Постепенно Ида заметила, что у нее кружится голова. Теплое помещение, все эти английские фразы, вино…
Когда со стола убрали после горячего и можно было встать и размять ноги, Ида извинилась и вышла в фойе, где стояла очередь в дамскую комнату. После долгого стояния в очереди и краткого пребывания в туалете она заспешила вдоль кирпичной стены. Темноволосый молодой человек из автобуса как раз выходил из-за другой колоннады.
— Вот ты где! Ну как тебе еда? — спросила она.
Она поняла, что спросила с излишней заинтересованностью, но одновременно почувствовала, что ее больше не волнует, как пройдет вечер, — конечно, сказывалось выпитое вино.
— Честно говоря, — ответил темноволосый мужчина, угостив ее сигаретой, пока они спускались по лестнице во внутренний двор, где был закуток для курения и где они сразу попали в объятия декабрьского холода, — меню так себе, разве нет? Разве икра может быть неудачной?
— Наверное, у тебя за столом собралась скучная компания.
— А что, здесь есть другие?
Она рассмеялась.
— И это световое шоу. Майский шест из лазера? Боже, какой китч!
Ида опять захихикала. Он такой слащавый и такой пафосный. Он представил ее паре их возраста, но пара вскоре ушла, посетовав на холод.
— Ты сделала прическу, да? — спросил он. — Красиво!
— Спасибо.
Они курили и сквозь колоннаду смотрели на залив Риддарфьерден, который казался еще чернее, чем раньше, если такое вообще было возможно.
— Ты останешься? Ведь здесь одни только старые тетки и дядьки. Которые к тому же очень плохо пахнут.
Они засмеялись.
— После окончания праздника нас отвезут на мини-автобусах в Каролинский институт. Но это будет поздно. Держи!
Он протянул ей свой мобильник.
— Набери свой номер, чтобы я потом смог тебе позвонить.
— О’кей.
— Очень приятно с тобой познакомиться, правда, — сказал он. — В тебе есть что-то особенное, ты это знаешь? У тебя что-то такое в глазах… Кстати, меня зовут Поль.
И тут прямо за ними, в дверях, ведущих в теплое помещение, появился худой человек, наклонившийся вперед.
Это был Лобов.
У него уже был не такой напряженный вид, но все равно он был начеку. Бросив на Иду почти незаметный взгляд, он кашлянул, отчетливо и со значением.
Ида отдала мобильник обратно Полю со словами:
— Тогда до звонка… мне надо в дамскую комнату.
— Конечно, — отозвался Поль.
Поль остался во дворике, а она медленно вернулась в тепло. Лобов уже прошел вперед. Он шел так, чтобы расстояние между ними не менялось. Они миновали несколько боковых сводов и пошли дальше мимо стойки шведского телевидения, где один из ведущих в плохо сидящем фраке прижимал пальцем к уху наушник, что-то зачеркивая в сценарии. К Лобову подошел охранник и сказал, что туалеты и места для курения находятся в другой стороне, но Лобов только показал свой бейджик и Нобелевскую медаль, которая лежала у него в кармане. Охранник сразу же отступил, и Ида успела проскользнуть до того, как он снова занял свое место.
В коридоре, ведущем в кухню, стоял еще один охранник, но Лобов отстранил его и подождал Иду. Когда она догнала его, он завел ее в помещение за парой вращающихся дверей.
За вращающимися дверями стоял целый ряд прижавшихся к стене официантов. Казалось, они ждали сигнала, чтобы выйти единым строем. Они удивленно посмотрели на Иду и Лобова, но никто ничего не сказал.
«Что он делает? — подумала она. — Разве он не должен следить за тем, чтобы нас не видели вместе? Может быть, он выпил лишнее».
Сама кухня была дальше. Оттуда доносились дребезжание посуды и зычные голоса. Они миновали маленький экран, на котором крутили видеоролик — инструкцию о том, под каким углом по отношению к шарику мороженого на десертной тарелке надо класть веточку брусники.
