Полуостров Гаргано. — Пещера святого Михаила. — Падре Пио. — Посещение Сан-Джованни-Ротондо. — Жизнь современного святого. — Как у падре Пио появился стигмат. — Его чудеса. — Его доступность. — Госпиталь Ла Гуардиа.

1

Покинув вечером высоты Абруццо, я увидел перед собой северную долину Апулии. Смотрел на нее с удовольствием и чувством физического облегчения, ибо езда по горной местности действует на нервы всякого, кто пока еще цепляется за жизнь. Долина Капитаната… Такого названия я раньше не встречал, хотя, возможно, что оно встречается в других частях света, бывших когда-то подвластными византийской администрации, поскольку оно вызывает в памяти титул катапана, чиновника, правившего Апулией при восточных императорах.

Невольно испытываешь волнение, когда ступаешь на землю, о которой читал, но никогда не посещал. Не разочаруюсь ли? Будет ли все здесь отличаться от того, что нарисовало воображение? Какая из прочитанных книг точнее всего совпадет с собственным опытом? Апулия удивила меня уже с первого взгляда. Я ожидал увидеть пустыню. Каждый раз при упоминании Апулии Гораций употребляет эпитеты «сухой» и «испытывающий жажду», но я увидел перед собой уходящую в даль прекрасно увлажненную долину. Она золотилась пшеницей и другими злаками, здесь были и сады, и пастбища. Меня заинтересовали дороги, прямые, как это принято у римлян. Скоро я узнал, что преображение Апулии началось всего лишь с 1939 года, когда завершилось строительство самого большого в Европе акведука (на это ушло тридцать лет), и с восточных склонов Апеннин потекли реки, дающие жизнь некогда изнывавшей от жажды земле. Я видел перед собой мирную сцену. Вдали поднимался дымок. Горизонт сиял ослепительным блеском, и я знал, что это — Адриатическое море.

Италия, как всем известно, напоминает по форме кавалерийский сапог, носок которого указывает на запад, а Апулия находится на каблуке. Это — северо-восточная часть страны, омываемая Адриатикой, а на юге — Ионическим морем. Сегодня регион состоит из пяти провинций: Бари, главный город которой одновременно является столицей региона, Фоджа, Бриндизи, Лечче и Таранто. У этих провинций разное историческое прошлое: Бари почитает мощи святого Николая, которые ее моряки в 1087 году украли в Малой Азии; Фоджа — это провинция, которую любил император Фридрих II; Лечче — «Флоренция искусства барокко»; и Таранто — Тарент дохристианской эпохи. Провинцию основали люди, сосланные из Спарты, и сумели достигнуть такого коммерческого успеха, что их красивые серебряные монеты, изображающие человека верхом на дельфине, стали валютой всего региона.

Апулия также является ключом к пониманию Южной Италии. События, определившие судьбу Юга, создание королевства Сицилии, а позднее и Неаполитанского королевства, зародились в Апулии. Самым важным событием стало норманнское завоевание, которое началось в первые годы XI столетия. Гийом де Жюмьеж рассказывает о норманнском рыцаре, который сказал своему сюзерену: «Я очень беден, а в этой стране (Нормандии) я не могу получить облегчения; поэтому я отправляюсь в Апулию, где смогу жить достойно». «Кто тебе это посоветовал?» — спросил сюзерен. — «Моя бедность», — ответил вассал. Выходит, для норманнов, живших в этом маленьком и динамичном государстве за пятьдесят лет до вторжения в Англию, юг Италии являлся землей обетованной. Безземельные молодые люди слышали рассказы о том, что там можно заработать деньги, купить землю, добиться высокого положения. Это была страна, в которой смелые и удачливые люди могли быть вознаграждены графствами, герцогствами и, возможно, даже королевствами. В результате в стране начался политический хаос: Ломбардия воевала с греками Византии; те и другие боролись с сарацинами. Война обещала оппортунистам невероятную награду. Как и кондотьеры эпохи Ренессанса, норманны полностью воспользовались ситуацией, однако здесь и заканчивается сходство. Кондотьеры проливали кровь, только когда не могли этого избежать, а норманны пускались во все тяжкие.

