Микаель чувствовал себя бодрым. Машины опять ехали в два ряда. Е4, никуда не сворачивая, вела прямо на север мимо с виду нескончаемой стены из елей и сосен. Он пристроился за трейлером, а Поль опять просматривал свой айфон.

— Проклятье, до чего дрянные аппараты, — бормотал он. — Наверняка их дизайн придумали китайские коммунисты. Поэтому они ничего не стоят. Иначе они были бы намного лучше.

Они уже давно проехали Уппсалу. Поль рассказывал о профессиях, которые он «коллекционировал». Библиотекарши, без сомнения, лучше всех, особенно замужние, — чем несчастнее и беднее, тем они более «благодарны». Но благодарить умеют и женщины из числа младшего медицинского персонала, а также учителя, экономисты и юристы, хотя последние, «конечно, делают это по-другому».

Затем Поль захотел слушать по радио репортажи с матчей элитной хоккейной лиги. Провести два часа с командами Рёгле, Бьёрклёвен, Тимро и Брюнес — трудно вообразить более дурацкое занятие, думал Микаель, но он держал себя в руках до финальных свистков.

Они остановились в ресторане «Тённебру» в нескольких милях к северу от Евле и съели по бизнес-ланчу, потом заправили полный бак на заправке OKQ8, где также купили несколько пакетиков со сладостями, и поехали дальше на север мимо Худиксваля.

За окнами было черно. Темные озера время от времени поблескивали в слабом свете луны за соснами, но машин стало значительно меньше — уже было начало девятого.

— И сколько нам еще сегодня ехать? — спросил Микаель.

— Сколько хватит сил. Хочешь, поменяемся?

— Сегодня утром я проснулся в половине четвертого, но думаю, что сейчас я вряд ли усну. Было бы легче, если бы я знал, куда мы едем.

Поль пробормотал:

— Тогда ты должен меня окончательно убедить, — сказал он. — Поскольку я по-прежнему не понимаю, какое отношение имеет к тебе Линней. Конечно, у меня уже меньше подозрений. Я понял, что тебе нравится история науки, и ты за все время не задал мне ни одного вопроса, даже о том, за какую хоккейную команду я болею, так что если ты и журналист, то очень хреновый.

Микаель задумался, время от время включая полный свет перед встречными машинами.

— Гм. На чем я остановился?

— На каком-то ученике. Кто-то из слезных мальчиков Линнея. Прости, я хотел сказать звездных мальчиков.

Микаель собрался с духом и начал заново.

— Лично я думаю, что на самом деле Линней был отцом Соландера. Ведь во время своей поездки в Лапландию в 1732 г. Линней жил в пасторской усадьбе в семье Соландеров в Питео всего лишь за восемь месяцев до рождения Даниеля. Черт с ним. Соландер в любом случае был самым преданным последователем Линнея, и поэтому Линней послал его в Лондон.

— Чтобы собрать коллекцию засохших англичан и их африканских рабов, а потом все это хранить в формалине?

— Хе-хе. Нет, нет, больше для того, чтобы почтить имя и репутацию Линнея. Линней считал, что Соландер не будет рисковать своей жизнью, а станет одним целым с наукой. Это был хороший план. Соландер был, как бы это сказать, типа нашего Петера Энглунда, ну, ты знаешь, постоянный секретарь Шведской академии. Такой добродушный и коммуникабельный, упорный, очень заносчивый и вместе с тем немного провинциальный, но с очень большим интеллектом и работоспособностью. А сейчас начинается самое забавное — Соландер не все время проводил в Лондоне. Он получил другой шанс, и к тому же уникальный. В 1768 году вместе с капитаном Джеймсом Куком он совершил кругосветное путешествие на корабле «Индевор». Понимаешь, что это такое? Это была первая длительная поездка Кука, с 1768 по 1770 год.

— О’кей. Это уже на что-то похоже.

— И, знаешь, это путешествие прошло с колоссальным успехом. Они вроде как открыли восточное побережье Австралии и половину Новой Зеландии. И домой они привезли тысячу четыреста до этого совершенно неизвестных видов, в частности утконосов, которых все считали блефом. Соландера иногда называют отцом ботаники Тихого океана.

— О’кей. Придурочный ботаник из Питео увязался за великим героем морей капитаном Куком.

