Данила спал. Так глубоко, что на первый взгляд мне показалось, что он не дышит. Став на колени рядом с кроватью, я боялась проверить. Наклонялась медленно, сантиметр за сантиметром, прислушиваясь к его дыханию.

Живой.

Осунувшееся лицо, волосы растрёпаны. Спит в одежде поверх одеяла. На рукаве грязь.

Я вернулась из больницы, измотанная, злая, и нашла Данилу в своей постели.

Я должна его разбудить.

— Дань! Данила! Проснись!

Ослепший взгляд глубокого сна говорил о многом. Прошлой ночью Данила не спал. Сейчас не время спрашивать, где он был и что делал.

Не сдержавшись, глажу его по лицу и целую небритую щёку. Где-то в глубине, под обидой и раздражением, ворочается нежность.

— Дань, где же ты был? Твоя мать вне себя от волнения. Ты ей даже не позвонил и забыл сдать кровь на станции.

Полностью не проснувшись, он поднялся на постели.

— Маме стало лучше, её перевели в обычную палату, — сказал с закрытыми глазами.

— Кровь ей сейчас не нужна, но тебе было назначено, и она узнала, что ты не явился на станцию. И к ней тоже не зашёл. Физически она в порядке, но очень волнуется. Позвони ей. Где твой телефон?

— Не знаю. — Смотрит на меня больным взглядом, пошатываясь от усталости. — Ника…

— Ты пил?

— Нет.

— Я сделаю тебе кофе, а ты позвони маме и прими душ, чтобы проснуться. На твоей шее грязь, и на руках тоже. Потом вызовем такси, как раз успеешь ко времени посещения.

— Ника, я идиот.

— Да.

— Понимаешь, мы с Ваней всегда соперничали…

— Не надо. Не сейчас, Дань. Прими душ и поезжай в больницу. Потом мы с тобой поговорим.

Соперничали?? Они с Иваном соперничали? Бегать наперегонки, подтасовывать карты, сравнивать оценки — это, я понимаю, соперничество. А лапать чужих невест — это…

Бред.

Пока я возилась на кухне, Данила разговаривал по телефону. Я не особо прислушивалась, да и чайник у меня неудачный, электрический. От него такой шум, словно ракета взлетает, ничего другого не слышно. Судя по всему, Данила звонил их с Лёшей приятелю-врачу.

Закончив, он пододвинул табурет и сел рядом.

— Ты сказала, что хочешь со мной поговорить.

— Сейчас не время.

— Ты права, сейчас не время. Надо было поговорить позавчера, но я идиот.

Он, может, и идиот, но я слишком измучена событиями дня, чтобы снова, в который раз защищаться от обвинений, которые, несомненно, последуют. Я хочу, чтобы Данила ушёл. Чтобы все они исчезли из моей жизни.

— Прими душ, Данила, потом поговорим.

Внутри неприятно тянуло в ожидании разговора. Наше прошлое счастье болезненно сжалось, как пружина, и отказывалось вытягиваться в полный рост. Кому нужна правда, если наши отношения уже никогда не станут прежними?

Знать бы, какой будет его реакция. Смогу ли я простить Данилу, если он обнимет меня, защитит, извинится, признает мою полную и абсолютную невиновность?

— Готова? — спросил он, вернувшись через несколько минут. В тёмных волосах блестели капли воды.

— Нет, но поговорить надо.

Я хотела, чтобы Данила выслушал меня до конца, чтобы не сорвался с места. Поэтому начала с обещания, что нас с Иваном не связывает ничего личного. Данила кивнул, и я приняла это за хороший знак. Вдохнув поглубже, для смелости, рассказала о случившемся на лестнице. Было непросто, но я не утаила деталей, не смягчила, не срезала углы.

Я не боялась осуждения, потому что знала, что его не избежать. Пусть Данила знает правду о брате, а к остальному я готова и сумею постоять за себя.

Я ни в чём не виновата.

Данила сидел с закрытыми глазами, руки сжаты в замок на коленях.

— Я хотела сказать правду в ту же минуту, на лестнице, но не смогла. Твоя мать побледнела и схватилась за сердце, и я испугалась скандала. Было очень тяжело, но я решила не расстраивать вас перед операцией. Ждала, когда пройдёт критический период.

— Критический период, — повторил Данила, не поднимая головы.

— Сначала я подозревала обоих братьев, но потом рассчитала рост и поговорила с Иваном. Для этого я с ним и встречалась. Только для этого.

Данила медленно поднял взгляд. Его глаза ничего не выражали, почти потеряли цвет. Впалые щёки выделялись сильнее, чем при нашей последней встрече. Он выглядел чужим и больным.

— Иван разозлился. Сказал, что я драматизирую, что он не сделал ничего предосудительного, — продолжила я, наблюдая за реакцией Данилы. Он остался бесстрастным.

— Что сказал Алексей?

— Он об этом не знает.

Данила медленно поднялся с табурета и подошёл ко мне вплотную. От его взгляда хотелось выть. Чашка выпала из моей руки и со звоном приземлилась на пол. Не разбилась.

Я ожидала обвинения и злобу, но оказалась не готова к неживому взгляду и к нечеловеческому бешенству в гримасе жениха.

— Даня, прошу тебя, не поступай необдуманно. Не рискуй, подумай о здоровье матери. Случившееся не изменить, давай подведём подо всем черту. Лучше поговорим о твоём недоверии, оно оскорбительно.

Мой голос звучал уверенно и спокойно, но Данила меня не слушал.

— Где он тебя касался? — глухо спросил он. — Здесь? Здесь? А здесь? — щурясь, он шарил руками по моему телу.

— Данила, перестань! Не заводи себя! Ты и так еле живой, а теперь…

Я знала, что он разозлится. Но, глядя в невидящие глаза, испугалась. Слепящая ярость толкает людей на жуткие поступки и на преступную неосторожность.

— Отвечай на мой вопрос! — перебил он. Смотрел мимо меня, глаза потеряли фокус и наполнились мраком.

— Не смей, Данила! Я не виновата. Я думала, что это ты.

— Думала? Думала?! — закричал он. — Где он тебя касался?!

В углу его рта скопилась слюна, губы дрожали. Наверное, так выглядит бешенство.

— Везде, — ответила, глядя ему в глаза.

Медленно, полушагами он развернулся и подобрал с пола куртку.

— Скажи, Ника, тебе понравилось?

— Прекрати!

— Тебе понравилось? — прогрохотал он, напрягаясь до багровых пятен на скулах.

Вызывающе смотрю на него и молчу.

Не отвечаю.

Я не заслужила такого отношения. Пусть уходит. Навсегда.

Данила медленно идёт к двери. Останавливается и, обернувшись, улыбается пугающим оскалом. От его взгляда на затылке шевелятся волосы.

Не закрывая дверь, он срывается с места и несётся вниз по лестнице.

Я держу себя в руках, но мне страшно. До жути.

В ушах звучит эхо злого, ненавидящего голоса. Это не Данила. Это не может быть Данила, которого я… что? Не помню.

Всё, Ника, забыть. Закрыть дверь и забыть.

Достаю телефон и набираю сообщение Алексею.

«Данила вернулся и позвонил маме»

На этом — всё, я снимаю с себя всякую ответственность. Я спокойна.

Прикрываю глаза и постукиваю пальцем по номеру. Перед глазами всё ещё стоит невидящий взгляд Данилы. Я не знаю, куда он побежал и с какими намерениями. Даже если бы я попыталась его удержать, он бы вырвался. Он безумен. Это не Данила.

Нервничаю. Во мне нет ни капли спокойствия.

«Данила не сделает ничего плохого», — повторяю снова и снова.

Если кто-то и сможет разнять дерущихся братьев, то это Алексей.

«Я ни в чём не виновата», — заверяю себя. Но продолжаю касаться номера Алексея кончиком пальца, ощущая невидимую защиту. Гарантию безопасности.

