1978 год

Нине порядком надоело прозябать в безвестности на «Шестой странице» и стряпать сенсации для бульварной прессы, и она принялась просматривать вакансии. Прошел не один месяц, прежде чем ей на глаза попалась заметка, в которой говорилось, что компания «Сиско комьюникейшнз» собирается ставить телевизионное шоу под названием «Свои люди» со знаменитостями. Шоу предрекали шумный успех. Не использовать такую блестящую возможность было по меньшей мере глупо.

Получив в ответ на каждый из четырех телефонных звонков неизменное «Мистер Медина в данный момент занят, он перезвонит вам позже», Нина не на шутку встревожилась: может, место уже занято?

Нет, сказала она себе. Иначе в статье непременно упомянули бы имя счастливчика. Кроме того, Нина так надоела секретарше Медины, что та непременно сообщила бы ей об этом, только бы избавиться от докучливой просительницы.

Узнав, что Медина обычно проводит уик-энды в собственном доме, Нина постаралась раздобыть сведения о его планах на предстоящие выходные. Ее заверили, что Медина будет у себя дома. Тогда она позвонила на площадку для игры в гольф под названием «Мейдстоун» и, назвавшись его секретаршей, попросила указать ей точное время игры и имена четырех его партнеров по гольфу.

Мысленно поблагодарив своих родителей, наградивших ее довольно высоким для женщины ростом, она натянула поношенные джинсы, спортивный свитер огромного размера и упрятала под грязную бейсболку светлые кудри, скрыв таким образом малейший намек на женственность. Надвинув кепку на глаза и мысленно твердя себе, что цель оправдывает средства, Нина отыскала боковой вход на площадку и направилась прямо к будке со спортивным инвентарем.

Она прекрасно понимала, что распорядитель игры и главный кадди вышвырнут ее вон, если она посмеет обратиться к ним с просьбой, и потому решила прибегнуть к давно испытанному способу. Отловив в сторонке подносчиков сумок для клюшек, она назвалась репортером (что почти соответствовало действительности) и заявила, что ей необходимо взять эксклюзивное интервью у Филиппа Медины. Предложив каждому из ребят по пятьдесят долларов, она попросила, чтобы ее поставили вместо кадди мистера Медины. Парни согласились. Нина влезла в белый комбинезон — униформу мальчиков, подносящих клюшки для гольфа, — встала за Руфусом (вторым в шеренге кадди) и последовала за ним к первой метке. К счастью, распорядитель был занят с первой четверкой и не обратил на нее никакого внимания.

Игроки уже преодолели несколько лунок. Как только Нина удостоверилась, что они достаточно удалились от будки с инвентарем и ее уже никто не сможет задержать и выдворить с площадки, она тотчас сбросила тяжелые сумки с клюшками на землю, сорвала с головы бейсболку и тряхнула золотистыми кудрями.

— Мистер Медина, я Нина Дэвис, — представилась она. — Я совсем не хотела испортить вашу игру, но мне необходимо переговорить с вами по поводу вакансии в «Своих людях».

Трое партнеров Медины, раскрыв рот от такой наглости, застыли на месте. Медина насупился. Тогда Нина торопливо продолжила:

— Я вам подойду, поскольку умна, расторопна, настойчива. У меня прекрасная память. Я иду по следу как борзая. Я раскопаю любую историю, как бы ее ни старались скрыть, и добуду любые доказательства. Одно то, что я стою здесь перед вами, свидетельствует о моих высоких профессиональных качествах.

Ни один мускул не дрогнул на лице Медины.

— О'кей. Вы вправе сердиться на меня за то, что я выбрала не совсем подходящий момент для встречи, но, откровенно говоря, играете вы не блестяще, так что вам ничего не стоит ненадолго прерваться. — Она улыбнулась. Он смотрел на нее холодно и сурово. — Вы должны поверить мне на слово — ведь я пробралась сюда только затем, чтобы изложить свою просьбу.

Нина коротко пересказала свое резюме, чуть-чуть приукрасив достоинства и смягчив недостатки. Медина по-прежнему хранил молчание.

— Да, сегодня я выгляжу не лучшим образом, мистер Медина, но, право слово, я довольно миловидная женщина. Кстати, я неплохо фотографирую. — Красноречие ее иссякло, а наигранная бравада улетучилась. — Прошу вас, дайте мне шанс.

Медина отвернулся от нее, наклонился, вытащил из сумки клюшку с железной головкой и установил мяч для удара.

— И я вам этот шанс предоставлю, — сказал он, резко размахнувшись. — Вполне возможно, что из вас получится неплохой репортер, но, если честно, кадди из вас никудышный. На чаевые не рассчитывайте.

С этими словами он ударил клюшкой по мячу. Мяч приземлился на лужайке у третьего «пара», в четырех футах от метки. На место Нины заступил настоящий кадди, и Медина протянул ей визитную карточку.

— Позвоните в понедельник моему секретарю. Мы назначим время для пробы. — Он окинул ее внимательным взглядом с ног до головы, не упуская ничего — ни мокрой от пота бейсболки, ни смятого комбинезона, ни перепачканных кроссовок. Рот его скривила многозначительная усмешка. — И закажем столик в ресторане.

Обед с Филиппом Мединой в «Ле Сирк» явился для Нины пропуском в высший свет. Это все равно что получить пригласительный билет на седьмое небо.

— Надеюсь, оценка, которую вы дали своим талантам, столь же объективна, как и ваше резюме относительно собственной внешности. — Филипп улыбнулся, небрежно скользнув глазами по лицу своей собеседницы: золотистые волосы, мягко спадающие на открытые плечи, дымчато-серые глаза, пухлые щечки, округляющиеся от улыбки, чувственные губы, предлагавшие абсолютно все.

— Вы не будете разочарованы, мистер Медина, — отозвалась Нина, с радостью отметив про себя его заинтересованный взгляд.

