Пролог

Маленький мальчик несся по заливному лугу с истошным воплем и плачем. Маленькая старушка в черном тревожно приподнялась с земли ему навстречу.

— Шумит, кричит, дело спросишь — молчит. Что случилось-то, юный шалопай?

— Нянюшка, там… там оно! Черное, большое, стонет, в кусту застряло… Оно живое! И сквозь него солнце не видать, а само черное — прозрачное!

— Ох, и балбес же ты, Хэл! Ничего толком объяснить не можешь. Не ори.

Старушка с неожиданным проворством кинулась в ту сторону, откуда прибежал мальчик.

За холмом обнаружился красиво поросший лиловатым вереском распадок, обрамленный зарослями терновниками вот в этом самом терновнике и находилось нечто…

Оно не имело формы. Не было ни черным, ни серым, ни грязным, ни прозрачным, ни мутным, однако сквозь него были отчетливо видны кусты. А солнце — нет.

Кусочек мрака, зацепившийся за ветку. Безысходная тоска, сгустившаяся в облако. Боль, не желающая уходить.

Старушка неодобрительно покачала головой, сплюнула себе под ноги, повернулась и пошла обратно. На полдороге ее догнал дикий, отчаянный, тоскливый до зубной боли вой. Никакому живому существу он принадлежать не мог.

Старушка и ухом не повела. Она шла домой.

В голове у нее крутились очень странные мысли.

«Дева плача, беды и горя. На какие-то шиши завелась у нас баньши. Надо гнать — а где деву взять? Да и не простую деву, а чистую королеву…».

 

1

Руки противно тряслись, по позвоночнику струился мерзкий холодок, а то, что по идее называлось сердцем, глухо бухало в груди. Он очень осторожно опустил телефонную трубку на рычажки и несколько раз глубоко вздохнул.

Глаза заволокло слезами радости, он машинально вытирал их, а уже через несколько секунд развил бешеную деятельность.

По всему дому разносились короткие отрывистые приказы, слуги торопливо засновали туда-сюда. Машину к подъезду, номер в гостинице, вещи собрать — быстро! Кому говорят? Все и так происходило быстрее некуда, и уже через четверть часа лорд Февершем, в миру Джон Леконсфилд младший сбежал по широким мраморным ступеням старинного особняка и прямо-таки пошел на взлет, выжимая из «кадиллака» поистине космическую скорость. Казалось, за ним гонятся все гончие ада, но на самом деле Джон Леконсфилд оставлял ад далеко позади себя.

Мягкое кожаное сиденье робко скрипнуло, приняв в свои объятия литое, мускулистое тело потомка норманнских баронов, и Джон Леконсфилд помчался вперед.

К своему сыну.

Он в упоении глотал свежий ветер, врывавшийся в открытые окна. Джеки, малыш Джеки был жив и здоров. Жив!

Тело наливалось новой силой, кошмары последних дней остались позади. Адреналин толчками вливался в кровь, земля и небо обретали прежние краски.

Только бы не взорваться от радости, только бы дотерпеть, дожить, дождаться, домчаться до Лондона. И желательно не вопить от восторга и не размахивать руками, потому что эти самые руки заняты рулем.

Сын. Дитя мое. Маленький мой человечек. Самый важный в мире человечек.

Благодарю тебя, Господи, благодарю за милость и молю Тебя, пусть все так и будет, и пусть я увижу его, моего сына!

Джон Леконсфилд обожал сына. Впрочем, это определение и на сотую долю не могло отразить истинных чувств молодого лорда Февершема, которые он испытывал по отношению к своему ребенку. С самого первого мгновения, с того момента, когда он взял на руки крошечный сверток, из которого выглядывало сморщенное красное личико со страдальчески вздернутыми бровками и скорбно сложенными губками, его жизнь обрела особый смысл, цвет и вкус. Обычно так самозабвенно любят матери, отцы — так по крайней мере считается — более сдержаны, но Джон Леконсфилд никогда не был похож на обычного человека.

Он отдал свое сердце этому ребенку сразу и не задумываясь. Тем страшнее оказалась та боль, которую принесли последующие событий.

Джон немного судорожно провел рукой по разметавшимся темным волосам. Наверняка он выглядит как огородное пугало, но какая разница, если его ждет встреча с сыном, а до остального ему нет никакого дела!

Целый год он ждал этого, целый страшный год, день за днем, ночь за ночью, кошмар за кошмаром.

Он загонял себя работой, он заставлял себя не думать, но это было невозможно, и печать отчаяния, казалось, навсегда исказила красивое лицо молодого лорда, придав классическим чертам что-то дьявольское, демоническое, исполненное самой страшной на свете муки.

Трагедия в одночасье изменила его. Друзья, родственники, успешный бизнес — все стало лишь тенью, потеряло смысл. Близкие люди жалели его — это было пыткой, заботились о нем — это раздражало, пробовали утешить — это приводило в ярость. Джон Леконсфилд запер свое сердце в стальную клетку, потому что иначе оно бы просто разорвалось от горя и тоски.

Теперь все изменится. Все будет иначе. Его клятвы услышаны, его чаша горя выпита до дна, и теперь маленький — Господи, ему же всего полтора годика! — Джеки снова окажется рядом со своим отцом, в безопасности.

Перед самым отъездом он зашел в Ту Комнату. В комнату Джеки. Она простояла запертой целый год, с того самого черного дня, когда Маргарет Леконсфилд, его жена, похитила их сына и исчезла. Растворилась в дождливой ночи, словно ведьма из древних преданий.

Вот придет старуха Мардж… заберет тебя из кроватки… унесет тебя в синие горы… Длинные, длинные пальцы у старухи Мардж, острые, острые зубы у старухи Мардж…

Не была она никакой старухой, Мардж, Марго, Мегги, а вот пальцы у нее и правда были длинные и тонкие, а зубы белее жемчуга. Сейчас он бы свернул ей шею, даже не задумываясь.

В детской все осталось так, как было. Плетеная колыбелька под голубым пологом, голубой ковер, по которому разбросаны медвежата, медведи и мишки, Винни-Пухи большие и маленькие. Колыбельке исполнилось уже почти два века, и именно в ней спали маленькие лорды Февершемы нескольких поколений.

Игрушки, в которые Джеки так и не поиграл. Пустышки, пересохшие и потрескавшиеся в ожидании маленьких белых зубиков. Тончайшие пеленки, так и оставшиеся выглаженными и нетронутыми.

Джон тряхнул головой, отгоняя нахлынувший ужас воспоминаний. Все прошло. Все будет иначе. Свет и радость вернутся в этот дом, старый дом на вересковых пустошах, смех Джеки зазвенит и прогонит последние черные клочья кошмаров, повисшие в темных углах, словно баньши — духи несчастья… Нянька Нэн говорила, что баньши — девы плача и боли — обожают висеть в кустах терновника и поджидать свою жертву.

Что ж, одну-то жертву баньши получили. Джон нахмурился, вспомнив сказанное адвокатом по телефону. Маргарет Леконсфилд умерла два месяца назад, перед самой смертью вернувшись в Англию и поселившись в их старом доме. Ведьма Мардж.

Конечно, всей армии ищеек, нанятых Джоном, и в голову не могло прийти, что она остановится в этом доме. И уж полнейшей неожиданностью явилось то, что своим наследником Маргарет официально назначила своего мужа, Джона Леконсфилда, лорда Февершема.

Бедная Маргарет… Эта мысль явилась неожиданно и поразила его самого. Он столько времени проклинал ее и желал ей всяческих несчастий, а теперь жалеет. Что ж, как ни крути, а умереть в возрасте неполных тридцати — это трагедия.

Джон нахмурился, кусая губы. Целых два месяца! Как там Джеки? Разумеется, он не мог остаться в полном одиночестве, за ним кто-то присматривает, благо Маргарет сбежала год назад отнюдь не с пустыми руками. Одних бриллиантов могло бы хватить, но она ухитрилась еще и подделать его подпись на чеках и сняла приличную сумму со счета в банке.

Зная ее отвращение к материнству, можно предположить, что она сразу же наняла для Джеки няню, а то и двух, так что мальчик сейчас под присмотром.

Но что, если малыша забрал к себе любовник Маргарет? Или кто-нибудь из ее родственничков? Что, если маленького Джеки вообще отдали в приют?!

Джон резко крутанул руль, но машина была слишком длинна и тяжела для крутого поворота, так что несколько секунд он просто-напросто боролся с ней, пытаясь удержаться на трассе. Потом притормозил, съехал на обочину и ошеломленно откинулся на спинку сиденья. Во что ты превратился, Джон? Только и не хватало сейчас попасть в автокатастрофу! Тогда малыш Джеки останется круглым сиротой, а уж этого никак допустить нельзя.

Темные брови сошлись над прямым, тонким носом молодого лорда. Темно-серые глаза сверкнули мрачным блеском. Он никогда больше не допустит ошибки. Ни одной. Даже самой маленькой.

Он будет жить для сына. Он пройдет через огонь и воду, он сметет все препятствия на этом пути, он уничтожит всех, кто посмеет помешать ему.

Никто и ничто больше не разлучит Джона Леконсфилда с его маленьким сыном.

Вероника осторожно вытащила затекшую руку из-под румяной щечки спящего ангела.

— Спи, барашек маленький. Козлик упрямый. Спи, Джеки.

Она потянулась, не отрывая глаз от ангела. Осторожно поднесла к губам пухлые пальчики, а потом бережно спрятала маленькую ручку под покрывало. Перекатилась набок и несколько неуклюже сползла с постели.

Комната носила следы полного и несомненного разгрома. Такое впечатление, что по ней недавно пронесся поезд-экспресс, причем не по прямой, а по кругу, да еще и несколько раз. Вероника осторожно повертела головой, восстанавливая кровообращение. Забавно, она никогда в жизни не чувствовала себя более уставшей — но и более счастливой.

Эти два месяца, прошедшие после смерти бедняжки Маргарет, Вероника провела исключительно в обществе упрямого козлика и кудрявого барашка, ангела и бесенка в одном лице, малыша Джеки. Недавно научившись ходить, а также изъясняться на не очень-то понятном, но весьма категорично звучащем языке, он не оставлял Веронику в покое ни на минуту, если не считать сна и купания, впрочем, и тогда она, естественно, была рядом.

Джеки… ангел… Барашек мой кудрявый… Где теперь твоя мама, малыш?

Вероника вздохнула. Воспоминания нахлынули на нее, вызвав и слезы, и улыбку.

Много-много лет назад, барашек, тетя Салли и дядя Фил Картеры взяли в приюте Святой Марии Магдалины двух девчонок. Совершенно, надо тебе сказать, разных девчонок. Одна — огонь, вихрь, кокетство и каприз, сила и хитрость, ангельское личико и ум дикой кошки. Другая — сладость и свет, тихий ручей, рассудительность и покладистость, доброжелательная улыбка и твердое убеждение в том, что все люди, в общем-то, хорошие.

М-да, барашек, в принципе, за эти годы мало что изменилось. Огонь и вихрь превратились в стихийное бедствие, тихий ручей предпочитал мирное течение меж привычных берегов, но дружить они всегда дружили, даже, можно сказать, ладили, хотя в последние лет десять все их общение сводилось к открыткам на Рождество и на дни рождения.

А потом Маргарет прислала то письмо. Она никогда не умела сглаживать острые углы, да и беде в глаза посмотреть умела.

«Я умираю, Ви. Позаботься о Джеки. Не сердись на меня, сестренка. Я была не слишком хорошей девочкой, верно? Ладно, проехали. Целую. Твоя Марго».

Конечно, у Вероники была своя жизнь, работала также друзья, круг общения, дом, покой, но она ни на секунду не пожалела обо всем этом, впервые взяв на руки маленького кудрявого барашка по имени Джеки. Ангела и упрямого козлика. Маленький вихрь и огонь. Сына Марго.

Как это было, Джеки, ты, разумеется, не помнишь, а вот твоя тетя Ви прекрасно помнит. Первые дни — ужас и радость. Радость — огромная и безбрежная, как море, потому что на руках у нее оказался маленький теплый человечек, которому крайне необходима была вся ее нерастраченная любовь и нежность. Ужас — потому что она понятия не имела, как этого человечка укачать, накормить, помыть, переодеть в сухое и снова помыть, потому что рук всего две, а учебников по этому делу не написано. Написано, конечно, но писали их, судя по всему, мужчины. Как это: «Переоденьте малыша, положите его в кроватку и сварите ему кашу…» Как можно переодеть брыкающееся и орущее тысячерукое и тысяченогое существо, которое норовит засунуть в рот все, до чего может дотянуться, и писает через каждые пять минут? А каша? Ее же надо помешивать непрерывно, а существо в этот момент уже убежало из кровати и подбирается к розетке!

Удивительно, но дня через три ужас испарился, и Вероника Картер лихо варила каши, пеленала упрямого козлика, небрежным движением бедра включала стиральную машину, а потом гладила пеленки, одновременно исполняя племяннику колыбельную песню. Джеки нравилось.

Вероника рассмеялась, сама себе зажала рот и на цыпочках побежала на балкон. Здесь стоял шезлонг, в котором она и вытянулась с громадным удовольствием.

Эх, сейчас бы поспать часиков десять!

На грудь Веронике свалились две растрепанные маргаритки, и она хихикнула, вспомнив восторг Джеки, когда они ползали по лужайке перед домом и украшали буйные черные кудри тети Ви цветами, перышками и веточками.

Ванну она примет, когда стемнеет, а пока полежит здесь, наслаждаясь последними лучами солнца.

Только теперь Вероника Картер поняла, какой пустой и бессмысленной была вся ее жизнь до этого. Странно, один младенец в один день берет и переворачивает все с ног на голову, а вернее, с головы на ноги, и все становится совершенно ясно, правильно и понятно.

Марго умерла, отец мальчика тоже мертв, Джеки — круглый сирота, так что усыновление не займет много времени. «Привет, я Вероника Картер, а это мой сын Джеки».

Она засмеялась от удовольствия. Что может быть прекраснее этих слов? Лучезарнее, чем улыбка ребенка, тянущего к тебе свои ручки?

Джеки, барашек мой кудрявый!

Нет, конечно, хорошо бы было, кабы в этой прекрасной картине мироздания присутствовал еще и высокий, красивый, широкоплечий мужчина, в чьих глазах горит любовь, чье сердце отдано тебе одной, но Веронике Картер было двадцать девять лет, и с некоторыми иллюзиями она уже рассталась.

Она приоткрыла один глаз и критически оглядела окрестности. Балкон выходил на лужайку, ту самую, с маргаритками, дом был очень и очень неплох, но Вероника прекрасно понимала, что это ненадолго. Деньги на счету стремительно таяли, а восполнить их было можно, только начав работать, вернее, вернувшись к работе. Ландшафтный дизайн — дело прибыльное, но требующее времени. Упрямый козлик ждать не станет. Ему хочется прыгать и ездить верхом на тете Ви, а маргаритки, по его мнению, нужно рвать, а не высаживать. Что ж, отчасти он прав.

Вероника вздохнула и закрыла глаз опять. Что там говорила Скарлетт О'Хара? Я не буду думать об этом сейчас, я подумаю об этом завтра… Сейчас надо принять ванну!

Она на ходу развязала пояс халата и двинулась по направлению к ванной, когда раздался звонок в дверь. Это ее удивило. Друзья, конечно, навещали ее, но в последнее время все реже и реже. Волна восхищения (какой хорошенький малыш!) схлынула, теперь они все больше удивлялись, как это молодая, успешная и самостоятельная женщина по доброй воле взвалила на себя такой груз и не желает возвращаться к прежней жизни.

Уже девять вечера. Поздновато для гостей.

Звонки не прекращались, становились все настойчивее. Как хорошо было раньше! Стучит, положим, поздний гость в дубовые ворота, а ты свечку задул и спишь себе в западном крыле замка. А если еще и подъемный мост не опускать…

— Иду. Кто там?

— Джон Леконсфилд.

Она застыла посреди коридора, охваченная мистическим ужасом. Ноги подкашивались, в глазах темнело, темнело….. и потемнело окончательно. Вероника упала в самый настоящий обморок.

Длился он недолго. Подсознание прекрасно понимало, что Джеки спит в своей комнате, но рано или поздно проснется, а дверь на балкон открыта, а… Короче говоря, Вероника Картер кое-как встала на ноги и медленно побрела к двери. Мысли вертелись в голове, сталкиваясь, разбегаясь и перепутываясь друг с другом.

Джон Леконсфилд звонит в дверь.

Джон Леконсфилд не может звонить в дверь, потому что он умер. Значит, не умер.

Раз не умер и звонит, надо ему открыть.

Это же муж Марго.

Он не муж Марго, он вдовец!

Раз он жив, вдовец, и звонит в дверь… Значит, он пришел за Джеки!

Вот тут вся путаница улеглась, и Веронику Картер охватил холодный ужас.

Ее барашек, ее упрямый козлик, ее маленький Джеки! Он так привык к ней, он не отпускает ее от себя ни на шаг, он боится незнакомых людей, он будет плакать! Господи, Вероника, а как будешь плакать ты сама!

Но что бы там ни было, Джон Леконсфилд его отец. И имеет право войти.

А также право забрать Джеки и выгнать Веронику Картер хоть сию минуту, потому что, строго говоря, у нее нет никаких шансов победить в споре за Джеки Леконсфилда! Как хорошо, что в прекрасной дубовой двери есть глазок! Она в него посмотрит и…

И ничего. Потому что она все равно никогда в жизни не видела Джона, даже на фотографиях.

Будем надеяться, что это грабитель и мошенник, потому что с ним Вероника Картер справится одной левой, чего не скажешь о настоящем отце Джеки!

 

2

Если бы кто-то мог видеть Веронику Картер в эту минуту, он явно посчитал бы ее за ненормальную. Полы халата разошлись, лицо бледное, синие глаза горят на нем двумя кратерами вулканов, курносый нос подозрительно распух, да еще вдобавок из закушенных до синевы губ вырываются совершенно безумные слова: «Пусть это окажется грабитель. Или продавец карманных библий. Или страховой агент. Или все-таки грабитель».

Звонок выдал требовательную трель, от которой внутри у Вероники все оборвалось в очередной раз, и она на негнущихся ногах стала приближаться к двери, издавая легкое сипение, в котором только очень чуткое ухо могло уловить нечто вроде «Иду, иду, минуточку!»

Тапочки превратились в колодки, халат — в смирительную рубашку.

Если это Джон Леконсфилд, лорд Февершем, прости, Господи, младший, а это скорее всего он, то она должна быть сильной. Очень сильной. Суперсильной. Она просто обязана защитить Джеки от… от его отца. Ерунда какая-то получается.

Неважно, ерунда, не ерунда, главное — спрятать мальчика, как хотела Марго — о, Марго, зачем ты потребовала от меня этого! — спрятать так, чтобы ни одна ищейка лорда Февершема не смогла их найти. Если понадобится, они с Джеки спрячутся на необитаемом острове!

Еще скажи — на Луне, идиотка!

— Иду, иду, минуточку! — Малыш не должен вновь страдать, не должен — и все тут. И уж конечно он не должен попасть в руки своего жестокого отца, негодяя без сердца и совести, так долго игнорировавшего существование собственного сына!

Именно жестокость и надменность молодого аристократа разрушила жизнь Марго и довела ее до болезни и смерти, а теперь он хочет забрать бедного малютку и уволочь в свое мрачное родовое гнездо, в холодный серый замок, где гуляют сквозняки и нет никого, кто утешил бы несчастного сиротку Джеки.

Образ несчастного сиротки Джеки вышел так убедительно, что Вероника начала тихонько всхлипывать, одновременно переполняясь жаждой мести жестокосердному папаше. Видимо, именно ярость придала ей сил и уже через каких-то десять минут Вероника Картер решительно отпирала трясущимися руками многочисленные замки на добротной дубовой двери.

Перед ней стояли шесть с лишним футов Абсолютного и Бесповоротного Идеала Всех Женщин. Серый с искрой костюм облегал широкие плечи, подчеркивал античный торс, оттенял темно-серые глаза и скромно намекал на годовой доход Идеала, который не шел ни в какое сравнение даже, пожалуй, с пожизненным доходом Вероники Картер.

Темные волосы, загорелое лицо, классические черты, тонкий породистый нос — все выдавало в незваном госте потомка норманнских баронов, некогда захвативших Британию и прочно обосновавшихся на ее меловых утесах. Такого одеть в латы, посадить на коня — и никакая леди Ровена не вспомнит об Айвенго! Общее лучезарное впечатление немного портил тот факт, что Идеал был здорово рассержен. Еще бы, Вероника добиралась до дверей добрую четверть часа.

Джон снял палец с кнопки звонка и ошеломленно уставился на представшее перед ним создание. Странно, он всегда полагал, что фраза «У нее безупречная фигура» является в некотором роде гиперболой, по крайней мере метафорой, однако в данный момент перед ним стояла обладательница несомненно безупречной фигуры. Не слишком высокая, не слишком маленькая, не слишком худая, не слишком полная, точеная статуэтка паросского мрамора, чью очаровательную головку увенчивала копна абсолютно нереально блестящих черных кудрей, рассыпанных по плечам в живописнейшем беспорядке. С идеального овального личика — не слишком бледного, не слишком румяного — на Джона смотрели два рассерженных глаза, чей цвет вызывал мысли о морских глубинах, о лиловых зарослях вереска на дартмурских пустошах, о бериллах, аметистах, о глубоком космосе и еще о тысяче вещей, которые не имели никакого отношения к цели приезда лорда Февершема в столицу Империи.

В этих невозможных глазах горела ярость, уж ее-то Джон узнал мгновенно. Безупречное создание выпрямилось, в результате чего белый халат соскользнул с чуть загорелого, восхитительно кремового плеча, грозя представить на суд невольного зрителя умопомрачительную грудь. Джон судорожно сглотнул. Еще немного — и он начнет думать стихами.

И вообще, носить такие халаты — безнравственно! Тонкий легкий шелк струился по фигурке незнакомки, облегал и приоткрывал, намекал и прямо демонстрировал, подчеркивал и оттенял, а в районе стройных ног и просто ничего не скрывал!

Джон Леконсфилд, лорд Февершем, не сразу понял, ЧТО происходит с его организмом, а когда понял — страшно удивился. И немного испугался. Раньше, по крайней мере лет с восемнадцати уж точно, ему всегда удавалось контролировать свои инстинкты. Сегодня Тело вышло из-под контроля. Джон Леконсфилд, лорд Февершем, был крайне возбужден.

Растерянный, рассерженный, недоумевающий, обозленный Джон решил действовать наперекор всему, в том числе и собственному непокорному организму. В таких случаях нужна жесткость.

— Немедленно впустите меня. Мое имя Джон Леконсфилд, и я настаиваю на том, чтобы войти!

— А я Мария Стюарт, очень приятно! Покажите документы!

Он сделал было шаг вперед, и эта дикая кошечка, нет, пожалуй, пантера, едва не зашипела на него. Во всяком случае, под коралловыми губками блеснули ослепительно белые зубки, напоминавшие, естественно, жемчужины. Осторожнее, Джон, лирика в твоем деле не поможет, а навредит!

Он презрительно усмехнулся и медленно засунул руку во внутренний, карман пиджака. Водительские права он протянул пантере без единого звука.

На самом деле Джон все больше терялся. Никто, ни один человек в жизни не вел себя с ним таким образом. Сильные мужчины сникали и превращались в жалко лепечущих младенцев, когда на них падал повелительный взор темно-серых очей молодого лорда, а уж документы. — Их с него не требовали даже в аэропортах.

Тем временем синеглазая нахалка внимательно и подозрительно изучала фотокарточку на правах. Несколько раз она бросала быстрый, но проницательный взор на оригинал, а, в конце концов, даже поковыряла фотографию ногтем (розовый миндаль с перламутровым отливом!), желая удостовериться, что пластиковый слой не нарушен. А потом она его удивила. На прелестном личике ясно выразились ужас, недоверие и еще что-то. Видимо, именно так смотрели предки лорда Февершема на привидения, проплывающие под потолком Февершем-Мэнор.

— Этого не может, быть!

— Чего именно?

— Вы же мертвый!

Несмотря на явную абсурдность этого заявления, Джон едва не предложил девице потрогать его, к счастью, вовремя опомнившись. К чему могло привести ее прикосновение, страшно и подумать. В его-то состоянии!

Как странно, подумал другой, внутренний Джон Леконсфилд. Как удивительно и невероятно, что мир все еще цветет и благоухает, что красота иных женщин способна свести с ума, что кровь все еще горяча.

Она прекрасна, эта непонятная и незнакомая ему женщина с глазами цвета грозы. Она восхитительна, но надо возвращаться на землю.

— Это вам Марго сказала? Что я умер? И давно со мной случилась эта неприятность?

— Прошлым летом.

Он с изумлением заметил, что у нее дрожат руки.

— Марго… она позвонила и сказала, что поживет в лондонском доме, потому что вы… ее муж, то если… то есть вы… умерли! Поэтому она и Джеки…

— Марго соврала. Я жив. Сами видите.

Она видела, видела, но все равно не отводила от него изумленного и испуганного взгляда. Потом она отвела глаза и всхлипнула. Это вышло неожиданно и трогательно, Джон едва не кинулся утешать незнакомку, но в этот момент она сама все разъяснила.

— Если бы я только знала… если бы могла предположить, что можно ТАКОЕ наврать, я бы… Я бы вам позвонила, когда… О Господи, но вы ведь… Вы знаете, что Марго…

— Умерла? Да, знаю.

Джон нетерпеливым взмахом руки словно отмел все соболезнования, которые она собиралась произнести, и это ее явно шокировало. Плевать! Сейчас важно не это.

— Я хочу знать, где мой сын. Я хочу его видеть немедленно!

Пантера мгновенно вернулась.

— Чушь!

— ЧТО. ВЫ. СКАЗАЛИ?

— Я сказала Ч-У-Ш-Ь. Это невозможно.

Она гордо откинула голову назад, водопад черных локонов едва ли не искры вокруг рассыпал, а на пол упали несколько завядших цветков маргаритки. Нимфа, черт бы ее побрал! Наглая нимфа, с которой того и гляди свалится халат.

Девушка уперла руки в бедра. Великолепные, надо сказать, бедра. В другое время и при других обстоятельствах Джон сказал бы, что это бедра его мечты, но сейчас дела были поважнее.

— И почему же это невозможно? Теперь она смотрела на него, как на нечто ползающее и ядовитое, а также, несомненно, отвратительное.

— Потому что! Потому что вы не можете! Я вам не позволю, понятно?

Темно-серые глаза лорда сузились и живо напомнили о вороненой стали, битве при Азенкуре и Гастингсе, а также о праве лордов казнить своих вассалов безо всякого суда.

— Это почему же?

— Потому что он… потому что он спит!!!

Вероника замерла, ожидая взрыва. Она понятия не имела, что эти дерзкие слова музыкой отозвались в ушах Джона Леконсфилда.

Джеки спит. Его мальчик спит в кроватке и видит сны. Он спит, маленький человечек, потому что все дети в это время спят!

Жесткое лицо разгладилось, словно по мановению волшебной палочки, и Вероника с изумлением увидела, как страшные глаза прикрылись, а по надменному лицу расплылась блаженная улыбка. Удивительно его, это лицо, украсившая.

Философы утверждают, что счастье недолговечно, а покой нам только снится. Уже через миг Джон Леконсфилд решительно вцепился в дверной косяк и начал вновь настаивать на своем.

— Неважно, спит он или бодрствует! Я хочу его видеть. Я имею на это право, он мой сын! Вы меня остановить не вправе и не в силах! Открывайте дверь.

Последнее требование несколько запоздало, потому что дверь и так была открыта, но Вероника не собиралась сдаваться вот так, без борьбы.

— Не открою! То есть, не пущу! Мне… Я… Мне надо одеться!

— Это я заметил. Вы вообще-то в порядке? Мне показалось, я слышал звук падения.

— Правильно, это я и упала! И кто хочешь упал бы. Вы назвали себя, а я была уверена, что вы мертвы. В любой книжке написано, что при таких известиях девушки должны падать в обморок. Я и упала.

Джон рассматривал ее с откровенным интересом, и Вероника нервно запахнула халат на груди, правда, это мало помогло молодому лорду. Воображение работало вовсю, инстинкты бушевали, гормоны тоже.

Внезапно ой поднес руку ко лбу. Голова закружилась — слишком много событий и потрясений за сегодняшний день. Да и возбуждение…

Целый год он не был с женщиной. Не просто не был. Он не хотел женщину. Совсем. Начисто. Сама мысль о плотском наслаждении казалась кощунственной. Мысли лорда Февершема были заняты только его маленьким сыном.

Он тряхнул головой и постарался говорить как можно более иронично.

— Значит, это моя вина? Что ж, приношу свои извинения.

В ответ синеглазая полыхнула нa него таким взглядом, что он залюбовался. Как она хороша, это уму непостижимо.

— Извинения принимаю. Если вы подождете; пока я пойду и переоденусь…

— Вы что, издеваетесь? Впустите меня немедленно!

— Подождете!

— Черта с два! Я что, должен ходить по лестничной площадке, как тигр в клетке, пока вы соизволите напялить…

— Придержите язык для начала. А потом походите по лестничной площадке. Я не могу рисковать. Пока я буду переодеваться, вы можете ворваться к Джеки и похитить ero!

— Похитить? Вы ненормальная? Зачем мне похищать то, что и так принадлежит мне!

— Джеки не вещь. А я здесь для того, чтобы защитить его.

— От его собственного отца?

— Да!!!

Голос девушки внезапно надломился, она судорожно схватилась за горло рукой.

— Послушайте… мистер Леконсфилд, вы… вы должны подождать. Я обещаю, это будет недолго. Я не копуша, одеваюсь очень быстро. Я действительно не могу рисковать… Вы должны знать кое-что…

Джон почувствовал, как ярость ослепляет его новым приступом.

— Что?! Что еще я должен знать, ад вас побери? Вы вообще-то кто такая?

Она недоуменно посмотрела на него и тихо ответила:

— Я Вероника. Вероника Картер. Сестра Маргарет. Меня тоже удочерили, как и ее. Мы вместе выросли, а теперь… теперь Джеки на моем попечении. Побудьте здесь, пожалуйста.

С этими словами она быстро закрыла дверь. Последнее, что видел ошарашенный Джон, было: буря черных локонов, распахнувшийся от резкого движения халат, стройные длинные ноги.

Он остался перед закрытой дверью.

Секунду спустя он уже колотил в эту дверь кулаком.

— Вероника! Немедленно вернитесь и откройте дверь!

Все напрасно. Это вам не няня, не нанятая гувернантка, дорожащая своим местом, это самостоятельная женщина, облеченная правом и обязанностями по отношению к его сыну и своему, как ни крути, племяннику. К тому же она безбожно хороша. Безбожно!!!

Нянька Нэн наверняка сказала бы, что она ведьма.

В висках у Джона неожиданно запульсировала кровь, он прислонился к прохладной стене, прикрыл глаза.

Джеки здесь, в доме, он мирно спит, это самое главное. А красота Вероники Картер… Что ж, красоту можно пережить. Просто он слишком давно не задумывался о женщинах.

Спокойствие, только спокойствие. Что изменят пять, десять минут, даже пусть час под этой дверью, что они значат после года черного отчаяния, года тоски, безнадежной и черной, как самая черная ночь… Просто подождать — и Джеки окажется в его объятиях.

Он решил отвлечься, подумать о чем-нибудь другом, но в этот момент в голову ему полезли совершенно неуместные мысли. Вероника Картер, ее прекрасное тело, ее потрясающие волосы, невозможные глаза… Она должна быть чертовски страстной. Пылкой, страстной и нежной. Эти губы созданы для поцелуев.

Бабник вы, милорд! Что это лезет вам в голову?

Сколько нужно среднестатистической женщине, чтобы переодеться? Час? Два?

Все! Успокойся и не думай о ней. Думай только о том, что через несколько часов ты вместе со своим сыном вернешься в родной дом, в старый добрый Февершем-Мэнор, знавший много разных событий, переживший не одну семейную бурю, но еще не видевший самого счастливого отца на свете.

Лорда Февершема младшего, Джона Леконсфилда, эсквайра.

Вероника трясущимися руками застегивала джинсы. Пришлось сесть, потому что ноги тоже ходили ходуном.

Никогда в жизни она не видела настолько разгневанного мужчину. Нет, когда-то ее шеф швырнул на пол папку с ее эскизами, затопал ногами и даже стукнул один раз по столу. Но это был Бобби Фишер, близорукий и крайне интеллигентный человек, поэтому уже через пару секунд он лепетал извинения, ползал по полу, собирая эскизы и стараясь не задеть ушибленную об стол руку — удар пришелся на превосходный стальной дырокол.

