Это больше, чем моё сердце,

Это страшнее прыжка с крыши,

Это громче вопля бешеного,

Но гораздо тише писка забитой мыши.

Это то, что каждый всю жизнь ищет,

Находит, теряет, находит вновь,

Это то, что в белой фате со злобным оскалом

По белому свету рыщет.

Я говорю тебе про любовь.

Она сама по себе невесома,

Она легче, чем твои мысли,

Но вспомни как душу рвало,

Когда она уходила,

Как на глазах твоих слезы висли.

Она руками своими нежными

Петлю на шею тебе набросит,

Не оставляя ничего от тебя прежнего,

Сама на цыпочки встать попросит…

(Дельфин «Любовь»)

Это был хороший сон, на грани лёгкой эротики, поэтому я сопротивлялась пробуждению. Дыхание на моём плече, тёплая рука между бёдер, лёгкий укус в шею.

Мы с АДом спали вместе. Это плохо. Такой день, как сегодня, не должен начинаться с обещания счастья. Он должен быть плохим от начала и до конца. Пропитанным местью.

Но разве можно противиться, когда счастье настырно обволакивает тебя, сковывает движения и волю. Если прижаться к тёплому телу за спиной, то снова провалюсь глубоко, как в детстве, когда я летала во сне. Теперь не летаю, выросла.

Или нет, летаю, только по-другому. В руках АДа.

— Где мой завтрак, лентяйка? — смеётся АД мне в волосы. — Уже девять утра.

— А ногти тебе не накрасить? — ворчу, пристраиваясь к его телу в надежде, что он забудет о еде. Хотя он уже и так не помнит. Завёлся с пол-оборота, вошёл в меня быстро и глубоко, променял завтрак на острую близость.

Настырные пальцы ласкают бедро.

Моё «Ох!» растворяется в мужском напоре. День, начинающийся с обладания, с жадной принадлежности.

А потом — нежность. Незнакомая ни мне, ни ему. Неиспробованная.

На самом деле АД не такой. Не мягкий, не нежный, но он старается. Показывает мне целую гамму оттенков, весь возможный и невозможный спектр себя. Придумывает красивые слова, броские признания. Ищет подход, который сработает и отвлечёт меня от плана мести, свернувшегося в мыслях спящей гадюкой.

Даже когда АД нежен, его глаза пылают. Взгляд пульсирует в моём теле, выискивая спрятанную правду. Но её уже не найти, она растворилась в крови, разбежалась по всему телу. Стала частью меня.

Сегодня — день моей мести.

Где бы АД ни спрятал меня, куда бы ни отвёз, я всё равно доберусь до больницы. Сегодня.

Я лежу на животе, АД — сверху, придавливает всем телом, покусывая за шею.

— Какие у нас планы? — АД давит, испытывает меня после ночных откровений. Всё ещё надеется услышать правду.

— Грандиозные! — отшучиваюсь я. — Как только стряхну с себя трёхтонную мужскую тушу, займусь всякой дребеденью.

— Что ещё за дребедень?

— Ты же знаешь нас, женщин, — хихикаю так лживо, что самой тошно. — Полистаю журналы, поболтаю с Женей, поджарю курочку. — Услышав недовольное фырканье АДа, попробовала приподняться, но тут же была прижата обратно к постели.

— Опа-опа, красавица. Не виляй задом, а то не будет тебе ни журналов, ни курочки. Только трёхтонная очень возбуждённая туша.

Хорошо, что он не видит моего лица. Хорошо, что я не вижу его. Так легче шутить, давясь правдой.

— А у тебя какие планы? — спрашиваю осторожно.

— А давай ты мне скажешь, Лера, какие у меня планы? — тихо предлагает он.

— Откуда же мне знать, — нервно хихикаю. — Главное, чтобы ты не болтался под ногами, пока мы тут с Женей зажигаем.

— Да уж, вы зажигаете, — вздыхает он.

— Поезжай на работу, ты же вчера не был, — вкрадчиво предлагаю я, и не надеясь, что АД оставит меня без присмотра.

— Не хочется.

— Так и будешь со мной нянчиться? — усмехаюсь чуть слышно.

АД тяжело дышал мне в затылок, словно разбегаясь для прыжка. Словесного.

Предлагать ему уехать было рискованным шагом. Очень. Он чувствует, что я что-то задумала, и правильно делает.

— Если не хочется на работу, могу выписать больничный, — невинно хихикаю. — Острое воспаление похоти. Три дня в постели.

— Всего три дня?

— Поезжай на работу, АД, не волнуйся. Ты же сам сказал, что на даче безопасно.

Как будто дело в Седовых! Мой самый страшный враг — я сама.

АД долго молчал, поглаживая меня по плечу. Не думаю, что он всерьёз раздумывал о больничном. Мужчинам, которые носят на работе оружие, справки ни к чему.

— Ладно, работа так работа.

Слез с меня и, потянувшись, направился в душ. Шум воды не смог заглушить его ругательства.

АД в бешенстве, потому что проникновенные слова и ночные усилия были растрачены даром. Ведь я так и не призналась ему в том, что задумала.

А думала я только о мести. С самого утра. Не слушала АДа, не замечала его стараний. Смотрела на манящий огонь мести, как олень на автомобильные фары.

Как пьяница, который ищет потерянные ключи под фонарём, потому что там светло.

АД старался меня пробудить, растормошить, но его слова ударялись о стену, которую я построила вокруг себя, когда услышала о болезни Василия Седова. Я не могла трезво мыслить, не могла жить и даже дышать, пока не выпущу мою месть наружу.

Одержимость превратила меня в обезумевшую незнакомку.

АД бессилен перед кирпичной стеной моей одержимости.

Он мог запереть меня в доме, мог взять с собой в город и следить, не оставляя ни на минуту. Мог спросить напрямую, собираюсь ли я ехать в больницу, чтобы отомстить Седову. Он, конечно же, знал, что я задумала. Тут и гадать не надо, всё и так понятно.

Но АД хотел, чтобы я доверилась ему, чтобы созналась добровольно. Нет, не просто хотел, всё намного сложнее. Для него это было решающим моментом наших отношений. Он предложил взять месть на себя, а я отказалась им воспользоваться.

Поэтому он уехал, оставив меня без присмотра. Позволил мне сделать выбор.

Я не смогла, не захотела ввязывать его в мою месть, не догадываясь, что тем самым вовлекаю его ещё сильнее. Однажды у нас могло быть настоящее начало, теперь я в это верю. Прекрасное, живое, сильное начало, которое могло изменить жизни.

Но судьба распорядилась по-другому.

АД уехал, не завтракая. Стоя на пороге, поднял ворот куртки и сказал, не поворачиваясь ко мне:

— Когда всё это закончится, я приглашу тебя на свидание. Выпить кофе.

— А потом поездим в лифте.

— Поверь, Лера, можно начать жизнь сначала. Можно всё переиграть. Даже если кажется, что ты зашла в тупик, можно повернуть свою жизнь одной мыслью. Одним решением.

АД ушёл, словно пытался убежать от своих слов.

Можно повернуть свою жизнь одной мыслью. Или одной местью.

* * *

Внедорожник скрылся за деревьями, и я выдохнула с облегчением.

Мною управляла одержимость — изнанка украденного счастья. Говорят, что ты никогда толком не знаешь, где находится твой предел, пока не переступишь через него.

Я собралась за несколько минут: всё самое важное и белый халат. В попытке обойти камеру наблюдения перемахнула через перила лестницы, приземляясь у входной двери, как профессиональный каскадёр.

Оставила сумку под заледеневшим кустом около Жениного дома, чтобы она не догадалась о побеге. Постучалась и, стоя на пороге, раздражённо махнула рукой:

— Только не спрашивай меня, что случилось. Просто одолжи стакан муки.

— Эээ… проходи. Ты печёшь в десять утра?

— Приспичило сделать блины, а я просыпала муку.

— Приспичило? — Лицо Жени засияло. — А ты часом не того? Не беременна?

— Да ты что? — я реально испугалась. Беременна, сейчас, в такой момент — это был бы полный кошмар… но я же на таблетках?

Тьфу ты… Сама поверила своей лжи! Вот же, актриса недоделанная.

— Не беременна, я на таблетках.

Внимательно осматриваясь, прошла за Женей на кухню. Её сумочка лежит на подоконнике, молния расстёгнута.

— Лера, если ты беременна, АД будет счастлив. Иногда он ведёт себя странно, ты же знаешь, он — сложный человек. Но поверь, он относится к тебе очень серьёзно. Прояви немного терпения, и у вас получится всё, о чём другие могут только мечтать.

Часть меня знает, что это правда. Вчера я разглядела настоящего мужчину, прячущегося за личиной АДа, и увиденное покорило меня. Наши отношения могли сложиться по-другому, но этого не случилось. Его признание пришло слишком поздно, и меня уже не остановить. Между нами затесались два врага — Василий Седов и моя жажда мести.

— Я на таблетках, так что будем надеяться, что мне просто захотелось блинчиков.

Женя осталась недовольна моей реакцией.

— Если оттолкнёшь АДа, то потом пожалеешь.

Как я могу объяснить происходящее, не говоря правды?

Никак.

— Я ненавижу холод, — Женя зябко повела плечами. — Всегда была жуткой мерзлячкой.

— Я тоже.

— Тем не менее несколько лет прожила с мужем в Мурманске. У нас зимой бывало лёд появлялся на внутренней поверхности окон. Но даже в лютый мороз мне было тепло. Когда ты рядом с любимым человеком, вся жизнь ощущается по-другому. Некоторые чувства, как торфяной пожар, — их не потушить. АД такой, Лера. Я вижу, он горит тобой.

АД мной горит.

Я тоже горела им. Настолько, что на время забыла про Седова. А теперь я горю местью.