Медина рассказывал ей какие-то сплетни из жизни знаменитостей, но Нина слушала его вполуха. Голова слегка кружилась от выпитого вина и светского великолепия, но ее волновало только одно: что ей делать с этим знаменитым джентльменом, когда вечер подойдет к концу? Впрочем, как бы Нину ни привлекала мысль о близости с Филиппом Мединой, даже ее затуманенный винными парами мозг не мог не признать, что переспать с боссом в первый же день заключения контракта по меньшей мере глупо.

Как бы в подтверждение этого Филипп проводил ее до двери, пожелал удачи и пообещал позвонить, когда снова окажется в Лос-Анджелесе.

— Ну что ж… — Она вздохнула, прикрыв входную дверь. — Работу я получила. Осталось заполучить мужчину.

Шоу «Свои люди» оказалось проектом с низким бюджетом; команда разработчиков состояла из четырех человек, которые тянули на себе абсолютно все: им приходилось быть одновременно бухгалтерами, сценаристами, редакторами и визажистами. Наработавшись за день, Нина уставала как собака: не так-то легко устанавливать контакт с аудиторией, запоминать чужие истории, держать ситуацию под контролем. По вечерам, если не было разъездов по ресторанам и вечеринкам, она часами торчала у телевизора и рыскала по всем программам, присматриваясь к работе известных репортеров и комментаторов, изучая их технику, анализируя удачи и просчеты. Первым делом Нина создала сеть осведомителей. Она завела дружбу с поставщиками продуктов, известными парикмахерами, а также с маникюршами и служащими, агентами по продаже недвижимости, водителями лимузинов и садовниками — словом, со всеми, кто не отказался с ней переговорить. Среди ее новых знакомых теперь числились продавщицы с Родео-драйв, персонал техобслуживания «мерседесов» и «роллс-ройсов» и несколько клерков, работавших в приемных «Сидерс Синай» и главной аварийной службы Лос-Анджелеса. Эти люди составляли костяк ее команды. Она прибегала к их помощи всякий раз, когда нужно было получить информацию, и они предоставляли ей необходимые сведения. Стать своей и проникнуть в среду знаменитостей Нине пока не удавалось, но для начала и это было неплохо. Ее конечная цель — получить непосредственный доступ к жизни звезд и знаменитостей. Но как этого достичь? Вот в чем вопрос. Она всеми правдами и неправдами добывала себе приглашения на всевозможные вечеринки, но там не было тех, кто ее интересовал. В их кругах о ней ничего не знали, она не пользовалась популярностью у голливудской публики. Ясно было, что пока Нина не приобретет влияние и известность, ей суждено болтаться по второсортным фуршетам и приемам.

Впрочем, однажды вечером к ней невзначай пришло решение. Нина «прочесывала» толпу, собравшуюся на барбекю, заведомо зная, что поживиться тут абсолютно нечем. Будущие звездочки и плейбои усиленно набивали рты гамбургерами и жареной картошкой. Обратившись к кому-то, Нина небрежно обронила: «А правда, что Джулия Томассон кусала локти от досады, когда ей не удалось заполучить роль балерины в "Точке вращения"?»

Томас танцевала в балетной труппе Нью-Йорка, и ей прочили блестящее будущее. Поговаривали, что она вскоре станет партнершей Барышникова. По слухам, именно он предложил ей пройти кинопробы, но на роль балерины была утверждена Лесли Браун. Нина и не подозревала, что своим вопросом выстрелила прямо в «яблочко». Два дня спустя Джулия Томас сама позвонила ей из Нью-Йорка.

— Я никогда не пробовалась на эту роль, — заявила она высокомерным тоном прима-балерины. — Михаил хотел, чтобы я прошла пробы, но я отказалась. У меня в Нью-Йорке стабильная работа. Не вижу смысла жертвовать своим благополучием ради призрачной славы Голливуда.

— Деньги тоже неплохой стимул.

— Того, что мне предложили, не хватило бы даже на билет на самолет.

— Что ж, они упустили свой шанс, — промолвила Нина, уловив в голосе собеседницы обиду. — Браун смотрелась неплохо, но я видела, как танцуете вы. В этой роли вы были бы неподражаемы.

— Благодарю вас. — Помолчав, Джулия спросила: — А почему вы упомянули об этом на празднике? Неужели уже поползли слухи?

Нина почувствовала себя виноватой, но потихоньку у нее в голове начал вырисовываться замысел.

— Если честно, мисс Томас, я и не подозревала, что кто-то передаст вам мои слова. Я просто пошутила.

— Запомните вот что, мисс Дэвис: в Голливуде так не шутят.

Очень может быть, подумала Нина, попрощавшись и положив трубку. Но даже в общество звезд найдутся свои лазейки, и рыбка попадется-таки на крючок.

На следующей вечеринке Нина бросила в качестве наживки следующую фразу: «Я слышала, что на съемочной площадке киностудии «Юниверсал» творится такой кошмар, что даже «Челюсти-2» не идут с ним ни в какое сравнение». Наутро один из сотрудников «Юниверсал» по связям с общественностью предложил ей пригласить в шоу «Свои люди» Роя Шайдера, дабы тот поведал публике, какие теплые дружеские отношения царят между актерами и съемочной группой. Стоило Нине невзначай поинтересоваться, а правда ли, дескать, что Джейн Фонда считает неудачу с «Возвращением домой» результатом ее антивоенной деятельности, как ей сразу же дали интервью Брюс Дерн, Джон Войт и сама Джейн Фонда. Насмешливое замечание по поводу таланта танцовщика знаменитого Траволты в «Лихорадке субботнего вечера» («Если эти танцевальные па способен выполнить даже Джон Траволта, вряд ли они представляют какой-либо интерес») помогло ей не только взять интервью у звезды, но и добиться от актера урока танцев в прямом эфире.