Тело всё ещё гудит, остывая после неприятной сцены. Мне страшно. Зачем я сказала ему правду? Какая, к чёрту, разница? Почему не догадалась, какой острой будет его реакция?

Минуту спустя получаю сразу два сообщения. Одно — «спасибо» от Алексея. Второе — напоминание из магазина, что мой заказ готов. О картине думать не могу. Не сейчас.

Мною овладевает паника, поднимается до горла, затапливает так внезапно, что я задыхаюсь. Перед глазами жуткие картины — один брат душит другого, кровь, разбитое лицо Ивана. Раз уж я решила избегать братьев, то зачем полезла к Даниле с правдой?

Я порываюсь бежать, не зная, куда. Надо действовать, предотвратить беду, повлиять на Данилу.

Алексей.

Только Алексей сможет разрулить эту ситуацию.

Нагрубила ему, попрощалась, а теперь обращаюсь за помощью.

Позвоню ему и попрошу помочь братьям… Руки трясутся так сильно, что роняю телефон на пол.

Стоп. Прийти в себя. Нажимаю на кнопку и тут же сбрасываю. Не хочу, чтобы голос дрожал. Не собираюсь признавать свою слабость. Я сильная, я со всем справлюсь. Беда в том, что я расслабилась с Данилой и не ожидала беды. Подвоха. Тёмной стороны жениха.

Дрожащие пальцы зависли над экраном. Пытаюсь набрать сообщение, чтобы передать остроту ситуации, но мысли путаются. Перед глазами Данила, смыкающий ладони на горле брата.

Это не мужчина, которого я знаю. Это зверь, слепой и страшный.

От волнения кружится голова.

Я справлюсь.

Задерживаю дыхание и печатаю сообщение Алексею. Он должен осознать серьёзность ситуации, срочно найти братьев и во всём разобраться. А я выбываю из игры. Навсегда.

Быстро тыкаю пальцами в экран. Пропускаю знаки препинания, пишу одним большим безграмотным криком о помощи. Рублю фразы.

Выдыхаю.

Послание длиной в один вдох.

Отправляю.

Теперь я могу дышать. Паника стекает по моим плечам талой водой. Я таки довела себя до истерики.

Я пишу Алексею, потому что мне страшно. У меня есть родители и друзья, но с этим «страшно» обратиться не к кому. Знакомые попытаются разобраться в ситуации, обсудить, проговорить варианты поведения. А я не хочу ничего объяснять, не собираюсь и дальше плескаться в этом кошмаре. Мне нужен человек, который не станет со мной разговаривать. Вообще. Человек, который даже не попытается стать на мою сторону, и мне на это наплевать. Который разрулит ситуацию не в мою пользу, но снимет её с моей совести. Заставит мой страх исчезнуть.

И тогда я смогу выползти на свет и зализать раны.

Телефон зазвонил секунд через десять, не больше.

— Выключи электроприборы и плиту, закрой окна и жди в соседнем подъезде. Одетая. Прихвати самое нужное на пару дней.

— Лёша, ты что…

— Нет, Ника, ТЫ что. Чего ты ожидала, посылая такое сообщение?

— Что ты разберёшься с братьями, а не со мной!

— Я буду через двадцать минут. Делай, как я сказал.

Алексей отключился.

Ай да я.

Та самая ситуация, когда понимаешь, что перегнула палку, причём не в ту сторону. Заставляю себя перечитать отправленное Алексею сообщение.

«Д взбесился из-за нас с И. Поехал в больницу но боюсь найдёт И, он вне себя. Найди их пжста и разберись пока не поздно»

Что тут непонятного? При чём тут я? Хотела озадачить Алексея, чтобы тот сразу начал действовать, и у меня получилось, только не в том направлении. Я надеялась, что он бросится разнимать братьев, а не приедет ко мне.

«Из-за нас с И» можно истолковать превратно. Но не стану же я пояснять ненужные детали в сообщении? Да и смысл от этого не меняется — помощь нужна братьям, а не мне.

Надо объясниться.

Набираю его номер и получаю в ответ: «Я в пути».

— Подожди, я хочу объяснить… помощь нужна Даниле, а не мне!

— Я сказал тебе, что делать! — рявкнул он и отключился.

В его голосе есть что-то такое…

Несколько секунд я хлопаю ртом, как рыба, потом вскакиваю с табурета и бегу к окну. Закрываю форточку, сдвигаю шторы, достаю сумку из-под кровати. Кидаю в неё немного вещей и наспех переодеваюсь. Сканирую взглядом кухню, с сомнением смотрю на холодильник: отключить или нет? Тут до меня доходит: я выполняю приказ Алексея с точностью до буквы. Чуть холодильник не отключила, электроприбор же.

Не слабо он меня раскрутил, командир этакий. Да ещё таким голосом, что я аж плечи по-военному расправила.

Наверное, он служил. Из него выйдет отличный генерал, вон как построил меня одной фразой. И опыт чувствуется. Знает, что в панике человек может выбежать из квартиры, забыв выключить утюг и плиту.

Только я уже не паникую, мне даже немного стыдно за внезапный срыв. И мне совсем непонятна реакция Алексея.

Когда он подъехал к дому, я вышла из соседнего подъезда. Чувствовала себя глупо, но ослушаться не посмела. Алексей протянул руку за моей сумкой, но я отступила назад и попыталась оправдаться.

— Лёша, извини за несдержанность. Данила был вне себя, он кричал, а потом выбежал из квартиры, и я запаниковала. Я боюсь не за себя, а за него. Вдруг он наделает глупостей или напугает Анну Степановну. Не надо меня увозить, лучше разыщи Данилу.

Взяв из моей руки сумку, Алексей открыл пассажирскую дверь и нетерпеливо щёлкнул пальцами.

— Не топчись на месте, садись!

— Подожди! Не произошло ничего страшного, Данила просто ревнует!

На лице Алексея отразилось облегчение, но он снова показал мне на машину.

— Садись, я сказал!!

Я открыла было рот, чтобы продолжить объяснения, но Алексей ответил на телефонный звонок, одновременно усаживая меня в машину.

— Да… минут через десять… более-менее… уж поверь, она мне не для этого нужна. Дог, отвали, только тебе требуется всякое фуфло, чтобы баб цеплять… одна, да… Ника… я же сказал, что не для этого… — Захлопнув мою дверь, Алексей поджал губы. — Ничего особенного, Дог, отстань. Всё, сейчас буду.

Ничегошеньки не понятно.

Алексей сел за руль, и я приготовилась выслушивать очередные обвинения.

Не зря приготовилась.

Он кряхтел, швырялся снегом из-под колёс, потом заговорил.

— Давай, Ника, обнадёжь меня. Скажи, что «И», про которого ты говорила в сообщении, это какой-то там Игорь. Или Игнатий. Или Илья. Убеди меня, что ты не изменила одному из моих братьев с другим.

Алексей, конечно же, знал, что речь идёт об Иване, но не преминул устроить сцену.

Он злился так сильно, что в его руках скрипело кожаное покрытие руля.

А ведь я собиралась объяснить ему всё в подробностях.

— После того, как Данила выбежал из квартиры, я запаниковала, поэтому написала так кратко. У Данилы есть основания ревновать, но я не изменяла ему с Иваном, в том смысле, что у нас не было…

Алексей с силой врезал локтем по двери.

— Ты мне ещё подробности расскажи! Сс…скажи-ка, какие технические тонкости. — Алексей заикался от гнева. Глаза покраснели, на скулах выделялись багровые пятна. — Что именно ты считаешь изменой, а что нет? Он трахнул тебя, но не кончил? Или…

— Прекрати!!

Знала же, что нет смысла оправдываться. Пусть кричит и осуждает. Алексей и не собирался впускать меня в семью, так что потеря небольшая.

Вцепилась ногтями в колени, заставляя себя успокоиться. Сейчас объясню ему, в чём дело, и уеду к родителям. Пусть Алексей разбирается с братьями, а я смогу навсегда забыть об их бешеной семейке.