Папа тоже один раз орал. Всего один раз, когда Вероника ушла к подруге и засиделась там допоздна, не соизволив позвонить домой.

Кто еще? Все, больше никто. Но все это в сравнение не шло с гневом Джона Леконсфилда. Его можно было сравнить только с вулканом в момент извержения. Вероника прикусила губу, пытаясь не разреветься в голос. Совершенно очевидно, что Джон Леконсфилд не кивнет и не уйдет, услышав, что Вероника не добирается отдавать ему сына. Он не из таких. В излишней сентиментальности его заподозрить нельзя.

От мысли, что она может потерять Джеки, слезы подобрались совсем близко. Такого Вероника не могла представить даже в страшном сне. Она только сейчас поняла до конца, как много значит для нее упрямый козлик, маленький барашек, птичка-щебетун, ее племянник, которого она уже считает своим сыном.

Он стал центром ее космоса, маленький Джеки, она позволила себе отдать свое сердце этому ангелу, и теперь разлука с ним убьет ее. Но ведь и он сам будет страдать?!

Господи, что же делать? Джон его отец, это неоспоримый факт. Еще он чертовски богат и влиятелен, это еще более неоспоримый факт. — Сама Вероника, строго говоря, совершенно посторонний человек для Джеки, это третий, тоже вполне неоспоримый факт.

Однако фактом является и то, что малыш едва начал отходить от страшного потрясения. Он потерял свою мать, пусть глупцы считают, что он слишком мал, чтобы помнить это, но Вероника совершенно точно знала, что это нанесло мальчику огромную душевную травму. И вот теперь, появляется его отец, человек жесткий, суровый, возможно; злой, забирает Джеки, разлучает ею с Вероникой, к которой мальчик уже привязался… Это немыслимо. Невозможно. Неправильно.

Голова раскалывалась — и от боли, и от громадного количества вопросов. Вернемся к началу. Почему Марго солгала? Почему сказала, что Джон умер? Выходит, она сбежала? Если так, то почему она сбежала? Каким же монстром был в семейной жизни Джон Леконсфилд, если даже неукротимая Марго Картер не выдержала? Она считала его женоненавистником. Может, он ее бил?

Неожиданная судорога пронзила Веронику, и, это было не что иное, как сексуальное возбуждение. Она вспомнила лицо Джона, его фигуру, красивые сильные руки, впившиеся в дверной косяк. От него исходило ощущение чувственности и силы, почти животной, звериной, первобытной, и Вероника, вернее, ее женская сущность, откликнулась на импульсы, которые излучал загадочный злодей-лорд.

Какие у него глаза… А рот… Как он целуется, интересно?

Она вспыхнула, хотя в комнате никого не было. О чем ты думаешь, глупая курица! Он приехал за своим сыном и не отступит от задуманного, вот что должно волновать тебя больше всего!

Что значит для него малыш Джеки? Только наследник, продолжатель рода, или что-то большее? Леконсфилды владели огромным состоянием и вели успешный бизнес по всей Европе, может быть, дело в семейной династии?

Лучшие дома моды дрались за текстиль, произведенный на фабриках Леконсфилдов, самые известные плейбои и политики предпочитали костюмы из этих тканей, обувная промышленность тоже принадлежала им на семьдесят, а то и на все девяносто процентов.

Деньги, огромные деньги, громадные деньги, бешеные деньги, дьявол их побери!

Конечно, с этой точки зрения для Джеки было бы лучше вернуться к отцу. Материально мальчик будет обеспечен.

А вот будет ли он любим? Это ведь куда важнее всех богатств мира. Малышу нужна мать… или кто-то, любящий его сильно и бескорыстно, а не куча нянек и учителей, нанятых на те самые бешеные деньги текстильного короля.

Кулаки Вероники сжались, когда она представила маленького одинокого мальчика среди серых (почему-то) стен старинного замка (откуда она взяла этот замок, тоже непонятно).

Не нужен ему отец-миллионер, ему нужна любовь!

Ну и что теперь? Начнешь войну, дурочка Вероника? Да ты же уже сейчас трясешься, как осиновый лист!

Она все же взяла себя в руки, не спряталась под кровать, не выкинулась из окна, а просто пошла, проверила, как спит Джеки, глянула на себя в зеркало и направилась к входной двери.

Она не сдастся, пока есть такая возможность. А потом — потом, видимо, погибнет от тоски и боли.

Очередная увядшая маргаритка выпала из гривы спутанных кудрей, и Вероника печально улыбнулась. Подумать только, еще сегодня в полдень, жаркий летний полдень, они были так счастливы вместе с Джеки!

Уже идя к двери, она поняла, что в задумчивости напялила футболку Марго, и она была ей явно маловата, но в этот момент звонок разорвал тишину дома, и Вероника, покрывшись холодным потом, рванулась к дверям.

Только бы Джеки не проснулся! Проклятая футболка задралась на ходу, но это девушку больше не волновало. Она шла на битву.

Джон обдал ее холодным и презрительным взглядом, не произнеся ни слова, но все и так было ясно. Возможно, кто-то и умеет одеваться быстро, говорил этот взгляд, но к Веронике Картер этого никак не отнесешь. Плевать. Она молча распахнула дверь и коротким кивком пригласила лорда Февершема внутрь.

Он еще не знает, на что она способна! Это не просто слова, потому что нет такой вещи на свете, которую не смогла бы сделать Вероника Картер, чтобы уберечь своего ангела Джеки от очередного душевного потрясения.

Лорды начинали битвы, но выигрывали их простые солдаты, вот Вероника Картер и выиграет.

Должна выиграть.

Обязана.

 

3

Конечно, хорошо бы, чтобы у нее голос не дрожал. И руки не тряслись. И ноги не подгибались. И чтобы исчез этот идиотский румянец на щеках. Но…

— Проходите.

— Где Джеки?

— Вы не смеете его будить!

— Господи, как вы мне надоели! Просто скажите, куда идти! Наверх?

И наглый лорд решительно направился к ступеням, ведущим на второй этаж. Вероника сама поразилась своей прыти, но в считанные секунды догнала его и схватила за руку.

Должно быть, именно так его предки смотрели на муху, усевшуюся на их латы. Хотя нет… что-то странное полыхнуло в серых глазах, и Вероника, неожиданно устыдившись чего-то, убрала руку. Смешно, но… полное ощущение, что их обоих шарахнуло током. Этого же не может быть?

— Не понял, вы что-то хотели?

Она нервно сглотнула и попятилась. Совершенно отчетливо в ее мозгу пронесся точный ответ на этот вопрос: да, я хочу вас.

Вместо этого она произнесла, запинаясь:

— Вы должны мне обещать…

— Что еще?

— Не будите его.

— Это, то есть, вы заботитесь о моем сыне и потому…

— Да! Я забочусь о нём! И не просто забочусь. Я его люблю, слышите? Я обожаю его, от маленьких пяток до золотистой макушки, маленького моего Джеки, я его обожаю! Вам это понятно?!

В ее голосе были и слезы, и боль, и вызов, но Джон Леконсфилд этого вызова не принял. Напротив, что-то изменилось, смягчилось в стальном взгляде, теперь он смотрел на девушку с явной симпатией.

— Вероника? Я обещаю, что не разбужу ею. Поймите, больше всего на свете я хочу его увидеть. Просто увидеть. После этих месяцев…

— Но вы его не заберете?!

— Я за этим приехал.

Она отшатнулась и в ужасе прошептала:

— То есть, вы просто вынете его из кроватки, завернете в одеяло, посадите в машину и увезете?

— Я что, похож на разбойника? На варвара?

— Не знаю я, как выглядят варвары! И разбойники тоже! Я должна его защитить. Я его опекаю!

Темные брови издевательски приподнялись.

— И, позвольте спросить, это официально оформленная опека? Подтвержденная судом и опекунским советом? И у вас есть все бумаги?

Вероника покачнулась. Удар был точен и безжалостен.

— Н-нет.

— В таком случае у вас нет никакого права мешать мне. По закону…

— Да при чем здесь закон!

— При всем! Послушайте, барышня, я по горло сыт вашими подозрениями и обвинениями. Вероятно, Маргарет изложила вам свою версию, теперь выслушайте, что случилось на самом деле.

— Я все знаю.

— Нет, не знаете, черт возьми!!! Все, что вы знаете, выдумала Марго. И вы меня выслушаете, даже если для этого мне придется вас связать и заткнуть рот кляпом, чтобы вы не перебивали!

— Вот теперь вполне похоже и на разбойника, и на варвара. Но я вас слушаю. Говорите.

Она стояла на лестнице, прямо перед ним, загораживая дорогу к Джеки, но, странное дело, Джон не чувствовал больше ни злости, ни желания спорить с ней. Синеглазая красавица была ему симпатична. Ее любовь к малышу — очевидна. Джон с тяжелым вздохом поклонился.

— Благодарю, прекрасная дама. Итак, четырнадцать месяцев тому назад Марго похитила моего сына. Я этого не ждал, как вы понимаете. Когда я уезжал на работу в тот день, малыш мирно спал в кроватке, а когда я вернулся, они с его матерью уже исчезли. Комната Марго была пуста, все вещи Джеки тоже исчезли. С тех пор я ничего о них не знал. Не слышал ни единого слова или объяснения. Мой сын просто исчез. Я… мне даже не было известно, жив ли он. Этот ад продолжался до сегодняшнего утра.

— Какой ужас! Как же вы это вынесли! Не знать даже, жив ли мальчик… Если вы не лжете, конечно.

— Лгу? Это правда, барышня. Чистая правда, хотя я предпочел бы, чтобы это было не так. Вы не представляете, что это за пытка, как я жил эти месяцы! И на эти муки меня обрекла ваша сестрица.

Вероника вспыхнула и сердито посмотрела на Джона.

— Я… Откуда мне знать, кто говорит правду?! Теперь я знаю две абсолютно разные истории, и что мне делать в такой ситуации? То, что вы рассказали, такая жестокость, такой… такое издевательство…

— Она знала, как нанести мне смертельную рану.

— Должно быть, она вас ненавидела. За что?

Чувственный рот затвердел, превратился в узкую полоску побледневшей кожи.

— Я не намерен о ней говорить.

Она сразу поняла, что спорить бесполезно. В глазах Джона Леконсфилда горел такой огонь, что ей стало не по себе. Что же такое могло произойти с Марго, вернее, между Марго и Джоном? Как она могла так поступить?

— Все равно, я не знаю всей истории. И я не могу позволить…

— Вероника. Я пытаюсь помнить о хороших манерах. Изо всех сил пытаюсь, честное слово. Но терпение мое на исходе. Обычно я человек сдержанный, но не в данном случае. Последний раз спрашиваю вас: вы отведете меня к сыну, или я пойду к нему сам?

— Но я боюсь, что вы его заберете!

— Естественно, заберу!!! Он плоть от плоти, кровь от крови моей! Господи, я страдал по нему, рыдал и умирал все эти месяцы, мое сердце едва не разорвалось от тоски и ужаса!

Веронику душили слезы. Он не лгал, этот сероглазый красавец, он действительно любил Джеки и страдал без своего сына, он имел полное право забрать его, но именно от этого и было хуже всего. Девушка покачнулась, комната почему-то стала медленно розоветь и гаснуть в каком-то тумане, а потом сильные руки Подхватили ее и не дали окончательно упасть на пол.

— Что с вами, Вероника?

— Это… это страх… Вернее, ужас…

— О чем вы? Что вы имеете в виду?

Темно-серые глаза были так близко, так невероятно близко… Только бы не утонуть в их глубине!

— Я боюсь. Я очень боюсь, что вы заберете его прямо сейчас. А он маленький, Джон, он совсем кроха. Он испугается до смерти. Умоляю вас… умоляю, Джон, не забирайте его, побудьте здесь немного, дайте мне рассказать о Джеки все-все, дайте ему время привыкнуть к вам!

— Я не понимаю… Он что, болен? Ему… причинили какой-то вред?

— О нет, физически он совершенно здоров! Отпустите меня, пожалуйста. Мне больно.

— Извините. Простите, ради Бога. Я слишком взвинчен и не понимаю, что творю.

Он поспешно отпустил ее и почти нежно провел по плечу… Это простое движение вызвало такую бурю в ее теле, что Вероника испугалась. Она слегка попятилась и шепнула:

— Вы меня напугали. В какой-то момент я опасалась худшего… Ладно. Пойдемте. Вы увидите, какой он… потрясающий! А потом поговорим, ладно?

Джон нахмурился, а затем решительно кивнул.

— Ладно. Поговорим. Но только недолго. К утру мы должны быть в пути.

Вероника едва сдержала стон: И все же надежда еще была. Она постарается убедить Джона!

Слезы заблестели в синих глазах, и Джо неожиданно привлек ее к себе. Вероника поднимала, что надо бы отстраниться, но не могла. Слишком хорошо и спокойно она чувствовала себя в этих уверенных и сильных руках.

Ее обнимали мужчины, немногие, но обнимали. Только затем, чтобы поцеловать потом. А вот так, просто, заботливо и нежно, лаская и успокаивая — никогда. Вероника устало прильнула к широкой груди и прикрыла глаза. Я всего на секундочку, вяло подумала она.

— Простите меня. Я совсем рассиропилась… даже рубашку вам слезами намочила.

— Высохнет.

— Обычно я вполне адекватная и здравомыслящая, но сейчас… когда речь идет о Джеки…

— Почему?

Ну как это ему объяснить! Разве поймет он это своим рациональным умом?

— Не знаю, с чего начать. Это долгая история…

— О небо, только не сейчас. Хватит историй, пожалуйста! Где Джеки?

Она обреченно махнула рукой.

— Там.

Вероника была уверена, что он решительно войдет в спальню, даже не взглянув на нее, но этого не произошло. Потомок норманнских баронов замер у двери. Его рука, протянутая к ручке, дрожала. По лицу пробежала судорога. Наконец Джон Леконсфилд набрался мужества и шагнул в темноту комнаты.

На негнущихся ногах Вероника Картер медленно последовала за ним и замерла на пороге, не в силах ни смотреть на открывшуюся картину, ни отвести от нее глаз.

Золотистые кудряшки Джеки разметались по подушке, один пухлый кулачок свесился вниз, другой, с оттопыренным большим, очень маленьким, пальчиком лежал на груди. Сейчас он особенно походил на ангела.

А перед кроватью застыл коленопреклоненный архангел, прекрасный и грозный, но такой беззащитный и счастливый сейчас. Джон Леконсфилд благоговейно поднес к губам краешек одеяла и прошептал:

— Маленький мой… ангел мой любимый… какой ты стал большой… ты настоящий красавец… малыш… мой малыш!

Он, не отрываясь, смотрел на спящего малыша, и Вероника в отчаянии понимала, что им движет только любовь, огромная и настоящая любовь, а это значит…

Это значит, что Вероника больше не нужна.

Странно, но сейчас ее занимали и другие мысли. Как он, должно быть, страдал. Сколько пережил за эти месяцы разлуки и неизвестности.

Она перевела взгляд на Джеки. Как же они были похожи, отец и сын! Эти ресницы, этот решительный подбородок…

Как она сможет жить без него, упрямого козлика? Как представить себе вечер без сказки на ночь, без нежного ротика, шепчущего свои, только им двоим понятные словечки, без поцелуя на ночь в щечку, по сравнению с которой лепесток розы — наждачная бумага.

Да, Джон Леконсфилд любит своего сына.

И только тоненький, подлый голос внутри нее все сокрушался. Зачем он пришел, этот самый лорд. Зачем он был так настойчив и отыскал своего ребенка, тем самым обрекая Веронику на одиночество!

Нет, он не может забрать сына просто так. Джеки слишком мал, для него это будет страшным потрясением. Он боится чужих людей, испугается большого замка, будет плакать, возможно, начнет заикаться.

Джон осторожно протянул палец, и малыш инстинктивно ухватился за него во сне. Демон по имени Ревность впился в сердце Вероники. Раньше это неосознанное, сонное движение принадлежало только ей.

Она не выдержала и, размазывая слезы, торопливо вернулась в гостиную. Всхлипы душили ее, и Вероника не расслышала, как вслед за ней спустился и Джон. В серых глазах тоже стояли слезы.

— Он так вырос… он такой… такой… Господи, какое счастье!

Вероника молча кивнула и шмыгнула носом.

— Выпьете чего-нибудь?

— Виски. Спасибо…

Она молча налила янтарную жидкость в бокалы и, не глядя Джону в глаза, протянула ему один. Честно говоря, сейчас она одна могла осилить всю бутылку.

Ее рука заметно дрожала, но и рука Джона тоже, это ее удивило.

Вероника медленно подняла глаза и… остолбенела.

На нее смотрел совершенно другой человек. Мягкая, нежная улыбка освещала его красивое, породистое лицо, темно-серые глаза горели теплым светом, на высоких скулах играл легкий румянец. Любовь светилась в каждой черточке этого лица, невообразимо привлекательного и мужественного, и Вероника тонула в лучах этой любви.

— Садитесь, Джон! — холодно сказала она.

Очарование момента исчезло. Только что лорд Февершем пребывал в раю, и вот Вероника Картер собственными руками вернула его с небес на землю. Теперь на нее смотрел Большой Босс. Жесткий и безжалостный бизнесмен, добившийся высот своей железной волей. Он привык получать то, что хочет, и возвращать то, что ему принадлежит.

Вряд ли он при этом примет в расчет чувства Вероники Картер.

Бокал едва не выскользнул из ослабевших пальцев, и девушка поспешила поставить его на столик.

Надо с чего-то начинать. С чего? Ненавистный красавец-лорд небрежно раскинулся на диване, закинув ногу на ногу.

— Я так понимаю, именно вы заботились о мальчике? Я вам искренне благодарен.

Он послал Веронике холодную вежливую улыбку, а она только молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

—.. Можете быть уверены, что ваши труды будут соответствующим образом вознаграждены.

— Мне не нужны деньги. И благодарность ваша мне тоже не нужна.

Она едва сдерживала слезы ярости, глядя прямо ему в глаза. Джон невольно поежился под этим огненным фиолетовым взглядом.

Вероника знала, что хочет сказать. Прокричать, простонать, прошептать.

Оставь мне Джеки!

Она знала, что это невозможно, знала, что этому не суждено сбыться, но сердце рвалось на части, и в горле клокотал стон.

Лорд Февершем процедил сквозь зубы:

— Я благодарен вам, независимо от того, нужна ли вам моя благодарность.

Смешно, какие неожиданные вещи замечаешь в самый, казалось бы, неподходящий момент. Когда он говорил о Джеки, когда смотрел на него, спящего, его красивые большие руки двигались плавно и нежно, но теперь они сжались на колене, жилы набухли, под загорелой кожей четко прорисовались все сухожилия и мышцы… Руки бойца, руки воина.

Как они ласкают, эти руки?

Внезапный жар окатил Веронику с ног до головы. Это было чистой воды сексуальное желание, и девушка пришла в ужас, понимая это.

Если так пойдет и дальше, этот потрясающий красавец в момент обведет ее вокруг пальца, а она с радостью позволит это сделать, после чего он просто помашет ей рукой и уедет вместе с Джеки. Нет, даже и махать не будет. Будете вы махать на прощание мебели? Газовой плите? Стиральной машине? Нет, просто заплатите за свет и за газ, запрете дом и уедете. Вероника Картер для Джона Леконсфилда — всего лишь мебель.

— Вы просто не хотите меня слушать, Джон.

— Я и так вижу, что вы злитесь.

— Я не злюсь. Я очень тревожусь.

— Из-за меня?

— Из-за того, что вы собираетесь сделать.

— Мы уже говорили об этом. И закончили с этим вопросом.

Да, говорили, и он не собирался к этому возвращаться. Лорд откинулся на спинку дивана, по его лицу блуждала мягкая, немного рассеянная улыбка. Несомненно, мыслями он был уже в своем доме вместе с Джеки. В своем родном доме. В сером, угрюмом, холодном замке.

Дался ей этот замок!

— Мистер Леконсфилд!

— Я вас внимательно…

— Вы не должны забирать Джеки!

Серый взгляд скрестился с синим. Клинок врезался в бушующее море.

— Что же такого наговорила вам Марго?

— Все. Вы были жестоки. Вы унижали ее. Вы изменяли ей с другой женщиной, с Кэролайн. Забыли о своей семье. Вы были плохим мужем и плохим отцом!

Его голос был тих и задумчив.

— Понятно.

Он не спорил, не оправдывался, это было неожиданно. Вероника настроилась на яростный отпор, а вместо этого…

— И поэтому вы думаете, что я не смогу позаботиться о нем?

— Да! Но не только.

— Стоп! Обвинения довольно серьезны, и нам стоит разобраться во всем этом. Для начала расскажите мне кое-что. Что случилось с Марго? Почему она умерла?

Глядя в холодные стальные глаза, Вероника с горечью подумала, что ему, наверное, наплевать на Марго, а спрашивает он только для того, чтобы иметь всю информацию.

— Она умерла страшно.

— Вот я и хочу знать — как именно!

— Что ж… Я была дома, когда мне позвонили из полиции. Мой телефон нашли в записной книжке, кроме того, она оставила записку. Мне сказали, что она… У нее была передозировка. Но дело не в этом. Марго… у нее был рак. Скоротечный. Она за месяц до смерти сказала мне, что умирает. Велела позаботиться о Джеки. Это же было написано в записке.

Он удивил ее, гордый и надменный лорд Февершем. Красивое лицо залила бледность, он глухо простонал «Маргарет!».

Вероника в смятении смотрела на Джона. Он казался искренне потрясенным, но все равно, все равно, она скажет ему все в лицо. Скажет, что нельзя играть чувствами других людей… Что нельзя подавлять их своей волей и надменностью. Что болезнь Марго была следствием сильнейшего стресса, причиной которого был он, Джон Леконсфилд, лорд Февершем!

— Как она могла оставить сына!

— У нее не было больше сил. Во-первых, ваше поведение…

— Да при чем здесь мое поведение! Она сбежала год назад, мы не виделись и не общались… Что-то еще с ней случилось, что-то плохое, с чем она не смогла справиться!

— Разумеется. Еще деньги. Она приехала в этот дом без денег, по крайней мере без больших денег. Счета за квартиру, траты, короче, она здорово увязла в долгах.

— Она могла обратиться ко мне. Неужели вы думаете, что я оставил бы без поддержки собственного сына и его мать? Мы могли бы договориться… Я бы назначил ей содержание в обмен на возможность видеться с Джеки.

Невозможный человек! Сам довел жену до отчаяния, а теперь перекладывает всю вину на нее!

— Я вам не верю! Знаете, кто вы?! Крыса, мерзкая крыса, без совести, без жалости!

— Нет!

— Да!!! Теперь мне все ясно. Вы твердо стоите на ногах, лорд Февершем! Вы не собираетесь уступать ни на дюйм!

— Я и не обязан это делать!

— Конечно! Так же вы поступите и в отношении мальчика!

— А что было с ним, когда она покончила с собой? Он что, остался один? Он был совсем один, голодный, испуганный…

— Нет. Он был дома, с няней, а Марго нашли в туалете ночного клуба. Она не сделала бы этого дома. И не оставила бы малыша одного!

— Но она же делала это раньше! Меня бы ЭТО не удивило.

— Хотите представить ее безжалостной ведьмой?

— Рассказывайте дальше.

— Я сразу приехала сюда. Джеки плакал несколько часов подряд. Я еле смогла его успокоить. С тех пор мы не расставались ни на минуту.

Джон нахмурился.

— Он уедет со мной немедленно. Я ни на миг не оставлю его в этом доме. Джеки начнет новую жизнь со мной… у себя дома!

— Не-е-ет! Вы этого не сделаете! Я вам не позволю!

Шесть с лишним футов холодной ярости поднялись на ноги и нависли над ней. Она физически ощущала его ненависть.

— Ах, не позволите?

В следующий момент он уже шел к лестнице. На секунду Вероника окаменела, но уже через мгновение обрела неведомые ранее силы и метнулась ему наперерез. Выставила вперед руки и уперлась в стальную грудь врага.

— Вы меня выслушаете. Выслушаете до конца; И поймете, почему Джеки должен остаться со мной.

— Не заставляйте меня применять силу, Вероника. С дороги, иначе я за себя не ручаюсь! Я слишком долго и страшно шел к этому моменту, и теперь могу забыть, что девочек бить нельзя. Вы просто не представляете, ЧТО я пережил, КАК я страдал! Если бы не родные, не друзья, я бы просто не выжил! Вероника, вы не можете в это поверить, но отцы могут любить своих детей так же неистово, как и матери. А то и сильнее. Я отдал этому ребенку свое сердце с первого мига его жизни — и навсегда. Теперь ничто не остановит меня!

Могучие руки впились в хрупкие плечи девушки, но Веронике было уже все равно.

— Остановитесь! Если вы действительно любите этого ребенка, то выслушаете меня! Он… Джеки… Он нездоров!

— Интересно! Несколько минут назад вы утверждали, что он абсолютно здоров.

— Физически — да. Но не психически. Он получил слишком страшную травму. Теперь он не может находиться один… не просто не может… это серьезно.

Хватка ослабла. Теперь в темно-серых глазах плескалась тревога. Джон Леконсфилд недоверчиво смотрел ей в глаза.

— Объясните!

Слава тебе, Господи! Это уже кое-что.

— Мы можем сесть? Я еле стою на ногах. Вы все поймете, когда я объясню.

— Хорошо.

О небеса! Лорд заботливо придержал ее за локоть и помог усесться на диван. Не на стул, заметьте, на диван, только что подушку не подложил. Потом сам разлил по бокалам виски и уставился на нее своими стальными глазищами. Вероника набрала воздуха в грудь и начала.

— Я не знаю, что здесь происходило перед уходом Марго из дома в тот день. Все ли было нормально…

— А няня?

— Она работала первый день, она совсем не знала мальчика. По ее словам, когда она пришла сменить Марго, Джеки уже крепко спал, как обычно. А потом начал плакать. Не останавливаясь, несколько часов. Джон, вы должны понять… Джеки слишком маленький… Их связь с матерью была очень сильной и необычной… на взгляд взрослого человека. Он, разумеется, не знал, что с мамой, но наверняка что-то чувствовал. С тех пор — я ведь не зря сказала, что не расставалась с ним ни на минуту — он не может находиться без меня. Он должен все время меня видеть. Он чувствует себя в безопасности только рядом со мной. Незнакомцев он боится, не просто боится, а до смерти боится. До истерики, до судорог. Если меня нет рядом, он начинает плакать.

— И только-то? Но все дети плачут, капризничают… Наоборот, не надо их баловать.

— Это не капризы! Когда вы это услышите, то поймете. Это настоящий панический ужас. Это крик маленького зверька, попавшего в смертельную западню. Это невозможно вынести. О, я знаю, знаю, и простите меня, вам неприятно будет услышать то, что я скажу, но… Если он проснется и не увидит меня, если я исчезну из его жизни так же, как и его мама, он сойдет с ума. Подумайте и представьте, прошу вас, Джон! Что испытали вы, не увидев сына в своей кроватке, не зная о нем всё эти месяцы?! А вы ведь взрослый, сильный мужчина! Ну а Джеки — малыш! Однажды он уже проснулся в окружении незнакомцев, второго раза его маленький разум не вынесет.

— Однажды он не увидел своего отца.

— Он был мал, но вы правы, и это тоже. Видите, даже две страшные травмы. Сейчас, к тому же, он повзрослел и способен понять потерю.

— Бедный малыш. Господи!

Против воли Вероника почувствовала жалость. Большой, сильный человек в растерянности потирал лоб дрожащими пальцами. Каков бы ни был лорд Февершем, сына он любил.

— Джон… Если бы в тот момент вы оказались рядом, он бы к вам привык, он бы… но тогда рядом оказалась я. Я — это его укрытие. Его защита. Единственный человек, которому он доверяет. Послушайте меня, Джон. Мы взрослые, мы многое можем пережить и перетерпеть. Главное сейчас — Джеки. Его интересы, его здоровье. Я понятия не имею, что нам делать, но надо искать выход. Я умоляю вас, во имя вашего же сына, не наносите ему удар. Это слишком жестоко.

Джон устало улыбнулся.

— Вероника, не считайте меня чудовищем. Меня дети любят…

— Это не тот случай!

— … и я их очень люблю. Дети — самые лучшие люди на свете. Добрые, честные, прекрасные. А Джеки для меня — все. Вот увидите, через час он успокоится и забудет все свои страхи. Не волнуйтесь.

— Вы не понимаете! Он травмирован. Он болен. Вы ошибаетесь!

— Хватит! Это вы ошибаетесь! Теперь ваша очередь слушать. Джеки мой сын, и я его люблю. Об этом нечего больше говорить. Я приму во внимание то, что вы сказали, и дождусь утра, чтобы мы смогли с ним… познакомиться и снова стать друзьями. Разумеется, я останусь здесь, потому что не могу допустить, чтобы вы удрали с моим сыном у меня из-под носа.

— Я не собираюсь этого делать.

— Собираетесь, собираетесь! Вы страстная натура, Вероника, к тому же полны решимости любой ценой оградить от меня сына.

Вероника возмущенно фыркнула и саркастически бросила:

— Что ж, располагайтесь. Будьте моим гостем.

— Гостем? Между прочим, этот дом принадлежит мне. Так что это вы моя гостья. Утречком упакуйте вещи Джеки, приготовьте мне все бумаги Марго, а потом мы уедем отсюда навсегда.

Она смотрела на него сквозь завесу, слез.

— Вы не можете так… Я никогда не увижу его?

— Это не так далеко. Дартмур в нескольких часах езды. Места там безлюдные, но дороги вполне приличные. Вы сможете его навещать. В конце концов, вы его тетя, и в нашем доме всегда будете желанным гостем. Мама будет вам рада, я уверен. И что бы вы там ни говорили, ваши труды будут вознаграждены. С завтрашнего дня вы вернетесь к своей нормальной жизни, которой у вас наверняка не было последние пару месяцев.

Она молчала, тупо глядя мимо Джона. Слезы текли по щекам, но Вероника их не замечала.

Нос распухнет… Барашек мой… Проснуться в своей постели и ничего не услышать… Топота ножек… воркотни и смеха… он воркует, как голубь, только нежнее… козлик мой упрямый…

Зачем ей ее прежняя жизнь?! Зачнем ей свобода, если рядом нет Джеки?

— Вероника… Пожалуйста, не плачьте.

— Я не плачу.

— Я понимаю, вам тяжело. Вы привязались к нему за эти несколько недель.

— Привязалась… Глупое слово. Я вросла в него. Я не могу без него!

— Мы оба знаем, что он уедет со мной. Завтра утром.

— Нет!

— Да. Извините, но разговор окончен. Я хочу взглянуть на него еще раз, а потом заберу из машины вещи и найду, где тут можно поспать до утра хоть пару часов.

Она проводила его слепыми от слез глазами, не в силах больше спорить, убеждать, уговаривать…

Завтра ее жизнь закончится. Завтра солнце уйдет, останется глухая тьма и тоска. А где-то будет биться и метаться в слепом ужасе маленький мальчик, будет плакать и забиваться в темные углы, будет стонать, и судороги станут сотрясать маленькое тельце.

Эта картина так живо предстала перед ней, что Вероника громко и отчаянно всхлипнула.

Она не может сдаться, не может! Джеки ей дороже жизни, дороже души, дороже всего, что может быть дорого в принципе. Она просто не выживет без него, особенно зная, как он страдает.

Один, испуганный зверек, один среди чужих и страшных людей, один среди холодных стен мрачного замка.

Дался ей этот замок, честное слово!

 

4

Джон Леконсфилд блаженно вытянулся под покрывалом, повернулся на правый бок и с обожанием стал рассматривать личико спящего малыша. Он постелил себе в детской, принял душ и вот теперь наслаждался зрелищем сна своего обожаемого сына.

Малышу нужна его любовь, ничего больше, а уж этого у Джона Леконсфилда в избытке. Все, что он не смог дать Джеки за эти страшные четырнадцать месяцев, он сполна вернет ему, дайте только срок.

И не будет никаких проблем, синеглазая. Какие могут быть проблемы рядом с родным отцом!

Эта Вероника… она просто не знает, как обращаться с детьми, вот и все. Жила себе спокойно без семьи, без собственных детей и вдруг получила на свою голову целый мешок забот. Нет, она молодец, заботилась о малыше, это видно, любит его, но опыта у нее маловато.