Рейтинг Нины неуклонно рос. Она становилась заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. Но что самое главное, наряду с ростом популярности пришло и признание — теперь она действительно стала своим человеком среди голливудских знаменитостей и получила доступ в круг избранных. Филипп Медина по-прежнему приглашал ее в рестораны, когда бывал в городе. Нине это было только на руку.

Что ж, теперь ей необходимо завоевать доверие своих информаторов и потенциальных героев шоу. Именно поэтому, получая сведения частным порядком, она отныне сперва проверяла их и только потом делала достоянием широкой общественности. Если она у кого-то брала интервью, то подходила к этому со всей ответственностью. В тех случаях, когда ей удавалось заглянуть гораздо глубже, чем предполагалось, что случалось довольно часто, она старалась наполнить свой рассказ малоизвестными подробностями и сделать его запоминающимся.

Однако по прошествии года Нина пришла к выводу, что делать хорошее, добротное шоу отнюдь не предел ее мечтаний. Едва ей выпадала свободная минутка, как она принималась просматривать записи своих передач и сравнивать с шоу конкурентов. К сожалению, как она ни старалась, ей не удавалось отыскать ту изюминку, которая выделила бы ее из сонма телеведущих, приглашавших на шоу голливудских знаменитостей.

Изучив опыт своих коллег, Нина наконец решилась: в своих шоу она стала делать осторожные намеки, как когда-то Хедда Хоппер и Луэлла Парсонс, да и она сама в начале своей карьеры телеведущей, обнажать пороки, подобно Уолтеру Уинчеллу и Эльзе Максвелл, раздавать оплеухи направо и налево, а порой и облагораживать сплетни, обряжая их в ранг сообщений чрезвычайной важности. Теперь она подавала свои новости как изысканное блюдо и задавала гостям те вопросы, ответы на которые желали знать ее зрители. Среди ее коллег-журналистов такие вопросы считались «опасными».

Одного из ведущих киноактеров Нина спросила, не голубой ли он; герою телевизионных «мыльных опер», чья мать, знаменитая певица, умерла от рака печени, известному своим пристрастием к алкоголю и наркотикам, она задала вопрос о дурной наследственности; у звезды рок-н-ролла Нина как бы невзначай поинтересовалась, знал ли он, что его пассии из Кливленда было всего четырнадцать лет. Вскоре Нина Дэвис стала национальной знаменитостью. Отныне она была вхожа ко всем голливудским звездам. Никто не осмеливался игнорировать ее звонки. И хотя своими шоу она наводила на героев бульварной прессы страх и ужас, ни один не отказывал ей в интервью. Все они понимали, что сделать это все равно что подписать себе смертный приговор. Теперь у Нины было то, чего они все боялись, и к чему сама она стремилась всегда. Власть.

— Благодарю всех, кто смотрел наше шоу «Свои люди». С вами была Нина Дэвис. Я прощаюсь до завтра и напоминаю, что истории может рассказывать любой. Но лишь от нас вы услышите правду и только правду!

Выражение лица Миранды, следящей за телешоу дочери, поминутно менялось: радость уступала место разочарованию и легкой грусти. То она счастливо улыбалась — родительская гордость за дочь брала верх, то вдруг вспоминала о том, что для Нины она всего лишь одна из десятков тысяч зрителей шоу, абсолютно чужой человек.

— Она прекрасно выглядит, не находите?

Луис и Изабель понимающе переглянулись. Добродушие Миранды их и восхищало и раздражало одновременно — так было и на этот раз.

— Надо отдать ей должное, — восхищенно заметила Изабель, а про себя с горечью подумала: «Если бы только преодолеть ту пропасть, что легла между нами, моя названая сестричка». — Она всегда говорила, что хочет покорить Голливуд, и вот наконец добилась своего!

Все трое молча смотрели на застывшее в кадре лицо Нины. Шоу закончилось, пошли титры. Миранда и Луис погрузились в невеселые раздумья. Когда появилась эмблема «Сиско комьюникейшнз», Изабель невольно задалась вопросом, а знакома ли Нина с Филиппом Мединой, и если знакома, то насколько близко. Вдруг она ему нравится больше, чем я? — извечная ревность к сопернице.

Миранда выключила телевизор, изгнав с экрана призрак Нины, и обернулась к Изабель:

— Я тебе не рассказывала про одного нашего постояльца из Барселоны? Он приехал к нам несколько месяцев назад и представился другом твоей семьи. Пасква Барба. Ты его знаешь?

Изабель кивнула и потерла лоб, как при головной боли.

— Он захотел купить одну из картин твоей мамы.

— Но ведь вы не продали ее? — вскричала Изабель.

— Конечно, нет, — успокоила ее Миранда и добавила, что картинами Альтеи вправе распоряжаться только сама дочь. — А кто такой этот Барба?

— Он убил мою мать.

Услышав это, Миранда и Луис остолбенели. Что этому человеку понадобилось в Санта-Фе? Зачем он приехал в Ла-Каса?

— Он сказал нам, что путешествует по Соединенным Штатам, а Рафаэль Авда посоветовал ему остановиться у нас.

Звучало вполне правдоподобно. Пако был коллекционером, к тому же он и раньше имел дела с Рафаэлем. Но Изабель все равно не доверяла ему.

— Сколько картин тебе надо завершить? — Миранда решила поговорить о приятном.

— Две, — ответила Изабель, с трудом возвращаясь к действительности. — Надеюсь успеть к приезду Скай. Она заберет их с собой в Нью-Йорк.

— Мне бы не хотелось, чтобы твоя нью-йоркская выставка совпала по времени с «Очарованием».

— Спросим о дате у Скай. Она приезжает завтра утром.

— Ах, мне так не терпится ее снова увидеть! — Миранда радостно рассмеялась. — Тебе она тоже понравится, Луис.