— Послушай, Лёша, тебе достаточно знать, что мы с Данилой поругались по серьёзному поводу, и у него есть основания злиться на Ивана. Если он захочет, то расскажет остальное. Я прошу тебя помочь Даниле, а не мне. Найди братьев и убедись, что они в порядке, и что Анна Степановна ни о чём не догадывается. Я боюсь за Даню, а не за себя. И за вашу мать тоже боюсь…

— Собираешься огласить весь список?

— Список чего?

— Твоих «боюсь».

— Куда ты меня везёшь?

— Домой.

— Куда домой? Я собиралась поехать к родителям.

— Ты просила меня о помощи?

— Да, но не такой…

— Раз просила, то теперь молчи.

— Зачем ты меня увозишь?

— Отсидишься пару дней, пока я не разберусь с братьями.

— Плохо же ты о них думаешь! Они не причинят мне вреда…

Алексей метнул в меня убийственный взгляд, и от этого стало холодно. В его глазах читались самые грубые эпитеты, и все они были адресованы мне.

— А с чего ты решила, что я волнуюсь о тебе? — пояснил он ледяным тоном. — Ты попросила меня позаботиться о братьях, вот я и забочусь. Ты — проблема, провокация. Пока братья знают, где тебя искать, могут использовать друг против друга.

— Даня никогда… — запротестовала я, но Алексей бросил в меня ещё один злобный взгляд, и я затихла.

— Никогда что? Никогда не разозлится из-за измены? Скажи, Ника, что ты будешь делать, если к тебе заявится Иван, а следом и Данила? Будешь разнимать сама или напишешь мне очередное бессвязное сообщение? — Выдержав воспитательную паузу, закончил: — Как только я с ними разберусь, вернёшься домой.

— Я могу поехать к родителям!

Алексей с силой ударил ладонью по рулю.

— Ника!! Все знают, где живут твои родители! В школе весь класс тебе завидовал, потому что ты жила в доме рядом со школой! Ты тыкала пальцами, показывая на ваши окна. Твои родители переехали?

— Нет, — я опустила голову, соглашаясь с его логикой.

И это — мой бывший одноклассник? Ведёт себя, как учитель.

Остановившись у высотного офисного комплекса, Алексей включил аварийку и исчез. Общение не его конёк, это точно. По крайней мере, не со мной. Я поехала с ним в порыве паники, подпитанной его острой реакцией на моё сообщение. Было в его голосе что-то непонятное, что заставило меня подчиниться. Знать бы, что творится в этой странной семье.

Я ждала в машине. Алексей вернулся всего минут через пять, но в дурнейшем расположении духа. Расспрашивать не стала, а хотелось. Когда о чём-то волнуешься, везде видишь плохие приметы. Вдруг Алексей позвонил в больницу? Вдруг что-то случилось с Данилой? Он подрался с Ваней? Сломал руку? Ногу? Шею?

Поёжившись, запретила себе задавать вопросы. Для Алексея я — планктон на дне моря. Грязь под ногтями. Ничто. Но за братьев он отдаст себя. Помню же, как он отчитывал школьного сплетника, чтобы защитить Данилу. Нет смысла портить себе нервы и оправдываться, на правду Алексею наплевать, как и на меня. Не выслушает и не поверит. Он здесь, чтобы защитить семью. От меня, от невесты, вторгшейся в их кажущуюся идиллию. Да и что есть правда? Не удивлюсь, если Данила считает случившееся на лестнице изменой.

Я поступила правильно, переложив контроль в руки Алексея. Да и родителей лучше не пугать внезапным приездом. Они сразу спросят про Данилу, а я не готова к задушевным беседам. Как только Алексей разрулит ситуацию, я вернусь домой и погружусь в учебный процесс, а то задолжала всем клиентам по самые уши. Уроки изобразительного искусства — это, конечно, не вопрос жизни и смерти, но профессионализм никто не отменял. Устроила себе незапланированный отпуск в честь помолвки — вот же ирония судьбы в чистом виде.

Работа спасёт меня от бесполезных сожалений.

Мы остановились у новостройки всего в нескольких улицах от офисного комплекса. Достав мою сумку из багажника, Алексей указал на первый подъезд. Переговорное устройство с видеоэкраном, всё чисто, современно. Ни тебе облупленной краски, ни переполненной урны. Металлическая дверь квартиры запирается на два обычных замка и на сложное устройство с восьмизначным кодом.

— Это твоя квартира? — спрашиваю, надеясь на «нет».

— Не имеет значения. Ты здесь всего на пару дней, постарайся быть поаккуратней.

Кто бы говорил! Такие захламлённые машины, как у Алексея, ещё поискать.

Квартира оказалась роскошной, ничуть не хуже пристанищ моих учеников, а то и лучше. Обстановка однозначно указывает на то, что пристрастия хозяина лежат в области техники. Шкафы открываются нажатием на панель, дверцы бесшумно отъезжают в сторону. Свет включается сам по мере передвижения по квартире. Я было настроилась на полноценную экскурсию, но Алексей подтолкнул меня к одной из спален.

— Когда ляжешь спать, свет выключится сам. Начнёшь двигаться — включится. Голосовое управление на тебя не сработает, так что пользуйся панелями. Дверь никому не открывай. — Алексей осмотрелся, гадая, что ещё требует инструкций. — Бельё чистое. Ванная комната — вторая дверь слева, полотенца в шкафу. С душем разберёшься сама, ничего сложного. Вправо горячо, влево холодно. В раковине вода включается сама, если подвигать руками перед сенсором. Теперь кухня. — Взяв меня под локоть, повёл дальше. Нет, не повёл, потащил. Открыв холодильник, порыскал внутри и с сомнением обернулся на меня. — Посмотри, здесь есть немного еды. Проблемы будут?

Увидев на полках молоко, яйца, сыр и соки, отрицательно покачала головой. Мне вообще не до еды.

— Если что… — Алексей неуверенно посмотрел в окно и наморщил лоб, — магазин где-то…

— Я разберусь.

— Насчёт плиты… — начал он.

— Я разберусь.

Алексей впервые посмотрел на меня почти по-дружески.

— Твоя территория — это спальня, ванная и кухня, дальше не ходить, не твоё. Поняла?

— Да. Сигнализация есть?

На секунду задумавшись, Алексей проверил панель у окна.

— Выключена.

— Чья это квартира?

— Не твоя. Ключи на столе. Всё, я ушёл. Как со всем разберусь, вернёшься домой.

Алексей скрылся в коридоре.

— Подожди! Лёша! Кто здесь живёт?

В проходе нарисовались его широкая фигура и удивлённое лицо.

— Никто. — Помялся, раздумывая о причине заданного вопроса, потом неохотно спросил: — Ты что, боишься оставаться одна?

— Нет, что ты, — помедлила, — конечно же, нет.

Да, я боюсь оставаться одна. Боюсь не опасности, а незнания. Алексей будет разбираться с братьями, будут крики, драки, волнения о здоровье матери, а я останусь в заключении в этом мире металла и техники. В информационном вакууме.

Без вины виноватая в крахе семьи. Довела себя до истерики, а при этом толком не понимаю, что случилось. Всё закрутилось, запуталось, Данила кажется чужим. А ещё этот страх, ослепивший меня сегодня. Животный страх, причины которого, хоть убей, назвать не могу. Словно брожу по краю утёса с завязанными глазами.

— Ника, тебе нечего бояться. Данила сейчас в больнице, я проверил. Иван на работе. Ничего страшного не произошло.

Алексей поморщился и потёр костяшками лоб. Ему не хотелось меня успокаивать.

— Если ничего страшного, то я могу вернуться домой.

— Меня… очень бесит эта ситуация. Дай мне время, чтобы с ними разобраться.

— Спасибо.

Алексею не понравилась моя благодарность. Он не собирался мне помогать, наоборот, убрал меня, как препятствие. Как проблему, стоящую между братьями.

— Послушай, Алексей, я не изменяла Даниле.

— Мы закрыли эту тему.

