Баннер от талантливой AnSa!

— Помилуйте, я больше не могу смеяться! Анна Степановна, я не знаю, как вы справляетесь со своими мальчишками.

Склонившись к столу, устало прикрываю глаза. Три часа улыбок и напряжённого смеха утомили сильнее, чем физическая нагрузка. Мы приехали навестить мать Данилы и объявить о помолвке, и эта встреча оказалась изрядным испытанием. Как я и ожидала.

Мать Данилы, пожилая, строгая женщина, хмыкает в ответ на мои слова.

— Обычно всё не так плохо, это они для тебя стараются. Припасли самые глупые шутки для сегодняшнего ужина.

— И пошлые! — добавляет Данила, потешно дёргая бровями.

— И пошлые, — соглашается его мать и отодвигает стул. Сыновья бросаются на помощь, но она останавливает их нетерпеливым жестом. — Перестаньте надо мной трястись, словно я умирающая. И не надейтесь. Мне предстоит самая обычная операция, а вы раскудахтались. Понаехали тут, развели шум-гам.

Анна Степановна ворчит, пряча улыбку, и я поневоле проникаюсь к ней симпатией. Поневоле, потому что она отнеслась ко мне хотя и вежливо, но не особо дружелюбно. Не скрывала опасливый, недовольный взгляд, сказавший мне очень многое. Мало того, что любимый Данечка неожиданно привёл в дом невесту, с которой встречается всего два месяца, так она ещё и художница. Творческий человек. Такая, небось, яичницу и ту сожжёт, да и характер непостоянный. Будет истерики закатывать, изменять. Чему тут радоваться, спрашивается.

Читаю всё это в настороженном материнском взгляде. Любит она Данилу, всем сердцем любит. Поэтому я не обижаюсь, но и на дружбу с будущей свекровью не рассчитываю. Как сложится, так сложится.

— Вот! — Анна Степановна возвращается к столу с бутылкой. — Раз уж такое веселье, попробуйте эту наливочку. Жаль, мне с вами не выпить, но в следующий раз обязательно.

Даня подхватывает бутылку из рук матери и разливает пахучую жидкость по бокалам.

— Тост! — весело объявляет он. — За успешную операцию!

Анна Степановна поднимает стакан с водой, и сыновья склоняются к ней, чтобы чокнуться. В процессе я оказываюсь придавленной к столу и даже не успеваю взять бокал.

Никто не замечает.

Им не до меня.

«Мировая наливка!» «Мама, ты делаешь лучшую наливку!» — причмокивают сыновья. «Помнишь, как ты надевала на бутыли резиновые перчатки, они раздувались, а Данила говорил, что вино голосует?»

Я сижу, придавленная к накрахмаленной скатерти. Молча. Закрыв глаза.

Анна Степановна — хорошая женщина со сложной судьбой. Об их семье ещё в школе ходили всякие слухи. Одинокая и незамужняя, она родила Данилу в сорок лет. Бросив работу, вернулась беременная в родительский дом. Об отце ребёнка так никому и не рассказала. Отдала всю себя желанному сыну, всю накопленную за годы любовь. В детском саду Данила подружился с двойняшками Лёшей и Ваней, причём так крепко, что даже кушать друг без друга отказывались. Так и росли неразлучными, и в школу вместе пошли. Говорят, их пытались определить в разные классы, но все трое устроили голодовку, и директор сдалась. А потом в семье двойняшек произошла трагедия — в автомобильной аварии погибла мать. Анна Степановна стала единственной, кто смог найти подход как к мальчикам, так и к страдающему вдовцу. Они поженились, когда ребята учились в шестом классе, и муж усыновил Данилу. Но судьба на этом не остановилась, и через два года после свадьбы Анна Степановна овдовела. Они остались вчетвером — сильная женщина, двое приёмных сыновей и Данила. Семья.

Они переехали в наш город, подальше от тяжёлых воспоминаний и поближе к месту, где Анна Степановна нашла работу.

Парни держались вместе. Помню, как в первый школьный день в десятом классе все трое стояли в дверях плечом к плечу, только что за руки не держались. Преданность друг другу ощущалась с первого взгляда. Тоже ведь определили в один класс, хотя в этот раз обошлось без голодовки.

Последний раз я видела его братьев на выпускном вечере. Все трое держались вместе, как и всегда. Зашли, подхватили девчонок и уехали праздновать.

Теперь у каждого — своя жизнь. Живут в одном городе, но видятся редко, в основном, у матери, однако связь жива, я чувствую её прямо сейчас. Нерушимые узы семьи.

И вот… Данила привёл в семью невесту.

С чего им меня, собственно, любить?

В школе я встречалась с другим парнем, а теперь, когда Данила обрёл популярность и деньги — опа! Невеста! Да ещё которая не может толком ответить на вопросы о свадебных приготовлениях. Краснеет, мямлит бессвязные и глупые фразы.

«Свадебное платье? Эээ… да, обязательно надену платье»

«Да, конечно, мы поженимся скоро, но не очень»

«Дети — это замечательно»

Дура косноязычная. Ещё бы сказала: «Дети — цветы жизни», меня бы вообще во двор выкинули.

Полная, абсолютная и парализующая неготовность к свадьбе выдаёт меня с головой.

Я не знаю, что со мной. Всем сердцем хочу сделать Данилу счастливым, хочу разделить его чувства, поддержать его творчество. Мне хорошо с ним, очень хорошо, пусть так продолжается и дальше.

Но я не готова двигаться с его скоростью, прямиком к свадьбе, мне страшно. Что-то незнакомое и ноющее внутри удерживает меня. Если бы я сразу сказала Даниле правду, то не мучилась бы сейчас, не сгибалась под невыносимым давлением вины. А не сказала правду, потому что знаю, что он не верит в мои чувства.

Я попалась в замкнутый круг сомнений. Этого не скрыть от родных Данилы — людей, любовь которых безусловна.

Иван сидит напротив меня — успешный, избалованный удачей и вниманием. Он пошёл по стопам отца, занимается финансовым учётом. Умный парень, уверенный в себе и классически привлекательный. Светло-каштановые волосы в идеальном порядке, лицо гладко выбрито — полная противоположность Даниле. Признаюсь честно: я поглядывала на Ивана в одиннадцатом классе, да и в десятом тоже. Привлекательный парень, как картинка, уже тогда носил стильные очки и держался на голову выше остальных.

Именно он за ужином отпускает большую часть шуток. При этом подмигивает мне, всячески флиртует, провоцирует. Вроде веселится — а глаза прищурены. Взгляд цепляется за меня, за каждый жест. Видно, что он мне не доверяет. На уроках обществознания Иван сидел за соседей партой и таскал мои карандаши. Именно он удерживал Даню, когда тот пытался броситься ко мне на сцене во время памятного спектакля. И вдруг сюрприз, я — невеста его брата. Хоть и сводного, но всё равно родного. В этой семье одна кровь, одно тепло, и это чувствуется с первого взгляда.

Иван подливает мне домашнее вино. После каждого глотка я обещаю себе остановиться, но как только над столом зависает неловкая пауза, снова подхватываю бокал. Жадно глотаю, чтобы затопить волнение.

— Ника, а что твои родители думают по поводу свадьбы?

Почему они снова спрашивают про свадьбу?? Неужели нельзя найти другую тему?

— Мама очень гордится будущим зятем, — отвечаю с улыбкой.

Это правда, мама гордится успехами Данилы, но пока что не знает, что он — будущий зять. Я не сказала родителям о смене моего статуса, потому что слишком волновалась об этом ужине. Искоса слежу за женихом, боясь его реакции, ведь он знает правду. Но Данила расслабленно улыбается, ковыряясь вилкой в салате.

Остальные смотрят на меня, чего-то напряжённо ожидая.

Чего??

Иван иронично дёргает бровью.

— Мама гордится, а папа не в восторге?

— Папа тоже в восторге, — отвечаю я с вымученной улыбкой.

— А про свадьбу-то они что думают? — переспрашивает Анна Степановна, поджав губы, и в моей голове гудит предательская пустота. Что можно думать о свадьбе??

— Мы пока что не… — Горло перехватывает спазм. Я не хочу больше говорить о свадьбе. Почему нельзя просто любить человека и не вгонять чувства в официальную рамку? Зачем спешить? Зачем вмешивать родных в наши отношения? — Родители очень за нас рады, — вру устало.

— В детстве Данька говорил, что женится на воспитательнице детского сада, — улыбается Анна Степановна. — От них, дескать, очень хорошо пахнет.

— Точно, говорил, помню, — смеётся Данила. — От них пахло творожной запеканкой.

Вся семья поворачивается и смотрит на меня.

Это происходит на самом деле? Они что, нюхать меня собираются?

— Ника, а ты хорошо готовишь? — невзначай интересуется будущая свекровь.

Спасибо хоть не спросила, хорошо ли я пахну.

Данила молчит. Почему он, на фиг, молчит??

— Я люблю готовить.

Зачтётся?

— Даня похудел, — говорит Анна Степановна, и жёсткое выражение глаз подтверждает, что эти слова — обвинение.

Жених демонстративно ощупывает свой живот и закатывает глаза.

— Я похудел от любви! — трагическим тоном заявляет он.

Иван давится смехом и тыкает в Данилу пальцем.

— Как ты посмел похудеть?! — громогласно заявляет он. — Ника, у тебя неблагодарный жених! Уж я бы не похудел на твоей пище, — подмигивает и выразительно дёргает бровями.

Я выдаю в ответ кислую улыбку.

— Что Даня ест у тебя дома? — допрашивает Анна Степановна, не обращая внимания на клоунаду сыновей.

Я толкаю жениха локтем.

— Ответь, Дань.

Он давится вином, откашливается и смотрит на меня с упрёком.

— Я что, обращаю внимание на еду? Я же творческий человек, Ника, и ты это знаешь. Я ем то, что ты ставишь на стол.

Блин.

Анна Степановна смотрит на меня взглядом прокурора. Ага, понятно, мои грехи безмерны: я готовлю так плохо, что жених не замечает вкуса, а потом худеет.

— Ника, ты чего? — не понимает Данила. — Мам, отстань от неё, Ника отлично готовит.

Я попыталась выдохнуть с облегчением, но не успела.

— Ника, а ты любишь музыку Дани? — вдруг встревает Иван, и меня настигает эпическое головокружение. Когда комната вертится вокруг, ладони становятся ледяными, а тошнота берёт за горло. Хватаюсь за скатерть, но мне нет спасения. И это не из-за вина, не из-за настойки, а потому что Резники умеют задавать самые каверзные вопросы.

Они что, сговорились?

Как сверло прямиком в зубной нерв. Я не готова к допросу, я хочу, чтобы наши с Даней отношения не менялись. Со временем мы разберёмся, что к чему, где любовь, а где — нет. Сами разберёмся. Я не хочу штампов, допросов, осуждения и пытливых взглядов.

Я не хочу лгать, но и нарываться на осуждение его семьи тоже неприятно.

— Данила очень талантлив, — отвечаю твёрдо, когда карусель вертиго останавливается.

Иван смеётся. Запрокинув голову назад, хлопая себя по коленям, он чему-то безумно радуется.

Анна Степановна оценивает меня ничего не выражающим взглядом.

Алексей, второй брат, скучающе смотрит в окно. До сих пор я не сказала о нём ни слова, потому что он меня игнорирует. Когда мы вошли в дом, и Данила объявил о помолвке, его родные застыли, уставившись на меня в шоке. Я не хотела появляться, как снег в июле, но Данила настоял. Сказал, что хочет произвести эффект.

У него получилось.

Так вот, Алексей первым пришёл в себя от шока. Поздоровался, хотя и вынужденно, ради приличия. А уж как глянул на меня, лучше не описывать. «Я тебе не верю», — крикнул его взгляд. Сверкнул глазами — и всё. Поставил печать «Отказать». Теперь не оправдаешься.

Они с Иваном не похожи. Алексей ниже ростом, но намного шире в плечах. Черты лица грубые, неправильные, и привлекательным его не назовёшь. Про себя он рассказывать не стал.

Алексей и в школе был неразговорчив, да и посещал её редко. Занимался вольной борьбой и часто уезжал на соревнования. Возвращался с медалями и кубками, стал мастером спорта. Помню, однажды он отчитал парня за то, что тот распустил мерзкий слух о Даниле. Взял беднягу за плечи, приподнял над землёй, сказал пару слов и отбросил в сторону. Без усилий. Такие, как Алексей, не волнуются о мнении окружающих. Они формируют свои суждения и придерживаются их до конца.