— Мне жаль, что я смешал твои карты, но я должен быть уверен в том, что российский посол нас не видит, — тихо произнес Лобов по-английски, беспокойно озираясь вокруг. — Ты должна знать, что оказываешь мне и твоей бабушке большую услугу.
К ним подошла пожилая официантка. Она сказала, что выход здесь, и показала на дверь в торце, но Лобов открыл другую дверь, рядом с большим грузовым лифтом.
За дверью вверх шла узкая мраморная лестница с сильно вытертыми ступенями, три пролета которой вели к плотной металлической двери. Они медленно поднялись по лестнице и через открытую дверь вышли на самую верхнюю балюстраду прямо под кирпичным потолком высотой, наверное, метров двадцать пять.
Лобов все время оборачивался, осторожно перешагивая через множество проводов и ламп. Они прошли мимо стола со светомикшером, который, решила Ида, вероятно, использовали в шоу.
— Вот мы и пришли, — сказал он, заметно задыхаясь и опять глядя через плечо. Иде показалось, что теперь в его глазах были не только осторожность и опьянение, но и что-то еще. Страх?
— Женщина за твоим столом. Ты ее знаешь?
— Какая женщина? С волосами?
— В парике.
— Парике?
— Я случайно узнал, что это парик. И что ее зовут Миранда.
— Да, Миранда. Нет, я с ней не знакома.
— Держись от нее подальше. Нам страшно не повезло, что ты оказалась именно за этим столом. Она, возможно, единственная из них, которые сюда попали. Но думаю, она ничего не заметила.
— А что она должна была заметить?
Лобов внимательно посмотрел девушке в глаза.
— Слушай. Крайне важно, чтобы она не поняла, что мы знакомы. У нее нет совести. Она хочет украсть то, что я тебе дам. Понимаешь? Ради этого она готова на все, что угодно. На все, что угодно, понимаешь? Я шел к тебе, чтобы сообщить кое-что, но, когда увидел ее, повернул в обратную сторону. Ты ведь не сказала ей, что знаешь меня или как ты попала на банкет?
— Нет, нет. Никто ничего не знает. Я даже сама не знаю, что я здесь делаю.
Лобов коротко улыбнулся, но улыбка была напряженной.
— Что вы имеете в виду, когда говорите, что у нее нет совести?
Он опять улыбнулся, но на этот раз еще более вымученной улыбкой.
— Не волнуйся. Разумеется, ты здесь по моей вине. Дома в Москве я совершил ошибку. После того как мне дали Нобелевскую премию, я впустил в свой дом шведскую журналистку, которая взяла у меня интервью. До этого почти никто не знал, где я живу. У меня две квартиры, одна из которых была секретной. Но из-за интервью секрет раскрылся. Я проявил неосторожность, это все тщеславие от премии. Миранда и ее группа выследили мою вторую квартиру, вломились в нее и многое уничтожили…
— А кто они такие? — перебила его Ида, глядя вниз на длинные столы, за которыми большинство гостей ели десерт.
— Это закрытая научная группа под руководством Миранды. Я не успею объяснить.
Он вытер себе лоб носовым платком и еще раз проверил, нет ли кого-то рядом.
— Они преследуют меня с того момента, когда позавчера я приземлился в Арланде. Здесь, в Стокгольме, они повсюду ходят за мной по пятам, они были даже сегодня утром в Каролинском институте, в том самом кафетерии. Ты наверняка думаешь, что у меня паранойя, но поверь мне, у меня есть для этого основания. Если ты сможешь несколько дней помогать мне, мне удастся расслабиться. Понимаешь, я начинаю почти сходить с ума. Я должен тебе доверять.
«Все еще больше запутывается», — подумала она, чувствуя, как к ней опять возвращается страх.
— Вы можете мне доверять. Но что мне надо делать? Альма упомянула о какой-то шкатулке.