Нахмурившись, он сложил руки на груди. Я смотрела на большие, сильные пальцы с коротко остриженными ногтями. Алексей напоминал героя боевика с рекламного плаката. Мускулистые ноги широко расставлены, плечи натягивают куртку, квадратная челюсть темнеет щетиной. У Данилы — дизайнерская лёгкая небритость, такую фотографируют для модельных каталогов. Алексей же выглядит, как последний проходимец… плохо выглядит. Сегодня его неправильные черты лица вызывают особое раздражение, потому что теперь я его должница. Ведь хотела, чтобы он разрулил ситуацию, не заботясь обо мне, и вот, пожалуйста. Он именно так и делает. Я не люблю быть обязанной. Особенно ему, потому что он предвзятый человек. Настроенный против меня с самого начала, он ни на секунду не усомнился в том, что я не люблю Данилу и флиртую с Иваном, пытаясь привлечь его внимание. А теперь даже слушать не хочет.

Алексею не понравилось, как я его разглядываю.

— Что, проигрываю в сравнении с Иваном? — усмехнулся он.

Проигрывает, ещё как. Иван привлекательный, утончённый, а этот…

Но внешность Ивана не имеет никакого значения.

— Ты проигрываешь в сравнении с Данилой.

Зазвонил мой телефон. Я вопросительно подняла брови, зачем-то спрашивая разрешения.

— Кто это? — потребовал Алексей.

— Номер не определился.

— Включи, чтобы я слышал.

Ответив на звонок, я послушно включила громкую связь.

Звонит Генрих из магазина для художников.

— Ника, ты дома? Я поднимаюсь к Винницкому на десятый этаж, могу занести твою картину.

Под пытливым взглядом Алексея я стремительно покраснела. Без вины виноватая, а всё из-за его взгляда. Словно он знает, что, когда я писала эту картину, то думала о нём. Считала его предателем, обнимавшим меня на лестнице.

— Спасибо, но я не дома. Зайду попозже.

— Зайди, а то хранить негде. Её запаковали, как тонну хрусталя.

Отключив телефон, я вызывающе посмотрела на Алексея. Догадается или нет, что картина связана с тем, что происходит?

— Что на картине?

Надо же, сразу догадался, прищурился и сжал зубы. Аж ноздри трепещут от эмоций. Недобрых эмоций, спешу добавить. Пусть думает, что хочет. Главное, чтобы разрулил ситуацию, а я уж, так и быть, отдохну денёк в металлической клетке.

— Что на картине, Ника? — потребовал он.

— Ничего особенного.

На картине несколько мгновений, изменивших мою жизнь. Так резко и непонятно, что я до сих пор не могу стряхнуть шок. А впереди — жизнь без Данилы. Какой она будет? Такой, как раньше. Обычной. Моей.

— Ника, ты хочешь, чтобы он тебя простил?

Голос Алексея вырвал меня из размышлений. О чём он? Простил?

— Кто?

Густые брови взметнулись на середину лба, и Алексей осуждающе поджал губы. Да я и сама уже поняла, как плохо прозвучал мой вопрос.

— Данила? — добавила, морщась.

— А кто ещё? — зловеще протянул он.

Простил??

Меня не за что прощать. Категорически не за что. Только если за ложь, но ведь я же хотела как лучше? Я очень хотела любить Данилу изо всех сил, но, полагаю, не дотянула до неведомого стандарта.

Благие намерения… как много бед начинается именно с них.

Пусть Алексей меня презирает, так легче.

Гордо задрав подбородок, я приготовилась к спору. Пусть знает, что я не чувствую себя виноватой, что меня не за что прощать…

Алексей опередил меня. Развернулся и пошёл к двери, бросив напоследок:

— У тебя пара дней, Ника. Встряхни свои мозги.

Я бросилась ему вслед. Чёткого плана атаки не было, но имелся десяток живописных видений, в которых я вымещала обиду на Алексее Резнике — трясла его за грудки, выворачивала руки и била ногами по голеням. Когда добежала до входной двери, он уже спускался по лестнице, не обращая никакого внимания на мой угрожающий вид.

Я так и осталась стоять в дверях.

Алексей ушёл, а моя внезапная и мало обоснованная вспышка гнева долго не угасала. Я ощущала странное удовлетворение от того, с каким презрением ко мне отнёсся Алексей. Я готова стряхнуть с себя всю эту семью без малейших сожалений. Они облили меня грязью, каждый по-своему, даже Данила. Я не смогу простить ему недоверие, холод синих глаз и гадкие слова. «Тебе понравилось, Ника?» Чувства не обрубишь, но в фундаменте наших отношений появилась опасная трещина, и в ней стремительно исчезают хорошие воспоминания, которые мы успели накопить.

Я приготовила омлет, разобралась с кофеваркой, похожей на космический корабль. Приняла душ. Потопталась у окна. Никогда ещё не чувствовала себя настолько одинокой. Квартира сияла металлом и стеклом, но в ней не было души, и от этого одиночество ощущалось особенно остро.

Обида. Тёмный клубок, свернувшийся и ворчащий внутри.

Перед глазами крутился повтор прощания с Алексеем. Презирающий меня мужчина поворачивается спиной и уходит. Его напряжённая спина, сжатые кулаки, нарочитая недосказанность наших отношений — всё это вызывает во мне уйму непонятных чувств. Сжатых, как в баллончике, и стремящихся вырваться наружу.

Кончики пальцев зудели, предвещая творческий порыв.

Я стала беспорядочно выдвигать кухонные ящики, обыскала спальню и прихожую, но не нашла ни карандаша, ни ручки, ни бумаги, только старые счета и квитанции на незнакомое имя.

Разминая пальцы, я сканировала отведённое мне пространство. Я должна нарисовать то, что только что случилось. Или вылепить. Мне всё равно, как, но энергия горячей обиды должна выйти наружу.

Я прошлась по коридору, разглядывая закрытые двери. Чуть приоткрыла первую — спортивный зал, небольшой, но отлично оборудованный. Несколько тренажёров, в углу маты и подвесная боксёрская груша. Никаких рисовальных принадлежностей здесь не найду. В остальные комнаты заглядывать неудобно, словно назло нарушаю запрет Алексея, как ребёнок.

Можно сходить в магазин, но хочется поймать вдохновение прямо сейчас.

Достала из шкафчика огромное белое блюдо и вывалила на него кофейную гущу из кофеварки. Настоящего художника не остановит отсутствие материалов.

Размазывая кофейную гущу по сияющей белой поверхности, я ощущала дрожь в руках.

«Презрение».

Самое подходящее название для этой работы.

Почему меня так вдохновило чужое презрение? Потому что оно несправедливо?

Вместо карандаша и кисти — пальцы и острие ножа.

Очертания мужчины, широкоплечего, сильного. Ноги расставлены, словно он держится ими за землю, готовясь к удару. Стоит спиной ко мне. Руки напряжены, опущены по бокам.

Мужчина не смотрит на меня, потому что презирает, безосновательно, но сильно. Он презирал меня заранее, видел во мне зло, поэтому не удивился предательству.

Жёсткая кофейная гуща натирала пальцы. Я растирала её, выбирая неоднородные частички, добиваясь ровного цвета.

Закончив, вздохнула с облегчением. Жаль, что кофейную картину надолго не сохранишь, но хоть сфотографирую на телефон.

Мне стало легче. Намного легче.

Когда я засыпала, мои руки всё ещё пахли кофе. Мне снился кофейный мужчина, уходящий вдаль, оставляющий за собой пустоту.

* * *

К полудню следующего дня новостей не поступило. Экран телефона призывно отсвечивал на столе, но Алексей не счёл нужным подбодрить меня сообщением. Тревога бурлила в поисках выхода. Кофейного рисунка оказалось недостаточно, и я очень хотела вернуться в свою квартиру или хотя бы забрать краски и холст.