Седов украл не только мою мечту, но и шанс нормального счастья с мужчиной, в которого я влюбилась с первого взгляда.

Я не могу не отомстить.

Знала бы Женя, что я задумала, вообще бы не стала со мной разговаривать. Знала бы она, что я делаю у неё дома.

— Ты права, — признала я. — АД замечательный.

Женя действительно права, но сейчас я не могу об этом думать. И жалеть тоже не могу. Она видит только поверхность наших отношений — красивый глянец сексуальной тяги; взгляды, сорванные, как цветы, и брошенные друг другу; украденные прикосновения. За глянцем — чёрная неизвестность.

Кивнув, Женя открыла шкафчик, а я потянулась к окну.

— Душно тут у вас. — Открывая окно, рассчитанным движением смахнула сумочку на пол. — Вот же, растяпа! Извини, Женя, я сейчас всё сложу обратно.

— Ничего страшного, действительно стоит проветрить. Возьми весь пакет муки, а я заберу обратно после обеда.

— Спасибо, Жень. Ну, я пошла. — Тайком сжимаю в руке Женины ключи.

— Я приду в одиннадцать, как всегда? — спрашивает она.

— Слушай, а можешь в двенадцать? Мы с АДом прошлой ночью… кхм…

— Не спали? — мелодично рассмеялась Женя.

— Было дело. Я позавтракаю и часок посплю.

— Ладно, мы с Гришей придём в полдень.

Гриша.

Я вообще забыла, что у Жени есть ребёнок. Я обо всём забыла. Где он?

Отвечая на мой смущённый взгляд, Женя рассмеялась:

— Гришка всю ночь зажигал, а теперь спит. Зато хоть душ приму!

Она собирается в душ? Неужели всё так просто?

Я вышла из дома и остановилась. Не мигая, смотрела на снег, наслаждаясь резью в глазах. Боль и полная свобода. Если Женя видит меня из дома, то решит, что я созерцаю красоты бандитского посёлка. На самом деле я созерцала нечто намного более прозаичное — канализацию. Через несколько минут равномерный шум воды в сливной трубе оповестил, что Женя включила душ.

У меня есть два часа до того, как она придёт в дом АДа и, не найдя меня, забьёт тревогу.

Аккуратно запираю за собой калитку, подхожу к воротам с наружной стороны. Благо забор кирпичный, меня не видно. Отпираю ворота, потом гараж. Для Гриши ключи — любимая игрушка, поэтому я хорошо с ними знакома.

Выехав из гаража, второпях бегу обратно и дрожащей рукой ковыряюсь в замке. Пальцы прилипают к ледяному металлу, но я не чувствую ни холода, ни боли. Следы шин, конечно, не скроешь, но Женя не выйдет до полудня. А то и вообще не выйдет — без ключей не сможет запереть дом. Так и будет их искать и подозревать Гришу.

Машина маленькая, вертлявая, её заносит на каждом повороте. Неудивительно, если учесть, что я выдаю 60 км/час на крохотной улочке. В лес въезжаю боком. Несусь — не остановиться. Пакет муки скатывается с пассажирского сиденья и лопается, заполняя салон белым облаком.

Заставляю себя успокоиться, снижаю скорость. АД прав, Женина машина для снега не подходит.

Но разве меня остановишь?

Так и доехала до города, то боком, то виляя машинным задом, рисуя причудливые узоры на примятом снеге. Благо дорога ровная, без кювета, а то лежать бы мне в нём родимом до возвращения АДа.

Въехала в город и захлопала глазами. Права-то у меня есть (хотя меня не остановило бы даже их отсутствие), но в городе никогда не водила. Запарковалась у торгового центра и побежала к метро. Забежала в вагон и как увидела своё отражение в стекле, ужаснулась. Растрёпанная, обезумевшая, глаза распахнуты. Словно привидение. На чёрном пальто — затейливый узор из муки. Соседи по вагону аж посторонились, пропуская меня к поручню.

Безумие.

Что я творю?

— Садитесь, пожалуйста.

Вежливый подросток уступил мне место, и смотрел он при этом не на загипсованную руку, а на моё лицо.

Села. Напряжена до такой степени, что практически парю над сидением.

В голове — звон, чуть остановку не пропустила. Одно слово — одержимая.

На входе в больницу меня не узнали. Открыла рот, чтобы назвать знакомую по имени, и тут же захлопнула. Пусть мне и дальше везёт. Сдала припорошенное мукой пальто в гардероб и направилась прямиком в туалет для посетителей.

Неужели я действительно это сделаю?

Надела халат и прислонилась лбом к зеркалу.

Неужели я собираюсь убить Василия Седова? Мужчину, который спас АДа, — человека, который вернул меня к жизни… так можно запутаться навсегда.

Я смотрю на своё отражение, но не вижу лица. Взгляд проскальзывает мимо, в одержимое пространство, несовместимое с физическим. С усилием тру лоб, пытаясь привести себя в чувство. Если уж собралась совершить убийство, надо хоть продумать план. Изменить внешность, что ли. Сделать хоть какую-то попытку скрыть преступление и не совершать его на глазах у всей больницы. Хоть как-то защитить себя.

Смогу ли я жить дальше, зная, что я — убийца?

Дыхание пятнает зеркало влажным облаком. С силой ударяюсь лбом о холодную поверхность и заставляю себя сосредоточиться.

Кладу ладонь на живот, под свитер. Рука ледяная, а тело горит. Чувствую давление изнутри, во всём теле, в мыслях. Меня распирает от жажды мести. От желания войти в палату к Седову, посмотреть ему в глаза и…

И что дальше?

Не знаю.

АД на время заглушил невыносимую боль в моей душе, но надолго этого не хватило. Я должна ослабить давление внутри моих мыслей, усмирить острую жажду справедливости.

Знаю, что меня поймают, но это не влияет на мои планы.

Я хочу, чтобы моя жизнь взорвалась, и тогда её остатки, её дымящиеся хлопья осядут на землю справедливостью.

Это — конец. Мне конец. Всему конец.

Но я не могу остановиться.

Не знаю, что именно я сделаю, когда войду в палату Василия Седова, но я туда войду.

Я отстраняюсь от зеркала, ощущая себя совсем другой. Всё ещё оглушённой, но признавшей неизбежность моего поступка. Я собираюсь сознательно взорвать мою жизнь.

Поднимаюсь на десятый этаж, где находятся ВИП-палаты. Раньше здесь было инфекционное отделение, поэтому палаты большие, с подобием тамбура на входе. Раньше их называли боксами. Потом в городе построили инфекционную больницу, а на десятом этаже устроили лечебный рай для богатых. Боксы стали люксами.

Даже осматриваться не надо, и так очевидно, в какой палате Седов. Два охранника у входа, один сидит на подоконнике, другой стоит под дверью. Скучают, поглядывая на спешащих медсестёр. Напрягаю зрение и память и вглядываюсь в их лица. Мне реально везёт: этих ребят я не встречала. Будем надеяться, что и они меня тоже.

Одёргиваю халат и прохожу мимо палаты деловой походкой. В конце коридора — кабинет Ярослава Игоревича, встреча с ним может расстроить мои планы. К счастью, его дверь закрыта.

У работников больницы зрительный иммунитет к белым халатам — замечают белый фон и почти не смотрят на лицо. Раз ты в униформе, значит, тебе можно ходить по больнице, особенно если двигаешься уверенно. Особенно на ВИП-этаже, ведь туда приходят врачи со всех возможных отделений. Столько народу не упомнишь.

Подхватываю бесхозный стетоскоп с поста медсестры, заправляю под воротник халата и, повесив сумку на один из стульев, захожу в процедурную.

— Слушай, позвони в аптеку… ой… добрый день, я думала, это Дина, — с улыбкой говорит молоденькая медсестра. Узнаёт меня, но имени не помнит. Гипс скрыт рукавом, и я наклоняю голову, чтобы волосы прикрыли лицо. Подхожу к шкафчикам и замираю. Не узнаю мой привычный мир. Потёртая металлическая поверхность стола, полуовал раковины, коробка с перчатками на стене. Стопки упаковок с перевязочными материалами. Стеклянный шкафчик и холодильник с лекарствами.

Я забыла этот мир. Я стала совсем другой и не знаю, как себя вести. Откашливаюсь и кладу дрожащую руку в карман халата.

Я предаю свою специальность, свою жизнь. Своё призвание. Я собираюсь причинить зло.

Дёргаю за стетоскоп, он душит меня, свивается вокруг шеи змеёй.

— Вам помочь? — приветливо улыбается медсестра. В её взгляде столько искренности, столько веры в добро, что хочется выть в голос.

— Память шалит, — хрипло усмехаюсь я. — Пришла по делу, а забыла, какому.

— Я такая с рождения! — весело хихикает девушка. — Пять раз зайду в комнату и не могу вспомнить, зачем. Как старая бабка.

— Ага, вспомнила. — Я прихожу в себя. Не знаю, что делаю, не понимаю своих поступков, но не могу остановиться. — Ключи на посту?

— Не-а, у меня. Я как раз Базарову в пятнадцатой собралась уколы делать. Вот, держите.

Протягивает мне ключи.

Беру их левой рукой. Твёрдо, без дрожи. Открываю холодильник, перебираю лекарства. Вот искомый стеклянный флакон. Инсулин.

— А вы к кому идёте? — любопытствует медсестра. Резонный вопрос, на который придётся ответить.

— К Седову.

— Правда? — изумляется она. — А я почему-то думала, что вы — хирург. Извиняюсь. Здесь столько ординаторов перебывало, всех не упомнишь. Вы очень кстати, а то я всё до Астахова пытаюсь дозвониться. У Седова давление в норме, но от лекарств началась головная боль. У него так каждый раз случается. А Астахов ничего ему не прописал, кроме парацетамола. Вот я и названиваю ему, чтобы дал чего посильнее, а то бедняга совсем измучился. Хорошо, что вы пришли.