Луис кивнул и улыбнулся. Если эта девушка хоть самую малость соответствует тому образу, который нарисовали ему Миранда и Изабель, то она и в самом деле незаурядная личность.

Впрочем, все может оказаться совсем не так. Джулиан Рихтер получил такие же восторженные отзывы Миранды и Изабель, однако Луису он не понравился. Каждый раз, когда Рихтер приезжал в Санта-Фе — а он уже побывал тут трижды, — Луис честно пытался проникнуться симпатией к человеку, сделавшему карьеру его подопечной, но Джулиан оказался собственником, а в этом нет ничего хорошего. Его забота об Изабель была всего лишь ловушкой: он заманил девушку обещаниями богатства и славы. Луису сразу все стало ясно, когда он наблюдал за Рихтером в мастерской Изабель. Он делал все, чтобы Изабель почувствовала неуверенность в собственных силах и стала зависимой от него, Рихтера. Луис давно подозревал, что мэтр вовсе не стремится представить Изабель широкой общественности. Он стремится сделать ее своей собственностью.

Вечером того же дня Луис закрыл входную дверь гостиницы и дал все необходимые распоряжения ночному клерку, а затем удалился в спальню.

Миранда подняла на него печальный взгляд. Ее глаза затуманились грустью.

— Как ты думаешь, она вернется домой? Он сразу понял, что речь идет о Нине.

— Жить с нами? Вряд ли. А так, чтобы навестить… Возможно. Что бы Нина ни говорила тогда перед отъездом, она знает, что двери родного дома всегда для нее открыты.

— Звездная пыль запорошила ей глаза с самого детства.

— Да. Плюс ее богатое воображение. — Луис усмехнулся. — Не забывай, что она еще очень молода, а Голливуд в действительности совсем не похож на сказочную страну, которую она себе нарисовала.

— Скажи, она любит нас хоть немного?

Луис не ожидал подобного вопроса.

— Нина не сможет любить так самозабвенно, как ты, Миранда. Она находится в постоянной борьбе со своими страхами и сомнениями. Кто были ее родители, почему они бросили ее, почему мы с тобой так долго скрывали от нее правду? Она пытается найти ответы на все эти вопросы, и бог знает, что еще ее тревожит.

— Удастся ли ей справиться со всем этим?

Луис в упор взглянул на Миранду:

— Это зависит от того, что она выберет: правду или ложь.

Как всегда по возвращении в свою «хижину», Изабель остановилась на пороге и улыбнулась. Когда она сообщила Миранде и Луису, что едет домой писать картины, они предложили ей поселиться в небольшом домике, где жили в первые годы после приезда в Санта-Фе.

Само собой, Луис взялся его отремонтировать: заново покрыл пол плитами, расширил окна, переоборудовал помещения.

Стены в самой большой комнате Изабель выкрасила в теплые розовые тона; светло-коричневый кафель и кедровые балки и вовсе смягчили цвет. Две низкие стены ступенчатой формы разграничили комнату на гостиную и спальню.

Собрание индейских украшений Изабель поместила на ступенчатой стене, у кровати. На гвоздиках, тихонько звеня, раскачивались изящные вещицы: бирюза, кораллы, оливковые косточки, семена дыни, амулетики, цветы тыквы, серебро и жемчуг. Над камином Изабель повесила одну из картин Альтеи, посвященную Рождеству. Рядом с кроватью поместила в рамочку образчик ткани, выполненный по своему, еще детскому эскизу.

Мастерская Изабель резко отличалась по стилю от остальных комнат крошечного домика. Белые стены, мольберт, стул и деревянный стол, заваленный красками, кистями и другими художественными принадлежностями. Через застекленные проемы в просмоленном потолке в мастерскую падал солнечный свет. Ночью помещение освещалось лампой, впрочем, иногда в окна заглядывала луна.

Каждый вечер перед сном Изабель навещала свою маленькую студию. Вот и сегодня, включив свет, она устремила взгляд на огромный холст у стены. Написанная в фиолетовых и серых тонах, на холсте из почти черного вихря вырастала огромная клубящаяся туча. Туча заполняла все пространство картины, символизируя собой мощь природных сил, неподвластных человеку.

Изабель приступила к работе над этим холстом во время своей последней поездки в Барселону — после самого яркого дня за все пребывание в Испании и ночи, полной горького отчаяния. Флора приболела и почти не вставала с постели. Им с Изабель так и не удалось погулять по знакомым местам. Когда же наконец Флоре стало получше, они решили устроить по этому случаю торжественный обед на двоих. К немалому удивлению Изабель, тетя Флора спросила ее, была ли она уже влюблена.

— Думаю, что да, — ответила Изабель, имея в виду Коуди.

Флора пощелкала языком и укоризненно покачала головой:

— Если ты еще раздумываешь, то это не совсем то!

— А почему ты не вышла замуж за дядю Алехандро? — в свою очередь спросила Изабель. — Ты же говорила, что любишь его.

— И люблю его, так оно и есть. Всегда любила и буду любить. — Она пригубила вино. — Но мне хотелось сохранить свободу и независимость. Если бы я вышла замуж, мне пришлось бы с ними расстаться. — Флора погрустнела и задумалась. — Согласно неписаным законам мне надлежало занять подчиненное положение только потому, что я женщина. Я не желала мириться с дурацкими запретами, согласно которым женщине нельзя заниматься живописью, а если она пишет картины, то не имеет права их выставлять.

Флора усмехнулась, видимо вспомнив кое-какие эпизоды из своей юности.

— Когда Алехандро остался со мной, несмотря на мой отказ выйти за него замуж, и повсюду появлялся в моем обществе, мое сердце едва ли не выпрыгивало из груди от счастья. Меня восхищали его любовь, преданность и бесстрашие.

— Может, когда-нибудь и я найду своего Алехандро, — промолвила Изабель, глубоко тронутая рассказом своей тетушки.