Посмотрел на меня, не поверил в мои чувства, осудил и отвернулся.

Хотя в этом есть свои положительные стороны. С Алексеем всё на поверхности, ясно, что и как. С Иваном сложнее, он игрок. Однако оба брата мне не верят.

Они осуждают меня по-разному. Иван флиртует, целует мои руки, рассыпаясь в забавных комплиментах, и при этом расспрашивает о наших с Данилой отношениях. Ищет блеск в глазах, считает влюблённые взгляды. Видно, что он будет меня проверять и провоцировать, чтобы защитить брата. Алексей же смотрит в окно и только изредка делает глоток пива, морщась, словно пьёт хлорку. Он мне просто не верит, и всё. Не пускает в семью.

Я смеюсь и шучу, но внутри металлической струной натянулась тревога.

Я знала, что эта встреча будет сложной. Но одно дело — знать, совсем другое — быть в центре событий, в точке скрещения недоверчивых и неприязненных взглядов.

Мало того, что я не понравилась Анне Степановне, так она ещё и заметила недоверие в глазах сыновей. Плохое начало в новой семье.

Мне обидно. В этом доме столько тепла, столько заботы, что я проникаюсь белой завистью. У меня отличные родители, но я — единственный ребёнок. Весь вечер братья вспоминали прошлое, детские проказы и забавные происшествия. Интересно, какие испытания мне придётся пройти, чтобы заслужить их доверие? Сорок лет счастливого брака?

Данила веселится так искренне, словно ничего необычного не происходит. Поневоле задаюсь вопросом, не придумала ли я осуждение его семьи. Только иногда, когда Иван флиртует со мной и наклоняется ближе, чтобы взять за руку и рассказать очередную байку про детские выходки жениха, я ловлю на себе взгляд Данилы. Он следит, как изгаляется его брат, но не вмешивается. Знает, что тот дурачится, но при этом видит, как мне непросто.

Данила предупредил, что с братьями будет сложно, и он хочет, чтобы я сама завоевала место в семье, без его помощи.

Улыбаюсь и киваю ему. Даня, я держусь, я стараюсь понравиться твоей семье, но уж извини. Получается не очень.

Чтобы развеселить мать перед операцией, братья вырядились в ковбойские костюмы с клетчатыми рубашками, жилетами, шляпами и прочим. В детстве они порушили пол двора, играя в ковбоев, и теперь решили воскресить прошлое. По просьбе Данилы я купила ему ковбойский костюм, самый потешный из возможных. Он всё надел, даже шейный платок и шпоры, и красуется в них весь вечер. Только ремень не подошёл, слишком массивный на узких бёдрах моего атлетичного жениха.

Увидев костюмы, Анна Степановна смеялась до икоты, особенно когда её великовозрастные сыновья прыгали по гостиной с криками «И-хо!». Я тоже хохотала до слёз. Заводилами, конечно же, были Даня с Иваном.

— Давайте последний тост! — говорит Анна Степановна. — За семью.

— За семью! — вторят сыновья и снова кучкуются над столом, пытаясь дотянуться до матери. В этот раз меня не придавили, но и не заметили. Я сижу с бокалом в руке.

Со мной не чокаются.

Никто.

— Ника, шла бы ты спать, деточка, на тебе лица нет от усталости. А шутники пусть убирают со стола, — улыбнулась Анна Степановна.

Я читаю между строк: мать хочет остаться наедине со своими мальчиками.

Я не обижаюсь, непритворно зеваю и желаю всем спокойной ночи.

Пока остальные собирают со стола грязные тарелки, Данила настигает меня у дверей и, притворно рыча, сжимает в объятиях.

— Эй, ты чего рычишь!? — смеюсь, но высвобождаюсь из его рук, украдкой бросая взгляд на остальных. Обниматься под гнётом трёх осуждающих взглядов не хочется.

Анна Степановна следит за нами с каменным лицом.

— Я рррычу, — хохочет Данила, словно не замечая их реакции, — и спокойной ночи тебе не обещаю. Готовься, я поднимусь следом.

Выходя из гостиной, вижу, как он подхватил смущённую мать на руки и кружит с ней по комнате. Завтра рано утром Даня отвезёт её в больницу. Операция плановая, но со здоровьем у Анны Степановны не очень, поэтому врачи боятся осложнений. Данила останется с матерью. В городе дефицит крови, а у них обоих — редкая группа, поэтому Данила заранее сдал кровь на станции, как раз к операции будет готово.

— Завтра будешь пить мою кровинушку! — напевает он, танцуя с матерью на руках.

— Прям таки пить! — смеётся она. — Представляешь меня вампиршей какой-то.

— А хоть и вампирша, всё равно самая любимая!

Анна Степановна притворно ворчит и поглядывает на меня светящимся синим взглядом, совсем, как у сына.

«Вот видишь, Ника, мой мальчик любит меня, а не тебя», — говорят её глаза.

Я понимаю. Уважаю её материнскую нужду, поэтому киваю, добровольно оставляя ей первенство, и иду к тёмной лестнице.

Резники купили этот дом как дачу, но перестроили, утеплили, провели канализацию и отопление. Теперь Анна Степановна живёт здесь круглый год. Дом огромен, особенно прихожая, да и в гостиной можно устраивать вечеринки человек на двадцать. Лестница с арочным окном делает несколько поворотов, нависая над прихожей. Снаружи — деревенская ночь, словно занавесь из чёрной ткани, только редкие звёзды нарисованы на ней серебристыми кляксами. Дом расположен на окраине, и до ближайшего фонаря — метров триста.

Щёлкаю выключателем в прихожей, но света нет. Не хочу звать Данилу, поэтому крадусь в темноте. Я безумно устала и выпила слишком много вина. В арочном окне над лестницей видна луна, и я иду на её свет, осторожно передвигая ноги.

Держась за перила, медленно поднимаюсь наверх. Снизу доносятся голоса, смех, звон посуды. Вторая дверь из гостиной ведёт на кухню, кто-то хлопает ей, и Анна Степановна ругается. Алексей спрашивает про доставку продуктов, бывают ли перебои из-за снега. Данила напевает рекламный мотив, и его мать подхватывает мелодию.

Моя новая семья.

Я — невеста.

Невесть откуда взявшаяся, невесть как заарканившая любимого сына Анны Степановны.

Невесть какая невеста.

Звёзды безумно чёткие, нарисуешь — никто не поверит. Словно с обычной ночью повозился неумелый любитель фотошопа. Кладу ладонь на холодную поверхность стекла, зная, что останется отпечаток. Окно наполовину занавешено, и я останавливаюсь в полосе скудного лунного света, глядя на звёзды.

За спиной раздаются поспешные шаги, и я улыбаюсь.

Данила.

Быстро же он справился, небось выдал пару пошлых шуток, и мать выгнала его к невесте. Пусть жених не надеется, сегодняшняя ночь будет спокойной и невинной. В старом деревянном доме слышен каждый шаг, и я не хочу, чтобы члены его семьи стали невольными свидетелями нашей близости.

Данила подходит со спины и прижимается ко мне. Сильные руки обвивают талию, и я откидываюсь на его грудь. Прищуриваюсь и смотрю на звёзды, пытаясь поймать ракурс, в котором они покажутся реальными.

— Неужели тебя уже отпустили? Я думала, Анна Степановна захочет посекретничать. — Прислушиваюсь к звону посуды на кухне. В гостиной хлопает дверь. — Посмотри на звёзды, ими можно уколоться.

Данила целует меня в затылок, прижимается ближе, и в животе разливается предвкушающее тепло. Нет уж, я не собираюсь заниматься любовью в доме его матери.

— И не надейся, — шепчу. — Хочешь, чтобы нас застукали?

Его руки пробегаются по телу, задевая грудь. Сказывается выпитое домашнее вино, неожиданно крепкое, и я позволяю себе расслабиться и насладиться лаской. Данила прижимается плотнее, руки исследуют моё тело. Одна сжимает талию, другая гладит подбородок. Резко втянув воздух, жених подталкивает меня к подоконнику, и звон вазы о стену кажется неожиданно громким.

— Тихо, а то нас услышат, — шепчу, улыбаясь.

Данила наклоняет меня вперёд, руки с нажимом ласкают моё тело.

Завожу руку назад, но он не позволяет прикоснуться к его лицу. Отодвигает меня в сторону, за занавесь, где совсем темно.

Прикрыв глаза, кайфую. Сегодня Данила другой — настойчивей, грубее. Наверное, потому что нас могут застать в любой момент, да ещё и в родительском доме, и его это заводит.

Мне это нравится. Мне нравится, что он другой, словно открывает прежде скрытые стороны себя.

Может, нам и удастся, только если очень тихо… пока все внизу… ведь наша спальня на третьем этаже.

Я устала бояться мнения его родных. Их первое впечатление обо мне, как невесте, и так хуже некуда.

Данила вжимается бёдрами в мою спину и замирает.

— От тебя пахнет салатом оливье, — посмеиваюсь. — Запах брутального мужчины.

Когда любишь человека, говоришь всякие глупости, которые приходят в голову. Потому что доверяешь ему, как себе, и не сдерживаешь порывы. Не подыскиваешь слова, не красуешься, картинно прогибая спину и постанывая, словно прищемила палец. Делишься тем, что лежит на сердце, и остаёшься собой.

— Вкусный был салат, — улыбаюсь. Данила молчит, скрестив руки на моей груди, его бёдра до боли вжимаются в спину. Возбуждённое дыхание пропитывает мои волосы теплом. Пытаюсь повернуться к Дане лицом, но он останавливает. С силой сжимает руки.

Что-то не так.

Не знаю, откуда появляется эта мысль, но она, как разверзнувшаяся под ногами пропасть. Как ледяные кубики за шиворот рубашки.

Что-то не так.

Странное ощущение. Может, дело в затянувшемся молчании? Обычно Данила как ураган, вечно в движении, полон шуток и музыки. Даже во время секса иногда напевает мелодию. А сейчас вдруг молчит. Почему он не позволяет мне обернуться?

Смотрю вниз на его руки, но в темноте не могу различить рисунок ковбойской рубашки.

Не знаю, что не так, но страх ползёт по плечам холодными струями.

Часть меня — душа, наверное? — уже догадалась об обмане, но разум отстаёт, всё ещё расслабленный под влиянием момента и крепкого вина.

Напрягаюсь, почти не замечаю ласк. Сильные пальцы водят по моим губам, касаются языка, снова спускаются к груди.

Бёдра. Его бёдра с силой вжимаются в мою спину.

Что-то не так, и стремительная спираль паники растягивается внутри.

Что??

Осознание взрывается яркой вспышкой, и я замираю.

Я знаю, что не так.

Неприятное ощущение — пряжка чужого ремня царапает спину. Звякает при движениях.

Большая пряжка ковбойского ремня.

Данила не стал надевать ремень, он оказался огромным и неудобным, и мы оставили его дома. Всю дорогу смеялись над тем, как вот-вот упадут его ковбойские штаны.

На Даниле нет ремня.

Иногда мысли текут слишком медленно, и ты знаешь, что потом будешь клясть и презирать себя за эту задержку.

И тут я слышу далёкий смех Анны Степановны.

— Данила, ты, ей-Богу, как ребёнок! — хохочет она. — Тебе в детский сад надо, а ты жениться надумал!

Воздух вырывается из лёгких с хлопком.

Данила с матерью на кухне.

Ласкающие меня руки замирают. Чужие мужские руки. В них я признала жениха, любимого, которого должна помнить, чувствовать и любить настолько, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не спутать с другим мужчиной.

Моё тело взрывается бурей гнева, готовясь напасть на обидчика, но уже поздно. С силой толкнув меня к окну, мужчина перемахнул через перила, растворяясь в темноте прихожей. Я еле удержалась на ногах, повиснув на подоконнике в неровном, надкусанном тьмой овале серебристого лунного света.

Задержка непозволительна. Я должна что-то предпринять. Я застану обидчика на пути в кухню, разоблачу, поймаю.

С криком «Стой!» я отталкиваюсь от пола и прыгаю через несколько ступеней, не касаясь перил. Я одержима разоблачением, но, к сожалению, меня подводит обувь. На повороте каблук цепляется за край ковра, и я лечу вниз, подсчитывая ступени задом.

— Что за… — раздаётся крик Ивана, и ко мне спешат все четверо. Данила с матерью выходят из кухни, на ходу включая свет в коридоре. Данила держит в руках блюдо и столовую ложку, Анна Степановна обнимает сына за пояс. Иван появляется из гостиной, из неё два выхода, один — на кухню, второй — в прихожую. Он ступает в темноту прихожей и замирает в ореоле света. Алексей выходит из ванной, вытирая руки о полосатое полотенце.