— Именно, — отозвался Лобов и на мгновение весь расплылся в улыбке. Некоторое время он просто стоял и пристально разглядывал девушку.
— Знаешь, я словно вернулся на шестьдесят лет назад. Видеть тебя. Твои глаза, твои брови, подбородок — все как у Альмы, твоей бабушки. С генами так бывает, они перепрыгивают через поколение, а потом опять проявляются. Прости мне мою болтовню, на самом деле сегодня у меня счастливый день. Нобелевская премия, фантастическое письмо, которое я случайно нашел, и, наконец, ты — и все в один и тот же день.
Он стоял, задумчиво глядя перед собой, а от столов по-прежнему шел шум.
«Фантастическое письмо? — подумала Ида. — Что еще за письмо?»
Внезапно зал прорезал звук фанфар. Трапеза прервалась, король поднялся со своего места, и приглушенный грохот заполнил Голубой зал, когда тысячи гостей отодвинули стулья и встали.
В ту же минуту за спиной Иды на балюстраде возник блондин во фраке и с конским хвостом. Лобов окаменел. Мужчина подошел к столу со светомикшером, нажал на какие-то кнопки, и на противоположной стене зала длиной в пятьдесят метров показалась красная лазерная проекция. На стенах завертелись цветочные ангелы, листья аканта и кроны деревьев.
«Будто в здешнем убранстве не хватает всех этих свежих цветов, которые томятся на столах», — подумала она и увидела, как король довольно быстрым шагом поднялся вместе со своей соседкой по столу по Львиной лестнице, а за ним — королева в сопровождении маленького дяденьки с круглым подбородком и в очках. Ида поймала себя на том, что на долю секунды опять подумала о слащавом Поле. Вслед за королем со своих мест встало сонмище гостей, которые подобно вязкому тесту тоже начали подниматься по лестнице. Голубой зал опустел, а танцпол в Золотом зале стал медленно заполняться.
Человек за пультом встал и поспешил уйти. Лобов проводил его пристальным взглядом.
Когда он ушел, Лобов внимательно посмотрел на Иду.
— Я покажу тебе, что я сегодня случайно нашел, — сказал он, доставая из кармана совершенно обычный лист формата А4. — Ой, нет, подожди. Ба. Это была моя благодарственная речь. Вот…
Он стал шарить в другом кармане; на мгновение вид у него стал озабоченным. Одновременно она заметила новые лучи света вдоль длинной стены. Лазерное шоу стало осторожно перемещаться вместе с гостями, чтобы им было на что смотреть, пока они толпятся на лестнице. Теперь она увидела светотехника на среднем этаже вдоль северной балюстрады, где он подправлял новые лампы. Потом он быстрым шагом пошел к дальнему торцу, где стоял еще один стол с другим светомикшером.
Лобов вынул новый лист бумаги; выражение его лица изменилось, как будто он боялся что-то разбить.
Он понизил голос и снова осмотрелся, чтобы никто, кроме нее, его не услышал.
— За текстом, написанным на этой бумаге, охотятся больше двухсот лет. А он здесь, у нас под носом. Альма так удивится. Она…
Сначала он выглядел возбужденным, потом испуганным, как будто ждал, что крыша над ними в любую секунду рухнет вниз и разверзнутся небеса.
«Да, он определенно пьян», — подумала девушка.
— А почему Альма не пошла на банкет?
Вид у него стал более озабоченным.
— Она была вынуждена… остаться в Москве… она должна приглядывать за всем нашим… тамошним оборудованием. Оно должно поддерживать определенную температуру. Приезжай к нам в Москву, и мы тебе все покажем. Стоит тебе только сказать…
Он опять поднял бумагу.
— Понимаешь, сегодня утром после нашей встречи мне удалось побыть одному в специальном читальном зале в библиотеке Каролинского института. Мне всегда хотелось увидеть это место, поскольку в нем хранится множество классических книг по естествознанию начиная со средневековья и до наших дней, потрясающее собрание. И я также хотел лично увидеть одну вещь.