Флора с усмешкой взглянула на Изабель.

— Я бы никому не пожелала тех мук, что нам с ним пришлось вынести. Тебе надо стремиться к тому, что было у твоих отца и матери. — Ее голос смягчился, и она с нежностью посмотрела на свою внучатую племянницу. — Как только тебе встретится мужчина, способный не только разжечь в тебе страсть, но и пробудить доверие и оберегать тебя, выходи за него замуж не раздумывая!

После этого разговора Изабель долго не могла уснуть. В конце концов она поднялась на башню Кастель и в благоговейном молчании стала ждать рождения нового дня.

Ночь отступала постепенно, шаг за шагом, но вот из-за горных вершин поднялось солнце. И наконец заиграли краски утра.

А Изабель, ставшая свидетельницей пробуждения природы, увидела во всем этом послание небес, призванное вдохновить ее на очередное восхождение к вершинам искусства.

В Нью-Мексико Изабель вернулась с твердым намерением приступить к работе над серией абстрактных пейзажей. С этой целью она отправилась в рискованное путешествие по долине Смерти, к наполненным эхом кратерам Большого Каньона, разноцветным скалам каньона Брайс, в овраги Бэдлендз, навстречу рассвету. По пути она останавливалась в самых живописных местах, знакомилась с окрестностями, спала под открытым небом и просыпалась с первыми лучами солнца.

Она с удивлением и восхищением постигала извечную истину: несмотря на то что рассвет каждый раз по-новому окрашивает окружающий ландшафт, сам процесс пробуждения всего живого повторяется каждый день с неизменным постоянством. Что бы ни творило человечество — добро или зло, — оно не в силах остановить победное шествие утра.

В сентябре Изабель де Луна выставила в галерее Рихтера сорок живописных полотен, посвященных рассвету, под общим названием «Ода Эос».

Скай и Дюраны нашли общий язык так быстро, как если бы были знакомы всю жизнь. Не прошло и часа после приезда Скай, как они уже непринужденно болтали и смеялись, обсуждая все на свете — от освещения в галерее до рецептов соуса чили. Джонас и Сибил, поженившиеся год назад, остались с ними после ужина.

Сибил спросила Скай, как ей работается со знаменитым Джулианом Рихтером.

Скай округлила глаза:

— Ужасно! Джулиан — гений, этого не отнять, но у него больное самолюбие. Вбил себе в голову, что он величайший меценат со времен Боттичелли, и смотрит на меня свысока, словно я человек второго сорта, представляете?

Под всеобщий хохот Скай изобразила в лицах их с Рихтером беседу.

Когда тема была исчерпана, присутствующие перешли к обсуждению положения евреев в Нью-Йорке и Санта-Фе.

— Когда я летела на самолете из Далласа, — вдруг произнесла Скай, — мне попалась на глаза статья о недавнем инциденте в Эль-Пасо. Вандалы разгромили магазины в целом квартале — побили витрины и изрисовали стены свастикой. В заметке сказано, что магазины принадлежали «подпольным» евреям. Раньше я никогда не слышала ни о чем подобном. Очень интересно.

В комнате повисла напряженная тишина. Джонас сидел с каменным лицом. Изабель и Сибил выжидательно смотрели на Скай. По выражению лиц Миранды и Луиса вообще невозможно было что-либо понять. Скай уже досадовала про себя, что затеяла весь этот разговор, но тем не менее продолжила:

— Оказывается, это потомки евреев, которые переселились в Мексику, после того как их изгнали с испанской земли в эпоху инквизиции.

— Но зачем кому-то понадобилось громить их магазины? — недоуменно спросила Изабель.

— Дело в том, что они прикидывались католиками, будучи на самом деле иудеями. Об этом стало известно, и горожане пришли в ярость.

— Надеюсь, никто не пострадал?

— Двое убитых. Несколько раненых. Их бизнесу нанесен серьезный урон.

— Просто возмутительно! — воскликнула Сибил.

— В статье сказано, что на юго-западе существуют целые поселения «подпольных» евреев. Некоторые семьи скрывали свои иудейские корни более пятисот лет.

— Это правда? — спросила Джонаса Изабель. Он пожал плечами.

Скай задумчиво покачала головой:

— Нам хочется верить, что мир стал терпимее, но это далеко не так. Во все времена находятся фанатики, готовые отправиться в крестовые походы, — с тихой яростью продолжила она. — Нацисты, пожалуй, худшие из них. Но они не первые. И не последние.

Подруги удалились в домик Изабель во втором часу ночи.

— Тебе чертовски повезло, — заметила Скай, помогая Изабель застелить раскладной диван. — Мало того, что родители у тебя были сеньор и сеньора Перфекто, а твой ангел-хранитель — знаменитая оригинальная Флора. Когда фортуна повернулась к тебе задом, ты благополучно приземлилась в юго-западном раю, да еще и заимела в качестве приемных родителей Дюранов. Сама Золушка лопнула бы от зависти, узнав, что ты такая везучая!

— Они у меня замечательные, правда? — с нескрываемой гордостью подхватила Изабель. — Миранда тебя просто обожает!

— С первого дня нашего знакомства я поняла, что у нее исключительно тонкий вкус! — подхватила Скай. — Она обещала показать мне «Каньон-роуд» и другие галереи в Санта-Фе.

— Во всем Санта-Фе тебе не найти лучшего гида по художественным выставкам.

— Я смотрю, она хорошо знает художников, приславших свои работы в ее галерею. «Восемнадцать» — необычное название для выставки.

— Все объясняется очень просто: выставляются восемнадцать художников, — отозвалась Изабель.

— Знаю, знаю, но если группа художников выставляется под одной вывеской, это говорит о том, что их объединяет общая идея. К тому же в числах заключен некий мистический смысл.