Да, хорошо, что я пришла, а то бедняга Василий Седов совсем измучился.

Пальцы смыкаются вокруг холодного флакона, ногти впиваются в ладонь.

Уже сейчас я виновна в преступлении, и меня можно взять с поличным.

Меня можно судить и вынести приговор за одни мысли, за флакон в руке. За безумный блеск сухих глаз.

— Вы — левша?

Медсестра склонна к общению, и это плохо. Стою к ней боком, мычу бессвязный ответ и выхожу из процедурной, положив ключи на металлическую поверхность стола.

Ногти впиваются в ладонь, в мою единственную рабочую ладонь. Мне кажется, что я слышу собственный плач, но медсёстры не оборачиваются. Суетятся, перебрасываются шутками, а я иду мимо. Вперёд, к палате Седова. Я собираюсь взорвать мою жизнь.

Больничные коридоры длинные, во время обходов набегаешься до боли в ногах, а сейчас кажется, что до палаты Седова — два шага.

Охранник сам открыл дверь в палату, мне не пришлось объяснять и настаивать.

Вежливо кивнув, он прошептал:

— Заходите, мы давно ждём врача. Василий Борисович заснул минут двадцать назад, но то и дело просыпается от боли.

Не к месту вспомнилась старая шутка: четыре смертельно опасные вещи белого цвета — это соль, сахар, кокаин и белые халаты. Врачи.

— А давление когда мерили? — стою в пол-оборота, чтобы охранник не запомнил моё лицо, но при этом вступаю с ним в беседу. Зачем? Наверное, хочу отсрочить неминуемое.

— Так у него ж всё время проверяют, давление уже в норме.

— Отлично, спасибо, я посмотрю. Постараюсь его не разбудить.

Охранник закрывает за мной дверь, и вот я стою в тамбуре палаты Седова. Какой смысл в охране, если они пропускают к нему убийцу?

Василий Седов спит.

Постаревший, взлохмаченный. Дело не в самой болезни, а в том, что он на время потерял контроль. С контролем пропадают тонус мышц, подтянутость, уверенность движений, сила взгляда.

Изогнутая трубка капельницы небрежным овалом обрамляет голую морщинистую руку.

Василий Седов слаб. Перед лицом болезни мы все одинаковы.

Открываю вторую дверь, к счастью, она не скрипит. Стараюсь не думать о камерах наблюдения, стараюсь вообще ни о чём не думать.

Стою в тамбуре, не решаясь перешагнуть порог. Узкая деревянная планка отделяет меня от смертного греха. От полного падения. От убийства.

Плачу. Беззвучно, навзрыд. Трясусь всем телом. Протягиваю руку, ногти всё ещё впиваются в ладонь. Не раздавить бы флакон.

До постели пять шагов, от силы шесть.

Месть.

Вот она — месть, к которой я шла, которая должна взорвать мою жизнь, чтобы унять разрушительную боль потери.

Я держу в руке чужую месть. Она мне не поможет, более того, она мне не нужна.

Стою на месте, оглушённая этой правдой.

Что я здесь делаю?

Одержимость стекает с меня дождевой водой, оставляя за собой неуютный холод истины.

— За что ты меня убил? — спрашиваю одними губами. — И почему я не могу убить тебя?

Мне не станет легче, если я отомщу Василию Седову. Мне станет только хуже. Намного. Мне уже очень плохо от одной мысли о том, что я собиралась сделать. От одного вида растрёпанных седых волос на подушке. Я не понимаю, зачем пришла в больницу. Мне даже сказать ему нечего.

Я всё неправильно рассчитала, мне нет спасения. Придётся жить с тем, что случилось, от прошлого не избавишься. Никак.

Всё ещё держу левую руку протянутой, вдавливая ногти в ладонь. С самого процедурного кабинета так и не разогнула пальцы. Судорожно сжимаю. Всего лишь боль, одной больше, одной меньше.

Что теперь? Так и стоять с протянутой рукой, пока меня не застанут охранники? Возьмут тёпленькой, прочитав надпись на флаконе.

Закрываю глаза, сглатываю слёзы. Они льются в горло, по щекам. Откуда во мне столько слёз?

Что я здесь делаю?

Ведь знала же, что месть, как болезнь. Как острое безумие. Почему не отрезвела, не остановилась?

Глаза не открыть, слишком много слёз.

Вдруг ощущаю тёплые сильные пальцы вокруг моих.

В груди что-то обрывается и падает с утробным «Ууух!». Глаза распахиваются почти со щелчком, как у куклы.

АД.

Всё это время он стоял за дверью в палате Седова. Ждал меня.

Он здесь, чтобы меня остановить?

Он не собирался на работу, а сразу поехал к Седову, потому что догадался, что я задумала. Он предложил мне альтернативу мести, но я не послушалась, а он не стал отговаривать. Признал за мной право поступить так, как я сочла нужным. Отомстить.

А теперь стоит рядом.

Делаю глубокий вдох. Как оправдаться? Как объяснить, зачем я приехала в больницу? Мне нужно было прикоснуться к мести, постоять рядом, а потом отпустить. Навсегда.

Как сделать так, чтобы он поверил?

Серьёзный взгляд, побелевшие скулы — решительный взгляд непонятного, невозможного мужчины. Рука АДа всё ещё удерживает мою.

Надо оправдаться, срочно.

Сжимаю кулак сильнее, пытаюсь вырвать руку, но АД удерживает. Качает головой.

Согревает мой кулак между ладонями и одними губами говорит: — Отдай!

Отвечаю беззвучным «нет».

АД наклоняется ко мне, лицо к лицу, губы в губы и говорит:

— Отдай мне флакон. Я сам сделаю.

Целует меня этими словами, вдыхает их в меня, выталкивая отчаяние. Берёт мою боль на себя.

Снова отстраняется и требует, чтобы я разжала пальцы. Мои суставы побелели, ладонь ноет от боли, но я не могу расслабить застывшие от ужаса мышцы.

АД оглядывается на Седова, потом снова смотрит на меня:

— Что это? — спрашивает почти беззвучно, кивая на мой кулак. — Инсулин?

Смотрю на него во все глаза, не верю, что это действительно происходит. Что АД согласен пойти из-за меня на убийство. Он намекал на это прошлой ночью, но говорить — это одно, а действительно сделать — совсем другое. Убить человека, который спас твою жизнь, ради… ради чего? Ради кого? Искалеченной женщины, случайной знакомой, напомнившей АДу о его прошлом?

— Не надо, АД! — прошу беззвучно. Шагаю к нему, но он останавливает и заставляет вернуться в тамбур.

Он не пускает меня в палату, собирается взять на себя смертный грех. Прямо перед камерами, на моих глазах. Он сделает это ради меня, потому что мне нужна месть. Он мог запретить, отругать, запереть — но нет. Он оставил выбор за мной. Мне реально страшно. Так, как не было страшно никогда, даже на складе. Захлёбываюсь силой момента и мириадами возможных последствий. Горю. Излучаю физический ужас.

— Доверься мне! — говорит АД одними губами, но я не успеваю ответить, как за спиной открывается дверь.

Звук чужого дыхания застаёт меня врасплох. Хотя признаюсь, что я настолько выбита из реальности, что даже собственное сердцебиение звучит набатом.

АД не выпускает мой кулак, наоборот, накрывает его ладонью и притягивает меня ближе. Прислоняет к своей груди, непослушную, бесчувственную, как деревянную куклу.

— Просто доверься мне! — повторяет. Его дыхание щекочет висок.

В палату мог зайти кто угодно — врач, медсестра, охранник, — но я не способна сдвинуться с места. Даже обернуться, и то не могу.

— Золотой мальчик и обиженная девочка! Какая неожиданность — застать вас в палате отца в такой компрометирующей позе! — металлический смех Станислава Седова пробежался по спине отточенным лезвием.

Стас.

Он разбудит отца и тогда…

Боюсь представить последствия, да и фантазии не хватает.

— Ну что, Валерия Михайловна, твоя кишка оказалась на удивление тонка, да? — Стас совсем близко, прямо за моей спиной. Инвалидное кресло скрипнуло, переваливаясь через порог. Ручка коснулась моего бедра.

В тамбуре слишком тесно.

— Не смогла, Лера? Я так и думал, что не сможешь. Врачебная клятва встала на пути к справедливости? — Стас толкнул меня в палату, больно врезаясь колёсами в икры. — Заходите, дорогие мои, не стесняйтесь.

— Стас, тебе помочь?.. — поинтересовался охранник в дверях.

— Дверь закрой! — злобно прошептал Седов-младший, въезжая в палату. — Ох, папуля, ты проспал самое интересное. Тут такие страсти разыгрались! Твой золотой мальчик, твой совершенный во всех отношениях герой собирался тебя прикончить. — Хотя Стас и обращался к отцу, говорил он вполголоса, то ли не желая будить Василия, то ли осипнув от раздиравших его чувств. Выглядел он ужасно. Встрёпанный, как воробей, словно часами выдирал на себе волосы. Лицо раскраснелось, в глазах — нездоровый блеск.

АД притянул меня ближе и поцеловал в волосы.

— Стас, успокойся! — сказал он вполголоса. — Лера просто зашла…

— Отвали, золотой мальчик, — злобно зашипел Стас, — и не держи меня за идиота. Думаешь, ты — единственный, кто умеет вешать на стены дорогие игрушки? Ты знал, что Лера заявится сюда после моей вчерашней провокации, поэтому выключил наблюдение. Не догадался, что я буду следить и узнаю, когда вы здесь соберётесь? Что, прокололся, золотой мальчик?

Закашлявшись, Стас потёр горло. От злобного шёпота быстро устаёшь.