— Письмо, так ведь?
— Да, старинное письмо, очень знаменитое, от некоего Соландера. Но там было не одно письмо, а целых два, понимаешь? Просто бумага, она лежала среди нескольких защитных листов, которыми было обложено основное письмо. Оно выглядело как обычный пустой лист бумаги, и ничего больше. Я не успею все объяснить. Настоящее письмо я читал много раз раньше, но вот эта дополнительная защитная бумага, это бесценно. До сих пор не могу поверить, что это правда, что я нашел неизвестный текст на бумаге, совершенно неприметной с виду. Это может иметь невероятные последствия.
У Лобова вспотел лоб, он выглядел все более возбужденным. Она чувствовала себя вне игры, ей было совсем непонятно то, о чем он говорил, и он вроде бы заметил это.
— Кобальтовый хлорид, — тихо произнес он. — Это секрет. Шведы использовали его в XVIII веке. Или вернее сказать: он использовал его. Величайший шведский гений всех времен. Каролус Линнеус — ваш самый большой ученый во все времена. То есть Карл фон Линней.
Он с подозрением оглянулся и прошептал:
— Кобальтовый хлорид был самой последней тайнописью того времени. От сильного, ровного тепла текст становится видимым, а потом, когда бумага остывает, исчезает опять. Какое счастье я испытал там, в библиотеке. Там они не могли следить за мной, и я сумел подержать в руках оригинал письма. Но читая настоящее письмо, по чистой случайности я прижал защитную бумагу к лампочке в настольной лампе, и тогда — тогда на защитной бумаге проступил текст. Я увидел, что там есть скрытый текст, то есть что это другое письмо. Я понял, что не успею переписать его целиком, мне удалось прочесть только отдельные предложения и подпись внизу. К тому же письмо на старошведском. Так что, можно сказать, я просто-напросто одолжил его. Смотри!
Лобов держал старинную бумагу, свернутую два раза.
— Объясните-ка более понятно, — вставила Ида. — Значит, вы нашли тайное письмо от Карла фон Линнея?
— Нет, тайное письмо Линнею. От одного из его учеников, от Даниеля Соландера, его звездного ученика. Его лучшего и самого мистического апостола. И содержание письма может повести нас вперед, далеко вперед. Оно может привести к фантастическим вещам, хоть я точно не знаю, к каким.
Он постучал кончиком указательного пальца о пустую бумагу.
— Я успел прочесть только несколько отдельных слов то тут, то там. За эти годы Альма немного научила меня шведскому. В письме речь идет о моллюсках, Ида, вот что важно. Тебе известно что-нибудь о европейских жемчужницах?
Она покачала головой.
— Там также названо место, где гнев Божий никогда не стихает! В будущем это может привести к чему-то неслыханному. Но я не успел прочесть все письмо. За один день столько всего произошло — я был в российском посольстве, давал интервью и… к тому же я не владею старошведским языком.
Он перевел дух, по-прежнему держа письмо.
— Я слишком много говорю, Ида. К тому же ты столько всего не знаешь о своей бабушке… Прости, я немного пьян, больше не буду говорить.
Он опять внимательно огляделся.
— Хорошо, поблизости никого. Теперь возьми это письмо и храни его несколько дней в безопасном месте. А также шкатулку — это еще важнее, если такое вообще возможно.
Они по-прежнему стояли совершенно одни наверху у балюстрады. К счастью, на них вроде бы никто не обратил внимания.
Лобов быстро вытащил что-то из кармана. Это был полиэтиленовый пакет, в котором лежала зеленая шкатулка длиной в десять сантиметров, с латунной застежкой.
— Что это? — спросила она.
— Тсс!
Он оглянулся наверняка раз в десятый.
— Тебе лучше ничего не знать. Храни это в надежном месте, пока тебя не попросят вернуть мне шкатулку обратно. Возможно, через два дня.