— Художников из группы «Восемь» тоже многое объединяло, — заметила Изабель, имея в виду группу американских художников, популярных в начале двадцатого века, — но в их творчестве не было ничего мистического. Они всего лишь договорились выставляться вместе, после того как их работы, посвященные трущобам, отвергла Национальная академия дизайна.

— А как насчет «Синей четверки»?

— Я никогда не считала Кандинского, Джауленского, Клее и Лайонела Фейнингера единомышленниками.

— Это потому, что каждый из них добился признания как самостоятельный художник. Тем не менее немка, собравшая всех четверых под одним флагом в Штатах, назвала их «Синей четверкой», поскольку считала темно-синий цвет мистическим.

— Терпеть не могу синий цвет! — вырвалось у Изабель. Подруга молча погладила ее по руке — слова здесь ни к чему. Она знала, что Изабель мучают кошмары: каждую ночь она погружается в зловещий темно-синий мрак, где нет ничего, кроме неясных звуков, видений и смутных воспоминаний.

— У тебя возобновились головные боли? — спросила она подругу.

— Во всем виновата погода. Каждый день идут дожди, а ты ведь знаешь, я плохо себя чувствую в такие дни.

Грозы она переносила еще хуже. От ударов грома у нее раскалывалась голова. Изабель консультировалась у врачей, но те только разводили руками, не в силах ей помочь. Правда, один из них обратил внимание на ее фамилию — де Луна — и предположил, что Изабель из тех, на кого влияет луна. Доктор попросил пациентку тщательно фиксировать, когда именно у нее возникают ночные кошмары и головные боли, чтобы как-то привязать их к грозам, приливам, отливам и фазам Луны. Она тотчас забыла рекомендации, но по-прежнему зарисовывала то, что являлось ей в зловещих снах, а рисунки складывала в отдельную папку в надежде, что их смысл прояснится в будущем.

— Твои кошмары и головные боли когда-нибудь исчезнут. Вот увидишь, Из.

Изабель попыталась было улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Надеюсь, так оно и будет. Но мне кажется, в этих видениях содержится какой-то глубокий смысл. Может, это касается той ночи, когда убили мою мать.

— Из своего личного опыта общения с психотерапевтами могу сказать тебе следующее: если в глубине твоего серого вещества что-то скрывается, оно объявится, когда придет время — ни раньше ни позже. Так что выкинь эту чепуху из головы. Всему свой черед.

В течение последующих недель Изабель работала над своими картинами, а Скай почти все время проводила с Мирандой, которая не только сводила ее на все художественные выставки в Санта-Фе, но и съездила с ней за город к пуэблос и познакомила с гончарами, ювелирами, ткачами и другими индейскими мастерами-ремесленниками, внесшими большой вклад в художественную культуру юго-запада.

Скай часто расспрашивала Миранду о ее детище — галерее «Очарование»: как она начинала, как вела дела, когда денег было в обрез, как добилась успеха, где она знакомилась с новыми художниками.

— Ты хочешь открыть свою галерею? — поинтересовалась Миранда.

Скай неопределенно пожала плечами:

— Еще не знаю. Пока пытаюсь выяснить для себя, кем лучше стать: художником или дилером. Если я стану торговать картинами, то смогу принадлежать и искусству, и внешнему миру. Мне кажется, это интереснее.

Миранда кивнула. Она могла бы сказать то же самое о себе.

— Ты хочешь иметь дело с маститыми художниками или открывать новые дарования?

— И то и другое, — ответила Скай, тряхнув головой. — Стоит мне столкнуться с чем-то свежим, необычным — пусть и не новым словом в искусстве, но хотя бы маленьким шажком вперед, — как я становлюсь одержимой!

Следить за развитием таланта такой художницы, как Изабель, — для меня высшее наслаждение. Какие в ней произошли перемены? К чему она пришла? К чему еще придет?

— В Нью-Йорке ты видела разных художников.

— Да, это так, — подтвердила Скай, тотчас уловив в словах Миранды тревогу за будущее Изабель. — Но за нашу девочку не беспокойтесь. Поверьте, затмить ее невозможно. Изабель де Луна станет великой художницей.

После приезда в Санта-Фе Джулиан Рихтер беспокоил каждую неделю Изабель то письмом, то телефонным звонком. Расспрашивая ее о том, как подвигается работа над картинами, Рихтер использовал малейшую возможность, чтобы еще больше сблизиться с ней. Рихтер выказывал по отношению к ней заботу и теплоту, всегда старался ее ободрить, был с ней неизменно доброжелателен. Она чувствовала, что может во всем на него положиться, а Джулиан не переставая твердил ей о прекрасном будущем, которое ждет их обоих.

Тем не менее, несмотря на все его обаяние и настойчивость, что-то заставляло ее держать свои чувства в узде.

Шла вторая неделя августа, когда он сообщил ей по телефону, что выставка назначена на восемнадцатое сентября.

— Я не могу на ней присутствовать, — выпалила Изабель. — В этот же день состоится открытие выставки Миранды и Луиса в галерее «Очарование». — В трубке повисла звенящая тишина. — Я попробую уговорить их перенести открытие на другой день, — виновато промолвила она в заключение, понятия не имея, удастся ли ей это сделать.

— Нет, не стоит, — спокойно отозвался Джулиан. В его голосе слышалось даже некоторое сочувствие. — Я попытаюсь передвинуть на пару дней открытие нашей выставки, не беспокойся.

Изабель оторопела от такого великодушия.

— Не знаю, как тебя и благодарить.

— Была бы ты рядом — другой благодарности мне не требуется.

Так Джулиан пробил брешь в стене отчужденности Изабель.

Открытие экспозиции в галерее Миранды было не похоже на все, что она устраивала до сих пор. Во-первых, ни один из художников «Восемнадцати» не присутствовал на вечере. Их имена даже не значились в программе. Галерея все время была закрыта, пока гостей не пригласили в зал. По мнению Изабель, это был сильный ход.