Приподняв голову, я посмотрела на АДа. Он выглядел на удивление спокойно, словно предусмотрел не только моё появление в больнице, но и выходку Стаса.

АД выглядел слишком спокойно.

Промелькнула коварная мысль: может, стоило отдать ему флакон, чтобы посмотреть, как он поступит? Не уверена, что он собирался убить Василия. Скорее, забрал бы инсулин и, схватив за шкирку, вышвырнул меня в коридор.

Седов-старший заворочался и пробормотал что-то неразборчивое во сне.

— Что ж, приступим к делу, — потребовал Стас. — Давай, Валерия Михайловна, открывай свою ладонь. Полюбуемся, насколько ты креативна. Надеюсь, ты выбрала диковинный яд. Кобры, например, или чёрной мамбы. Что угодно, только не инсулин! — наклонившись вперёд, он потянулся к моей руке.

АД удержал его за плечо и запихнул меня за спину, как тряпичную куклу.

— Прекрати, Стас.

— Кто здесь? — сонно пробормотал Василий Седов. — Не нашли другого места шептаться? АД? Ты здесь?

Мы с АДом обернулись на Седова-старшего. При первой встрече мне показалось, что у Василия — взгляд кобры. Ничего подобного, всего лишь помутневшие глаза стареющего мужчины, усталого и сонного. Больного.

— Что вы тут устроили? — попытался прикрикнуть он, потирая ладонью лоб. — Больше негде потрепаться? А ты, Стас, с какой стати разъезжаешь по больнице? Почему ты не на работе? Что здесь творится?

С полыхающей ненавистью глядя на АДа, Стас подъехал к отцу.

— Что творится? Я скажу тебе, что здесь творится. Вчера я рассказал нашей общей знакомой о том, что ты попал в больницу, и она приготовила тебе небольшой подарок. Совсем маленький, буквально несколько миллилитров. Не так ли, Лера? Или в чём измеряют дозу инсулина? В единицах? Подружка АДа горит желанием подарить его прямо сейчас.

Над нами должны разверзнуться небеса. Василий Седов должен соскочить с постели, закричать, доставая оружие из-под подушки. У таких людей есть кнопка паники, вызывающая охрану. Что случится дальше? Десяток вооружённых мужчин вытащат меня в коридор, свяжутся с полицией по рации… АДа потащат следом… Я попытаюсь докричаться до него, сказать правду, но шум и ругань перекроют мой голос…

Не случилось ничего подобного. Ни криков, ни паники. Только очень раздражённое бормотание Седова-старшего, который даже не посмотрел в мою сторону.

— Неужели нельзя хоть раз пожалеть больного человека и не цапаться в моей палате? Хоть бы в коридор вышли! — Дёрнув одеяло, Василий обнажил старческое колено под задравшейся пижамной брючиной. — Забирайте своих баб и валите отсюда! Деритесь в другом месте!

Стас дышал так глубоко, что, казалось, сейчас потеряет сознание. АД стоял без движения, снова обнимая меня и с силой прижимая к груди.

— Неужели тебе не любопытно посмотреть на подарок, приготовленный золотым мальчиком и его подружкой? — процедил Стас сквозь сжатые зубы.

Не стесняясь мата, Василий Седов пояснил, куда Стасу следует запихнуть подарки и подружек АДа с ними заодно.

— Лера! — заорал Стас, протягивая мне руку.

Чем сильнее я дрожала, тем плотнее казались объятия АДа.

— Стас, давай оставим твоего отца в покое, а сами поговорим в коридоре. — Голос АДа звучал на удивление спокойно.

Стас продолжал трясти протянутой рукой. Сейчас Седов-старший обо всём догадается, и тогда…

Тогда…

Поздновато я спохватилась. Куда делась моя хвалёная адекватность?

Главное, чтобы они выслушали меня. Я докажу им, что АД непричастен к моему замыслу. Не знаю, как, но обязательно докажу.

Главное, чтобы никто не тронул АДа.

Пытаюсь высвободиться, но он обнимает меня сильнее. Встречаюсь с ним взглядом и шепчу «пожалуйста». Неохотно, он отпускает, и я делаю шаг вперёд. Не хочу, чтобы в памяти Седова-старшего АД ассоциировался со мной. Стас, конечно же, обо всём расскажет, но пусть увиденное в палате не послужит подтверждением нашей связи.

— Лера! — снова орёт Стас.

Василий Седов раздражённо трёт лоб ребром ладони.

— Перестань орать! Хоть раз в жизни задумайся о ком-нибудь, кроме себя. Устроили гладиаторские бои в палате, а у меня голова раскалывается. Взрослые мужики, а ума никакого. Сколько лет уже цапаетесь.

— Стас! Прекрати! — АД шагнул вперёд и ухватился за спинку инвалидного кресла, намереваясь выдворить Стаса из палаты.

Схватившись за кровать, тот снова закричал: — Лера! Дай мне руку!

— Лера, я вас умоляю, дайте моему безумному сыну руку, а то он так и будет орать, а мне и без этого плохо. — Седов-старший впервые посмотрел прямо на меня, не скрытую руками АДа и стойкой капельницы. Заметив белый халат, он вздохнул. — Стас, что за цирк ты устроил при враче? Извините, Лера, что я сквернословил. Мне нездоровится, а мои близкие выбрали этот момент, чтобы сцепиться рогами. Моё давление в порядке, но, если можно, дайте мне что-нибудь посильнее от головной боли. А когда уйдёте, заберите с собой моего недоумка-сына. АД, ты можешь остаться, но сиди тихо и не позволяй Стасу тебя доставать.

Неужели Василий Седов меня не узнал? Это ж сколько жизней надо разрушить, чтобы с такой лёгкостью забывать о своих жертвах? Да, я изменилась, но не настолько, чтобы он не смог меня узнать. С нашей встречи на складе прошло всего несколько недель.

Изменился он, Василий Седов.

Липкие сети болезни высасывают жизнь, не щадя даже самых сильных и хладнокровных.

Стас издал дикий, булькающий звук, словно накопленный за многие годы гнев кипел в его горле.

— Посмотрим, что ты скажешь о своём золотом мальчике через пару минут! Лера! Дай руку!

Было в голосе Стаса что-то такое, что пробудило его отца, заставило прислушаться к диким крикам сына. Приподнявшись, Василий нахмурился и посмотрел на меня. В этот раз, пристально. Узнавание скользнуло во взгляде, обдавая меня искрами страха.

АД попытался развернуть кресло.

— Оставь Леру в покое, Стас! — Угроза в его голосе была настолько ощутимой, что у меня задрожали колени. — Она тут ни при чём, твои счёты со мной. Веди себя, как мужчина, а Лера пусть…

Стас сделал неожиданный выпад, еле удержавшись в кресле, и схватил меня за сжатую в кулак руку. С силой сдавил запястье и оглянулся на отца, убеждаясь, что тот следит за его действиями.

Без слов и колебаний АД встал за моей спиной, обнял, невзирая на моё сопротивление, и протянул ладонь следом. Накрыл мою руку своей, показывая Седовым, что мы вместе, что это преступление — наше общее. Глупо, бессмысленно подставил себя. Почему же от его действий так сладко заныло в груди? Почему ужас смешался с восторгом?

Потому что мы не имеем права ожидать такой жертвы от другого человека. Не смеем даже мечтать. Это слишком сильно, слишком остро и навсегда. АД позволил мне сделать выбор, а потом встал рядом и взял меня за руку.

Такое не сотрёшь из памяти, не заменишь обыденным воспоминанием. О таком не болтают за чашечкой кофе. «Однажды мужчина принял мой смертный грех на себя…»

Такие поступки залегают в тебе новым генетическим кодом, определяя всю дальнейшую жизнь. С таких моментов начинаются новые эпохи.

Стас фыркнул и кивком приказал мне открыть ладонь. Собравшись с силами, я посмотрела на Василия Седова и задохнулась. Он, наконец, проникся пониманием, что происходит нечто важное, во что его забыли или не успели толком посвятить, и теперь смотрел на АДа. Не на мою руку, не на сына, а на АДа, который, прижавшись ко мне всем телом, удерживал в руке мой грех. Видели бы вы это взгляд, ему нет описания.

Скажу одно: если Василий Седов способен на человеческие чувства, то он истратил их все на одного человека. На АДа. Защищающего женщину, которая не заслужила его жертвы. Ни разу. Никак.

Не знаю, что увидел Василий в нашей позе, но его шок передался мне холодной дрожью.

Момент истины.

Раскрытая ладонь АДа под моей рукой, удерживает, даёт опору. Медленно, один за другим я разжимаю пальцы. Ногти оставили синюшные следы на ладони. Глубокие лунки, из которых сочится кровь.

Все четверо смотрим на мою ладонь с волнением.

Ни один из нас не дышит.

Моя ладонь пуста.

Никто не удивлён этому больше, чем я сама. Снова смыкаю пальцы, открываю — та же картина. Украдкой смотрю на пол под ногами — не выронила ли? Разглядываю кровавые лунки на ладони — нет, я не размыкала пальцы.

Стас с силой дёргает меня за руку, так, что я чудом удерживаюсь на ногах. Не падаю только благодаря АДу.

— Ты! — завопил Стас, показывая на АДа. — Ты! Ты забрал у неё флакон!

— Какой флакон? — спокойным голосом спрашивает Василий, хотя догадка уже теплится в его глазах.

— Они собирались тебя убить! — с пеной у рта клянётся Стас, даже не считая нужным пояснить, за что. Не сомневаюсь, что желающих избавиться от Василия достаточно. — Я поставил камеру у входа и следил за ними, а потом застал их в палате.

— АД не имеет никакого отношения… — начала я, но слова упёрлись в сухую ладонь АДа, превращаясь в мычание. Он заткнул мне рот. Убедившись, что я молчу, задвинул меня за спину и встал между Седовыми, разводя руки в стороны.