Завтра она увидит мастер-класс суперпапы Джона! Джеки признает его за несколько минут.

— Увидимся утром, сынок!

Он закрыл глаза и замер со счастливой улыбкой на губах. Начинается новая жизнь. Удивительно, еще рано утром он чувствовал свинцовую усталость во всем теле, не слышал пения птиц, не видел красоты окружающего мира, а сейчас, после долгого, нервного, выматывающего дня он полон сил и бодрости. Даже спать не хочется.

Его женщины полюбят Джеки. Мама — мама и не переставала его обожать, свято веря, что малыш жив и здоров, а Кэролайн… она все поймет и полюбит. Не может не полюбить.

То ли жара была виновата, то ли нервное возбуждение, но спать Джон не мог. Он ворочался и так, и этак, но сон не шел.

Вдобавок перед ним стояло личико Вероники. Фиолетовые глаза, полные слез. Закушенные губки. Отчаяние во взгляде.

И в этот самый миг в комнате раздался тихий шорох. Джон резко сел. Вероника шла по комнате, но он не произнес ни слова — что-то в ее движениях остановило его.

В тонкой, полупрозрачной ночной сорочке, с распущенными черными кудрями, она скользила к кроватке Джеки, не обращая никакого внимания на обнаженного мужчину, глядящего на нее с кровати.

Лунный серебряный свет заливал комнату потоками нереального свечения, и в этом мягком сиянии было отчетливо видно, что щеки девушки мокры от слез, что глаза полны ими.

При виде этого совершенного тела, слегка прикрытого лишь тонкой тканью сорочки, Джона вновь залило волной желания. Он вспомнил ее плечи, стройные ноги, ее коралловые губки, ее невозможные, сияющие глаза.

Довольно неосторожно с ее стороны заявиться в эту комнату в таком виде!

— Вероника?

Она посмотрела на него очень странным взглядом. Словно спала с открытыми глазами. Джон в изумлении смотрел на нее, не понимая, что происходит. Она его соблазнить хочет, что ли?

Все потрясающие изгибы ее тела четко вырисовывались под легкой тканью, движения были замедлены и нечетки.

— Вероника?

Она дышала ровно и спокойно, упругие груди мерно вздымались и опадали, и жар в теле Джона стал нестерпимым. Он выскользнул из постели и подошел к ней.

Ничто не сможет удержать его от прикосновения к этой коже… к этим нежным щекам… к губам…

Смущало только одно: Вероника Картер вела себя в точности так, как ведут себя крепко спящие люди. Правда, обычно они при этом лежат в постели, а девушка стояла перед ним.

Он медленно провел пальцем по ее губам, а затем поднес палец ко рту. Ощутил соль. Соль ее слез.

Чувствуя нарастающую тревогу, приподнял руку девушки, отпустил.

Рука мягко и безвольно упала.

Вероника Картер спала.

Джон осторожно, очень медленно повел ее к кровати, но в этот момент она мягко осела, словно растеклась по полу, серебристым облаком прилегла у подножия детской кроватки. Синие глаза мигнули и закрылись. Теперь она спала по-настоящему.

Он в замешательстве постоял над ней, голый и растерянный, потом принес подушку и покрывало, осторожно устроил девушку поудобнее… Коснувшись при этом ее тела, как же иначе?

Его пронзило молнией. Ударило током. Затрясло в лихорадке. Обожгло лавой, ошпарило кипятком.

Ни одно сравнение не передаст и сотой доли истинных чувств, обуревавших Джона Леконсфилда. Он хотел эту женщину так, что разум отказывался работать, стыдливо уступая место инстинктам, здоровым, могучим и необремененным условностями.

Джон Леконсфилд торопливо вернулся на свое осиротевшее ложе, натянул простыню до самого носа, а затем проделал необходимые операции для снятия сексуального напряжения. Он насчитал полторы тысячи овец с черным ухом, он извлек квадратный корень из заведомо сложного интеграла, он припомнил по именам всех Леконсфилдов и Февершемов, начиная с семнадцатого века, он рассчитал в уме примерную сумму инвестиций, нужных для реставрации одной из старейших фабрик Дартмура. На рассвете Джон Леконсфилд заснул.

Он проснулся, словно от толчка, и некоторое время лежал, пытаясь понять, где находится. Наконец, вспомнив, вскинул запястье к глазам. Половина седьмого. Пора вставать.

Он повернулся, ожидая увидеть Веронику, мирно спящую на полу возле кроватки Джеки, но глазам его предстала совершенно иная картина, заставившая Джона вскочить, словно ужаленного.

Кроватка была пуста. Комната была пуста.

Желудок свернулся в комок. Он уже видел одну пустую детскую.

Судорожно натянув трусы, лорд Февершем бросился по комнатам в поисках сына. Первая же дверь по коридору вела в спальню Вероники. Несомненно. Ее ночная сорочка лежала на постели. Единственная вещь. Все остальное исчезло. В комнате царил хаос, так, словно…

Так, словно в этой комнате спешно собрались куда-то и удрали!

Это уже было.

Это не может случиться с ним еще раз.

Он метнулся по дому с криком «Вероника!!!», и это было последнее членораздельно произнесенное слово. Дальше из его груди вырывалось только рычание, смешанное с глухим стоном. Если она сделала это, тварь…

— Господи, что происходит?!

Он остановился, словно налетел на невидимую стену. Судорожно схватил ртом воздух и стал медленно приваливаться к стенке. Сердце билось почему-то в ушах.

Вероника стояла в дверях, видимо, кухни и изумленно смотрела на полуголого, всклокоченного мужчину с необыкновенно бледным лицом. Она была очень красива, Вероника Картер. И очень встревожена.

А потом Джон перевел глаза ниже и увидел две пухлые ручки, крепко обхватившие ногу. Вероники. И серьезное, испуганное личико своего сына, выглядывающего из-за ноги своей тети.

Голубые, лучистые глазенки были полны слез. Нежные губки подозрительно вздрагивали и кривились. Самый младший лорд Февершем был готов к оглушительному реву.

— Все в порядке, милый! Вот какой шум дядя поднял! Мы прямо подумали, что это медведь собрался к нам на завтрак. А чем бы мы его накормили? Меда-то у нас нету. Маленькие упрямые козлики едят только капустку и манную кашку. Вот смеху было бы!

По лицу Джеки было видно, что ничего смешного в сложившейся ситуации он не видит. Джон почувствовал нечто, очень напоминавшее раскаяние.

— Я… я думал… я решил, что вы его забрали.

Она вспыхнула.

— Я же сказала, что не собираюсь этого делать.

— Но ваша комната… Там такой хаос…

— А у меня было время? Что вы творите, Джон! Вы его испугали. Хорошо вы начинаете знакомство, нечего сказать.

С этими словами она подхватила Джеки на руки и понесла в кухню, шепча что-то ласковое ему на ушко. Потом из кухни донеслась тихая песенка, слов Джон не разобрал, а потом детское хихиканье.

Джон с облегчением вздохнул. Вроде обошлось.

И подумать, он хотел встретить своего сына нежной улыбкой и тихим приветствием.

Привет, сынок, я твой папа!

Слышал грохот, сынок? Это твой папа ломится по всему дому, не успев натянуть штаны.

Отлично, лорд! Вы неподражаемы. Прекрасное начало большой дружбы.

Он неловко потоптался и рискнул войти в кухню. Джеки сидел за столом и восторженно следил за Вероникой. Она кружилась и напевала что-то очень веселое и нежное.

Мальчик был прелестен. Золотые кудряшки обрамляли нежное личико, голубые глазки ярко блестели. На нем был матросский костюмчик, очень симпатичный, только вот ножки у малыша были худенькие, на взгляд Джона — слишком худенькие.

Сердце снова зашлось в чечетке. Какая у него была нянька? Хорошо ли она о нем заботилась? Как кормила? Марго вряд ли сама этим занималась.

Он уже открыл рот, чтобы задать все эти вопросы, но яростный взгляд синих глаз заставил его промолчать. Не переставая кружиться, Вероника пропела в ритме песенки:

— Просто стойте на месте. Очень тихо.

Он глупо кивнул, чувствуя себя полным идиотом. Все страхи Вероники подтвердились. Он предстал перед ней именно в том виде, которого она и ожидала, и теперь она наверняка не доверяет ему.

Чувствуя настоятельную потребность сказать хоть что-то, он промямлил:

— Как вы спали?

Она только возмущенно взглянула на него. Вообще-то она этого не помнила, потому что ночь была каким-то странным сплетением цветных и сумбурных снов, но это в любом случае не касается Джона Леконсфилда!

— Стойте там, кому сказано! А вот наша каша, ой, какая каша! Вкусная! Сладкая! Сейчас я ее всю съем, ничего барашку не оставлю!

Джеки запрокинул голову и зашелся ликующим смехом.

— … Вот какой Джеки умный! Ложечку мне… ложечку тебе… ложечку мне… ложечку тебе… сядьте на стул, не торчите столбом… ложечку тебе… вы же кажетесь ему волосатым чудовищем… ложечку мне… а великанов мы боимся, особенно великанов без штанов!

Строго говоря, сама Вероника тоже чувствовала себя крайне неуверенно при виде этого могучего торса, широкой груди, покрытой завитками жестких волос, длинных стройных ног атлета, а самое главное, при виде более чем скромных плавок, не скрывающих, а, скорее, подчеркивающих все, ну то есть абсолютно все достоинства Джона Леконсфилда.

— Еще ложечку… я передумала, лучше тихо уйдите и оденьтесь… а теперь молочко!

Джон почти уполз из кухни, а Вероника только сейчас поняла, какое напряжение охватило ее в присутствии отца Джеки. Сам мальчик с подозрением проводил незваного гостя глазами и опять надул губы.

В следующие несколько минут она довольно успешно накормила Джеки размятым бананом, а потом вниз, спустился Джон. Надо признать, он выглядел сногсшибательно. Белая рубашка оттеняла загар, черные брюки безукоризненно отглажены.

Он усвоил урок и теперь просто сидел и смотрел на своего сына. С немым и безбрежным счастьем во взоре темно-серых глаз.

А Вероника Картер исподтишка разглядывала его и дивилась тому, как одно его присутствие превратило ее, взрослую, уравновешенную женщину, в расплавленное желе. Что с ней творится? Откуда этот жар и холод, откуда слабость в ногах, откуда дурацкая улыбка?

В этот момент она поняла, что Джон повернулся к ней и внимательно за ней наблюдает. Его взгляд был еще хуже. Словно к сложенному хворосту поднесли спичку. Огонь вспыхнул где-то внизу живота и стремительно понесся по жилам, заставляя кровь бурлить и кипеть, плавя кости и мышцы.

Джон вздрогнул и отвел от нее взгляд. Потом жесткое лицо смягчилось, он наклонился вперед и тихо прошептал:

— Привет, малыш. Здравствуй, человечек!

Его улыбка была такой… такой… У Вероники забилось сердце, а глаза немедленно наполнились слезами. А когда Джеки в ответ на эту улыбку судорожно дернулся и, словно испуганный птенец, уткнулся ей в грудь, девушка почувствовала грусть. За самого Джеки. И за его отца. Она нежно гладила золотые кудряшки и шептала:

— Это папа… скажи: «Здравствуй, папа»…

Она попыталась повернуть мальчика к отцу, но Джеки отчаянно сопротивлялся, еще глубже вжимаясь в нее, цепляясь за футболку.

— Опустите его на пол.

Джон нахмурился, но Вероника больше не боялась. Она спокойно и очень тихо произнесла:

— Если я сейчас опущу его на пол, он начнет биться и визжать, хватая меня за руки и за ноги. Вы должны понять, что это не просто каприз и не избалованность. Он очень раним, и ему требуются тонны, километры, моря любви, а не рациональный подход к его воспитанию!

Джон поджал губы, но смолчал. Веронике было его жаль. Нелегко оказаться чужаком для собственного ребенка.

Джон тихо и недовольно заметил:

— Все идет не так гладко, как я думал.

— Я вас предупреждала. Сами видите, его нельзя забрать, когда он в таком состоянии.

— Да. Нельзя. Можно, я кофе выпью?

— Конечно. Только не делайте резких движений. Джон?

— А?

— Не расстраивайтесь. Дайте ему время.

— И сколько? Час? Неделю? Год, вечность?

Вероника опустила голову. Может быть, и так.

Однажды Джону наскучит это, и они с Джеки останутся вместе. Ничто не будет им угрожать. Очень жаль Джона Леконсфилда, но правде надо смотреть в глаза.

— Я не знаю, Джон.

Неделя спустя. Та же кухня. По ней мечется высокий красивый мужчина. Он вне себя, это видно невооруженным глазом. Пожалуй, от рычания и вырывания волос на голове его удерживают только поколения аристократических предков, да рациональный ум, говорящий, что это все равно ни к чему не приведет. Кроме того, мужчина готовит. За окном темнеет, так что готовит он, судя по всему, ужин.

Джон Леконсфилд был близок к отчаянию. Он добровольно взял на себя обязанности повара, и теперь судорожно натирал цыплят медом и тимьяном. Готовка помогала хоть ненадолго отвлечься от того ужасающего факта, что Джеки, его родной сын, продолжал панически бояться родного отца.

А вдруг это никогда не пройдет?

Теперь его отношение к Веронике кардинально изменилось. Он чувствовал к ней безмерное уважение и благодарность. Девушка тихо, спокойно и нежно опекала Джеки, изо всех сил помогая Джону наладить контакт с сыном, но это почти не приносило результатов. Однако она, в отличие от Джона, не впадала в отчаяние. Она была бесконечно терпелива и добра.

Ее шаги он услышал издалека, а через минуту и сама Вероника устало вплыла в кухню и на мгновение застыла на пороге. Каскад черных локонов разметался по плечам, под синими, невозможно синими глазами залегли чуть заметные тени. Она устала, но улыбалась. Джон улыбнулся в ответ, хоть это и было нелегко.

— Выпьешь вина?

— С удовольствием. Поухаживаешь?

— Естественно!

Вероника устало присела возле стола, а Джон налил ей красного вина в высокий бокал.

— Сегодня дольше, чем обычно. Часа полтора, да?

Она устало кивнула и посмотрела прямо на Джона. Он нервно вцепился в тушку цыпленка. Эти берилловые глаза заставляли его… нет, даже не нервничать, а просто сгорать. Он мечтал о ней, хотел ее, жаждал, но боялся нарушить то хрупкое равновесие, которое установилось в их отношениях за эту неделю.

Ее губы влажно блестели от вина. Так, где перец?

— Я перепела ему все песенки и рассказала все сказки. Он жутко устал, но глаза не закрывал. Боже, я сама сейчас засну.

Он усмехнулся.

— Это будет не первый раз, когда ты засыпаешь над ужином.

— Да уж… Он сегодня вел себя, как маленький поросенок. Ты заметил?

Джон отвернулся, пытаясь скрыть горечь. Чего он только не вытворял за эти дни! Купил шикарный экскаватор и увлеченно копал им во дворе песок. Ползал на четвереньках по саду, воткнув в волосы перья. Ходил на руках. Играл в новые яркие игрушки, притворяясь, что не смотрит на мальчика, в надежде заинтересовать его.

Ничего не помогало. Единственной реакцией были слезы. Слезы и страх. А если Вероника пыталась отойти — дикий истерический крик. Крик, от которого разрывалось сердце Джона Леконсфилда.

— Ему нужна помощь.

— Ему нужна любовь, Джон. Любовь и терпение, терпение и любовь.

— О да!

Он не хотел, чтобы его голос звучал так сардонически, но это выходило само собой.

Дело было не только в Джеки.

Час за часом, день за днем они жили рядом, вместе и все-таки врозь. Каждый взгляд на Веронику раздирал душу и тело Джона на части, и сотни маленьких демонов терзали его и без того исстрадавшуюся душу.

— Я говорила с доктором. Он велел прийти через три месяца, если ничего не изменится, а пока ждать. И любить.

— Мы потом поговорим об этом, ладно? Ужин готов. Не засыпай.

— Я пытаюсь. Аромат потрясающий. Спасибо тебе.

Он едва не упустил бутылку, так дрожали руки.

— Не за что. Всегда пожалуйста.

Некоторое время стояла тишина, а потом Вероника простонала с полным ртом:

— Это невозможно вкусно! Как ты этого добиваешься? И где ты вообще научился готовить? Ты не выглядишь как человек, знакомый с ведением домашнего хозяйства.

Джон не сдержал улыбки.

— Я его и не вел в жизни.

— Но ты забил холодильник роскошными продуктами. Это так здорово… и так вкусно.

— Я хотел бы делать больше.

Еще как хотел. Перед мысленным взором пронеслась картина: Вероника в его объятиях, ее пальцы скользят по его спине, губы приникают к груди…

Вероника хихикнула.

— Куда уж больше! Нам с Джеки идет красный цвет.

Он смущенно опустил голову. Попытка постирать вещи в стиральной машине закончилась два дня назад катастрофой. Он положил в бак алую безрукавку Вероники, а в результате все маечки и трусики Джеки, белье Вероники и ее ночная рубашка приобрели камуфляжную расцветку в ало-розовых тонах. В самый раз для Марса.

— Я хотел тебя удивить.

— У тебя получилось. Не грусти. Я же вижу, ты стараешься помочь. Не твоя вина, что всю жизнь тебе прислуживали другие. Кстати, а где ты все-таки научился готовить?

— Это нянька Нэн. Я с детства торчал на кухне и следил, что она делает. Она, видишь ли, патологически ревнива, а потому ни одна кухарка у нас в доме не задерживалась. В конце концов, маме это надоело, и она отдала кухню в распоряжение няньки. Со стороны это напоминало ведьмин котел, но все было ужасно вкусно. Она собирала все травки-приправки на болотах, не признавала огородов.

— За няньку Нэн! Если бы не она, я до сих пор питалась бы чипсами и кукурузными хлопьями.

Вероника улыбалась, ее глаза блестели, а на щеках играл нежный румянец. Джон хотел одного: прижать ее к себе, покрыть поцелуями, предложить ей весь мир!

Однако ждал. Не сейчас. Она должна полюбить его. Должна захотеть его так же сильно и так же страстно, как хочет ее он. Сейчас она просто доброжелательна, ничего больше, а он… он умирает каждую ночь и каждый день.

— Ты выглядишь все более усталой с каждым днем.

— Так и есть. Я все хуже себя чувствую. Плохо сплю.

Он попытался сглотнуть нервный комок в горле.

Она приходила в детскую каждую ночь. Проверяла Джеки, иногда уходила сразу, иногда оставалась на полчаса, иногда на всю ночь. И при этом спала с открытыми глазами.

А он изнывал от плотского желания. Вероника была так близка, так доступна — и так невообразимо далека от него.

Днем он спускался вниз — и пытка повторялась. Джеки заходился плачем в его присутствии.

Все могло бы быть иначе, если бы они жили дома…

А почему, собственно, им не жить дома?!

Вероника по-детски облизала кончики пальцев, не в силах оторваться от соуса. В теле Джона бушевал пожар, а в голове начал зарождаться план. Глаза подозрительно заблестели.

— Я преклоняюсь перед тобой за то, что ты делаешь для моего сына, Вероника…

— Я всегда буду делать для него все… Я люблю его.

Джон смотрел на ее грудь и не мог оторвать глаз. Нежная шея, плавный изгиб плеча, ложбинка между грудями… Он сойдет с ума, если не прикоснется к ней.

Атмосфера сгущалась, словно потрескивала невидимыми молниями. Под тонкой тканью синего платья отчетливо проступили напрягшиеся соски. Она была возбуждена не меньше, чем он!

Джон судорожно перебирал варианты. Она должна остаться с ним. Вероника не может исчезнуть из его жизни. Но ведь и ее самое сильное желание — не расставаться с Джеки! Так почему бы не предложить ей остаться с мальчиком… в доме Джона!

Он машинально ел нежнейшего цыпленка, не сводя глаз с Вероники. Она так же пристально смотрела на него, осторожно облизывая верхнюю губу.

— Почему десерт не ешь? Не нравится?

— Очень нравится.

— Тогда почему?

— Так…

— Мы взрослые люди, Вероника.

— Не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь. И чувствуешь то же, что и я. Поэтому и не можешь есть. И плохо спишь. И…

Он замолчал, увидев, как участилось ее дыхание. Медленно протянул руку и накрыл ее дрожащие пальцы. Напряжение в воздухе было почти материальным.

Джон медленно поднес руку Вероники к губам.

— Вероника…

Внутри взорвался огненный фонтан. Ничего не осталось на свете, только фиолетовые озера огня и страсти. Только черная буря волос. Только нежнейшая кожа, горящая под его губами. Только томительное и нежное имя, как рокот волн — ВЕРОНИКА!

Дыхания у нее не осталось. Сердцебиение так участилось, что она его и не чувствовала. Все плыло перед глазами, и только пальцы Джона, могучие, теплые, невыразимо нежные, скользили по ее шее…

А потом его губы прижались к ее губам, ласкающим движением прошлись по нежной коже и вдруг обожгли яростным, требовательным напором, разбудили в ней то, с чем она так мучительно боролась последние дни. И не стало больше границ и условностей, не стало смущения и тревоги, а пришло лишь блаженство и облегчение, и огонь в крови больше не жег, а согревал, наполнял тело золотистым легким паром, уносил по горячей и нестрашной реке желания в море страсти, и мужчина со стальными глазами больше не казался властным и пугающим, потому что она с удовольствием отдавалась в его власть сама, не боясь этого и мечтая о его объятиях.

Жадный рот мужчины уже достиг ее груди и Вероника — стыдливая скромница Вероника — выгнулась в диком и блаженном стоне, раскрылась навстречу бешеной страсти мужчины.

Она не открывала глаз, она стонала все громче, и ее стоны только подстегивали страсть мужчины. Она вдыхала терпкий, свежий аромат его темных волос, наслаждалась неудержимой силой этих могучих рук, горделиво и нежно ласкала широкие плечи, принадлежавшие отныне — она знала это точно — только ей одной, пила его дыхание и умирала от счастья.

Как сквозь золотой туман, Джон услышал ее счастливый всхлип:

— Джон… Возьми меня… Прошу… Я так хочу тебя…

И золотое пламя сомкнулось вокруг них, слепящая тьма затопила вселенную, и мир прекратил свое существование.

 

5

Вероника пребывала в некоем странном, возможно, пятом или шестом измерении, ее тело то и дело сводила сладкая судорога, глухие стоны вырывались из груди, а Джон все ласкал и ласкал ее, его жадные губы бродили по плечам, рукам, губам девушки.

Совсем иная, незнакомая Вероника Картер, напрочь растерявшая всю свою стыдливость, сама раскрывалась ему навстречу, подобно нежному экзотическому цветку, сама приподнимала дрожащим пальцами отяжелевшие груди, чтобы уже через секунду ощутить новый взрыв вулкана, бушующего внутри ее тела.

Она никогда в жизни не испытывала ничего подобного. Жар и лихорадка, туман в глазах и удивительная ясность в мыслях, вернее, всего лишь в одной мысли: «Я его хочу!».

Джон уже стягивал с нее платье, когда она, извернувшись, впилась ему в губы жадным и страстным поцелуем, удивившим и немного напугавшим ее саму. Языки сплелись в битве, одинаково сладкой и страшной.

Вероника больше не могла терпеть. Все ее существо вопило, молило о близости, жаждало ее, страшилось ее и не мыслила, что может быть иначе. Она уже злилась на Джона за то, что он так долго тянет.

А потом она услышала его неразборчивый, торопливый шепот. Нежные и бесстыдные слова. Тихую мольбу, яростное требование близости.

Словно во сне, она ощутила, как он осторожно тянет вниз тонкую ткань ее трусиков, и тут в происходящее совершенно некстати включился рассудок.

Она вспомнила, кто перед ней. Джон Леконсфилд. Известный герой-любовник. Проще говоря, бабник. Человек, на счету которого сплошные любовные победы, ни одного отказа.

Мужчина, которому Вероника Картер никак не может подарить свою девственность, хотя именно этого страстно жаждет ее тело.

Рассудок пока еще проигрывал инстинкту, но его тонкий голосок звучал все тверже.

В этот момент Джон назвал ее по имени, и Вероника окончательно опомнилась. Краска стыда залила ее щеки, девушка даже зажмурилась, представив, что она собиралась сделать еще мгновение назад.

Она вывернулась из его объятий, дрожащая, растрепанная, полуобнаженная, отшатнулась к стене и беспомощно вскинула руку с растопыренными по-детски пальцами.

— Я… я слишком много выпила!

Голос дрожал. Вероника потупилась, чтобы не видеть лица Джона, и тут увидела свою обнаженную грудь. Теперь румянец просто сжигал ее щеки.

Джон почти прорычал в ответ:

— При чем здесь вино?

— Его было слишком много… Я не знаю, что на меня нашло… Мне надо сесть… Господи, я сейчас завизжу, наверное… Что это было?

— Я могу тебе объяснить…

— Не надо!

— Вероника!

Она отшатнулась, почти упала в кресло, а Джон бросился к ней. Она действительно едва не завопила, но он успокаивающе вскинул руки.

— Послушай… послушай меня, Вероника, пожалуйста! Почему ты… что тебя остановило?

Его глаза казались черными в полутьме кухни, а еще в них горело пламя. Адское пламя, которое наверняка ждет и Веронику Картер, если она и впредь будет слушать свое глупое и разнузданное тело!

Она откашлялась и постаралась, чтобы ее голос звучал твердо.

— Личная гигиена, например. Я не люблю случайных и коротких связей.

Джон Леконсфилд не стал спорить. Он просто очень медленно и очень легко провел пальцем по ее волосам, нежно коснулся маленького ушка… Вероника вспыхнула и задрожала. Волны возбуждения вновь загуляли по всему телу. В глазах лорда Февершема поблескивала откровенная насмешка.

— Ты ведь не веришь сама себе. Кроме того, почему наша связь должна быть короткой?

Ага, длинной. На целых три ночи. Или на четыре.

Она откинулась на спинку кресла, ускользая от его пальца и одновременно отчаянно злясь на собственное тело, так подло предавшее ее в самый неподходящий момент.

— Что это ты делаешь?!

— Тс-с! Не шуми, дорогая. Я хочу удержать тебя от поспешных и необдуманных действий. У меня есть неплохое решение для проблемы Джеки.

Вероника недоверчиво глядела на него, не понимая слов.

— Что-о?

— Я его нашел не прямо сейчас, хотя это произошло сегодня. Пока ждал тебя, а ты его укладывала.

— И что это за решение?

Поразительно, но если не считать руки, которая вкрадчиво поглаживала ее обнаженное колено, Джон Леконсфилд казался совершенно пришедшим в себя.

— Для начала давай придем к некоторым выводам. Во-первых, мы оба согласны, что Джеки должен лучше узнать своего отца и подружиться с ним.

— Ну да… Я ведь никогда этого не отрицала.

Неужели в его план входило ее совращение? Господи, пусть это будет не так! Дура, дура, тысячу раз идиотка, что с тобой, тебе же не шестнадцать лет, ты вполне можешь управлять собственными гормонами!

— Отлично. Во-вторых, мне надо вернуться домой. Телефон — прекрасное изобретение, но работа есть работа. От меня зависит огромное количество людей, я не могу их подвести.

— О!.. Тогда тебе надо ехать.

Она не смогла скрыть разочарованных ноток и немедленно обругала себя за это, мысленно, разумеется. Ругай, не ругай, а проклятый лорд все прекрасно понял. Его улыбка ясно говорила: «Я буду вертеть тобой, как хочу!»

— Одна проблема. Я не уеду без Джеки. А он не уедет без тебя.

— Не уедет. Это точно. Стало быть, кому-то придется уступить. Я полагаю, это будешь ты.

— Не думаю.

Ужасы прошлой недели вернулись. Вероника забыла обо всем на свете и резко подалась вперед. Самодовольный мерзавец, если он думает, что сможет вертеть ей по своему усмотрению…

— Я не отдам его тебе! Ты не можешь нас разлучить!

— А это и не нужно.

— Как это?

— Так это. Вы оба поедете со мной. Отправимся немедленно, пусть он спит, так даже лучше.

— Ты что, с ума… Да разве это возможно?!

— А в чем проблема? Соберем его вещи и любимые игрушки, сядем в машину — и через пять часов будем на месте. Вероника, задумайся, ведь это самое лучшее решение для всех… нас.

Нас? А кто такие «мы»? Вероника открыла рот и немедленно его закрыла. В груди разгоралось иное пламя — пламя ярости.

— Понятно. Вот, стало быть, к чему все это было? Цыплята в белом соусе, постирушки, продукты в холодильнике, «ты-так-устала-Ве-роника-позволь-я-поухаживаю»… Думал, я размякну и соглашусь на все?!

— Вероника, я…

— … А заодно, чтобы не тратить время, можно и переспать со мной, не так ли? Очень удобно, днем я ухаживаю за Джеки, ночью увеселяю его отца… Няня и подстилка в одном флаконе. Не дождешься!!!

Она бушевала, не давая Джону и слова вставить, а в груди разгоралась горькая обида. Как она могла поддаться на все эти пошлые уловки?! Подумать — просто представить на секунду! — что Джон Леконсфилд испытывает к ней настоящие чувства! Неудивительно, что он так быстро овладел собой. С самого начала он действовал согласно своему тайному плану!

— Вероника!!!

Она в бешенстве полыхнула на него синим пламенем глаз, уже налитых слезами, и увидела, что лорд хмурится.

— Я не собирался соблазнять тебя, а потом использовать. Это не мой стиль, знаешь ли. Кроме того, будь это так, я бы не остановился на полпути. Я довел бы дело до конца, как привык поступать во всем.

— Еще лучше! Изнасиловал бы меня, да?

— Да, если тебе проще называть любовный акт этим словом.

— Ага! А потом я, расслабленная и благодарная за бесподобную ночку, пала бы к твоим ногам и молила о счастье сделаться твоей наложницей и служанкой? Джон чуть улыбнулся.

— Если бы я мог этого добиться всего лишь одной ночкой, как ты выражаешься, я бы этим гордился.

— Ты невозможен!

— Я честен. Вероника, постарайся остыть хоть на минуту и рассудить здраво. В машину мы можем сесть уже через час, еще пять часов — и рассвет мы встретим в Дартмуре, всю дорогу вы с Джеки можете спать.

— Интересно, сколько же времени ты отводил на секс со мной? Десять минут? Полчаса? Потом быстренькое изложение твоих планов, моя капитуляция — и отъезд… Так? А что, если бы мой оргазм затянулся? Ты бы попросил меня поторопиться?

Теперь Джон расхохотался.

— Ты неподражаема. Но на подобный убийственный вопрос нужно отвечать честно. Так вот, я был застигнут врасплох случившимся, Вероника. Для меня это неожиданность, как и для тебя. Я собирался просто предложить тебе поехать со мной и пожить в моем доме, пока Джеки не привыкнет ко мне. А потом я к тебе прикоснулся и…

— … И не смог справиться с собой. Не неси чушь, Джон Леконсфилд! Ты взрослый мальчик, пора юношеского онанизма в женской раздевалке осталась далеко в прошлом, пора отвечать за свои действия!

— Только не в твоем случае. Глядя на тебя, я все чаще думаю о судьбе… или роке.

Серые глаза глядели на нее нежно и задумчиво, и от этого переворачивалось в груди сердце. Вероника не знала, что и думать. Неужели можно так врать? Вот так, глядя в глаза?

Всю неделю, сталкиваясь руками, они вздрагивали, как от удара током. Всю неделю в воздухе висело странное, томительное напряжение, подспудно перераставшее в какую-то сладострастную истому. Вероника это чувствовала, но вот чувствовал ли Джон? Кто она для него?

— Лучше бы я сразу легла спать! Не надо было сюда приходить!

— Но ты пришла. И откликнулась на мой призыв. Даже больше, чем откликнулась.

Вероника снова залилась краской, вспомнив волны блаженства, гуляющие по всему телу, вспомнив жадные, бесстыдные и прекрасные прикосновения этих могучих рук, так спокойно лежащих сейчас у него на коленях.

Он зажег в ее крови огонь, и Вероника Картер понятия не имела, чем его погасить. Вернее, кажется, имела. Но ни за что на это не согласилась бы!

— Извините! Прошу прощения, ежели моя распущенность порушила ваши лордские планы!

— Я не думал в тот момент ни о каких планах, синеглазая злючка! Я просто не мог остановиться, точно так же, как и ты.

— Ошибаешься! Я остановилась!

— И я до сих пор не понимаю, почему?

— Потому что опомнилась! Пришла в себя! Поняла, что на самом деле я тебе безразлична!