Вечеринка для прессы и приглашенных проходила не в галерее, как обычно, а во дворике «Очарования». Погода стояла чудесная — теплый воздух был напоен ароматом осенних цветов. Высоко в небе над садиком, освещенным множеством фонариков, сияла яркая луна. Изабель переходила от одной группы гостей к другой, принимая поздравления тех, кто уже был наслышан о ее предстоящей выставке в Нью-Йорке, и наслаждаясь непринужденной атмосферой праздника.

Она посмотрела экспозицию накануне. Как и предполагала Миранда, работы художников поразили и даже ошеломили Изабель.

Они были разными по стилю: несколько полотен в традиционной технике, множество абстрактных картин и скульптур, сюрреалистические сюжеты кошмаров, символику которых Изабель так и не удалось разгадать, яркие пейзажи, проникновенные портреты — широкомасштабная панорама художественной экспрессии. Что именно пытались выразить авторы работ — гнев, страх, ярость, страсть, надежду, — Изабель так и не определила, но в одном Скай оказалась права: этих мастеров и в самом деле объединяло нечто большее, чем просто эстетика.

В назначенный час Миранда отперла двери галереи и пригласила собравшихся внутрь. В тот же миг в радостный гул праздника ворвался вой пожарной сирены. Вдалеке вспыхнуло зарево пожара. Все загалдели, обсуждая случившееся, потом обернулись к хозяйке, намереваясь предаться блаженному созерцанию.

И тут вечерний воздух прорезал отчаянный крик Миранды. Смех и разговоры разом смолкли. Луис сквозь толпу протиснулся к жене, за ним рванулась Изабель. Войдя в галерею, гости застыли как вкопанные, придя в ужас от увиденного.

Живописные полотна в первом зале были изрезаны в клочья. Две самые большие скульптуры превратились в груды обломков. В центре зала в одном из терракотовых горшков Миранды торчал деревянный крест, выпачканный в крови. Жуткая картина ненависти и вандализма. Но кошмары на этом не кончились.

Час спустя Миранда и Луис узнали, что зловещий пожар, который они наблюдали из сада галереи, поглотил Ла-Каса. Величественная гостиница превратилась в горстку пепла. Уцелел лишь домик Изабель.

Изабель и Дюраны провели остаток ночи у Хоффманов, а на рассвете вновь пришли на пепелище. Обугленный «скелет» дома уродливым силуэтом вырисовывался на фоне утреннего неба. От едкого запаха гари и дыма у них защипало в носу, заслезились глаза.

Миранда, всхлипывая, пробиралась между обломков. Луис застыл у ворот, не в силах двинуться с места.

— Все погибло, — шептал он. — Все, над чем мы трудились, поглотил огонь.

Изабель обняла Луиса за плечи. Ее тоже охватила боль утраты. Где-то здесь валяются обуглившиеся останки ее кровати, подоконника, на котором она так любила сидеть, мечтая о будущем, кладовой, где они с Ниной часто играли в детстве.

— Воспоминания не горят, — сказала Изабель Луису, стараясь ободрить и себя, и его.

Он кивнул, но оба они понимали, что среди золы и углей похоронено то, что уже не вернуть: две картины Альтеи, семейная коллекция рождественских елочных украшений, альбомы с вырезками и фотоальбомы, коробочка с детскими вещичками Нины, фотографии их сына Габриеля.

— Мы заново отстроим Ла-Каса. — Изабель попыталась взять себя в руки и вселить в Дюранов хоть какую-то надежду. — Вы с Мирандой уже не один год мечтали все здесь переделать и отремонтировать. Теперь для этого самое время!

— У нас нет денег, — с трудом вымолвил наконец Луис.

— Мы найдем деньги.

Когда Сибил принесла кофе и булочки, Миранда вспомнила, что Изабель сегодня должна лететь в Нью-Йорк.

— Я остаюсь, — решительно заявила девушка. — Я помогу вам все разобрать, буду заботиться о вас, поддерживать и ободрять.

Миранда порывисто обняла Изабель и с трудом улыбнулась.

— Если ты уедешь в Нью-Йорк, мы сможем поселиться в твоей мастерской. А там решим, что делать.

После мучительного прощания Изабель уехала, но перед отъездом в аэропорт нанесла визит Оскару Йонту.

— Может, я не вправе вас спрашивать, но не будете ли так любезны сообщить мне, была ли Ла-Каса застрахована?

Йонт что-то забормотал про секретность страховки. Однако на ее последующий телефонный звонок он ответил:

— Боюсь, ваши опасения, Изабель, были не напрасны. Ла-Каса застрахована на весьма скромную сумму. При сегодняшних расценках страховой полис не покроет расходы на восстановление дома.

— А сколько денег на моем счете?

— Нам удалось приумножить ваш вклад, — ответил он радостно. — Мы вернули всю сумму в пересчете на нынешний курс. Двадцать пять тысяч долларов.

Изабель печально кивнула. Двадцать пять тысяч долларов — это, конечно, много, но все равно недостаточно, чтобы восстановить Ла-Каса.

— Завтра вечером в Нью-Йорке открывается выставка моих работ. Не знаю, сколько мне удастся заработать от продажи полотен, но я все перешлю на свой счет. Присовокупите эту сумму к моему трастовому фонду и выпишите чек Дюранам. Причем они не должны знать, от кого поступили эти деньги. Вы меня поняли?

Когда самолет приземлился в аэропорту Ла-Гуардиа, Изабель чувствовала себя усталой и измученной. Она была просто не в состоянии встречаться с Джулианом в галерее, но понимала, что отказаться невозможно — он ведь столько сделал для нее.

