блестящее будущее, а ты… Лера!! Скажи, почему ты не пришла ко мне, не поговорила?? Зачем себя изрезала? Мне звонил психиатр, рассказал, что ты сделала… почему ты не обратилась за помощью?!

Он плакал. Он — Ярослав Игоревич, великий хирург, тиран, язва, сложный человек — мать твою — плакал, глядя на мою руку. Не говоря ни слова, я позволила ему осмотреть рану. Не ощущая боли, обрисовала пальцем разрезы, позволила ему проследить анатомические детали.

Конечно же, он обо всём догадался и без моих объяснений.

Он выругался, я — нет.

Сплюнул ложь, скормленную ему Седовым, и со всей дури тряхнул каталку.

Он орал про справедливость, и наказание, и полицию, и много чего другого. Требовал немедленных действий, но я отстояла своё право принимать решения, даже если они неправильные. Запретила ему обращаться в полицию. Обрисовала ситуацию, не вдаваясь в детали, и попросила поговорить с хирургом, который готовился к моей операции.

Ярослав Игоревич ругался. Уж поверьте, он ругался. Орал так, что из операционных выглядывали удивлённые медсёстры. Но в итоге он оказался бессилен против моего отрешённого взгляда и категоричного «нет». Я попросила, чтобы меня оставили в покое. Не допрашивали, не расследовали, а просто отпустили быть. Думать. Решать, что делать дальше.

Ярослав Игоревич мне помог. Ругался, бесновался, но сделал, как я просила. Поговорил с психиатрами, чтобы они не особо меня осаждали, подтвердил мою вменяемость и безопасность. Разобрался с моим хирургом. Уж не знаю, что Ярослав Игоревич ему сказал, да и не хочу знать. Проверяя меня после операции, тот смотрел исподлобья и недовольно качал головой, пытаясь воззвать к моему здравомыслию.

— Я обязан заявить в полицию…

— Заявляйте! — слишком резко прервала я, прикрыв глаза. — Скажу им, что не выдержала напряжения на работе и сама себя покалечила. Вот и вся история. Вы ничего не докажете.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Лера.

Нет. Я не знаю, что делаю. Я вообще ничего не знаю, потому что меня ослепила дикая боль. Моя жизнь взорвалась, оставляя меня посреди никому не нужных обломков.

Пусть думают, что хотят. Знакомые, сотрудники, пусть кто угодно придумывает любые истории. Всё, что угодно.

Мало ли, сорвалась. Всякое бывает, как сказал Седов.

Больше никто не узнает правды.

И начались мрачные дни, словно в моей душе выключили свет. Когда меня навещали, становилось только хуже. Буду справедливой: коллеги старались мне помочь, но не знали, как. Даже Пашка. Особенно он. Не мог на меня смотреть, прятал взгляд в букетах никому не нужных цветов, увядших ещё до того, как они попали в мою безрадостную квартиру. Смотрел мимо меня со страдальческой миной на лице и молчал.

Другие знакомые тоже маялись.

О работе говорить не хотели. Силились вспомнить телевизионные программы, международные новости. Обсуждали мою квартиру, съёмную, крохотную, в которой не хватало воздуха для тяжких вздохов посетителей. Вскользь упоминали семьи, детей, питомцев. Больше говорить не о чем.

Самое неприятное — когда знакомые пытаются тебя развеселить. Почему бы не оставить меня в покое? Зачем заваливаться ко мне по одному, неловко топтаться в дверях с цветами и угощениями и твердить, глядя в сторону:

— Ты это… того… не раскисай… с любым может случиться…

Неужели? Прямо-таки с любым?

Они думали, что я порезала руку из-за стресса на работе, потом опомнилась и явилась в больницу. Знали бы они правду.

«С любым может случиться…»

Или ещё хуже: — Ты была одной из лучших. Кто знает, может, ещё вернёшься… — и неловкий взгляд в сторону, чтобы не смотреть в мои пустые глаза.

Я несправедлива. Коллеги старались, честно, изо всех сил. Дружно желали мне добра, но от врачебных слов и нервного сочувствия становилось только хуже. Намного.

Они старались мне помочь — а я им мешала.

Они примеряли на себя моё горе и содрогались, и я ощущала эту дрожь всем телом.

Я хотела быть одной из них, весёлой и щедрой, и поддерживать заболевшую приятельницу. Я не хотела быть мной.

Иногда коллеги заваливаются в мою квартиру группами, с пиццей, десертом и выпивкой. Присутствие толпы становится залогом безопасности. Ведь если гостей несколько, они могут смотреть друг на друга, и тогда им намного легче улыбаться и притворяться, что всё хорошо. Что я выгляжу бодрее, чем вчера. Что у меня улучшился цвет лица.

В такие моменты мне не хватает места в собственной квартире.

Душно. Их весёлая компания душит. Я целыми днями лежу в кровати, и их тормошение нарушает мой покой.

Да, у меня депрессия. Да, такое случается после операции, а я перенесла целых две, если считать надругательство Василия Седова.

Самое страшное — то, что я потеряла силу воли. Если бы я была такой, как Станислав, я бы всё смогла, не сдалась, не сдулась. Но увы.

Я забросила реабилитацию, не делала упражнений. Носила мою бесполезную руку, как трофей. Как предвестник конца. Белый флаг моей жизни.

Гости шумели. Подливали шампанское, шутили, переходили из комнаты в кухню и обратно. Создавали надоедливый фон, призванный отвлечь меня от грусти.

Тихо приоткрыв входную дверь, я вышла на лестницу. Никто не заметил, им без меня легче. Я не поддаюсь веселью и тормошению. Как и большинство врачей, я невыносима в роли больной.

Спустилась на этаж ниже, чтобы знакомые не заметили меня, если откроют входную дверь. Замерла на последней ступеньке и прислонилась к стене в поисках опоры.

Он. Мужчина из лифта. Маньяк, связавший меня перед операцией.

Неужели это не конец?

Неужели Седову недостаточно совершенной мести?

Если так, то мне не скрыться от его бандитов. Найдут и снова отомстят, мне и остальным.

Лучше уж сразу.

Я спустилась на площадку и встала прямо перед мужчиной, встречая опасность лицом к лицу. Вернее, лицом к спине, потому что, глянув на меня, он отвернулся.

Сидит на низком подоконнике рядом с консервной банкой. Грязной, старой, уже не разглядеть, от чего. То ли консервированные помидоры, то ли фасоль. Сейчас в ней только пепел и окурки.

Мне не страшно, эмоции истощились до предела. Классические фазы горя — шок, отрицание, агрессия — уже закончились, и на меня снизошли депрессия и принятие случившегося.

— Что ты здесь делаешь? — потребовала я чужим голосом.

— Зашёл убедиться, что ты не наделала глупостей.

Не наделала глупостей. Интересный выбор слов.

Он так и не повернулся ко мне, смотрит в окно. Грязное, в дождевых подтёках и плевках пепла.

— Я не наделаю глупостей. Можешь передать Седову, что я никому не жаловалась.

— Я не об этом.

Он не имеет права мною интересоваться. Сочувствующий охранник? Волнуется о благополучии жертвы?

Хочу вцепиться ногтями в его лицо. Где он был всё это время? Я так и не видела его после инцидента в больнице.

— Какого чёрта ты запихнул меня в подсобку?

— Появилось плохое предчувствие.

— В лотерею не пробовал играть? У тебя интуиция на высоте.

Яркий мужчина. Не красавец, но черты лица крупные, интересные. А главное — внутренняя сила. Видна во всём — в повороте головы, в осанке, в развороте плеч. Уверенность и решимость. Мне бы занять у него хоть чуть-чуть, на время. Чтобы слезть с дивана по собственной воле.

Посмотрев вверх-вниз по лестнице, мужчина вздохнул.

— Седов был взвинчен до предела, а в таких ситуациях он невменяем, особенно с женщинами. Я увидел тебя около операционной, и меня как ударило — понял, что Седов к тебе прицепится. Что бы ни случилось, даже если всё пройдёт хорошо, он найдёт, в чём обвинить. Ему нужна жертва. Он не умеет справляться с горем. Пока не накажет кого-нибудь, не успокоится. А тут — такая авария, да с тяжёлыми последствиями. Обязательно выместит своё горе, иначе никак. А ты… светилась как маяк. Столько жизни и энергии, что прямо через край, даже прохожим достаётся. Для Седова это — как мишень на лбу. У него сложные отношения с женщинами. Четвёртая жена в суд подала, пятая сбежала, а остальные… много слухов ходит. Я подслушал твой разговор и узнал, что ты — хирург Стаса, вот и сделал первое, что пришло в голову. Ничего лучше не придумал. Сам на самолёт опаздывал по срочному делу. Не брать же тебя с собой, вот и запер. Велел охраннику выпустить тебя через час. К тому времени тебе бы уже нашли замену. Зря ты выбралась из подсобки.

— Мог бы сказать правду. Дескать, родственник больного — маньяк, не переносит женщин, особенно таких, как я. Даже если всё пройдёт хорошо, он меня покалечит, чтобы отомстить судьбе за аварию сына.

Впервые за эту встречу мужчина посмотрел прямо на меня.

— Ты бы поверила моему предчувствию и отказалась оперировать?

— Нет, конечно, — пришлось признать. — Как только я выбралась из подсобки, сразу рванула в операционную. Даже больничной охране не пожаловалась.

— Зря.

— Уже знаю, что зря.

Молчим. Я прислонилась к стене, он снова смотрит в окно. Покачивает ногой. Он уже не действует на меня, как при первой встрече в лифте. Не знаю, что это было. Наверное, придётся поверить в судьбу, ведь она пыталась меня предупредить, а я не послушалась.

— Ты работаешь на Седова?

Молчание. Я и так знаю, что работает. Признаёт, что Седов-старший — законченный маньяк, но его это не смущает.

— После операции Василий Седов искал человека по прозвищу «Ад», и охранник напомнил, что ему пришлось срочно уехать. Они говорили о тебе?

— Да.

— Охранник сказал, что у твоего брата проблемы.

Молчание.

— Почему тебя называют «Ад»?

— Андрей Денисов.

— Ага, АД. Забавно.

— Обхохочешься.

— Ладно, ты убедился, что я не наделала глупостей. Больше не приходи. Никогда.

Выпрямив спину, АД потёрся затылком о стену.

— У тебя вечеринка.

— Ага, обхохочешься.

— У тебя вечеринка, а ты на лестнице. Куришь?

— Нет. Вышла проветриться.

— Здесь воняет.

— Пусть воняет, мне здесь нравится.

АД удивился. Хоть что-то его цепляет, и на том спасибо.

— Тебе нравится эта вонь?

— Так пахнет чужое одиночество.

— Дело не в одиночестве, а в отсутствии балкона. Если тебе хочется одиночества, выгони своих друзей.

— Не могу. Мне положено их любить. Уходи, Андрей, и больше не возвращайся.

— Зови меня АД, чтобы между нами не было никакого недопонимания. Я — АД, Лера. Настоящий ад.

Паника лизнула лицо и сползла на шею. Лёгкая, проходящая. На большее не осталось сил.

— Я не представляю угрозы Седову. Я не обратилась в полицию и не собираюсь.

— Рука заживает? — ловит взглядом мои застывшие пальцы.

Завожу загипсованную руку за спину и отступаю к лестнице.

— Прощай, АД. Больше не приходи.

Он ушёл, а я сидела на подоконнике, глядя, как он запрыгивает в чёрный внедорожник. В потёртых джинсах и кожаной куртке он казался обычным мужиком, а не безликим охранником, не способным смирить своего психованного работодателя.

Друзья разошлись, унося с собой смех и лёгкое опьянение, а я легла спать. Я всегда любила сон, поэтому и проспала в тот знаменательный день. День моего конца.

* * *

Когда ты на больничном, не надо рано вставать. Не обязательно запрыгивать в душ в полусонном состоянии, есть на ходу, ругаться в общественном транспорте. О деньгах волноваться рано. Страховка и больничные льготы покрыли стоимость операции, а запасов хватит надолго. Я подрабатывала дежурствами и лекциями, копила на свою квартиру. Это было в прошлой жизни.

Можно проснуться в десять утра и включить телевизор. Ткнуться носом в пустой холодильник и пожевать сухую овсянку. Зайти в душ, простоять в нём полчаса, покачиваясь под музыку воды, и забыть кондиционер для волос. И шампунь. И полотенце. Вернуться на диван, оставляя за собой лужи. Даже если сегодня воскресенье, всё равно, абсолютная свобода приятна.

Можно позволить себе погрузиться в горе и нырять всё глубже и глубже. Наслаждаться саморазрушением.

А потом вскрикнуть от неожиданности, когда в полуденной тишине квартиры раздаётся одинокий звонок. Потом ещё один. Ещё. Телевизор всё громче, и звонки тоже. Этого не может быть, но трель врезается в мой слух сталью скальпеля. Хирургического.

Неужели не понятно, что я не собираюсь открывать?

Открыла. Куда денешься, если начали сносить дверь.

АД.

Какого дьявола… Я бы испугалась, но нет сил.

АД ввалился в квартиру, обошёл лужи, бросив на меня вопросительный взгляд. Пусть думает, что хочет, мне всё равно.

— Всемирный потоп? — усмехается и ныряет в холодильник. — Негусто тут у тебя. Друзья всё подъели?

Закрывает окно на кухне, стряхивает снежинки с подоконника в ладонь и смотрит, как они тают.

Так и стоим. Он — полностью одетый, у окна. Я — в мокром халате, в дверях.

— Лекарства принимаешь?

— Нет. — Отвечаю неохотно, но мне интересно, с какой стати он этим интересуется.

— Витамины?

— Нет.

— Противозачаточные?

— Какого чёрта…

— Отвечай! — рявкает. Холод обнимает шею, но это всего лишь слабый отголосок страха.

— Да, принимаю.

— Где они?

Не ждёт ответа. Сканирует взглядом кухню, находит таблетки в корзинке около чайника и кладёт в карман.

— Какого дьявола… АД! Положи на место!

— Ты едешь со мной.

— Нет! Нет-нет-нет! Оставь меня в покое!

Пячусь из кухни, словно готовлюсь к побегу. Босая, мокрая. Отчаявшаяся.

АД надвигается на меня, припечатывая каждым шагом. Останавливается — и я нервно сглатываю, не зная, чего ожидать.

— Высуши волосы! — командует. Отодвигает меня к стене и проходит в комнату, единственную в моём незамысловатом жилище. Квартира маленькая, но мне хватает. Моя жизнь — в больнице. Вернее, раньше моя жизнь была в больнице. Теперь я… теперь я не знаю, где… я вообще ничего не знаю.

Осмотрев комнату, АД выключает телевизор и поворачивается ко мне.

— Высуши волосы, я сказал.

— Отстань!

— Хочешь, чтобы я высушил?

— Пошёл ты!

Открывает шкаф, достаёт, что попало — юбки, брюки, футболки. Бросает на диван бесформенной кучей.

— Принеси чемодан или мешок для мусора! — командует.

Усаживаюсь на диван и смотрю в окно. Я ослабла, на овсянке долго не протянешь, да и на вечеринке не прикоснулась к еде. Драться с АДом я не собираюсь, да и не смогу. Спорить тоже. Остаётся одно — бездействие. Следовать его приказам я уж точно не собираюсь. Запахну промокший халат потуже и буду смотреть в окно.