Чтобы отвлечься, включила музыку и зашла в спортивный зал. Знаю, что мне не позволено туда входить, что нарушаю элементарные правила вежливости, но ничего не могу с собой поделать. Погода жуткая, по улице не побегаешь, а здесь зал под рукой. Сорок минут на беговой дорожке, полчаса йоги, потом я примерилась к боксёрской груше. Неловкий удар, второй, третий. Мне понравилось. Представляла на груше знакомые лица и лупила от души, выкрикивая свою обиду в серое безмолвие чужой квартиры.

Когда из ушей выдернули наушники, и передо мной появился незнакомый мужчина с усмешкой на наглом лице, я заорала в голос. Отпрыгнув в сторону, наткнулась на грушу и плюхнулась на мат, еле удерживая в груди вырывающееся сердце.

— Кто вы?

— Хозяин квартиры. Извини, что напугал, я на минутку. Зашёл кое-что забрать и познакомиться с гостьей.

Стерев пот со лба, я прикрыла глаза. Это хозяин квартиры. Можно выдохнуть.

Интересный мужчина. Вроде приятный на вид, но если отвернуться, то не вспомнишь его лица. Незаметный, словно бесцветный. Лет тридцать на вид, крепкого телосложения. Спортзал в его квартире явно не для украшения.

— Прости, что я без спроса использую тренажёры, — следуя его примеру, перехожу на «ты».

— А я не запрещал тебе их использовать. Можешь исследовать всю квартиру, включая, — он подмигнул, — и хозяйскую спальню.

Подобравшись, я быстро поднялась на ноги.

— Спасибо за гостеприимство, но я скоро вернусь домой. Ты друг Алексея?

— Можно сказать, что так.

— Я слышала, как он звонил человеку по имени Дог.

— Это моя кличка. Слушай, Ника, я почти разобрался в твоей ситуации, но осталась пара вопросов.

— Какой ситуации?

— Пока я забирал документы из кабинета, слышал твои крики. «Резник — козёл. Второй Резник — ещё больший козёл. А уж третий Резник — всем козлам козёл». С козлами всё понятно, только не понял, по какому принципу ты их пронумеровала?

О, нет.

— Тебе не следовало подслушивать…

— А я и не подслушивал, ты кричала на весь дом, и мне стало любопытно. Вот ещё вопрос: к кому из троих Резников относится «Убью урода!». Ты повторила эту фразу раз сто.

— Это… коллективное.

— Понятно, — усмехнулся он. — Слушай, если тебе нужна помощь…

Подмигнув, он осмотрел меня долгим взглядом и прислонился к стене. Мне не нравится этот мужчина. Его напускная наглость скрывает кучу комплексов, о которых не хочется знать.

— Нет, спасибо. Лёша во всём разберётся.

— Лёша! — мужчина дёрнул бровями. — Да уж ты права насчёт Лёши, он разберётся. Скажи, а «Убью урода!» относилось и к нему тоже?

— Я не… у меня нет к нему претензий.

— Тогда хоть скажи, какой он по счёту из Резников? Самый большой козёл или самый маленький? Понятно, не скажешь. Ладно, приятно было познакомиться. Не стесняйся, пользуйся спортзалом и всем остальным. Я временно живу в другом месте. Сюда захожу, когда… гмм… приходят гости.

Не гости, а женщины. Это его квартирка для развлечений, что объясняет набор продуктов в холодильнике: остатки фруктов, немного молочных продуктов, баллончик со взбитыми сливками (его я касаться не буду!) и шесть бутылок шампанского. А ещё имеется забавная подборка музыки, источника которой я так и не нашла, как ни старалась, только динамики. Из любопытства нажала на одну из цветных панелей на кофейном столике и прослушала десяток невероятно слащавых песен.

— Спасибо за гостеприимство.

— Кстати, — хозяин остановился в дверях, — не знаю, кто ты по профессии, Ника, но блииин… у тебя талант художника. Портрет получился, как живой. Никогда бы не поверил, что со спины может быть такое сходство, да ещё кофейной гущей сделано. Эту позу не спутаешь, Лёха так с детства стоит, словно на палубе в качку. Если захочешь увековечить картину, можешь взять блюдо себе.

Хозяин квартиры ушёл, оставив меня спорить с самой собой. Не знаю насчёт таланта, но в последнее время у меня появилась странная тенденция выплёскивать негодование на холст. Адресовано это негодование третьему из Резников. Самому предвзятому.

К вечеру я испробовала все тренажёры и проиграла битву с четырьмя телевизионными пультами, встроенными в поверхность кофейного столика. Новостей от Алексея так и не было. Не выдержав, отправила ему сообщение. Всего два слова:

«Новости есть?»

Прошло два часа, а он так и не ответил, и тогда я не выдержала. Накинув пальто, решила пробежаться до магазина канцтоваров, чтобы приобрести рисовальные принадлежности и занять себя хоть чем-то полезным.

Случайный прохожий махнул рукой вдоль проспекта.

— Канцтовары недалеко, минут двадцать ходьбы. Как увидите метро, поверните налево.

Метро.

В кармане с намёком позвякивают ключи от моей квартиры. Что, если Алексей вообще не ответит? Я так и буду сидеть в чужой квартире, ждать неизвестно чего? Не люблю зависеть от других людей, особенно в такой ситуации. Послушалась его, повинуясь страху, и теперь застряла. Даже и не вспомнить, откуда взялась дурацкая паника. Алексей сам признал, что не случилось ничего страшного.

Всего шесть остановок метро — и я дома. Понадобится меньше пяти минут, чтобы собрать нужные материалы, и тогда я смогу забыться в работе, а не мучиться, царапая дешёвый ватман неподходящими карандашами. А если к завтрашнему вечеру Алексей не ответит, то я вернусь домой насовсем. Или поеду к родителям.

Приняв решение, я вприпрыжку побежала к метро.

* * *

Кто бы знал, как я успела соскучиться по дому. Пусть крохотная, пусть забитая картинами, но эта квартира — моё первое самостоятельное жилище, и я очень к ней привязана. В ней царит мой любимый запах — суп, кофе и краски.

Однако в этот раз, подойдя к двери, я почувствовала себя чуть ли не преступницей. Воровкой, крадущейся в чужой дом. Третий Резник имеет на меня странный эффект, мне неприятно нарушать его правила.

Повинуясь инстинкту, я вошла в квартиру на цыпочках. Попробуйте пройтись на цыпочках в жёстких кожаных сапогах, и вы поймёте, насколько это непросто. Но я смогла, прокралась в собственную квартиру и остановилась в прихожей.

Возьму самое нужное и вернусь. Альбом для эскизов, холст, карандаши и кисти.

Между шторами — полоса лунного света. Пальцы вслепую шарят в поисках выключателя, а я смотрю на подоконник. На стоящую на нём картину. Ту самую, которая дожидается меня в магазине «Товары для художников». Вернее, дожидалась, а теперь она здесь, распакованная. Стоит боком, свешиваясь с подоконника, рама тускло поблёскивает. Две фигуры, мужская и женская, обнимаются у арочного окна, согнутые в порыве зачинающейся страсти. В лунном свете картина кажется жуткой.

Крик пронёсся по гортани взрывной волной. Правду говорят, что иногда волосы встают дыбом. Ощущение такое, словно я нырнула в опасность, она со всех сторон, прикасается ко мне и удерживает. Словно нараставший во мне страх предупреждал именно об этом моменте.

Теперь уже явственно ощущаю, что в квартире я не одна. Кто здесь? Зачем? Почему в темноте?

Щелчок выключателя, и я щурюсь, бегая взглядом по студии.

Данила. Конечно же, кто ещё, только у него есть ключи.

Сидит на табурете у стены, отрешённо глядя на картину.

Огляделась на всякий случай, но нет, Ивана не видно.

— Ты напугал меня до полусмерти, — выдохнула, присаживаясь на стул.

Данила выглядел жутко. Дико. Немигающие глаза зафиксированы на картине, отросшая щетина оттеняет серый цвет лица.

— Я не знал, что ты снова пишешь.

— Я не пишу. Это случайность.