— Насчет придурочного не знаю. На самом деле героем тогда стал не Кук, а другой человек по имени Джозеф Бэнкс. Он спонсировал поездку и присвоил себе все растения. Бэнкс стал чуть ли не более знаменитым, чем Соландер, хотя по сравнению с ним был просто любителем. А Соландера сегодня никто не помнит.

— Это почему?

— Просто потому, что он не опубликовал свои открытия. Все дело в этом. Главное — публиковаться. Если бы он это сделал, то, может быть, был бы таким же великим, как Линней.

— Но он этого не сделал?

— Нет. И тут начинается мой интерес — ты только держи язык за зубами, понял?

— Мы же договорились.

— Хорошо.

Микаель немного увеличил скорость и обогнал несколько легковых машин.

— У историков есть несколько объяснений тому, почему Соландер ничего не написал. И ни одно объяснение не годится. Одно объяснение — с ним случился удар, и в 1782 году он умер. Это так, но до того момента у него было десять лет, чтобы что-то из себя выдавить. Не нашли даже начатых рукописей. Другое объяснение заключается в том, что с годами он просто-напросто обленился и, когда вернулся домой из Новой Зеландии, только и делал, что блистал в лондонских салонах. Но даже это объяснение кажется мне совершенно невероятным. Соландер был типичным трудоголиком и оставил после себя картотеку и большой архив, который, конечно, не был полным. Но с этого места история становится крайне интересной. Поскольку в самой пустоте, которую оставил после себя Соландер, и заключается его загадка. В то время только ленивый не вел — Микаель сделал нарочитую паузу — «дневник».

Он дал Полю возможность переварить информацию.

— В то время это было неотъемлемой частью жизни образованных людей. Люди вели дневники, и точка. И все другие ученики действительно вели такие дневники и писали Линнею массу писем обо всех своих злоключениях. Но Соландер, любимый апостол, угадай, сколько сохранилось его писем Линнею?

— Не знаю. Ни одного?

— Неправильно. Одно! Единственное. Он написал его, когда осенью 1768 года «Индевор» стоял под Рио-де-Жанейро и ждал разрешения пополнить запасы питьевой воды. Типа, привет, достопочтенный папаша-гений, как ты там, у меня все в порядке, пока. Это письмо находится в Каролинской библиотеке. Но потом, после Рио 1768 года, — ни единой строчки!

— Каролинский институт? — начал было Поль.

— Знаю. Тот русский посещал его в день своей смерти. И все указывает на то, что он хотел увидеть собственными глазами именно это письмо.

— Но затем появилось еще одно письмо, которое эта девушка…

— Судя по всему, да, — отозвался Микаель. — Поскольку никто в Каролинском институте не поднял тревогу о пропаже. И теперь ты, наверное, понимаешь мою заинтересованность.

Стало тихо.

«Нет, сейчас, черт возьми, моя очередь слушать, — подумал Микаель. — Рассказывать должен он».

— Послушай, теперь давай ты. Куда мы все-таки едем? Где она? Давай точно.

Поль заерзал.

— Значит, так…

Казалось, он собирается с мыслями.

— Как я уже говорил раньше, все не так просто. Где она, я понятия не имею. Но сегодня несколько часов назад, когда мы стояли у «Оленса», планшетник находился… — он сверил по своему айфону, — в доме в пятидесяти трех километрах к северо-западу от Шеллефтео, между Йёрном и Арвидсяуром. Сигнал шел почти сорок пять минут. Но потом все стихло. Есть риск, что он переместился. Но думаю, он еще там, в том доме. Туда и держим путь.

«Арвидсяур, это же на самом севере Швеции!» — подумал Микаель.

Несколько минут они ехали молча. Водяная пыль от трейлеров все время оседала на окнах и превращалась в лед, и ему периодически приходилось включать дворники и чистить стекла.

— Рассказывай дальше, — в конце концов попросил Поль. — Какое отношение это имеет к тебе? Пока что я ничего не слышал о твоих намерениях в связи со всем этим. А я уже назвал мое магическое слово Шеллефтео. Давай, черт возьми, рассказывай, чем ты на самом деле занимаешься.

Микаель улыбнулся.

— О’кей, — сказал он. — Я молчу как могила про твой айпод и про то, что у тебя в нем может быть, если ты ни слова не скажешь о том, что я тебе сейчас расскажу?

— Не болтай попусту. Разве мы не заключили сделку? — пробормотал Поль.