АД возвращается из кухни с большими чёрными мешками для мусора и пихает в них моё добро. Выворачивает ящик с нижним бельём в один из мешков.

Интересное такое похищение. В этот раз меня берут вместе с вещами, а значит, надолго.

Причём похититель сам пакует мои вещи (кидает их в мешки для мусора) и требует, чтобы я высушила волосы.

Как говорится, похищение похищению рознь.

— Если сама не соберёшь шампуни и всякую бабью хрень, то будешь пахнуть моим гелем. Я цветочную дурь дома не держу, и расчёски у меня тоже нет.

Я не сдвинулась с места.

Собрав одежду, АД закрыл окно спальни. Окинул меня критическим взглядом, покопался в ближайшем мешке и бросил мне тренировочный костюм.

— Оденься!

Что сказать, чтобы он отстал? Я сама разложу вещи обратно, только пусть он уйдёт. А то либо разрыдаюсь, либо попытаюсь вцепиться ему в лицо. Ничем хорошим это не закончится.

— Без проблем, Лера. Тогда я сам тебя одену. — Дёргает за ворот мокрого халата, обнажая плечо, и я тут же отползаю в сторону, размахивая руками. Живенько так отползаю, на удивление быстро. Откуда только силы появились?

— Отстань! — кричу со слезами в голосе. — Я сама оденусь. А ты пока…

— Что я пока? — поинтересовался АД с намёком на ухмылку. Вот так бы ему и врезала… а потом как… ещё раз врезала… — и чтобы царапины по всему наглому лицу. Кровоточащие. У меня и ногти как раз отрасли.

— А ты пока поехал бы домой и не возвращался.

— Это не вариант. Ты поедешь со мной, Лера. Твоим мнением я буду интересоваться тогда, когда сама сможешь о себе позаботиться.

Ох, как я подпрыгнула на диване. Ох, как разозлилась. Однако вспышку гнева затопило осознание того, что в чём-то АД прав. Я действительно не забочусь о себе, совсем. Всё равно, это не даёт ему права вмешиваться…

— Одевайся, Лера, а я пока посмотрю, что у тебя в ванной. Делаю скидку на то, что ты вчера напилась на вечеринке, поэтому пакую тебя сам. Но больше не потерплю неподчинения. Поняла?

Да уж, напилась. Скажет тоже.

— Повезёшь меня к Седову, чтобы он искалечил левую руку?

АД не ответил, подхватил очередной пустой мешок и направился в ванную. Судя по звуковым эффектам, церемониться не стал. Смёл флаконы с полок и вытряхнул содержимое ящичков. Слов нет. Собрались в дорогу, короче.

Я переоделась с неслыханной скоростью. АД вернулся в комнату с моим пальто, шапкой и полотенцем.

— Не хочешь сушить волосы феном, вытри досуха.

Подобрав колени к груди, смотрю на него, не скрывая неприязни. Кого он из себя строит? Борца за справедливость? Седов искалечил меня, разрушил мою жизнь, а теперь АД притворяется защитником. Он! Работает! На! Седова!! Они все одинаковые.

Отползаю в сторону и выплёвываю ненавидящее:

— Пошёл вон!

— Именно это я и собираюсь сделать, но только вместе с тобой. Суши волосы.

Дёргает меня за плечо и тут же отступает, увидев гримасу боли на моём лице.

— Извини. Я с бабами не нянчусь, так что лучше не зли меня, Лера. Суши волосы.

Я уже приноровилась всё делать левой. Хирургам в этом смысле легче, обе руки всегда в работе. Но АДу незачем об этом знать. Назло ему вешаю полотенце на правую руку, прямо на гипсовую повязку. Еле удерживая, вазюкаю полотенцем по голове под тяжёлым взглядом АДа. Он дёргается, словно собирается помочь. Боюсь представить, как он сушит волосы. Небось скальп мне снимет. Случайно.

АД отступает, хмурясь.

— Шапку надень! — командует.

Смотрю на него сквозь тёмные полосы волос и натягиваю сверху вязаную шапку. Где он её раскопал? Бабушка связала лет сто назад. В другой жизни, когда я была хирургом. Подающим надежды.

АД смотрит на мою руку и кривит рот. Согнутые пальцы виднеются из-под края гипсовой повязки, и он разглядывает их, взбалтывая мою злобу. Пытаюсь убрать руку, но он удерживает силой и приказывает:

— Подвигай пальцами!

Отворачиваюсь, разглядываю высыхающие лужи в коридоре. Не собираюсь слушаться АДа, пусть прекратит пялиться на мою руку. Пальцы еле двигаются, спасибо его заботливому начальству.

— Когда ты в последний раз делала упражнения?

— Какие ещё упражнения? — придуриваюсь. Хочу, чтобы он ушёл и оставил меня в покое, но я слишком ослабела от голода и горя, чтобы оттолкнуть его и сбежать.

— Физиотерапия, массаж, лечебная гимнастика. Тебе назначили целый список процедур, а ты перестала ходить в клинику. Ты хоть что-нибудь делаешь?

— Ты слишком много знаешь. Прекрати лезть в мою жизнь.

Мне стыдно. В этот момент мне впервые становится стыдно из-за того, что я позволила себе распасться на части. Я восхищалась Станиславом Седовым и его энергичным оптимизмом, а сама сдалась без боя.

Мне стыдно смотреть на АДа. Он видел меня другой, пышущей жизнью и счастьем, а теперь… О, Господи, только не жалость. Всё, что угодно, только не яд снисходительного сочувствия. Пусть лучше искалечат левую руку.

— Я не хочу с тобой ехать, АД.

— У тебя нет выбора.

— Ты меня достал. Совсем. До предела.

— Это радует. Постарайся об этом не забывать. Будем поддерживать бодрящий уровень неприязни в наших отношениях.

— Без труда. Куда ты собираешься меня везти? Только не говори, что там будет Седов.

— Ко мне на дачу.

— За грибами?

Ветер швырнул в окно охапку рыхлого снега, и АД усмехнулся.

— Точно, за грибами.

— Ладно, подожди.

Неохотно соскабливаю себя с дивана и иду на кухню.

Беру с собой домашнюю аптечку и защитную плёнку для гипса. Останавливаюсь и неуверенно смотрю по сторонам. Что берут с собой во время похищения? Оружие? Ведь могу взять нож, выйти в коридор и приставить его к горлу АДа. Отомстить в его лице всем, кто разрушил мою жизнь — Седову, охране, хирургу-мучителю.

Оглянувшись, кладу руку на холодную рукоять ножа. Сжимаю. В левой руке не так удобно, но справлюсь. Могу ударить в спину. Ведь могу же, да?

Закрываю глаза, представляя свои действия. Захват, блеск лезвия, чёрный пластик в руке. Замах — и…

— У меня очень много дел, Лера. Очень. На то, чтобы попытаться меня убить, у тебя меньше минуты. Потом поедем на дачу.

— Я не…

Кидаю нож в раковину.

— Вот именно, что «не». Готова?

— Зачем ты меня похищаешь?

— Похищаю? — АД не сдержал смешок. — Хорошо, если тебе так легче, то я тебя похищаю. Меня давно не пытались убить, скучно живётся. А с тобой появится развлечение.

Хмурясь, АД смотрит, как я надеваю пальто. С трудом просовываю гипс в узкий рукав, удерживаю пальто на груди, не застёгиваясь. Он приоткрывает рот, показывая на пуговицы, потом бурчит что-то злое и выкидывает моё добро в мешках на лестницу. Флаконы звенят на бетонном полу лестничной площадки, запах старых духов ударяет в нос. Разбил. Теперь всё пропахнет, да и ладно. Мне плевать. Пусть бросит все мешки в мусоропровод.

Тогда я стану свободной. Совсем. Без единого якоря, без связей и обязанностей.

Свобода — это хорошо. Свобода мне нравится.

* * *

В такое место можно ехать только на внедорожнике. Километров двадцать заснеженного леса, посреди которого кроется целая резервация. По высоте заборов видно, что здесь живут не мирные бабули, а крутые парни, которые не приветствуют гостей. Мне здесь не место. Ой, как не место.

Я вообще не могла найти себе места. Ни во внедорожнике АДа, который слишком напоминал о прошлом похищении. Ни в магазине, в который АД затащил меня перед выездом из города. Супермаркет! Он заставил меня идти в супермаркет! Тащил за собой через всю парковку, бормоча что-то по поводу бесполезных баб.

Огни оживлённого магазина отозвались резью в глазах. АД завернул в буфет и встал в очередь, как примерный гражданин. Пусть не притворяется: такие, как он, не ждут, чтобы получить желаемое. Они берут, не заботясь о последствиях.

Подходит наша очередь — и АД вопросительно смотрит на меня. Продавщица тоже. Кажется, весь окружающий мир осуждает меня за насупленное молчание.

Как же я сразу не догадалась: АД собирается меня кормить.

Отступаю к лестнице и спускаюсь вниз. Ненавижу, когда меня кормят, когда относятся, как к ребёнку. Я всегда всё делаю сама.

Голова кружится, и я неловко хватаюсь левой рукой за расположенные справа перила. Нога соскальзывает со ступени, меня разворачивает и хорошенько прикладывает к металлу. Ох.

АД стоит на лестнице за моей спиной, не помогая и не комментируя падение, и впервые за этот день во мне зарождается благодарность. Если бы он отчитал меня, как ребёнка, я бы разрыдалась. Прямо на лестнице, не забегая в женский туалет. Поэтому хорошо, что он молчит.

АД проходит мимо, оставляя меня сидящей на ступенях. Выбирает самую большую тележку, «семейного» размера, и приказывает:

— Выбирай еду на неделю.

Мне! Мне приказал! Валерии Леоновой, которая испокон веков питалась только в больничной столовой, а дома питалась урывками и без особого шика.

— Ты же баба, — пояснил для особо тупых.

— Надо же, от тебя и это не укрылось.

И мы поехали по супермаркету. С тележкой он выглядел так же гармонично, как трёхлетка с заряженным АК-47 Калашникова. Суровый мужчина с тёмным, цепким взглядом, АД вызывал опаску. Классический «плохой парень».

Когда мы проехали турникет, он достал из кармана апельсиновый сок и бутерброд с колбасой и сыром. Протянул мне, нетерпеливо потряхивая рукой.

Взяла, съела. Выдавила из себя «спасибо».

Я не люблю кривляться и устраивать сцены, но каждый взгляд на АДа пробуждает в памяти жуткие ассоциации. Поэтому не могу не бунтовать, не могу притвориться, будто зашла в магазин с приятелем.

Итак, нам предстоит купить еду на неделю.

— Я не знаю, что ты ешь, — призналась я, разглядывая переполненные полки.

— Я ем всё. А ты?

— Я тоже.

Вот и познакомились.

Представляю выражение его лица, когда я предложу АДу сухую овсянку.

— АД, я не умею готовить.

— Научишься.

— Как только ты меня отпустишь, запишусь на курсы идеальных жён.

АД не реагирует на мой юмор и толкает тележку в отдел косметики.

— Кремом я не питаюсь, — острю, но послушно следую за ним.

АД что-то ищет на полках, ругается, обзывает меня беспомощной обузой. Перед моими глазами материализуется красная пелена гнева. Еле сдерживаюсь и отстаю на пару шагов, чтобы не подраться с ним в общественном месте. Шансов победить у меня нет, однако удар гипсом по голове запомнится надолго.

АД не виноват в моей трагедии, но какого чёрта он ко мне лезет? Для меня он навсегда связан с Седовым, и каждое напоминание о случившемся вызывает болезненный спазм в животе. Как пульсирующий нарыв.

АД бросает тюбики в тележку и идёт дальше. В отдел игрушек. ИГРУШЕК! Раздражённо сканирует полки, матерится, потом подхватывает упаковку теннисных мячей и смотрит на меня с немым вопросом.

— В теннис будем играть? — вопрошаю раздражённо. АД совсем свихнулся.

— Прекрати, Лера. Тебе эти мячи подойдут?

— Для чего?

Ругнувшись, он достаёт из внутреннего кармана стопку бумаг — копию моей медицинской карточки. Для людей Седова не существует никаких правил этики. Чудовищно. Мало того, что АД добыл конфиденциальные медицинские документы, так ещё и умудрился сделать это в выходной день.

— Сама разбирайся, что тебе нужно для упражнений. Написано: мячи разной формы… бусины, шарики… — зачитывает из карточки. — Выбирай.

Изумлённо качаю головой. АД точно записался в мои няньки.

— Ты ещё среди товаров для животных поищи!

Вздёрнув брови, АД вручил мне теннисные мячи и удалился, оставив меня посреди моря игрушек и спорттоваров.

Я прекрасно знаю, что мне нужно для упражнений. В первые дни после операции я даже купила всё, что надо, а потом выбросила за ненадобностью. Не вернулась в частную клинику, к врачам, которые грозились вплотную заняться моей реабилитацией.

Я перестала бороться. Осознав, что никогда уже не стану прежней, я не согласилась на меньшее и сдалась.

Нехотя кидаю теннисные мячи в тележку, потому что знаю: если не куплю — заставит. АД возвращается с целым набором игрушек для собак. Среди них — резиновые косточки! У мужика серьёзные проблемы с головой.

— Нужны мячи разного размера и формы, — невозмутимо объясняет он.

— Мелким шрифтом приписано: «Не забудьте собачьи косточки».

Не могу не усмехнуться, и при этом ощущаю себя очень странно. Впервые за эти недели растягиваю губы в подобии улыбки, пробуждая онемевшие мышцы.

Вздохнув, АД проводит рукой по коротко подстриженным волосам.

— Завтра съездим в медицинский магазин, найдём, который побольше. Сегодня я не могу, и так потерял уйму времени, разыскивая врача, который согласится скопировать твою карточку. Да и мало что открыто в воскресенье, а меня ждут на даче.

Мы идём дальше. Этакая образцовая семья, в тележке — игрушки для детей и животных. Перед нами — бесконечные полки с продуктами, и мы оба не знаем, с чего начать. АД поглядывает на меня в надежде, что я по-женски уверенно возглавлю поход за едой, но я отвечаю ему вызывающим взглядом. Отчасти из принципа, отчасти потому, что понятия не имею, как закупают еду на неделю, да ещё и на двоих. Особенно учитывая, что один из нас — незнакомый мне мужик.

Не дождавшись моих действий, АД недовольно хмыкнул и свернул в отдел мясных продуктов.

— Мясо ешь? — спросил хмуро.

— Да.

— Выбирай.

Мы толкаемся, тыкаем пальцами в упаковки, проверяем срок годности. Вернее, проверяю я, а АД смотрит на меня с немым вопросом «Зачем?». Как же я сразу не догадалась: настоящие мужчины не волнуются о сроках годности, они рвут сырое мясо голыми руками и едят, не заботясь о гарнире.

Потихоньку заполняем тележку с разных концов. У меня — своя кучка, у АДа — своя.

Я предпочитаю курицу, он — говядину. Я обожаю салаты, он косится на зелень с брезгливой миной. Я пью вино и ликёры, он — пиво и водку. Я — обезжиренное молоко, он — никакое. Я набиваю тележку сладким, он кривит лицо и набирает пакеты с чипсами и орехами.