Ида взяла шкатулку, которая неожиданно оказалась тяжелой. Она вспомнила об sms’ке от Альмы, велевшей ни за что не открывать шкатулку.
— Но что в ней? — все же спросила она взволнованно.
Вид у Лобова был серьезный.
— Нет, ты не должна это видеть.
— Но я же должна хоть что-то знать? Это ведь… не опасно?
Он, похоже, раздумывал, одновременно вроде бы жалея ее.
— На самом деле с моей стороны это безумие, — сказал он, — но ты можешь взглянуть одним глазком. Ради твоих прекрасных глаз, Ида. И обещай никогда-никогда ни с кем об этом не говорить.
— Обещаю.
— Ты должна понять… что содержимое шкатулки не поддается никакому описанию.
«Что он такое говорит?» — подумала девушка.
Лобов осторожно взял шкатулку, словно она была сделана из чрезвычайно хрупкого материала. Держа ее между ладонями, он сосредоточенно дышал.
— У тебя только несколько секунд. Готова?
Девушка кивнула, почувствовав, как сердце забилось сильнее, а по стене к ним все ближе и ближе подползали лазерные проекции; отражающийся в потолке свет стал слепить глаза. В тот же миг он подковырнул латунную застежку и открыл крышку.
Стоило Иде заглянуть в шкатулку, как их обоих осветил необычайно сильный луч света. Лобов вздрогнул — лазерные проекции зашли за край балюстрады и нацелились прямо на них. В ту же секунду шкатулка испустила очень интенсивное зеленое сияние и все вокруг них на мгновение окрасилось в такой белый цвет, что стало жутко. Они словно оказались в эпицентре совершенно беззвучного светового взрыва, и она не успела подумать, даже не успела поднять руку для защиты.
Что происходит?
Свет — откуда он?
Из его головы?
Здание звукозаписывающей компании Capitol Records, Голливуд, Лос-Анджелес, 17 ноября 1990 г.
Утро выдалось жарким. Все детали инкрустации большого письменного стола от Имзов ярко засверкали, когда сильные лучи солнца проникли сквозь необычайно широкие ламели темно-коричневых штор. В кожаном кресле за столом сидел Генеральный директор Джо Смит и курил сигарету «Лаки Страйк». По другую сторону, в кресле с подставкой для ног, сидел Элиот Вейсман.
— Прошу прощения, может быть, для него это слишком рано? — предположил Элиот.
— А разве для него не все теперь слишком рано? — спросил Джо, стряхивая пепел. — Или правильнее сказать: разве все не слишком поздно?
За окном двенадцатого этажа слышался слабый шум от плотного потока машин на бульваре Голливуд и Вайн-стрит. Элиот посмотрел на часы. Было больше двадцати минут десятого.
Джо, с бородой и узкими усами, наклонился вперед и нажал кнопку на настольном телефоне.
— Можно принести сюда еще кофе и минеральной воды?
В громкоговорителе раздался голос секретаря:
— Да, сэр.
Стало тихо. Элиот только собрался что-то сказать, как телефон запищал и снова послышался голос секретаря:
— Мистер Синатра прибыл.
— Наконец-то… Впустите его.
Дверь открылась.
— Фрэнк! Как приятно тебя видеть!
Джо вышел вперед и взял Фрэнка за руку. В ту же минуту вошла секретарша с маленьким стальным подносом, на котором стояли чашки и хромированный термос. Элиот встал и похлопал Фрэнка по спине, одновременно отметив, что накладка у Фрэнка съехала немного набок, что он загорел и посвежел и что от него пахнет спиртным.
— Как у тебя дела?
— Спасибо, прекрасно!
Фрэнк указал на Элиота и улыбнулся Джо:
— Элиот Вейсман, самый лучший в мире менеджер — чтоб ты знал!
Элиот улыбнулся и откашлялся. Секретарша поставила кофейные чашки на боковой столик, и Джо попросил Фрэнка сесть в кресло рядом с Элиотом. Пока секретарша не вышла из комнаты, все трое несколько скованно поговорили о жаре и о том, как важно, чтобы в кабинете был по-настоящему хороший кондиционер.