Первым из закоулков памяти всплывает имя авантюриста Райнульфа. Ему была пожалована земля, на которой в 1027 году он построил и укрепил город Аверса, что близ Неаполя. Здесь образовался рынок наемников. Прошло немного времени, и наемники потеряли интерес к сражению за других людей, они решили завоевать страну для себя. Первым семейством, вошедшим в историю, стала семья скромного рыцаря Танкреда де Отвиля. Он жил к югу от Шербура, в селении с английским пейзажем. Место называлось Котантен. Танкред сказал своим двенадцати сыновьям, что, поскольку он не в состоянии оставить наследство более чем одному из них, то пусть остальные добывают себе деньги сами. Само собой разумеется, что выбором их стала Аверса. Для норманнов того времени она была тем же, что Эльдорадо для испанцев XVI столетия.

Первыми пустились в путь трое старших сыновей, затем к ним присоединились и остальные. Двое вписали свои имена в историю Италии. Это были Роберт и Роджер Отвиль. Случилось это в 1057 году. Прошло девять лет. Возможно, оба последовали бы за герцогом Вильгельмом в Англию и основали бы семьи вдали от экзотических полувосточных красот, однако им выпала другая судьба. Вместе братья захватили Апулию и Калабрию и, перемахнув через Мессинский пролив, покорили Сицилию. В ИЗО году сына Роджера де Отвиля, Роджера II, провозгласили королем Сицилии. Его дочь Констанца вышла замуж за императора Генриха VI, а сын стал Фридрихом II, тоже императором, и получил прозвище «Поражающий Вселенную».

По пути в Апулию интересно сравнить два норманнских завоевания. Завоевание Англии — спланированная военная операция, замаскированная под династическую борьбу. Эта операция получила одобрение Церкви. Завоевание Италии — беспорядочные акции разных людей, действовавших в одиночку в поисках счастья. Первое завоевание скоро было окончено, в то время как завоевание Южной Италии заняло большую часть столетия.

Все, кто знаком с норманнскими церквами и замками Англии, въезжают в Апулию с предвкушением того, что увидят в Италии нечто знакомое, найдут близнеца лондонской Белой башни. Если бы не небольшая разница во времени, Роберты и Роджеры, носившие шелковые одежды, расшитые куфическими письменами, устраивавшие гаремы по образцу сарацинских эмиров и гулявшие в апельсиновых рощах возле синего моря, могли бы присоединиться к Уильямам и Генри, переплыть Ламанш и вписать свои имена в Дебретт.

По дороге в Фоджу я проехал совсем немного, когда увидел впереди себя то, что принял за крепостной город на вершине горы. Подъехав поближе, понял, что это, должно быть, замок Лучеры. Его размеры меня поразили. Я насчитал около двадцати башен, они вырастали из гигантских стен на равном расстоянии друг от друга. Да, подумал я, обойти замок не удастся и за полчаса. Стояла полная тишина. Ни одного человека вблизи. Мне казалось, что здешние замки и города выглядят словно после чумы или набега.

Был уже вечер, и я настроился ночевать в Фодже, тем не менее мне захотелось увидеть главные ворота, а сюда вернуться на следующий день. Однако обнаружил, что дорога заканчивается оврагом. Попробовал поехать по другой дороге, но с тем же результатом: увидел, что вздымавшиеся над головой светло-желтые стены по-прежнему недоступны. Проходивший мимо меня священник с детьми указал другую дорогу, она и вывела меня к цели. К воротам тянулась тенистая аллея. Я зачарованно глядел на замок, но тут послышался скрип в главных воротах: открылась маленькая боковая дверь, и появился высокий старик с тяжелой палкой в руке. Его можно было принять за норманнского феодала-разбойника. Рост у него был выше среднего итальянского, а глаза — голубые, что нередко встречаешь в этой части Италии. Во внешности старика было что-то воинственное или по меньшей мере агрессивное. Впечатление усиливала внушительная палка и старые немецкие военные ботинки. Оказалось, что он — смотритель. Он оглядел меня, и его глаза блеснули, словно у охотника, заметившего дичь. Старик немедленно открыл дверь и жестом пригласил войти. Я последовал в направлении, указанном его посохом, и, оглянувшись по сторонам, увидел зрелище, к которому был не готов. Стены и башни, обещавшие издали нетронутое Средневековье, охраняли лишь заросли вереска и мелкого кустарника. Я был разочарован, ведь я надеялся, что Лучера покажет мне замки, которые Фридрих II настроил по всей Южной Италии. В его время они славились роскошью и водопроводами. За исключением Лагопесоле, замок Лучеры был самым большим. Я шел по траве, проросшей из растрескавшегося мрамора, и вдруг подумал, что редко в наше время увидишь руины, по которым ходил Иеремия или другой персонаж Ветхого Завета. Археологи сделали запустение менее заметным: они вырыли ушедшие в землю колонны и снова их установили, но большая часть юга Италии до сих пор не раскопана. В Лучере, как и в десятке других мест, можно убедиться в том, как беспощадно Время, чему способствует, конечно же, и человек, всегда готовый унести для своего свинарника хороший кусок мрамора.