— Обыщи меня!

— А вот и обыщу! — мерзким голосом завопил Стас и, резко развернув кресло, позвал охранника.

— Не смей! — попытался прикрикнуть Василий, но тут же устало откинулся на постели, сжимая пальцами виски. Как всё повернулось, отец и сын поменялись местами. Всего несколько недель назад Седов-старший приказывал и карал, а сын, обессилевший после наркоза, устало сопротивлялся воле отца.

— Я хочу, чтобы меня обыскали! — настоял АД.

— Что искать? — обыденно поинтересовался охранник, привыкший к семейным разборкам.

— Всё, что найдёшь.

Обыск занял не больше пары минут, после чего охранник повернулся к Стасу с пустыми руками. Если не считать оружия, бумажника и ключей.

— Теперь я! — отодвинув АДа, я шагнула вперёд.

— Нет! — АД рванулся ко мне, но я предупреждающе подняла руку. — Я хочу, чтобы меня обыскали, — повторила его слова.

Профессиональный обыск несколько отличается от проверки, которую проходишь в аэропорту, причём не в лучшую сторону. Если бы в этот момент я волновалась о своём достоинстве, у меня нашлись бы причины для расстройства. Особенно если учесть, с каким рвением охранник разминал мою грудь.

Поправив одежду, я встала рядом с АДом, и он взял меня за руку.

Охранник пожал плечами, обозначив безрезультатность поиска, и тогда Стас приказал ему обыскать палату.

Десять минут бессловесного ожидания.

Василий утомлённо дремал, а остальные следили за обыском.

Ничего.

— Вы всё равно… я же видел… я точно знаю… на видео всё записано… я не понимаю, что ты держала в руке… ты же протягивала руку, Лера… Что ты в ней держала? — Лицо Стаса пошло красными пятнами, и он вцепился ногтями в колени, причиняя себе боль. Шипел, брызгаясь слюной сквозь сжатые зубы. Это ж до какой степени надо ненавидеть АДа, чтобы так сорваться?

Выплеснув эмоции, Стас сник. Зажмурился так сильно, словно выталкивал из памяти увиденные образы.

Тишину разбил спокойный голос Василия.

— Лера, сделайте любезность, порекомендуйте моему сыну хорошего психиатра. — Кряхтя, он повернулся на бок, натягивая одеяло до ушей. — Все вон! — приказал громко, и тут же, спохватившись, добавил: — К вам, Лера, это не относится, но прошу вас, сделайте так, чтобы мой сын ушёл. Сил на него нет. И если можно, дайте мне что-нибудь от головной боли.

Мы с Василием Седовым сплелись взглядами. Так прочно, что меня как магнитом потянуло ближе к больничной постели. Остатки былой силы магната, взгляд обессилевшей кобры.

Ещё день-другой, и он придёт в себя, но сегодня им правят вселенская усталость и разочарование, незнакомое мне, но безумно приевшееся его сыну.

Если бы взгляды могли говорить, Василий сказал бы… что?

Клянусь, не знаю.

Пока Стас разворачивает кресло, я иду к двери, еде передвигая одеревеневшие ноги. Как на ходулях. Задеваю гипсом дверь, и Василий поднимает голову с подушки, следя за моим уходом. Узнал или нет?

Это важный вопрос. Но ещё больше меня волнует другое — куда делся инсулин, который я нашла в процедурной? Ведь я взяла его, не так ли?

Помню, как смотрела на стеклянный флакон, касалась его, слушая щебетание медсестры.

Я не взяла его. Оставила на месте. Как не взяла и шприц.

Я не собиралась причинять вред Василию Седову. Я пришла в больницу, чтобы подержать месть в руках и уверенно поставить её обратно.

Даже в момент полной, сумасшедшей, слепой одержимости я осталась верна себе.

А это значит, что Седову не удалось меня разрушить. Этого достаточно, чтобы построить новую жизнь. Какую — не знаю. Главное — мою, настоящую.

Я остановилась в коридоре, впервые за последние двадцать минут вдыхая полной грудью. Месть отпустила меня, в этот раз — навсегда.

На автопилоте дошла до процедурной. Медсестра всё ещё возилась с лекарствами и встретила меня с улыбкой.

— Седову полегчало? — спросила она, копаясь в бумагах.

— Пока ещё нет. — Пролистав историю болезни, я выбрала лекарство и достала шприц.

— Выпишите, пожалуйста, на следующие сутки, чтобы я могла давать ему по требованию, — попросила медсестра.

Выписала. Левой рукой, не дрогнувшей ни на одной букве.

Вымыла руку под пристальным, оценивающим взглядом медсестры и вернулась в палату Седова.

Стас поджидал в коридоре у дверей. Бледный, выцветший, безумно уставший, он следил за шприцом в моей руке, словно тот был гранатой.

АД стоял рядом.

Протиснувшись мимо них, я зашла в палату и подошла к Василию Седову.

— Я введу лекарство прямо в капельницу, — объяснила спокойно. — Должно подействовать через несколько минут.

Василий утвердительно промычал в ответ и приоткрыл глаза.

Помутневший взгляд остановился на моих руках, на гипсе, потом на моих глазах.

Я пыталась найти в себе хоть частицу ненависти, хоть крохотный позыв мести. Ничего.

Только желание исполнить врачебный долг и выйти из палаты.

Может, ещё капля сочувствия к больному человеку.

Мне не нужна драма, и я не собираюсь пугать Седова и доказывать свою власть над ним. Этот момент ничего для меня не значит. Совершенно ничего. В душе — полное безветрие.

Подношу флакон к его лицу.

— Вот, посмотрите. Этот препарат называется…

— Не надо объяснять, — Василий закрывает глаза и морщится. — Колите!

— Хочу, чтобы вы знали, какое лекарство попросить у медсестры…

— Колите! — повышает голос почти до крика.

Нажимая на поршень, снова встретилась взглядом с Седовым. Он чуть заметно кивнул. Поблагодарил?

Нет, Василий Седов не благодарил меня, его кивок означал намного большее. Он узнал меня, конечно же, узнал, причём сразу. Глупо было надеяться на обратное. Он узнал меня и сознательно позволил подержать его жизнь в руках. В моей искалеченной руке. Он признал, что у меня есть на это право.

Я не думаю, не чувствую, не анализирую. Всё равно я не способна причинить вред и не хочу больше жить прошлым.

Лицо Василия разгладилось, расслабилось. Ещё не эффект, но уже ощущение инородной химии в крови.

— Если понадобится, через несколько часов медсестра повторит.

Убрав за собой, я направилась к двери. Мужчины вышли в коридор, освобождая проход.

— Надеюсь, тебе станет легче, — прошелестел усталый голос за моей спиной.

Кто знает, может, мне показалось.

* * *

Я не стала убегать. Забрала сумку с поста, ушла в конец коридора и ждала, пока Стас с АДом закончат разборки. Не прислушивалась к их спору. Зачем?

Заметив, что я не сбежала, Стас удивлённо нахмурился. Ожидал, что я рвану на улицу и запрыгну в такси, улепётывая из города, поэтому моё невозмутимое спокойствие озадачило его. Подъехав ближе, он смерил меня долгим взглядом, в котором промелькнуло уважение. Хотя мне могло и померещиться, в таком-то состоянии. Только что ходила по больнице с невидимым флаконом в судорожно сжатом кулаке.

Мы расположились в закутке около лифта. Слишком близко друг к другу, наши эмоции сталкивались лбами и метались из стороны в сторону.

— Хорошо сыграно, Лера, я тебя недооценил, — процедил Стас.

Что скажешь? Я и сама себя недооценила, раз решила, что способна на убийство, хотя и такого подонка, как Василий Седов.

Оказалось, что Стас имел в виду совсем другое.

— Где ты спрятала флакон?

Я промолчала. Ни один из возможных ответов его не устроит.

— Небось успела выбросить. — Прищурившись, Стас изучал моё лицо.

— Вчера в офисе ты специально меня спровоцировал. Для того и вызвал, чтобы рассказать про болезнь отца и посмотреть, что я предприму.

— Да.

— Зачем?

Стас пожал плечами. Его равнодушие было либо напускным, либо результатом полного эмоционального выгорания.

— Мне было любопытно.

— Любопытно?

— Да. — Он засмеялся, качая головой, словно удивляясь собственной беспринципности. — Захотелось посмотреть, как далеко ты зайдёшь ради мести и решишь ли использовать АДа. Кто бы знал, на что он пойдёт ради случайной любовницы. Ты клюнула сразу, даже не испугалась моих угроз. Небось уже думала, как добраться до больницы. А я хотел узнать полную цену моего спасения. Она оказалась высокой, дороже алмазов.

Поневоле вспомнилась просьба Василия найти сыну хорошего психиатра.

— Решив всё сделать самостоятельно, ты поступила недальновидно, — продолжил Стас. — Надо было сразу попросить АДа, он бы всё сделал за тебя. Посмотри, как его скрутило. Кто бы знал, что золотой мальчик, знаменитый протеже моего отца, пойдёт на убийство ради бабы!

— Перестань, Стас, АД не собирался ничего делать.

— Да ну!.. — Могло показаться, что Стас потешается над нами, если бы не бешеный блеск в глазах и не оскал сухих губ. — Неужели ты не боялась, что тебя поймают? — вдруг спросил почти спокойно.

Я молчала, не собираясь ни признавать, ни отрицать мою бездоказательную вину.

Стас издал резкий гортанный рык — позыв животного, застрявшего в капкане. Отвёл взгляд. Тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, приходя в себя.

— Фильм бы снять, ей Богу. Искалеченный врач помогает своему врагу. Ну и сцена. И захочу забыть, но не смогу. — Смачно выругавшись, Стас потёр лицо. — Думаешь, я не знаю, какой он, мой отец? — глухо проговорил, глядя на меня исподлобья. — Хочешь, я помогу тебе от него избавиться?