Покупаем уйму еды, как будто живём на два дома.

Два самых не похожих в мире человека.

Я отодвигаю мои покупки, заталкиваю их в угол тележки, подальше от его. Моя курица не трогает его говядину. Великому Зигмунду Фрейду было бы что сказать по поводу нашей покупательской экспедиции.

Потом АД вздыхает и решительно направляется в отдел товаров для малышей.

— Думаешь, там остались ещё мячи? — смеюсь я. — Мне кажется, мы купили весь ассортимент.

Мне действительно смешно. Меня развлекло наше приключение. Оно предоставило полный, хотя и временный уход из моей такой непривлекательной реальности.

АД ругается себе под нос и кидает в тележку упаковку памперсов. Крутит в руке бутылочку и суёт мне под нос.

— Эта подойдёт для малыша?

Среди детских вещей он выглядит так забавно, что над моей головой рассеиваются тучи. Становится легче дышать, хотя и ненадолго.

— Ты что, похищаешь меня навсегда? Даже если так, еды нам хватит всего на неделю, а за это время мы не успеем заделать и родить ребёнка.

Смеюсь так искренне, что не узнаю себя. Не знаю себя такой, беззаботной пофигисткой.

АД, похоже, вообще меня не слушает, только трясёт бутылочкой перед моим носом, требуя ответа. Меня внезапно озаряет мысль, что у него может быть семья. Ребёнок.

По непонятной причине АД винит себя за поступок Седова, поэтому везёт меня к своей семье в надежде, что их забота поможет мне восстановиться.

Ну уж нет.

— Если на даче живёт твоя семья, я не поеду. Слышишь? Это — отвратная идея. В таком настроении мне лучше не общаться с детьми, да и от присутствия взрослых станет только хуже. Я должна переболеть случившимся. Всё пройдёт, поверь. Я обязательно восстановлюсь. Да, я позволила себе погрязнуть в печали, но это — моё право. Я обязательно выберусь. Не вези меня к своей семье, АД, будет только хуже.

— В моём доме нет детей. Детские вещи нужны для… это для соседей.

Он не говорит всей правды, но я принимаю его объяснение. АД толком не ответил ни на один вопрос. Даже не сказал, зачем везёт меня на дачу посреди зимы. А уж отпускать меня домой он точно не собирается. Но мне приходится ему доверять, другого выхода нет.

Беру бутылочку и читаю надпись на этикетке.

— Сколько ребёнку месяцев?

— Шесть.

— Возьмём вот эту. Одну?

Он пожимает плечами, и в этом жесте столько тоски, что моя догадка кажется солёной на вкус. Как слёзы.

— Это для ребёнка твоего брата, да? С твоим братом что-то случилось?

АД хмурится, кидает в тележку связку погремушек и спешит к кассе. Мои вопросы остаются без ответа.

Перекладывая купленное в пакеты, я замечаю, что АД купил массажный крем. Даже под прицелом пистолета я не позволю ему притронуться к больной руке.

АД платит. Отбирает мою сумочку и кладёт в один из пакетов.

— Когда вернёшься к себе домой, тогда и расплатишься, — усмехается. Недобрый у него смех. — А пока за тебя буду платить я. Больше этот вопрос не поднимай.

А потом мы приехали в место, которое я с первого взгляда окрестила бандитским посёлком. Один забор чего стоит — в полтора человеческих роста, кирпичный. А дом — вообще крепость, построенная, чтобы выдержать натиск армии викингов. Только что ров не выкопан вокруг забора, а так — полная военная готовность. Судя по нетронутому снегу, на этих так называемых дачах мало кто зимует, и это радует. Друзей я не ищу.

Ввалились в дом, пропахший зимней свежестью и смолой. Я тут же приземлилась на диван, с любопытством наблюдая за АДом. Разбирая покупки, он смотрел на меня с укором.

Хоть я и согласилась на это похищение, но помогать ему не собираюсь.

Пока АД возился с пакетами, я рассматривала кухню. Совмещённая с гостиной и столовой, современная, чистая, жалюзи на окнах. Скудный зимний свет заползает внутрь, выливаясь на деревянный пол. Из мебели — обеденный стол и диван, лаконичное убранство. Дом закоренелого холостяка.

Посреди гостиной — самая настоящая печка в лучших традициях русских сказок.

АД следил за моим взглядом.

— Дом отапливается, но я люблю открытый огонь.

Охотно верю: АД из тех мужчин, которые с удовольствием играют с огнём.

Будь на моём месте вежливый человек, похвалил бы дом или хотя бы печку, но в наших с АДом отношениях вежливость неуместна. Поэтому я просто пожимаю плечами.

Я не собираюсь хвалить его дом, да и вообще не напрашивалась в гости. Я поехала с ним, потому что он не оставил мне выбора.

Ладно, не буду врать, выбор у меня был. Я могла убежать к соседям, могла всерьёз воспротивиться и позвать на помощь. Могла заорать на весь супермаркет.

Я поехала с АДом добровольно, потому что мне негде жить. Моя прошлая жизнь вытолкнула меня на леденящий холод, а новая жизнь отказывается открывать двери.

Так что никто меня не похищал, не в этот раз. Наоборот, мне нужно именно такое Событие с большой буквы. Неожиданный поворот, смена обстоятельств. Без этой встряски, боюсь, я бы так и не слезла с дивана.

А теперь я на бандитской даче. В заснеженном пригороде. Наедине с мужчиной по прозвищу АД, который однажды, миллион событий назад, пригвоздил меня к полу одним осязаемым взглядом. Тогда, в лифте он сказал, что я в безопасности. А теперь… Почему он привёз меня в заснеженный посёлок? Чтобы спрятать от Седова?

У меня дачи нет и не было, мы с родителями жили небогато. Всего хватало, но без излишеств. Нам незачем было скрываться за кирпичными заборами в полтора роста высотой. В нашем городке не ожидалось нашествия викингов, да и маньяки типа Седова тоже не водились.

Разложив продукты, АД ушёл за дровами.

— Выбери себе комнату и распакуй вещи, — приказал, оглядываясь.

Забавно, когда тебе приказывают. Я бы накричала на него, но мне лень. Интересно наблюдать за ним, таким незнакомым и непонятным. Таким донельзя уверенным, что он сможет взять мою жизнь под контроль.

Возникает чувство, что моё общество ему в тягость. АД вздыхает после каждой фразы. Выдавливает слова с усилием, как зубную пасту в конце тюбика. Для меня его хмурая компания — тоже не подарок, но, как минимум, хочется разобраться, зачем он приволок меня на дачу. Если собирается закопать в лесу, то не раньше, чем через неделю, уж очень много купили еды.

Я не стала бунтовать, поднялась наверх и выбрала спальню. Их всего три, и сразу ясно, какая из них хозяйская. В ней кровать такого размера, что с неё можно запускать космические корабли. Похоже, АД сбегал с дачи в дикой спешке: простыни и подушки разбросаны по всей спальне, только что на лампе не висят.

Бесшумно прикрыв дверь, я выбрала спальню подальше от его. Бросила на пол мешки с одеждой — вот и устроилась. Распаковываться не собираюсь. Одной рукой складывать вещи — умаешься, да я и не планирую задерживаться на так называемой даче АДа. В АДу, короче.

— Эй! Ты дома?

Женский голос.

Ну вот, началось. Дачные девочки услышали о возвращении классического плохого парня и прибежали за ним охотиться. Сижу тихо, не шуршу мешками, вдруг обойдётся? Девицы залезут прямо к нему в постель и будут тихо лежать, ждать клиента.

Откуда во мне столько злобы?

— Эй! Адик! Ты наверху?

Адик!! С ума сойти можно.

— Я слышала, как ты шуршишь. Не заставляй меня подниматься наверх с ребёнком!

А вот и так называемый соседский ребёнок. Пришёл вместе с мамашей навестить «Адика».

Вздохнув, я вышла к лестнице и остановилась на верхней ступени. Снизу на меня смотрела миловидная женщина с ребёнком на руках. Упитанный, забавный, как раз подходит под шесть месяцев.

— Ой, это ты! — женщина поправила выбившиеся из-под шапки светлые волосы и стряхнула снег с сапог. — Ты — Лера, девушка, которая болеет, да?

Девушка, которая болеет. Ну и прозвище, похуже, чем АД.

— Да.

— Извини, что помешала. Я — Женя. А где АД?

— Вышел за дровами.

— Столько снега намело, что еле дошла. Он бутылочку купил?

— Да.

Нехотя спускаюсь вниз, стараясь не встречаться с женщиной взглядом. Я — девушка, которая болеет, мне всё дозволено. На таких, как я, не смотрят в упор.

— Будь добра, подержи Гришку, пока я сниму дублёнку.

Женя пытается всучить мне малыша, а я в ужасе отступаю. Не удержу одной левой. Не удержу! Нет!

— Нееет… — растягиваю слово, выстреливая истерическими нотками. Спотыкаюсь и плюхаюсь на диван, глядя в голубые детские глаза.

— Не приставай к Лере! — морозный окрик АДа из дверей. Даже ребёнок вздрагивает от гнева в его голосе.

— Я… Да я не знала… не сообразила… — пытается оправдаться Женя, как и я, оглушённая резким вторжением АДа и его криком.

— Всё в порядке, — неловко извиняюсь я. Мне стыдно перед Женей. Ведь я могла нормально сказать, что боюсь не удержать ребёнка одной рукой, а вместо этого меня переклинило. Аж на диван свалилась.

АД бросает на пол охапку дров, скидывает куртку и пытается согреть руки дыханием.

— У Леры болит рука, — говорит чуть мягче и виновато косится на испуганного ребёнка.

— Извини, Лера! — Женя отдаёт мальчика АДу и снимает дублёнку, открывая взгляду приятные округлости, сохранившиеся после родов. — Целый день наедине с Гришкой, аж мозги набекрень. Не соображаю, что говорю. Посижу с вами хоть часок, а то с ребёнком всё «сю-сю» да «хи-хи», и я скоро разучусь говорить по-человечески.

АД смотрит на меня, словно спрашивает разрешения. Он и вправду ненормальный. Дом — его, знакомая — его, я-то тут при чём? Как будто я заставлю их выгнать! С какой стати? Пусть они остаются, а вот я уйду. Мне не до общения.

— Приятно было познакомиться.

Выдавив улыбку, я поднимаюсь наверх.

Какого, спрашивается, чёрта он привёз меня на дачу? Прикопает где-нибудь под сосной, чтобы не мучилась?

За окном — занесённые снегом дома, заборы и глухой лес. Тоже мне, дачи. Мужики собираются на выходных, пьют пиво и меряются высотой забора, вот тебе и дача.

Что я здесь делаю?

Только если… а вдруг Седов действительно задумал очередную месть, и АД решил меня спрятать?

От этой мысли закружилась голова. Та «операция» на складе, её не забыть. Иногда ночью просыпаюсь на импровизированном операционном столе и вижу над собой карие глаза моего мучителя в прорезях маски. После этого уже не заснуть. Купаюсь в холодном поту и до боли прикусываю губу, чтобы не закричать.

Любое напоминание о прошлом отзывается во всём теле спазмом паники.

В комнате делать нечего, поэтому я забираюсь в постель. Закутываюсь с головой и стараюсь ни о чём не думать.

Снизу раздаются тихие голоса, звон посуды, детское хныканье. Батарея булькает теплом, и я постепенно отогреваюсь. Сон не приходит, но общаться с чужими людьми не хочется.

Что я делаю на даче незнакомого мужчины?

Торопливый стук — и АД появляется в дверях, не дожидаясь моего «Войдите». Осматривает комнату и, заметив мешки с одеждой, недовольно поджимает губы.

— Ты не распаковалась.

Молчу.

— Пойдём готовить еду.

Не двигаюсь.

— Лера, это не вопрос. Поднимайся! — АД сдёргивает одеяло и подаёт мне руку. — Быстро!

Поднимает меня с кровати и подталкивает к двери.

Наверное, мне хотелось, чтобы он за мной пришёл. Чтобы выдернул из постели и из заточения в себе и заставил бороться. Я не хочу быть слабой и нуждающейся, но я не знаю, как выпустить из себя боль. «Болепускание» вместо кровопускания. Не могу избавиться от отчаяния.

И больше всего я боюсь узнать, что останется после того, как боль уйдёт. Боюсь встречи с пустотой.

Мы толкаемся на кухне. Втроём. Малыш лежит на диване, окружённом баррикадой из стульев. Женя режет салат, АД пьёт пиво. Отличное разделение труда.

— Ты голодная? — спрашивает Женя. Говорит приветливо, но не улыбается. Она почти совсем не улыбается, даже когда разговаривает с сыном.

— Нет, спасибо, — отвечаю тихо.

Я не знаю, что делать на кухне, мне здесь не место. Медленно отступаю к холодильнику, прижимая больную руку к груди. Трусь лопатками о холодную поверхность и смотрю под ноги.

— Лера голодная, — говорит АД между глотков. — За весь день съела один бутерброд.

— Неправда, — возражаю из вредности.

— Что ты ела?

— Не твоё дело, АД.

Я веду себя, как ребёнок. Гриша — и то более уравновешенный.

Тут же смущённо смотрю на Женю, но она не обращает внимания на мою грубость.

— Поможешь мне, Лер? — Суёт мне в левую руку пачку куриных грудок. — Сполосни и положи на сковородку. Потушим в соусе со специями, а потом добавим рис. Подойдёт?

Голодное урчание в животе выдаёт меня с головой. Но никто не смеётся, даже не улыбается.

Только ребёнок гулит на диване, лёжа на животе распластанным лягушонком. Пытается ползти, хватается пальцами за пелёнку и пускает пузыри. Упорный, мне бы у него поучиться.

«Сполосни и положи на сковородку».

Кладу упаковку на разделочную доску, протыкаю пальцем плёнку и достаю куриную грудку. Тут же жалею, что не включила воду, потому что теперь рука грязная. Кладу грудку обратно, сдавливаю кран между предплечьем и гипсом и пытаюсь повернуть.

АД ставит пиво около раковины и прислоняется к моей спине. Медленно, слишком медленно, чтобы это было всего лишь попыткой помочь. Обхватывает левое предплечье и гипс на больной руке. Стоит, прижавшись, повторяя мою позу. В кухне слишком тесно, слишком жарко. Слишком много мужчины за моей спиной. Он просто помогает включить воду, но в моей голове этот момент прокручивается, как замедленный кадр, и я не могу вырваться из странного оцепенения. Как в лифте. Женя щебечет что-то по поводу пользы имбиря, не замечая странной сцены за её спиной. АД включает воду, проверяет температуру и моет мою здоровую руку.

В этот момент Женя оборачивается и вскрикивает, и я тут же заливаюсь краской. Пытаюсь вырваться, но только ближе прижимаюсь к АДу.

— Прости меня, Лера! — причитает Женя. — Не знаю, что у меня с головой. Тебе не справиться одной рукой, а я, дура, всучила тебе курицу.

— Ничего страшного, — отвечает АД в мои волосы. — Я помогу Лере, а ты займись рисом.

Женя продолжает извиняться, а я мечусь из стороны в сторону, вырываясь из рук АДа.