Я всё ещё падаю, но их появление запечатлевается в памяти, как первая страница детективной истории. Испуг в глазах жениха, рассыпанные овощи на ковре. То, как Данила несётся ко мне, расталкивая братьев. Хмурый взгляд Алексея, скользящий по моему телу в поисках повреждений. Протянутые руки Ивана и крик на его губах.

За их спинами — Анна Степановна. Прислонившись к стене, она держится за сердце.

— Что ж ты так… — бормочет непонятно кому.

— Мама! — Все, кроме Данилы, бросаются к матери.

— Да в порядке я, лучше займитесь Никой! — ругается она, но братья Данилы удерживают её с двух сторон. Пряжки ковбойских ремней отсвечивают тусклым металлом.

— Ник, ты в порядке? — ощупав, Данила прислоняет меня к стене. — Ничего не сломала?

— Нет, только ушибла. Ничего страшного, просто каблук зацепился.

— Ты меня напугала, глупая, — сипло выдыхает он, осторожно прижимая меня к груди. — Почему ты не включила свет?

Иван пробует выключатель в прихожей и хмуро смотрит на лампочку.

— Похоже, перегорела, — бурчит он. На минуту исчезает на кухне и, вернувшись, меняет на новую.

Я морщусь от слишком яркого света.

— Надо было меня позвать! Или хоть включить свет в коридоре! — Данила смотрит на лестницу, где валяются туфли на высоких каблуках. — Говорил же, возьми с собой тапочки, а не эти ходули! Так можно шею сломать!

Он злится от испуга, от волнения. С силой сжимает мои плечи.

Я хотела казаться выше. Красивее. Достойнее Данилы и его любви, которую не распознала раньше и которую не могу предать сейчас.

Пользуясь моментом, провожу рукой по его поясу, хотя и так знаю, что ремня на нём нет.

Шок находит на меня холодными волнами.

Алексей идёт к лестнице, но я сижу на его пути. Не замедляя шага, он прыгает через перила и поднимается наверх, по пути осматривая ковёр.

— На повороте надо закрепить, а то все попадаем. Завтра сделаю, а пока смотрите под ноги.

Прыгает обратно.

Потирая ушибленную ногу, я слежу за его передвижениями. Ещё не полностью осознала случившееся, но уже фиксирую улики.

— Ты у меня попрыгай! — ворчит Анна Степановна, всё ещё держась за сердце. В ярком свете прихожей стал заметен землистый цвет её лица. — Сколько лет твержу: лестница не для прыжков. Так нет же, вырастила кузнечиков, вот и пообтёрли ковёр.

Лестница пологая, с несколькими поворотами, особого атлетизма не требуется. Я бы и сама спрыгнула за обидчиком, если бы не каблуки и не темнота.

Иван качает головой и нервно усмехается.

— Ты так отменно грохнулась, Ника, что сотрясла весь дом, а ведь в тебе росту-то всего метра полтора. Да и крикнула ты на славу, такого громкого «Ой!» я ещё не слышал.

Не «Ой!», а «Стой!», и если на лестнице со мной был Иван, то он об этом знает.

Я хочу, чтобы они замолчали. Все. Чтобы наступила тишина. Чтобы я смогла подумать о случившемся и решить, что делать. Что сказать. Кому. Когда. Как.

Я должна сказать правду прямо сейчас, но не делаю этого.

Смотрю на Анну Степановну, бледную, тяжело привалившуюся к стене, и молчу.

Пусть она уйдёт, а братья останутся. Все трое. Я расскажу Даниле, что случилось, а потом посмотрю в глаза его братьям, чтобы найти в них след предательства. Пусть Данила тоже посмотрит, ему будет намного хуже, чем мне. Это его семья.

Я должна рассказать о том, что произошло, не стыдясь и не боясь осуждения. Прямо сейчас. Не медля ни секунды.

Или отвести Данилу в нашу спальню, расплакаться, пожаловаться. А он пусть разбирается. Ведь так и должно быть в браке? Я передам проблему в его руки, смою слёзы и косметику и лягу спать.

Данила разозлится. Скорее всего, начнётся драка. Анне Степановне станет плохо, братья вызовут «Скорую». Операцию отложат, придётся снова ждать очереди, а на это уйдёт несколько месяцев. Братья никогда больше не будут разговаривать друг с другом. Маленькая, цельная, любящая семья разрушится навсегда. Она срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.

Эти картины калейдоскопом проносятся перед глазами.

Я разрушу любящую семью. Навсегда. День моего появления запомнят, как начало конца.

Зачем я об этом думаю?

Я не должна бояться. Надо сказать правду, попросить защиты, разбить жуткий ком, растущий в моей груди. В том, что случилось, нет моей вины. Никакой.

Или почти никакой?

Пусть презирают меня за то, что я не сразу опознала чужого мужчину. Я устала, слишком много выпила, поверила теплу этой семьи и ослабила бдительность. Пусть презирают меня за то, что я — никудышная невеста.

Я ожидала недоверие и подозрительность, но оказалась не готова к предательству. Кто бы знал, с какой невероятной лёгкостью один брат предаст другого. И это случилось из-за меня.

— Ты головой не ударилась? — всерьёз волнуется Данила. — Ника, почему ты так странно смотришь, совсем не моргаешь?

— Это просто шок, я в порядке.

Все четверо смотрят на меня, по-разному, но я слишком потрясена, чтобы разобраться в этих взглядах.

Я колеблюсь на грани решения, сжимаю губы, удерживая взрывную правду.

— Мам, шла бы ты спать, мы сами всё уберём. Завтра тебе в больницу, — ворчит Иван.

— Обязательно надо напомнить! — жалуется Анна Степановна, и Данила чмокает меня в лоб и спешит к матери.

Все четверо обнимаются посреди прихожей королевских размеров. Трое огромных мужчин и маленькая женщина, их вырастившая. Любящая, нерушимая семья.

Я чувствую себя вторженкой. Злостной разрушительницей, готовящейся навсегда перевернуть их и без того раненый, но очень сплочённый мир.

Хочется биться головой о стену, чтобы перетрясти мысли и найти единственную правильную. Хочется содрать с себя кожу, везде, во всех местах, где ко мне прикасался чужой мужчина. Ощущаю себя грязной, униженной, жалкой.

Хочу защиты, немедленной кары для обидчика. Или повернуть время вспять.

Анна Степановна, бледная, взволнованная, старается не показать свою слабость. Я тоже.

Вздыхаю и прикусываю язык. Молчу. Неуверенно поднимаюсь и проверяю входную дверь на случай, если в дом пробрался посторонний мужчина. Но нет, дверь заперта. Конечно же заперта, иначе и быть не может.

Подхожу к обнимающейся группе, и они неловко двигаются, решая, впускать меня или нет. Никто не разнимает рук, и это кстати, потому что в данный момент любое прикосновение может перебросить меня через край.

Смотрю на братьев Данилы, бывших одноклассников. Серые глаза и карие. Нечитаемые лица. Перевожу взгляд на мать и вижу в её глазах вызов. Такой сильный, что по спине спускается холодная дрожь.

Словно Анна Степановна знает о случившемся и одобряет поступок приёмного сына. Того, кто осквернил, оскорбил недостойную и нежеланную невесту любимого Дани, её кровинушки.

«Попробуй прикоснись к моим мальчикам», — говорят её глаза.

«Прикоснусь», — мысленно отвечаю я, приняв решение. Не сейчас, не здесь, но я во всём разберусь. Мы с Данилой во всём разберёмся. Обидчик заплатит за содеянное.

Перевожу взгляд на Ивана, потом на Алексея и даю им бессловесное обещание. Моё молчание сильнее и громче любой угрозы.

* * *

Я не спала всю ночь, лежала, прикусив щёку. Холодная, как труп, я отсчитывала минуты молчаливой лжи. Обещала себе, что мы с Даней во всём разберёмся, что отомстим, только не сегодня. Я не стану рисковать здоровьем той, кто подарил ему жизнь. Полагаю, что именно на эту мою слабость и рассчитывал один из её приёмных сыновей.

Я волнуюсь о будущей свекрови сильнее, чем её сын.

Пусть операция пройдёт без проблем. Даня будет рядом с матерью, поддержит и поможет, не станет отвлекаться на меня. Я не нарушу их покой, пока всё не закончится.

А потом…

Меня не сломать. Я гибкая, как прут, и живучая, как кошка.

Лицо горело от стыда и ярости. Вечером я извела уйму горячей воды, смывая с себя следы чужих рук. Шок выходил из меня бурными волнами, стекая в водосток. Картины прошлого вечера навязывались и мешали спать.

Скудный лунный свет, отражённый в звёздах.

Отпечаток моей ладони на стекле.

Почему я не обернулась? Почему покорно отодвинулась в темноту? Почему так доверчиво откинулась на чужую грудь и закрыла глаза? Ведь знала же, что Данила кажется другим, порывистым и грубым. Почему не поднесла его руки к свету?

Я болтала, а он молчал, не сказал ни слова.

Почему не сразу заметила ремень?

Почему, почему, почему.

Данила заснул быстро, тоже слишком много выпил, а я лежала и смотрела в темноту. Хотелось соскочить с постели, разбудить его и сказать правду. Но нет, нельзя, его реакция разбудит весь дом. А ещё… я боюсь. Если он мне не поверит, если придётся оправдываться, я не хочу, чтобы это происходило в чужом доме.

Семья из четырёх человек, сложенных вместе судьбой.

Яблоко с червём, семья с предателем.

Алексей или Иван? Иван или Алексей?

Чего они добиваются?

Если хотят расстроить помолвку, то есть способы попроще, чем самим пачкать руки и разрушать братскую дружбу. Можно нанять человека, чтобы скомпрометировать невесту. Опоить, опозорить и подсунуть жениху фотографии.

Насколько сильной должна быть ненависть, чтобы один из них не боялся разрушить себя?

Без меня их семья осталась бы идеальной. Не свершившееся зло не доказано, оно существует только в фантазии предателя.

Я выпустила зло на волю.

К утру я начала сходить с ума от пугающих мыслей. Выключив будильник, Данила недовольно заворчал и потянулся ко мне всем телом.

— Раньше я любил спать по утрам, — пробормотал он мне в шею, — а теперь я люблю тебя, особенно по утрам.

Моя кожа, всё ещё чувствительная после обжигающего душа, словно покрылась изморозью от мужских прикосновений.

— Я не могу, подожди… — выползла из-под тяжёлого тела и встретилась с удивлённым синим взглядом. Резко поднявшись, Данила потёр глаза.

— Ника, тебе плохо? Поедешь с нами в больницу…

— Нет-нет, не волнуйся, я просто немного испугалась во время падения.

— Ника! — согревая ладонями моё лицо, Данила смотрел на меня, не мигая. — Что с тобой?

Секунды звучали, как щелчки пряжки ковбойского ремня.

— Ничего.

Выдохнув, Данила плюхнулся обратно на постель.

— Не пугай меня так. Спи, Ника, тебе незачем вставать. Я попрошу Лёшу отвезти тебя в город, он сегодня не спешит.

— Нет!! — Закашлялась от внезапного крика. — Прости, я немного не в себе.

— Тааак… теперь уж точно не позволю тебе остаться одной, — пробормотал Данила, качая головой. — Мы с Ванькой поедем с мамой, а Лёша за тобой проследит.

Прячу лицо в подушке, выискивая правильное решение среди беснующихся мыслей.

— Ника, что с тобой? — вскрикивает Данила и пытается оторвать меня от подушки. — Ты не в себе. Что такое? — Взволнованно ерошит волосы. — Всё, я так не могу, ты меня пугаешь. Давай, я помогу тебе одеться, поедешь с нами в больницу. Пусть проверят, вдруг у тебя сотрясение мозга.

В этот момент Данилу так легко любить, за испуг и нежность во взгляде, за примятые волосы, за искренность.

Я должна была понять, что вчера на мне были чужие руки, должна была догадаться.

Он — нежность. В нём нет ничего, кроме нежности.

— Ты — чудо, Данила Резник, — улыбаюсь, поворачивая голову.

Он хмыкает и качает головой.

— Чудо — это хорошо, но дела не меняет. С тобой что-то не так.

— Клянусь, у меня ничего не болит! — старательно улыбаюсь, чтобы усыпить его подозрения. — Я просто устала.