— Серьезно?

— Да, и нечего ухмыляться! Возможно, ты удивишься, но для меня мораль — не пустое слово, а вот ты не узнаешь ее, даже если она выскочит из кустов и даст тебе по голове!

— Выходит, я был просто не слишком сообразителен и неправильно истолковал твои сигналы. Я по глупости предположил…

— Ты меня просто поймал в момент слабости. Я устала. Вкусный ужин, много красного вина, свечи на столе… Я не люблю тебя, Джон, и, более того, мне противны мужчины, которые беззастенчиво используют женщин в своих целях, а потом выбрасывают их за ненадобностью, как… как перегоревшие лампочки!

— Лампочки?!

— Да, лампочки! Пощелкал ими, они зажглись, потом перегорели, и ты их выкинул!

— Так ты зажглась?

— Дурак несчастный! А о своем решении проблемы можешь забыть!

— Ты считаешь меня негодяем.

— Да, считаю.

— Но ведь все, что ты обо мне знаешь, рассказала тебе Марго. Может, стоило бы узнать кое-что и из первых рук?

— Я знаю только то, что ты меня пытался соблазнить.

— Да, и что из этого? Ты красива, привлекательна, с тобой хочется быть рядом, заниматься любовью… Это что, преступление — хотеть красивую женщину? Мы прожили вместе, в одном доме, целую неделю, а я ведь не каменный. И это вовсе не значит, что я бросаюсь на каждую смазливую бабенку или что я был неверным мужем.

— Но ты БЫЛ неверным мужем! Марго рассказывала.

— И ты ей поверила. А что, если усомниться в этом на секунду? Ведь ты знаешь свою сестру, знаешь ее характер. Какой она была в детстве? Никогда не врала? Не обманывала родителей? Не сваливала на тебя вину за свои проступки?

Вероника нахмурилась. Именно этим и занималась Марго всю жизнь.

— Ну… бывало.

Джон горько кивнул, сказанное его не удивило.

— А теперь скажи, какой у нее был характер? Спокойный, добрый, ровный? Вспыльчива она была или уравновешенна?

Он загнал ее в угол. Вероника вяло огрызнулась:

— Не хочу говорить. Она мертва, а о мертвых…

— … или хорошо, или ничего. Древние знали толк в людской натуре. Я уважаю твои чувства, Вероника. Ты защищаешь сестру просто потому, что она твоя сестра. Но будь честной. Ты ведь уже знаешь, что она попросту украла моего сына и скрывала его от меня. Она наврала тебе, что я мертв. Все это значит только одно: она могла наврать и насчет всего остального. Ты меня плохо знаешь, не спорю, и я вполне могу оказаться бессердечным бабником и бессовестным негодяем, но скажи мне честно — неужели я и впрямь плохой отец? Неужели я не люблю своего сына?

Вероника отвела взгляд и прошептала:

— У тебя бизнес… Ты подолгу не бывал дома.

— Но ты не знаешь наверняка. А что, если я невинен, как ангел? Вдруг пострадавшая сторона — это я? Почему ты не даешь мне возможности оправдаться, отвести от себя обвинения Марго?

— Потому что я не могу рисковать психикой Джеки! Откуда, я знаю, что ты станешь делать, если мы приедем к тебе домой! У себя в Дартмуре ты наверняка царь и бог, местный судья будет на твоей стороне, да и вообще все будут за тебя… Может, ты меня вышвырнешь из замка на второй день? Не дашь мне с Джеки видеться?

— И навсегда его потеряю? Я же не идиот, Вероника. Ты — залог моего успеха, ты и только ты. Поедем? У тебя появится возможность выяснить, что я за человек.

— Нет!

Она отпрянула, потому что ее очень испугала такая возможность. Вероника Картер несколько минут назад уже имела возможность убедиться, как велика сила притяжения, исходящая от Джона Леконсфилда, и дальнейшее изучение этого вопроса в ее планы не входило. Она не желала превращаться в рабыню.

— Я не хочу уезжать! У меня здесь работа… друзья… вся жизнь!

— Я поговорю с твоим боссом.

— У меня нет босса. Я сама себе хозяйка.

— Тем более, без проблем.

— С проблемами! Я не могу послать псу под хвост все, чего добилась за годы. Я остаюсь.

— Но Джеки уедет.

— Через мой труп!

— Не думаю, что мне понадобится заходить так далеко. Достаточно иного.

Он медленно, не сводя с нее глаз, расстегнул брюки. Вероника метнулась к стене и замерла, дрожа от ужаса и возбуждения. Только сейчас до нее дошло, что в припадке страсти она почти сорвала с Джона рубашку, и теперь ее глаза неотрывно смотрели на могучий торс мужчины. Она вспомнила ощущение его теплой кожи… его прерывистое дыхание… его силу…

— Не смей этого делать, Джон Леконсфилд!

— Не знаю, о чем ты, но в этом доме я вообще ничего больше делать не буду. Если ты отказываешься собрать вещи Джеки, я пойду и сделаю это сам.

С этими словами он спокойно заправил рубашку в брюки и снова застегнул их. Вероника вновь ощутила себя непроходимой идиоткой.

— Ты не знаешь, где что лежит.

— Так помоги мне.

Она беспомощно смотрела на мерзавца.

— Я его опекаю. Я решаю, что с ним будет. Если ты захочешь забрать его силой, я вызову полицию.

— Давай. Вызывай. Правда, у меня на руках свидетельство о рождении Джека Сэмюэла Леконсфилда, а также свидетельство о браке с Марго Картер и свидетельство о ее смерти, так что полиция вряд ли сможет меня остановить. Ты, конечно, можешь обвинить меня в насилии, и тогда Джеки заберут в приют до полного разрешения дела через суд, а что это для него будет означать, ты и сама знаешь. Не говоря уж о том, что я тебя за это просто уничтожу. Вероника, он мой, формально и… морально, ты это знаешь. Не надо превращать нашу жизнь в ад. Ни его жизнь, ни твою, ни мою.

— Ты этого не сделаешь!

Джон устало посмотрел на нее и очень тихо сказал:

— Сделаю.

— Ты… ты… варвар!

— Нет. Не я. Это ты дикая кошка. Я предлагаю тебе уехать вместе с нами и остаться с Джеки, отказываешься ты. Выбирай: едешь с нами или остаешься одна, причем из дома тебе придется убраться. Что тебя смущает? Отнесись к этому, как к отпуску, к отдыху в одном из древнейших и живописнейших графств Англии. Мне нужен мой сын, а я нужен ему. Он нуждается в отце, в мужчине. Что ты будешь делать, когда придет время научить его играть в футбол, например?

— Я умею играть в футбол!

— Вот дома и посмотрим. А когда Джеки ко мне привыкнет, ты сможешь вернуться к друзьям, работе и прежней жизни.

Как же он хладнокровен! Как спокоен и уверен в себе!

— И что мне это даст?

— Жизнь с Джеки. По крайней мере некоторое время. Возможность мирно сосуществовать со мной. Жить в моем доме, получать все необходимое и даже сверх того.

— Это ловушка, только я не понимаю…

— Когда ты вернешься, у тебя будет достаточно денег, чтобы начать свой бизнес или вообще ничего не делать. Как видишь, выбор за тобой. Я вовсе не давлю, на тебя.

— Не давишь?! Да разве у меня есть этот выбор! Ты все прекрасно понимаешь, жестокий ты человек, феодал несчастный, ты заставляешь меня бросить все, разрушить всю мою жизнь!

— … и даю тебе Джеки. А жизнь… ее ведь никогда не поздно начать сначала. Через пару месяцев ты вернешься.

Она задохнулась от возмущения. Этот наглый лорд, этот самоуверенный барон ошибается! Джеки не сможет привыкнуть за два месяца, он вообще не сможет привыкнуть!

Вероника сжала маленькие кулачки.

— Это громадный риск, ты можешь это понять? Джеки привык ко мне, я ему нужна.

— И я ему нужен. А он мне. Это ты можешь понять, Вероника?

— Могу. Но ведь ты говорил, что должен вернуться к работе… И что же, мальчик будет опять весь день проводить с няней или воспитательницей, сидеть в твоем холодном замке!

— Дался тебе этот замок!

— … А ты можешь гарантировать, что няня будет любить его так же, как я? Что она останется с ним до тех пор, пока он не вырастет?

Джон мрачно поглядел на расстроенную и сердитую Веронику и нехотя ответил:

— Нет.

— Вот! Теперь делай свой выбор. У тебя есть ребенок, очень маленький, беззащитный ребенок, чья психика пережила сильнейший удар. Если ты собираешься стать для него отцом, который успевает только поцеловать его на ночь, то лучше оставь его со мной. С тобой он никогда не поправится. Надо думать, ты много ездишь?

— Да.

— И с кем же будет оставаться Джеки? Опять с няней?

— Я буду брать его с собой.

— На деловые совещания? И кормить в перерывах консервированной кашей? Не думаю. Ты просто наймешь женщину, которая будет относиться к своей работе, как любой наемный служащий. Или потребуешь от своей очередной сожительницы, чтобы она следила за мальчиком?

— Значит, перестану ездить. Перестрою свой график, буду руководить из дома.

— И озвереешь через две недели. Кроме того, мы оба знаем, что это невозможно в принципе, если ты, конечно, не собираешься продавать семейный бизнес, а ты не собираешься.

Джон нахмурился, в серых глазах промелькнула уже знакомая ей ярость, сталь холодного клинка.

— В любом случае отсюда он должен уехать. Этот дом его пугает. Джеки вздрагивает от скрипа дверей, стуков и шорохов, он боится!

— Значит, я перееду.

— Да, в Дартмур! Надо увезти его от воспоминаний. Я уверен, Вероника, что-то здесь случилось, что-то, чего он боится. Либо его бросили одного, либо напугали… Мы вряд ли это когда-нибудь узнаем. Сегодня ночью Джеки уедет со мной, время идет, а мы все спорим. Решай, едешь ты с нами, или остаешься. Я должен спешить, пока малыш не проснулся.

— Как ты можешь быть таким жестоким?

— Потому что я прав! Мой сын слишком маленький и худенький для своего возраста, у него плохо с речью, и он страдает. Я это вижу — и потому увожу его домой, туда, где он будет окружен любовью и заботой, где он вырастет нормальным и здоровым ребенком.

— Ты, правда, его забираешь?

— Да. Ты едешь?

— Я не хочу этого. Но у меня нет выбора. Я подчиняюсь твоему жестокому решению и еду в твой дом, где мне наверняка придется запираться на ночь, чтобы ты не мог воспользоваться…

— Правом первой ночи? Детка, это несколько устарело!

Он ухмыльнулся, Вероника вспыхнула и замахнулась на него, но Джон перехватил ее руку. Ощущение было такое, словно на руке защелкнулись стальные наручники. А в следующий момент Джон Леконсфилд уже целовал ее, грубо, жадно, яростно, и самое печальное, что Вероника Картер таяла от счастья под этими поцелуями, растекалась жидким золотом в могучих объятиях и мечтала только об одном: пусть это никогда не кончится!

Потом он медленно выпустил ее и прошептал вкрадчиво:

— Ты же хочешь этого, синеглазая… Подумай, как хорошо нам могло бы быть вместе…

— Иди к черту!

Она простонала это, вырываясь, а потом стремглав кинулась наверх, ненавидя себя за собственную слабость.

Он догнал ее в два громадных прыжка, прижал к перилам. Рука медленно скользнула по ее бедру, поднялась выше, прошлась по спине… Вероника, слабея, вновь замахнулась, но он снова подставил ладонь, и теперь их пальцы переплелись.

— Я тебя ненавижу!

— Мне нравится, КАК ты это делаешь… Послушай меня, синеглазая. Мы займемся любовью, я знаю это. Рано или поздно ты будешь моей. Потому что я хочу тебя, Вероника. Больше, чем какую-либо другую женщину в моей жизни, а их было достаточно.

С этими словами он снова прильнул к ее губам. Девушка пыталась стиснуть зубы, уклониться от объятий, но он сломил ее сопротивление в доли секунды.

Потом неожиданно отпустил. Она отскочила, тяжело дыша, словно после быстрого бега.

— Я поражена… что ты помнишь всех своих женщин.

— Всех до единой.

Он улыбался, а она… она ревновала. Секс был для Джона Леконсфилда игрой, и Вероника Картер стала его следующей жертвой, только и всего.

Она мрачно смерила лорда-соблазнителя взглядом и процедила сквозь зубы:

— Я поеду с тобой, потому что у меня нет другого выбора. Но не думай, что моя любовь к Джеки автоматически переходит и на тебя. И я не собираюсь специально навязывать ему любовь к папе…

— То есть, ты собираешься настраивать его против меня? Осторожнее, красавица!

— Нет. Это слишком опасно для него. Я просто не собираюсь делать тебе рекламу.

— Ну и не надо. Это нужно тем, кто в чем-то не уверен, а я все прекрасно понимаю. Я знаю свои чувства к сыну… и к тебе, Вероника.

Он следовал за ней, и Вероника шла по коридору на ватных ногах, изо всех сил пытаясь собраться с мыслями.

Если Джон Леконсфилд сумеет затащить ее в постель, она пропала и погибла. Дело не в девственности, Бог с ней, на дворе двадцатый век. Дело в самоуважении. Вероника Картер будет уничтожена морально.

Зачем она ему, это же смешно! Самые блестящие красотки всех столиц мира улыбаются Джону Леконсфилду и готовы пачками сыпаться к его ногам, а он, видите ли, возжелал приударить за черноволосой лохматушкой из Челси! Так она и поверила.

Нужно найти какой-то выход. Обезопасить себя. Причем так, чтобы ее не выкинули из треклятого замка, как ненужную вещь. Этого допустить нельзя, потому что Джеки не должен пострадать. Она поклялась в этом Марго.

— Джон?

— Я внимательно тебя слушаю.

— У меня есть одно условие.

— Назови его.

— Хорошо. Ты должен завоевать доверие Джеки за полгода. Если этого не произойдет, ты отправишь его обратно вместе со мной. Разумеется, навещать его ты сможешь в любое время.

— Согласен. Даю слово.

— Поклянись!

— Клянусь.

— Я серьезно.

— Я тоже.

Он протянул руку, и Вероника, после некоторого колебания, приняла ее.

И снова удар током, снова змейки по позвоночнику, снова странная слабость в ногах…

— Ты уверена, что победила, синеглазая?

— Я ни в чем не уверена. Я просто стараюсь быть объективной. Мы были вместе целую неделю — и никакого прогресса. Марго оставила сына мне, не тебе. Я собираюсь выполнить ее волю.

— Может, пари?

— У меня нет денег на пари.

— Но у тебя есть кое-что другое, в чем я очень заинтересован.

Она едва не задохнулась, но виду не показала, по крайней мере, постаралась не показать.

— И… что же это такое?

— Ну, девочка, не изображай из себя святую простоту. Докажи, что ты действительно уверена в себе. Прими пари.

— Если ты о том, чтобы я изображала из себя добрую нянюшку…

— Вероника! Я о другом. Ведь ты уверена, что мальчик не привыкнет ко мне за полгода?

— Уверена.

— Тогда тебе ничто не мешает принять мой заклад.

— В чем он заключается?

Темно-серые глаза бесстыже ощупали Веронику с ног до головы.

— Он очень прост. Если Джеки привыкнет ко мне раньше, чем через полгода, ты сама придешь ко мне в спальню, и мы станем любовниками, а будем ими до тех пор, пока я тебя не отпущу.

Некоторое время она просто молчала, не в силах даже завизжать от ярости. Потом с трудом прошипела:

— Не верю, что ты мог такое сказать! Это же выходит за всякие рамки…

— Совершенно верно. Но поскольку я все равно заведомо обречен на проигрыш, то…

Она прислонилась к стене, стараясь унять внезапную слабость. В голове зашумело, словно сразу несколько голосов заспорили о чем-то важном…

Потом из этого гула вылущилось четкое и ясное понимание: она хочет проиграть это пари! Потому что она мечтает оказаться в постели Джона Леконсфилда.

Означенный Джон с легкой улыбкой ожидал ее ответа, а она собиралась с силами.

Сейчас она докажет ему, что деньги, обаяние и смазливая внешность еще не дают повода считать, будто все женщины мира мечтают оказаться в объятиях лорда Февершема. Во всяком случае, она, Вероника Картер, совершенно не такая! Она сейчас назовет его бабником, крысой, похотливым бабуином!

— Я согласна. У тебя нет шансов. Некоторое время она пыталась убедить себя, что это сказала не она, но расплавленное золото, появившееся во взгляде Джона Леконсфилда, ясно доказывало обратное.

С ума она сошла, вот что. Этого стоило ожидать. У девственниц часто бывают заскоки, а если к ним еще подселить феодального мерзавца с внешностью архангела, то заскок просто неизбежен… право сеньора… право первой ночи… он войдет в ее спальню и овладеет ею… ах, нет, это она войдет в его спальню и покорно отдастся ему… наконец-то!!!

— Только никаких грязных штучек!

— Это каких же?

— Не знаю! Выдумать можно все что угодно. Закормить Джеки шоколадом и мороженым. Запереть меня в башню и не давать ему меня видеть. Подпоить и изнасиловать!

— Я не насильник.

— Не знаю, не знаю. Короче, все по правилам. Клянись!

— Клянусь, прекрасная дама. Никаких привораживающих напитков, никаких розовых лепестков на подушке, никакого рома в вечернем чае…

— Очень смешно!

На самом деле розовые лепестки на подушке ее крайне заинтересовали.

— Я хочу защитить нас с Джеки. Это серьезно.

— Я тоже серьезен, синеглазая. Я действительно ценю твое отношение к моему сыну. И восхищаюсь тобой. Именно это восхищение и заставляет меня с еще большим нетерпением ожидать твоего проигрыша… Нам будет очень хорошо, обещаю, красавица! Верь мне!

— Джон! Есть еще кое-что.

— Да?

— Что будет, если Джеки… если он будет слишком сильно напуган по приезде в Дартмур? Что тогда? Шесть месяцев пытки…

Лицо Джона окаменело, в глазах плеснула боль.

— Тогда ты увезешь его обратно. Я не дам ему пережить еще один ад. И не хочу видеть его страданий. Все чего я хочу — чтобы вы с Джеки дали мне немного времени. Совсем немного.

Она опустила голову, не выдержав тоски во взгляде Джона.

— Спасибо… Я пойду соберу вещи.

— Сначала давай руку. Ты приняла пари. Она тряхнула головой и нахально улыбнулась ему в лицо.

— Вот моя рука, Джон. Но ты обречен на неудачу.

— В моем словаре нет такого понятия.

— А стиральная машина?

— Это не неудача, а отсутствие информации. С Джеки все наладится, и ты будешь моей.

— Никаких шансов, Ваше лордство!

— Посмотрим, миледи.

— И замок ваш…

— Да дался тебе этот замок! С чего ты взяла…

— Я пошла собирать вещи. Дай пройти.

— Синеглазая?

— Да?

— Ты придешь ко мне сама и останешься до утра, и так будет столько дней, сколько я захочу.

— Ты будешь приезжать к нам часто-часто, и мы будем вместе ходить гулять в парк, а потом пить чай на Трафальгарской площади.

Она прошмыгнула в комнату и закрыла дверь, а потому не слышала последних слов лорда Февершема.

— Ты останешься до утра, синеглазая, и на всю жизнь…

 

6

Нужно было отдать должное мерзавцу-лорду, путешествие оказалось исключительно приятным и необременительным. Вероника, правда, дулась и молчала, лелея свою ярость, но мало-помалу начинала проникаться уважением к Джону Леконсфилду. Он ловко управился с багажом, быстро слетал в ближайший ресторан и привез оттуда целую корзину маленьких сэндвичей, горячих булочек и пирожков, несколько термосов с горячим чаем и кофе, холодным лимонадом и теплым молоком, а также салфетки, полотенца, упаковку памперсов и прочие необходимые в дороге мелочи.

Потом он так же стремительно и ловко снес вниз Джеки, который и ухом не повел, и устроил их с Вероникой на заднем сиденье своего «кадиллака» так удобно, что девушка могла бы при желании лечь и вытянуть ноги, не потревожив мальчика.

Все произошло так стремительно, что Вероника даже не успела понять, что уезжает из дома, возможно, навсегда. Да, в любом случае, сюда она уже не вернется.

Длинная, тяжелая машина удивительно изящно выехала из ворот на улицу. Отличные рессоры гасили все толчки, и вскоре семейство Леконсфилд — Картер уже мчалось по ночной трассе, ведущей в Дартмур, древний край болот, ведьм, духов, старинных усадеб и средневековых замков.

Вероника смотрела в окно и чувствовала, что глаза слипаются сами собой. Потом ей на колени что-то упало. Шоколадка. Она осторожно развернула хрустящую фольгу, откусила кусочек. Начинка была ее любимая, лимонный ликер. Девушка вздохнула.

Судьба уносила Веронику Картер по широкой дороге прямо в неизвестность, эта неизвестность пугала, но и возбуждала. Девушка еще раз вздохнула, наклонилась и заботливо поправила одеяло, сброшенное во сне крепкими, хотя и худенькими ножками Джеки.

Бедный малыш. Сколько всего ему уже довелось пережить, а сколько впереди? Что с ним будет, когда он проснется в совершенно незнакомом месте? Совершенно некстати Вероника вспомнила, что когда они с Джеки рассматривали книжку про хоббита, он прятался за ее спину при виде картинки, на которой был изображен высокий серый замок, вокруг подножия которого свернулся кольцом дракон. Что, если замок Джона напомнит малышу об этом? Тогда можно сразу возвращаться, не тратя время.

Вероника смотрела на широкие плечи и темные волосы человека, сидевшего за рулем, и против воли в груди ее снова загоралось темное пламя страсти. Она вспоминала поцелуи Джона Леконсфилда, вспоминала дикое, немыслимое пари — и по животу пробегал холодок.

До чего она докатилась! Вернее, до чего он ее довел!

А потом на смену возбуждению пришла тихая, горькая жалость к этому статному красавцу, который мог получить все богатства земли, стоило ему пошевелить пальцем, но не мог добиться любви и доверия своего родного сына, мальчика, к которому рвалось гордое сердце лорда Февершема.

Нет, она его не оправдывала. Просто теперь, зная от него историю бегства Марго, Вероника чувствовала смущение и неловкость. Джон очень много страдал, он пережил страшную трагедию и вот теперь снова зашел в тупик, потому что маленький мальчик с настороженными голубыми глазами боится его и плачет в его присутствии, отчаянно цепляясь за совсем чужую им обоим женщину… Чужую!

Неужели ей и впрямь хочется стать ближе к Джону Леконсфилду?

Хочется! В самом прямом смысле хочется и в еще более прямом смысле — ближе!

Вероника досадливо отвернулась и стала смотреть в окно. Постепенно на нее опустилась дрема. Вероника закрыла глаза. Заснула…

Джон Леконсфилд вел автомобиль так аккуратно, точно сдавал экзамен по вождению. Странно, но сейчас он не чувствовал почти ничего, только огромную, опустошающую усталость. Спать ему не хотелось, но ноги и руки словно налились свинцом, плечи поникли.

Он все-таки добился своего. Он нашел Джеки, своего сына, маленького человечка, за чей крохотный мизинчик не жалко умереть. Он прошел сквозь ад, пережил страшную пытку неизвестностью, упал на самое дно отчаяния — и все-таки нашел сына.

Ради этого дня стоило страдать и ждать, надеяться и верить.

Джон неожиданно подумал о Марго. Странно, но ненависти больше не было. Только грусть и сожаление, что все так вышло.

Красотка Мардж, высокая, стройная, златокудрая и зеленоглазая, яркая, порывистая…

Когда они познакомились, она поразила его именно этой порывистостью, странными, изломанными движениями, диковатой грацией прекрасного тела. Он не успел понять, что влюблен, а она уже взяла его в оборот. Захомутала, как объявила во всеуслышание нянька Нэн.

Нянька никогда не сдерживалась в своих чувствах и суждениях.

Именно нянька считала Маргарет Картер ведьмой, именно нянька всерьез напугала леди Февершем, взявшись опрыскивать дом каким-то отваром и бормотать странные заклинания на валлийском диалекте.

Нянька Нэн была в доме всегда, это было незыблемо и естественно, поэтому при столь откровенных симптомах старческого маразма леди Февершем несколько встревожилась. С неделю она тактично не. замечала нянькиных бормотаний и опрыскиваний, а потом набралась духу и предложила отдохнуть…

Нянька Нэн вышла из ступора мгновенно и показала всему свету, кто в доме хозяин. На коричневом, сморщенном личике засияли пронзительно синие глаза, рот с единственным зубом открылся и не закрывался минут десять. Нянька никого лично не оскорбляла, просто сообщила куда-то в потолок, что в ЕЕ время слабоумными считали тех, кто своих кровных чадушек ни за грош отдает в руки шарлатанов и негодяев, что в ЕЕ времена фифочку, у которой юбка всего на палец длиннее трусов, а трусов и вовсе нет, не пустили бы не только в дом, а и вообще в графство, ну а уж в благословенные времена ЕЕ, нянькиной, бабки вываляли бы в дегте и перьях и гнали бы до большака!

Также нянька сообщила потолку, что на здоровье и мозги ОНА лично не жалуется, в отличие от некоторых, которым давно пора начать принимать лекарства от «послабления в мозгах».

Когда Марго обосновалась в доме, нянька перестала выходить из кухни. Встречаясь с молодой хозяйкой в саду, она яростно фыркала и начинала бормотать по-валлийски. Марго попробовала было нажаловаться, но из этого ничего не вышло, потому что нянька Нэн… Короче, это нянька Нэн.

Все изменилось, когда на свет появился Джеки. Нянька расцвела. Она нахально и деловито отпихивала кроткую леди Февершем от кроватки внука, ворковала и пела, убаюкивала Джеки за пять секунд, поила его теплым молоком из допотопного рожка (Марго кормить грудью категорически не желала!) к ужасу всех окружающих, а при виде симпатичных пластиковых бутылочек яростно шипела и плевалась.

Она ждет их, нянька Нэн. Совсем дряхлая, совсем сморщенная, но все такая же бодрая и задиристая!

Джон грустно улыбнулся. Нэн удивила его однажды. Тогда он в своем отчаянии дошел уже до края и во всеуслышание желал Марго смерти. Именно тогда нянька Нэн беззвучно вывернулась из темноты и строго погрозила ему пальцем.

— Она дура и дрянь, это верно, юный Джон, но она мать нашего ангелочка, да и тебя никто на аркане под венец не тащил. Сам выбрал. А смерти не желай, худо это. Ведь все, что вслух пожелаешь, к тебе стократ вернется. Она, твоя дуреха, поди тоже не в сахаре сейчас живет. Страшно ей и больно, оттого у нее судорога в уме и приключилась. Жалеть надо.

С этими словами нянька Нэн удалилась во тьму, а Джон больше ни разу не пожелал Марго смерти.

Марго… длинные, тонкие пальцы… зеленовато-голубые глаза… Красотка Мардж…

Они остановились на автозаправке, потому что Веронике понадобился туалет. После этого решили выпить кофе, удостоверившись предварительно, что Джеки крепко и безмятежно спит… В маленьком кафе был телефон, и Вероника позвонила Джованне, своей ближайшей подруге, художнице по призванию и профессии, зная, что она точно не спит.

— Джо, это я… Нет, ничего не случилось, просто мы уехали… Не знаю, на сколько… В каком смысле «кто он»? Ах, ОН… Он сидит рядом… Шесть футов с лишним, самовлюбленный, эгоцентричный тип, в темных тонах, сейчас небритый… Да, конечно… Когда вернемся… Обед с меня… Я теперь знаю потрясающий рецепт цыплят в белом соусе… Ладно, ладно, пока!

Во все время этого разговора Джон с легкой улыбкой наблюдал за Вероникой, и она с удивлением заметила, что улыбается ему в ответ. Положив трубку, Она села рядом, но не слишком близко. Первым нарушил молчание Джон.

— Когда допьешь кофе, рекомендую поспать. Я поеду без остановок, а когда Джеки проснется, ты ему потребуешься на все сто процентов.

— Я не хочу спать с тобой в одной машине! Джон улыбнулся.

— Погоди, дай время. И в машине, и на крыше сарая…

— Прекрати! Ой, кажется… Бежим!

Они буквально ворвались в машину, и вовремя. Джеки не проснулся, но начал похныкивать во сне, и Вероника торопливо прилегла рядом, осторожно шепча ему на ушко что-то успокоительное. Джон некоторое время смотрел на них обоих, а затем бережно прикрыл их мохнатым шотландским пледом.

— Вероника?

Она открыла глаза и тут же отпрянула, увидев лицо Джона в нескольких сантиметрах от себя. Он хмыкнул.

— Не, волнуйся, это не атака на твою невинность. Просто ты крепко спала, а нам осталось полчаса пути.

— Так быстро приехали?

— Строго говоря, мы выехали семь часов назад. Сейчас четверть седьмого.

— Ты побрился…

— И еще умылся и переоделся. Вы даже не заметили остановки.

— А зачем ты останавливался?

— Синеглазая, ты задаешь на редкость бестактный вопрос, но я могу ответить…

— Нет! Не надо. Я еще не проснулась.

В этот момент Джон наклонился и быстро поцеловал ее в румяную и теплую со сна щеку. Вероника ахнула, а он предупреждающе вскинул руку.

— Не бей! Я от избытка чувств.

— Вот и проявляй их на ком-нибудь еще!

— На ком? Тут никого, кроме овец, не встретишь. Они удивятся, если я начну их целовать, а пастухи и вовсе заподозрят, что с дартмурским лордом неладно.

Она захихикала, Джон присоединился к ней, и некоторое время они заливались абсолютно беспричинным смехом. Потом смущенно умолкли и отвернулись друг от друга.

Джеки все еще спал. Мерное покачивание машины усыпило его лучше всякой колыбельной.

Вероника вновь почувствовала тревогу. Через полчаса они с Джеки окажутся в замке.

— Нас уже ждут. Потерпи, Вероника. Вся прислуга в доме ждет не дождется возвращения Джеки, так что твоя жизнь станет намного легче.

— Но Джеки не любит, когда вокруг много людей.

— Не волнуйся. Они отлично вышколены, так что на первых порах их и видно не будет. Столы будут накрыты, кровати застелены, но самих слуг вы не встретите… Как в сказке.

Действительно. Как в сказке. Чем дальше, тем страшнее.

Вероника Картер! Имеешь ли ты представление, как живут миллионеры? Так куда тебя понесло?

По проселочной дороге они ехали медленно. Вокруг тянулись бесконечные неяркие луга, на горизонте вставали зеленые холмы, в ложбине между ними темнел лес… типичная английская природа, только настоящая, не с картинки. Вероника приоткрыла окно и полной грудью вдохнула ароматный воздух, пахнущий вереском и чабрецом.

Ее немного беспокоило только одно обстоятельство: нигде, ну нигде не было видно ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего замок. Что это значит? Что им ехать больше, чем полчаса? Тогда зачем этот лорд обманул ее?

Небо переливалось всеми цветами радуги, солнце, еще едва оторвавшееся от горизонта, сияло, словно слиток золота, неугомонные жаворонки выводили трели над головой.

Дорога пошла под уклон, потом опять в гору, снова под уклон и снова в гору… Холмы Дартмура довольно круты, но стоят на земле так давно, что сплошь заросли луговыми травами, поэтому все изгибы почвы можно было оценить только на твердой дороге. Веронике в конце концов понравилось мерное ныряние «кадиллака» в низины, она уже с интересом смотрела по сторонам. Джон заметил ее оживление.

— Нравится?

— Очень! Здесь должны водиться феи и эльфы. А воздух…

— Я всегда считал это место раем на земле. Я здесь вырос. Хотя нянька Нэн всегда утверждала, что здесь полно нечистой силы.

— Колоритная старушка, должно быть, была твоя нянька Нэн.

— Не только моя. Она нянчила еще мою мать. И потом, почему была…

Вероника, не дослушав, перебила:

— Джон, послушай.

— Как всегда, слушаю внимательно.

— Ты ведь не отберешь его у меня? Не приставишь к нему постороннего человека сразу по приезде?

— Я уже говорил тебе, что хочу для Джеки только счастья. Поэтому ты здесь, с нами. Ты же ему нужна… пока еще больше, чем я. Ты должна доверять мне.

— Но я… я не могу.

— Знаю. Все впереди. Просто обещай мне, что будешь кусаться только в ответ на мои укусы.

— Еще чего! Я бешенством заражусь!