Ошибочно приняв мои размышления за разочарование, смотритель оперся на посох, как на копье, и пустился в долгое описание жизни Фридриха II, чему на тот момент я не готов был внимать. Я был бы больше ему благодарен, если бы он показал мне аутентичный портрет или бюст Фридриха. Как и его современник, святой Франциск, он был самым замечательным человеком своего века, однако, несмотря на весь свой блеск, историческим неудачником. Как полно доказал он эпиграмму Вольтера, что «она вовсе не Священная, не Римская и не империя». Внешность Фридриха не была героической. Он был среднего роста и к тому же довольно пухлым; волосы не рыжие, как у всех Гогенцоллернов, а каштановые. В Святой Земле арабы с удивлением смотрели на бритые подбородки и говорили, что на рынке рабов за такого человека нельзя было бы выручить и двести драхм. Тем не менее император Священной Римской империи, пускавшийся в исторические споры на арабском языке, был достоин уважения. К тому же он был дружелюбен, любознателен и держался с чувством собственного достоинства.

Лучера — город и замок — были одним из удивительнейших достижений Фридриха, причем в век крестовых походов почти невероятным. Это вызвало громкий протест в христианском мире и дало козыри врагам императора в Латеранском дворце. Обнаружив, что остров Сицилию терроризируют банды сарацин, спустившихся с гор для разграбления городов, деревень и путешественников, Фридрих решил проблему оригинальным способом. Вместо того чтобы затеять изнурительную войну, Фридрих окружил сарацин, словно те были редкими разновидностями дичи, которую необходимо было развести в другом месте, и перевез их в северную долину Апулии.

Старинный римский город Лучера, некогда центр Апулии, пришел в упадок. Император решил удалить оттуда немногих христиан и построил мусульманский город. Преобразовал старый собор в мечеть, шокировав тем самым своих современников. За короткое время перевез двадцать тысяч сарацин, и те зажили свободно, исповедуя свою религию, под предводительством эмира и шейхов. С минаретов, построенных самым христианским императором, муэдзины призывали прихожан на молитву. Фридрих все просчитал: он хорошо знал арабов, потому как его детство прошло рядом с ними в Сицилии. Жители Лучеры проявляли фанатичную преданность по отношению к своему защитнику и служили ему везде, даже принимали участие в крестовых походах. Мы шли по пустырю, настоятель то и дело постукивал по земле своим посохом, указывая, что внизу пустота.

— Здесь туннель, по которому можно было пройти в город, — объяснил он, — но сейчас он замурован. Старики помнят, как мальчишками далеко по нему проползали.

Мы пришли к месту, где под травой видны были плоские камни.

— Здесь похоронено много сарацин, — сказал он.

Я усомнился в этом. Зачем понадобилось устраивать кладбище внутри стен замка? Раньше здесь имелись церковь, мастерские, оружейные склады, барак, возможно, и императорская сокровищница, а также пресловутый гарем Фридриха. По этому поводу устроили много шума, хотя, выбирая женщин, Фридрих всего лишь следовал примеру норманнских предков в Сицилии, да и многих норманнских рыцарей того времени, живших в Испании: те радостно переняли некоторые обычаи своих врагов.