— Интересный выбор слова, Ника, очень интересный. Случайность. Ты скрываешь от меня правду, а потом пишешь откровенно эротическую картину.

— Где ты увидел откровенную эротику?

— В позе, в изгибе тел. Ты думала о моём брате, хотела его, поэтому и написала эту картину, а потом отнесла в магазин, чтобы я её не увидел. Однако тебе не удалось её спрятать. Какая ирония! Я шёл домой, к тебе, и тут из магазина выбегает Генрих, чтобы отдать твою картину. Сказал, что у них нет места так долго хранить.

Надо сдержаться, надо сделать глубокий вдох. Срываться нельзя, я чувствую, что Данила на взводе.

— Я переживала после случившегося. Вылила эмоции в эту картину, а потом отнесла её в магазин, чтобы они сделали раму и…

— Ты лжёшь!! — в крике Данилы прозвучала такая ошеломляющая ярость, что я вскочила и попятилась к двери. Он так и не повернулся ко мне, глядя только на картину, на мнимое доказательство моей лжи. — Лжёшь, — повторил, охрипнув от крика. — Мучения выливают на бумагу и сжигают, а не вешают на стену. Для них не заказывают дорогую раму.

— Это неправда! Ты, как творческий человек, понимаешь…

— Скверна, — прошептал Данила. Он начал поворачиваться ко мне, но остановился на полпути. Оскал на его лице напугал меня до судорог. — Я не хотел разочаровываться в тебе, Ника. Очень не хотел, но знал, что придётся. Ты никогда меня не любила. Ты лжёшь, ты всё время лжёшь и продолжаешь лгать прямо сейчас.

Наклонившись, Данила подхватил с пола гитару, которую хранил у меня. Полосатая красавица, которая свела нас вместе в самом начале отношений. Без усилителя звуки выходили чуть слышными, странными.

Данила запел хриплым голосом, закрыв глаза.

Я хочу тебя,

А ты наигралась и потеряла интерес.

Я хочу тебя.

Никто не захочет тебя сильнее, чем я (11).

Незнакомая мелодия звучала на удивление мелодично, нехарактерно для Данилы. Промелькнула неуместная мысль — оказывается, он и вправду умеет петь, а по его музыке не догадаешься. Тоска в голосе Данилы, тяжесть его взгляда и жутковатый мотив обезоружили меня.

— Скажи, Ника, тебе страшно? — вкрадчиво проговорил он, не переставая играть.

— Очень.

— Это хорошо. Это очень хорошо. Так и должно быть, — удовлетворённо кивнул. — А теперь уходи. Сюда вот-вот нагрянет мой любимый братец, и тебе не поздоровится. Он ведь спрятал тебя, не так ли? Лёше не понравится то, что ты сбежала. Ты и ему лжёшь, да, Ника?

Он говорил язвительно, с горьким смешком, а потом снова запел.

Правда не может ранить.

Она как тьма.

Пугает тебя до дрожи,

Но со временем ты увидишь всё ясно и чётко (11).

Никогда бы не поверила, что этот момент наступит, но клянусь — мне плевать на то, что случилось. Плевать на чужие руки на моём теле, на обман и на предательство. Плевать. Всех прощаю, обо всём забуду, только пусть прекратится эта пытка. Пусть Данила перестанет петь тоскливый мотив и смотреть на картину безумным взглядом. Он не в себе, ему плохо. Я не могу оставить его таким.

— Данила! Послушай меня! Тебе нужна помощь!

Он не отозвался, продолжая петь.

Бегу к ящику, где хранятся старые картины, и нахожу среди них «Секрет», мою школьную работу. Ставлю перед Данилой, загораживая другую картину.

— Дань, ты был прав: я действительно хранила «Секрет» все эти годы. Пожалуйста, очнись и выслушай меня.

Осторожно приблизившись, я взяла жениха за руку. Ледяную, неживую.

Он медленно перевёл на меня больной взгляд.

— Ты плохо выглядишь, Ника. Бледная. Почему? — его голос прозвучал отстранённо и спокойно.

— Мне страшно, Дань.

Он отложил гитару в сторону.

— Хорошо, Ника, — Данила оскалился в попытке улыбнуться и погладил большим пальцем моё запястье. — Я выслушаю тебя, если ты скажешь правду. — Поднявшись, он отодвинул «Секрет», показывая на фигуры на лестнице. — Скажи, Ника, тебе понравилось?

Опять он об этом.

— Да. Мне понравилось, потому что я думала, что со мной был ты.

— Тебе понравилось. Точка.

— Я думала, что это ты.

— Посмотри на свою работу, Ника. Посмотри внимательно. Это не я, и ты об этом знаешь.

— Когда я писала эту картину, то думала, что обидчик — Алексей! Не будем об этом больше, прошу тебя. Это уже не имеет значения.

Осторожно погладила его ледяную руку, и Данила немного расслабился. Каждая мышца в моём теле дрожала от напряжения. Казалось, я держу за лапу дикого зверя. Прошлое отступило, осталось только желание помочь человеку, с которым я однажды собиралась связать своё будущее. Его разум заклинило на ревности, и это ненормально. Даниле плохо, хуже, чем мне.

— Я хочу тебе помочь, Дань. Ты не в себе, почему бы не поговорить с психологом? Как только придёшь в себя, увидишь всё в другом свете. Тебе станет лучше, вот увидишь.

Я постаралась улыбнуться, но получилось плохо.

Зато у Данилы вышла почти искренняя улыбка. Он погладил меня по щеке и прошептал.

— Сочувствие, да, Ника? Ты сочувствуешь мне?

— Я просто хочу…

Данила набросился на меня с такой свирепой внезапностью, что я не успела воспротивиться. Ширма спасовала под нашим напором, и, повалив её, мы упали на кровать. Я, беспомощно размахивая руками, он, вцепившись в мои рёбра.

Давясь собственным дыханием, я хрипела от удара о кровать. Только не насилие, не Данила, он не сможет. Вцепилась в его плечи, выкрикивая то «Прекрати!», то «Опомнись!», и плакала.

Его глаза светились.

Нависнув надо мной, Данила замер на долгие десятки секунд. На время, измеряемое возможностью насилия.

Улыбнулся и снова спросил:

— Страшно?

Не дожидаясь ответа, откатился в сторону, брезгливо отряхнул руки и вернулся на место напротив картины.

А я побежала.

Шок спас меня от боли. Если бы сняла пальто, без ушибов не обошлось бы. А так остались только разбитое доверие и синюшные следы моей попытки объясниться. В очередной раз.

Вылетела на лестницу, захлопнув дверь, и тут меня схватили за шиворот и вздёрнули, как котёнка. Я и взвизгнула соответственно, схватившись за ушибленные рёбра.

Алексей. Вовремя приехал!

За его спиной захлопнулся лифт.

Как удачно я выбрала пять минут, чтобы заехать домой!

Отреагировав на болезненную гримасу, Алексей отпустил меня и осмотрел цепким взглядом. Я положила ладонь на ноющие рёбра. Пытаясь отдышаться, кивнула в сторону лестницы в надежде, что он отпустит меня без вопросов. Не тут-то было.

Положив руку поверх моей, Алексей вопросительно поднял брови.

— Что он тебе сделал?

Голос Алексея был на пару тонов ниже обычного. Густой, насыщенный угрозой и неприязнью.

— Ничего.

Аккуратно отвела руку Алексея в сторону и шагнула в сторону лестницы.

Алексей сделал едва заметное движение, лёгкий наклон в сторону, и меня тут же пригвоздило к полу исходящим от него предупреждением.

— Я смог дозвониться до Данилы только полчаса назад, узнал, что он в твоей квартире, и сразу приехал. До этого новостей не было, поэтому я тебе не ответил.

— Мог бы хоть написать… — махнула рукой, не договаривая. Алексей не обязан передо мной отчитываться, и я перед ним тоже. — Я не знала, что Данила здесь.

— Почему ты вернулась домой?

— За… — Придумать бы что-то уважительное, но, как назло, ничего не приходит на ум. — Ты мне не запрещал.