— Ну что за женщина!

— Ой, речка!

— Совершенно верно. Местные утверждают, что именно это и есть настоящий Твид. Здесь довольно много шотландских поселений.

Речка причудливо изгибалась между невысокими берегами, сплошь заросшими осокой и камышом, весело бежала по своему руслу, гулко журча под старинным каменным мостом, на который сейчас медленно вползал тяжелый «кадиллак».

А потом был еще один холм, с вершины которого открылся такой удивительный вид, что у Вероники захватило дух.

Сказочная долина простиралась у подножия холма. На ослепительно зеленых лугах реяли белоснежные облачка — стада овец. Вдоль дороги бурно цвел шиповник, чьи алые и белые цветы распространяли восхитительный аромат. Бабочки лениво вспархивали из-под колес, чтобы тут же опуститься обратно на теплую мостовую. Вдоль дороги по лугу мчался громадный вороной жеребец, на спине которого еле был виден маленький эльф в красной ковбойке и потертых джинсах. Он оглушительно верещал, размахивая руками и совершенно не боясь свалиться.

— Мастер Джон приехал!!! Бабушка-а-а!!! Мастер Джон приехал!!!

Дорога заканчивалась метрах в трехстах от них, у ажурных кованых ворот, сейчас гостеприимно распахнутых. За воротами стоял дом.

Замки довольно быстро приходили в упадок. Каменную махину невозможно протопить как следует, по громадным коридорам вечно гуляли сквозняки. В конце концов, английские сквайры, чьи предки были норманнскими баронами, перебрались в дома. Капитальные, добротные, стоящие на могучем каменном фундаменте. Добрый английский дуб щедро делился своей древесиной, и прокопченные потолочные балки в таких домах не ведали ни гнили, ни жучков, крепкие и звенящие и по сей день. Выбеленные стены за долгие годы зарастали плющом и диким виноградом, на крыше грелись рядом домашние голуби и дикие горлицы, а по двору бродили одуревшие от жары куры.

Английские сквайры любили свою землю и не задирали перед ней нос.

Дом, постепенно выраставший перед изумленными очами Вероники Картер, был именно таким — настоящим старинным английским домом. Трехэтажный и длинный, с высокими узкими окнами и коричневыми ставнями, с громадными печными трубами на крыше, дом был окружен роскошным садом и потому утопал в цветах. Ошеломленная Вероника даже не представляла, что в довольно холодной Англии может расцвести такая поистине тропическая роскошь.

Она судорожно и немного испуганно вздохнула, и Джон встревожено оглянулся через плечо.

— Тебя не укачало?

— Да нет… Боже, какая же красота! Немудрено, что ты считал его раем на земле…

— Это больше, чем рай. Это — моя родина.

Веронику потрясли интонации его голоса: нежные, горделивые, восторженные и тихие.

— Здесь так красиво, что все кажется ненастоящим.

— Обживешься — побродим по здешним местам. Неподалеку есть деревушка. В принципе она небольшая, но там есть и магазины, и даже кинотеатр.

— Я не понимаю, Джон… Мультимиллионер живет в сельской глуши! Может, ты еще и в кино по субботам ездишь?

— Во-первых, иногда езжу… ездил. Во-вторых, сейчас не семнадцатый век. Даже тогда до Лондона добирались всего за два дня. Я не всегда езжу на «кадиллаке», «форд» или «понтиак» гораздо стремительнее. Кроме того, у меня есть вертолет для экстренных вылетов, но я им почти не пользуюсь. Ну и, наконец, Леконсфилды занимаются текстилем и шерстью, а не поставками оружия, так что авралы случаются редко. Производство налажено уже полтора века назад, я просто поддерживаю его в должном состоянии.

— Все равно удивительно.

— Тогда добавлю, что меня привлекает естественная красота. Нетронутая природа, здоровая еда, чистый воздух, искренние женщины… Такой уж я… натурал.

Вероника постаралась подавить неуместное возбуждение, мешавшее ей сосредоточиться. Это было трудно, потому что все ее тело так и горело.

— А твои люди… они тоже одеваются в бутиках Леконсфилда?

— Вероника, ангел, я же не феодал! Они не мои люди. Кто-то арендует у меня жилье, кто-то землю, кто-то испокон веку здесь живет. Что же до бутиков, то на самом деле в той самой деревеньке, в Мэллоу-Миде, есть магазины с нашей продукцией, и она вовсе не дорога. Строго говоря, у Леконсфилдов нет бутиков, есть элитные ателье и магазины тканей, это верно. Мы шьем для сильных мира сего, но любой человек может убедиться в качестве наших тканей. Начинаю ощущать себя лектором. Кстати, в Мэллоу-Миде есть парочка настоящих бутиков. Можешь прошвырнуться по ним и подыскать себе что-нибудь от Диора.

— Я и бутики — вещи несовместные! А Диор здесь для кого?

— Вокруг полно соседей, несколько поместий. Было бы глупо в каждой маленькой деревушке устраивать по бутику. Выбор пал на Мэллоу-Мид, поскольку у меня связей больше. Молодых леди в округе хватает.

— Не сомневаюсь, ты всех пересчитал. Ладно, это дело твое. А бутики мне и правда ни к чему. Я всегда предпочитала сэконд-хэнд. К тому же за эти два месяца я немного издержалась.

Говоря это, Вероника вдруг запаниковала. Она ведь едет в дом миллионера! А одежонка у нее, мягко говоря…

Джон махнул рукой.

— Не беспокойся. Деньги пусть тебя не волнуют.

Самое удивительное и отвратительное заключалось в том, что ей было чертовски приятно слышать такие слова. Вероника прекрасно понимала, что это стыдно и неприлично, но сделать ничего не могла.

— Я от тебя не собираюсь брать ни единого…

— Вероника, я вовсе не хочу давать тебе взятку, подкупать или брать на содержание. Однако прекрасно понимаю, что за последние два месяца твоя жизнь изменилась так резко, что финансы потерпели некоторый крах. Я — бизнесмен и хочу часть своей глубокой благодарности выразить, так сказать, практически. Тебе хорошо заплатят за все время пребывания здесь. Откажешься взять деньги — я сам окружу тебя всеми благами цивилизации, включая и тряпки из бутиков. Ты дорого стоишь, Вероника, и это комплимент. Своего рода.

— Я не могу…

— Можешь. Я все равно навсегда перед тобой в долгу. Не заставляй меня садиться в долговую яму. Позволь просто обеспечить тебе пару месяцев счастливой и безбедной жизни.

Вероника мрачно откинулась на спинку. Рациональное зерно в этом есть. Скажем так, она станет наемным рабочим. То есть, служащим. Няней для сына хозяина. В этом случае она вполне может получать зарплату, а также рассчитывать на то, что их отношения будут значительно более… формальными. Иными словами, безопасными.

Хороша няня для сына миллионера! Драные джинсы, застиранная футболка и грива нечесаных волос.

— Ладно. Я принимаю твое предложение, только звать тебя хозяином отказываюсь. И мастером Джоном тоже.

Она хихикнула, и Джон с подозрением взглянул на нее в зеркальце заднего обзора.

— Все шуточки?

— Да нет… Просто я не слишком похожа на Мэри Поппинс. Твоя мать будет шокирована.

— Не зарекайся. Ты ее еще не видела.

— То есть, мне уже пора бояться? Она такая ужасная?

— Она прекрасная. И очень терпимая. Что немудрено, учитывая, что всю жизнь она прожила под одной крышей с нянькой Нэн.

— Но у меня масса недостатков! Я ненавижу сэндвичи с огурцами, привыкла заваривать чай прямо в чашке, не люблю гладить и говорить о хозяйстве.

— Отлично. То, что нужно.

— Еще я люблю полевые цветы и ненавижу цикламены… Перестань на меня пялиться в зеркало и. смеяться тоже перестань! Ты заигрываешь! Ничего не выйдет!

— Ну, так и беспокоиться не о чем. И я не смеюсь, просто подвожу итоги. Ты необыкновенно красива, добра, заботлива, прямолинейна, искренна, остроумна, честна. Ты любишь детей и не любишь нечестность… одним словом, я понял, что могу тебе доверять, а я был уверен, что после того, что сделала Марго, не смогу доверять вообще ни одной женщине в мире. Мама поймет и оценит тебя точно так же, как это сделал я. Конечно, кое с кем возникнут трудности…

— Как вы жили с Марго?

Его лицо мгновенно превратилось в каменную маску.

— Я не хочу об этом говорить.

— Ты же сам говорил, что я смогу узнать тебя получше. Как мне это сделать, если ты…

— Наблюдай. А не собирай сплетни.

— Если ты расскажешь сам, никаких сплетен не будет.

— Нет. Это прошлое, и оно мертво. Во всех смыслах. Забудь сама и не напоминай мне.

Вероника знала, что никогда не сможет это сделать. Забыть и не думать. И доверять ему до конца тоже не сможет, пока не выяснит истину.

Машина затормозила у ажурных ворот, потом аккуратно заехала во двор. Широкая дорожка была посыпана ослепительно белым песком, прямо перед просторным мраморным крыльцом журчал фонтан.

Против воли Вероника представила, как Джон привез сюда Марго в первый раз. Как ввел ее в этот дом в качестве хозяйки.

У Марго было все. И все-таки она сбежала. Почему?

Ажурные ворота медленно закрылись, и Вероника поежилась, внезапно ощутив себя пленницей.

— Как их открыть, Джон?

— Пультом. Если будешь пользоваться машиной, дам тебе отдельный. А так… есть калитки в ограде, домофон на воротах.

— То есть, я смогу выходить?

— С кем-нибудь — конечно.

— Зачем мне охрана?

— Ты можешь забрать Джеки и сбежать. На этот раз навсегда.

— Я никогда так не поступлю!

— Твоя сестра это сделала.

— Я не такая. Погоди, то есть я буду здесь в заточении? Я так и знала, что это ловушка!

Джон развернулся и с укором посмотрел на нее.

— Ты совершенно свободна и можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Единственное, о чем я прошу, так это о сопровождении. В остальном… Я не тюремщик. Ты вообще-то за кого меня принимаешь?

— Понятия не имею! И очень хотела бы знать.

— Так узнавай побыстрее. Меня твои обвинения уже… Ладно. Осмотрим дом попозже, ладно? А теперь давай быстренько перенесем Джеки в детскую, пока он не проснулся.

— Наверное, надо предупредить твоих домашних?

— Я это уже сделал. Все знают о проблемах Джеки, потому нас никто и не встречает. Итак, мисс Картер, будьте моей гостьей. Добро пожаловать в Февершем-Мэнор!

Вероника отчего-то вспыхнула и торопливо вышла из машины. Вокруг стояла удивительная тишина, только журчала вода в фонтане, да пели птицы. Шиповник неистово обнимал мраморные колонны при входе, и весь дом напоминал сказку о спящей принцессе.

— Удивительно, здесь очень красиво, но нет ни одной клумбы! Истинный английский сад должен выглядеть не так, я видела картинки в книгах.

— Этим занимается мама. Она ненавидит геометрические узоры и травку по линейке. У нас нет ни одного газона.

— Думаю, твоя мать мне понравится.

— Я же говорил. Она придет попозже, когда ты разместишься. Тем более, вчера у нее был тяжелый вечер.

— Но…

— Потом. Помоги мне.

Джон осторожно отодвинул кресло водителя, широко и небрежно распахнул дверцу «кадиллака» и аккуратно вынес Джеки из машины. Веронике оставалось только забрать чемоданы и поплестись за торжествующим отцом.

Они прошли великолепный холл, где на мраморном полу валялись волчьи шкуры, а по стенам висели охотничьи трофеи вперемешку со старинным оружием, поднялись по широкой деревянной лестнице на второй этаж и свернули в коридор, опоясывающий весь дом. Вероника даже съежилась под впечатлением, которое производил дом. Безмолвный, величавый великан, помнивший, вероятно, прапрадедушку Джона, когда тот был в возрасте Джеки.

Когда они сворачивали в коридор, девушке показалось на миг, что внизу в холле мелькнула какая-то тень, но, обернувшись, Вероника ничего не увидела.

Она брела за Джоном и тосковала. Перед самой собой не было причин притворяться. Вероника Картер страстно желала этого мужчину, пожалуй, даже была влюблена в него, но совершенно точно — особенно в этом доме — понимала, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она не должна подпускать к себе Джона Леконсфилда и на пять шагов, а гормоны… ну что гормоны, гормоны успокоятся. У них не будет другого выхода.

Правда, учитывая, что теперь они снова будут жить в одном доме, гормонам придется трудновато.

— Это детская. Входи.

Джон улыбался: светло, радостно, победно. Для него уже настал счастливейший миг в жизни, его сын вернулся домой.

Стараясь не трястись, как осиновый лист, Вероника прошла в бело-голубое очарование комнаты и огляделась, изо всех сил храня небрежно-скучающее выражение на лице, хотя больше всего ей хотелось завизжать от восторга и начать играть во все эти пушистые и невообразимо симпатичные игрушки, катаясь прямо по нежному голубому ковру с вытканными на нем желтыми звездочками, месяцем и симпатичными мышатами.

— Неплохо. Только колыбелька будет ему явно мала. Нужна другая кроватка.

— Знаю. Просто не было времени купить. Я ведь до последнего момента не знал…

Джон осекся, а Вероника похолодела. Он не знал, жив ли его сын, а узнав, кинулся в Лондон. Конечно, не до колыбели было.

Она забрала Джеки из рук Джона и осторожно села в кресло. Малыш явно собирался проснуться, и девушка вскинула глаза на счастливого отца.

— Тебе лучше выйти… на первое время.

— Разумеется, конечно!

Это ее тронуло до глубины души. Проклятье, нельзя же быть такой добросердечной! Хватит волноваться о чувствах Джона Леконсфилда, пора заняться Джеки.

Джеки засопел, смешно фыркнул, дрыгнул ногой… и открыл глаза. Очень строго оглядел комнату. И уткнулся было в безопасную грудь тети Вероники, но в этот момент Джон стремительно просунул руку в приоткрытую дверь и запустил музыкальную погремушку в колыбельке. Овечки, коровки, поросята, зайчики и мышата медленно поплыли по кругу под нежные перезвоны маленьких колокольчиков.

Сначала один недоверчивый голубой глаз, а затем и оба уставились на тихо звенящее чудо, а затем Джеки Леконсфилд с веселым смехом потянулся к смешным зверушкам. Вероника поднесла его поближе и стала тихо называть каждого зверька по имени, а Джеки с восторгом ей внимал, таращась на прекрасную игрушку.

— Барашек мой кудрявый, давай-ка посмотрим, не утонули мы за ночь… о-о-о, еще как утонули! Скорее, выбираемся на сушу.

Она оглянулась в поисках Джона, но тот исчез. Пришлось самой обследовать помещение, и вскоре Вероника наливала для Джеки ванну. Они прекрасно провели время, запуская кораблики, уточек, рыбок и одну русалку, а затем, насухо вытерев мальчика, новоиспеченная няня принесла его обратно в комнату.

Она очень боялась, что Джеки будет напуган, но он казался совершенно счастливым и вполне довольным жизнью. Сам отпустил надежный Вероникин палец и быстренько пополз к ящику с игрушками, чтобы изучить его содержимое. Новая комната нравилась Джеки явно намного больше, чем прежняя.

Может, Джон был прав? Всему виной дом Марго и то, что, возможно, происходило в нем с Джеки?

Игрушки были очаровательны и рассчитаны явно не на трехмесячного младенца, значит, Джон покупал их позже, свято веря в то, что сын вернется.

— Эй, маленький вертун! Дай мне застегнуть твои штанишки, а то будешь бродить по дому с голой попой, а все будут показывать пальцем.

Как странно это звучит: «все». В течение двух месяцев их с Джеки мир был абсолютно замкнут, в него не смогла вписаться даже общительная Джованна, а вот теперь мальчику предстоит обрести большую семью. Семью, в которой не будет места Веронике Картер.

Джеки протопал к окошку, сунул палец в рот и уставился на что-то внизу. Вероника поспешно подошла к нему и взглянула. Внизу, на веранде, сидел Джон Леконсфилд и пил кофе. Вероника подхватила Джеки на руки и тихо прошептала:

— Это ПАПА.

Секунды растянулись в вечность. Вероника ждала, забыв о дурацком пари, обо всем на свете — просто веря в чудо. В то, что сейчас Джеки вспомнит своего отца и улыбнется ему…

Чуда не произошло. Пухлая нижняя губка задрожала, голубые глаза наполнились слезами, плюшевый мишка полетел на пол, и Вероника испуганно подхватила Джеки на руки.

— Успокойся, милый, не надо плакать, я ведь с тобой, правда? Хочешь кушать? Отлично. Сейчас мы с тобой пойдем и позавтракаем.

Она бросила еще один взгляд вниз и увидела, что на террасе появился еще один человек, довольно пожилой мужчина. Он что-то горячо говорил Джону и тряс его руку, явно поздравляя молодого лорда со счастливым возвращением сына. Что ж, не будем торопиться. Она спустила Джеки на пол, и он неуклюже затопал рядом с ней, сильно сжимая палец Вероники своей маленькой ручкой.

Разумеется, они заблудились. Найти выход на террасу с первого раза оказалось непосильной задачей, и, в конце концов, они вышли в большую, очень светлую комнату овальной формы, со стеклянным потолком.

Комната была просторной и скупо обставленной, хотя на стенах висели явные раритеты, а в изящной горке сиял и переливался великолепный хрусталь. На одном из стульев повис небрежно брошенный шелковый кардиган, здесь же валялись туфли на высоком каблуке. По всему столу были рассыпаны фотографии. Любопытство пересилило смущение, и Вероника подошла поближе.

Джеки и Джон. Джон и Джеки. Джеки в роддоме. Джон пеленает Джеки. Джон купает Джеки. Носит на руках, смеется, поет ему колыбельную…

Кадры были настоящие, не постановочные, и Вероника с неожиданной нежностью подумала, как же сильно Джон любил и любит этого малыша. На фотографиях лицо молодого отца дышало любовью и счастьем.

При виде следующих снимков Вероника окаменела.

Потрясающая Блондинка и Сногсшибательная Шатенка в вечерних платьях умопомрачительной красоты и стоимости тискали маленького Джеки своими изящными ручонками, ослепительно улыбаясь в камеру.

Гидра ревности жалила разом и сердце, и глаза, и мозги Вероники Картер. Одумайтесь, мисс! Женщины без ума от Джона Леконсфилда, а Джон Леконсфилд без ума от женщин. Что вас так расстроило?

Полезна ли для психики Джеки будет частая смена пассий его папаши? Ответ — категорическое нет!

Вероника закусила губу и крепче сжала руку малыша. Он поднял головенку и солнечно улыбнулся ей, отчего она чуть не зарыдала. Безусловно, она думала о Джеки в первую очередь, но во вторую… Во вторую она просто ревновала, ревновала, как сиамская кошка, ненавидела этих неизвестных красоток и злилась на проклятого лорда-бабника.

— Что будешь кушать, Джеки?

— Соски!

Сосиски так сосиски. Вперед, поищем кухню. Должна же она где-то быть!

Вместо кухни они наконец-то выбрались на веранду, и Джон испуганно поднялся из-за стола, готовый уйти по первому же требованию. Однако Джеки, необычно оживленный и бодрый, начал подпрыгивать на месте и дергать Веронику за руку, не обращая на страшного папу никакого внимания в принципе.

— Соски-и-и!!!

Девушка рассмеялась.

— Твоя удача, ваше лордство! Он так хочет есть, что забыл испугаться. Сиди с нами тихонечко… Джеки, ты куда, малыш!

К ее восторгу и удивлению, маленький упрямый козлик с восторженным воплем кинулся к фонтану, начисто забыв про возлюбленную тетю и многочисленные опасности, поджидающие мальчиков, удаляющихся от своих теть больше, чем на два шага.

Вероника с любовью смотрела, как маленький мужчина упрямо исследует загадочную воду, льющуюся наверх. В следующий момент ее словно жаром обдало. Не слишком ли быстро он освоился? Если так дело пойдет, то она… они с Джоном… Джон с ней…

Но ведь это же здорово! Это замечательно, что Джеки не боится и не плачет. Ее интересы вообще ни при чем, ибо главное в ее жизни — вот этот маленький золотоволосый мальчишка, воркующий с фонтаном посреди благоухания цветущих роз.

Сын красивого лорда, который получил-таки свое право первой ночи.

Еще не получил. Но обязательно получит. А после этого отправит ее обратно, и Веронике Картер останется только удавиться от тоски в оглушительно пустой квартире.

Она сильно побледнела и торопливо взглянула на потенциального насильника. Джон Леконсфилд смотрел только на своего сына, и в глазах его горела любовь.

Может, он забудет о пари?

Забудет, как же!

Он же бабник!!!

 

7

Двигаясь бесшумно и в полусогнутом состоянии, Джон раскрыл над столом большой зеленый тент, стремительно разлил чай и кофе по чашкам и постарался стать совершенно незаметным. Против воли Вероника почувствовала к этому человеку чуть ли не прилив нежности.

Счастливый отец страшным шепотом произнес:

— Он не выглядит испуганным.

— Ему здесь определенно нравится. Похоже, ты в кои-то веки принял правильное решение… насчет переезда.

— Я так рад!

— Я тоже. Правда.

Их взгляды встретились, и Вероника смущенно опустила ресницы. Эти темно-серые глаза будили в ней первобытные инстинкты, а те, в свою очередь, повелевали кокетничать, хотя в ее ситуации это было смертельно опасно.

В этот момент неясный шорох раздался за спиной девушки, и чей-то тихий голос произнес весьма энергичную фразу по-валлийски. Вероника обернулась…

… и увидела маленькую старушку, весьма живописно задрапированную в нечто черное и развевающееся. Личико у старушки было маленькое и сморщенное, точно печеное яблоко, а на нем ярко блестели ослепительно синие глаза, удивительно молодые и… как бы это сказать… озорные.

Джон отреагировал молниеносно.

— Нянюшка, ни звука! Вероника… это нянюшка Нэн. Нэн, это Вероника… сестра Маргарет.

Вероника начала привставать с открытым ртом, но удивительная старушка энергично замахала на нее коричневой лапкой.

— Сиди, дева, сиди тихо, не смотри на меня и не говори пустых слов. Все вижу, все знаю, сейчас про тебя неинтересно. Значит, мой маленький брауни вернулся домой! Старая Нэн знала, что этот день наступит… Балбес!

Последнее было адресовано Джону. Он в потешном возмущении нахмурился, но нянька Нэн, двигаясь абсолютно бесшумно и быстро, подбежала к нему и несколько раз хлопнула его по лбу ладошкой.

— В МОЕ время слушали старых людей. Я говорила, что ангелочек жив, говорила, что на болотах расцветет голубой вереск, говорила, что ты еще узнаешь имя своего счастья… обалдуй великовозрастный.

Некоторое время она наблюдала за Джеки, а потом повернулась и стремительно кинулась обратно в дом. На самом пороге она притормозила, обернулась и изрекла:

— Зеленые глаза — к беде, синие глаза — к смятению, а твои глаза, дева, будут сиять любовью, да только до этого еще далеко. Сны тебя мучают, обида гложет, дурость бродит, а от него помощи не жди. Лорды с болот никогда не умели слышать свое сердце. Все им надо растолковывать. Где эта девчонка! Ее внук в доме, а она спит!

С этим возмущенным возгласом Нэн исчезла.

Ошеломленная Вероника с трудом смогла отвести глаза от двери, чтобы взглянуть на Джона и промолвить:

— Но… я думала… если она нянчила твою мать, то… я думала, она умерла…

— Глупости какие!!!

Последняя фраза прозвучала откуда-то из недр дома, и Вероника окончательно растерялась. Джон расхохотался, впрочем, тут же закрыв себе рот ладонью, а затем вполголоса пояснил:

— Ты толковала то про замок, то про феодальные права, а меня особо и не слушала. Как видишь, драконы здесь не водятся, а что до няньки Нэн… В здешних местах полагают, что она в родстве с Маленьким Народцем с Холмов, потому что жила здесь всегда.

— Как это — всегда?! Сколько же ей лет?

— Этого никто не знает. Она приняла уйму окрестных детей, а когда-то помогала прийти на этот свет и их родителям. В нашем доме она с незапамятных времен, я же тебе говорил… Ну что, Марго была права насчет меня?

Вероника нахмурилась, сбитая с толку внезапным переходом.

— Похоже… не во всем.

— Уже лучше. Тс-с! Джеки идет.

Вероника пошла навстречу мальчику, чувствуя, как отказывают ноги. Что, если сейчас он улыбнется своему отцу?

— Соски-и-и!!!

— Уже готовы. Садись на свой стульчик и…

— Нет, сын, не на коленки к Веронике! На свой стульчик, как и подобает молодому джентльмену.

С этими словами Джон ловко подхватил ошеломленного мальчика и усадил его на стул. Маленький ротик уже раскрылся, чтобы испустить дикий вопль, но в этот момент Джон ловко всунул туда кусок восхитительно пахнущей копченой сосиски. Не сводя глаз с подозрительного дядьки, Джеки интенсивно жевал сочное мясо, но не плакал. Джон тем временем подвинул ему тарелку, а затем встал и отправился прочь.

Как только подозрительный дядька скрылся из глаз, Джеки окончательно успокоился и принялся за еду с еще большим энтузиазмом.

Потрясенная Вероника последовала его примеру. Никогда, никогда за два месяца их совместной с Джеки жизни он не позволял себе — и ей — удалиться так далеко от безопасных объятий. Никогда он не соглашался на контакт с незнакомым человеком. Никогда ей не удавалось избежать дикого визга, если чужой приближался к Джеки так близко.

Тут было, о чем подумать, но солнце сияло, птицы пели, и все вокруг благоухало, так что, закончив завтрак, они с Джеки отправились в сад.

Там, на живописной лужайке, обнаружился бассейн с восхитительной голубой водой. На ее поверхности плавали яркие утята и выписывал круги настоящий — почти — катер. Джеки счастливо рассмеялся и кинулся к воде так стремительно, что смеющаяся Вероника едва успела его перехватить.

Из кустов донесся смешок, Джон Леконсфилд подглядывал за ними. Потом из тех же кустов элегантно вылетело огромное махровое полотенце. Джеки вытаращил глаза, а Вероника насмешливо поклонилась кустам.

— Спасибо, Маленький Народец.

Джеки плескался в воде до полного изнеможения, а потом начал капризничать. Тут же из волшебных кустов высунулась его любимая книжка, и Вероника с благодарностью посмотрела туда, где, по ее расчетам, должно было находиться лицо Джона.

Под чтение и пение малыш наконец-то угомонился и заснул. Кусты раздвинулись, и Джон вынес автомобильное сиденье для детей. Вероника с чувством глубокой благодарности уложила мирно спящего Джеки в эту импровизированную колыбель и повернулась к Джону.

— Ты меня спас.

— За ним надо приглядывать в четыре глаза, а не в два. Вероника… дай подержать его на руках, а?

— Ладно, Только осторожно. Если он проснется, настанет конец света.

В этот момент со стороны дома донесся возглас:

— Джонни!

Вероника замерла. Великолепное создание с густыми каштановыми волосами и карими глазами, загорелыми ногами от шеи, практически не прикрытыми возмутительно облегающими шортами, шло к ним по траве легкой, слегка танцующей походкой. В глазах Джона засветилась радость, и он прошептал:

— Кэролайн!

Вероника довольно часто встречала в книгах сравнение типа «эти слова пронзили ее сердце, словно нож…»

Именно это она сейчас и чувствовала. Означенная Кэролайн была той самой Сногсшибательной Шатенкой с фотографии.

Лорд-бабник тут же забыл о желании подержать сына на руках и направился ей навстречу. Вероника отвернулась, испытывая сильнейшее желание случайно уронить Кэролайн в бассейн. А лучше — в чан с лягушками и пиявками.

Значит, Марго была права насчет этой дамочки. Она была и остается любовницей Джона Леконсфилда, даже живет с ним под одной крышей.

Вероника против воли представила, как эти двое целуются, занимаются любовью, и ей стало совсем худо. Теперь все ясно. Джеки всегда будет на втором месте, а на первом — Кэролайн. Или любая другая смазливая девица.

Вероника отвернулась, не в силах смотреть на мерзавца и его любовницу. Алый туман застилал ее глаза.

Секунду спустя до нее долетел звук поцелуя, смех и оживленная болтовня.

Гад, гад, ядовитый змей, предатель, обманщик и бабник!

Сейчас она ему все выскажет!

Вероника обернулась. Джон и Кэролайн исчезли.

Отлично! Наверняка они отправились в спальню. Любовницы ведь именно для этого и нужны. А бедная идиотка Вероника Картер даже не может выйти отсюда, не может бежать, куда глаза глядят, потому что купилась на самый старый в мире трюк под названием «Ты нужна нам обоим!».

Бедная Марго! Пусть она была порядочной… назовем вещи своими именами… стервой, но ТАКОГО она не заслужила. Если даже Вероника чувствует себя униженной при виде такого откровенного адюльтера, то что же должна была пережить Марго?

Несколько часов спустя Вероника сидела у кроватки Джеки и лелеяла свою злость. Она уже выяснила, что комната Кэролайн находилась совсем рядом, и теперь изо всех сил — и совершенно безуспешно — пыталась изгнать из головы ужасающе развратные картины совместного времяпровождения Джона Леконсфилда и бесстыжей Кэролайн.

Ужинать она не пойдет, и не просите. Впрочем, никто особенно и не просит. Все о ней забыли. Никому она не нужна. И Джеки тоже.

Дверь приоткрылась, и голос негодяя произнес:

— Вероника, я хочу познакомить тебя с Кэролайн… Кэролайн, это Вероника.

— Привет, душечка Вероника.

Чтоб ты поперхнулась своей душечкой!

Вероника судорожно расправила одеяльце Джеки и строго прошипела:

— Пожалуйста, тише.

Джон осторожно тронул ее за плечо, но она брезгливо отстранилась. Нечего хвататься, у него для этого есть «душечка Кэролайн»!

— Он спит?

— Спит, не видишь?

— Кэролайн, заходи! Взгляни на него. Он такой красавец!

— Ой, прелесть!

— Тихо!!!

— Я думала, он спит…

Вероника одарила красотку взглядом, которого не постыдился бы и легендарный василиск, как известно, обращавший в камень все живое. Кэролайн торопливо прихлопнула рот ладошкой.

Было ей немного за двадцать, а может, косметика была слишком хороша.

— Он долго засыпал, а сейчас спит очень беспокойно. Может проснуться. Если он вас увидит, начнется истерика.

Кэролайн выглядела разочарованной, а развратный лорд тут же подхватил ее под локоток.

— Вероника права, дорогая. Достаточно для первого раза. Тебе лучше уйти…

— Вам ОБОИМ лучше уйти.

— Но я только что смог выкроить время, чтобы побыть с ним…

— О, я понимаю! С утра столько дел, столько дел…

Кэролайн одарила Веронику поистине ангельской улыбкой.

— Это моя вина.

— Я тоже так считаю.

— Видишь ли, душечка…

— Честно говоря, объяснения меня не интересуют…

— Кэролайн, пойдем, я тебя провожу.

Джон увел отвратительную душечку и вернулся в комнату. Вероника демонстративно раскладывала вещи Джеки в идеально ровные стопки, не глядя на растленного феодала.

Она случайно бросила взгляд в зеркало и увидела, что Джон откровенно любуется ею. Странно, видимо, он еще и извращенец. Только маньяк может любоваться нечесаными лохмами, залитой фруктовым соком футболкой и испачканными песком джинсами, а также надутым и перекошенным лицом обиженной шестиклассницы.

— Юпитер, ты сердишься…

— Я? Что вы, ваше лордство. Гувернантки не сердятся на работодателей.

— Это из-за Кэролайн.

— Из-за кого? Ах, из-за этой… да нет, с какой стати.

Он подошел ближе и дотронулся пальцем до пылающей щеки.

— Сердитая и красивая.

В следующий миг он ее уже обнимал, а она таяла, таяла, таяла, проклятая гусыня, и не находила сил, чтобы дать ему по башке хоть какой-нибудь из игрушек. Потверже.

— Послушай меня, синеглазая…

— Не буду слушать!

— Выслушаешь.

— Еще одну ложь? Зачем!

— Я хочу, чтобы ты мне доверяла, а ты сопротивляешься, и я не знаю, что делать. Поэтому скажу просто. Кэролайн никогда не была моей любовницей. И не является ею сейчас.