— Не дёргайся! — ругается он и выпускает меня на свободу. — Лучше налей на сковороду масла.

Я выбираю глубокую сковороду, наливаю масло и слежу за мужчиной, которого не знаю. Совершенно не знаю. Подпускаю слишком близко к себе, повинуясь инстинктам, которых раньше не замечала. Доверия между нами нет и быть не может. Но есть глубокое, ноющее чувство, толкающее меня к АДу. Его легко спутать с влечением, но дело не в сексе. Хотя… Нет, это другое. Инстинкт выживания. Уверенность, что АД знает путь к моему спасению и подскажет мне, как выжить. Как пройти через пустоту и пробудить в себе жизнь.

* * *

Мы обедаем молча, и только ребёнок разбавляет тишину. С чужими людьми легче, они меня не знают. Они понятия не имеют, какой я была, какой могла стать. Им не известны обещания моего прошлого и блеск талантливого будущего.

После обеда мы убираем со стола, все вместе. Потом Женя садится на диван, берёт ребёнка на руки и следит за АДом. Тот решительно указывает мне на стул.

— Сядь, Лера.

Я неохотно подчиняюсь, и теперь Женя следит за нами обоими, словно предвидя неизбежную схватку. АД небрежно кидает на стол списки упражнений и достаёт пакет с игрушками.

— Делай упражнения!

— Отстань от меня!

АД ловит меня у лестницы. За последние недели я отощала, и он с лёгкостью удерживает меня одной рукой.

— Давай не станем драться при Жене.

— Тогда отпусти меня.

— Нет.

Тащит меня обратно, насильно усаживает за стол и вываливает передо мной содержимое пакета. Женя удивлённо разглядывает предметы, особенно резиновую косточку.

АД тыкает пальцем в первое упражнение, и я недовольно кошусь на Женю.

— Обязательно это делать при свидетелях?

— Обязательно, потому что я тебе не доверяю. Завтра мне надо подъехать на работу, и Женя за тобой проследит.

— За мной не надо следить! — я пытаюсь улизнуть, но тяжёлая рука опускается на моё плечо. АД суёт мне в руки массажный крем и отходит в сторону.

— А собачья косточка зачем? — не выдерживает Женя, и я фыркаю.

— Это — вклад доктора АДа в лечебную гимнастику.

Не успела закончить фразу, как сжалась от стыда. АД пытается помочь, хотя и неумело, а я насмехаюсь.

— Не хочешь, чтобы я вмешивался, тогда действуй сама. Не сиди, не жалей себя, а действуй, — глухо выдал АД и отвернулся. Судя по напряжённым мышцам спины, мнимое спокойствие стоило ему огромных усилий.

Растираю искалеченные пальцы, осторожно массирую суставы. Слёзы переливаются через края век и капают на руки, смешиваясь с массажным кремом.

АД отходит к окну, а Женя не сводит с меня глаз. Даже ребёнок затих. Смотрит на мои игрушки широко распахнутыми глазами и жуёт нижнюю губу.

Пытаюсь сжать мячик. Противный писк, слабый, как я. Раз, два, три. Нет, «три» не получилось. Сжала чуть-чуть. Упущено много времени, ведь я фактически отказалась от правой руки.

Перебираю крохотные шарики, пытаюсь переложить из одного стакана в другой, чтобы тренировать ловкость. Стараюсь, но ничего не выходит. Пальцы не смыкаются, и я не могу подобрать шарик. Чуть сгибаю пальцы, придерживая гипс, — вот и всё, на что я способна (4).

Моё тело предало меня, подпустило врага, и я отказала ему в прощении. Забросила реабилитацию. А теперь мои пальцы застыли в неповиновении.

Слёзы кончились, от усилий на лбу выступил пот.

— Тебе больно? — АД подошёл ближе и заглянул мне в лицо. Отодвинул чёлку и провёл ладонью по вспотевшему лбу.

Поморщившись, я отстранилась.

АД смотрел на мою руку, на блестящие от массажного крема пальцы. От его сочувствия мне снова захотелось плакать. Как он может работать на Седова? Как??

— Если больно, остановись, Лера. Я записал тебя на приём к врачу — послезавтра в частной клинике при твоей больнице, где ты начала курс реабилитации. Если надо, можем съездить раньше. Только скажи, и я отменю встречи на работе.

Он записал меня на приём к врачу. К моему врачу. Невероятная наглость. Невероятная и немного трогательная наглость. От действий АДа, от его внимания в груди разливается тепло — гремучая смесь гнева и благодарности.

— Терпимо. До вторника доживу.

Я снова попыталась согнуть пальцы.

— Господи, я не могу на это смотреть. — Подхватив ребёнка, Женя направилась к выходу. АД поспешил следом, прикрывая за собой дверь.

— Продолжай, Лера! — приказал на выходе.

Когда АД вернулся, уже темнело. Рука ныла так, что хотелось выть. Не помогла ни грелка, ни таблетки. Как я могла до такого опуститься? Почему позволила себе сдаться?

Сидела на диване, нянчила руку и ждала. Его, АДа. Как собака — хозяина. Чужой дом наблюдал за моей неуверенностью, давил тишиной. Я переехала в жизнь АДа, и здесь царят незнакомые правила. А в моей жизни звучали только отголоски прошлого, которые я пыталась заглушить бездействием.

Вернувшись, АД зашёл в столовую и пригляделся ко мне. Оценивал, изучал, как рентгеновский снимок.

— Одевайся, Лера, выйдем на прогулку.

— Уже темнеет.

— Мы ненадолго. Одевайся.

Мы обошли вокруг бандитского посёлка, я насчитала почти сорок домов. Машин всего десяток, большинство владельцев дач живут в городе.

— Без меня по посёлку не ходить, — приказал АД. — Поняла?

— Да.

— Завтра мне надо на работу. Постараюсь вернуться пораньше, но у меня много дел.

— Да уж как-то справлялась без тебя всю жизнь. Думаю, что и завтра не окочурюсь, — говорю бодро, с усмешкой, а сама волнуюсь. Без АДа мне нечем заполнить пустоту моих мыслей. Справлюсь ли? Или снова опущу руки и утону в жалости к себе.

— Мне нравится твой настрой. Завтра займёшься делом, не позволяй себе сидеть и кукситься. Будешь делать упражнения три раза в день. Женя придёт в одиннадцать. Не отталкивай её, займитесь чем-нибудь хоть отдалённо полезным. Кто вас, женщин, знает, чем вы заполняете время. Почитаете журналы, приготовите еду, потреплетесь.

Я не вытерпела, вспыхнула факелом. Какого дьявола он меня провоцирует?

— Отдалённо полезным?? Я — хирург, АД. Ничем «отдалённо полезным» я не занимаюсь.

Мои слова прозвучали снисходительно, со злой усмешкой. Даже изобразила кавычки обеими руками. Ничто так не управляет телом, как гнев, аж больные пальцы задвигались.

Не хочу быть такой — скандальной, злой, неблагодарной. Никогда раньше не страдала вспышками гнева. У АДа — талант вытаскивать на поверхность мои самые неприглядные качества.

АД выглядел чрезвычайно довольным моей реакцией. Значит, действительно провоцирует.

— Ты больше не хи… — начал он, но опомнился. Моргнул, остановился, пнул ногой грязный комок снега на дороге.

Давай же, АД, не стесняйся, закончи предложение. «Ты больше не хирург». Ведь ты читал копию моей карточки.

— Сейчас ты не хирург, Лера.

Он никогда не узнает, как ранили меня его несказанные слова. Каким холодом обдали. «Ты больше не хирург». Некоторые вещи нельзя говорить равнодушно, даже если они — чистая правда.

АД жесток. Очень. Режет, как… Режет, как хирург.

Говорят, на правду не обижаются. Вот и я стою и не обижаюсь, совсем. До слёз не обижаюсь.

— Утром сделаешь упражнения при Жене, вечером — вместе со мной, а днём занимайся сама. Гриша спит после обеда, поэтому Женя вернётся к себе. Если заподозрю, что ты отлыниваешь, заставлю ходить к ней домой.

Остановившись у кирпичного забора, я покрутила пальцем у виска.

— Ты вообще хоть слышал о правах человека? Ты ненормальный, АД. Я не ребёнок, чтобы принуждать меня жить по расписанию и следить за каждым шагом.

— Докажи, что можешь сама о себе позаботиться, и тогда я тебя отпущу.

— Отпустишь??? Я добровольно с тобой поехала и могу вернуться в город в любую минуту.

— Вперёд! — АД махнул рукой в сторону заснеженного леса.

Снег скрипел зимней свежестью, промораживая подошвы. За городом намного холоднее и приятнее, чем дома.

Наверное, я не хочу уезжать. АД сделал мне больно, но он же и разбудил меня, вырвал из абсолютного пустого отчаяния.

— Мне следует тебя поблагодарить, АД. Ты по-своему обо мне заботишься. Понимаю, что ты просто подтираешь следы за Седовым, но всё равно спасибо.

— Не усложняй, Лера. Всё очень просто. Ты готовишь еду, общаешься с Женей и делаешь упражнения. Через день я вожу тебя в клинику на осмотр и реабилитацию. Как только я решу, что тебя можно отпустить, наши пути разойдутся. Насовсем. Никаких «спасибо», никакой дружбы семьями, никаких открыток на Новый год.

— Зачем это тебе?

— Считай это моей причудой.

Мы подошли к дому. Внедорожник припорошило свежим снегом, и только «дворники» выделялись на белом фоне удивлёнными полосами бровей.

— Не презирай меня, ладно?

Я удивилась своим словам больше, чем АД. Мне же наплевать, что он обо мне думает, так с чего вдруг забеспокоилась?

Стряхнув снег, АД скинул куртку и зажёг свет. У него действительно красивый дом. Внутри — сосновые балки, тепло, уютно. По внешнему виду и не догадаешься, как хорошо внутри. Может, когда-нибудь скажу АДу, что мне нравится его дача, но не сейчас.

— Я не знала, как справиться с кошмаром. Я потерялась, но ты не думай, я выкарабкаюсь. Обязательно что-нибудь придумаю.

— Не надо ничего придумывать, Лера. — Забрав моё пальто, АД стряхнул снежинки и повесил его у печки. — Вообще не думай, лучше занимайся делом. Утром готовь завтрак и ешь. Плотно. Потом можешь погулять по саду, но за ворота не выходи. В одиннадцать придёт Женя, тогда сделаешь упражнения. Потом приготовите обед. Когда Женя отнесёт Гришу домой, ты снова займёшься упражнениями. Как закончишь, сделаешь ужин, и к тому времени я вернусь. У тебя не останется времени думать. Не думай, Лера. Вообще.

Неплохой совет.

Даже отличный. Почему АД не появился раньше? Почему сразу не научил меня не думать?

Остановившись в дверях, я наблюдала, как АД подбрасывает дрова в печку. Чугунная кочерга в сильной руке, зола на джинсах. Хочется подойти и отряхнуть. Или сесть рядом и сказать…

Что? Спасибо?

Как выразить, что я чувствую? Весь день бунтовала, злилась, но ведь он добился своего. Разбудил меня. Уже сделал для меня очень многое, а я позволила ему, пошла на поводу, ощущая на языке смесь благодарности и негодования.

— Сегодняшний день стал для меня большой неожиданностью. В хорошем смысле.

АД резко обернулся, словно услышав в моих словах неожиданную угрозу.

— Не придумывай. Не анализируй.

Знать бы, как. Научиться бы жить, не думая.

После душа я расчесала волосы, впервые за этот день. Длиной чуть ниже плеч, они тут же закрутились благодарными каштановыми кудряшками. Синяки под глазами — жуть. В глазах — тоска. Красота неописуемая. С чего взрослый мужик со мной носится, не знаю. Очищает свою карму, небось, уж точно не из-за моей неписанной (читай — несуществующей) красоты.

У меня было двое мужчин. Первый — однокурсник. Отличный парень, умный, целеустремлённый. Мы сразу нашли общий язык и с самого начала знали срок годности наших отношений. Нас ждали разные больницы, разные города. Невероятной любви между нами не было, скорее, качественная дружба с довеском секса. Второй парень — один из местных хирургов, мы встречались в первый год ординатуры. Ничего серьёзного, но мы друг друга понимали, а это многого стоит. Когда ты проживаешь жизнь в больничных стенах, хочется сделать её похожей на настоящую. А потом он уехал в другой город заведовать кафедрой. Я искренне за него радовалась. Всякое случается. Прощаться мы не стали. Мы хирурги, понимаете?

А я больше не хирург, и я не узнаю своё отражение. Зеркало настаивает, что я стала другой. Тени под глазами и сухость губ — они не от дежурств и не от переживаний за больных. Карие глаза выцвели от боли. Бледная кожа кажется чужой. Намёк на веснушки на плечах удивляет, потому что в моей жизни нет солнца. Снова смотрю на лицо и замечаю морщины. Горькие — у рта, усталые — на лбу. Случившееся состарило меня, выбило из меня жизнь, ту самую, которая, по мнению АДа, ещё совсем недавно переливалась через край.

Что он видит, когда смотрит на меня?

Женщину или жертву?

У меня появилось время разглядывать себя в зеркало, и это плохо.

— Ты там заснула?! — ругается АД из-за двери. — Сколько можно мыться?

Выхожу и останавливаюсь в тёмном коридоре. За моей спиной — свет, клубы пара вырываются наружу, смягчая тьму. Мы с АДом — словно герои фантастического фильма, стоящие около космического корабля. Сюрреализм. АД спускается взглядом по моему телу, задерживаясь на самых невинных его частях. Обнажённых ключицах над плотно замотанным полотенцем. Бледной коже предплечья. Гладит взглядом запястье, и я поневоле поднимаю здоровую руку, приближая к его лицу. Больную руку прячу за спиной.

И в этот нереальный момент я тянусь к его губам, неожиданно для самой себя.

Хотя почему неожиданно? АД разбудил меня, и вот — я проснулась. Получите и распишитесь.

Если он поцелует меня, если я почувствую его ответ, значит, я реальна. Я кому-то нужна. Я существую и смогу однажды построить из себя что-то новое и цельное.

АД взял меня под свою опеку, по-другому и не скажешь.

Слабость тянется к силе.

Тьма моей души — к его свету.

А если учесть мою прошлую реакцию на близость АДа, то в моём порыве уж точно нет ничего неожиданного.

Провожу сомкнутыми губами по его подбородку, целую нижнюю губу, потом примеряюсь к верхней. Сухая кожа цепляется за его губы, тянет, и я прижимаюсь сильнее. Неуверенно подаюсь вперёд всем телом, предлагая себя. Его выдох щекочет кожу.

АД не отвечает на поцелуй. Наоборот, отодвигается и неодобрительно поджимает губы. С трудом сдерживается, чтобы не оттолкнуть меня. Ещё бы, я только что видела себя в зеркале. Привидения — и те дадут мне фору.

Всё равно, что выйти к АДу с плакатом: «Пожалуйста, переспи со мной из жалости». Молодец, Лера, дожила!

Вспоминаю нашу встречу в лифте, его пальцы, бегущие по голени. Ладонь, гладящую кожу через тонкий капрон. Его присутствие, его силу, которые смели меня с ног. Тогда я была другой — счастливой, цельной. Интересной. Достойной мужского внимания. По словам АДа, моя энергия переливалась через край. А теперь я — всего лишь шелуха.