Он размышляет всего минуту, не больше, потом недовольно качает головой.

— Ты уверена? Скажи, Ника, что случилось?

Быстрое «ничего». Я не хочу в больницу, не могу видеть его братьев и мать. Я хочу остаться одна.

— Ладно, тогда спи, Ника, — целует меня в висок. — А потом Лёша отвезёт тебя в город.

Моя улыбка не означает согласие. Я не готова остаться наедине с Алексеем Резником. У меня другой план: всячески избегать обоих братьев до тех пор, пока не скажу Даниле правду, а потом разобраться с ними раз и навсегда.

— Дань, это всего лишь похмелье. Домашнее вино твоей матери уложило меня на лопатки. У него градус выше водки.

— Скажешь тоже! — хмыкает он, поднимаясь с постели. — Думаю, ты перенервничала, а ведь я говорил, чтобы не волновалась. Братья ёрничают, задирают тебя, но это долго не продлится. Мы их быстро приструним.

Очень на это надеюсь. Данила не представляет, насколько я надеюсь на именно такой исход.

Натянув джинсы, он чмокнул меня в нос.

— Спи. Я передам маме привет и попрошу, чтобы Лёшка отвёз тебя в город.

— Нет, Даня, пожалуйста… Я доеду сама.

— Как ты себе это представляешь? — хмурясь, он наклонился ко мне. Джинсы низко сидят на бёдрах, голый торс отвлекает от разговора. — Вчера вечером ты пролетела два пролёта лестницы, а потом всю ночь не спала. Думаешь, я не чувствовал, как ты вертелась? А теперь собираешься топать три километра до электрички по снегу?

- Здесь ходят автобусы, и твоя мать прекрасно справляется…

— Ты поедешь либо с нами, либо с Алексеем, выбирай! — отчеканил Данила, натянул рубашку и отвернулся к окну.

— Хорошо, подбрось меня до метро.

— Никакого метро. Тебе надо сразу домой, отдохнуть и прийти в себя, а не в транспорте трястись. Будет лучше, если ты поедешь с Алексеем, а то, боюсь, мы с Ваней не успеем сделать круг, время поджимает. Не хочется опаздывать в больницу.

— Хорошо.

Ничего хорошего. Совершенно ничего.

Я отвечаю на прощальный поцелуй жениха и забираюсь с головой под одеяло.

— Ник! — окликает он, и его голос мягкий, как пуховая перина. Жмурюсь от его тепла. Высовываю нос из-под одеяла и улыбаюсь. — Помнишь, я рассказал тебе про мою новую песню «Душа на ладони»?

— Помню, — отвечаю удивлённо, не ожидав резкой смены темы.

— Мы собираемся устроить её премьеру на одном из следующих концертов, и я бы хотел, чтобы ты пошла со мной. Для меня это очень важно.

— Конечно, Дань, обязательно.

— Тогда спи! — улыбается и щёлкает меня по носу. — И без Алексея никуда!

Я надеялась, что больше не увижусь с братьями, по крайней мере, в отсутствие Данилы. Сейчас жениху есть, о ком волноваться и за кого болеть. Через пару-тройку дней Анна Степановна придёт в себя после операции, и тогда я расскажу жениху обо всём.

Мы вместе поедем к братьям и разберёмся в случившемся. Если виновник не сознается, Даня запросто просчитает, кто где был перед моим падением, и отомстит за меня. Покарает. Защитит. К тому времени, как Анну Степановну выпишут, эмоции перегорят. Я-то, разумеется, ни о чём не забуду, да и Данила тоже не простит брата, уж в этом я уверена на сто процентов. Однако пожилая больная женщина не станет свидетелем бешеной реакции любимого сына, криков, драк и оскорблений. Не увидит разрушения семьи, которую лелеяла своими руками все эти годы. Когда она вернётся домой, останется только молчаливая вражда, которую братья смогут скрыть от матери.

Да, я лезу не в своё дело. Да, я в чём-то предаю себя. Знаю, что Анна Степановна не питает ко мне симпатии, поэтому и мне необязательно волноваться о её чувствах. Но я не могу не уважать её за красоту прожитой жизни, за глубокую любовь к чужим детям, ставшим своими, и за боль, пережитую с достоинством.

Она — мать, доказавшая свою любовь. Как ни поворачивайся, а я на её стороне.

А теперь мой продуманный план под угрозой. Я не знаю, как разговаривать с Алексеем Резником, как смотреть в его глаза. Я не готова к конфронтации. Не сейчас, не в отсутствие Данилы.

Но я справлюсь, вот только приду в себя. Заснуть не смогу, но хоть соберусь с силами. А потом попрошу Алексея подбросить меня до метро и притворюсь, что мучаюсь головной болью. Подремлю в машине, и тогда не придётся общаться.

Через пару дней мы с Даней во всём разберёмся и забудем о случившемся. Сведём всю историю к слишком крепкому домашнему вину.

Всё-таки я жуткая оптимистка.

* * *

Полдень ударяет по голове колоколом. Неужели я заснула? Скорее, отключилась, перегорела, как лампочка.

Разлепив глаза, я умоляю себя поверить, что вчерашний вечер мне приснился.

Чужая кровать, влажное банное полотенце на батарее, изморозь на окне.

Нет, не приснился.

Внезапная мысль заставляет вздрогнуть. А что, если Алексей заходил в комнату и смотрел на меня, пока я спала?

Опускаю взгляд на мою голую ногу поверх одеяла.

Что, если он прикасался к моему телу?

Прихватив полотенце, я рванула в ванную комнату. Мне нужен обжигающий душ, срочно. А потом оденусь и сбегу отсюда. Выберусь из окна, как угодно, и сбегу. Главное — не видеть Алексея.

Удар был настолько сильным, что я отлетела к стене и на секунду отключилась.

Последовавшие за этим мужские ругательства поразили обилием незнакомых слов.

Как я умудрилась налететь на Алексея на такой скорости?

Борясь с тошнотой, поднялась на четвереньки. Одёрнула футболку, под которой едва прятались трусики.

На третьем этаже только одна спальня. Здесь не должно быть никого, кроме меня. Что Алексей делает под дверью моей спальни?

Снова с силой дёрнула футболку, натягивая её на ноги. Так и стою на четвереньках, обдумывая план действий.

— Жива?

Передо мной нарисовалась пара мужских ног в спортивных брюках.

— Нет.

— Какого хрена ты вылетела из комнаты на такой скорости?

— Какого хрена ты делаешь под моей дверью?

Алексей шагнул ближе, и я поползла в ванную. Боком. Голова нещадно кружилась.

— Не ползи, Ника, я помогу тебе подняться. Как голова?

Ползу. Молча.

— Ника!

— Какого хрена ты делаешь на третьем этаже?

— А какого хрена ты не отвечаешь на звонки?

— Какие звонки?

Поднимаю голову и смотрю на противника.

Алексей Резник. Мастер спорта по вольной борьбе.

Ника Туманова. Йога и аэробика четыре раза в неделю.

Конфронтация будет недолгой и закончится не в мою пользу.

Если он притронется ко мне, я потеряю сознание. Кричать смысла нет, мы в доме одни.

Если будет угрожать, пообещаю ему всё, что угодно, даже расставание с Данилой.

Алексей хмуро следил за моими жалкими бросками в сторону ванной.

— Данила предупредил, что ты всю ночь не спала, и оставил номер твоего телефона на случай, если придётся будить. Уже полпервого, и мне нужно в город, а ты не отвечаешь на звонки.

Данилу нельзя не любить, потому что он заботится о мелочах. Знает, что я перенервничала после встречи с его родными, и меня лучше разбудить по телефону. Потому что хмурый бугай в дверях спальни — совсем не то, что я хочу увидеть спросонья.

Ползу к ванной комнате. Ноги в спортивных брюках следуют за мной. В который раз одёргиваю футболку.

Алексей наклоняется и протягивает руку, и меня тут же прибивает к стене волной страха.

Сморю на мозолистую ладонь, на сильные пальцы. Это он. Всем телом чувствую, что именно он обнимал меня вчера вечером. Чтобы оскорбить, устыдить, очернить, вытолкнуть из семьи… я не знаю, зачем ещё.

Я подозреваю его всем телом.

А теперь мы вдвоём в доме.

Кто знает, на что ещё способен предатель?

Если запрусь в ванной, он сломает дверь. Если надо, он до меня доберётся.

— Какого хрена ты вытворяешь? — злится Алексей, глядя на мои попытки доползти до ванной. — Не шарахайся так, я не сделаю тебе больно. Тебя не слабо приложило о стену. Ничего не сломала?

— Сломала.

Если скажу, что сломала, то он меня не тронет.

— Что сломала? — шагает ближе.

— Пожалуйста, оставь меня.

Заползаю в ванную, заставляю себя подняться на ноги и запираю дверь на хлипкий замок.

Официально заявляю: я собственноручно довела себя до свинского состояния. Не выспалась, испугалась, перенервничала. Накрутила себя до нервного срыва, а ведь Алексей просто пришёл меня разбудить, потому что я не отвечала на звонки.

Если верить его словам, он мне звонил.

Но я ему не верю.

Хватит.

Мы с Данилой разберёмся в этой дурной истории.

А пока я приму горячий душ и приведу себя в порядок.

— Алексей! — кричу слишком громко и морщусь от головной боли.

— Что?

— Я буду готова через десять минут.

Теперь не сбежать, он заметит. Надо собраться с силами, чтобы не показать, насколько я испугана.

Девять минут я простояла под горячим душем. За одну оставшуюся минуту накинула на себя одежду, заколола волосы в пучок и сбежала вниз по лестнице, старательно — очень старательно! — не глядя на арочное окно.

Алексей переоделся и стоял на кухне, позвякивая ключами и допивая кофе.

— Мой телефон разрядился, — сообщила ему.

— Понятно.

Ничего ему не понятно.

Смотрит на мою футболку и хмурится. Я — наивная дура! — вчера нарядилась в красивое платье и туфли на каблуках. Думала впечатлить семью жениха и покрасоваться перед бывшими одноклассниками. Однако после случившегося красоваться расхотелось, поэтому я одела леггинсы и Данину футболку. Она-то и привлекла внимание его брата.

Да, Лёшенька, смотри на здоровье. Данила — мой жених, и я ношу его вещи. Подавись этим фактом. Твои грязные лапающие ладони ничего не изменят в наших отношениях.

Похоже, я смотрела на него слишком вызывающе, потому что Алексей скрестил руки на груди и вопросительно поднял брови.

— Поехали! — небрежно бросила я, отвернувшись. Около раковины заметила лист картона с разноцветными отпечатками ладоней. Странная картина, такие делают в детском саду. У кого-то из Резников есть взрослые дети? Я подошла, чтобы посмотреть, но Алексей положил тяжёлую руку на моё предплечье и покачал головой.

Мы замерли. Оба.

Я смотрела на его руку, а он — на меня.

Узнаю ли я его прикосновение? Не знаю.

Ведь могу спросить прямо сейчас…

С одной стороны, хорошо бы получить подтверждение, что именно он обнимал меня на лестнице. Тогда станет понятно, что ему нужно, да и не придётся беспочвенно обвинять Ивана. Данила сможет напрямую разобраться с виновным братом.

Но я боюсь. Физически боюсь. Я должна набраться сил, чтобы карать, мстить и обвинять. Данила должен стоять рядом, держа меня за руку. Он должен быть на моей стороне.

Я не могу одна. Не могу выступить против обидчика один на один посреди заснеженного леса.

Сначала я скажу Даниле правду, а уж он придумает, как наказать брата.

Зажмурившись, я мысленно умоляю Алексея не угрожать мне сейчас. Не ставить условия, не оскорблять, дать мне немного времени, чтобы прийти в себя.

Ко мне подошёл брат жениха, и я позволила ему ласкать меня в весьма откровенной форме.

А если к камере прилагается микрофон, и на записи слышны мои слова…

Я ни разу не назвала имя Данилы, не произнесла ничего, что можно использовать для доказательства моей невиновности.

«Тихо, а то нас услышат», — сказала я, и это можно понять ой, как неправильно.

Я волновалась, что нас застукают. Застукают.

«Запах брутального мужчины», — сказала я. Я шутила про запах салата оливье, но, если за моей спиной стоял Алексей, эта шутка послужит доказательством измены. В их семье только один мужчина подходит под определение брутального, и это отнюдь не мой жених.

Если обрезать запись в нужное время, до того, как обидчик спрыгнул вниз, то Данила никогда больше не посмотрит в мою сторону. С другим мужчиной ещё был бы шанс на доверие, но не с ним. Он постоянно ищет во мне неуверенность и сомнения, потому что помнит, как долго добивался моего внимания.