Серые глаза не хуже лазера плавили ее тело, ее душу, ее разум, и Вероника с ужасом и восторгом прислушивалась к тому, как откликается на прикосновения Джона ее плоть. Она могла говорить, что угодно, сопротивляться, ругаться, плеваться и кусаться, но на самом деле она его обожала. Она перетекала в него, словно маленький ручеек — в быструю реку, становилась его частью, умирала в его руках и мечтала о большем.

— А какое мне дело, кто для тебя твоя Кэролайн?

— Не знаю. Расскажи?

— О, ничего личного. Эта… особа разрушила твой брак, и мне не по душе мысль, что Джеки попадет под ее присмотр. Если попадет.

— Она не разрушала мой брак. И я не хочу это обсуждать. Я хочу, чтобы вы стали друзьями.

— А я сама решаю, с кем становиться друзьями, а от кого бежать, словно от чумы. И нечего таскать к Джеки кого ни попадя!

— Но он спал!

— А если бы проснулся?!

— Вот поэтому я увел ее днем. Она болтушка и хохотушка… Рассказал ей о Джеки и тебе, а потом обсудил дела. Ты же знаешь, я собираюсь многое изменить в своей жизни.

Она вырвалась и отошла подальше, судорожно тиская в руках носочки Джеки.

— А о нашем соглашении ты ей тоже рассказал?

— О шести месяцах? Мне казалось, это должно остаться между нами… особенно вторая часть.

Вероника вряд ли смогла бы продержаться еще один раунд, но в этот момент невозможный лорд стал холоден и вежлив, как… английский лорд.

— Твоя комната следующая. Вот двери, сможешь видеть Джеки. Переодевайся к ужину и приходи знакомиться. По коридору направо и вниз по лестнице. Жду тебя.

Она стояла под душем в буквальном смысле до посинения, а потом так яростно причесывалась, что, кажется, поцарапалась. Теперь Вероника Картер напоминала очень злую цыганку, одетую в оранжевую юбку и малиновый топ с открытыми плечами.

Плевать! Она будет яркой и легкой, как язык пламени, а Кэролайн пусть изойдется со своей элегантностью!

Когда из тьмы явилась нянька Нэн, Вероника едва не заорала в голос от неожиданности, но старушка и ухом не повела. Она быстро обошла вокруг девушки, что-то бормоча себе под нос. Потом уставилась на нее своими синими глазищами и сообщила:

— Все сели. Ждут. Едят у нас там. Внизу.

— Спа… спасибо.

— Спасибо потом скажешь. Пока иди, поешь. Та, другая, плохо ела. Салат и овес, овес и салат. Потому и злая была. С голодухи все злые. Ладно. Иди.

С этими словами нянька Нэн испарилась.

Через минуту Вероника входила в столовую. За широким и длинным дубовым столом уже сидели Джон, поднявшийся ей навстречу, Кэролайн, приветливо помахавшая ей рукой, а также…

… нет, достаточно на сегодня, пожалуйста! Та самая Шикарная Блондинка!

Еще через секунду Вероника совершенно расслабилась. Шикарная Блондинка резво вскочила ей навстречу и оказалась высокой худощавой женщиной средних лет с яркими серыми глазами и улыбающимся ртом. О возрасте говорили разве что морщинки вокруг глаз, но их можно было разглядеть только вблизи. Одета удивительная женщина была в лимонную юбку и точно такой же, как у Вероники, топ. Она бурно обняла Веронику и повела ее к столу, непрерывно болтая на ходу. В ее речи слышался едва уловимый ирландский журчащий акцент.

— Итак, вы — Вероника. Чудесно! И очень забавно. Я сразу почувствовала родственную душу! Во-первых, топ. Такую вещь может надеть только душевно веселый и умственно развитый человек. Во-вторых, юбка. Вы — оптимистка! Я тоже. В-третьих, вас зовут Вероника, а меня — Вера. Это тоже неспроста, только я еще не поняла, почему, но все равно здорово. Итак, будьте как дома, моя дорогая, и не смейте смущаться!

— Мама!

— Все. Молчу. Знаете, Вероника, раньше я боялась только Нэн. Теперь еще и Джона. Он очень строг со мной. Простим его и поговорим о моем внуке. Я подглядывала в окошко целый день. Вы с ним были неподражаемы. Нэн и Джон не пустили меня к вам, но сердце мое резвилось рядом с Джеки. Не дождусь того момента, когда смогу обнять его, барашка моего кудрявого! А вы, Вероника, вы так здорово с ним обращаетесь! Как хорошо, что вы поживете с нами. Джон рассказал про испытательный срок, это разумно и хорошо, но даже если, к нашей всеобщей радости, все случится раньше, обещайте не уезжать, ладно?

Вероника открыла рот, чтобы хоть что-то сказать, но леди Февершем не дала ей вымолвить ни слова.

— … и вы любите цветы, это сразу было видно. Вы так внимательно рассматривали львиный зев, он удался в этом году, а все пчелы! Говорила я Дику-мельнику, без пчел сад никогда не будет садом по-настоящему!

— Мама!

— Все! Молчу! Тиран! Как и его отец! И Нэн! Они всю жизнь мною командовали, Вероника! Но я их обожаю. Теперь ужинать! Я все время голодная, потому что болтушка, а болтовня сжигает массу калорий, я где-то читала. Вы тоже должны умирать от голода, я уверена. Но все-таки, откуда ваша любовь к садоводству? О, я покажу вам свою гортензию, называется Золотая Лютеция. Это нечто! Я почти дралась за нее на ежегодной ярмарке… У вас есть сад? Да нет, какие в Лондоне сады, разве Кенсингтон… Красиво там сейчас, должно быть?

— Мама!!! Позволь Веронике ответить хотя бы на ОДИН из твоих вопросов.

— Все! Молчу! Теперь ваша очередь. Я буду перебивать, предупреждаю сразу.

Вероника улыбалась во весь рот. Эта женщина ей очень нравилась.

— У меня тоже много вопросов, миссис Фе-вер…

— Вера! Просто Вера! Выкладывайте! Завалите меня ими! Нянюшка! Неужели ростбиф!

— В МОЕ время за столом леди не трещали как сороки и не размахивали руками, а ели тихо и степенно.

— Мама!

— Вера, я очень рада!

— Детка, ешьте, ешьте, вы бледненькая! Ах, какая жалость, что нельзя болтать с набитым ртом, нянюшка не разрешает. Столько нужно спросить… Кэролайн, а ты почему смеешься? Уж ты-то могла бы привыкнуть… Знаете, Вероника, это наша Кэролайн! Прекрасная девочка, честная, добрая, работящая. Мы с отцом, то есть, с ЕЕ отцом хотели поженить их с Джоном много лет назад. Джон тогда был противным подростком, а она не менее противной девицей пяти лет отроду. Потом хлоп, бах, кошмар, он ее не любит, она его тоже, короче, десять лет пролетело, как один день, папаша Кэролайн помер, светлая ему память, прекрасный был человек, а какие у него были розы в шропширском поместье! Да, так вот, потом прошло еще несколько лет, а еще потом Джон приводит в дом Марго, вашу сестру.

— Мама!

— Нет, я не об этом. Просто странно было… абсолютно ничего общего… Впрочем, мы с отцом Джона тоже во многом не сходились. Он, положим, считал, что виноград у нас не приживается, а я… Короче говоря, Джон и Кэролайн стали совершенными братом и сестрой. У нее к тому же большие способности в бизнесе, для меня-то это темный лес, а у нее получается… Теперь Кэрри будет работать за Джона, а он сможет заняться детьми! Вероника!!! Почему вы мне ничего не рассказываете?

— Мама, ты же не даешь ей рта раскрыть.

— Миссис… Вера, а какими детьми должен заняться Джон?

— Ну как же! Ведь Джон опекает сирот! Открыл центр, стал собирать картотеку на брошенных детей. Больницы, школы…

— Мама!

— Отстань ты от меня, поговорить не дашь с человеком! Все, рассказывайте, Вероника. Все-все о себе. Вы замечательная, это сразу видно. У вас такие удивительные фиолетовые глаза! У меня была фиалка, так вот она цвела точно таким же… Но я умолкаю. Не могу же я одна разговаривать целый вечер!

— Мама, по-моему ты себя недооцениваешь.

Вероника с улыбкой наблюдала за шутливой перепалкой матери и сына, а сама неотрывно думала сразу о нескольких вещах. Во-первых, эти центры… Кто бы мог подумать, что гордый лорд такой филантроп! Во-вторых, Кэролайн… Знает ли Вера Февершем всю правду, или ей просто неохота в это влезать?

Она опомнилась, поймав любопытный взгляд Веры.

— Что ж, о себе мне рассказывать особенно нечего. Полагаю, вы знаете, что мы с Марго были удочерены. Поступила после школы в колледж, с сестрой почти не общалась. Получила диплом и занялась ландшафтным дизайном, так что увлечение садоводством именно оттуда. Правда, такой красоты, как у вас, мне еще видеть не приходилось… После гибели Марго я ухаживала за Джеки, вот, собственно, и все. Работу пришлось на время оставить, но я, честно говоря, не жалею. Во-первых, Джеки, а во-вторых… фантазии большинства заказчиков сводились к альпийским горкам и горизонтальным фонтанам, а всякий изыск они считали преступлением. Я не видела в этом творчества.

— Ну совершенно мой стиль! Я тоже ненавижу рамки. Впрочем, это сразу стало ясно. Юбка и топ, моя дорогая, юбка и топ! Оптимизм и ум! Прекраснейшее сочетание, и именно мы с вами являемся счастливыми его обладателями. Только знаете что? Распустите волосы! Такие кудри нельзя держать в узде. Мне-то не к лицу, я ведь старая, но вы, моя красавица… Она красавица, Джонни, правда?

— Да.

Вероника почувствовала, как румянец захлестывает ее щеки.

— Ой! Она покраснела! Да вы должны утомиться от комплиментов! Утонуть в них! Джонни, что это за «да»? Она восхитительна!

— Я просто щажу ее скромность.

— Дорогой мой, вот в этом деле скромность женщины не нуждается в пощаде! От комплиментов мы только расцветаем, поверь мне. Ох, каттлеи!

— Что с ними?!

— Их надо опрыскать ровно в девять, а сейчас уже четверть десятого! Вероника, ангел, мы еще наговоримся всласть, а сейчас пока-пока, я убегаю!

Смерч в виде леди Февершем вылетел из столовой, и сразу стало темнее. Вероника ошеломленно и радостно проводила ее взглядом, удивляясь, как быстро Вера Февершем овладела ее сердцем.

Материализовавшаяся из воздуха нянька Нэн укоризненно поджала губы.

— В МОЕ время леди не были такими малахольными.

Наступила тишина. Потом Джон с легкой улыбкой заметил:

— В ушах звенит и чего-то не хватает. Как тебе моя мать, синеглазая?

— Восхитительная женщина. Открытая, светлая, добрая… может, тебя ей в роддоме подменили?

Джон расхохотался, Кэролайн вторила ему. Нянька Нэн послала Веронике одобрительно-суровый взгляд и удалилась на кухню, с неожиданной легкостью унося гору грязных тарелок.

Джон с удивительной нежностью посмотрел старушке вслед и крикнул:

— Ничего не мой, нянюшка! Это подождет до завтра.

Из тьмы донеслось:

— В МОЕ время господа после ужина спокойно попивали портвейн, а в дела слуг не вмешивались. И вообще, мал еще указывать.

Вероника хихикнула. Некоторое время все сидели в полной тишине, наслаждаясь покоем. Потом Кэролайн извинилась и пожелала всем спокойной ночи. Странно, но на этот раз она показалась Веронике значительно более симпатичной.

Девушка потягивала из бокала вино и размышляла. Надо будет расспросить о Марго Веру. При ее любви поговорить, а также, учитывая искреннюю любовь к сыну и внуку, она должна быть в курсе всего, что происходило в этом доме год с лишним назад.

Джон отодвинул стул и встал. Его атлетическая фигура, подсвеченная мягким светом ламп и огнем в камине, четко вырисовывалась на фоне белых занавесок, скрывавших большое французское окно, выходившее прямо в сад. Лорд Февершем налил Веронике кофе и пододвинул вазочку с трюфелями.

— Пойдем, посидим на веранде? Ночь очень теплая.

— Пойдем.

Внутренний голос настойчиво убеждал ее не делать глупостей, но Вероника едва не отмахнулась от него с раздражением, чем, наверное, немало удивила бы Джона.

Ночной сад благоухал, воспоминания о великолепном и сытном ужине приятно кружили голову. И Вероника Картер с изумлением поняла, что чувствует себя в аристократической усадьбе почти как дома. Если честно, то гораздо лучше.

Картеры были хорошими людьми. Честными, работящими, не слишком счастливыми. Бог не дал им детей, потому они и удочерили двух сирот, считая, что вместе им будет веселее. Родителей не выбирают, особенно обитатели сиротского приюта, поэтому и Марго, и Вероника искренне считали, что им в любом случае повезло, однако жизнь в доме Картеров трудно было назвать веселой. Вдобавок выяснилось, что по-настоящему хотел детей только Фил Картер. Его жена так и не сумела стать хорошей матерью, вернее, хорошей матерью для обеих девочек. Она выбрала Марго и во всем ей потакала, баловала, наряжала, покупала сласти, рассказывала всем о необыкновенном уме и живости девочки, а к Веронике относилась… да никак не относилась. Вероника так и прожила до совершеннолетия в тени блестящей, яркой Марго.

Отец — другое дело. Он любил обеих. Как умел. Тихо, незаметно, словно стесняясь выказывать свои чувства. Однако Вероника всегда знала, что за ним она как за каменной стеной.

Быть может, именно воспоминания о Филе Картере, суровом, немногословном человеке, ставшем отцом для нее и Марго, заставили Веронику так сочувственно отнестись к Джону Леконсфилду. Она сразу, почти сразу почувствовала, что в нем горит огонь истинной любви к сыну, и это не могло не расположить ее к нему.

Однако расположение — это одно, а вот секс и флирт — совсем другое. Джон Леконсфилд может быть прекрасным человеком и лучшим в мире отцом, но для девицы Вероники Картер он представляет явную и несомненную опасность, особенно теперь, когда стало ясно, что Джеки вполне может освоиться в своем собственном родном доме.

Джон осторожно взял Веронику за руку, она вздрогнула, готовая выдернуть у него руку, но вместо этого покорно пошла за ним на веранду. Дойдя до столика, за которым они утром завтракали, она вопросительно взглянула на Джона, но он с улыбкой покачал головой и поманил ее дальше.

Как Красная Шапочка, честное слово! Почему она так покорно идет за этим проклятым лордом? Почему никак не может обуздать жар, разгорающийся в ее теле? Почему не может забыть горячие поцелуи на кухне лондонского дома…

Над ними раскинулось огромное звездное небо, ясное и высокое. Где-то очень далеко, на пустошах, тренькала какая-то ночная птичка, в траве стрекотали цикады, а по воздуху плыл упоительный аромат. Лохматый куст маленьких алых роз, к которому привел Веронику Джон, образовывал естественный грот, и в его благоуханной глубине стояли два плетеных стула и маленький столик.

Вероника чувствовала, как кружится голова, как тяжелеют ноги и туманится взгляд. Что за травки положила в ростбиф нянька Нэн, валлийская колдунья? Что за вино подавали за сегодняшним ужином?

Рука Джона небрежно и нежно обвилась вокруг талии Вероники, и это было так хорошо, что она прерывисто вздохнула от счастья.

Они сели рядом, причем Вероника никак не могла сообразить, кто же первый придвинул стул, она или Джон.

Аромат кофе, который неведомо как оказался на столике, привнес дополнительные оттенки чувственности в эту колдовскую ночь. Вероника плыла, плыла на душистых волнах, не понимая, где находится и что делает. Словно во сне, она послушно приоткрыла рот, и Джон, тихо смеясь, вложил туда кусочек шоколада, а потом прильнул к ее губам нежнейшим поцелуем в мире.

Горьковатый шоколад таял на языке, а губы плавились от поцелуя. Вероника застыла, не в силах прекратить сладкую пытку по собственной воле.

— Тебе пора в постель, синеглазая… Знаю, знаю, я сам могу сидеть здесь ночи напролет, но ты устала. С Джеки нелегко. Я тебя провожу.

И он все так же нежно подхватил ее под локоть, повел обратно через сад, только немного другой дорогой, давая возможность насладиться искусством садовницы-болтушки Веры.

Вероника шла за ним, покорная и счастливая, невесть от чего, чувствуя и огромное облегчение оттого, что он не продолжил свой очередной сеанс обольщения, и весьма ощутимое разочарование оттого, что все на сегодня ограничилось этим легким поцелуем.

Где, где они, Вероника Картер?! Где твои мозги? Где твой аналитический… да хоть какой-нибудь ум?!

Ум тут вообще ни при чем, раздраженно подумала Вероника, в очередной раз подавляя желание топнуть ножкой на внутренний голос, чтоб не встревал. Просто дело все в том, что она горит, от кончиков волос до кончиков пальцев, снаружи и изнутри, горит ровным могучим пламенем, имя которому — желание, и будь проклят Джон Леконсфилд с его самоконтролем вместе!

Сейчас они попрощаются у дверей комнаты, и Вероника Картер, как сопливая школьница, потащится в холодный душ в тщетной попытке остудить пылающую голову… и не только.

Все к тому и шло. У самой двери лорд-садист поцеловал ее запястье и прошептал «спокойной ночи» ТАКИМ шепотом, что Вероника чуть не умерла. Она вскинула на него огромные фиолетовые глаза, уверенная, что в темноте они сияют ровным и ярким светом. Иначе и быть не могло.

И видимо, так и было, потому что Джон не спешил уйти. Они стояли и стояли, целую вечность стояли на пороге, не решаясь сказать самых главных и очень простых слов, стыдясь их, не понимая, что именно эти слова и нужно говорить.

А потом Вероника Картер исчезла, на ее месте вдруг возникла совсем иная женщина, свободная, вольная, горячая и смелая, и именно эта женщина обхватила Джона за шею и притянула со стоном к себе.

Их губы сплавились воедино, их тела перетекли одно в другое, их руки стали ветвями одного дерева, а ноги — его корнями, их дыхание было горячим и прерывистым, и тяжесть тела мужчины самым желанным в мире грузом легла на счастливую женщину, исторгнув из ее груди стон восторга и блаженства.

Потом он ласкал ее грудь, торопливо освобождал ее от одежды, и горячие руки исследовали все ее тело, а она не испытывала от этого ни малейшего смущения.

Вероника обожала его! Она жаждала Джона, его силы и ласки, его власти, готовая отдаться и подчиниться.

И тут все кончилось. Вероника пошатнулась, больше не чувствуя рук Джона. Открыла глаза и в недоумении уставилась на него.

Джон спокойно — на первый взгляд — и нежно привел в порядок ее одежду, отвел волосы с глаз… Еще бы метелкой пыль смахнул!

Стыд, смущение и ярость в равных долях охватили Веронику. Мало того, что она сама напросилась на его поцелуи, мало того, что едва не разделась сама посреди коридора, мало того, что блаженно стонала, пока он трогал ее тело в таких местах, о которых она раньше и говорить не решалась! Мало всего этого! Он еще и показал ей, что она совершенно не интересует его как женщина.

— Вероника, я…

Джон замер. Маленькая, синеглазая красавица молча повернулась и ушла в свою комнату, оставив несчастного лорда наедине с пожаром, пожиравшим его тело.

Ушла, не сказав ни слова, не оглянувшись, даже не ударив…

Она упала на постель и закусила угол подушки так, словно именно подушка была во всем виновата. Ну что, Вероника Картер, довольна? Вот, лежишь тут, в узкой девичьей кроватке, и твоя драгоценная невинность в полной безопасности! Можешь даже наврать себе, что сама мечтала о бегстве из опасных объятий. Можешь обвинить Джона Лекрнсфилда… да хоть в скотоложстве!!!

Ври, ври, как всю жизнь врала себе и окружающим. Тогда ты убеждала их и себя, что тебе никто не нужен, что тебе вполне достаточно работы и маленькой квартирки на Бонд-стрит, что бурные страсти кипят не про твою душу…

А теперь можешь врать, что все твои мысли только о Джеки, а его отец, бабник и негодяй, тебе отвратителен, что ты скорее умрешь, чем позволишь ему овладеть тобой…

Ври, бедная идиотка Вероника. Тебя ведь все равно никто не слышит, а что до истины…

Истина в том, что ты отдала бы всю свою жизнь за несколько минут в объятиях Джона Леконсфилда. В том, что ты мечтаешь о нем, хочешь его, жаждешь его, любишь его! В том, что сейчас тебе невыносимо тяжело и больно, потому что напряженные соски ломит от желания, а сердце болит от собственной глупости и неполноценности.

Не думать о нем. Считать овец, читать вслух (шепотом) стихи, вспоминать латинские названия садовых цветов. Только не думать о нем. О лорде с темно-серыми глазами, о повелителе здешних травяных холмов… и ее сердца!

 

8

Джон покорно подставил голову ледяной струе воды и кротко подумал о том, что скоро холодный душ станет неотъемлемой частью его повседневной жизни. Хорошо бы, это не закалило его организм, а наоборот, вызвало бы скоротечную чахотку. Тогда он не будет мучиться, тихо скончается и никогда больше не увидит синеглазую змею с безупречной фигурой.

В противном случае он все равно скончается, но на его могильном камне будет написано обидное, вроде «умер в результате хронической эрекции».

Холодный душ помогал все хуже и хуже, надо сказать. Джон вылез из-под него, основательно посиневший снаружи, но по-прежнему пылающий внутри. Воображение услужливо подбрасывало ему картину за картиной, на которых он и Вероника занимались любовью в самых разных позициях, а дрожащие пальцы до сих пор хранили воспоминание о гладкой и горячей коже девушки.

Она не шла у него из головы, Вероника Картер, и эти воспоминания превращались в пытку, хуже которой для мужчины не придумать.

Джон отшвырнул полотенце и в ярости повалился на постель. Смешно вспомнить, после бегства Марго он на полном серьезе полагал, что никогда больше не захочет ни одну женщину на свете. Вот вам, убедитесь!

Но как она хороша! И как горяча!

Вероника Картер совершенно готова, надо это признать честно. И она должна ему принадлежать.

Завтра он повезет ее на прогулку по холмам, вместе с Джеки, разумеется. На свежем воздухе малыш заснет быстро, и тогда наступит час торжества Джона Леконсфилда. Синеглазая красавица будет принадлежать ему, они займутся любовью прямо на ковре из вереска и мха, и жаворонки споют им песню любви.

А потом она останется с ним навсегда, и Джеки привыкнет, и все будет хорошо, а баньши улетит из этих мест, потому что баньши не живут там, где счастье.

Или же он просто утолит свой голод и тщеславие, потеряет к Веронике всякий интерес и спокойно дождется ее отъезда, чтобы жить-поживать вместе с Джеки и мамой.

Лучше так. Пока Вероника здесь, Джеки никогда не признает отца по-настоящему. Джон всегда будет товаром второго сорта.

В этот момент все мышцы в теле Джона напряглись, а давление резко подскочило.

Дверь медленно открылась, и на пороге показалась Вероника Картер.

На этот раз она была совершенно нагая. Медленно, немного скованно подошла к постели Джона, фиолетовые глаза открыты, но не видят ничего перед собой.

Джон превратился в ледяную статую, хотя никакая статуя не может испытывать того, что испытывал он при виде обнаженной Вероники Картер.

Совершенство ее тела потрясало. Упругие, идеальной формы груди, увенчанные нежно-розовыми бутонами сосков. Тонкая талия. Нежный живот. Округлые бедра и темный треугольник волос внизу живота. Длинные стройные ноги.

Она молча откинула покрывало и легла рядом с ним. Джон затаил дыхание.

Пытка на этом не закончилась. Внезапно ночная гостья плавно сёла, повернулась к нему, глядя невидящими глазами во тьму, и начала медленно ласкать его тело.

Тонкие пальцы скользили по широкой груди Джона, играли завитками жестких волос, спускались все ниже и ниже и достигли наконец той черты, за которой пытка превратилась в полное блаженство.

Его плоть пылала, комната плыла перед глазами, и несчастный счастливец еле сдерживал блаженные стоны, а руки девушки двигались все ритмичнее, уверенно ведя его на вершину блаженства.

Она неожиданно встала и вышла из комнаты. До ошеломленного, дрожащего, измученного Джона донесся слабый звук удара… Он вскочил, торопливо накинул халат и кинулся за Вероникой. Она же может пораниться в темноте, упасть с лестницы и разбиться, врезаться во что-нибудь!

Вероника уже дошла до середины лестницы. С пересохшим ртом, с бешено стучащим сердцем Джон стремительно вернулся в комнату за покрывалом, а затем вновь кинулся за полуночницей. Но Вероника уже почти бежала. Через холл, в столовую, дальше, на веранду… Черные локоны бурей колыхались вокруг ее головки, бледное лицо, казалось, светилось во тьме.

Джон едва успел выключить сигнализацию, а девушка уже открывала стеклянные двери. Она так быстро двигалась, что успела дойти до середины лужайки, прежде чем он ее догнал.

Теперь шаги Вероники замедлились. Она подняла руки к небу, и на лице ее отразилось немыслимое блаженство. Она грациозно опустилась на колени, прямо в шелковистую, мокрую от росы траву, напоминая некое языческое божество, или маленькую фею, обитательницу здешних холмов.

Цепенея от непонятного страха, Джон осторожно тронул ее за плечо. Огромные фиолетовые глаза не моргнули, не прикрылись ни на миг, но из приоткрытых губ вырвался шепот: «Джон…»

Джон затаил дыхание. Замер. Нежные руки обвились вокруг его шеи, обнаженное тело прильнуло к нему.

Никогда в жизни он не был так возбужден! Казалось, мозг сейчас взорвется, кровь закипит в жилах, и это принесет ему благословенную смерть.

Он все-таки сделал еще одну, последнюю попытку.

— Вероника… синеглазая… надо идти спать… милая… пойдем, я тебя отве…

Ее губы прильнули к его губам, слова умерли, не родившись, рассудок угас. Она зашла слишком далеко, и теперь на свободу вырвался зверь с горячей кровью и стальными мышцами. Джон ответил на поцелуй со всей яростью страсти, клокотавшей в его измученном теле, и лишь краешком сознания отметил, что Вероника, пожалуй, уже не спит. В ее глазах было безумие, но безумие страсти, не сна, она шептала его имя, и это принесло Джону немыслимое облегчение. Итак, она знала, что делает!

Все чувства обострились до пределов возможного. Запахи стали отчетливы и осязаемы. Звуки резали слух. И все же Джон пока сдерживался. Он не станет ее соблазнителем, нет! Вероника Картер сама пришла к нему, сама привела его под звездное небо, и он позволит ей самой сделать то, к чему она стремится.

Девушка опрокинула его на траву, Джон подчинился, легко увлекая ее за собой. Теперь она была сверху. Поцелуи превратились в нечто иное, дикое и страстное, более походившее на настоящее совокупление двух тел, чем на прелюдию любви.

Потом он выскользнул из ее жадных объятий и стал целовать ее тело. Вероника тихо вскрикивала и стонала, выгибалась в опытных руках мужчины, сама подставляя себя его ласкам, словно растекалась по его телу горячей волной желания и страсти.

— Ты… уверена… что хочешь… этого?

— Да!

— А это… безопасно?

Она рассмеялась тихим безумным смехом…

— О нет, это очень, очень опасно!

И он медленно вошел в нее, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взять ее яростно и страшно, словно дикий зверь. Он был нежен и нетороплив, деликатен и настойчив, тверд и горяч…

— Что я делаю… Джон, Джон, научи меня, все ли я делаю правильно…

Он не поверил услышанному. Приподнялся над ней, еще не в силах остановиться, но уже зная, что происходит что-то странное.

— Научить?!

— Я никогда не заходила так далеко… О, как хорошо…

Он зарычал, словно раненый зверь, он скатился с нее на траву, сотрясаемый спазмами напряжения, отчаянием, злостью на себя, на нее, на весь мир!

Нежная рука коснулась его плеча, и Джон шарахнулся, словно его прижгли каленым железом.

— Нет!!!

Трясущимися руками Джон натянул халат и повернулся к Веронике спиной. Как сквозь толщу воды, к нему пробился ее голос:

— Что ты изображаешь из себя, Джон?

Он стиснул зубы и ответил:

— Жду тебя в доме. Я провожу тебя в твою комнату.

— Что?!

— Надеюсь, ты не планируешь забеременеть?

— Нет!

Она вспыхнула, это было видно даже в темноте. На один короткий, ослепительный миг Джон представил, что Вероника носит его ребенка, и это видение заставило его застонать. Потом он поднялся на ноги и строго сказал:

— Пошли в дом.

— Так ты это имел в виду… про безопасность… Господи, я сошла с ума!!! Это ты меня до этого довел!

Он молча накинул ей на плечи покрывало, валявшееся неподалеку, и повел было в дом.

— Пойдем…

— Нет, пока ты не объяснишься! Как это понимать? Каким образом ты притащил меня сюда? Почему я голая? Ты что, наркотик мне подсыпал в кофе? Так, значит, ты добиваешься женщин?!

Ярость ослепила Джона Леконсфилда. Вот как Вероника Картер думает о нем! Интересно, очень интересно!

— Когда я хочу женщину, я ее соблазняю, и для этого мне не нужны наркотики.

— Значит, я сама сюда пришла, так понимать?

— Не ломай комедию! Ты прекрасно понимала, что делаешь, когда явилась ко мне в комнату голая…

— ЧТО?!

Он не позволит Веронике Картер одурачить себя!

— Ты отлично понимаешь, о чем речь. Стриптиз был великолепен.

— Я не могла сделать ничего подобного, это ты подстроил…

— Да? А здесь ты как оказалась? Тоже не помнишь?

— Я не…

— Вот что я тебе скажу! Я не сумасшедший и отвечаю за свои слова. Ты пришла, села ко мне на постель и…

Рассказать это было нелегко. Голос предательски задрожал.

— И что было дальше? Рассказывай!

— Ты меня… трогала.

— Как?!

— Самым интимным образом. Грубо говоря, держала меня за член.

— Ты врешь, врешь, негодяй!!! Я даже представить этого не могу, не то, что сделать!

— Понимаю. Хочешь прикинуться лунатиком. Как и раньше.

— Раньше? Что ты имеешь… Это уже было?

— Да прекрати ты, Вероника! Как будто не знаешь. Ведь ты уже жаловалась, что проснулась не там, где засыпала!

Вероника беспомощно потерла лоб и глухо произнесла:

— Да… это было… незадолго до отъезда… Я проснулась утром на полу, у кроватки Джеки… Но откуда ты узнал?

— Да потому, что я спал там, в детской, и был свидетелем всех твоих… блужданий.

— И ты…

— Спал я там, понятно?! Не пользовался случаем и не насиловал тебя, если ты это имеешь в виду. Если бы сделал, то сказал бы тебе, не беспокойся.

— О… я не это хотела сказать… Но почему ты ничего не говорил?

— Я решил, что виной всему стресс и усталость. Не к кровати же тебя было привязывать. Если бы Джеки проснулся…

— И все же сегодня ты воспользовался этим!

— Черта с два!!! И не морочь мне голову! Сегодня, ты не была лунатиком! Я видел твои глаза, ты не спала…

— Да, я не спала! Я проснулась в твоих объятиях, ты меня трогал и… и…

— И трахал тебя! Вернее, собирался это сделать. И перестань прикидываться дурочкой, если бы не боязнь забеременеть, ты бы уже отдалась мне, прямо на траве, ведь именно для этого ты и разыграла всю ту комедию с заламыванием рук и купанием в росе!

Из прекрасных глаз хлынули слезы, и Джон замолк. Голос Вероники звучал надломлено и жалобно.

— Я действительно ничего не знаю о сексе и о том, что хожу во сне. Я действительно НЕ ПОМНЮ, что со мной случилось сегодня ночью, и почему я оказалась здесь. Почему ты мне не веришь?

Джон сел прямо на траву и устало произнес:

— Потому что и ты мне не веришь. Мы оба друг другу не доверяем и подозреваем во всех смертных грехах. Я знаю, что ты меня хочешь. Знаю, что стесняешься этого, не хочешь в этом признаваться. Потому и думаю, что ты просто разыграла небольшой спектакль, чтобы вытащить меня сюда… Но у меня есть честь!

— Честь? Да ты же предлагал мне стать твоей наложницей?! Просто так, ради шутки, на пари.