У Стаса дрожали руки. И голос.

— Нет, не хочу.

Стас застонал, прерывисто, болезненно. Это не было выражением эмоций или реакцией на мои слова. Стас не контролировал своё тело, и его гортань дрожала, издавая неровную череду звуков.

— А я и не помогу, — признался он, собравшись с силами. — Какой-никакой, а он — отец. Ненавижу его, но не стану ничего делать по этому поводу. И за тебя мстить не буду. Можешь презирать меня за то, что я вас подставил.

Стас напоминал неуравновешенного подростка. Смотрел он только на меня, полностью игнорируя присутствие АДа.

— Я не прошу за меня мстить, и сама не собираюсь. Я тебя не презираю.

— Знала бы, что отец сделал с моей матерью, стала бы меня презирать. Убил бы его кто-нибудь, ей Богу, чтобы мне не пришлось.

Стас устало прикрыл глаза, невольно напоминая мне о днях после операции и о разговоре с его отцом. Несколько недель назад Стас казался невероятно сильным и практически несгибаемым. Я хотела научиться быть такой, как он.

Несгибаемые люди порой ломаются быстрее других, не вписываясь в повороты жизни. Стальной стержень, который, казалось, определял характер Стаса, оказался замешанным на слабом тесте. Кто знает, что именно подорвало его выдержку. Авария? Поступок отца? То, что именно АД помог мне вернуться к жизни?

— Что вы собираетесь делать? — спросил Стас, не открывая глаз.

— Сначала я отвезу тебя домой, — вызвался АД, глядя на давнего недруга.

Тот фыркнул в ответ.

— Меня доставляют из одного места в другое, как ценную вещь. Только что в поролон не заворачивают. А смысл? Всё равно отец считает меня бесполезным куском… к чёрту всё это. — Повернувшись, он внимательно посмотрел на АДа. Грустно, почти просительно. Они могли быть братьями, в чём-то и вели себя, как братья, застрявшие в подростковом возрасте. Стас уж точно застрял. АД больше походил на снисходительного старшего брата, уставшего от выходок младшего.

Только вот игры у них отнюдь не подростковые.

— А куда денешь свою соучастницу? — Стас небрежно показал на меня.

— Мы с Лерой вместе отвезём тебя домой, — спокойно ответил АД, не реагируя на провокацию. Сегодняшняя их стычка не была первой, и не последней тоже. — Придёшь в себя, а потом поговорим.

— Никуда я с вами не поеду, — злобно процедил Стас. Обиделся на свой проигрыш в палате отца и на то, что после случившегося мы с АДом всё ещё стояли рядом, предлагая ему помощь. — Мне вообще всё достало, уеду подальше отсюда.

— Ты не можешь уехать, отец на тебя надеется.

— Отец… — Стас разразился бранью, потом резко выдохнул. — Что вы собираетесь делать? — поинтересовался снова.

— Я отправлю Леру подальше отсюда, — сообщил АД, даже не пытаясь узнать моё мнение.

— Я не бандероль! — взвилась я.

— Отец тебя узнал, а значит, тебе безопаснее уехать, — сказал Стас, сидя ко мне спиной. Сам выдал меня Василию, а теперь интересуется моей безопасностью.

— Проблема не в твоём отце, а в тебе, Стас!

В голосе Василия Седова, в его взгляде, в нашей прощальной сцене было что-то такое, что растворило мой страх. Выйдя из палаты, я оставила его в прошлом, уверенная, что и он не станет меня искать. Прощаясь, мой убийца пожелал, чтобы мне стало легче.

Не поворачиваясь, Стас покачал головой и обратился к АДу.

— Лера совсем наивная. Отправь её подальше.

— Отправлю, — обещал АД, игнорируя моё гневное пыхтение.

Стас развернулся и неохотно посмотрел мне в глаза.

— Надеюсь, мы больше не увидимся, поэтому признаю: я поступил нечестно…

— Не надо, Стас…

— Надо… — потянувшись, он схватил меня за руку. За больную, чуть выше локтя. Бросил быстрый взгляд на гипс и выругался. — Я… — В числе эпитетов и имён, которыми наградил себя Стас, самым вежливым было «скот». — У меня с отцом старые счёты и с АДом тоже. Не стоило вмешивать в это дело тебя. Ты мне помогла, а я поступил погано. Я превращаюсь в моего отца, и от этого становится страшно. Поверь, Лера, судьба достаточно меня наказывает, и я не имею в виду аварию. Пусть от этой мысли тебе станет легче.

— Я не держу зла.

Говорю чистую правду. Во мне не осталось ни зла, ни мести. Хочется выбраться из грязи, отмыться от знакомства с Седовыми — вот и всё. Остальное придёт. Со временем.

— Послушайся АДа, Лера, поверь, мой отец — такой человек… никогда не знаешь, что он выкинет завтра. Тебе безопаснее прикинуться бандеролью.

Безумие вытекло из его глаз, ушло. Вернулся знакомый, отрезвевший Стас, с которым мы подружились после операции.

— Валите отсюда! — устало буркнул он, не дождавшись моего ответа. Выехал в коридор и направился к палате отца.

А мы с АДом остались одни.

Что говорят в таких ситуациях? Как благодарят? Как доказывают свою невиновность?

В фильмах герои обнимаются и, оставляя на щеках смазанные поцелуи, идут к машине. В фильмах всё просто, потому что сценарий не предуготовил героям больше никаких проблем. Плохие герои однозначно ужасны, а хорошие идеальны, тогда как в моей сложной истории ничего однозначного нет. Включая меня саму.

Мы с АДом направились к лифту. Выйдем на улицу, там и поговорим. Понадеемся на эффект магического турникета, помогающего принимать решения.

В этот раз турникет не сработал, мы стояли на тротуаре и молчали. Лёгкие решения невозможных проблем не спешили баловать своим появлением.

— Отправишь меня бандеролью? — не выдержала я.

— Лера, ты — неглупая женщина, сама всё прекрасно понимаешь.

Понимаю.

Понимаю, что оставаться в городе мне нельзя.

Взрослея, мы надеемся найти счастье. Любовь, прекрасную и единственную. Самоотверженную преданность. Внимание. Нежную заботу.

Мы надеемся на наш кусочек счастья, пусть не самый яркий и нарядный, но согревающий душу. Мы не смеем, не рискуем надеяться на большее — на чувства, рассекающие тебя насквозь. На полную отдачу себя. На невероятные жертвы. Мечтаем — это да, но не рассчитываем на такую удачу.

От такого уйти невозможно. Жаль, что я поняла это слишком поздно.

Быть с человеком, который готов дать тебе всё, абсолютно всё, что тебе нужно, — это безумная ответственность. Я оказалась к этому не готова. Между нами и так стояло слишком многое, а я добавила туда месть. И ложь. Добавила — а АД всё равно принял меня, взял за руку и разделил мой путь. Спокойно, без обвинений и упрёков.

Возможно ли не любить такого мужчину? Особенно если он потряс тебя при первой встрече, до того, как ты узнала, что он разрушит шаблоны и вернёт тебя к жизни.

От такого не хочется уезжать. Очень не хочется, а придётся. Я взорвала наши и так невозможные отношения, и через такое не перешагнёшь.

Только если он…

— Я не прятала флакон. Собиралась взять инсулин из процедурной, но не смогла.

— Знаю. Главное, чтобы ты не пожалела о том, что не отомстила.

— Никогда. Клянусь. Можно задать тебе сложный вопрос?

АД хмыкнул. Невесело.

— А ты умеешь задавать лёгкие вопросы?

— Что бы ты сделал, если бы я действительно попыталась убить Седова?

АД недовольно качнул головой.

— Я не люблю повторяться, Лера. Ещё вчера вечером я сказал, что сделаю всё, о чём ты попросишь.

— Ты знал, что я не попрошу тебя убить Седова?

— Я знал, что месть тебе не поможет, и ты сама об этом догадаешься. Надеялся, что это случится вовремя.

— Ты обо всём знал и пытался мне помочь, а я не слушала. Устроила самодеятельность, пошла на страшный риск… мне кажется, я сошла с ума.

— Чего ты хочешь, Лера?

Не слабый такой вопросец.

— Жить. По-настоящему. Заново. Ты вернул меня к жизни. Дело не в провокации и не в вызове, а в тебе. Ты не только причина моего возвращения, ты — его смысл.

Нашла время откровенничать! От моих слов попахивает дешёвкой, ведь перед прощанием признания даются намного легче. Уходя, раскрываешь сердце, потому что уже можно, уже всё просто. Ты уходишь и на прощание вытряхиваешь свои секреты, как крошки из сумки. Крошки, по которым АД сможет меня найти. Если захочет. Решение за ним. Что я могу ему предложить? Шелуху прошлой жизни вперемешку с пеплом сгоревшей мести?

Что можно предложить мужчине, если не знаешь, кто ты такая?

Мороз пощипывал подбородок, забирался в глаза. Пальцы больной руки посинели от холода, но мы с АДом оставались на месте.

— Холодно, — призналась я, словно пытаясь поторопить АДа. Словно ждала от него решительных слов, которые зачеркнут события этого дня, да и всей последней недели тоже. Не имела права, но ждала.

— Холод — не самая большая из наших проблем, — насмешливо отозвался он.

— Насчёт Жениной машины… понадобится химчистка салона. — Судя по выражению его лица, АД решил, что в машине, как минимум, труп, поэтому я поспешно пояснила: — Я рассыпала муку. — Небрежным жестом показала на испачканное пальто.

— Муку? — удивлённо повторил он, и я пожала плечами. — Ты украла Женины ключи?

— Почему сразу украла?