Переход Фридриха от замка к замку, из Палермо через Калабрианские горы в Апулию, должно быть, напоминал продвижение цирка «Барнум и Бейли». Императорского слона научили носить штандарт Гогенштауфенов; императорские сокровища перевозились на спинах верблюдов; крытые носилки с женщинами гарема охранялись лучниками-сарацинами, ехавшими верхом. Императорские соколы и гончие путешествовали, как принцы. Охотничьи леопарды ехали на лошадях позади хозяев. Похожую картину на стенах гробницы Медичи во Флоренции изобразил Беноццо Гоццоли, но процессия Фридриха происходила за два с половиной столетия до эпохи Ренессанса и отражала полувосточную жизнь самого роскошного и цивилизованного двора в Европе.

Были уже сумерки, когда я доехал до Фоджи. Оказалось, что это на удивление большой и оживленный город, с многочисленными кафе и ресторанами и великим множеством бумажных фабрик. Некоторые из них находились под юрисдикцией государства, что казалось нормальным в век бюрократии. Я выбрал лучший ресторан и заказал отличный ужин. Апулия на всю Италию славится съедобными моллюсками и ракообразными. Салат из мидий был выше всяких похвал, телячьи эскалопы таяли во рту. За эскалопами последовали местные сыры из козьего и овечьего молока. Впервые я попробовал «Кастель-дель-Монте», вино, выращенное рядом с любимым охотничьим домиком Фридриха II, возле Барлетты. Я решил, что оно — самое лучшее вино Апулии.

После ужина пошел прогуляться, но не нашел, чем восхититься. Город пострадал от землетрясения, случившегося в XVIII веке, а также от бомбежек во время Второй мировой войны, потому что здесь находились железнодорожный узел и авиабаза. Город перестроили, и сейчас он демонстрирует все черты современного итальянского архитектурного стиля. Я обратил внимание на то, что подчеркнутая веселость и оживленность улиц закончилась сразу после девяти вечера, словно по звонку. Кафе опустели, автомобили исчезли, и вскоре Фоджа стала почти пустынной. В свете фонарей я увидел странную, призрачную сцену. Это был небольшой парк или сад с цветочными клумбами и скамейками, рядом с которыми возвышалось около двадцати бронзовых статуй высотою чуть больше нормального человеческого роста. Скульптуры представляли собой мужчин и женщин, смахивавших на колдунов. Некоторые из них были в современных платьях, другие — в старинных одеждах. Я подумал, что вряд ли захочется, сидя на скамейке, читать газету — в наши дни само это занятие вселяет страх, — когда над тобой нависает подобный монстр. Полицейский сказал мне, что сад является мемориалом самому знаменитому жителю Фоджи — музыканту Умберто Джордано, родившемуся в 1867 году и умершему в 1948-м. Бронзовые статуи изображают персонажей его опер. Я сделал себе заметку: заглянуть в «Оксфордский музыкальный справочник». Там я прочел, что «Федора», возможно, единственная опера, при постановке которой на сцену вынесли велосипеды.

От Фоджи я взял курс на северо-восток и по пути в Манфредонию мало что встретил, за исключением деревенского автобуса да фермерских повозок с типичными для Апулии невероятно высокими колесами. Полуостров Гаргано, который я видел на расстоянии, часто называют шпорой итальянского сапожка, хотя большинство всадников скажут, что шпора слишком высока. Гора, врезающаяся в Адриатическое море, выглядит впечатляюще. Она поднимается на три тысячи футов над плоской поверхностью Капитанаты.

Встречая неприязненный прием у спиритов на каждом сеансе, я тем не менее чувствителен к жуткой атмосфере некоторых домов и многих местностей. Морская гладь Апулии и высокий мыс, к которому я сейчас направлялся, вызвали у меня впечатление страны, населенной духами греческих охотников за приключениями и купцов, которые за несколько столетий до христианской эры поселились возле защищенных бухт и основали колонию — Великую Грецию. Сюда явились также римляне, византийцы, ломбардцы, сарацины и норманны, эти северные бандиты и пираты, приехавшие с пустыми карманами и облачившиеся в конце концов в шелковые одеяния монархов.