— Ну что ж, — сказал Элиот чуть более официальным тоном, пытаясь завладеть вниманием Фрэнка, — до твоего прихода мы тут сидели с Джо, ты ведь встречался с Джо раньше, и немного говорили. К нам пришла действительно хорошая идея, как нам кажется.
— Вот как? — Фрэнк слегка рассмеялся, повернувшись, будто что-то искал за креслом. — И что же это?
— Видишь ли, — Элиот быстро улыбнулся Джо, — мы подумали перед записью твоей следующей пластинки… пригласить кое-кого из известных артистов, чтобы каждый записал… — Элиот сделал искусственную паузу, — с тобой дуэт. Отчасти это могут быть самые известные старые песни, такие как «The lady is a tramp», «I’ve got you under my skin» и «Fly me to the moon», а отчасти менее известные, и мы могли бы сделать целую пластинку с…
— Подождите, подождите, — прервал Фрэнк, быстро взглянув на свои золотые ручные часы фирмы «Груен». — Сколько сейчас времени в Нью-Йорке?
Джо сделал паузу, а затем посмотрел на часы на стене, где также висели в рамках большие портреты Билли Холидей, Майлса Дейвиса, Нэта Кинга Коула и золотые пластинки с MC Hammer и Ice Cube.
— Там примерно половина четвертого.
— Ой, черт возьми, — сказал Фрэнк и встал. — Ты можешь прямо сейчас заказать разговор… на этот номер?
Он протянул Джо визитную карточку. Джо взял ее, почти неслышно вздохнул и дал секретарше указание по телефону, все время косясь на Элиота.
— А можно заказать двойную водку? Со льдом? — попросил Фрэнк и, прищурившись, с легкой улыбкой посмотрел сквозь жалюзи. — Дело в том, что я должен следить за одной вещью в Нью-Йорке. Это аукцион.
Элиот пожал плечами, взглянув на Джо, и откинулся далеко в кресле. На несколько секунд наступила тишина.
Сразу же вошла секретарша со старомодными стаканами, почти до краев наполненными кусочками льда и водкой.
— Нью-Йорк на проводе, — сообщила она и закрыла дверь.
— Прекрасно, — отозвался Фрэнк, пытаясь придвинуть кресло ближе к письменному столу.
— Нет, нет, — возразил Джо. — Вот, садись на мое место!
Фрэнк слегка улыбнулся и после того, как Джо сделал еще один вежливый жест рукой, уселся на рабочий стул и поднял телефонную трубку.
— Привет, Дональд?.. Как у тебя дела?.. Вот как. — Фрэнк мельком взглянул на Элиота и Джо, продолжая разговаривать. — Да-да… конечно… но как там на аукционе?
Пока Дональд говорил по телефону, в комнате стояла тишина.
— Хорошо… значит, его еще не продали?.. Нет, хорошо! Как приятно слышать… Нет… нет, не надо мне этой керамической ерунды, не хочу, на самом деле не хочу, там так много красок и всякого барахла… нет, нет… не хочу ни Явленского, ни Ренуара… нет, нет… хочу только вот ту штуковину из камня.
Фрэнк прикрыл трубку рукой и как следует отхлебнул из стакана, почти прошептав Джо:
— Осталось только два аукционных номера… до продажи этой штуковины… Какая удача… что я позвонил именно сейчас!
Фрэнк опять взял трубку, и Дональд продолжил.
— Понимаю, — сказал Фрэнк тем же тоном. — Жду!
Стало тихо, и в конце концов Элиот взглянул на Фрэнка.
— Фрэнк, может быть, мы продолжим… пока суд да дело? — предложил Элиот.
— Конечно, конечно.
Джо потянулся и выпил глоток кофе.