— Да. Так вот: если ты путешествуешь с Джеймсом Куком году эдак в 1770-м, являешься учеником Линнея и имеешь возможность наблюдать самую фантастическую жизнь животных в южной части Тихого океана, то существует очень большая вероятность, что ты ведешь дневник.

Поль кивнул.

— Именно, да.

— Точно. А теперь слушай. Еще несколько лет назад я был женат. У семьи моей жены была дача на острове Ловён под Питео. Мы проводили там каждое лето с нашей дочкой Ребеккой.

Он замолчал и откашлялся.

«Черт возьми. Только не Ребекка, — подумал он. — Почему я назвал ее имя этому мерзкому типу?»

— Ну?

— М-да. Дело было летом три года тому назад. Местный краеведческий клуб проводил блошиный рынок. Я люблю такие вещи и знаю, как надо действовать. Я пошел туда за полчаса до открытия и уболтал их, чтобы меня пустили. Под одним из столов стояло несколько пыльных картонных коробок с книгами и старыми бумагами. Я понятия не имел, что в них, но поскольку я писатель, я люблю такого рода вещи. «Сколько ты хочешь за оба ящика?» — спросил я старика. Он сказал, что владелец ящиков умер. Ящики нашли, когда разбирали какой-то чердак. «Давай сотню», — сказал он.

Микаель ударил рукой по приборной доске.

— И когда я пришел домой и стал рыться в бумагах…

Он сделал паузу.

— Да, наверное, ты сам понимаешь.

Несколько секунд Поль сидел молча, а потом положил в рот большую порцию малинового желе.

— Значит, это были бумаги Соландера?

Микаель кивнул.

— Часть его архива. Многого по-прежнему не хватает. Проклятый пазл, надо в первую очередь понять, что произошло в Новой Зеландии. Там было что-то странное, это большой пробел, и есть еще другие удивительные детали.

— Вот как?

Микаель ненадолго замолчал.

Стоит ли мне рассказывать дальше?

— Какие такие удивительные детали? — спросил Поль. — Сказал А, проговори уже и Б.

Микаель вздохнул.

— В его бумагах многого не хватало, это я понял быстро. Похоже, кто-то забрал часть материалов. Но на бумаге, которая, кажется, служила своего рода конвертом, было написано «Переписка Линней — Гёте 1776 г.». Всего лишь за два года до смерти Линнея. А ниже кое-что еще: Lapis virgo. Сам факт, что сохранились письма между Линнеем и Гёте, — настоящая сенсация!

— Но ведь в ящике этих писем не было?

— Нет.

— Что ты еще сказал? Lapis…

— Lapis virgo. Это означает Девичий камень.

— Что это такое?

— Точно не знаю. Но с путешествием в Новую Зеландию связано много удивительного. В частности, участники поездки побывали в пещере на побережье под названием бухта Анахо. Соландер описал это посещение совсем по-имперски; довольно неприятно читать, как аборигены разговаривают и ведут себя. Но в этих описаниях в дневнике есть еще нечто крайне удивительное. Думаю, это имеет отношение к Девичьему камню. Соландер и Бэнкс взяли с собой шведского художника по фамилии Сперинг. Он должен был отображать все их находки. Но на пути домой Сперинг умер от дизентерии. Кстати, Соландер тоже несколько раз был на волоске от смерти. Его даже соборовали, когда он целый месяц лежал на Яве и бредил в тропической лихорадке, но он выкарабкался. Во всяком случае…

«Боже мой, что я несу? — подумал Микаель. — Когда последний раз я так много говорил? Не стоит ли мне попридержать кое-что при себе?»

— Оригинальные рисунки Сперинга пещеры в бухте Анахо исчезли, но Соландер перерисовал некоторые эскизы, они также находились среди бумаг в тех ящиках. И на этих рисунках изображены действительно дикие вещи. Они увидели в этой пещере… нечто совершенно невообразимое. Вероятно, именно это и нарисовал Сперинг.

— А что, Гёте тоже путешествовал с ними?

— Нет-нет. Гёте и Соландер не были знакомы. Гёте был еще ребенком, когда Соландер путешествовал с Джеймсом Куком. Но каким-то образом в конце 1770-х годов Гёте узнал о Девичьем камне. Как это произошло, я не знаю, это большая загадка. Но, похоже, Гёте и Линней переписывались.