2

Отъехав несколько миль от побережья, увидел покореженную землю, которая, как я решил, пострадала от древнего землетрясения, однако, взглянув в карту, узнал, что это — бывший греческий город Сип, впоследствии захваченный римлянами и получивший название Римский Сипонт. До Рождества Христова это место славилось пшеницей, скотом и лошадьми. Как и многие другие города древнего мира, он пережил всех врагов, за исключением малярийного комара. К средним векам город превратился в малярийное болото, и Манфред, красивый, но несчастливый незаконнорожденный сын и преемник Фридриха II, переселил жителей в свой новый порт — Манфредонию. Говорят, Сипонт полностью уничтожили, чтобы заставить людей переехать, а ландшафт — что характерно для юга Италии — оставался все в том же положении целых семьсот лет. Единственным зданием, устоявшим в большом городе, оказалась церковь. Она находится немного в стороне от дороги в небольшой роще раскидистых сосен. Старик, работавший на дороге, сказал мне, что церковь — место упокоения знаменитой святой Марии-ди-Сипонто и раз в год под деревьями устраивают ярмарку. Пилигримы съезжаются со всех сторон, чтобы почтить Мадонну.

Церковь, квадратная в основании и византийско-романская по стилю, представляет собой благородный пережиток мертвого и исчезнувшего города. Я полюбовался крыльцом с богатой резьбой, круглой аркой и колоннами, покоящимися на спинах львов, как у ломбардских церквей на севере. Интерьер меня не вдохновил, к тому же я не увидел знаменитой Мадонны. Оказалось, что маленький дом, стоявший подле церкви, не пустует. Я постучал в дверь и спросил, где можно посмотреть на Мадонну. Старая женщина взяла ключ и, не говоря ни слова, спустилась в крипту по длинному лестничному маршу.

Единственный свет исходил от дюжины свечей, стоявших на алтаре перед задрапированной усыпальницей. Стены от пола до потолка были увешаны невероятным количеством церковных даров. Чиркая одну спичку за другой, я видел смоделированные из пластилина или воска ноги, руки, груди, животы, некоторые жутко окрашенные. Все они внушали ужас. Тут были костыли, протезы ног и грыжевые бандажи. Когда спички закончились, я перешел на зажигалку. Рассмотрел коллекцию акварелей, изображавших мужчин, женщин и детей, избежавших верной смерти благодаря вмешательству Мадонны. Обычно ее изображали на облаке в верхнем углу картины. Насколько я знаю, не существует книг, посвященных церковным дарам, хотя эта тема отражена в иллюстрациях. В любом подобном святилище можно увидеть уйму драматических моментов: спасение от поезда или автомобиля, готового раздавить человека; спасение на море во время кораблекрушения; спасение на краю пропасти. Всему этому человек был обязан Мадонне. Не знаю, то ли спасение в последний момент дает авторам таких иллюстраций вдохновение, то ли в большинстве сельских местностей непременно найдется человек, способный написать для своих друзей такие картины.

Когда и зажигалка отказала, старушка принесла мне свечку с алтаря, и при ее свете я увидел мужскую и женскую одежду — старые, серые от пыли шляпы, трости, зонты и свадебное платье, сшитое из материала, бывшего когда-то белым шелком. Сейчас платье было грязным, рваным, побитым молью. С ржавого гвоздя над ним свисал патетический венок — имитация флердоранжа. Интересно, подумал я, что за чувство заставило принести этот дар Богоматери — благодарность, горе, потерянность или трагедия?

Потрепанный занавес закрывал Мадонну. Старушка дернула за веревочку, и в желтом свете свечей я увидел большую византийскую Мадонну. Ее лицо почернело от времени. На колене она держала темного, коротко остриженного римского ребенка, похожего на один из римских или греческих портретов периода Птолемеев. Икона усугубляла атмосферу невероятной старины. Она придавала темной крипте таинственный вид. Трудно было не сочувствовать тем, кто преподнес Богоматери дары, отражавшие страдание в столь гротесковой форме.

По пути в Манфредонию я увидел изысканный мираж, который при ближайшем знакомстве растаял и превратился в ветреный маленький современный порт. В 1620 году город разграбили и сожгли турки. Захватчикам, однако, не удалось справиться с замком, стоящим на морском берегу. Здание, хотя и перестроенное в более поздние времена, до сих пор остается одним из приземистых квадратных замков, с круглыми башнями по углам, возведенными еще до изобретения огнестрельного оружия. Замок стоит на хорошем месте: под ним море, в гавань, распустив паруса, заходят рыбачьи лодки. По скрипучему мосту я перешел через ров и обнаружил, что замок закрыт. В Манфредонию редко заглядывают путешественники, и город не может позволить себе такую роскошь, как привратник. Тем не менее объявление на воротах сообщало, что ключ можно взять в городской ратуше. Я живо представил себе эту процедуру: долгие объяснения в кабинете, беготня посыльных в поисках клерка, отчаяние, сожаление и извинения из-за того, что человек забрал с собой ключ в Фоджу!