Рядом с Алексеем Резником я веду себя, как малолетка.

— Я думал, это само собой разумеется, что ты не сунешься в свою квартиру. Зачем ты поехала домой?

— За красками.

Густые брови сошлись на переносице и дрогнули. Алексей переваривал услышанное, и оно ему более, чем не нравилось.

— Ещё за карандашами. И за бумагой.

Мне никак не замолчать. Рядом с третьим Резником я теряю остатки адекватности. А ведь хочется толкнуть Алексея в грудь и заставить выслушать всю историю от начала и до конца. Вот прямо сейчас хочется, чтобы именно он стал на мою сторону. Вместо этого я продолжаю перечислять канцелярские принадлежности.

— И где они, твои краски и карандаши? — поинтересовался Алексей. Мои слова подожгли его терпение, как открытый огонь — топливо.

Логичный вопрос. Мои руки пусты, карманы тоже.

— Я пойду, Лёша, а ты разберись с братом. Он не в себе.

— Что он тебе сделал? — снова спросил он, сжимая кулаки. Клянусь, ещё минута, и он всадит кулак в стену, и мне придётся делать ремонт на лестничной площадке.

С трудом беру себя в руки.

— Данила повёрнут на ревности.

— Только на ревности? — напряжённо спросил он.

— Не знаю и знать не хочу.

— Стой здесь! — приказал он, прислонив меня к стене, как складной мольберт. — Я вернусь через несколько минут, и мы во всём разберёмся.

Я осталась стоять там, где меня поставили, таков уж эффект этого индивида. Зайдя в квартиру, Алексей захлопнул за собой дверь. Резкий звук пробудил меня от гипноза, но уходить не хотелось. Стать бы незаметной, как муха на стене, чтобы подслушать, какие отношения связывают братьев на самом деле.

— Нет! — раздался бешеный крик Данилы у самой двери. — Пусти меня! Ты мне обещал! Ты ещё в школе клялся, что никогда этого не сделаешь! Я только тебе и могу верить!

— Это ты мне обещал! — заорал в ответ Алексей и тут же приглушил голос. Хотя разговор и шёл на повышенных тонах, я не могла разобрать ни слова, кроме отдельных ругательств.

— Мать в больнице, а ты замутил херню! — вдруг заорал Алексей.

— Это не я, а Иван… — завопил Данила.

— Иван уже извинился. Он идиот, но здесь ничего нового. Теперь твоя очередь. Либо говори, либо я выбью из тебя правду.

— Мне нечего сказать! Клянусь, нечего! Я ничего не замутил! Разбирайся с Иваном, а не со мной!

Вцепившись в обивку входной двери, я не дышала.

— Я люблю её! — заорал Данила, и от этого крика внутренности сжались в клубок.

— Ни хрена ты её не любишь!

Становится подозрительно тихо, а потом мой мир взрывают глухие удары и животные крики.

Рефлекторно поворачиваю дверную ручку, но тут из квартиры доносится яростный крик:

— Пошла вон!! Вон!!

Это голос Данилы.

Он выгоняет меня из моей собственной квартиры??

— А давай наоборот? — крикнула я и собиралась продолжить, выгоняя их обоих, но раздался вскрик Данилы, и дверь открылась.

Алексей выглядел так спокойно, словно они с братом распивали кофе, а не молотили друг друга в моей прихожей.

— Ника, — сказал он светским тоном. — Я просил тебя подождать.

Он ждал моего ответа, но я молчала. Не знаю, кто из братьев раздражает меня сильнее. Возможно, что Алексей с его неестественным спокойствием и командным тоном.

— А теперь прошу подождать и не вмешиваться, — продолжил он и захлопнул дверь.

Развернувшись, я побежала вниз по лестнице. Отвоёвывать мою квартиру расхотелось, всё равно не смогу в ней сейчас находиться, не после сцены с Данилой. Прыгаю через ступени, ругаясь от души. Поскользнувшись около парадной, падаю в остатки весеннего снега, но отряхиваться нет времени. Я спешу. Шесть остановок метро испытывают терпение. Пассажиры топчутся на месте, загораживают двери. Хочется затащить их внутрь вагона, чтобы поезд скорее двинулся дальше, увеличивая расстояние между мною и мужчиной, который ещё так недавно был моим счастьем. И его братом, который не вызывает во мне ничего, кроме раздражения. И вдохновения, но это так, случайность.

Я спешу в квартиру Дога, в темноту и безопасность чужого мира. Ненадолго, только забрать вещи и оставить ключи, а потом — к родителям. У них я смогу отвлечься и прийти в себя.

Достаточно с меня этой истории, пусть братья разбираются сами.

Влетела в моё временное логово из стекла и металла и, скинув сапоги, побежала в спальню. Пальто снимать не стала, не до этого, хочу бежать как можно скорее. Кое как собрала вещи и сняла постельное бельё. Хозяин не виноват, что мы все посходили с ума.

Побежала в ванную за косметичкой и застыла, в ужасе глядя в конец коридора.

На кухне горит свет. Всего лишь желтоватая полоска под дверью, но её не было, когда я вошла в квартиру. Я двинулась к ней, медленно, приглушая шаги, придерживаясь за стену. Как идут в фильме ужасов навстречу своей смерти.

Алексей стоял у раковины, глядя на свой кофейный портрет. Почему я не услышала, как он зашёл в квартиру?

Потому что я не заперла дверь. Собиралась бежать отсюда как можно скорее, вот и не заперла. А он приехал на машине, поэтому быстро.

Увидев меня, Алексей сжал губы в тонкую линию. Охватил всю меня одним взглядом, словно просматривая запись моих приключений. Снег растаял, но на пальто остались мокрые следы во всю длину. Покрасневшее от бега лицо, выбившиеся из хвоста волосы, испуганный взгляд, — Алексею это не понравилось. Ему ничего во мне не нравилось.

Его взгляд нервировал.

— Я велел тебе ждать на лестнице.

— Я ушла.

Ай да ответ. Молодец, Ника, а то он сам не догадался, что я ушла. Небось решил, что меня похитили инопланетяне. Что делать, если рядом с третьим Резником меня разбивает умственный и физический паралич.

Алексей опустил взгляд на блюдо. Узнал ли он свою фигуру в кофейном пятне? Хозяин квартиры, должно быть, предупредил его о моём творении.

Смотри, Алексей, любуйся, я не стесняюсь. Твоего презрения было столько, что оно вылилось на блюдо. Красок не было, карандашей тоже, и пришлось использовать то, что нашла. Скоро в ход пойдут желтки и клубничное желе.

Включив воду, Алексей проверил температуру. Дождался тёплой, словно собирался купать ребёнка. Потом, глядя мне в глаза, поставил блюдо в раковину.

Не сдержавшись, я подошла ближе. Кофейная гуща отлипала от фарфора, делала прощальный круг на блюде и переливалась через край.

Сказать ему, что у меня осталась фотография? Не стану, Алексей и от телефона избавится.

Выключив воду, он тщательно вытер руки и подошёл ко мне. Я шагнула назад, он — ближе. Ещё. Ещё, пока я не упёрлась в стену. Вжавшись в неё, зачарованно смотрела в прищуренные глаза третьего Резника.

Захватив в кулак лацкан пальто, Алексей удерживал меня, словно ему требовалось время, чтобы как следует меня рассмотреть. Взгляд скользил по лицу, не спускаясь к губам.

— Налюбовался? — Я попыталась стряхнуть его хватку, но безуспешно. — Поздравляю, Лёша, ты сильнее меня.

Вздохнув, он опустил руки, но не отошёл.

— Повреждения есть? — спросил резко.

— Есть, — ответила честно. Алексей шагнул в сторону, ожидая демонстрации, и я положила ладонь на грудь. Там, где спокойно билось моё сердце, уже давно смирившееся с потерей.

— Сядь! — приказал он, указывая на диван у окна. Дизайнерский, белый, со слишком прямой спинкой. Какой угодно, но не удобный.