— Вчера я предупредил Женю, чтобы не подпускала тебя к машине.

— Ты уже тогда знал, что я поеду в больницу. — Я не спрашивала, я констатировала факт.

АД пожал плечами. Конечно же, он знал обо всём с самого начала.

— Я надеялся, что смогу тебя удержать, но, сама знаешь…

— Знаю.

— У тебя есть право на выбор, Лера. И у меня тоже.

Наверное, это странно. Наверное, АД должен был накричать на меня, встряхнуть, запереть в доме. Но он позволил мне решать самой. Не просто позволил, а встал рядом, держа меня за руку.

Я никогда не встречала таких людей и уже никогда не встречу. От этого хочется плакать.

— Я надеялся, что ты вызовешь такси. Даже оставил на кухне карточку с телефоном надёжной фирмы, их водители знают, как добраться до посёлка. Они бы прислали внедорожник. Думал, ты решишь, что я её случайно обронил, и воспользуешься вместо того, чтобы названивать в первую попавшуюся компанию.

Нахмурившись, АД порыскал в кармане куртки и достал телефон. Противный писк оповестил о сорока пропущенных звонках и сообщениях.

— Сорок? Это ж как давно ты отключил телефон?

— Я — занятой человек, — без улыбки ответил АД.

Намекает, что ему пришлось несколько часов сидеть в палате в ожидании лживой убийцы-неудачницы? Винить могу только себя, так что нечего рыпаться. Сегодня утром я сделала окончательный выбор.

Что дальше?

— Я оставлю тебе адрес родителей. Если не трудно, то перешли мои вещи, прямо в мешках, они собраны. Я верну тебе деньги за доставку и за химчистку салона. До вокзала доберусь сама.

— Ага, сама доберёшься, как же.

АД молча подтолкнул меня к машине. Не хотелось на него смотреть, поэтому я уткнулась в телефон. От волнения не могла вспомнить индекс родителей, долго искала в интернете. Отправила адрес АДу и, подняв взгляд, обнаружила, что мы припарковались у моего дома.

— Для чего ты сюда приехал?

Глупый вопрос. АД хочет убедиться, что я уж точно не вернусь, поэтому собирается помочь с пересылкой остальных вещей.

АД достал из кармана ключи. Мои ключи. А ведь я заметила их в руке охранника во время обыска, но из-за шока забыла поинтересоваться, когда и зачем АД стащил их из моей сумочки. Теперь всё понятно. Опытный в таких делах, он продумал весь план до конца.

Сегодня — день украденных ключей и больших ошибок.

Ступив в квартиру, я сняла пальто и закатала единственный свободный рукав.

— Здесь не так уж и много вещей. Сними с антресолей чемодан, а я займусь кухней, — деловито скомандовала, оценивая объём работ. Если поспешить, то управимся к вечернему поезду. Большую часть вещей выкину, растения отдам соседям. Вернее, одно растение. Алоэ. Только алоэ могло выжить при моём режиме, а я им лечила царапины.

АД сбросил куртку и положил пистолет на трюмо. Рядом с атласом анатомии нервной системы. Ну мы и парочка. Неужели сразу было непонятно, что мы несовместимы?

Неторопливо сняв ботинки, АД посмотрел по сторонам.

Серое впечатление. Нежилая квартира, никогда толком не замечаемая мною в рабочей суматохе. Она видела многое, даже слишком. Мой старательный, кропотливый взлёт и моё внезапное падение.

Пусть ей повезёт со следующим жильцом, потому что я принесла слишком много грусти, не дав ничего взамен. Никакой настоящей жизни.

Я направилась на кухню, но АД удержал меня на месте.

— Мы сюда не паковаться приехали, — недовольно пробурчал прямо в губы.

— А зачем?

— Ты мне нужна.

Деловито задирает мой свитер, расстёгивает брюки. Застаёт врасплох силой и внезапностью порыва. Я ахаю, пошатываюсь. Кровь приливает к коже, к тем местам, которых касаются его руки. Отливает от головы, не иначе, потому что я как пьяная. Секунду назад шла паковать вещи, а теперь повисла в руках АДа.

— Седовы к тебе больше не притронутся, Лера. Это я тебе обещаю.

Слова настолько уверенные, что я проникаюсь ими, заполняюсь беспечной радостью. Я и так не ощущала опасности, а теперь, защищённая уверенной силой АДа, растаяла напрочь. Неразумная, несправедливая, я не имела права ожидать от него всепрощения, но всё равно надеялась, что он не выбросит меня из своей жизни, пылая ненавистью. Отпустит — это точно. Заставит уехать — обязательно. Но не выгонит, проклиная нашу встречу.

А ведь мог бы, я это заслужила.

— Спасибо.

— Ты уедешь, а я со всем разберусь. Со всеми.

По плечам пробежал внезапный холод.

Как он разберётся с Седовыми? Что собирается сделать? Как бы мне ни хотелось положиться на его защиту, я не позволю, чтобы АД рисковал ради меня ещё раз.

Я не успела возразить, потому что волна страсти смяла и увлекла нас обоих.

Все эмоции, сдерживаемые до сих пор, взорвались в моей маленькой заброшенной квартире. В одной комнате с коридором и кухней, которые до сего дня не знали такой неукротимой страсти. Не были знакомы с безрассудной, отчаянной стороной своей хозяйки.

На то, чтобы раздеться до конца, нет ни времени, ни терпения.

На то, чтобы задуматься о пожилых соседях, — тоже.

Только, спотыкаясь, отлететь к стене, ударяясь о трюмо и сползая на пол жадным сплетением тел. Путаясь в одежде, повиснуть, удерживаясь за край, впуская в себя АДа.

Каждый толчок, как молния, дарит разрядку, но предупреждает о большем. О том, что последует гром. Крик почти невыносимого удовольствия.

АД задирает свитер и рубашку, чтобы мы касались друг друга кожей. Спина к груди.

С каждым толчком внутри раскрывается забвение. Принятие сегодняшнего дня, как факта жизни. Как этапа, через который придётся перешагнуть, хотя и с трудом.

Мы оба празднуем то, что сегодняшний день почти закончился.

Зеркало накренилось и дрожит, отражая серую правду моего дома. Отражая прошлое, которое мы сотрясаем нашей близостью.

Крик АДа не несёт в себе удовольствия. Тёмный, горький, с привкусом отчаяния, он ползёт по моей спине зубчатым колесом. АД выпускает в меня свою боль. Я удерживаю её внутри, ведь она принадлежит мне по праву. Я принесла её в жизнь АДа, в его и так наполненный персональный ад.

Поправив одежду, он приносит из кухни пищевую плёнку и заматывает гипс. Безмолвно ведёт меня в душ, раздевает. Душевая кабинка крохотная, но он втискивается следом. Моет меня, приоткрыв дверь, потом отбрасывает мочалку и, став на колени, прикусывает тонкую кожу над рёбрами. Мы даже воду не выключили. Не замечали, как она слепила глаза, затекала в рот, путала волосы. Забились в угол кабинки, соединяясь жадными толчками, выплёскивая воду на белый кафель пола.

АД пытался отсрочить слова, готовые сорваться с моего языка.

Ему не удалось.

— Я не хочу, чтобы ты рисковал собой.

— Это не твои проблемы, Лера, я с этим разберусь.

— Как раз наоборот. Я принесла эти проблемы в твою жизнь, поэтому хочу знать, что ты планируешь.

— Я со всем справлюсь.

— Мне кажется, Василий не станет ничего предпринимать. Когда я уходила, он сказал…

— Я слышал. Вполне возможно, что ты права, но я буду рядом с ним и прослежу, чтобы он не передумал.

Мы стоим на коврике в ванной. Завёрнутые в полотенца, смотрим друг на друга, ощущая в воздухе надвигающееся столкновение.

АД — мужчина, каких поискать. Всё берёт на себя, снимает с меня ответственность. Он хочет, чтобы я приняла его обещание, его защиту, чтобы потребовала гарантию безопасности и деньги на побег. Чтобы я позволила его сильным рукам стереть мой несостоявшийся грех.

Я не могу так, привыкла сама отвечать за свои поступки. И проступки тоже. Я хочу, чтобы АД пообещал не вмешиваться. Не заводить интриг, не шантажировать Седова, не подставлять себя.

Вижу по его лицу, что АД пытается сдержаться, да и я не хочу ругаться. Но в наших венах всё ещё беснуется адреналин. Близость не разрядила нас до конца, даже повторная, в душе. Адреналин остался, и теперь он грозится вспышкой гнева, словесной разрядкой, которой мы хотели избежать. Раз уж прощаемся, то почему бы не сделать это красиво, без перепалок? Секс, улыбки и весомые взгляды, как звенья разорванной цепи.

— Скажи Василию, что нас связывает только секс, и не вмешивайся. Я тебя подставила, поэтому не хочу, чтобы ты снова рисковал.

— Неужели ты думаешь, что я ожидал от тебя чего-нибудь другого?

Мурашки на груди, на шее, подбираются к горлу. Нерастраченные эмоции требуют выхода, и я пытаюсь сдержаться из последних сил. Нам не о чем спорить, мы же прощаемся. У АДа имеются все основания на меня злиться. Он просил меня сказать правду, ещё как просил. Переступил через самого себя, чтобы я ему доверилась. А я не смогла. Он так тщательно доказывал своё равнодушие, что я поверила, поэтому правда застала меня врасплох.

— Если ты знал, что я тебя подставлю, тогда зачем притащил к себе на дачу? Зачем отпустил в больницу? Захотелось поиграть на краю? Без меня в жизни недостаточно развлечений? — Слова щекочут горло, просятся наружу. — Отдай меня Седову. Пусть делает, что хочет. У меня была возможность его убить, но я ей не воспользовалась. Винить могу только себя. Если Василий передумает и начнёт охоту, я не допущу, чтобы ты стал первой жертвой.