— Да. И я тебя хочу. Но не в коматозном же состоянии! Я хочу, чтобы ты сама сделала выбор, чтобы пришла ко мне по своей воле. Чтобы стонала в моих руках, чтобы изнемогла от моей любви, перепутала день с ночью, развалила бы мне всю кровать, любила бы меня в ответ, сидя, стоя, лежа, на лету!!! Вероника, я знаю, что мы можем сделать в постели. И хочу, чтобы это принесло тебе счастье и удовлетворение, полное, понимаешь? А это возможно только при взаимном доверии. И это случится, обязательно случится, я знаю. Мы оба этого хотим, и значит, так и будет!

— Но как я могу тебе доверять… Ты опытен, ты умеешь возбудить женщину, вызвать у нее желание, а это нечестно… У меня нет шансов!

— Правильно, нет.

Он наклонился и начал медленно сцеловывать слезы с ее щек. Вероника задрожала и отпрянула, побледнев как мел.

— Нет!

— Да, синеглазая.

— Нет! Я все сделаю, чтобы этого не случилось. Потому что ты — авантюрист. Ты готов переходить из одних объятий в другие, женщины для тебя игрушки, не более того. Это тебя забавляет. А моя невинность только подогревает твой азарт. Кроме того, ты хочешь продемонстрировать Джеки, что мы с тобой тесно связаны, чтобы подлизаться к нему. Но я не дам себя использовать! И Джеки тебе не отдам. После сегодняшнего я не считаю, что ты можешь быть хорошим отцом! Я буду его защищать… от тебя!!!

Она с плачем кинулась к дому, но на ступенях споткнулась, и Джон догнал ее и схватил за руку. Вероника рыдала так, что сердце разрывалось.

— Вероника!

— Не трогай меня! Я хочу, чтобы этот кошмар закончился, хочу в свою постель, хочу забыть все это!!!

Вместо ответа Джон вскинул ее на руки и понес в дом. Вероника барабанила кулачками по его груди, но он не обращал на это внимания.

Как не обращал внимания и на ее оскорбления и сдавленные упреки. Просто принес ее в комнату, положил на постель. Сел рядом, обнял и начал целовать. Вероника яростно извивалась в его руках, брыкалась и сопротивлялась, но мало-помалу затихла, а потом и ответила на поцелуй.

Тогда Джон Леконсфилд отстранился, заглянул ей в глаза и очень тихо произнес:

— Я мог бы заняться с тобой любовью прямо сейчас. Но не стану этого делать. Я дождусь твоего решения. Как ты думаешь, все негодяи поступают именно так?

Вероника, окаменев, смотрела, как Джон уходит из ее комнаты, аккуратно прикрывает за собой дверь…

Она даже пошевелиться не могла, так напряжено было все ее тело.

Джон вошел в свою комнату, снял изгвазданный халат, бросил в угол. Потер озябшие руки.

Она готова. Неделя — самое большее.

Ну а теперь — холодный душ!!!

 

9

Вероника с силой потерла виски, застонала и прижалась лбом к оконному стеклу. Потом настежь распахнула окно и стала жадно глотать ночной воздух, отчетливо ощущая удушье.

Как это могло с ней случиться? Откуда, из каких глубин преисподней на свет родилась эта сексуально озабоченная фурия, разгуливающая по дому в голом виде и хватающая мужчин за… о нет, только не это!

Вот почему ее охватывает противная слабость при одном прикосновении рук проклятого лорда, вот почему отказывают в его присутствии рациональные прежде мозги.

Просто она очень выдержанная и морально стойкая! Не смейтесь… хотя, кому же тут смеяться. Никого же нет.

Да, так вот, это все сила воли. Именно благодаря ей днем она ведет себя относительно нормально, зато ночью… Что там писал Зигмунд Фрейд по поводу бессознательного? Надо было лучше учить философию.

Вероника глухо застонала, раскачиваясь из стороны в сторону, а затем с неожиданным остервенением начала одеваться. Футболка грязная — плевать, джинсы в песке — плевать, плевать! Она умрет от стыда в этой комнате, она не заснет, потому что теперь она вообще боится спать, она лучше выйдет на улицу, подышит свежим воздухом.

Она спустилась вниз и выскользнула на веранду.

Пришло время рассуждать здраво. Джон Леконсфилд одержим только одной идеей — приучить к себе собственного сына, обрести его доверие. Ради этого лорд не остановится ни перед чем, а что касается Вероники… вероятно, он полагает, что, завязав с ней шашни, он сможет быстрее расположить к себе Джеки. Мысль, не лишенная здравого смысла. В отличие от самой Вероники Картер, которая начисто об этом самом здравом смысле позабыла.

И подумать, вся ее жизнь за последнюю неделю была целой чередой безумств. Впустила в дом, оставила жить рядом с ними, целовалась с ним на кухне, заключила идиотское пари, а теперь еще и вознамерилась… как там, в средневековых романах? Подарить ему цветок своей невинности!

Цветок-то он взял бы, чего ж не взять, когда сами предлагают, но как в таком случае объяснить то, что лорд Февершем вытворял с ней последние несколько часов? Какой мужчина с горячей кровью смог бы отказаться от обнаженной и распаленной девицы, которую он сам считает красавицей, причем в ситуации, когда отказаться смог бы только железобетонный надолб!

Ведь она могла забеременеть!

Эта мысль привела Веронику в дикий ужас, даже холодный пот прошиб.

Все. Только Джеки. Никаких контактов с Джоном Леконсфилдом, лордом Февершемом, никаких разговоров и кофе на веранде, никаких прогулок по саду… Для этого куда лучше подходит болтушка Вера, о Господи, да кто угодно для этого подходит, только не Джон Леконсфилд, лорд Февершем.

Джеки, видимо, почуял, что что-то не в порядке, и явил себя во всей красе с раннего утра. Носочки летели в угол, хныканье не прекращалось, завтрак оказался частично на полу, частично на одежде Вероники, а что касается ее самой, то бурная ночь отнюдь не способствовала ангельскому терпению и кротости.

К тому же ненавистный тип (не Джеки, а его папаша!) бродил неподалеку, красивый и свежий, словно роза, распространял аромат дорогого одеколона, да к тому же напялил шорты.

Вероника подхватила Джеки под мышку и сбежала. Помимо маленьких садовых прудиков в усадьбе имелся и настоящий пруд для купания, с насыпанным песчаным пляжем и настоящими кувшинками. Здесь было очень красиво, но Веронике не пришлось расслабиться. Буквально наступая им с Джеки на пятки, проклятый развратник явился следом, волоча надувную лодку.

Он и глазом не моргнул при виде разгневанной Вероники, уселся в лодку и стал плавать вдоль берега. Джеки замолк, задумался, а потом издал восторженно-удивленное восклицание:

— Плюха!!!

Вероника заботливо поправила его:

— Лодочка…

Только не смотреть на проклятую лодочку и мерзавца… А, ему тоже неловко, недаром очки темные напялил!

— ПАПА…

Вероника замерла. Осторожно посмотрела на мальчика. Джеки был на удивление безмятежен, хотя и серьезен.

— Папа!

— Да, Джеки, барашек, это… это папа!

Она не знала, кричать в голос, плакать или радоваться.

Свершилось! Самая естественная и правильная вещь в мире. Самое ожидаемое и счастливое событие в жизни Джона. Самое лучшее для Джеки.

Он признал своего отца. Теперь они не расстанутся. Будут играть в футбол и лазать по деревьям, кататься на лодке и изображать индейцев, забросят в сторону плюшевых зайчиков и мишек, увлекутся машинками и железными дорогами…

А тетя Ви будет навещать их. Сначала часто, потом все реже… Наконец ее визиты станут совсем редкими, скажем, на Рождество и на День рождения королевы-матери. Джеки будет к ней снисходителен, вежлив… и равнодушен.

А потом он вырастет и будет посылать ей открытки, которые она станет складывать в шкатулочку, и когда после ее мирной кончины в доме престарелых придут выносить вещи из маленькой комнаты, эти кусочки картона просто выкинут, возможно, вздохнув при этом: «Бедная старая дева!»

Вероника вытерла слезы кулаком, душераздирающе шмыгнула распухшим от избытка чувств носом и медленно спустилась к воде.

— Он сказал «папа».

— Что?!

— Что слышал.

Да, это не вполне вежливо. Только кому какое дело?

— Вероника! Скажи еще раз! Повтори, прошу!

Джон вылетел из лодки так стремительно, что оказался на берегу прежде, чем лодка перевернулась и закачалась на водяной глади. Губы Вероники тряслись, но она нашла в себе силы.

— Он. Джеки. Сказал. Папа.

В этот момент подошел сам виновник суматохи. Голубые глазенки смотрели сурово и вопросительно.

— Тота…

— Джеки, сынок!

— Ви тота!

— Джеки, милый, иди ко мне. Иди к папе.

В голосе малыша послышались слезы и паника.

— Ви-и-и!!!

— Я буду здесь, а папа покатает тебя на лодочке, — пыталась уговорить малыша «тота Ви».

— Не! Ви-и-и-и!!! Тота!

— Все нормально, Вероника. Забери его.

Она со смятенной душой глядела на красивое лицо, с которого разом стерли все краски жизни. Джон Леконсфилд молча собрал свои вещи и ушел, ни разу не оглянувшись.

Вероника нашла в себе силы поговорить с Джоном только пару часов спустя, когда Джеки заснул после обеда. Да и то только потому, что нянька Нэн чуть не силой впихнула ее в гостиную, бормоча и ругаясь, на чем свет стоит.

Джон сидел у открытого окна, обхватив голову руками. Веронику раздирали противоречия. С одной стороны, Джона было безумно жаль, с другой — разлука с Джеки откладывалась на неопределенное время.

Она откашлялась. Надо придерживаться одной линии. Ведь решила же презирать Джона Леконсфилда, ну так и презирай!

— Джон…

— Пришла торжествовать? Злорадствовать?

— Нет! Почему ты так… Я ведь хотела, как лучше… Мне больно видеть, как он каждый день отталкивает тебя, я хотела помочь.

Голос Джона был тих и равнодушен, хотя она знала, что это не так.

— Я не знаю, что делать. Просто не знаю. И схожу от этого с ума.

— Мне жаль…

— Не трогай меня! Потому что я не знаю и того, что мне делать с тобой. Как мне заставить тебя поверить мне? Как и, главное, в чем я должен оправдаться перед тобой?!

— Но я не верю тебе только из-за твоей репутации…

— У меня НЕТ репутации! У меня есть честь и честность, больше ничего. Знаешь ли ты, лунатичка чертова, что я не был вообще ни с одной женщиной с того дня, как припал Джеки! Что, связавшись с Марго, заплатил оптом за все совершенные и несовершенные грехи?!

— Но Кэролайн…

— Кэролайн была единственной, кто выслушивал мои стоны, кто поил меня кофе и держал за руку, когда я метался в бреду, кто удержал меня от самоубийства — не отворачивайся!!! — да, дорогая, от самоубийства! Она, мать и Нэн. Три женщины. Старуха, женщина и девочка. Кэролайн стала мне сестрой, больше чем сестрой. Но страсти к ней я никогда не испытывал. Как и она ко мне.

— Вы были помолвлены.

— Нас помолвили. Мы с Кэрри всегда знали, что этого не случится. Вероника, как ты думаешь, почему я так реагирую на тебя? Да ведь у меня не было женщин больше года, какое там, больше двух лет! Не просто не было — я их не хотел! Потом появилась ты — и я вспомнил, что значит мужчина рядом с женщиной.

— Но что я-то могу поделать!

— Не знаю! Перестань умываться, носи мешковину, еще лучше — чадру!

С этими словами Джон стремительно вылетел из комнаты. Вероника не знала, плакать ей или смеяться.

Она вышла в сад, предварительно проверив Джеки. Нужно успокоиться и все обдумать. Не вспоминая при этом Джона…

— Что у Джонни с лицом? Он в жутком настроении.

Вероника подскочила и с подозрением уставилась на необыкновенно чумазое создание в брезентовых шортах и видавшей лучшие дни ковбойке. Вера Февершем с огромными садовыми ножницами безмятежно стояла в кусте шиповника, удивительно ловко вырезая сухие сучья.

— Вера… Вы меня напугали…

— Сама боюсь иногда, но этот наряд так удобен. Глупо разводить навоз, нарядившись в бальное платье. Правда, нянюшка утверждает, что в ЕЕ времена леди так себя не вели, но насчет сада я непреклонна. Так что с Джоном?

— Я полагаю, это из-за Джеки. Он не находит себе места, хочет прижать малыша к груди, а Джеки только плачет и боится его.

— Я понимаю. Сама хотела бы потискать моего ягненка, но знаю, что надо ждать. Бедный Джонни.

Вера в сердцах щелкнула ножницами.

— Вера… А до похищения Джон часто уезжал на работу? Подолгу засиживался, наверное.

— Что ты, что ты! Он вообще туда почти не ездил. Работал с документами дома, да и то по ночам, когда Джеки спал. Видишь ли… ты хорошая девочка, Ви, можно, я так тебя буду звать… буду откровенной, из Марго получилась неважная мать. Она как-то не очень заметила, что у нее появился сын… Оправилась после родов быстро, кормить отказалась, начала уезжать в Лондон, потом во Францию на недельку.

— Джон, наверное, злился?

— Да нет. Честно говоря, он был этому почти рад. К тому времени всем, и ему в том числе, стало ясно, что этот брак был ошибкой. Я-то ему пыталась об этом сказать, а нянюшка вообще рубила сплеча, это она может, но он упрям. Кроме того, горд. Честь и честность, слышала уже? Вообще-то это девиз моего прапрапрадедушки, сама понимаешь, несколько устарело, но Джон относится к этому всерьез. А Марго… что тут говорить, если она то и дело шантажировала его абортом…

— Что?!

— Да, вот такая она была у нас, Маргарет наша несчастная. Она, собственно, и захомутала — тьфу, нянюшкино слово прицепилось, но ведь точно же — Джонни, наврав, что принимает контрацептивы. Я говорила ему, лучше резиновых изделий никто еще ничего не придумал…

— Вера!

— Дорогая, я ведь мать мальчика. Он рос без отца, так что все эти вещи пришлось объяснять мне. Ну так вот, она забеременела, и Джонни немедленно женился. Так мы и оказались в аду.

Вероника схватилась рукой за ствол дерева. Марго, Марго, дикая ты кошка, ты всегда была неуправляема и жестока, но чтоб до такой степени… Вот почему Джеки такой худенький, бледный и напуганный. Марго просто была плохой матерью!

— Неужели Джон не попытался найти ей замену? Так ведь часто бывает в несчастливых семьях…

О которых Вероника Картер знает буквально все. Пижонка и дура!

— Ты плохо знаешь Джонни. Во-первых, обжегшись на молоке, он стал дуть на воду. Во-вторых, всю свою любовь и нежность он перенес на Джеки. С Марго он остался вежлив и холоден, внешне их брак сохранялся. Джон считал, что для мальчика так будет лучше. Я-то с трудом сдерживалась, а нянюшка и не старалась сдержаться. Джонни… он относился к браку серьезно, как к настоящему таинству. Жаль, что Марго этого не поняла. Пустилась во все тяжкие, а главное, не скрывала этого!

— Как он узнал?

— Самым мерзким и стыдным образом, девочка, к сожалению. У Джеки как-то поднялась температура — ничего серьезного, но Джон просидел у его кроватки всю ночь. Марго дома не появилась, и утром он отправился ее искать. И нашел. В деревенском отеле, вместе с двумя пьяными туристами. Вернулся белый, как полотно. И тогда же потребовал развода. У меня сердце кровью обливалось на него смотреть.

— Но зачем Марго бежала, ведь она могла получить при разводе половину состояния?

— Вот этого и я не могу понять. Она просто испарилась. С того дня для Джона начался ад. Он ведь хороший человек, мой сын, добрый и честный. За него молились все в нашей округе, ни один не позлорадствовал насчет Марго. Нянька Нэн спала под его дверями, боялась, что он что-нибудь с собой сделает.

А вернула его к жизни Кэрри. Это она подбросила Джону мысль о сиротах. Накричала на него даже и сказала, что Бог дал ему куда больше богатства, чем нужно одному, а значит, надо делиться. Джонни и начал делиться… Он хороший мальчик, Ви, и мое сердце разрывается при виде его страданий. Он этого не заслужил, честное слово, не заслужил!

Вероника молча обняла Веру, тронутая услышанным до глубины души. Как бы ни была слепа материнская любовь, Вера была искренним человеком. И правдивым.

Вера вздохнула, отстранилась от Вероники и посмотрела на нее задумчиво и печально.

— Девочка, помоги ему. Ему нужен сын, а Джеки — отец. Помоги им обоим.

Голос предательски треснул, но Вероника смогла произнести в ответ:

— Я знаю… Я постараюсь!

Джеки проснулся в совсем отвратительном настроении, и Вероника промучилась до вечера, стараясь не дать ему раскапризничаться. Джон к ним почти не подходил и молча наблюдал издали. Темно-серые глаза потускнели, рот был скорбно и судорожно сжат. Видимо, надежда совсем оставила молодого лорда Февершема. Веронике становилось все более не по себе при виде этого глухого отчаяния.

Процесс укладывания на ночь затянулся, вдобавок во время купания Джеки набил шишку в ванне, а потому из детской Вероника почти выползла…

… и тут же наткнулась на Джона. Он терпеливо ждал ее за дверью.

— Что ты тут делаешь?

— Я хотел извиниться. Я был груб.

— Ерунда. Не стоит извинений.

— Стоит. У тебя был тяжелый день.

— Последнее время они у меня все тяжелые. Да и у тебя не из легких.

Джон кивнул и отвернулся, сжав губы. Вероника подавила неуместное желание кинуться к нему на шею и тихо прошептала:

— Я все понимаю, Джон. Невыносимо смотреть на Джеки и не иметь возможности обнять его, приласкать, поиграть с ним. Ты молодец, держишься. Я бы на твоем месте уже била бы сервизы и рвала ковры со стен.

Он усмехнулся.

— Представляю. Как он сейчас? Заснул?

— Да, наконец-то.

— Хорошо. Переоденься, заверни Джеки в одеяло и принеси его в гостиную.

Вероника немедленно ощетинилась миллионом невидимых иголок.

— Это с чего это?!

Джон шагнул к ней, заглянул в глаза. Голос звучал мягко, но стальной блеск из-под ресниц был хорошо знаком оторопевшей Веронике.

— Просто сделай то, что я сказал. Иначе я сделаю это сам.

— Я не сошла с ума? Мы говорим о твоем сыне или о тюке с тряпьем?

— Мы едем на холмы. Для Джеки приготовлен праздник. Жители деревни сделали это специально для него.

Вероника вытаращила глаза.

— Но… у него же не день рождения… Он испугается!

— Они все знают, что у него… проблемы. Именно поэтому холмы и ночь. Джеки будет просто спать, а люди посмотрят на него.

— Но если он проснется…

— Давай не будем бояться того, что еще не произошло. Ночью он всегда спит крепко.

А проснется — с ним будешь ты. Если поедешь, разумеется. В противном случае с ним буду только я.

— Но я устала…

— Что ж, твой выбор.

Он шагнул к двери, и Вероника вцепилась в мускулистую загорелую руку.

— Ты опять делаешь это! Ставишь меня в безвыходное положение! И все из-за каких-то посторонних людей!

— Ты плохо знаешь феодалов, синеглазая. И их вассалов тоже. Все эти «посторонние» знали Джеки. Они поздравляли меня с его рождением, а потом плакали и молились за него, узнав о пропаже. Они — многие из них — помнят мальчишкой меня. Дик-мельник научил меня ездить на мотоцикле. Мэтью Оуэн резал мне игрушки их коры, лучшие игрушки в мире, хотя, как ты понимаешь, у меня было все самое дорогое… Это моя родина, Вероника. Я — ее часть, а она — часть меня. И мой сын тоже — часть меня. И родины.

Вероника кивнула и очень тихо и просто сказала:

— Я сейчас. Джон, я… я просто не поняла. И хотела защитить Джеки.

— Я знаю, синеглазая.

На этот раз Вероника действительно оделась очень быстро. Вещей у нее с собой было немного, так что выбор оказался прост. Белое льняное платье, простое, слегка приталенное, доходящее до щиколоток.

Черные локоны она заколола на макушке, оставив на свободе всего несколько крутых прядей. Губы чуть тронула розовой помадой… Подошла к зеркалу…

На нее смотрела красавица, луговая русалка, фея здешних холмов, загадочная и очаровательная… Не слишком ли?

Реакция Джона была ожидаема, но все равно приятна.

— Ты красавица, Вероника!

Она нервно передернула плечами, чувствуя, как поползли по позвоночнику юркие змейки.

— Это платье стоило два фунта в одной лавочке на Брикстон-роуд.

Вот что ты умеешь, Вероника Картер, так это небрежно и остроумно отвечать на комплименты!

Она с позором бежала в детскую, где осторожно завернула крепко спящего Джеки в одеяло. Джон склонился над ее плечом, его дыхание опаляло обнаженную шею девушки. Вероника пискнула:

— Ты понесешь сумку с вещами… там памперсы, салфетки… на всякий случай.

— Вероника?

— Да?

— Спасибо. Я знаю, что ты до смерти устала, и ценю твое согласие.

— Я большая девочка.

— В этом я не сомневаюсь, но тебе придется… может прийтись нелегко.

— Почему?

— Ты — сестра Марго.

Она похолодела.

— Они… ее не любили?

— О нет!

— Но я — не она.

— О да! Но не все об этом знают. Нам стоит показать людям, что нас связывают совсем другие отношения.

Вероника подозрительно прищурилась.

— И как мы это сделаем?

— Ну, например, будем почаще улыбаться друг другу. Возьмемся за руки.

— Это плохая идея!

— Хорошая, хорошая. Ты же не хочешь, чтобы на тебя смотрели, как на врага?

— Но я…

— Вот и отлично. Это просто спектакль.

— Я не уверена…

— И не надо. Сегодняшний вечер не для тебя. Он для них. Это хорошие люди, и им хочется видеть сказку с хорошим концом.

— А если Джеки придется: уехать со мной?

— Вполне возможно. Но это случится не сегодня. Пока же я должен… Я — лорд.

— Я понимаю. У тебя есть перед ними обязанности.

— Я польщен, что ты это понимаешь. И удивлен. А еще — рад. Пошли.

С этими словами молодой лорд подхватил сумку и быстро вышел из комнаты.

Очарование вечера улетучилось. Вероника закусила губу, чтобы не расплакаться. Джон Леконсфилд прав, тысячу раз прав, и это очень плохо. Джеки должен остаться здесь, у себя дома. Должен вырасти на этой земле. Должен полюбить своего отца. Обрести настоящую семью. А не сиротскую замену семьи в виде тети Ви.

Она едва сдержала рыдание. Твоя судьба, Вероника Картер, будет ничтожна и ужасна. Ты сделаешь для этого ребенка все, а потом останешься одна. Совсем одна. Навсегда.

И с этим уже ничего не поделать.

 

10

В машине их уже ждала Вера, а рядом с водительским местом притулился маленький сгусток тьмы, непрерывно бормочущий и сердитый даже на вид. Нянька Нэн.

Вероника слегка замешкалась, неловко перехватывая Джеки, и тут случилась удивительная вещь. Нянька Нэн в одно мгновение ока вылезла из машины и спокойно забрала Джеки из рук Вероники. Ловко и легко укачивая его маленькими ручками, нянька пробасила неожиданно громко:

— Садись, дева, не то брякнешь дитя об машину. Да не бойся! Кто к няньке Нэн в руки попал, тот всю обедню проспал. Это в МОЕ время так говорили. Ах, воробушек, косточки тонкие, личико грустное, мука его мучила, горем пузико пучила, теперь потеплеет, прильнет к своему, станет нашим…

Вероника зачарованно вслушивалась в диковатые сентенции нянюшки, машинально расправляя платье и садясь в машину. Странно, но Джеки, обычно очень чутко спавший на чужих руках (о бедная Джованна, однажды осмелившаяся погладить его по головке поздней ночью! Она уверяла, что оглохла дня на три.), в объятиях нянюшки расслабился и зачмокал губками, что свидетельствовало о его полном и безмятежном спокойствии. Странно было и то, что сама Вероника не испытала ни малейшего беспокойства. Видимо, нянька Нэн действительно была всегда… и всегда укачивала детей. Когда не колдовала.

Наконец машина тронулась. Уже через несколько минут стали видны пляшущие на холмах огни, а вскоре до ушей Вероники донеслись и звуки волынки. Джон поймал ее фиолетовый взгляд в зеркале и подмигнул ей.

— Все в порядке?

— Не знаю. Нервничаю немного.

— Боишься их? Не бойся. Они тебя полюбят.

— Уверен?

— Почему нет? Ты красивая, добрая, хорошо ко мне относишься, мама рядом с нами, не говоря уж о нянюшке Нэн.

— Это важно?

Нянька Нэн авторитетно подтвердила:

— Хо! К зеленым глазам не подходи, беду наглазят, а синих сторонись, плачут часто, от карих одна суматоха в голове молодых балбесов, а вот в глазах цвета грозы над вересковой пустошью можно ответы искать…

— Какие ответы, нянюшка?

— Балбес! Рули давай!

— Рулю, рулю, не сердись.

Вера безмятежным голосом попыталась внести ясность.

— Нет, в самом деле, нянюшка, я как-то не уловила, что ты имела в виду?

— Ты, моя девочка, уловить можешь только тлю на своих лютиках, а в МОЕ ВРЕМЯ леди были поумнее!

Вероника зажмурилась. Ей казалось, что она въезжает в какую-то сказку, немного страшноватую и совершенно неизвестную. Нянюшка Нэн представлялась ей мудрой ведьмой, не то, чтобы доброй, но уж точно не злой; Вера до крайности напоминала рассеянную и добродушную Королеву, а уж с принцем все было ясно изначально.

Вот узнать бы еще, кем предстоит в этой сказке стать самой Веронике — принцессой или лягушкой?

Они вышли из машины прямо посреди широкого луга. Их окружали люди, молодые и старые, мужчины и женщины, дети и старики.

Современные джинсы соседствовали с войлочными шапочками стрелков Робин Гуда, клетчатые шотландские юбки — с легкомысленными шортами… Толпа сдержанно гудела, изо всех сил стараясь не шуметь. Вероника чувствовала, как по ней ползут любопытные взгляды. Не всегда добросердечные. Иногда настороженные. Редко — откровенно враждебные. Она почувствовала головокружение и желание зарыться лицом в одеяльце Джеки, вдохнуть милый воробьиный запах… В этот момент надежная сильная рука обвила ее талию, Джон уверенно и нежно поддержал Веронику, а нянька Нэн решительно взялась за наведение порядка.

— Ну чего гудите? Хотели праздновать, так и скачите, пейте, да веселитесь, а пялиться на дитя нечего. Дитя спит. Мастер Джон, проводи-ка девочку с маленьким брауни в свою тарахтелку. Она что-то бледненькая.

Джон это и сделал, а Вероника едва не взвыла, потому что ей предстояло остаться с ним практически наедине в интимной тесноте машины. Джеки не в счет. Для нее он — помеха в возможном бою за девичью честь, а для Джона — лишний стимул добиться своего.

На лужайке с их уходом возобновились танцы, музыка, нестройные здравицы и энергичное звяканье кружек и стаканов. Джон заботливо усадил Веронику на заднее сиденье, обошел машину с другой стороны и сел рядом.

— Голова кружится? Закрой глаза и думай… о чем хочешь.

— Ни одна женщина в здравом уме не закроет глаза в твоем присутствии. У тебя эта… как ее… харизма!

Джон захохотал, но быстро спохватился и закрыл рот рукой. А потом произошло и вовсе неожиданное. Вероника спокойно и с большим облегчением склонила голову на плечо своего немыслимого лорда и полностью расслабилась. Именно этого хотело ее тело, и вот теперь она чувствовала себя весьма комфортно.

Из общего шума и гомона на лужайке взмыл высокий чистый голос. Звонкий, девичий, он выводил чарующий кельтский напев, и Вероника, всегда довольно равнодушно воспринимавшая фольклорные игрища, поймала себя на том, что растроганно всхлипывает и не хочет, чтобы песня кончилась.

— Что это, Джон? Кто это пел? Это так чудесно…

— Песня, призывающая Бельтайн. Праздник расцвета и плодородия. Этой песне тысяча лет, а может, и больше. Кто же ее может петь, как не…

— Нянюшка!!! Смотри, это она!

— Не шуми, Джеки разбудишь. Конечно, нянюшка.

— Что это ты делаешь, ваше лордство!

— Обнимаю тебя. Становится прохладно.

— Я не замерзла.

— А сама-то ко мне прильнула!

— Это для твоего спектакля. К тому же, люди все приятные…

— Ты им тоже понравилась. Положи Джеки на сиденье. Выйдем к ним на секунду.

И она купилась на эту приманку. Устроила Джеки на необъятном сиденье «бентли» и повернулась к Джону…

… чтобы немедленно оказаться в его объятиях.

— Что… ты…

— Я же сказал — обнимаю.

И обнимал. По спине ползали знакомые змейки, низ живота сводило сладчайшей судорогой, грудь налилась и отяжелела от желания, а соски стали твердыми и болезненно-чуткими. Вероника Картер прильнула к груди Джона Леконсфилда, растворилась в его горячем дыхании, на мгновение с веселым ужасом отметив, как сильно он возбужден.

— Джон… отпусти… Это все голая техника…

— Нет… пока еще одетая…

— На нас смотрят…

— Ну и что? С их точки зрения все нормально.

— А с моей… нет…

Он не сводил с нее насмешливых, испытующих глаз, не размыкал стальное кольцо рук, прижимал ее к себе с прежней силой, а Вероника погибала от счастья.

— Я пить хочу…

Джон рассмеялся, отпустил ее и вылез из машины. Перепуганная собственными реакциями, Вероника последовала за ним, злясь на то, что этот человек может так легко превратить ее в желеобразное создание без костей и мозгов.

Ну его совсем. Надо найти Веру.

Это удалось, хоть и не без труда. Достойная хозяйка нетипичного английского сада, похожего на рай, яростно спорила с пожилым, приземистым и кривоногим человеком, который даже в процессе спора не вынимал изо рта отвратно смердящей трубки.

— … а я тебе говорю, Дик, что весь твой табак — ерунда и сплошной мусор! Настой из капустных листьев и помидорной ботвы — вот что тебе нужно! Блошка этого не переносит…

— Значит, это вообще не блошка, потому блошку такой хре… ерундой не взять. Ты, ваша светлость, справочники-то почитай, что я тебе давал! Перед войной написаны, не ваша нынешняя хре…

— Уж блошку-то я и без тебя распознаю, и без справочников! А вот лучше дал бы мне черенок той розочки, желтенькой такой… О, Ви! Какая радость! Какой праздник! Познакомься, это Дик-мельник, вообще-то у него уже нет никакой мельницы, зато лучшие розы — после моих.

— Что-о-о? Твое лордство, да у тебя ж против моих всего сортов десять!

— А вот этого не хочешь?!

С веселым ужасом Вероника смотрела на то, как знатная леди необыкновенно умело состроила кукиш кривоногому Дику, после чего перепалка было возобновилась, но тут какая-то рыжая девчушка увела Дика плясать.

Вера отдышалась и обняла Веронику за плечи.

— Я их обожаю. Здесь, в деревне, что ни человек, то легенда. Дик воевал вместе с французами, в Сопротивлении. Участвовал в секретных операциях. А потом переехал сюда, на родину, и вот уже тридцать лет разводит цветы. Продает, конечно, но если у него просто попросить, отдаст, не задумываясь…

— Вы всех-всех знаете?

— Конечно, милая! Я ведь тоже здешняя уроженка. Февершемы всегда были богаты и знатны, а Леконсфилды — победнее, но упрямы. Мне было шестнадцать, когда я влюбилась в отца Джонни, а он уже был помолвлен с матерью Кэролайн… Я тогда поклялась, что выйду за него. Никто не слушал, только нянюшка Нэн. Собственно, она и помогла… А мать Кэрри вышла замуж за еще одного нашего соседа и прожила с ним душа в душу…

— Вера…

— Что, милая?

— Как… они ко мне относятся?

— Хорошо.

— Это точно?

— Видишь ли, Марго никогда бы не задала такой вопрос, потому что все эти люди для нее просто не существовали. Она не замечала их и творила, что хотела, забыв, что в деревне все про всех знают. Все же на виду! И какой ты человек, сразу раскусят. Ты добра и красива, умна и тактична, неужели ты считаешь этих людей дураками, неспособными увидеть это и понять?