Я села. Не из-за подчинения Алексею, а из равнодушного любопытства. Давай, третий Резник, удиви меня на прощание, скажи что-нибудь оригинальное. Например, правду.

Всё равно уеду к родителям, он не сможет, да и не станет меня удерживать.

— Данила передал тебе вот это. — Алексей протянул мне сложенный вдвое лист бумаги.

Данила использовал мой любимый карандаш — 6В. Мягкий, сочный. Ночная темень на бумаге. 6В подойдёт, чтобы нарисовать щетину Алексея. Тяжёлые тени на щеках. И на шее. И на подбородке. Лучше рисовать в профиль, сосредоточиться на линии челюсти…

— Читай! — приказал Алексей.

Не хочется.

Я смотрела на частокол букв, но меня не волновал смысл написанного. Для себя я уже давно всё решила.

«Я заберу свои вещи. Ключи оставлю в почтовом ящике. Надеюсь, больше не встретимся»

Самое неприятное — это взгляд Алексея, зафиксированный на мне, изучающий, как я разглядываю скупые строки. Знал бы он, что я думаю не о Даниле, а о карандаше.

— Кто это написал, ты или он? — спросила холодно. — Или ты диктовал?

На самом деле мне плевать. Сам ли Данила придумал это письмо или поддался уговорам Алексея, не имеет значения. Для меня это — конец, я давно перешла черту допустимого терпения. Меня гложет не потеря, а несправедливость случившегося.

То, каким я знала Данилу, — всего лишь иллюзия. Да и были ли мои чувства любовью, если я так быстро от них отказалась? Мне было хорошо с Данилой, а теперь жутко, оглушающе плохо. И страшно. Вот и все определения.

Рядом с ним я ослепла, запуталась в своих ошибках, впала в истерику. Меня накрыло с головой.

Как же это глупо.

— Данила соберёт вещи и уедет прямо сейчас, — продолжил Алексей. — Я прослежу. Через два дня у его группы концерт шестьсот километров отсюда. Его не будет неделю, и я постараюсь сделать так, чтобы он продлил гастроли.

— Мне отпраздновать это событие?

Злюсь на всю их семью и вымещаю эту злобу на Алексее.

— Если хочешь, празднуй. — Алексей стоял передо мной, олицетворяя каменное спокойствие. — Но не ищи встреч, Ника, поняла? Никогда. Ваши отношения окончены, помолвка разорвана.

— Спасибо, что поставил в известность. Не волнуйся, я не стану тащиться за Даней, как обезумевшая фанатка. Я уже собралась, уеду через пару минут. Навещу родителей, а через пару дней вернусь к себе. Только съезжу на станцию…

— Кровь больше не нужна.

Поднявшись, я попыталась пройти мимо Алексея, но он остановил меня, наклонившись в сторону. В этот раз прикасаться не стал. Он смотрел на диван, на котором я оставила сложенную записку. Он что, думал, я стану её хранить? Орошать слезами? Заключать в рамку?

— Ника, не могла бы ты сделать любезность? — Вежливость его тона пробудила мой интерес. — Если Данила с тобой свяжется, не разговаривай с ним и сразу позвони мне.

Он стоял слишком близко и смотрел на мои губы.

— Алексей, не мог бы ты сделать любезность? Не надейся на это. Я завязала с вашей семейкой.

Обойдя его, я прихватила вещи и наклонилась за сапогами. В этот момент меня подняло в воздух и опрокинуло на стену. Моё «Ах!» гулко разнеслось по пустому коридору и отдалось болью в рёбрах.

Алексей Резник стоял передо мной в почти невменяемом состоянии. Полуприкрытые глаза жадно сканировали моё лицо, то и дело останавливаясь на губах. Правой рукой он прижимал меня к стене, левую держал на весу около моего лица, не решаясь дотронуться. То подавался ко мне всем телом, то отстранялся, сжимая пальцы в кулак. Он дышал с усилием, то и дело прерываясь, словно пытаясь скрыть и удержать в узде очевидное возбуждение.

— Я сделал тебе больно, — сказал он, опуская взгляд на мои рёбра.

— Я это переживу.

Я не сводила с него взгляда. Жадного и безымянного — не любовь, не страсть, даже не интерес, но я хочу стоять в чужом коридоре и смотреть на него. Вдыхать морозный запах мужчины, который меня презирает. Изучать, осязать его презрение, которое спровоцировала сама. Во мне кипит жадная, слепящая, наэлектризованная злоба.

Я могла вырваться. Да и не вырваться, а просто отойти в сторону. Хватка Алексея ослабла, а он так и не притронулся ко мне свободной рукой. Просто смотрел. Стоял в полутёмном коридоре и смотрел на моё лицо.

Не стану растрачиваться на притворство и говорить, что «неведомая сила» толкнула меня к Алексею. Иногда мы просто делаем то, что делаем, хорошо это или плохо. Вот и вся правда.

Мы смотрели друг на друга слишком долго и не притворялись, что это было вежливым прощанием.

Нехотя, медленно пальцы Алексея распрямились и коснулись моей щеки. Это был вынужденный жест мужчины, который проиграл решающий раунд внутренней борьбы.

Не позволяя себе думать, я повернула голову и провела губами по его пальцам.

Близость с третьим Резником. Своеобразная гарантия, что уж после такой выходки мне не грозит ещё одна встреча с его семьёй.

В следующую секунду мы сплелись в единый ураган.

Наш поцелуй не был красивым, а уж о нежности и речи быть не могло. Никакой подготовки, нежного поглаживания губ и мягких прикосновений. Никаких вопросительных взглядов.

Жёсткий поцелуй, сразу и в глубину, до растянутых губ, до моментальной ноющей тяги в животе.

До распахнутых ног вокруг его пояса. До его рук, с силой сжимающих мои бёдра.

Наверное, я мстила.

«Не хочешь знать, кто я такая на самом деле? Пожалуйста, не очень-то и хотелось. Презираешь меня? На здоровье, так лучше».

Наверное, он мстил.

За то, что я выбила их семью из равновесия. За свой кофейный портрет. За Данилу.

На вкус Алексей горьковатый, терпкий, но мне не интересен его вкус. Я не запоминаю его движения. Не гадаю о следующем мгновении.

Просто делаю то, что хочу.

Я изучаю неровности его языка, ласкаю нёбо. Он вжимается в меня сильнее, и вибрация бежит по спине сладким позывом.

Его звуки вливаются в мою гортань, трепещут в ней, порождая во мне страстную животную силу. Хватаю его за шею, прижимаюсь губами к горлу и впитываю его звуки.

Мне нравится, как звучит его страсть. Как она дрожит на моих губах.

Хочу вибрировать всем телом в такт его звучанию. Хочу мстить.

Ему хуже.

Я ухожу из этой семьи, я прощаюсь. Я просто мщу, а он целует женщину, которая (предположительно) изменила одному из его братьев с другим. А он — третий.

Алексей меня презирает.

Если этот звук в его горле — презрение, то я хочу, чтобы он меня презирал.

На мне всего лишь леггинсы, поэтому я чувствую всё. Его. Целиком. Сильная рука дёргает за пояс, и я прижимаюсь сильнее.

Я хочу мстить. По-всякому. С ним.

Снова возвращаюсь к его губам и, как по будильнику, внезапно прихожу в себя. Остываю от животного порыва.

Алексей тоже замирает, руки в неловком движении, губы в сантиметре от моих.

Я осторожно спускаюсь на землю, во всех смыслах. Поправляю одежду, поднимаю брошенные пальто и сумку.

— Вечер встречи будет полный отпад, — хмыкаю с горькой иронией и выхожу из чужой квартиры, оставляя за собой мрачного одноклассника.

Как говорится, 3/3.

Ай да Ника. Ай да умелица. Вот же, умудрилась охватить всю семью. В тихом омуте…

Если я упаду задницей в сырую глину, останется отпечаток моей жизни.

---------------------

11 — Данила поёт отрывки из песни Э. Костелло «Я хочу тебя».