Он чувствует, что я сомневаюсь.

А теперь эта сцена.

Брат Данилы не хотел, чтобы нас застали на лестнице, потому что боялся за здоровье матери. Он был уверен, что я не устрою сцену, слишком хорошо знает свою одноклассницу с синдромом отличницы. А теперь, с обличающей записью в руках, станет шантажировать меня. Для чего? Денег у меня нет. Значит, потребует, чтобы я оставила Данилу. Или в этой семье всё не так мирно, как кажется, и один из братьев мстит Дане и хочет причинить ему боль?

В любом случае я проиграю. Столкнувшись с доказательствами мнимой измены, Данила не позволит мне вымолить прощение. Не поверит.

Ощущение острой потери подбросило меня в постели, словно наши с Данилой пути уже разошлись. Натянув его футболку, я села на рабочий табурет, покачиваясь в такт горестным вздохам.

О таких, как я, говорят: «Без вины виноватая».

Что же я сотворила такое ужасное, что брат Данилы решил избавиться от меня при первой же встрече? Да ещё и таким мерзким способом. Неподходящая невеста, не полюбившая Данилу с первого взгляда? Мне не дали ни малейшего шанса.

Иван или Алексей?

Алексей.

Одноклассник.

Тёмное, гадкое пятно грязи.

Под поверхностью брутальной силы копошится скрытая подлость.

Дрожащими руками потянулась к мольберту. Пододвинула его к окну и дёрнула занавесь, впуская лунный свет. Ещё раз дёрнула, с силой, срывая пластмассовые кольца. Не смогла усидеть на месте, оттолкнула мольберт, бросила холст на пол и упала на колени.

Щурясь в лунной полутьме, я писала самую интимную картину моей жизни. Мой «Секрет». Писала кистью и пальцами, коленом выдавливая краску из тюбика.

Чёрную краску.

Тени у окна. Сильный мужчина, спортсмен, и маленькая женщина. Тела, согнутые к подоконнику в момент предательства. Осознанного — его, неумышленного — её. Наслаждение в изгибе шеи и приоткрытых губах. Блаженство в руках предателя.

Острые края звёзд в обрамлении арочного окна.

Теперь мы пойманы не только камерой, но и моей кистью. Я сама создала доказательство моего позора.

Утро запечатлело меня на полу, вымазанную краской, лежащую лицом на холсте. Законченная работа, торжество чёрного, казалась самой откровенной из всего написанного.

Разумный человек выбросил бы чёрную улику или спрятал у родителей на антресолях. Но я дождалась, когда краска высохнет, и спустилась в магазин «Товары для художников». Положила холст на прилавок и сделала заказ. Пусть обработают картину профессионально, поправят подрамник, сделают раму — хорошая натяжка, качественное дерево.

Мне нечего стыдиться.

— Только что закончила, да? — спросил знакомый продавец, приятель по имени Генрих, разглядывая работу.

— Недавно.

— Всю ночь писала?

— Почти.

— Смотри, Ника, не сгори, жалко будет. — Покачав головой, Генрих вздохнул. — Хотя это отличная работа, она стоила бессонной ночи. Страсть, динамика. Такие картины открывают путь наверх.

Приятель поднял палец, показывая направление. Слова «путь наверх» — условный жаргон дома художников для обозначения профессионального успеха. На верхних этажах располагаются пентхаузы для богатых творческих людей — роскошные, двухуровневые, с кирпичными стенами и огромным пространством для мастерских. Все мы мечтаем попасть «наверх».

Боюсь, Генрих ошибся с направлением. Никакого «наверх» мне не будет. Наоборот, эта картина толкнёт меня на дно.

Потому что она — напоминание, как хорошо мне было в чужих руках.

* * *

Данила появился к ночи, усталый, бледный, с затёкшей шеей. Прошлой ночью спал в машине, потому что не было сил добраться до гостиницы, а в реанимацию не пустили. К вечеру состояние Анны Степановны стабилизировалось, и он приехал ко мне.

Потому что соскучился. Потому что волнуется.

Надеюсь, Алексей не отдаст Даниле запись прямо сейчас.

Ужинать Данила отказался и практически заснул в душе. Пока я массировала напряжённые плечи, он провалился в глубокий сон. А я сидела рядом и гадала, какой будет его реакция, когда я расскажу о случившемся.

Хотелось верить в хорошее, но после очередной бессонной ночи вера давалась с трудом.

Как и решимость. Не могу сказать ему сейчас. Накрутила себя до невозможности и теперь не могу рассуждать трезво.

Вздохнув, я поставила будильник на шесть утра, чтобы спастись от утреннего секса. Называйте это честностью или малодушием, мне всё равно. Пока Данила не узнает о случившемся, близость с ним покажется мне украденной.

Будильник разбудил меня тихой вибрацией, и я наспех оделась и на цыпочках выбралась из квартиры. Проснувшегося жениха ожидал завтрак и записка: «Ушла к подруге по срочным делам». В этом нет ничего подозрительного, бывает, что шесть утра — самый пик творческого кризиса.

Или жизненного.

Пробуждающийся тёмный город не спешил дарить душевный покой. Я не находила себе места, накручивая нервы на острие тревоги. Мне бы выспаться и вырваться из когтей слепой паники, тогда я смогу рассуждать трезво.

Неужели всё так плохо, как кажется? Куда делся мой оптимизм? Операция прошла нормально, а значит, я могу рассказать Даниле правду, до того, как он услышит ложь Алексея. Или до того, как тот начнёт шантажировать меня и требовать, чтобы я бросила его брата по собственной воле. Полагаю, он тоже ждёт, когда матери станет лучше.

Данила обязательно мне поверит. Ведь поверит же, правда? Я зря себя накрутила? Если любит — поверит, а если нет, то о чём вообще речь.

Домой вернулась, только когда получила сообщение, что жених отправился в больницу. Малодушно и глупо прятаться от любимого человека, но я впервые сталкиваюсь с такой ситуацией.

Хочется назвать происшедшее насилием, но не получается. Это слово не подходит, нужно придумать другое.

На видео эта сцена уж точно не будет похожа на насилие.

Я очень хочу узнать, кто это сделал. Я хочу посмотреть в глаза моему однокласснику, брату моего жениха.

Алексею.

Я варила грибной суп, когда в дверь позвонили.

Иван Резник.

Прислонившись к косяку, он смотрел на меня без тени улыбки. Сегодня он не выглядел холёным красавцем, сутулые плечи и синяки под глазами выдавали напряжённую усталость.

Одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы живот перехватило спазмом ужаса.

Я никому из них не доверяю.

— Иван.

— Ника.

Я держалась за дверь, отказываясь впускать его в квартиру.

— Откуда ты узнал мой адрес?

Иван отступил под давлением моего резкого тона.

— Ты чего, Ника? Что случилось?

Это прозвучало искренне.

Когда я лгу Даниле, это тоже звучит искренне. Над обеденным столом висит его портрет — моя искренняя ложь.

Иван.

Одноклассник, старый знакомый, который тырил мои карандаши. Умный, красивый, успешный парень, брат моего жениха.

Или предатель.

— Извини, я не выспалась. Не ожидала тебя увидеть.

Нехотя отступила, впуская его в квартиру. Наверное, так случается: ты впускаешь человека, потому что не знаешь, как его выгнать.

Так впускают убийцу.

Осмотрев студию, Иван остановил взгляд на кровати. Сдвинутая перегородка частично открывала вид на скомканные простыни, одеяло и подушки на полу.

Это почерк Данилы, эмоционального, творческого человека. Сегодня я не стала наводить порядок и очень этому рада. Пусть Иван знает, что его брат спит в моей постели. Что он был в ней прошлой ночью.

— Чем заслужила такую приятную неожиданность? — спросила сухо, не закрывая входную дверь в надежде, что Иван не задержится.

Обернувшись, он посмотрел на меня долгим взглядом. Привлекательный мужчина. Очень. Хорош классической красотой, а не мальчишеской, как Данила.

Иван шагнул ближе, потом снова посмотрел на кровать.

— Я ищу Данилу.

— Он в больнице. Странно, что ты об этом не знаешь.

Иван лжёт, я вижу это в его скользком взгляде.

— Мы собирались поехать вместе после обеда.

А может, и не лжёт. Я схожу с ума от подозрений.

— Данила уехал в семь утра, позвони ему.

— Позвоню.

Не снимая обувь, Иван прошёлся по квартире.

— Ты здесь работаешь?

— Да.

— Пишешь картины?

— Да.

— А скульптуры делаешь?

— Иногда.

— Места хватает?

— Да.

— Покажешь мне свои работы?

За спиной зашипел кипящий суп, переливаясь через край кастрюли и даря мне несколько секунд на размышления.

— Грибной? — принюхался Иван.

— Да.

— Грибы сушёные? Из свежих лесных грибов получается вкуснее.

— Не обижайся, Иван, но ты застал меня в неподходящий момент.

Если он и обиделся, то виду не подал.

— Помнишь, как я таскал твои карандаши?

— Помню.

— До сих пор не могу найти похожие. Отличное качество.

— Купи в товарах для художников на первом этаже, продавец поможет подобрать нужную жёсткость. В школе я предпочитала потвёрже.

Иван усмехнулся и смерил меня прищуренным взглядом. Это ещё что за фигня?

Похоже, у меня паранойя.

Проведя рукой по оконной раме, Иван хмыкнул.

— Я представлял твою квартиру другой. Намного больше, с настоящей мастерской, с картинами на стенах и скульптурами по углам. А у тебя висит только один портрет. Почему?

Потому что это — портрет Данилы, плохой портрет, но твой брат не позволит его снять.

Помешивая суп, удерживаю в себе опасные слова.

Иван разглядывает портрет Данилы.

— Ника, ты талантлива, эта картина очень выразительная. Она отражает самую суть моего брата.

Этот портрет не отражает ничего, кроме страха, что Данила не поверит в мои чувства. Абстрактные формы и лицо, скрытое за рукой. Бездарная, трусливая халтура.

— Здорово! — восхищается Иван, а я смотрю на открытую входную дверь, надеясь на его скорый уход. — Ника, — назойливо продолжает нежеланный гость, — тебе нужна мастерская нормальных размеров. Или хоть окно побольше, а то здесь слишком темно. Высокое арочное окно, например, или вообще во всю стену.

Иван оборачивается и смотрит на меня. На его лице усмешка.

С силой царапаю ложкой дно кастрюли, мои пальцы побелели.

Арочное окно. Такое же, как на лестнице в доме его матери.

Вдруг это не случайные слова?

Захотелось запустить в него ложкой. Или кастрюлей.

Или выбежать из моей жизни на чужую улицу.

Неужели на лестнице был он, а не Алексей? И что теперь? Пришёл мне угрожать?

Отложила ложку и посмотрела на входную дверь.

Бежать?

У стены лежат брошенные вчера туфли на высоких каблуках. Почти 9 см. Те, которые я надела в дом Анны Степановны.

О, Господи!

165+9=174

Мой рост на каблуках — 174 см, на них я почти сравнялась с Данилой, его рост около 180.

В тот вечер я была на каблуках, и я откинулась на грудь мужчины, еле доставая до его подбородка.

А это означает только одно — я ошиблась, подозревая Алексея. Иван намного выше обоих братьев.

Это настолько очевидно, что стыд сворачивается в желудке неприятной тяжестью. Как я могла сразу не догадаться? Откуда во мне эта тупая заторможенность?

Не знаю, сколько длится шок, но я хочу вырваться из его оков как можно скорее.

Выключив суп, я подошла к Ивану. Встала рядом и поднялась на цыпочки.

— Ты был самым высоким в нашем классе.

— По сравнению с нынешней молодёжью у меня средний рост, но тебе до меня далеко. Как до башни!

Иван рассмеялся.

Ему смешно. Ему, чёрт возьми, смешно.

— Прости, Иван, но у меня много дел.

Усмехнувшись, он показал взглядом на мою явно домашнюю одежду, леггинсы и старую рубашку, словно уличая во лжи.

Да, я действительно лгу. Дел у меня почти никаких, я отменила все уроки на этой неделе.

Знаете, какую отговорку я придумала? Помолвку. Наконец-то сообщила клиентам о счастливых переменах в моей жизни, до этого как-то не пришлось к слову. Выбрала отличный момент поделиться новостью.

Счастливое событие. Помолвка.

Иван смотрит на меня с ухмылкой, словно читает мысли, впитывает мой страх, получая наслаждение.