— Как мы уже говорили, — начал Элиот, — мы хотим… пригласить несколько известных артистов для записи твоей новой пластинки. Могут получиться действительно магические дуэты…
— Мы говорили об Арете Франклин. О Лучано Паваротти. О Хулио Иглесиасе. О Боно и «Ю Ту». Мы уже даже знаем, как назвать пластинку. Просто-напросто… Дуэты.
Фрэнк сидел неподвижно; казалось, он их слушает, хотя по-прежнему прижимал телефонную трубку к уху.
— Мы могли бы собрать сильную команду для самой записи, — сказал Элиот. — Думаю, что лучшего продюсера, чем Фил Рамон, и желать нельзя.
— И мы могли бы обратиться к Дону Рубину, — добавил Джо, — и Ал Шмитту…
— Тихо! — перебил их Фрэнк, плотно прижав трубку к уху. — Что ты сказал, Дональд?
Он вытянул вперед левую руку в знак того, чтобы все замолчали.
— Что-что?.. Пора? Сколько дают?.. О’кей, будь готов!
Фрэнк быстро улыбнулся Джо, еще раз как следует отхлебнул из стакана и шепотом сказал:
— Вы должны понять, продается очень специфическая вещь, ну… что-то вроде… ну, как сказать… целебного камня… Что?
Он повысил голос, а взгляд стал более напряженным.
— Делай ставку! — сказал он в трубку. — Тогда делай ставку!.. Да-да, только делай ставку… Нет, делай ставку, все время делай ставку! No limit! — Он на секунду замолчал. — Какой верхний предел?.. Тогда предлагай девять! Все еще кто-то?… Черт возьми… О’кей, жду!
Посмотрев на Элиота, Фрэнк опять улыбнулся Джо и снова зашептал:
— Вы не поверите, парни… но это аукцион, да… аукцион вещей Греты Гарбо. Именно сейчас в Нью-Йорке ее вещи идут с молотка…
Элиот обменялся взглядом с Джо, который слегка присвистнул.
— Аукцион скоро закончится? — осторожно спросил Элиот.
— Тихо! — оборвал Фрэнк, снова напряженно обратившись к трубке. — Да-да… делай ставку, Дональд! Предлагай столько, сколько нужно!
Из трубки слышалась быстрая речь Дональда.
— Да! — сказал Фрэнк. — Да-да, конечно! Предлагай! Да, я уверен. No limit! Камень должен быть мой. И точка.
Фрэнк снова поднял левую руку вверх в знак предупреждения, и Элиот увидел, как Джо в другом кресле затушил свою сигарету и со вздохом закурил новую.
Фрэнк по-прежнему сидел, плотно прижав трубку к уху, и следил за торгами, одновременно издавая краткие горловые звуки.
— Да… даа… аа… ага…
Внезапно он поднялся и сильно ударил ладонью о стол. Стакан опрокинулся, водка вытекла, и круглые кусочки льда разлетелись по красному ковровому покрытию.
— Он мой! — Фрэнк смеялся и улыбался. — Я выиграл! Фантастика, ведь так? Я выиграл камень ГГ! Восемнадцать тысяч пятьсот долларов! Что скажете, а?
Он прошелся по комнате.
Элиоту показалось, что он пустится в пляс, но Фрэнк только смеялся и улыбался, глядя в окно. Затем он заговорил, энергично и экзальтированно:
— Вы не представляете, как я счастлив. Этот камень… я встречался с Гретой Гарбо несколько раз. Нет, нет, не подумайте, между нами ничего не было. Но однажды, в семидесятых годах, я встретился с ней на благотворительном ужине в отеле «Вальдорф» в Нью-Йорке. И она рассказала мне одну вещь, которую я никак не мог забыть.
Фрэнк продолжал улыбаться.