— Лера! — АД отбрасывает полотенце и стоит передо мной совершенно обнажённым. Это смущает, отвлекает. Профессиональный спортсмен, хотя и в прошлом, и это заметно. Моргаю, сосредотачивая взгляд на его лице. Очень недовольном, искажённом бешенством. — Я уже сказал, что тебе не о чем беспокоиться. Я со всем справлюсь и разберусь с Седовыми. Единственное, о чём тебе следует волноваться, — это о том, чтобы не пропустить поезд.

Всё. Курок спущен. Я лечу и с размаху ныряю в неразбавленный гнев.

— Не смей! Прекрати разговаривать со мной, как с ребёнком! — В гневе бросаю в АДа мокрое полотенце. — Я должна отвечать за свои поступки и не позволю, чтобы ты из-за меня пострадал!

— Раньше надо было думать!

— Раньше не получилось! Зато теперь я могу всё исправить! Вернусь в больницу и поговорю с Василием…

— Да поезжай хоть сейчас! Сам тебя доставлю.

— И поеду. — Натягиваю бельё, разрываю защитную плёнку на гипсе, бросая на пол шуршащие комки. — Сама доеду и поговорю с ним начистоту.

— Нет! — Сжимая кулаки, АД трясся от гнева.

— Да! Это моя жизнь!

— Я сказал «нет»! Молчи, нечистая сила! — АД отбрасывает остатки плёнки и обнимает меня, удерживая, чтобы не рыпалась.

Сомкнутые тела, дрожащие от пережитого. От жизни, которая вместила в себя слишком многое. От невозможности нашей ситуации. Хочется расколоть её, выпотрошить, достать сердцевину и согреть в руках. В ней — только мы с АДом, вдвоём, переигрываем жизнь заново.

— Прости, Лера, я не должен на тебя кричать. Сегодня был тяжёлый день. Прости за то, что сказал про поезд. Я имел в виду по-хорошему.

— Что по-хорошему? — потёрлась щекой о его грудь, успокаиваясь. — Хочешь, чтобы я по-хорошему волновалась о расписании поездов?

АД засмеялся, и я подхватила. Колебания сильной груди передались моему телу, и мы захохотали уже в голос, выпуская из себя остатки нерастраченных эмоций.

— Лера, я не хочу посвящать тебя в подробности, но поверь: я не так прост, как кажусь.

— Ты не кажешься простым, но я всё равно хочу знать, что ты задумал.

АД недовольно покачал головой, но объяснил.

— Я не задумал ничего особенного. Просто буду следить за Василием, чтобы убедиться, что он не передумает и не предпримет шагов в твоём направлении. В окружении Седова есть люди, которым я доверяю. Например, я знаю, что с того момента, как мы покинули палату, Василий ни с кем не связывался. За эти годы у меня накопилось достаточно информации… сама понимаешь. У нас с ним непростые отношения, но нас связывает большее, чем работа. Поэтому ни о чём не волнуйся. Отправляйся к родителям и живи дальше. Если возникнут проблемы, я тебя найду.

АД найдёт меня в случае, если возникнут проблемы. Это безумие, но я почти хочу, чтобы что-то случилось. Чтобы жизнь снова свела нас вместе.

Прощаться слишком больно, слишком окончательно. Слишком по-хирургически.

АД не из тех, кто бросается красивыми обещаниями, и это хорошо, хотя и больно. Очень. Потому что он не обещает мне ничего, кроме безопасности.

— Ты со всем справишься, — обещает АД.

— Благодаря тебе, — подлизываюсь я и морщусь от слащавости моих слов. Чего уж сейчас подлизываться, надо было думать вчера, когда АД предлагал мне переиграть всё с самого начала. А теперь решение за ним. — То, что ты для меня сделал…

АД прерывает меня, проводя ладонью по губам. Хорошо, что прерывает, потому что я не знаю, как выразить противоречивые чувства.

— Даже если кажется, что ты зашла в тупик, можно переиграть, — говорит АД, как эхо моих мыслей.

— Всё можно переиграть, — я повторяю его прошлые слова. Смотрю в глаза, открыто транслируя надежду. Сейчас самое время для обещаний, для планов на будущее.

АД отводит взгляд.

— Почти всё.

Это «почти» врезается в грудь кулаком. Всё, кроме нас.

— Прости меня, АД. Я — эгоистка, всегда ею была. Зациклилась на мести и всё испортила. Даже толком не поблагодарила тебя.

— Дура.

Отвернувшись, АД подобрал одежду.

— Наверное.

— Дура, потому что пытаешься себя судить. Ты хоть понимаешь, что тебе пришлось пережить, Лера? Как можно говорить об эгоизме после такого?

— Мне уже лучше.

— Лучше ей! — проворчал АД, застёгивая джинсы. — Ты с самого начала думала только обо мне. Эгоист бы требовал, настаивал, жаловался, а ты, даже страдая, думала обо мне. О том, что со мной не так, почему я тебе помогаю. Подстраивалась под меня в попытке добраться до сути и помочь. Мне! Ты пыталась помочь мне, а не себе.

— У меня ничего не вышло.

— Ты правда так считаешь? — усмехнулся он через плечо. — Ты отвлекла меня от собственного ада. Всё это время я думал только о тебе.

— Будем считать, что мы друг друга отвлекли, — слабо улыбнулась я.

Мы одеваемся. Поспешно, не глядя друг на друга, как любовники после тайной встречи.

— Что делать с этой квартирой? — спрашивает АД, зашнуровывая ботинки.

— Ничего, спасибо, только посоветуй надёжных перевозчиков. С владельцем свяжусь сама.

Кивает.

— Деньги… — начинает сложную тему. Ещё не предлагает, но готовится.

— Всё в порядке, у меня достаточно сбережений. Я ещё не оплатила тебе моё содержание за эти дни.

— Про бензин не забудь, — усмехается он. — Плюс я беру почасовую оплату, как твой шофёр и нянька. — Качает головой. — Не говори глупостей.

— Ты тоже.

Я иду к двери, но АД настигает и сжимает меня в неловком кольце рук. Слишком сильно, слишком недолго.

— Вот теперь можешь идти.

— АД! Ты знаешь, что я…

— Знаю, Лера, — прерывает он.

Не хочет услышать моё признание?

Мы расстаёмся по-деловому. АД уже меня отпустил, поэтому эмоции схлынули с его лица, уступая место привычной мрачности. Включив радио, он везёт меня на вокзал.

До поезда ещё целый час, и мы можем перекусить, выпить кофе, погулять, поговорить…

Нет, «мы» ничего не можем, потому что «нас» не существует.

Поэтому, когда АД паркуется в неположенном месте, я покорно выбираюсь из внедорожника. Если бы он собирался ждать поезда вместе со мной, поехал бы на стоянку.

Он остаётся в машине.

— Ты в безопасности, Лера.

Звук его голоса, как скрежет ржавого механизма. Эмоций — ноль. На лице — штиль, идеальное спокойствие.

Я плачу. Слёзы на удивление светлые и очень тёплые. Вытираю их ребром ладони и улыбаюсь. Мне немного страшно, чуть-чуть, не более того. Остальные чувства настолько глубокие, что не описать. Не отделить одно от другого. Настолько сильные, что, как хребет, держат меня и двигают вперёд.

— Счастливого пути, Лера.

Слова, как иней на ресницах. Тяжёлые, колючие, тянет закрыть глаза. Холодом режет взгляд.

Иду к вокзалу. За спиной сигналят недовольные водители, но АДа это не волнует. Оборачиваюсь в надежде, что он следит за моим уходом, но нет. Откинулся на сидении и смотрит вперёд. Руки сложены на руле, постукивает пальцем по запястью.

Вернуться бы и сказать, что я его люблю. Что хочу переиграть всё сначала, но в этот раз не допущу ни одной ошибки. Буду всю жизнь вымаливать его прощение. Можно снова струсить и оставить записку. Подойти к машине под глупым предлогом и положить лист бумаги на заднее сидение. Одно слово — «люблю».

Думаю, АД и так знает, что я его люблю, он всегда и обо всём догадывается. Ему не нужны мои записки, а мне не нужны лекции о том, как глупо я всё испортила. Сама знаю, что недостойна АДа. Мне предстоит вместить это гигантское сожаление в мою оставшуюся жизнь.

Вот и вокзал.

Я осталась одна, и в этом есть что-то настолько сильное, что дыхание вздрагивает во мне судорогой. Лера, прошедшая через ад. Мне предстоит разобраться в случившемся, понять, как и почему я позволила слепящему безумию мести взять верх над разумом. Но это потом. А пока я должна познакомиться с собой, новой и незнакомой. АД прав, что отпустил меня, иначе нельзя. Я должна остаться наедине с собой и начать сначала.

А потом, однажды, может быть… если сможет, если захочет, если тяга не исчезнет, АД найдёт меня.

Не верить чужим словам и чувствам очень легко. Но я не могу не верить поступкам. АД меня найдёт.

Люди обнимаются, тискают друг друга, не снимая шапок, пальто и рукавиц. Растирают слёзы по обветренным счастливым лицам.

Вокзал. Жизнь, переливающаяся через край.

Как же хочется этого — смеха до слёз, человеческого тепла, самого обычного, прозаичного быта.

Хочется помогать людям. Это желание настолько сильное, что я прижимаю руку к рёбрам и задерживаю дыхание. Я соскучилась по людям. Смотрю на них, и разбросанные части души постепенно встают на место.

Я вижу их — в палате, в моём кабинете, в больничном коридоре. Мы обмениваемся улыбками и взглядами, которые порой сильнее и пронзительнее долгой беседы.

Я — врач, и этим всё сказано.

Пойду-ка я, переиграю мою жизнь. Пора.