АД отстраняется и прижимает пальцы к моим губам. Решительно, без грамма нежности. Создаёт между нами преграду.

— Я привёз тебя в мой дом не для того, чтобы с тобой спать.

Он говорит это категорически. Финально.

Меня захлёстывает обида, хотя и не понятно, почему. Минуту назад я вообще не думала об АДе. Смотрелась в зеркало и чувствовала себя уязвимой. Можно сказать, что он попался под руку, и я сдалась внезапному порыву в попытке почувствовать себя живой. Предложила себя, а он отказался.

Всё равно обидно. Между нами витает странное притяжение, имени которому не подобрать. Зачем он взял меня к себе? Что случилось в больничном лифте или сегодня на кухне? Неужели это — всего лишь моя фантазия, и АД просто подтирает следы за Седовым?

АДа винить трудно. Представляю, какие дамочки его окружают. Я для него как питомец, вызывающий жалость. Хромой котёнок, которого он приволок в дом и прячет от родителей. Только прячет он меня от Седова. И от самой себя.

Обижаться не за что. АД честен со мной, и это не может не радовать. Мужчинам отказывают постоянно, и это считается нормой. А если мужчина отказывает женщине — от прозвищ не отмоется. А ведь из нас двоих именно АДу предстояла самая активная часть работы. И если я не устраиваю его, как женщина… На правду не обижаются.

Улыбаюсь АДу со всей искренностью, на которую способна полуголая женщина, которой только что отказали. Пытаюсь восстановить подобие нейтралитета.

— Спокойной ночи, Андрей.

— Меня зовут АД, Лера. Не питай глупых иллюзий, я заработал это прозвище. У меня адский характер и адская жизнь. От того, что мы с тобой переспим, ничего не изменится.

Изменится.

Обязательно изменится.

Например, я получу объяснение тому, что между нами происходит. Зачем он забрал меня к себе, какая ему разница, жива я или нет.

Точно изменится.

Уже изменилось, когда мы встретились в лифте. Изменилось, когда он привёз меня на дачу. Когда взял на себя право управлять моей жизнью. Изменилось прямо сейчас, когда я коснулась его губ. Дело не в романтике, а в том, что его уверенность держит меня на плаву.

До сегодняшнего дня я не хотела плавать, я собиралась утонуть.

Но АД пытается меня вернуть. Он заставляет меня жить. Понемногу, от завтрака до обеда, разминать застывшие пальцы, массируя в них всё ещё теплящуюся жизнь. Разгонять тёмные мысли и просто смотреть на сегодняшний день. Никуда больше.

Это очень сильно, не каждый на такое решится.

Становясь врачом, ты с самого начала знаешь, что тебе дана лицензия спасать жизни. Нести ответственность настолько громоздкую, что ноют плечи. Помогать другим становится привычкой, потребностью, порой зависимостью. Ты знаешь, как это делать, тебя учат. Для этого имеются учебники и пособия.

АД забрал меня по наитию, назвал это причудой. Всего за один день смог выбить меня из колеи, ведущей к саморазрушению. Без учебников и лицензий он держит меня на плаву. Лечит меня по собственному рецепту. Порой грубому и совершенно нелогичному, но сегодня он сработал. Расшатал меня, разбудил, а это — начало. Многие старались, но метод АДа — единственное, что смогло сдвинуть меня с места.

А это значит, что он прав, — нам лучше не прикасаться друг к другу.

Я закрылась в спальне, но осталась у двери. Прислушивалась к звукам в коридоре, словно они могли выдать мне мысли АДа. Сейчас щёлкнет замок ванной, АД включит душ, и я засну под успокаивающий шум воды. Почему он так долго возится? Почему в коридоре так тихо?

Подкрадываюсь к двери и напрягаю слух. АД мог уйти в свою комнату, мог спуститься вниз, чтобы запить моё непристойное предложение пивом. Но в доме слишком тихо. Он уехал? Не могу справиться с любопытством и бесшумно приоткрываю дверь.

АД не сдвинулся с места. Его пальцы касаются губ — там, где совсем недавно прижимались мои. Гладят. Нахмурившись, он проводит языком по нижней губе, пробуя на вкус след моего поцелуя.

Заметив меня, АД отдёргивает руку и, выругавшись, захлопывает за собой дверь ванной.

В горле нарастает снежный ком, словно катится с горы. Не я одна озадачена нашим странным притяжением. АД тоже сбит с толку. Когда мы встретились в лифте, он вёл себя странно, как и я. Его попытка спасти меня от Седова — это вообще разрыв шаблона. А теперь… Мы оба пытаемся разобраться в этой тяге. В ней есть опасность, зацепка, от которой не отделаешься. В ней скрыто то, что однажды меня ранит. Сильно.

* * *

Когда я спустилась к завтраку, АД допивал кофе. Девять утра — а он всё ещё дома, вальяжно растянулся на диване, уставившись в газету. Щадящая у него работка, мне бы такую. Не спешит по утрам, собирается возить меня в клинику несколько раз в неделю, а при этом явно не бедствует.

— Я думала, ты уже уехал.

— Надеялась?

Да, я надеялась избежать неловкого утреннего взгляда.

«Помнишь, как вчера вечером ты отказался со мной спать? Так вот, я совсем не обиделась. Ну, совсем. Нисколько. Наоборот, я рада. Всю ночь прыгала от радости».

Я и на самом деле не обижаюсь, но вчерашняя сцена встряхнула нас, нарушив баланс. Что-то должно щёлкнуть, встать на место, чтобы мы смогли продолжить наше странное сосуществование. Нас надо вправить, как сустав.

— Ты позавтракал?

— Да.

Четыре фразы — неплохо для утренней беседы. Вполне достаточно. Пусть уедет поскорее, а я займусь делом. Не знаю, каким, но дело найдётся.

Достав из холодильника яйца, смотрю на них, как альпинисты смотрят на Эверест. Хочется яичницы. Разбить яйца одной левой, отделить скорлупу, взбить с молоком, солью и перцем…

Не справлюсь.

Выпью молока. Я ж не в поход иду, зачем мне столько калорий. Молоко и банан — самое то, отличный женский завтрак.

Кладу банан на разделочную доску, ножом отсекаю концы и подцепляю край кожуры. Ногтем вскапываю белую плоть.

АД смотрит на меня поверх газеты и молчит.

— Рабочий день давно начался, — бурчу, слизывая сладкий фрукт с пальцев. АД послушно откладывает газету и поднимается на ноги.

Поставив чашку в раковину, показывает на неё глазами.

— Вымой посуду.

— Сам вымой.

Покачав головой, АД кладёт руку на моё плечо.

— Ты на меня обиделась. — Он констатирует факт без доли смущения или сочувствия. Скорее, обвиняет.

— За что? — приседаю, высвобождаясь из его рук. Я не собираюсь мыть его чашку, и это не имеет ничего общего с обидой.

— За то, что я не стал с тобой спать.

— Нет, АД, я не обиделась. — Говорю честно, приложив ладонь к груди для пущего эффекта. Приложила бы и вторую, но она не разгибается. — Вчера был тяжёлый день, и я сорвалась. Я не люблю чувствовать себя слабой. Прости. Это никогда не повторится.

«Это не повторится», — сказала я Ярославу Игоревичу после опоздания. Я сдержала слово: я больше не опаздываю на работу, потому что я на неё не хожу.

Прищурившись, АД следил за тем, как воспоминания отражаются на моём лице живописной страдальческой гримасой. Неудивительно, что он принял её на свой счёт.

— Не переигрывай, Лера, ты не сделала ничего ужасного. Ты всего лишь предложила секс, а не продала мне в рабство своего первенца. Расслабься.

— Я расслаблена.

Во мне нет ничего расслабленного. Шкурке банана от меня досталось, надо же было на чём-то выместить раздражение. Оказалось, что можно разорвать её одной рукой. Левой. На мелкие кусочки. Может, для АДа предложение секса — ежедневное дело, а для меня — нет. Я знакомлюсь с мужчиной, изучаю его характер и привычки и только потом решаюсь на близость. У меня было всего двое мужчин, и я им ничего не предлагала. Между нами нарастали чувства, доверие, интерес… и потом… постепенно…

А, хрен с ним, с прошлым. Пусть отправляется к дьяволу вместе со всем остальным. Вычистить бы банан из-под ногтей, вот задача.

Локтем выдавила средство для мытья посуды на запачканную руку и приказала себе не думать. Вообще. Как посоветовал АД. Жить, ни о чём не задумываясь.

Прислонившись к холодильнику, АД наблюдал за моими попытками вымыть руку.

— Я не собираюсь с тобой спать, Лера, — сказал так жёстко, что от внезапного напряжения у меня заныли плечи. — Когда ты уберёшься из моего дома, я вернусь к нормальной жизни, — добавил он, пристально изучая моё лицо.

Такой чёрствости я не заслужила. АД взял меня под опеку по собственной инициативе, накупил игрушек, составил расписание — а теперь напоминает, что ждёт моего отъезда. Что я — обуза.

Он противоречит сам себе.

— Я готова убраться прямо сейчас! — сжимаю зубы так сильно, что ноют скулы. Перед глазами — красная пелена, поэтому гнев уже не сдержать.

— Ты уберёшься, когда я позволю тебе убраться, — его голос прорывается сквозь сжатые челюсти.

АД испытывает моё терпение. Зачем??

Не выключая воду, я рванула к лестнице. Мыло капало с пальцев, оставляя на полу блестящие кляксы.

— Сейчас же вызову такси и уеду от тебя.

— Удачи!

— Назови адрес!

— У этого места нет адреса.

— Не может быть! Здесь есть вода и электричество, это — нормальный посёлок.

— Удачи, Лера!

Хлопнув дверью спальни, я села на постель и выругалась. Ладно, признаюсь, мне немного обидно, что АД отказался со мной спать. Меня напрочь заморозило в лифте от одного его присутствия, а его вообще не торкает. Мог бы хоть притвориться из вежливости. Даже если он и чувствует нашу странную связь, она его явно не радует. Он доводит меня, провоцирует, причём нарочно. А я-то разогнала фантазию, наивная.

— Лера! — зовёт АД от входной двери. Не собираюсь отвечать. — Лера! Я знаю, что ты меня слышишь. Я поехал на работу. Когда закончится истерика, займись делами. Помоешь посуду, сделаешь себе нормальный завтрак. Хватит плющить бананы, поешь как следует. Не забудь упражнения. Если будет скучно, можешь погулять в саду. Прошу об одном — не вымещай свой нрав на Жене, дождись меня. На мне сможешь оторваться, но ужин всё равно приготовь.

Так бы и швырнула в него вазу, как в фильмах. Жаль, на его даче спартанское убранство, швырнуть нечего. Поедем в город, куплю вазу. На будущее. Интуиция подсказывает, что она мне пригодится.

АД уехал, а я спустилась вниз. Пнула стул, с презрением глянула на грязную посуду и принялась варить кофе.

Я не поддаюсь расписанию, у АДа не получится водить меня по жизни, как марионетку. Его дурацкие планы мне не помогут. Напридумывал всякого, устроил мне «АДотерапию».

Запутал меня напрочь. Заставил захотеть неведомого, сбил, вытолкнул из колеи. Утащил к себе на дачу и теперь крутится вокруг меня, непонятно почему, и путает мои мысли. А я и повелась, дура. Напоролась на настоящего АДа. Бессердечный охранник подтирает следы за Седовым и ждёт не дождётся, когда я сгину с глаз долой.

Грубый до невозможности. А я вчера расчувствовалась, переполнилась благодарностью. Вот и получила. Высокая доза АДа. Внутривенно.

Бунтую, злюсь, а уехать не могу. С АДом плохо, а без него было хуже. Вообще никак, пустота.

Назло ему не стала завтракать. Выругалась, глядя на посуду. Имею право, я — девушка, которая болеет.

Так и сидела на кухне, читая газету, пока не услышала скрип ворот. Осторожно ступая в оставленные АДом следы, Женя шла к дому, неся в руках закутанного ребёнка. Ведь упадёт же, блин. Снега навалом, а под ним — лёд.

Я поспешила на помощь и задохнулась от холода. Как по горлу ножом.

— Давай мне Гришу, порог скользкий.

Страшно держать ребёнка, но помочь надо.

Гриша вертелся, как юла, кряхтел, прижатый твёрдым гипсом. Одной рукой не удержать, он откормленный, да ещё и одет в триста слоёв, как луковица.

— Раздень его, а, Лер? Я в туалет.

Путь от Жениного дома — несколько минут, а ей в туалет надо. Дома не могла сходить? Пусть ребёнок подождёт, авось не изжарится.

Длинная молния на комбинезоне, а наверху — две пуговицы. Крохотные, тёмно-красные с белыми точками. Мухоморы из кошмаров.

После операции я носила спортивные брюки и свитера, да и сейчас в них. Никаких застёжек, хотя проблем с ними быть не должно. Хирурги отлично владеют левой рукой, без этого никак.

Вздыхаю, кошусь на туалет. Что она там, заснула, что ли?

— Привет, Гриша, меня зовут Лера. Сейчас мы тебя разденем.

Примеряюсь к пуговице правой рукой. Никакого захвата, пальцы еле двигаются.

Женя застывает в дверях и начинает громко извиняться.

— Я опять не подумала, прости меня, Лера. После беременности мозги вообще не включить, а тут ещё недосыпание.

— Всё в порядке, Женя. Это я так, попробовала правой рукой, на всякий случай. Я хорошо владею левой.

Без труда расстёгиваю пуговицу и берусь за молнию.

А вот снимать комбинезон одной рукой трудно. Гриша крутится на диване, смеётся, считая это игрой.

— Ты — хирург, да? — тихо спрашивает Женя, глядя, как я неловко катаю её ребёнка по дивану.

— Была.

Я ничем себя не выдала. Ни всхлипом, ни печалью в голосе. Ничем, кроме одинокой слезинки на скуле, но кто считает слезинки? Если отвернуться — никто.

— А теперь?

Вопрос на миллион долларов.

— А теперь я — Лера Леонова.

— Твоя семья знает?

— Нет.

— А друзья?

— У меня нет… Знают.

Мои друзья — это коллеги. Рабочая дружба не переживает такого падения, такого разрушения. Им сказали, что я сорвалась, навредила себе, а я не стала делиться правдой. Коллеги — это не то, что друзья. Мы держимся вместе, выживаем. На этом всё. Они пытались помочь, честно. В пределах возможного, конечно. Но мы вылеплены из одного хирургического теста и прочно сидим в одной колее. Чтобы вытолкнуть меня на поверхность, потребовался АД.

Звучит забавно, да? Для того, чтобы выжить, мне потребовался АД. Я живу «в аду». Странное прозвище.

— Хреново, — вздохнула Женя.

Суммировала всю мою историю одним словом. Молодец, Женя, писательницей будешь.

— И не говори, хреново. Кофе хочешь?

Женя кивнула и забрала у меня Гришу. Села к столу, и мы все вместе играли с игрушками. Рука ныла, но я честно закончила упражнения.

— Слушай, Лера, скажи честно: АД что, действительно купил тебе собачьи игрушки?

— Да, купил. Откуда им ещё взяться?