Это очень жестокая игра, и она сводит меня с ума. Большая её часть происходит в моей собственной голове.

Ещё немного, и я сорвусь. Выкрикну обвинения, закидаю одноклассника сотней вопросов. Почему он так поступил? За что наказал меня? Чего добивается насмешливым молчанием?

Мне страшно. Я боюсь того, что услышу в ответ — угрозы, обвинения, вызов. Хочу, чтобы Данила был рядом, чтобы держал меня за руку.

Демонстративно достаю телефон и набираю Даниле сообщение.

«Пришёл Иван, ищет тебя».

Телефон Ивана зазвонил через пару секунд. Удивила не скорость реакции Данилы, а доносящиеся из телефона крики, состоящие, в основном, из мата.

Опрокинув стул, Иван вылетел на лестничную площадку. Я кинулась следом, но не для того, чтобы подслушать разговор, а чтобы захлопнуть дверь и не пускать его обратно.

Почему Данила взбесился? Вдруг он уже знает?

Я не могу больше молчать. Вижу улики в каждом слове и взгляде, и это жутко пугает.

Мне нужно, чтобы Данила разобрался со своими братьями. Сдаётся мне, их отношения далеко не так идеальны, как казалось.

Иван не вернулся. Я следила из окна, как он запрыгнул в красивую и идеально чистую машину и сорвался с места. Пусть с Анной Степановной всё будет в порядке, пусть она выздоравливает. Тогда я сегодня же поговорю с Даней, и этот кошмар закончится.

Следующие несколько часов показались мучительными. Я отправила Даниле несколько сообщений. «Что с мамой?» «Как дела?» «Пожалуйста, отпишись, я волнуюсь».

Он не ответил.

Вернулся поздно, когда я накрутила себя до мушек в глазах.

Остановился в дверях и посмотрел на меня долгим взглядом, словно вспоминал, к кому вернулся домой и почему.

— Мама в порядке, — сказал, направляясь прямиком в душ.

— Почему ты не отвечал на сообщения? Я безумно волновалась.

— В больнице не работает телефон.

Данила запер за собой дверь ванной.

Что-то не так. Что-то очень, очень не так.

Спокойно. Данила пришёл ко мне домой, а это хороший знак.

Отказавшись от ужина, он забрался в постель.

— Ляжешь со мной? — спросил тихо.

Скинув одежду, я устроилась рядом с ним. Плевать на моё решение избегать секса. Плевать на случившееся. Оплела Данилу руками и ногами и сразу почувствовала его готовность.

Сейчас я докажу и себе, и ему, что всё по-прежнему.

— Ты нравишься Ивану, — сказал Данила, не открывая глаз. Его голос проморозил меня насквозь. Сделала осторожный вдох, готовясь к сложному разговору. — Ты, ***, и мой брат, — продолжил он с глухой угрозой в голосе.

Слова замёрзли в глотке. Я так и лежала с открытым ртом, ничего не говоря.

— Ты слышала, что я сказал?? Ты, ***, нравишься Ивану, — повторил Данила, повышая голос.

Это был очередной шанс сказать правду. Первый шанс был в доме Анны Степановны, второй — прошлой ночью, а это — третий. Третий упущенный шанс. В этот раз не могу списать свою нерешительность на шок, только на малодушие. Я испугалась того, что случится, — крика, сломанной мебели, захлопнутой двери. Невозможности объясниться. Испугалась страха, который испытаю, когда Данила побежит к брату.

Слышали бы вы его голос. Со мной в постели лежал чужой человек, от которого не стоило ожидать доверия и поддержки.

— Этого не может быть, мы с Иваном едва знакомы, — попыталась фыркнуть я.

— Ты забываешь про школьные годы.

— И что? Мы никогда толком не разговаривали.

— Мы с тобой тоже не разговаривали.

— Данила… — провожу бедром по его ногам, пытаясь спастись от невыносимого разговора. — С чего ты надумал такую глупость?

— Да хотя бы с того, что Иван пришёл к тебе домой, и ты его впустила. Что вы здесь делали, Ника? Ты сама дала ему адрес? А ещё спрашиваешь, с чего я это надумал. С того, как ты смотрела на Ивана в школе, с того, что он сел за соседнюю парту. С того, как он повёл себя позавчера в доме нашей матери. С того, как вела себя ты. Вы флиртовали у меня на глазах, не смущаясь, постоянно касались друг друга, только что не трахались на столе.

Его голос становился всё тяжелее, всё громче, к концу фразы он кричал, с силой вжимая кулаки в постель. Меня он не касался.

— Как ты смеешь! — я вспыхнула возмущением. — Иван провоцировал меня, не более того… а я проявляла вежливость… почему ты его не остановил? Почему не предъявил мне претензии тем же вечером? Даже на следующее утро ты не показал, что обижен!

Иван вздохнул.

— Ника, послушай…

— Я слушаю, но меня интересуют только прямые и честные ответы. Какого хрена ты вытворял в доме твоей матери? Что происходит сейчас? Если у тебя есть видеозапись, я… — Голос сделал истерическое сальто. — Я займу у родителей деньги, найду хорошего адвоката… я…

Понятия не имею, что я сделаю, но найду способ защитить себя.

— Ника! — прикрикнул он. — Что за на фиг? Какое видео? Давай ещё ты на меня наезжай! Я на работе.

— Мне плевать, где ты, я приеду. Мне нужны ответы.

— Вечером…

— Нет, я должна знать сейчас. Вчера Данила обвинил меня чуть ли не в измене, а сегодня ушёл, не прощаясь. Я должна понять, что происходит.

— Можешь подъехать к моей работе? Встречу тебя в кафе, — неохотно согласился он.

Записывая адрес, я одновременно натягивала сапоги. Чуть не забыла ключи и телефон. Скользила по замёрзшим лужам до самого метро, сталкиваясь с прохожими. Март — а холодно, как в феврале, как в моей душе.

Меня уже не пугали братья Данилы и крах моей репутации. Пусть всё идёт прахом, но я узнаю правду.

Иван ждал меня, грея ладони о чашку кофе. На его скуле под опухшим глазом красовался синяк.

— Хочешь чего-нибудь? — поинтересовался скорее по инерции, чем искренне.

— Правду.

Поджав губы, он нахмурился.

— Ника, я сглупил. Если бы знал, что всё так усложнится, ни за что бы не приехал.

— К матери?

— Нет, к тебе домой.

— Откуда у тебя мой адрес?

Иван раздражённо махнул рукой.

— Какая разница? — Увидев, как я сжимаю кулаки, он оскалился: — Твою мать… Я слышал, как Данила объяснял Лёше, куда тебя везти.

— Прямо с номером квартиры?

— Прямо с номером квартиры, — мерзко передразнил Иван, потом выругался и стукнул кулаком по столу. — Пойми, Ника, для нас помолвка Данилы оказалась неожиданностью. Да, мы учились вместе, и ты Даниле нравилась, но это было уйму лет назад. И ты не особо… короче, ты его обломила. И вдруг мы узнаём о помолвке. В такой ситуации сразу думаешь о плохом, делаешь поспешные выводы и иногда… поступаешь неправильно. — Выразительно махнув рукой, Иван вздохнул. — Я не должен был дразнить Данилу… и… — Зажмурившись, Иван покачал головой. — И всё остальное. Уж касаться тебя точно не стоило.

— Ты решил, что я — меркантильная стерва, которая воспользовалась чувствами твоего брата.

— Ну… скажем так, — ответил Иван с задержкой, — я не уверен в глубине твоих чувств.

— Это не оправдывает твоё поведение!

— Может, и так, но я такой, какой есть, уж извини. — Иван поморщился, словно эта тема доставляла ему физическую боль. — В наших с Данилой отношениях всегда была доля… соперничества. — Он с трудом подобрал слово. — В школе я сел рядом с тобой, чтобы позлить брата, других причин не было.

Меня затошнило от его слов.

— Соперничество? Неужели ты считаешь это достаточным оправданием?? — Иван смотрел куда угодно, только не на меня, но я поймала его взгляд. — Я не хочу обсуждать то, как ты повёл себя в доме Анны Степановны. Это было подло и грязно, но пусть Данила разбирается с тобой сам, я сегодня же с ним поговорю. Ты мне противен.

— Не драматизируй! — разозлился Иван. — Ты так возмущаешься, словно я тебя изнасиловал!

— Я не драматизирую!! — закричала на всё кафе. Вцепившись в край стола, с силой прикусила язык в попытке успокоиться и прийти в себя.

Иван помешал кофе, громко звякая ложкой по фарфору, потом отодвинул в сторону. На его скулах проступили красные пятна, уж не стыд ли. Хотя сомневаюсь.

Он двигал пальцами по скатерти, словно рисовал схему. Или сдерживался из последних сил.

— Я пришла сюда не для того, чтобы спорить о морали и нравственности, а чтобы узнать, что ты собираешься делать дальше, — сказала через силу. — Станешь меня шантажировать? Требовать, чтобы я рассталась с Данилой?

— Совсем свихнулась? — Иван покачал головой и, морщась, дотронулся до синяка. — Какой на фиг шантаж? И так проблем достаточно, а ты ещё шантаж приплетаешь.

Может, я и свихнулась, на это достаточно оснований.

— Тогда что тебе надо?

Иван оскалился и стукнул кулаком по столу. Очки в модной оправе криво сползли на кончик носа.

— Чтобы вы все от меня на хрен отстали. Хоть в командировку уезжай.

— Вы подрались с Данилой? — кивнула на синяк.

— Этот идиот набросился на меня, как дикое животное, из-за дурацкого флирта.

— Уж извини, Иван, но отстать от тебя я не смогу. Я сегодня же поговорю с Данилой начистоту обо всём, что случилось в доме вашей матери. Если надо, поеду прямо в больницу. Я собиралась дождаться, когда Анна Степановна будет в стабильном состоянии, но ситуация требует экстренных мер. Мы с Данилой были счастливы. Я с ним не из-за денег и уж точно не из-за славы. Поездка к вашей матери сломала наши отношения, но я собираюсь нас починить.

Растрепав идеальные волосы, Иван поднялся. Судя по сжатым кулакам, он еле сдерживался.

— Ника, послушай, не ухудшай ситуацию! Тут не о чем говорить! Оставь брата в покое, он и так на меня набросился…

— Мне плевать! Плевать!!! Раньше надо было думать!

На нас сосредоточились десятки любопытных глаз.

— Да пошла ты!! Совсем свихнулась из-за ерунды! Ты обманываешь себя, Ника, если думаешь, что я — причина ваших проблем. Это полный бред! Не смей валить ваши заморочки на меня.

Иван громко дышал, раздувая ноздри, как загнанный конь. Потом выругался, бросил деньги на стол и толкнул чашку с недопитым кофе.

Я слизнула с запястья горькие брызги. По столу расползалась кофейная лужа.

— Ты мне никогда не нравилась, Ника, уж извини. Совершенно не мой типаж. Холодная, неприступная и слишком погружена в себя и свои рисунки. Как не от мира сего. Вокруг полно девиц поинтересней. Что бы Данила ни сказал о моих симпатиях, не верь, я просто его дразнил.

С этими словами Иван вышел из кафе.

Приехали.

Нанимать надо не адвоката, а психолога, чтобы разобрался в запутанных отношениях и прошлом этой семьи.

Я не нравлюсь Ивану. Это, несомненно, радует, но нисколько не упрощает ситуацию с Данилой. Зато есть хорошая новость — раз Иван не собирается вмешиваться, то есть реальный шанс разрулить эту мерзкую ситуацию без особых проблем. Я сделаю всё, абсолютно всё, чтобы Данила мне поверил. Он разозлился на Ивана из-за флирта, так что представляю, что будет, когда он узнает про лестницу. Но я не струшу. Сегодня же расскажу ему правду, а потом мы постараемся забыть о случившемся.

Телефон чирикнул, заставляя меня вздрогнуть. Магазин для художников оповестил, что мой заказ готов.

Картина.

Я сожгу её. Закопаю. Разрежу на мелкие кусочки.

Прямо сейчас поеду домой, избавлюсь от картины и приготовлю Даниле его любимый ужин. А потом расскажу о поступке Ивана. И не только о нём. Скажу всю правду до конца: что хочу быть с ним, но не созрела для замужества, и что оскорблена его подозрениями и недоверием.

Не хочу, чтобы ложь отравляла воздух, которым дышу.

Не успела я подняться, как раздался телефонный звонок.

Данила.