Поэтому от посещения замка решил отказаться. Заглянув в щель забора, увидел запустение не меньшее, чем в Лучере.

Возможно, настанет день, когда в Манфредонию потечет золото туристов, археологи приведут в порядок старый замок, а у ворот появится человек в остроконечной шапке. Он станет рассказывать о добром короле Манфреде и злом Карле Анжуйском, которого в Апулии никто не любит… Но в настоящее время массивная крепость находится в том состоянии, в каком оставили ее Судьба и Время.

Дорога от Адриатики привела в глубь полуострова, а Домчавшись до гор, принялась вилять. На каменистой почве росли кривые оливковые деревья, а на поверхность Дружными компаниями выскакивали красные маки. На память пришла Иудея. Остановился, оглянулся на море. Услышал, как в утреннем тепле стрекочут цикады.

Полуостров Гаргано сохранился благодаря своему географическому положению. А чего еще можно ждать от места, где происходят сверхъестественные события? Здесь имеется два святилища: одно очень старое, а другое — современное. Первое — святилище Архангела Михаила на горе Святого Ангела. С него в западном мире начинаются все его святилища. Второе находится в монастыре капуцинов, где долгие годы проживал падре Пио, коего почитают за святого и чудотворца.

Сначала я направился к горе Святого Ангела. Она связана с норманнским завоеванием Южной Италии. Некогда здесь была главная дорога, по которой шагали средневековые паломники. Корабли из Венеции и других портов Адриатического моря часто заходили в исчезнувший ныне Сипонт, потому что восхождение на гору Святого Ангела составляло не более часа. Рассказ о святилище напомнил мне легенду, которую я слышал с испанской стороны Пиренеев. В ней рассказывается, что в 490 году человек, потерявший хорошего быка, неожиданно нашел его у входа в грот на вершине горы. Не в силах отогнать животное, человек потерял терпение и метнул в быка дротик, а может, стрелу, но оружие, вместо того чтобы попасть в цель, развернулось и поразило самого стрелка. Изумившись такой сверхъестественной враждебности, человек обратился за советом к святому Лауренцию, епископу Сипонта.

Произошел акт замещения, часто поощряемый старой Церковью. Политика замещения старого бога новым святым редко давала осечку, особенно если достоинства старого божества можно было увидеть в новом святом, и с помощью ладана, свечей и святой воды вновь обращенный думал, что церковь не слишком отличается от языческого храма. Исследователь таких вопросов не слишком удивится, когда узнает, что древний оракул славился умением излечивать спящего человека. Больной приходил в обиталище оракула, захватив с собой шкуру черного барана. Завернувшись в нее, укладывался спать, надеясь, что за это время оракул его излечит. Вот такие типичные языческие обиталища и освящал архангел Михаил.

Его культ начался на Босфоре и в Малой Азии. Говорят, что император Константин Великий посетил обиталище оракула, где известны были случаи излечения во время сна. Там стояла статуя крылатого божества. Во сне императору явился крылатый человек и объявил, что он — архангел Михаил. Проснувшись, император повелел построить храм святого и убрал языческое божество. Это была первая из четырех церквей, посвященных святому Михаилу, которые были построены в Константинополе и его окрестностях. Святилища святого Михаила обычно имеют дело с исцелением, а потому связаны с водой — колодцем либо святым источником. Когда епископ Сипонта поспешил в грот, чтобы прояснить дело с пропавшим быком, история повторилась. Во время молитвы ему явился крылатый человек в алом плаще. Он назвался святым Михаилом. Этот святой — первый из семи архангелов, архистратиг небесного воинства и борец с дьяволом и беззакониями среди людей. Архангел объявил, что спустился с вершины, чтобы забрать у оракула священный грот и установить на этом месте христианский алтарь. Архангел распорядился, чтобы епископ посвятил этот грот ему и всем ангелам. Епископ, трясясь, вошел в мрачную пещеру и обнаружил, что вся она залита светом, а в углу стоит алтарь, только что освященный самим архангелом. Алтарь по византийским обычаям был накрыт пурпурной тканью. Вот так культ святого Михаила из Византии шагнул в византийскую Апулию, а святилище на горе Святого Ангела сделалось одним из главных мест паломничества христианского мира.