— Мне по-прежнему трудно следить за твоим рассказом, — сказал Поль.

— Да, Соландер написал в дневнике о посещении пещеры по-настоящему удивительные вещи. Он написал об этом завуалированно, но ясно, что увиденное им в пещере его испугало. Странное упоминание о некоем Lapis virgo однозначно имеет отношение к пещере, но неясно какое. Также можно решить, что Lapis virgo напомнил Соландеру рассказ Линнея о геологической находке в пещере на острове Бло-Юнгфрун, ну, ты знаешь, остров рядом с Эландом, которые считали Блокулой, где ведьмы занимались сексом с дьяволом. Я ездил туда в поисках камня, но ничего не нашел. Но ясно, что поэтому находку Соландера назвали Девичьим камнем. Наряду со всем прочим, в бумагах есть формулировка, которую невозможно забыть. Она звучит так: Lapis virgo «не относится к царству Божьему». И наверное, не так странно, что они испугались этой мысли.

— Теперь я понимаю еще меньше. Почему они должны были испугаться?

— Когда я читаю описания Соландера, мне кажется, что у него голова шла кругом. Он хотел поставить Линнея в известность и в то же время не хотел.

Поль стал размышлять.

— Почему ты уверен в том, что бумаги в этих ящиках подлинные?

— Они подлинные, они определенно тех времен. Я потом тщательно проверил опись имущества, оставшегося от умершего. Оно из старинного дома восемнадцатого века в Питео. Все сходится. Мама Соландера провела последние годы жизни именно в этом доме. До конца жизни Соландер так и не успел вернуться в Швецию, по крайней мере официально, должно быть, он отправил свои бумаги матери. Всю остальную собственность он завещал Британскому музею при составлении описи в Лондоне.

— Черт, это как телепередача «Дорогами античности». Почему он хотел, чтобы все эти старые бумаги были у мамаши?

— Да в этом-то и заключается странность. Хотя лучшее место для хранения, чем дома у мамы в Норрботтене, еще надо поискать. И она держала язык за зубами почти двести тридцать лет, это больше, чем банковская тайна в швейцарских банках.

Они ухмыльнулись, но опять замолчали. Вскоре они въехали в коммуну Сундсваль; на въезде их приветствовал веселый баннер с текстом: СТОЛИЦА НОРРЛАНДА!

— Не удивлюсь, — опять начал Микаель спустя какое-то время, — если то, что Соландер и Сперинг увидели в пещере в Новой Зеландии, представляло угрозу для всей Системы природы Линнея, то есть полностью ставило с ног на голову саму суть в труде жизни Линнея. Во всяком случае мне показалось, что Соландер так считал. Он очень боялся, это ясно, когда читаешь его записи. Линней, как ястреб, оберегал свои открытия, он был чрезвычайно тщеславен и к тому же хвастлив. Однажды у него случился психический срыв, когда маленькая дурацкая льнянка обыкновенная бросила вызов его сексуальной системе. Он ведь считал, что Бог создал все существа в самом начале творения, так что когда встречалось необычное маленькое отклонение, которое не укладывалось в его систему, он взвивался до потолка. Он назвал несчастный желтый цветочек «монстром из Руслагена». Сначала он думал, что кто-то пошутил и склеил цветок, чтобы над ним поиздеваться. Из-за каких-то особенностей пестиков и тычинок цветок относился к неправильному виду. По его словам, это «так же чудовищно, как если бы корова родила теленка с волчьей головой». Это была всего лишь обычная мутация, но он этого не понял. Если бы он еще немного подумал и проявил гибкость, он бы обнаружил эволюцию до Дарвина. По крайней мере, вместо того чтобы пересмотреть свое отношение к цветку, он пересмотрел свое отношение к Богу. Но думаю, что Соландер и Сперинг нашли в Новой Зеландии нечто гораздо худшее, чем льнянка Линнея. То, с чем не мог совладать даже новый взгляд на Бога. Девичий камень, Lapis virgo. И, похоже, он напугал их до смерти. И потом о камне узнаёт такой человек, как Гёте, — ой-ой-ой, даже страшно об этом думать.

— Но что это за Девичий камень? Что это такое? Камень?

Микаель сделал вздох, а потом выдох.

«Коробка, — подумал он, — в ее вечерней сумочке. Тяжелая, как золотой слиток».

— Не знаю, — ответил он, — понятия не имею, для чего он.