— Нет, но…

— Они все любят Джона, переживают за него, желают ему счастья. Ты им нравишься, это видно по глазам. А теперь извини, я обещала полечку местному аптекарю. У него подагра, так что это ненадолго. Выпей эля. Здесь его варят по старинным рецептам, на цветущем вереске.

Вера стремительно ринулась в людской водоворот, а Вероника осталась на месте. Вернувшийся Дик смахнул пот со лба и принялся усердно ухаживать за «молодой леди», то и дело подливая ей в стакан душистый и пряный эль и без умолку рассказывая о том, что ПРАВИЛЬНО готовить эль могут только в его доме, да у Пратчеттов, ну и, понятное дело, нянюшка Нэн, да только она, старая ведьма, дай ей Бог здоровья, никому не рассказывает, корицу-то сыпать в сироп либо прямо в чан…

Через четверть часа Джон пробился к Веронике и был встречен ее жизнерадостным смехом. Он с веселым изумлением уставился на румяную и веселую «тетю Ви», которая сидела на краю стола и болтала ногами.

— Синеглазая, а ты в курсе, что эль — горячительный напиток?

— Нет! У меня прошла голова! Вот только стол качается.

— Боюсь, это не стол… Может, пора отвезти Джеки домой? Заодно и ты проветришься. Решено, идем прощаться.

— Со всеми?!

— Конечно!

Он снова обнял Веронику за талию и повел сквозь толпу, раскланиваясь и улыбаясь со всеми направо и налево. Девушка тоже кивала и улыбалась, но мысли ее были далеко. Вернее, никаких мыслей у нее не было.

Была только теплота, разлитая в груди, было ощущение безбрежного счастья, потому что ее обнимали эти руки, была неимоверная легкость в ногах, которые несли ее по мягкой траве в бархатную ночь…

Джеки будет счастлив в этом прекрасном краю, среди этих замечательных людей.

А она… она этого уже не увидит. Она станет чужой для него. В крайнем случае — надоедливой старой тетушкой, донимающей бесконечными вопросами о школе и планах на будущее.

И будут вежливые холодные поцелуи в щеку, но никогда, никогда в жизни златокудрое чудо не врежется в нее с разгона и не зароется чумазым носиком-кнопкой в белую блузку, и не будет больше того безбрежного счастья, в котором она прожила эти два месяца.

Вероника застонала в голос, и Джон в тревоге посмотрел на нее.

— Что-то не так?

— Я… я…

— Ви, детка, ты устала! Поезжайте с Джонни и малышом, тебе надо выспаться. Господь да благословит тебя, девочка. Я жалею, что ты не моя дочь, но знаешь… как чудесно, что ты вошла в нашу жизнь!

Вера звонко чмокнула Веронику в щеку и умчалась на очередную полечку, а Вероника продолжила ковыряться в собственной душевной ране.

Вошла в их жизни! Как вошла, так и вышла, так надо было сказать.

— Ты сильно устала?

— Это хорошая усталость. Знаешь, меня никогда в жизни столько не целовали и не обнимали, не говоря уж о комплиментах.

— Ну, в детстве-то…

— Да нет… Мать… приемная мать, я имею в виду, обожала Марго, а папа не слишком хорошо умел выражать свою любовь. Марго была красивенькая, живенькая, а я толстая и неповоротливая… Кэролайн тоже здесь? Не знала.

— А как же. Праздники она не пропускает никогда. Ничего, присмотрит за мамой.

Вероника мрачно смотрела в окно, исподтишка бросая ревнивые взгляды на Кэролайн, отплясывающую в отсветах пламени костра. Конечно, как же ей, в своем платье за два фунта, тягаться с легконогой богиней в тончайшем произведении искусства из натурального шелка?

Они отъехали не слишком далеко, как вдруг Джон резко остановил машину и вышел из нее. Удивленная Вероника высунулась в окно и окликнула его, но молодой человек не обернулся. Он сжал виски ладонями и тихонько застонал. Тогда напуганная Вероника выбралась из машины, в несколько шагов догнала его и прикоснулась к плечу.

В одно мгновение она оказалась лежащей на мягком мху, в густой траве, задохнулась от аромата вереска, выгнулась в руках Джона, словно лук в руках умелого лучника…

Он с рычанием приник к ее губам, и вся тяжесть его горячего, жадного тела прижала Веронику к земле.

— Я не могу, синеглазая! Ничего не могу с собой поделать. Когда я рядом с тобой, мне все время хочется любить тебя!

— Ты не можешь…

— Могу, еще как могу! Но только когда ты будешь готова!

И новый поцелуй, бешеный, бесстыдный, раздирающий губы и душу.

— Оставь меня, Джон! Выпусти…

— Если бы я мог так легко это сделать!

— Я не позволю тебе…

— Вероника! Забудь ты все на свете! Раздели со мной удовольствие. Верни мне страсть. Люби меня!

— Я не…

— Просто люби, красивая! Просто не выпускай из плена…

Его руки были бесстыдными и нежными, губы мягкими и яростными, тело горячим и желанным… Вероника извивалась в его объятиях, уже не вполне твердо понимая, вырывается она или старается прижаться к Джону потеснее…

— Пожалуйста, Джон… Не надо… против моей воли не надо…

Он застонал, а потом обжег бешеным, безумным и веселым взглядом.

— Я не причиню тебе боли. Только нежность. Ты узнаешь, что удовольствие бывает огромным, как небо.

— Джон…

И не стало ничего на свете. Исчезли звезды, луна, травы, цветы, люди, костры, песни, небо.

Исчезла Вероника Картер. Джон Леконсфилд исчез несомненно.

Осталось только чистое, незамутненное мыслями и сомнениями наслаждение, цунами страсти, тайфун любви, которым было, в сущности, наплевать, какое тысячелетие на дворе. Внутри того существа, которое когда-то было Вероникой, вспыхнул огонь, залил золотом вены, расплавил кости и жилы, высвободил нечто, так долго дремавшее под скучной оболочкой нетронутого тела, и забушевал на губах того, кто совсем недавно назывался лордом Февершемом…

И два вихря, сплетясь в один, взмыли в темную глубину прошлого и будущего, разорвали завесу времени, и лица архангелов на небесах оказались так близко, что Вероника почти сразу узнала их.

Потому что у всех них было лицо Джона.

Она лежала, нагая, прекрасная, разметавшись по сырой траве, словно отблеск луны в темноте, словно слиток серебра, словно облачко, в которое превращаются на заре феи.

Джон сидел рядом, обхватив голову руками. Он был измучен, обессилен и лишен даже последнего своего прибежища — холодного душа.

Минуты — века? секунды? — назад он довел это безупречное создание до великолепного, полного и несомненного оргазма, он ласкал самую желанную женщину на свете, не имея возможности обладать ею по-настоящему. Теперь он расплачивался.

Все тело стонало, болело и вопило «Возьми ее! Она же будет счастлива!»

Тихий голос Вероники вырвал Джона из тоскливой задумчивости.

— Это было волшебно. Прекрасно. Божественно. Джон… спасибо!

— Всегда пожалуйста…

В его голосе прозвучала такая тоска, что она вздрогнула, метнулась к нему и припала к плечу.

— Джон, я могла бы… правда, я не умею, но… я могла бы…

— Нет!

— Джон….

— Нет, я сказал! Поехали спать. Одевайся.

Она проснулась посреди ночи, потому что на нее кто-то смотрел. Быть этого не могло, умом Вероника это понимала, но кто-то невидимый все-таки пялился на нее из темноты.

Она дрожащей рукой нащупала выключатель ночника, зажгла…

… и чуть не завопила от неожиданности.

В кресле перед ее кроватью сидел Джон Леконсфилд, лорд Февершем, в строгом костюме, при галстуке, сжимая в руках розу.

Первой мыслью Вероники было: «Он сошел с ума!»

Второй — «Сейчас он меня изнасилует».

Третьей — «Скорее бы уже!»

Джон молча пересел на край постели и властно провел по ее полуобнаженной груди рукой. Вероника замерла.

— Я принял холодный душ, посчитал овец, походил по комнате и понял, чего хочу на самом деле.

— Д-да…

— Замолкни, дева, как говорит нянюшка. Во-первых, скажи мне, достаточно ли ты меня узнала, чтобы понять: я не причиню тебе боли?

— Я… уф!.. Ап-вз-з…

— Спасибо, я так и думал. Дальше. Ты убедилась, что я мог бы взять тебя в любой момент, а ты бы только просила о добавке, но я этого не сделал, не получив твоего согласия?

— Джон…

— Спасибо, достаточно. Третье. Тебе жаль, что Джеки останется здесь, а ты уедешь?

Вероника не ответила, но глаза ее наполнились слезами.

— Понятно. Кстати, и он будет тосковать.

— Зачем ты рвешь мне сердце, низкий ты человек…

— Помолчи. Так вот. Короче, ты можешь остаться.

— Остаться?

— Жить здесь. С Джеки… и со мной.

— Как твоя любовница?! Да я никогда в жизни не соглашусь…

— Нет, не как любовница.

— Тогда… как няня Джеки?

— Няня у нас, как известно, одна, для всех времен и народов. Я не могу рисковать твоей жизнью. В лучшие годы для няньки Нэн превратить соперницу в лягушку было делом одной минуты, сейчас управится за пять, но результат тот же.

— Перестань балагурить! Я не понимаю… Джон Леконсфилд поднялся во весь рост.

Отряхнул костюм. Затянул узел галстука. Выпрямился. Набрал воздуха в грудь. С шумом его выпустил. Опустился на одно колено. Произнес спокойно и тихо:

— Я хочу, чтобы ты осталась здесь в качестве моей жены.

Луна затопила серебром комнату, сквозняк шевельнул занавеску, примолкший было соловей выдал оглушительную руладу.

Нянька Нэн на кухне с удовлетворением глянула в сияющий медный таз, погрозила отражению пальцем, подмигнула ему и изрекла:

— В Бельтайн все цветет, все растет, чего потерялось — находится, чего не было — приходит. Хорошей праздник. После него самые красивые деточки родятся. Спокойной ночи, нянюшка!

 

11

Именно так и должна выглядеть клиническая картина белой горячки! Эль — отличный горячительный напиток, она, Вероника Картер, им злоупотребила, вот теперь настала расплата.

Джон Леконсфилд в парадном костюме и с дурацким измочаленным цветком в руке не может быть настоящим, как не может быть настоящим и его немыслимое, нереальное, невообразимое предложение!

У Вероники слегка кружилась голова, но сквозь нереальность происходящего пробивалась вполне настоящая боль. Тоска. Обида.

Никакая это, к сожалению, не белая горячка. Джону нужен его сын, и ради этого молодой лорд готов на многое, в том числе и на брак с женщиной, которая… которую… к которой, скажем так, он не испытывает ни малейшей привязанности.

Ибо Джон Леконсфилд уже пережил ад во время своего первого брака по любви, потому и не боится чистилища в виде второго брака. По необходимости.

— Вероника, я хочу…

— Я знаю, чего ты хочешь. Можешь забыть об этом. Я никогда в жизни не выйду замуж иначе, чем по любви. Поэтому мой ответ — нет! Не надо таких жертв, ваше лордство. Я уже приняла решение. Джеки останется здесь. Дома. Я помогу тебе завоевать его сердечко, помогу всем, чем смогу. Думаю, в наших общих интересах, чтобы это произошло побыстрее, и я могла бы уехать. После недавних… событий мне довольно некомфортно… пребывание в твоем доме.

— Давай станем любовниками, если брак так пугает тебя.

— Идиот! Я просто хочу жить своей собственной жизнью. Не в качестве няни. Не в качестве девочки по вызову. Не в качестве ведьмы на помеле. Ты прекрасно знаешь, что я люблю Джеки больше жизни и мечтаю остаться с ним, но не ценой собственного унижения. Ты говорил, честь и честность… Ставлю тебя в известность: честь для меня тоже не пустое слово. И потом, я хочу самого обычного женского счастья. Муж, дети, маленький домик…

— Вероника, я…

— Не слушаю тебя! Не слушаю! У меня есть права. У меня есть желания. Чувства, наконец! И я сделаю все, что в моих силах, лишь бы освободиться от твоего давления и попыток управлять мною. Убирайся из моей комнаты, ваше лордство. Сына ты получишь, не сомневайся. Я устала и хочу спать.

Джон встал и молча вышел из комнаты, а Вероника осталась сидеть на постели, окаменевшая, застывшая в горе, жалкая, дрожащая…

Мужчина ее мечты сделал ей предложение, а она отказала.

Марго не отказала — и поплатилась свободой и жизнью.

Даже сейчас, зная все, что натворила в этом доме Марго, Вероника не могла осуждать сестру безоговорочно. В конце концов, отнюдь не всем женщинам дано быть хорошими матерями. Просто Марго взвалила на свои плечи непосильную ношу. Ей бы резвиться по клубам и вечеринкам, а потом подцепить богатенького старичка, а она поддалась соблазну, и Вероника ее очень хорошо понимала. Джон Леконсфилд соблазнил бы и весталку.

Неожиданно перед мысленным взором встала яркая картинка. Джон Леконсфилд женится на Веронике Картер.

Темно-серые глаза горят любовью, широкие плечи горделиво расправлены, он шепчет слова любви ослепительно белой Веронике, и ее васильковые глаза сияют в ответ.

Она слишком любит Джона, чтобы согласиться на его предложение. Она не сделает его несчастным. Лучше она умрет.

Это, кстати, не за горами. Если она не поспит хотя бы одну ночь по-человечески.

Он ее просто не узнал с утра. В немыслимых глазах сквозило что-то стальное и непреклонное, голос звучал насмешливо и твердо, а предложила она практически то же, что и он сам.

План был авантюрен, но имел шансы на успех.

Джеки с недоверчивым изумлением наблюдал, как возлюбленная «тота Ви» хохочет в обнимку с подозрительным дядькой-папой, гуляет с ним за ручку и постоянно болтает.

Джеки вся эта история не очень нравилась, но постепенно слово «папа» стало звучать все чаще и чаще. Малыш уже не прятал личико на груди Вероники в присутствии Джона, довольно мирно позволял посидеть рядом за завтраком, а однажды, разошедшись, даже играл с папой в песочнице. Вероника при этом присутствовала, сидела неподалеку.

Заключительная часть плана предусматривала наличие интервента и была самой рискованной.

Интервентом должен был стать маленький ребенок возраста Джеки. Джону предстояло начать играть с ним, чтобы вызвать у Джеки ревность.

Интервента обеспечила нянька Нэн. Она сначала внимательно выслушала сбивчивые объяснения Вероники, затем кивнула и исчезла. Обратно она явилась через два часа, неся под мышкой очень чумазого и бодрого младенца, в котором изумленный Джон опознал возлюбленного правнука Дика-мельника, Фэтти.

— Нянюшка! Как же Дик позволил… И Мэри тоже…

— А ктой-то их спрашивает? Я его взяла на время, вот и все. Пойду обратно — занесу. У меня все равно дело к Мэри.

Самое интересное, сообщил ошарашенный Джон Веронике страшным шепотом, что это вполне может оказаться правдой. Нянька Нэн, как наиглавнейшая акушерка округи, считала всех детей в некотором роде своими собственными.

Интервент Фэтти оказался прекрасным кандидатом. Он ползал в песочнице, ворковал без умолку, заливисто смеялся и никак не мог выбрать, какую игрушку первой засунуть в рот. Джона он полюбил мгновенно и навсегда, поэтому очень скоро взволнованный и озадаченный Джеки с некоторой тревогой наблюдал, как Фэтти в полном восторге скачет верхом на «папе», а папа весело смеется и ржет, как настоящий конь.

Вероника наблюдала за сценой с некоторого расстояния, готовая прийти на помощь в любой миг.

И вот этот миг настал. Джеки нахмурился. Светлые бровки страдальчески вздернулись… потом задрожала нижняя губа… Вероника взяла низкий старт… а потом Джек Сэмюэл Леконсфилд топнул заметно потолстевшей ножкой и сказал с интонациями истинного норманнского барона:

— Мое!

Джон медленно и осторожно сгрузил в песочницу Фэтти, чего тот даже и не заметил, после чего повернулся к сыну. Очень медленно, словно боясь небрежным жестом или словом вдребезги расколотить хрупкое счастье…

А потом Джеки кинулся в объятия своего папы, и Вероника Картер больше не скрывала слез. Как, впрочем, и все присутствующие, которых в окрестных кустах оказалось немыслимо много. Удачно замаскировавшаяся под пугало Вера Февершем, смеющаяся и плачущая одновременно душечка Кэролайн, нянька Нэн с огромным клетчатым носовым платком, садовник Нэш, сморкающийся в рукав…

Фэтти замер, вытаращив глаза и с некоторым ужасом глядя на это всеобщее рыдание. А потом решил, что грех не разделить такую прекрасную компанию, и оглушительно заревел. Джон, смеясь и плача одновременно, сгреб свободной рукой самозабвенно ревущего Фэтти, и Вероника подумала, что никогда не увидеть ей картины прекраснее: Джон Леконсфилд и дети.

А еще она поняла в этот миг, КАКУЮ боль чувствовал все это время Джон.

После праздничного ужина Джон настоял на беседе. Вероника отнекивалась как могла, но, в конце концов, с неохотой согласилась.

— Вероника… Я никогда не забуду, что ты для меня сделала.

— Не стоит. И знаешь… я очень рада за тебя.

— Послушай…

— Не могу. Глаза закрываются. Сегодня был слишком насыщенный день. Ужин был великолепен, спокойной ночи.

Он машинально встал и отодвинул ее стул, помогая выйти из-за стола. В глаза не смотрел.

Сейчас надо только добраться до комнаты. Она запрет дверь и наревется всласть. Потом умоется, сбросит одежду прямо на пол и с опухшим лицом уляжется спать. Плевать, что завтра глаза вообще не откроются. Кому интересно лицо Вероники Картер, если сама Вероника Картер никому не нужна?

В комнате она заперлась, одежду побросала кое-как, умываться не стала, а вот с рыданиями не получилось. Вместо этого она стояла посреди комнаты столбом и пялилась пустым взглядом в пространство.

Из ступора ее вывел легкий стук в дверь.

— Да?

Ну конечно, этого надо было ожидать! Она так ХОТЕЛА запереться, что ЗАБЫЛА это сделать.

В следующий момент она оказалась в кольце рук, горячих и могучих, а к ее полуоткрытым губам прильнул жадный рот мужчины, которого она обожала. Вероника задрожала, не в силах противостоять этому натиску, однако где-то в груди колыхнулась горькая волна гнева и боли, сделала ее сильнее, жестче, спокойнее.

— Убирайся отсюда, Джон Леконсфилд!

— Ты не понимаешь…

— Я ВСЕ ПОНИМАЮ!!! У тебя сегодня счастливый день, вы с Джеки наконец-то вместе, я за вас рада… но отмечать этот день в моей постели мы не будем! Отстань от меня раз и навсегда! Убирайся! Найди кого-нибудь посговорчивее. Кэролайн уговори.

— Да не любит она мужчин!

— Что-о-о?

— Ой, Господи, пусть отсохнет мой язык… Ну да, да, Кэрри не по этой части. Она живет с подругой… понимаешь?

— Но…

— Извини меня, Вероника. Этого больше не повторится. Я не потревожу тебя.

С этими словами лорд Джон вышел из ее комнаты, и Вероника мрачно и саркастически подумала, что еще ни одну девственницу не бросали столько раз подряд. Да еще один и тот же мужчина.

Дни тянулись медленно. Медовые закаты окутывали Дартмур, и счастливейший из Февершемов отправлялся читать своему сыну сказку на ночь, кроткая и болтливая Вера мчалась опрыскивать каттлеи, душечка Кэролайн… она вообще не появлялась, а Вероника Картер одиноко и неприкаянно бродила по саду.

Она сама настояла на том, чтобы видеть Джеки пореже. Малыш должен отвыкнуть от «тоты Ви», чтобы расставание не стало для него очередной драмой. Впрочем, они с папой были так заняты песчаными замками, лодкой, машинками и верховой ездой, что драмой здесь не пахло. Скорее всего, Джеки и не заметит, когда Вероника уедет.

По вечерам, в своей комнате, несчастная Вероника Картер кусала подушку, сотрясаемая сухими рыданиями. Она потихоньку отбирала фотографии Джеки, маленькие носочки, из которых он стремительно вырастал, крошечные распашонки, невесть зачем захваченные в этот дом и ненужные здесь… Все вещи хранили милый воробьиный запах, без которого она не мыслила своей жизни.

А еще она утащила фотографию Джона. Только одну. Он вместе с Джеки.

Она очень любила двух этих мужчин, маленького и большого, она изо всех сил приучала себя к разлуке с ними и все отчетливее понимала, что вряд ли переживет эту разлуку.

Вероника понимала, что так надо. Кроме того, она прекрасно видела, как изменился маленький упрямый козлик. Он стал открытым, дружелюбным и веселым ребенком, потолстел, и на ножках появились смешные перевязочки.

Теперь он выбегал навстречу гостям, задирал головенку и долго рассматривал вновь прибывших, но уже без всякого страха и паники. Его обожали все.

«Мастеру Джеки котеночков принес. Надо ж так, белый и серый!»

«Здравствуй, молодой хозяин! Землянички съешь, это самая распрекрасная ягода!»

«Маленький брауни! А вот носочки для маленького брауни!»

Вероника улыбалась сквозь слезы, видя, как серьезно играет малыш в шахматы с Диком-мельником, как встает (правда, не со стула, а НА стул) при появлении в столовой бабушки Веры и нянюшки Нэн…

Он растет, малыш Джеки, он учится у своего отца, но Веронике не суждено увидеть результатов этого обучения. Вероника собирается уезжать.

В конце концов, она нашла единственно правильный выход. Она уедет потихоньку, не прощаясь. Так будет лучше. Джеки может испугаться ее слез, а слезы будут, обязательно будут.

Вероника собралась уезжать.

В этот день она места себе не находила. Вроде, и решено все, и осталось только собрать сумку, а Вероника чувствовала себя так, словно на вечер была назначена ее казнь.

Немудрено, что голова у нее разболелась. Она извинилась посреди ужина и опрометью кинулась в свою комнату. Так, вещи…

Когда она выгребала белье с полки, на пол упал пухлый конверт. Это были бумаги, собранные в доме Марго перед отъездом. Просмотрев их, Вероника собралась оставить все для Джона, но в этот миг наткнулась на тонкую книжицу, исписанную мелким убористым почерком. Дневник Маргарет Картер.

Вероника передернула плечами. Нехорошо читать чужие письма… Дневники тем более. Но иначе ей никогда не узнать, что за человек лорд Февершем младший. Был…

Она уселась прямо на пол и открыла дневник своей сестры.

«…Я его трахнула, как по нотам. Он был уверен, что я девица, страшно извинялся и балдел, а теперь-то я с него не слезу…»

«…Какие зануды мужики! Таблетки, таблетки, пила ли ты таблетки… Нет, Джонни-бой, ЭТИ таблетки я не пила…»

«…Черт, залет сейчас некстати, совершенно некстати, но и на аборт денег нет. Придется попросить Джонни-боя…»

«…Ну надо же, этот лорд — вообще чума! Запретил даже думать об аборте. А чего о нем думать, его делать надо…»

«…Давно не писала, а теперь уже западло — я леди, блин, Февершем. И живу в шикарном захолустье со всеми удобствами. На тридцать миль вокруг один ночной клуб, да и тот — местная забегаловка для старперов…»

«…Странно, такой маленький, красненький, а орет — мало не покажется. Сегодня меня вдруг пробило на него. МОЙ СЫН. Умереть — не встать…»

«…Надоело, надоело это поместье долбаное, малахольная леди с граблями, сучка Кэролайн, мой муженек с его фамильной гордостью! Ведьма на кухне, сдохнуть можно! Вот я и сдохну. Надо уезжать к чертям, у меня уже крышу прет в сторону заката…»

«…Я решилась. Завтра у хренолорда совещание с его свинопасами, или чем он там занимается, а я возьму детеныша и уеду. Просто уеду — и все. Не могу все это видеть, мне осточертели их постные рожи, их долбаная вежливость, их плохо скрытое презрение, их чертова жалость! Я уеду тихо, и никто нас с детенышем не найдет…»

«…Давно не писала. И сейчас неохота. Была у врача…»

«…Как он орет! Придется нанять кого-нибудь, в одиночестве ему плохо. Да и с такой мамашей тоже нелегко. Завтра пойду на анализы…»

«…Ужасно глупо — идти по улице, покупать сигареты, тряпки, косметику — и знать, что из всего этого используешь до конца только сигареты. Доктор сказал, пара месяцев, а резать там уже бесполезно, проще перерезать горло…»

«…Сегодня написала Ви. Она зануда, но добрая, и Джеку с ней будет всяко лучше, чем со мной…»

«…Главное, он еще маленький, забудет, привыкнет к Ви, а уж она его вырастит. Забавно, я волнуюсь о маленьком детеныше Джонни-боя, как будто что-то можно изменить…»

«…Я виновата, но пусть об этом будем знать только я, добрый Боженька и мой черт-хранитель, потому что ангелов для таких, как я, при раздаче явно не хватило…»

«…Мне сказали, что последние недели полторы придется провести в больнице. Химия снимет боли, ха-ха! Я знаю средство получше…»

«…Сегодня придет новая няня. Джек, малыш, когда-нибудь твоя тетка наверняка тебе расскажет обо мне. Вообще-то Ви никогда не была врединой, так что я могу рассчитывать на снисхождение…»

«…Простите меня…»

Вероника вскинула голову, ослепшая от слез. Оказывается, Джон ошеломленно наблюдал за нею. Откуда он взялся в комнате, она понятия не имела, но это было и неважно.

Марго, бедная, бедная, непутевая Марго! Всегда огонь и вихрь, победительница, актриса, красавица…

Она прожила короткую и ужасно изломанную жизнь, причинила боль и страдание огромному количеству близких людей, грешила и предавалась самым откровенным порокам, но Вероника увидела в бисерных строчках не только это.

На нее со страниц маленького дневника смотрела насмешливая зеленоглазая девочка с золотистыми косами. Дикая, сильная, неуправляемая, грубоватая…

Однажды в приюте Веронику избили старшие девочки. Она была слишком толстой и носила очки, ну а дерутся девочки куда страшнее, чем мальчики.

Вконец отупев от боли, Вероника съежилась на вонючем кафеле туалета, а старшие девочки стали самозабвенно пинать ее ногами. Она только скулила, словно издыхающий от побоев щенок, она была готова вылизать тяжелые ботинки своих мучительниц, лишь бы они прекратить пытку…

А потом был розблеск молнии, зелено-золотой вихрь, ворвавшийся между Вероникой и мучительницами. Высокая, худая девчонка с зелеными глазищами в пол-лица приняла бой за Веронику, не задумавшись ни на минуту, не усомнившись ни на миг. И Веронике пришлось встать рядом. Спина к спине.

Конечно, их обеих отлупили до полусмерти. Конечно, потом их заперли в карцер. Но и там зеленоглазая девчонка не сломалась. Она бродила по холодной камере и волочила за собой полубесчувственную Веронику, иногда награждая ее тычками и пинками, чтобы та не замерзла окончательно. Дикая кошка Мардж.

Именно она, отчаянно сквернословя и залихватски куря припрятанный кем-то бычок, научила Веронику единственному, что знала и умела сама.

«Я никогда не позволю кому-то распоряжаться моей жизнью! Никому! Я сама! Сама!!!»

Она и ушла сама, Марго Картер. И наверняка ухмыльнулась самой наглой из своих улыбок в лицо раку и смерти, а потом смело вонзила шприц в вену, намеренно не выпустив лишний воздух из стеклянного цилиндрика…

Она была редкой врушкой, Марго, но дралась всегда до конца. И никогда не сдавалась.

Вероника вытерла слезы и протянула Джону дневник. Он взял его, поколебавшись всего секунду…

Через час он поднял голову и задумчиво взглянул в окно, за которым бушевала душная ночь цвета глаз Вероники Картер.

— Да… Как жаль, Маргарет… как жаль!

Вероника тихо откликнулась:

— Она не была злой, Джон. Вернее, была, но не так… Я не могу объяснить…

— Не надо. Я понял. А что здесь, собственно, происходит?

— Ничего. Я уезжаю.

— А Джеки? Мама? Нэн?

— Ты передашь им привет и поцелуешь Джеки. Скажи Вере, что однажды я приеду, и мы с ней станем основательницами новой школы ландшафтного дизайна.

— Я тебя отвезу.

— Нет!!! Я сама. Вызову такси.

— С ума сошла? До Лондона это стоит…

— Неважно. Зато необязательно говорить с водителем.

Джон дернулся, как от удара, промолчал, потом посмотрел на Веронику чуть пристальнее.

— Ты плачешь?

— Нет, это так… соринка.

— Это из-за Джеки… Ты страдаешь из-за мальчика.

— Естественно.

— Предупреди, когда соберешься в гости. Я тебя встречу и…

— Угу.

Он порывисто обнял ее, и Вероника с плачем прильнула к широкой груди, в которой гулко и как-то неровно билось сердце.

— Вероника, не плачь. Я буду о нем заботиться. Очень заботиться. И посылать тебе фотографии. Потом, можно же снимать на видео… мама добавит пару слов… кассеты на две… Вероника?

— А?

— Только пообещай не приезжать неожиданно.

Она отшатнулась, не веря своим ушам.

— Почему?!

— Ты знаешь, почему. Потому что я не хочу встречаться с тобой. Потому что не смогу больше видеть тебя — и не иметь возможности обнять. Поцеловать. Прижать к груди. Потому что… Потому что я люблю тебя, жизнь моя, душа моя, синеглазая моя фея, я люблю тебя и желаю всем сердцем…

— ЧТО. ТЫ. СКАЗАЛ?

— Я хотел тебя с первой нашей встречи, там, в доме Марго. Я влюбился в тебя без памяти. А дальше… дальше просто обманывал себя. Говорил себе, что это ради Джеки… конечно, ради него тоже, но… Я люблю тебя, Вероника Картер. Я не могу без тебя жить.

— И… поэтому ты попросил моей руки?

— Ты сказала, что выйдешь замуж только по любви. Что ж, единственное, что нельзя купить за деньги или взять силой — это любовь. Ведь так?

Вероника Картер посмотрела на Джона Леконсфилда очень странным взглядом.

— Так. Все так. А теперь пойдем.

— Ку… куда?

— Ты что, струсил? В сад. Я хочу понюхать Верины каттлеи на прощанье.

— Они же еще не…

— Понюхаю туберозы. Там темно, а я боюсь ломать ногу.

— Но Джеки…

— Потом. Сначала — туберозы.

Приятно видеть перед собой полностью обалдевшего лорда!

В саду Вероника сама завела Джона в грот из розовых кустов, остановилась и молча стала раздеваться. Джон издал глухой рык и схватил ее за руки.

— Нет! Хватит издеваться!

Она отшвырнула его руки и нахально посмотрела прямо в глаза смятенному феодалу.

— Вот что. У меня к тебе два дела. Или так, одно дело, одно сообщение. Это обязательно.

— А зачем ты…

— В этом-то и состоит дело. Я уезжаю, так?

— Т-так…

— И мы оба знаем, что я не вернусь.

— А-а-вз-уфхч…

— Так вот, я привыкла платить свои долги сполна. Я проиграла тебе пари.

— Вероника!

— Подожди, ваше лордство! Я проиграла и заплачу. Потому что здесь мы переходим ко второму делу, или, вернее, сообщению. Оно короткое, не бойся. Я люблю тебя, Джон. Я не могу без тебя жить. Попроси меня еще раз выйти за тебя, а?

— Веро… выхо… замуж… женой моею… пожалуйста!

— Выйду! Немедленно! И на всю жизнь!

Тьма сомкнулась над розовыми кустами, закачалась, осыпалась звездным дождем, рассмеялась брызгами росы, подхватила тихий девичий вскрик, перешедший в стон блаженства, и понесла его на холмы Дартмурских пустошей.

По дороге этот тихий звук превратился в торжествующую песню любви, и баньши, дева смерти, горя и печали, испуганно вспорхнула с ветвей терновника, растеряла клочья мглистой одежды, растаяла на ветру, издав свой последний жалобный взвой, тут же утонувший в звоне цикад.

Звездная тьма рассмеялась тихим журчащим смехом, развернулась по всему небу сверкающей цыганской шалью и щедро осыпала влюбленных и поэтов падающими звездами.

P.S. Дик-мельник утверждал, что видел в ту ночь няньку Нэн, летящую по небу на помеле.

P.P.S. С ним никто и не спорил.

КОНЕЦ.