— Обалдеть.

— Да ладно, чего уж. Собачьи или детские, никакой разницы, всё равно они пока не подходят, я еле двигаю пальцами. Надо идти в специальный магазин. Я запустила руку, теперь вот болит, надо разрабатывать с нуля. Завтра поедем в клинику, там посмотрим. АД пытался мне помочь, вот и купил мячи. Хотел показать, что нельзя бездействовать, надо хоть что-то делать. Нельзя вариться в собственном соку.

— Ему удалось тебе помочь?

— Да, удалось. Я же здесь. Сижу вот, играю с мячиками.

— Знаешь, однажды я подарила АДу кактус.

Позвякивая погремушкой, Женя вздохнула. Ушла глубоко в мысли, и мне хотелось достать её оттуда, чтобы снять налёт горя с её от природы улыбчивого лица. Хотелось удержать её на плаву, как АД держит меня.

— Ещё кофе будешь? — Я включила кофеварку.

— Нет, мне хватит. Пора заняться обедом.

— Так что там с кактусом?

— Да ничего. Ты видела в доме кактус?

— Нет.

— Вот и я о чём. Я поставила его прямо здесь, посередине стола. С мая по октябрь АД живёт на даче. Сейчас-то он приезжает только из-за меня, а как потеплеет, переезжает сюда насовсем. Он завтракает за этим столом каждый день, поэтому я и поставила кактус там, где заметно. Так вот, сама видишь: нет кактуса, сдох. Вот ты мне скажи, что надо такое сделать, чтобы убить кактус? Только если утопить. А вот АД умудрился. К чему я… АД никогда ни о ком не заботится, он — одиночка.

— А ты?.. — я не успела сдержать вопрос и поспешно извинилась.

— Да ладно, резонный вопрос, — махнула рукой Женя. — Я болтаюсь у него на шее, как камень, да ещё Гришка тут. Припёрло, и у АДа не было выбора, так как мы — родня. Моего мужа сбило поездом два месяца назад, а они — братья. Муж служил в Мурманске, мы привыкли там за эти годы. После его смерти я совсем пропала, не знала, что с собой делать. Месяц провалялась в постели, даже не причёсывалась. Кроме АДа, родни нет, уж так получилось. А он прилетел, проторчал с нами невесть сколько. Всё устроил, оплатил. Продал квартиру, оформил документы, а потом забрал нас с собой. У нас уже давно здесь дача построена, даже машина есть. Мы готовились переехать поближе к АДу, семья-таки, брат. Вот и приехали. Всё так странно, я даже толком не распаковалась.

Кофеварка тихо насвистывала, и этот звук казался чудовищным вторжением в тихое горе маленькой семьи. Вырвав штепсель из розетки, я закрыла глаза. Если сосредоточиться, если задуматься, то я найду слова. Не врачебные, не вежливые, а настоящие, человеческие. Такие, которые удержат Женю на поверхности, не позволяя погрузиться в себя.

Я не знаю, что сказать. Я не умею грубо и прямо, как АД, или мягко и тонко, как Женя.

— Мне больно за тебя. За вас всех.

— Чего уж, — отмахнулась она. — У меня есть Гришка. Тебе хуже, чем мне. Я потеряла мужа, а ты — саму себя.

Откуда этой печальной женщине известна моя тайна?

— Если хочешь кофе, придётся звонить АДу, — усмехнулась Женя.

— Почему?

— Ты с испугу штепсель выдернула, а это сбивает программу. Надо ввести код, потом нажать на всякие кнопки. На днях Гришка дёрнул за провод, так АД потом минут десять меня учил. Всё равно не запомнила.

— Не хочу беспокоить АДа, сварю на плите.

— Это не кофеварка, а робот. АД любит всякие модерновые штучки.

Женя засмеялась. Без улыбки, но тем не менее это был смех. Ещё не настоящий, но уже жизнь, прорастающая сквозь горе.

— Значит, АД и о тебе заботится.

— Мы с Гришкой — семья, это для него святое. Он всегда о брате заботился. А вот об остальных он… — Женя замялась, пытаясь найти слова потактичнее, — не особо печётся. Как о том кактусе.

Снова смех. Резкий, прорвавшийся меж сомкнутых губ.

Похоже, АД изменился. Раньше он плевал на окружающих, а теперь собирает нуждающихся в нём женщин в дачном посёлке.

— Что будем готовить?

Мы вошли в приятный женский ритм. Постукивание ножей, кипящая вода в кастрюле, хныканье ребёнка. До этого дня я и не знала, что во мне существуют зачатки женского начала, что запах еды и детский лепет могут вызвать улыбку. Искреннюю.

— Дай-ка погляжу на тебя с ножом! — подмигивает Женя. — Режь! Покажи мне, как это делают профессионалы! Только потом не будем зашивать. — Смеясь, показывает на говядину, разложенную на доске. Замечаю, что она всё приготовила так, чтобы мне не возиться, не путаться одной рукой. Даже нож положила слева от доски. — Пациент готов! Приступайте, доктор Леонова!

Опасная шутка, Женя рискует. Я могла бы сломаться, но мне почему-то смешно. Поднимаю нож, подмигиваю Грише и режу мясо левой рукой. Резать-то нетрудно, а вот удерживать мясо непослушными пальцами правой — муторно.

— Ни фига себе! — Женя удивлённо качает головой. — Я в восьмом классе сломала правую руку, так маме пришлось меня одевать и мыть. Четыре недели мучилась. А ты словно левша. Везёт же!

Осознав сказанное, Женя ахнула и в ужасе посмотрела на меня.

— Вот я дура… — прошептала слёзно.

Мне везёт?

Двадцать секунд тишины, даже Гриша затих.

С этого момента наши отношения могут пойти под откос. Необратимо.

Или наоборот.

Выбор за мной.

Я выбираю «наоборот». Искренне, без усилий.

— Да уж, блин, не то слово. Повезло по полной программе! — улыбаюсь, и Женя выдыхает с облегчением. Страх отпускает её, она моет овощи и качает головой.

— Иногда я как ляпну — потом уксусом не ототрёшь!

Я принимаю эти слова за извинение и не требую большего.

— Знаешь, что смешно? В день, когда начался этот кошмар, я действительно думала, что мне повезло.

— Да ты что? — искренне удивлённая, Женя обернулась от раковины. — Кстати, АД не рассказал, что случилось с твоей рукой.

Ого.

А об этом я и не подумала.

Сказать правду? «Работодатель АДа изуродовал мою руку, чтобы отомстить судьбе за аварию сына».

Разве такое скажешь? Момент из серии: «Как разрушить отношения одной фразой». Через эту правду уже не переступишь. Удивительно, что мы с АДом не спотыкаемся о неё каждую минуту нашего знакомства.

— Я попала в аварию. Больно, страшно, но речь не об этом. Я опаздывала на работу и встретила АДа в лифте. Думала, что начальник прибьёт меня за опоздание, а он наоборот…

— Погоди, Лера. Расскажи, как вы познакомились с АДом.

Ещё одно «ого», из которого намного сложнее выпутаться.

— Честно говоря, мы не знакомы.

— Как это?

Женя аж воду выключила.

— Так это.

Женская болтовня больше не казалась интересной. Фактор новизны истощил себя, и мне захотелось подняться наверх и забраться в постель. Не вылезать из неё до утра.

— Но он же привёз тебя на дачу? Поселил у себя… здесь… — Женя в недоумении обвела рукой кухню. Это — дом АДа, человека, который не привык заботиться ни о ком, кроме семьи. На его даче не место чужому человеку. Запутавшись в несоответствиях, Женя заподозрила меня во лжи. — Этого не может быть, Лера. АД же вроде как заботится о тебе, вон как завопил, когда я попросила тебя подержать Гришку.

Именно что «вроде как заботится».

— АД стал свидетелем аварии и пожалел меня. Когда понял, что я не справляюсь одна, решил помочь.

— На него это не похоже, — уверенно заявила Женя. — Он и с роднёй всегда держался на расстоянии, даже с братом не откровенничал. Помогал, но не церемонился. Нас с Гришкой забрал по нужде, мне совсем худо было. Так мы ж семья, я знаю АДа уже много лет. А ты говоришь, что чужая. Чтобы АД незнакомку в дом приволок и заботился о ней — это чушь. Здесь что-то другое.

— Понятия не имею, что. Мы с ним почти не знакомы.

Настроение испортилось, особенно после слов, что АД «приволок» меня домой. Как собака — дохлого зайца в зубах.

После обеда Женя с Гришей собрались домой, и я проводила их до дверей.

— Слушай, Лера, а вы с АДом… ну… того…

Вот бы рассказать ей, что вчера вечером я предложила АДу «того», а он отказался.

— Нет, мы не «того». Я сказала правду: мы едва знакомы.

Становится трудно скрывать раздражение, скорее бы они ушли.

— Поосторожнее с ним, ладно, Лер? Думаю, он сам не знает, что делает.

Глядя, как они пробираются через сугробы, я гадала, о ком Женя печётся больше: обо мне или о своём девере. Потом оделась потеплее, нашла в кладовке лопату и отправилась разгребать снег. Нельзя Жене так ходить, а когда АД вернётся, уже стемнеет.

* * *

К вечеру я приняла все возможные таблетки и металась по постели от боли. Тоже мне, врач! Сделала упражнения, а потом ещё час махала лопатой. Разошлась, разгулялась, устроила себе реабилитацию, а теперь вгрызаюсь в подушку.

— Лера! — кричит АД на кухне. Только что вернулся и ищет меня по всему дому. Хлопает дверьми, ругается, а мне не ответить. Да и не хочу, чтобы он заходил, чтобы видел, как я плачу. — Лера! — он уже на лестнице. Замер в ожидании моего ответа, а у меня как раз горло перехватило. Так жалко себя стало, что аж разрыдалась.

Не получив ответа, АД потопал к входной двери. Куда он?

Вернулся минут через пять, значит, был у Жени. Взбежал по лестнице, ворвался в мою комнату без стука и разразился такой бранью, что ушам больно.

— Неужели трудно ответить, когда тебя зовут? Я решил, что ты сбежала, собирался в лесу искать. Лера?! Что с тобой? Что за хрень? Лера!!???

Ослепляет светом, смотрит на моё скрюченное тело на кровати, на заплаканное лицо и приправляет крики очередным разрядом брани.

— Ты снег сгребала, да? На даче нет нормальной лопаты, я зимой здесь почти не бываю. Совсем ненормальная? Я по дороге купил большую лопату, приехал — а ты тут субботник устроила. А теперь воешь. Совсем ума нет?

То, что АД не умеет заботиться о других, ясно, как белый день. Мои слёзы выносят ему мозг. Напрочь. Он дёргается, не знает, что сказать, что сделать, поглядывает на дверь. Порывается сбежать.

Пнув ножку кровати, садится рядом, сжимая кулаки.

— Уйди, АД!

— Нет.

— Уйди, сказала! Мне от твоей ругани только хуже.

— Лекарство принести?

— Уже приняла.

— Грелку? Воду? Бинты?

— НИЧЕГО НЕ НАДО! ПРОСТО УЙДИ!

— Не смей выгонять меня из моего собственного дома!

Оба осипли от крика. Сидим, огорошенные, на моей постели и смотрим на больную руку.

— Мне больно, — шепчу жалобно.

— Я… я не знаю… — Встаёт, отходит к окну, пинает батарею. — Скажи, что сделать, и я сделаю.

Мучается, бедняга. Привык к действиям, не выносит женских слёз.

— Я не знаю, что ещё сделать, — признаюсь тихо. Слёзы никак не остановить. Больно.

— Кто из нас врач!!??

— Я! Именно поэтому я не умею болеть!!

АД снова пинает батарею, барабанит пальцами по оконному стеклу.

— Всё, поднимайся, я везу тебя в больницу.

Сгребает меня в охапку, тащит к двери.

— Отпусти! Там ничего не сделают!

— В больнице дадут лекарства посильнее!

Пытаюсь вырваться, цепляюсь за дверь, но АД в разы сильнее.

— Грелка! — ору я. — Мне нужна грелка погорячее!

АД ставит меня на ноги и неохотно отпускает обратно в комнату. Следит, как я отступаю, придерживая руку, и щурится.

— Лера, я хочу отвезти тебя в больницу.

— Нет, мне уже лучше. Сделай мне грелку, пожалуйста. — Вру, конечно, мне не лучше, но очень не хочу ехать в больницу.

АД возвращается через несколько минут с грелкой, которую я привезла из дома. Розовой. Обнимаю её в надежде на целебное тепло. Рука болит от плеча до пальцев, из-за необычной нагрузки, и мне зябко от боли.

АД проверяет батарею и хмурится.

— Тебе холодно?

— Немного.

— Пойдём, я разожгу огонь.

Спускаемся вниз. АД придерживает меня и тащит за нами одеяло.

— Когда ты приняла таблетки?

— Я приняла несколько. Последний раз — минут двадцать назад.

— Когда подействуют?

— Минут через десять.

— Ещё раз тронешь лопату — …

Подбрасывая в руке полено, АД задумался о возможном наказании.

Ничего не придумал или решил не делиться своими планами, поэтому промолчал, разжигая огонь.

Обняв грелку, я устроилась на диване и закуталась в одеяло.

— Ужин в холодильнике.

Я оставила АДу щедрую порцию обеда. Знала ведь, что иначе будет ругаться. Тиран.

— Упражнения делала или сразу начала махать лопатой?

— Делала.

— Посуду сама мыла или Женю заставила?

— Женя сама вызвалась. Одной рукой трудно.

— Не болтай глупостей. Ты — хирург, наверняка умеешь и узлы левой рукой завязывать.

— Умею.

— Мой посуду сама, одной левой. Всё делай сама. Поняла? Делай, а не думай. Не позволяй себе раскисать и бояться, что не сможешь. Только в пределах разумного. Лопату не трогай, мебель не двигай. Займи себя простыми занятиями.

На обеденном столе я заметила пакет из магазина медицинской техники.

— Купил мне полный ветеринарный набор? — усмехнулась.

— Завтра насмотришься. Сейчас сиди и не двигайся.

АД разжёг огонь, потянулся и устало потёр шею.

— Как Женя?

— Нормально.

— Не цапались?

— С какой стати?

— Так вы ж женщины.

— Извини, забыла. Завтра обязательно поцапаемся, оправдаем репутацию.

АД согрел ужин. Вернее, остатки обеда, но ему-то откуда знать. Не сухая овсянка — уже праздник. Устроился рядом со мной на диване с тарелкой на коленях и покосился на мою руку.

— Болит?

— Да.

Боль сопротивлялась: то затихала, то пульсировала сердцем. Сгребая снег, я прижимала лопату плечом, поэтому боль отдавала и в локоть, и выше. От непривычки, от странной нагрузки.

— Где болит?

Небрежным жестом я показала на всю руку. Вздохнув, АД развернулся лицом ко мне и положил ладонь на моё плечо. Лучше любой грелки. Устроившись поудобней, я прикрыла глаза.

— Спасибо.

АД ел, балансируя тарелку на коленях. Свободную руку держал на моём плече. Казалось, боль уходила в его ладонь, как через громоотвод. Потом снова пыталась вернуться, но он вытягивал её, удерживал в себе, не пуская обратно.