— Скажи, что это неправда. Скажи, что ты не разыскиваешь Ваню.

Быстро же Алексей до него дозвонился. А ведь Данила сказал, что отключает телефон в больнице.

Резко вскочив, я поспешила к выходу из кафе. Будто собиралась бежать к жениху, чтобы поговорить с ним лицом к лицу.

Мимо промчалась полицейская машина, оглушая воем сирены.

— Ты не только позвонила Ване, ты поехала к нему, да, Ника? Ты не дома. Вы сейчас вместе, да?

Расталкивая недовольных посетителей, я выбежала на улицу.

Сияющий снежный день посерел, словно я постепенно теряла зрение. Я ошиблась, у меня нет шансов разрулить эту мерзкую ситуацию без особых проблем.

— Дань, ты где?

— Ответь на мой вопрос.

— Отвечу, но только лицом к лицу. Я приеду в больницу.

— Я не в больнице. Отвечай.

— Прошу тебя, Данила, верь мне. Я тебя не обманываю, нас с Иваном ничего не связывает. Позволь мне приехать, нам с тобой срочно надо поговорить.

— Где ты?

Добежав до перекрёстка, я прочитала название улиц.

— Ты около дома Ивана. — Голос Данилы казался незнакомым.

— Нет! Я около его работы.

Дура.

— Надо же… ты знаешь, где Ваня работает. Где он сейчас?

— Данила!!! — закричала я на всю улицу. — Прекрати! Ты оскорбляешь и меня, и своего брата!

— Почему-же оскорбляю? — ядовито протянул он. — Ваня — отличный улов, намного солиднее меня. Мне всегда доставались девочки-одноночки, а ему — лучшие экземпляры. Образованные, богатые, а как встретят Ванечку — сходят с ума от любви. Так что ты в хорошей компании.

— Продолжай в том же духе, Данила, и я не стану с тобой разговаривать. Я не заслужила такого отношения. Извинись, и тогда я приеду к тебе, чтобы спокойно обсудить наши проблемы.

— В принципе, для тебя нет никакой разницы, — продолжил Данила. — Ваня тоже не без денег, да и фамилия та же, недолго привыкать… плюс не придётся больше слушать ненавистную музыку…

Сбросив звонок, я стояла у перекрёстка и дрожала от холода и шока. Пальто осталось в кафе.

Вернусь домой, сменю замки и всю оставшуюся жизнь буду избегать мужчин по фамилии Резник.

* * *

«Избегание» продлилось до следующего утра. О том, как я провела эту ночь, вспоминать не хочется. Злость, отчаяние и жалость к себе плохо сочетаются с розовым вином и поп-музыкой.

В одиннадцать утра ко мне домой заявился третий Резник. Куда ж мы без третьего! С Данилой и Ваней скучновато, никаких развлечений.

— Ника, открывай, у меня срочное дело!

Дверь я открыла, хотя и не собиралась. С девяти утра сбрасывала звонки Алексея, а когда увидела его в глазок, стало неудобно. Ведь он не виноват во вчерашней ситуации. Или виноват только в том, что наябедничал Даниле. Где ещё тот мог узнать, что я разыскивала Ивана.

Входить Алексей не стал, только поставил ногу на порог, чтобы я не захлопнула дверь ему в лицо.

— Тебе нужен новый телефон, Ника. Я два часа пытаюсь до тебя дозвониться.

— Я сбрасывала твои звонки, нам не о чем говорить.

Удивлённо тряхнув головой, он заглянул в квартиру.

— Не знаю, что с тобой происходит, но мне срочно нужен брат.

— Какой из?

Ух, как мы сверкаем глазами! Сам вчера нажаловался Дане, что я лезу к Ивану, а теперь устраивает драму на дверном коврике.

— Твой жених, помнишь такого? — процедил неприязненно.

Ой, как же хочется снова спросить: «Какой из?», чтобы позлить Алексея. Пусть зубы треснут. Ведь Данила убеждён, что мы с Ваней уже выстраиваем совместную жизнь за его спиной.

— Мой жених, — шагнула к нему, заставляя попятиться на лестничную площадку, — не даёт о себе знать со вчерашнего дня. Аккурат после омерзительной сцены, которую устроил из-за моего разговора с Иваном. Спасибо тебе, Лёша, удружил, пожаловался брату на подозрительное поведение невесты.

Мне удалось вытеснить его на лестничную площадку, и я со смаком захлопнула дверь.

Вуаля!

Я свободна от Резников, проблемы приносящих.

Гордо развернулась и пошла на кухню, чтобы поставить чайник. После таких удачных сцен самое то попить чайку.

— Вытащи свою самоуверенную голову из собственной задницы и послушай меня! — проорал третий Резник на всю лестничную площадку.

Фиг. Не собираюсь вытаскивать голову из задницы, там ей намного безопаснее, чем среди Резников.

— Ника! Позвонили из больницы, а мы не можем найти Данилу. Мать говорит, что он пропал вчера после вашего разговора.

Твою же…

Распахнув входную дверь, возвращаюсь на кухню. Алексей ступает через порог и внимательно оглядывает жилое пространство. Да, конечно, я прячу Даню под кроватью. Связанного, с кляпом во рту. Запихнула его туда с целью навредить Анне Степановне.

Включаю чайник.

— Что с вашей матерью?

— Ей получше. Перевели в палату, но она вне себя от волнения из-за Данилы. Он обещал снова сдать кровь, но не явился на станцию, и к матери больше не приходил.

Перекладываю посуду с места на место. Мне нужно движение, всё равно, какое. Главное — не стоять на месте.

— Я не знаю, где он. Вчера мы поругались. Сегодня утром я психанула, обзвонила его друзей, как ревнивая коза, но ничего не узнала.

Алексей стоял посреди квартиры и размышлял. О чём тут думать? Если он настолько мне не доверяет, путь обыщет помещение.

— Между мной и Ваней… — вдруг начала я, собираясь сказать, что между нами ничего нет, но прикусила язык. Какого хрена я оправдываюсь???

— Ваней? — злобно ухмыльнулся Алексей. — Ещё Ванечкой его назови.

Какой смысл оправдываться, если для него я виновата по определению? Виновата во всём.

— Прекрати, Алексей, не придирайся.

— На семейном ужине у вас с Ваней сложились очень дружеские отношения. Зашибись, какие дружеские, — процедил он.

— Знал бы ты…

Спокойно, Ника. Не истерить, не злиться и уж точно не жаловаться Алексею на Ивана. Если захочет, Данила сам ему скажет. Нет ни малейшего шанса, что Алексей Резник станет на мою сторону, а я не собираюсь оправдываться. Да и не смогу, я должна была сразу догадаться, что меня обнимает чужой мужчина.

Откашлялась, проглатывая обиду.

— Знал бы я что? — прищурился Алексей. — Что посторонние мужчины постоянно флиртуют с тобой и расцеловывают тебе руки?

Да пошёл он…

— Отвали, Алексей. Знал бы ты, как вы мне надоели! — На меня навалилась тяжесть, серая, как туман, и совершенно неподъёмная. Подойдя к входной двери, я надела сапоги. — Поехали!

— Куда?

— В больницу. У меня та же группа крови, что у Данилы и твоей матери. Я хочу помочь.

— Уверена? — спросил Алексей после заминки.

Натянув пальто, я прошла мимо него, толкнув плечом.

— Давай посидим, выпьем чайку и покалякаем на эту занятную тему. А то давно мы с тобой не болтали, всё-таки одноклассники. — Дождавшись, когда Алексей выйдет из квартиры, с силой захлопнула дверь. От распиравшего меня гнева дрожали руки, и я не могла попасть ключом в замок. — Что нового в твоей спортивной жизни, Лёш? — спросила язвительно. — Медали? Кубки? Почётные грамоты?

Оттеснив меня в сторону, Алексей забрал ключи и запер дверь.

Он спокойно дожидался лифта, а я побежала вниз по лестнице, прыгая через ступени. Я зла на них всех, на идиотскую немыслимую ситуацию, а особенно на себя саму. На бардак в моей голове — похуже, чем в машине Алексея.

— Пока не пристегнёшься, не поеду, — сказал он, глядя на моё скукоженное тело на пассажирском сидении. Меня скрутило в комок, гневный и обиженный. Почему я чувствую себя виноватой в исчезновении Данилы? Он должен был остаться с матерью в больнице, а не сбегать неизвестно куда. Кстати, где он ночевал?

Заболела голова, сильно, до тошноты.

— Ника, послушай, можно я задам нескромный вопрос?

— Э? Что?

Я так старательно себя накручивала, что забыла о присутствии Алексея.

— Только без обид, ладно? Я всегда говорю, как есть.

Мысленно покрутила пальцем у виска. У меня не осталось места для новых обид, всё занято.

— Спрашивай.

— Что за жуть висит у тебя над столом?

— Какая жуть… а… ты про картину?

— Если так можно выразиться.

Я заржала. Не засмеялась женственным мелодичным смехом, а заржала, как конь. Взбесившийся.

— Чтоо-оо… что-о… тебе в ней не нравится? — я задыхалась от смеха. Вот тебе и Алексей Резник. Ни разу не творческий человек, а сразу почувствовал подвох.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Просто… — Алексей затих, следя за дорогой.

— Что просто? — настояла я.

— Жуть.

— Слово истинного ценителя!

Согнувшись на сидении, я хохотала до слёз. Ничего настолько смешного в его словах не было, но из меня словно выпустили гнев и раздражение. Я чувствовала себя очищенной и приятно опустошённой.

— Спасибо, Лёша. Ты очень меня порадовал.

— Понять бы, чем, — хмыкнул он.

— Это портрет Данилы. — Алексей глянул на меня с искренним недоумением и покачал головой, не веря, что я говорю правду. Похоже, он не любитель абстрактного искусства. — Кстати, позавчера твой брат назвал портрет выразительным.

— А это комплимент? — Алексей с сомнением покосился на меня.

— Знаешь, а ты прав. Не факт, что ему понравилось.

— Данила сказал бы, если не понравилось…

— Это были слова Ивана.

Ох.

Мне лучше молчать в присутствии Алексея. Каждым новым словом я ухудшаю мою и так отрицательную репутацию.

Алексей с силой сжал руль. Теперь он знает, что Иван был в моей квартире. Он представляет себе… а, плевать!

Невелика потеря.

Мы ехали молча. А ведь несколько секунд назад казалось, что застрявшая между нами туча приподнялась, и мы общались, как нормальные люди. Но нет, ничего не изменилось. Моё клеймо горит как никогда ярко.

— Иван был у тебя дома? — спросил Алексей, когда мы подъехали к больнице. Неужели он думал об этом всю дорогу?

— Да, Иван был у меня дома, — ответила раздражённо. — Как, впрочем, и ты.

Оправдываться не стану. Плевать, пусть думает, что хочет.

Я выскочила из машины на ходу. Алексей что-то крикнул вслед, но я не слушала. Либо он поехал парковать машину, либо домой, не имеет значения.

— Я здесь, чтобы сдать кровь для Анны Степановны Резник. Вот номер её палаты, а вот мои документы.

Переговорив по телефону, дородная дама в униформе помахала наманикюренной рукой, показывая направление.

Я ждала, устроившись в потёртом кресле. Сидела с закрытыми глазами и ни о чём не думала. Когда открыла их, увидела сидящего напротив Алексея.

— На отделении работает мой приятель, — сказал он, но я не ответила.

Через какое-то время к нам подошёл молодой врач. По рукопожатию очевидно, что они с Алексеем хорошо знакомы.

— Нашли? — спросил врач, и Алексей покачал головой и показал на меня.

Вместо Данилы нашли меня.

— Кем вы приходитесь больной? — поинтересовался врач.

— Будущей невесткой.

Я протянула паспорт, не подтверждающий совершенно ничего. Ни мою невиновность, ни статус невесты, ни то, что моя кровь поможет будущей свекрови.

— Значит, никем. В смысле родства.

— Никем, но у меня та же группа крови.

Покачав головой, врач присел рядом.

— Спасибо, что пришли, но кровь нам не нужна. Больная ищет сына и…

Врач посмотрел на Алексея.

— Мать довела себя до истерики, — бесстрастно продолжил тот.

— К сожалению, мы не знаем, где он, — ответила, глядя в пол.

Защитное групповое «мы».

Постучав пальцами по скамье, врач прищурился и повернулся к Алексею:

— К сожалению, мне нечем вас порадовать. Анна Степановна убеждена, что с Данилой случилось что-то плохое. И сама извелась, и персонал измучила. Физически она в порядке, а вот психологически — в плохом состоянии. Не хотелось бы продолжать успокоительное. Час назад, никого не предупредив, позвонила в полицию. Вы об этом знали? — Мы с Алексеем синхронно покачали головами. — Найдите своего жениха, Вероника Сергеевна, — закончил врач.