В главном зале царил полумрак. Шесть ее утренних пейзажей освещались лишь несколькими лампочками. Посреди зала на деревянном полу она увидела столик, накрытый на две персоны. Мерцающее серебро, вспышки хрусталя, белоснежная скатерть и нежный фарфор, пышный букет из белых лилий, роз, ирисов и тюльпанов — все это вместе составляло великолепный натюрморт в приглушенных тонах. Из глубины зала доносился «Бранденбургский концерт» Баха.

Джулиан, весь в черном, стоял под аркой, ведущей в следующий зал. Скрестив руки на груди, он смотрел на Изабель так пристально, что она невольно смутилась.

— Мне хотелось, чтобы ты насладилась экспозицией в тишине и спокойствии, до того как начнется вся эта шумиха, — произнес он, протягивая ей руку и приглашая сделать обход галереи.

Картины Изабель разительно отличались от большинства художественных стилей конца семидесятых. Она не принадлежала к минималистам, на полотнах которых почти с фотографической точностью были изображены четкие решетки или голые поверхности. Ее нельзя было отнести и к неоэкспрессионистам, проповедовавшим искусство буйных эмоций.

Пейзажи Изабель производили то же впечатление, что и речь оратора, который добивается всеобщего внимания вовсе не тем, что старается перекричать других, — слушателей завораживает спокойная уверенность его негромкого голоса. Чарующие красотой полотна напоминали зрителю, что, несмотря на бытовые и политические катаклизмы, жестокость и наркотики, экологическую угрозу и опасные геополитические игры, в природе есть еще укромные уголки, полные тихой прелести.

Наконец Рихтер подвел ее к столу, усадил и расположился напротив. Словно повинуясь тайному сигналу, на пороге зала возникли два дворецких в униформе. Один из них принялся разливать вино, а второй — раскладывать по тарелкам копченую форель.

— За успех «Оды Эос», — провозгласил Рихтер, поднимая бокал, — и за расцвет твоей славной карьеры.

Изабель покачала головой, отерла слезы и рассказала ему об «Очаровании» и Ла-Каса. На лице Рихтера отразилось искреннее удивление и тревога.

— По дороге сюда меня мучили страхи и сомнения. Но великолепный обед, который ты устроил, выставка, твое участие — все это так много для меня значит!

Джулиан чуть подался вперед и взял ее руку в свои.

— Ты значишь для меня гораздо больше, — тихо произнес он. — Ни о чем не беспокойся. Я не допущу, чтобы с тобой или с твоими работами что-нибудь случилось. Со мной ты в полной безопасности.

Вечером следующего дня де Луна радостно приветствовала гостей, отвечала на вопросы и принимала восторженные похвалы. Изабель не верилось, что все это происходит с ней. Позируя фотографам на фоне своих работ, она, казалось, нисколько не волнуется, что отнюдь не соответствовало ее внутреннему состоянию.

Но она тревожилась совершенно напрасно. В самый разгар вечеринки Джулиан сообщил, что все ее картины нашли покупателей. Она плакала от радости, забывшись в его объятиях.

Позднее, когда они сидели за праздничным ужином в городской квартире Рихтера, Изабель слушала отзывы прессы, которые ей зачитывал Джулиан, и ее снова и снова охватывало пьянящее чувство победы.

«Картины Изабель де Луна возвращают нас к периоду расцвета классической живописи и вместе с тем знаменуют новую веху в развитии искусства», — писала «Нью-Йорк таймс». Ей вторили «Арт-ньюс» и «Нью-Йорк обсервер».

Всю свою жизнь Изабель ждала этого часа. До сих пор не верится, что ее мечты стали явью. И все благодаря человеку, который сидит напротив. Вот он отложил газеты и обнял ее. А уже через мгновение впился в ее рот жадным поцелуем. Изабель видела, как велико его влияние в художественных кругах, и теперь ей захотелось испытать, как велико его могущество в интимной сфере.

Джулиан унес ее в спальню с изысканной мебелью, роскошными тканями и полотнами знаменитых художников. Бережно, словно великую драгоценность, раздел в благоговейном молчании. Еще минуту назад Изабель казалось, что в спальне играет музыка, но теперь все звуки смолкли. Бесшумно упала на пол одежда, и, сдернув покрывало с кровати, Джулиан увлек Изабель на белоснежные простыни.

Он по-прежнему молчал, предоставив своим рукам выражать восхищение ее красотой. Лаская ее тело с еле сдерживаемой страстью, Джулиан пристально наблюдал за ней и старался быть внимательным: вот кончики ее грудей затвердели, она прикрыла глаза в сладостной истоме, качнула бедрами. Пальцы его легонько касались ее кожи, а губы целовали нежную плоть. Он жадно ловил ее прерывистые вздохи, проникая в таинство ее женского естества. Едва он вошел в нее, как с губ ее сорвался стон и дрожь пробежала по телу. Джулиана охватил неземной восторг. Он так долго мечтал о ней, что теперь был просто вне себя от счастья.

Эта ночь любви пробудила у Изабель множество вопросов. Почему этот человек, рядом с которым она чувствовала себя желанной и ничего не боялась, заставил ее задуматься о необходимости самозащиты?

Зачем ей защищаться от него? Она доверила ему свою карьеру и вот теперь добилась потрясающего успеха. Она отдала ему свое тело, и он ее не разочаровал. И все-таки то, как он занимался с ней любовью, оставило в ее душе смутную тревогу.

На следующее утро он вновь возбудил ее чувственными ласками, и она опять ощутила легкий холодок. Джулиан стремился не столько ласкать ее, сколько владеть ею. Пусть он и удовлетворил ее, удовольствие, которое она получила, явилось всего лишь побочным продуктом его желания. В разгар страсти он воскликнул: «Наконец-то ты моя! Моя всецело! Принадлежишь мне и никому другому!» Изабель стало ясно что она легла с ним в постель в первый и последний раз.

Она отдаст ему свое искусство. Но тело и душу сохранит себе.