Чуть заметно поглаживал плечо большим пальцем.

Как же мне хорошо. Тепло, спокойно. Здесь, рядом с ним. Не знаю, кто он и зачем со мной связался, но мне хорошо, а это многого стоит. За такое борются, о таком мечтают.

Мы никто друг другу, но я благодарна за несколько минут покоя.

Приятное тепло пронизывает насквозь, и меня распирает от дивного «хорошо».

Улыбаясь, я наклоняю голову к его руке и трусь о неё щекой. Прикосновение отзывается во мне лёгким головокружением.

О, блин!

Догадка обрушивается на меня ледяным дождём. Это из-за лекарств! Мне хорошо не с АДом, а с чёртовой дюжиной таблеток, которые я заглотила. Вот меня и развезло. Какая удача, что я вовремя сообразила, а то чуть мурлыкать не начала.

Собираюсь незаметно отодвинуться от его руки, но АД проводит большим пальцем по моей щеке. На секунду замираю, наслаждаюсь. То ли лаской, то ли лекарством, но в этот момент мне без разницы. Меня затопило дивное «хорошо».

Главное — не издавать неприличных звуков и не ластиться к нему, как кошка.

Ещё буквально пару секунд — и я отодвинусь. Ещё…

Всё.

Насладилась — и будет.

— Таблетки подействовали, так что можешь убрать руку и есть нормально.

Я отодвигаюсь, но АД не отпускает. Чувствую на плече сильную руку. Он удерживает меня, сдвигает ворот свитера, гладит шею. На удивление нежные пальцы путаются в моих волосах. АД наклоняет моё лицо и целует в удивлённо приоткрытые губы.

Легко, невинно. Пробный поцелуй.

Он снова путает мои мысли.

— Ешь, пока горячее, — прошу его осипшим голосом, сбиваясь от волнения.

Хочется сбежать от АДа, даже таблетки больше не расслабляют. Он отказал мне вчера, а сегодня передумал? Не нашёл никого симпатичнее, завертелся на работе и решил взять то, что дают. Раз уж я болтаюсь под рукой и щедро предлагаю себя, почему бы и нет. В темноте все кошки серы.

— Ешь, — прошу снова, но он подаётся ближе.

— Умей заткнуться, Лера.

Снова целует. Вкус пива, чуть солёные губы. Облизываю их, сама удивляюсь, почему. Таблетки действуют, наверное. На солёненькое потянуло.

Отклоняюсь в сторону, смотрю на его губы, потом снова облизываю кончиком языка. Словно рисую на его губах акварелью. Точно, таблетки действуют, иначе как объяснить странную тягу.

АД остановился, следит за моими действиями, потом отворачивается и делает глоток пива. Спокойный, расслабленный, словно для него такие отношения — обычное дело. Он мне отказывает, а я его облизываю.

— Вчера ты не собирался со мной спать, а сегодня пожалел бедняжку? — вырывается из глубины обиженного эго.

— Не иначе, как пожалел, — усмехается он и возвращается к еде. — Ужин нормальный, но готовила не ты.

— Что значит «не я»?

— Не ты. Слишком вкусно, а ты не умеешь готовить.

— Я помогала…

— Завтра пытайся готовить сама, а Женя пусть руководит, — перебил меня доморощенный тиран. — Если будешь занята на кухне, то не полезешь сгребать снег и не станешь думать о всякой ерунде. Сладкое будешь?

— Ты же не ешь сладкое?

— Не ем. Я тебя спрашиваю, будешь?

— А есть что-то новенькое?

АД поднимается с дивана и приносит мне картонную упаковку с куском шоколадного торта. Роскошь! Жадно сглатываю, и он смеётся и качает головой.

— Ты как ребёнок, словно нормальной жизни не знала.

А может, и не знала. Я жила мечтой, не замечая ничего другого, а это чревато. Когда мечту отбирают, остаётся пустота.

Зато сейчас эту пресловутую пустоту можно заполнить шоколадным тортом. Безумно вкусным, воздушным, с орешками и желе. И муссом. Божественно.

Наслаждаюсь сладким, но не могу оставить сказанное АДом без ответа.

— Я была счастлива. По-настоящему. Жила мечтой, а теперь у меня её отобрали.

Внезапно шоколад показался горьким, и я отодвинула торт в сторону.

— Найдёшь новую мечту. — Допив пиво, АД направился к холодильнику.

— Я не знаю, как ищут мечту. Она у меня просто была — и всё. Я не умею искать.

— Научишься. Скажем так: я тебя не отпущу, пока не найдёшь. Так что поторапливайся.

Не спрашивая, АД налил мне стакан молока. Как ребёнку.

— Женя сказала, что ты убил её кактус.

— Вы, женщины, как слоны, ничего не забываете. На кой мне кактус? Я его даже не заметил, а Женя обиделась.

Допив молоко, я прилегла на подушки.

— Завтра в городе я куплю тебе кактус.

— Только кактуса мне и не хватает, — пробурчал он сквозь улыбку и снова устроился рядом. — Тебя хоть поливать не надо.

— Вот мы и узнали, от чего умер кактус, — сонно хихикнула я. — Ты его утопил. И меня ты однажды утопишь. Как кактус.

— Сколько ж ты таблеток заглотила, кактус?

— Мно-о-го.

Я заснула на диване, лелея ноющую руку. АД сидел рядом, уткнувшись в компьютер, левая ладонь на моём плече.

* * *

— Будешь спать на диване — придётся рано вставать, — заявил АД, разбудив меня чавканьем кофеварки. Выплюнув в чашку крепкий напиток, та притихла под рукой хозяина. — Поднимайся, Лера, у нас на сегодня большие планы.

Звучит удручающе. Судя по всему, на работу АД не собирается.

— Непыльная у тебя должность — день на работе, день — отдых. Что ты делаешь для Седова? Ты охранник?

Глупо думать, что АД ответит на такой вопрос.

— Я охраняю его коллекцию марок. Поднимайся, Лера, пора делать завтрак.

— Твоя очередь, я вчера делала обед.

— А ты будешь сидеть на диване и задавать дурацкие вопросы? Нет уж. Отвари яйца, нарежь, заправь майонезом и сделай мне два бутерброда с чёрным хлебом.

— Рабовладелец!

— Если и рабовладелец, то неудачный. Рабыня из тебя никудышная, никакой пользы.

Я положила яйца в кипящую воду, даже время засекла, но отвлеклась на статью в газете. Такое случается всё чаще и чаще — пытаюсь сосредоточиться, но мысли уплывают неизвестно куда.

Когда очнулась, АД резал варёные яйца и перекладывал в глубокую тарелку.

— Уже сварились? — Тупо глядя на часы, я попыталась вспомнить, как давно закипела вода.

— Цыплята вылупились и пошли в школу. — Достав майонез, АД сделал три бутерброда и протянул один мне. — Ешь, горе-повар.

— Я не повар, я… Лера.

— Да уж. Не рабыня и не повар.

— Я никогда не стремилась быть женой. У меня был другой путь…

— Наслышан о твоём пути. Хватит себя жалеть, лучше ешь бутерброд да пошевеливайся.

После душа АД потребовал, чтобы я «нормально» оделась. Приготовившись услышать нелестные эпитеты в свой адрес, я скрестила руки на груди и отошла к стене. Пусть сам меня одевает, если стыдно везти в город, как есть.

— Я не собираюсь для тебя наряжаться!

— Наряжаться? — не понял он. Вывалил одежду на кровать и, критически её осмотрев, повернулся ко мне. — В это?

Ну вот, начались наезды на мой гардероб. АД — настоящий эксперт по чередованию кнута и пряника.

Держу себя в руках, стараюсь. Если взорвусь, он будет провоцировать сильнее.

— Моя одежда тебя не касается. Я не собираюсь прыгать перед тобой в юбке, из-под которой видны гланды.

— Гланды? — АД смеётся надо мной, а я ничего не могу с собой поделать. Злюсь. Как он умудряется с такой лёгкостью меня раздражать? Аж слова путаю.

— Не гланды, а… не имеет значения. Оставь мою одежду в покое.

Не оставил. Выбрал юбку до колена, рубашку и тёплый пиджак. Всё для того, чтобы я не ленилась — молнии, пуговицы, колготки.

— Не переставай быть собой из-за того, что случилось, — сказал серьёзно. Очень серьёзно, я аж задержала дыхание. Так тепло стало внутри, словно чаю глотнула. Слова АДа осели, нашли своё место. Я о них ещё вспомню.

— Поэтому надень своё обычное тряпьё, — продолжил он, убив трогательный момент.

Попробуйте одеться одной рукой. Муторно, особенно натягивать колготки. Дёргаюсь, как паяц в мультике, ругаюсь. Беспомощность раздражает. Капрон цепляется за обкусанные ногти. Каждое движение напоминает о случившемся.

— Не думай! — крикнул АД из коридора. — Я отсюда слышу, как скрипят твои мысли. Прекрати!

Наивная, я решила, что на этом мои мучения закончатся. Как бы не так.

Когда мы спустились вниз, АД поставил передо мной лак для ногтей. Ярко-красный. Где только нашёл?

— Я зайду к Жене, а ты пока накрась ногти. Каждый раз перед поездкой в город будешь делать то же самое.

— Знаешь, что…

Во мне разгоралась буря, поднималась чёрными, жгучими волнами. Главное, чтобы не разразилась слезами. Как же он жесток! Так нельзя. Не со мной, не так скоро.

Отвернулась от него, изо всех сил стараясь сдержать крик. Не смогла.

— Ты надо мной издеваешься! Мало того, что твои ребята меня искалечили, так ты теперь сам измываешься надо мной при каждой возможности! Псих! Бессердечный!

Взбежав по лестнице, я зацепилась гипсом за дверную раму и взвыла от боли. Упала на кровать и зарыдала. Слёзы пришли весенним ливнем, до хрипоты, до икоты. Их накопилось столько, что промочила одеяло. Кто бы знал, какие запасы имеются.

Ведь вчера вечером АД был совсем другим, почти человеком. Что случилось? Зачем он так жестоко меня провоцирует?

Проревелась на славу и, всхлипывая, присела на постели. Голова кружится, в висках пульсирует боль, глаза распухли до щёлок. Как день начнёшь, так и…

— Ты плакала после того, что случилось?

АД сидел на стуле у окна. Я и не заметила, как он вошёл.

— Да, плакала, но не так… не так мокро.

Трудно поверить, но одеяло промокло насквозь.

Я попыталась улыбнуться. Лицо онемело от рыданий, поэтому гримаса получилась кривой.

АД водил ребром ладони по подоконнику. Если он и осуждал меня за несдержанность, то не спешил читать нотации.

— Воды принести?

— Принеси.

АД высидел мою истерику и не сбежал. За такое надо орден давать.

Подав стакан, мой мучитель вернулся на место у окна.

— Зачем ты надо мной издеваешься? Это жестоко, АД.

— Я предупреждал тебя, что я жестокий.

— Вчера вечером ты был другим.

— Устал на работе, вот и дал слабину.

— Тогда почему не оставишь меня в покое? Отвези меня домой, я не твоя забота. Не стоит отрабатывать грехи Седова.

— Я не отрабатываю чужие грехи. Никогда.

— Отпусти меня, АД. Я вижу, что ты стараешься мне помочь, но у тебя ничего не выйдет. Вроде в начале что-то получилось, тебе удалось меня отвлечь, но теперь мы зашли в тупик. Мы слишком разные, и твои методы мне не подходят.

Постукивая пальцами по подоконнику, он смотрел в окно.

— Отпусти меня, — прошу.

— Нет.

— Почему?

Скрестив руки на груди, он закрыл глаза. Судя по напряжённой позе, пытался сдержать адский характер.

— Ты действительно хочешь уехать домой?

Домой.

Съёмная квартира. Холодное пристанище для одинокой женщины на три-четыре ночи в неделю. Остальное время я проводила в больнице.

— Я не особо стремлюсь вернуться домой, но это не значит, что я хочу остаться здесь.

— Ты поедешь к родителям?

— Нет.

Взвалить на них ношу моей несостоявшейся жизни? Ни за что.

— К друзьям? К любовнику?

Прищурившись, АД следил за моими размышлениями.

Представляю, как я без предупреждения завалюсь домой к одному из бывших. Хотя они даже не узнают о моём приезде. Небось оба на дежурстве.

— Не имеет значения, куда и к кому я поеду. Важно, что я уеду от тебя. С тобой слишком сложно. Ты встряхнул меня, привёл в чувство, и я очень за это благодарна. Дальше я справлюсь сама. С тобой всё равно не получится.

— Ты тоже не подарок.

— Тогда отпусти.

— Куда ты пойдёшь, Лера?

Он действительно хотел знать. Понять бы, зачем и с какой стати он ко мне привязался.

— Не знаю. Я что-нибудь придумаю.

Если бы АД был со мной помягче, если бы я могла с ним нормально поговорить… Но он слишком странный. Непоследовательный. Вроде заботится обо мне, а порой чёрствый, как камень. Жестокий.

Попробую ещё раз.

— Мне больно. — Нахмурившись, АД посмотрел на мою руку. — Нет, болит вот здесь. — Я приложила руку к груди. — И я не знаю, что с этим делать. Ты пытаешься сделать как лучше, толкаешь меня вперёд, но слишком сильно. У меня была жизнь, у меня был план. А теперь всё разрушено, и мне плохо. Я не могу двигаться так быстро. Ты задаёшь темп, от которого у меня едет крыша. Понимаешь?

Неразбавленная тишина между нами. Сплетённые мысли, сплошное непонимание. Нужен хоть какой-то посторонний звук — тиканье часов, шипение кофеварки. Без них мы слишком наедине.

— Я понимаю, Лера.

Хотелось бы в это верить, хотелось бы зацепиться за нашу связь и сделать её чем-то добрым. АД заботится — я отвечаю тем же. Мы улыбаемся, поддерживаем друг друга. Так бывает, когда люди приходят на помощь и искренне желают друг другу добра. Бескорыстно. Именно так он помогает Жене. У них всё получается намного проще, без трений и стычек. АД позволяет ей жить в её темпе, не навязывает свой. Не провоцирует.

Вздохнув, АД покачал головой.

— Придёт время, и я тебя отпущу. А пока умойся и иди красить ногти.

Что???

Это он называет пониманием?

АД отвёл меня в ванную и проследил, пока я умывалась. Потом сел рядом за кухонный стол и пододвинул лак для ногтей. Хоть бы к Жене ушёл, садист. Он не способен меня понять.

С правой рукой я справилась нормально, а вот с левой… Могла с таким же успехом окунуть кончики пальцев в лак.

Уже не плакала, стало всё равно. АД чёрствый. У него действительно адский характер. Хорошо, что он отказался со мной спать, я бы очень об этом пожалела.

АД внимательно осмотрел мои ногти, хмыкнул, но не позволил смыть лак.

— В следующий раз получится лучше, — пообещал уверенно.

Запихнул меня во внедорожник, и мы отправились в город. Пока заправлялись бензином, я смотрела на АДа сквозь тонированное стекло, безуспешно пытаясь прочитать его мысли. Думает о чём-то своём, меня вообще не замечает. Чёрствый кусок… того самого. Я ему покажу! Думает, я полная дура, и мною можно манипулировать. Бутерброд ему сделать, видишь ли. Ногти накрасить.