Оба мужчины посмотрели на меня.

— Я… не знаю, где он. Простите. Мы все его ищем. Вчера мы с Данилой… эээ… поругались, но к Анне Степановне это не имеет никакого отношения, поэтому я уверена, что он скоро вернётся. А пока возьмите мою кровь на всякий случай. Про запас.

Врач отбарабанил на скамье длинную мелодию, поразмыслил, потом присмотрелся ко мне проницательным взглядом.

— Если вам хочется сдать кровь, для этого есть специальная станция. Там вам объяснят про подготовку и процедуру. В городе дефицит, так что в любом случае ваша кровь будет кстати. Но раз вы здесь, зайдите к Анне Степановне и постарайтесь успокоить её насчёт Данилы.

О-о-очень плохая идея. Очень. О чём я и не преминула сказать врачу.

Алексей молчал.

— Вы, Вероника Сергеевна, выглядите совершенно спокойной и не волнуетесь, что с женихом что-то случилось, — продолжил врач. — Если Анна Степановна увидит, что невеста её сына не встревожена, ей станет легче. Она доводит себя до истерического состояния, да и всё отделение на ноги подняла.

Врач посмотрел на меня. Выжидающе.

Я посмотрела на Алексея. Умоляюще.

— У брата Данилы это получится намного лучше, чем у меня, — пробормотала, показывая на Алексея.

Число осуждающих меня людей растёт на глазах. Вот и врач нахмурился, недовольный моей трусостью.

Алексей никак не выказал эмоции, только сказал:

— Я уже пробовал сегодня утром. Безуспешно.

— Только не говори, что ты всерьёз веришь, что у меня получится! — возмутилась я.

Алексей изогнул бровь.

Врач изогнул бровь.

Как оригинально!

— Без проблем! Иду! Навещаю! Только потом не говорите, что я не предупреждала! — бурчала я себе под нос, направляясь в палату. Алексей остался в фойе.

Анна Степановна попыталась приподняться на постели, и её взгляд тут же кинулся мне за спину в поисках Данилы. Увидев закрывшуюся дверь, она поджала губы.

— Где мой сын??

— Анна Степановна! — я застыла у её постели в полуприседе. На корточках слишком низко, стоя слишком высоко. Не спрашивайте, какого чёрта я приняла эту самую неудобную в мире позу.

Выглядела Анна Степановна на удивление хорошо, даже волосы уложены. Только красные пятна на щеках и блестящие припухшие глаза выдавали её состояние.

— Ника, где мой сын?

— Анна Степановна, Данила так радовался, что вас перевели в обычную палату. Пожалуйста, не нервничайте!

— Где мой сын???

Если сейчас спрошу, какой из сыновей, она влепит мне пощёчину.

— Данила вернулся безумно уставший, что-то говорил о запущенных делах. Вам стало лучше, вот он и…

— Когда ты видела его в последний раз?

Как ни смотри, но экран больничного монитора не подскажет ответ.

— Вчера.

— До или после того, как вы поругались?

Она знает о нашей ссоре. Как же это скверно!

Ох, Данила, зачем ты рассказал об этом матери? Ты не прав, иногда откровенность — это опасно. Ты очень, очень плохой сын.

— До того, как мы поругались. Но не волнуйтесь, я уверена, что с ним всё в порядке.

Оборачиваюсь в поисках врача, но натыкаюсь взглядом на голые стены. Если выйду отсюда живой, четвертую его.

Невеста, которая не волнуется об исчезновении жениха, осталась один на один с материнской истерикой.

— Ты звонила в полицию?

— Нет, прошу вас, не волнуйтесь. Данила перегорит и вернётся, ведь…

— Перегорит? — взвизгнув, Анна Степановна закашлялась. — Мой сын перегорит? Ты довела его до побега, а сама ни капли не волнуешься? Да знаешь ли ты, что мой сын чувствует?.. Знаешь, как глубоко он чувствует?.. Да ты вообще не знаешь, какой он… Ты никогда даже не пыталась его понять…

И пошло… и поехало…

Как ни старалась, я не могла вставить ни слова. Пробовала приблизиться, но натыкалась на обвиняющий перст будущей свекрови. Она слишком глубоко дышала, закатывая глаза и захлёбываясь истерикой.

Ай да Ника, ай да молодец!

Надо было слушаться инстинктов.

К счастью, врач держался поблизости, поэтому, услышав крики больной, зашёл в палату вместе с медсестрой. Жаль, что нельзя его придушить, слишком много свидетелей. Тоже мне, эскулап, выдал перл года: Анне Степановне станет лучше от мысли, что я не волнуюсь об исчезновении Данилы. И Алексей ещё тот помощник, поддакнул своему знакомому.

— Вам лучше уйти! — сказала медсестра.

Нет, мне лучше было вообще не приходить.

— Анна Степановна! — Я изо всех сил сдерживала обиду. — Обещаю вам, что с Даней всё в порядке. Я обзвоню знакомых и найду его. А пока на всякий случай сдам кровь, у меня та же группа, что и у вас. Берегите себя!

Я попятилась к двери, огибая медперсонал.

— Ника! — позвала внезапно притихшая Анна Степановна. Её голос прозвучал мягко, почти нежно, и в душе проснулась надежда. Неужели наши отношения можно залатать? — Не надо сдавать кровь, — тихо сказала она. — Я не приму, если узнаю, что может быть твоя. И не приходи больше, это дело семейное.

«Хорошо хоть не ударила», — пронеслась в голове шальная и очень грустная мысль.

Я ждала врача в коридоре, он вышел через несколько минут. Судя по всему, Анна Степановна действительно успокоилась после моего посещения, но только благодаря очередной дозе успокоительного.

— Прошу вас, возьмите у меня кровь, — бесцветным голосом попросила я. — На всякий случай. Вдруг Данила не вернётся, вдруг Анна Степановна передумает, вдруг ей станет хуже. Мне всё равно, что вы сделаете с кровью после моего ухода, хоть выбросите, только прошу вас, возьмите. Пожалуйста.

Если Анна Степановна откажется — это её право. Но у неё будет выбор.

Наверное, я выглядела слишком жалко, потому что врач посмотрел на меня с сочувствием и покачал головой.

— Вероника Сергеевна, поговорите с Лёшей Резником. Мы давно знакомы, можно сказать, что друзья, он вам поможет.

Ну да, поможет, как же.

Понаблюдав за моим насупленным молчанием, врач продолжил:

— Я уже сказал, что мы не берём кровь, но станция переливания крови…

— Где она?

Только врач успел произнести адрес, как я понеслась к выходу.

Ах, какая же я, блин, благородная. Вся из себя оскорблённая и самоотверженная. Если бы можно было пнуть дверь ногой, я бы это сделала. Но её открыли, и бедняга санитар получил вместо благодарности испепеляющий взгляд.

— Вероника Сергеевна! — позвал врач, спеша следом. — Я бы сначала прочитал правила сдачи крови, в интернете всё написано. Например, надо…

— Мне на станции скажут! — махнула рукой.

— … надо воздерживаться от алкоголя.

Блин.

Я пила прошлой ночью.

Как же меня всё достало.

* * *

— Ты! — выдала я, направляясь к Алексею тяжёлыми шагами. Он стоял на улице, сбивая снег с поребрика носком ботинка. — Ты и твоя семья вот у меня где! Вот здесь, понял? — Водя ребром ладони по шее, я остановилась перед ним и набрала в лёгкие побольше воздуха, готовясь к качественной истерике. — Все вы такие хорошие и благородные, а я — вселенское зло. Настолько ужасное, что твоя мать даже в неотложном случае откажется от моей крови. Слушай меня, Алексей: никогда больше не звони и не приезжай, и братцу своему скажи, который Иван, чтобы тоже держался подальше. А уж третий твой братец и так не сунется ко мне, по собственному желанию. Понял? Ты меня понял?

Алексей скрутил меня с такой лёгкостью и скоростью, что в ушах засвистел воздух. Так аниматор на детском празднике скручивает из воздушных шаров собачек и прочие фигурки.

Скрутил из меня невесть что, запихнул себе под мышку и зашагал к машине.

— Отпусти! — дико заорала я.

Ладно, не дико, а еле слышно, и не заорала, а пропищала себе в колени. Веду себя непристойно, закатила истерику у входа в больницу, но у меня есть предел, и я только что его достигла.

Размер шрифта: — +

— Где твоё пальто, Ника?

Я не ответила, и Алексею пришлось поставить меня на ноги, чтобы проверить, не задохнулась ли.

Тут-то я и залепила ему смачную пощёчину.

Ладно, ничего я ему не залепила, но размахнуться удалось на славу.

— Не знаю, что тебя укусило за задницу, и знать не хочу, — сказал Алексей, удерживая меня за руки. — Но прекращай изображать обиженную принцессу и объясни, что с матерью.

— Твоя мать меня ненавидит.

— На это мне плевать. Как она себя чувствует?

— Достаточно хорошо, чтобы меня оскорбить.

Алексей удовлетворённо кивнул.

— Значит, действительно хорошо.

Выдохнув, я попыталась расслабиться.

— Врач — идиот, решил, что ей полегчает от встречи с будущей невесткой. Типа если я не волнуюсь о Даниле, то и она успокоится. А ты его поддержал.

— Я надеялся, что ты придумаешь, как успокоить мать. Вы же… — Поморщившись, он продолжил: — любите одного и того же человека.

— Да, любим, любим, — подтвердила я. Пусть не спотыкается об это слово. — Но на этой почве подругами не становятся, неужели ты и сам не понимаешь.

Судя по выражению лица, Алексей не то, чтобы не понимал, но наши заморочки его не интересовали.

— Я постаралась её успокоить, но вышло только хуже, хорошо хоть врач оказался рядом, — добавила устало. Истерика вытекла из меня, растаяла поверх мартовского снега грязной плёнкой. — Ищите Данилу, Лёша, иначе вашей матери станет только хуже. Я даже кровь не могу сдать. Прости, я не сообразила насчёт алкоголя. Прошлой ночью я пила.

Алексей усмехнулся.

— Она ещё и пьёт! — закатил глаза. — А почему «ищите»? — спросил с интересом. — Ты что, сама не будешь искать Данилу?

— Буду.

— Где?

— Друзьям названивать, сообщения посылать. Ладно, хватит болтать, мне надо вернуться в больницу, чтобы забрать пальто.

— Я подгоню машину и отвезу тебя домой.

— Нет, Алексей. Понимаешь? НЕТ. Мы больше не увидимся. Всё шло очень хорошо, а потом вдруг стало плохо. Жутко плохо, а я даже толком не понимаю, что сделала не так. С момента, когда я вошла в дом вашей матери, всё пошло наперекосяк. Что-то сломалось… Не будем об этом.

— Дело твоё.

Зря я завела пламенную речь, ему плевать. Им всем плевать. Как в ночном кошмаре, вся семья сговорилась, сплотилась против меня.

Может, я сделала что-то ужасное в школе и забыла об этом?

Я не сделала ничего плохого. Кроме как… не сказала правду о моих сомнениях. И о случившемся на лестнице. И о портрете. И о том, как я чувствую себя в окружении фанатов Данилы…

Ладно, признаю, я многое скрыла, но ведь я же старалась, как лучше? Данила не верил в мои чувства, а мне так хотелось защитить его от боли. От разочарования. От прошлого.

Ведь нет ничего плохого в том, чтобы защищать любимого человека.

Наверное, есть, раз его семья так сплочённо защищает Данилу от меня.

Наверное, я и есть самое большое разочарование.

Нет уж, хватит маяться фигнёй. Я дала Даниле всё, что могу дать, моя совесть чиста.

Больше никакого нытья и уж точно никакого алкоголя. Позвоню друзьям Данилы, но бегать за ним не стану. Сдам анализы, поеду на станцию переливания крови. Если Анна Степановна передумает, если ей понадобится, будет донорская кровь. И не от чужого человека, а от… чужого человека.

На этом — всё. Никаких встреч с Резниками.

Вроде всё делаю правильно, искренне и от души. Ан-нет, чувство вины на месте. Никуда не делось.

----------------------

10 — Слово «двойняшки» используется для обозначения разнояйцевых (дизиготных) близнецов, которые появляются в результате оплодотворения двух яйцеклеток и поэтому не идентичны.