— Это кажется немного far out, но это чистая правда. Она сказала, что у нее есть один камень, который она обычно греет в духовке. А затем кладет его внутрь грелки, которую берет с собой в постель. Камень, похоже, обладает какой-то магией, сверху он покрыт какими-то драгоценностями. И еще она сказала, что он волшебный, поскольку невероятно долго сохраняет тепло. Благодаря ему она чувствует себя гораздо лучше. Он излечил ее практически от всего на свете — головной боли, простуды, даже похмелья. И прежде всего от кашля курильщика! Кашель просто исчез. Вам понятно? Короче говоря, она утверждала, что это совершенно невероятный камень! Я сказал ей, что хотел бы иметь такой же, и спросил, где такие продаются, но она ответила, что их нигде не достать и что ее камень уникальный, так что я должен забыть. Да, во всяком случае…
Он перевел дух и опять рассмеялся. Элиот просто сидел спокойно и ждал. Он решил дать Фрэнку выговориться.
— …а потом она сказала еще кое-что, может быть, вам это покажется диким, но Гарбо была своеобразным человеком… мягко говоря. Во всяком случае она сказала, что обычно кладет свою оскаровскую статуэтку — а теперь держитесь — вместе с камнем в постель, и тогда камень еще дольше сохраняет тепло, несколько суток вроде бы… Мы были немного выпивши, и все это кажется невероятным, но благодаря камню она действительно лучше себя чувствовала, это уж точно. Потом я встретил ее еще раз, через несколько лет, опять в Нью-Йорке, и тогда я спросил ее, есть ли у нее этот магический камень, и она только рассмеялась. Garbo laughs, ха-ха… Да, во всяком случае… Но она больше не хотела говорить о камне, будто просто проговорилась в первую встречу. Но я понял, что камень по-прежнему у нее, как пить дать. И тогда я подумал, что после ее смерти, при всем уважении, конечно, постараюсь стать первым — ну, если ее вещи потом будут продавать публично, хотел я сказать… И… Разве все это не чистая фантастика?
Элиот улыбнулся и немного подождал, но когда он опять увидел радостный взгляд Фрэнка, решил, что надо хоть немного проявить интерес.
— Не понимаю. Почему она клала в постель оскаровскую статуэтку? — спросил он.
— Видишь ли, — улыбнулся Фрэнк, — она и это мне рассказала. Хотя это было позже, на ужине в отеле «Вальдорф», когда мы уже немного набрались… Так вот. Она берет своего «Оскара» в кровать и иногда его гладит. Она так злилась на Голливуд, ну, вы знаете… они дали ей эту статуэтку гораздо позже, а не тогда, когда она была звездой. Ей было обидно… Может, я что-то не так понял, но она говорила о том, что кладет в грелку этот самый камень. А еще берет с собой в кровать статуэтку «Оскара»… И чувствует себя принцессой, это лучше всех наркотиков в мире…
Синатра рассмеялся.
— А теперь он мой! Камень мой, я увидел его в каталоге «Кристи» на прошлой неделе и сразу же подумал, что это он и что он будет мой! Ведь у меня тоже есть «Оскар» — теперь вам ясно? Я могу подогреть этот камень вечером, а утром меня больше никогда не будет мучить кашель курильщика, так ведь?.. И я буду хорошо себя чувствовать даже после похмелья, я могу класть «Оскара» и камень в грелку… ха!
Он начал ходить по комнате кругами, напевая «You make me feel so young» и с интересом рассматривая черные линии и разноцветные поля на картинах Мондриана.
— И даже если она, может быть, чуточку приврала там, в «Вальдорфе», что тут такого? Это же все равно камень Греты Гарбо! Понимаете? Это вам не шутка! Вы когда-нибудь видели такую же красавицу, как она? Вы когда-нибудь видели у кого-то такие же фантастические глаза?
Всплеснув руками, он повернулся к ним обоим и широко улыбнулся. Морщины на загорелом лице теперь казались глубже, чем раньше. Элиот их видел, но взгляд голубых глаз под мягко изогнутыми бровями был еще яснее, чем обычно.
— Послушайте! О какой такой пластинке мы должны были здесь говорить?