Человеческим языком попросила его сбавить темп, а он прёт, как революционер на баррикаду.

Уйду. Сбегу. Пока не знаю, куда, уж точно не домой, но сбегу. АД поймал меня в момент слабости и измывается. Давит изо всех сил и плюёт на мои чувства.

Мне не нужно жестокое излечение. Мне больно.

— Мне придётся заехать на работу, — сообщает он, вернувшись в салон.

— Нет! — паника сразу берёт за горло.

— В офис, Лера. У меня есть офис — здание, в котором работают обычные люди, с которыми ты не встречалась. Седова и его охраны там нет. Мы заедем всего на пару минут.

АД позвонил сотрудникам, но я не прислушивалась к разговору. На самом деле мне не интересно, кем он работает. Достаточно знать, что он связан с Седовым. Этот камень преткновения не обойдёшь, поэтому однажды наши дороги разойдутся. Если и не сегодня, то очень скоро. В мыслях не укладывается, как АД может работать на такого морального урода и при этом помогать мне. По-своему, неуклюже и жёстко, но всё-таки помогать. С АДом очень сложно, в его поведении нет ни чёрного, ни белого. Сплошные полутона.

Мы подъехали к невысокому зданию, и на крыльце мгновенно нарисовалась молодая девица на каблуках смехотворной высоты. Бренд «Сломанная лодыжка». В таких невозможно передвигаться. Держу пари, что она вышла в тапочках и переоделась на крыльце, чтобы красиво стоять. Роскошная девица, ухоженная, уж она пальцы в лак не окунает. Обхаживает АДа, наклоняется к нему. По росту чуть ли не выше его на этих модных ходулях. Смеётся, откидывает голову назад. Боюсь, шею свернёт, а мне потом оказывать первую помощь.

Я не ревную, куда мне до такой, но неприятно осознавать, как жалко я выгляжу. Без косметики, в старой вязаной шапке, да и на пальто я уже месяца два как пристально не смотрела. Такое ощущение, что я каталась в нём по полу в обнимку с котом. Уж чего не было, того не было, но шерсть откуда-то взялась.

Отряхиваться не стала, я не пытаюсь состязаться с его девицами. АД чётко дал понять, что не видит во мне женщину, так на фиг стараться.

На крыльцо вышла ещё одна девица, постарше, в нормальных туфлях. Лучше бы тоже на ходулях, было бы над чем посмеяться. С АДом произошла моментальная трансформация — оживился, принялся болтать, размахивать руками. Совсем другой человек. Улыбается, блин, причём так радостно, словно она ему квартальную премию вынесла. Или сына из роддома. Стоят совсем рядом, смотрят на планшет в её руке, оживлённо болтают.

А рядом со мной АД мрачный и вечно чем-то недовольный. Какого чёрта он ко мне пристал? Совесть замучила?

Надоело на них смотреть и злиться. Мне есть, о чём подумать, и я не собираюсь страдать всякой фигнёй. Я не такая, я адекватная. Однажды я была адекватной и намереваюсь снова такой стать.

Открыла дверь машины и выскользнула из салона, благо сумочка с собой. Пусть АД оставит мою одежду на память. Как он её назвал? Тряпьё? Похититель хренов. Он мне не указчик.

Пригнувшись, пробежала между машин и вышла на проспект. Остановлюсь в гостинице и решу, что делать дальше. АД не сможет меня найти, да он мне и не нужен. Я бы и без него справилась. Вот только поразрушалась бы ещё недельку-другую, а потом встала, поправила корону — и вперёд.

Запрыгнула в автобус, вышла через пару остановок, чтобы уж наверняка не нашёл. Зашла в кафе, чрезмерно довольная собой. Надо же, сбежала. Удалось. Всё оказалось намного проще, чем думала. АД так убедительно распинался, что не отпустит, и я поверила. Думала, только открою дверь — меня оглушит сирена, и отовсюду посыплются спецназовцы. А он даже не запер машину. Открыла дверь и ушла, не привлекая постороннего внимания.

Докажу АДу, что справлюсь и без него.

Научусь сохранять оптимизм, придумаю себе новую жизнь.

Не собираюсь мириться с его жёсткими приёмами и приказами. С его бредовым расписанием.

Он мне не нужен, я всё сделаю сама. Прямо сейчас начну.

Только вот не знаю, как.

Радостное настроение длилось минут десять. После этого я уткнулась в большой вопросительный знак моей жизни и потеряла запал. Перегорела слишком быстро, как дешёвая лампочка.

Всего два дня — а я подсела на АДа, как на наркотик. На его требования, на поддержку, порой странную, порой жестокую, но единственную, которая со мной сработала. Кто бы знал, почему. Подсела даже на его идиотское расписание, которому пока и не пробовала следовать. Мой посуду, делай упражнения, болтай с Женей, готовь, гуляй. Как робота программирует.

Без АДа меня засасывает обратно в страдания, и я боюсь стать жалкой. Противной самой себе. Сколько длится горе? Как долго прощаются с прошлым? Может, вернуться на диван и переждать острую фазу?

АД протянул мне руку помощи. Грубую и жёсткую, но искреннюю. Он добился со мной того, что я не смогла сделать сама.

С ним тяжело, но без него хуже. Намного.

— Ой, бедняжка, что же у тебя с рукой-то! — Поставив на стул увесистую сумку с покупками, старушка погладила меня по голове, зацепив узловатой рукой выбившиеся из-под шапки кудряшки. Сижу в тёплом кафе и даже не разделась. Так глубоко задумалась, что не помню, заказала еду или нет.

— Ой, девочка моя, нельзя так! — причитала старушка. Самое смешное, что говорила она о моей здоровой руке. Об утреннем маникюре. — У меня внучка в салоне работает, дом 23, прямо здесь, на проспекте. «Модерн» называется. Ты зайди, пусть отмоет твои ногти. Всё лучше, чем так ходить.

Осуждающе качая головой, старушка направилась к выходу. Есть больше не хотелось. Доказывать АДу свою правоту — тоже. Хотелось вернуться на диван в старую квартиру и зажевать мою печаль сухой овсянкой.

Так дело не пойдёт. Обратного пути нет. АДу стоило больших усилий содрать меня с дивана, и возвращаться нечестно.

Ровно в 12:59 я вошла в приёмную врача. Того самого, который разработал план реабилитации, и к которому я так и не вернулась до сегодняшнего дня. У окна приёмной стоял АД далеко не в лучшем расположении духа.

При моём появлении его лицо чуть расслабилось, чтобы тут же сложиться в гневную гримасу.

— Набегалась? — прошипел он, игнорируя других пациентов.

— Надо же, ты заметил.

— Заметил. Хорошо погуляла?

— Отлично.

— Будем надеяться, что ты успокоилась.

Пройдя мимо него, я села среди других ожидающих. Побродив по коридору, АД приземлился рядом.

— Я не сплю с сотрудницами.

В тишине приёмной его услышали даже дремавшие.

Моего ответа ждали с интересом, но я решила не тешить случайных свидетелей представлением. Промолчала.

АД решил, что я сбежала, приревновав его к сотрудницам. Обалдеть.

Нет смысла доказывать, что я не ревную, потому что это неправда. Очень ревную, но не АДа. Дело в здоровье его сотрудниц, в их красоте и совершенстве. В их работе, в полноценной жизни. Да, я ревную, очень, но АД тут ни при чём. Объяснять смысла нет, он не поймёт. Он вообще меня не понимает.

* * *

Меня позвали во врачебный кабинет. Поясню: не нас с АДом, а меня. Одну. Однако он поднялся следом.

Кладу руку на его плечо, чтобы он оставался на месте.

— Подожди в приёмной.

Я не люблю спорить, но должны же у меня быть хоть какие-то права. Если хочет, пусть ждёт, но к врачу я пойду одна.

АД тоже не любит спорить. Если считает, что он прав, то вообще меня не слушает. Скажу к слову: АД думает, что он всегда прав.

Как только я поворачиваюсь к двери, он встаёт следом и обнимает меня… Нет, «обнимает» тут не подходит. Цепляется за мою талию и ведёт к двери. Можно подумать, у меня ноги отказали.

Оттесняю его обратно.

— Подожди в приёмной, я пойду одна.

На нас смотрят с огромным интересом. Ещё бы — какая пара! Я подозреваю его в измене, а он отнекивается. Я закрываю дверь перед его носом, а он врывается следом. Фантазия может дорисовать множество пикантных сопутствующих деталей.

— Валерия Михайловна! — врач настороженно посмотрел на меня поверх очков. Ещё бы, я — известная личность. Раскромсала запястье и не явилась на лечебные процедуры. Он даже Ярославу Игоревичу звонил узнать, что со мной стряслось. Главный врач меня отчитал, выругался от души, но отстал. Ярослав Игоревич — человек сложный, поэтому уважает других сложных людей. Например, меня.

На случай, если вы не догадались: со мной всё сложно. Очень.

— А вы кто? — сурово спросил врач, оценивая моего мрачного спутника, который протиснулся в дверь после того, как я её закрыла. Плотно.

— Сопровождающий.

— Оставьте нас на минуточку, будьте любезны.

АД потоптался в дверях, покосился на аппаратуру в углу кабинета и сказал:

— Если будет больно, позови.

Так и сказал. На полном серьёзе.

У врача аж очки съехали на кончик носа, благо он крючковатый, так что имущество не пострадало.

— Больно? — беззвучно спросил одними губами, когда АД вышел. — Что вы наговорили про меня своему сопровождающему, Валерия Михайловна?

— Он видел, как я пыталась разрабатывать руку после… эээ… перерыва. Было больно.

— Как зовут вашего сопровождающего? — зачем-то спросил врач, поправляя очки.

— АД.

— Ад? С чертями, огнём и прочим?

— Да-с, именно так. Со всеми причиндалами.

— Но хоть хороший Ад? — врач слабо улыбнулся, глядя на мою страдальческую гримасу.

Ад хорошим не бывает.

— Очень хороший.

— Тогда пусть живёт. — Посмеиваясь, врач пролистал мою карточку.

Знаю его уже два года. Отправляла к нему больных на реабилитацию и всегда слышала только положительные отзывы. Отличный мужик, знает своё дело, умеет разговорить и поддержать. А вот меня не удержал, я сбежала, потому что меня смело ураганом, который не оставил за собой ничего, кроме пустоты.

Что сейчас каяться, лучше займусь делом.

Добрые глаза врача смотрят на меня поверх очков в роговой оправе. Слишком добрые, в этом-то всё и дело. Поэтому и сбежала. У вас когда-нибудь была острая аллергия на сочувствие?

— У меня к вам один вопрос, Валерия Михайловна: будем работать или нет? Если нет, то не тратьте время, ни своё, ни моё. А то мы с вами разработали целую программу, а вы пропали и, судя по всему, не делали никаких упражнений.

— Будем работать, даю вам честное хирургическое слово.

— Ну, только если честное хирургическое.

Было больно, но я не позвала АДа. Ещё чего. Только сейчас полностью осознала, насколько запустила руку, и как трудно мне придётся. Одно дело — крутить мячики и выпрямлять пальцы. Совсем другое — когда ты в руках профессионала.

— Покажите ещё раз, какие упражнения вы делаете. Поаккуратнее, Валерия Михайловна, не жмите так. Нежнее, это ж ваша рука, а не муляж. Не делайте себе больно!

— Я злюсь на себя, что упустила столько времени.

— Так на себя злитесь, а не на руку, она-то не виновата. По голове стучите, или пусть АД поможет.

Он и стучит. Непрерывно, как дятел.

Когда я вышла из кабинета, АД сразу заметил, что я плакала. А ведь я промокнула глаза и даже глянула в зеркало над раковиной. Но от него фиг, что скроешь. Если прицепится, то намертво. Наклонился ко мне, разглядывает покрасневшие глаза, потом смотрит на прижатую к груди руку и делает свои выводы. Главный из них — я ослушалась его приказа. Мне было больно, но я его не позвала. Оттолкнула помощь, предложенную мужчиной, который (по словам Жени) не умеет заботиться о других.

Мы молча дождались лифта и разошлись в противоположные углы, как незнакомцы.

Седьмой этаж. Шестой.

Ему хотелось меня обнять.

Он подавался вперёд, неловко поднимал руку, потом отступал. Обнять легче, чем подобрать нужные слова, но сложнее, чем промолчать. Объятия слишком легко принять за обещания, а это опасно. АД относится к типу мужчин, которые ничего не обещают, но при этом дают тебе больше, чем ты просила.

Мне хотелось, чтобы АД меня обнял. Мне нужны сила и уверенность мужчины, от которого я только что попыталась сбежать. Поэтому и вернулась, что без них — никак.

Украдкой брошенные взгляды высекают искры, словно нас с АДом замкнуло в электрической цепи. Трепыхаемся, сдаваясь странным импульсам. Вроде знаем себя, вроде не изменились, но незнакомое электричество уже гудит, пробуждает нервы.

Не факт, что эти импульсы приятны. И уж если верить инстинктам, ни к чему хорошему они не приведут. Самое странное — то, что я хочу большего. Даже если я совсем не знаю этого мужчину. Даже если его методы жестоки. Даже если потом будет больно.

Пятый этаж.

Пусть он меня обнимет. Пожалуйста. Ничего личного, только немного тепла. Тяжёлая рука на плече. Прижмусь щекой к его груди, извиняясь за побег, а он примет меня обратно.

Четвёртый этаж.

Лифт останавливается, между нами вклинивается пожилой мужчина с рецептом в руке.

АД меня не обнимет. Уже не обнимет.

Застёгиваю пальто левой рукой.

— Я больше не буду заставлять тебя красить ногти.

Старичок недоумённо оглядывается на нас, потом поправляет очки и присматривается к моим рукам. Да уж, там есть, на что посмотреть.

— Я пытался тебя спровоцировать. Думал, ты рассердишься и будешь стараться мне назло, — продолжил АД.

Его провокация сработала, но я не собираюсь в этом признаваться. Эффекта хватит надолго, и мне хотелось бы избежать его очередных выдумок.

Второй этаж. Аптека. Старичок выходит, на прощание бросив на нас любопытный взгляд.

Остался один этаж. Слишком поздно для объятий, слишком тесно для слов.

Двери открываются, и мы выходим в вестибюль.

АД не спрашивает, куда я направляюсь, вернусь ли к нему на дачу. Отстаёт на пару шагов и молчит. Мы проходим через турникет и останавливаемся на слепящем зимнем солнце.

Руки в карманах, АД щурится и смотрит на проезжающие машины. Если я сейчас уйду, он отпустит, больше не станет навязываться. Делаю шаг в сторону, чтобы проверить, и он не поворачивается. Следит за пыхтением автобуса и не пытается меня остановить.

Я бы ушла, но некуда.

Вру. Есть, куда. Весь мир рядом, и я уже тянусь к нему. Я уже хочу жить.

Я бы ушла, но не хочу.

Достаю конверт из кармана и протягиваю АДу.

— Вот новый список упражнений. Следи, чтобы я не отлынивала.

АД мне не нравится, нисколько. Его методы жестоки. Его слова отталкивают.

Но без него я не справлюсь. А если и справлюсь, то не хочу без него.