С горы Гарганус архангел совершил несколько важных полетов. В 590 году, во время чумы в Риме, его видел папа Григорий Великий. Архангел опустился на гробницу Адриана и вложил свой меч в ножны. По словам папы, этим жестом архангел Михаил дал понять, что эпидемии пришел конец. Следующий полет, на вершину горы в Нормандии, произошел в 708 году. Там был обнаружен колодец с исцеляющей водой. Основанное там святилище получило название Мон-Сен-Мишель. По распоряжению английского короля Эдуарда Исповедника гору Святого Михаила в Корнуэлле передали под юрисдикцию бенедиктинцев Нормандии.

Больше всех святого Михаила почитали норманны. Они видели в нем святого воителя, борющегося со злом. Его меч, как и у них, редко был зачехлен. Отдавая ему почести и испрашивая благословения на ратные подвиги, какими бы кровопролитными те ни были, они чувствовали, что обращаются к сверхъестественному существу, считающему себя в душе норманном. Неудивительно, что эти воины — в поклонении которых присутствовали воспоминания о богах, сражающихся с драконами, — посещали святилище, в которое архангел явился в первый раз.

С этими мыслями я поднялся по горной дороге к городу пилигримов — Сант-Анджело. Местность по-прежнему выглядела мрачной и безрадостной. На участках, где сохранилась хорошая земля, росли оливы и миндаль. Дорога совершила поворот, и на гребне горы Святого Ангела я увидел город. В наши дни почти не надеешься, что тебя очарует окраина обычного итальянского города, поскольку повсюду понастроили ужасные цементные дома, балконы которых увешаны сохнущим бельем. В тени домов, на разбитых улицах, играют дети. Таким было мое первое впечатление от Сант-Анджело. Затем я вышел на узкую главную улицу, в центре которой находится пещерный храм.

К нему ведут восемьдесят шесть ступеней (пуристы скажут — восемьдесят семь). Это — любопытный старый город. Несколько столетий назад здесь, должно быть, ютились пещерные жители. Даже на главной улице город сохраняет черты троглодита: такое впечатление производят размещенные в гротах таверны и магазины.

Благородный внутренний готический двор церкви обступили сувенирные лотки. Думаю, это одно из немногих мест, где можно купить настоящий посох пилигрима — странный предмет с сосновой шишкой на конце, доказывающей, что эта вещь из Сант-Анджело, хотя, насколько я мог увидеть, здесь теперь не растет ни единой сосны. Я оглядел собрание bondieuserie среди которых больше всего было статуэток архангела, стоящего в воинственной позе — то ли с поднятым копьем, то ли с вынутым из ножен мечом. Часть фигурок была из гипса, другие, менее симпатичные, — из пластмассы, а некоторые из жести. Были и картинки с изображением святого — монохромные и цветные. Ларьки также торговали четками, шарфами, корзинами, чашечками для святой воды и прочими разнообразными дешевыми предметами, которые могли удовлетворить понятное желание людей унести домой частицу святости. Я слышал, что святилище специализируется на изготовлении съедобных лошадок — медовых и сырных. Этим бы и я соблазнился, однако в свой приход я их не увидел.

Двойной арочный вход готического стиля вел к длинному лестничному маршу. Над одной из арок были начертаны изречения на латыни: «Страшно это место. Здесь дом Бога и дверь в небо». Место и в самом деле страшное: более мрачных небесных врат и представить невозможно, когда начинаешь спускаться в темницу по сводчатой готической лестнице. Лестница привела в маленький атриум с обхватившей его галереей. На галерее стояли несколько старых крестьян. Они шептали молитвы и, перекрестившись, дотрагивались до перил.

В нескольких шагах отсюда был вход в церковь. Я увидел двери, которые смело можно назвать одними из самых прекрасных дверей античности. В то время, когда Вильгельм Завоеватель завершал завоевание Англии, глава амальфийской общины в Константинополе, богатый купец по имени Панталоне, решил подарить святилищу Архангела Михаила серебряные двери работы дамасских мастеров. И эти двери по сию пору встречают всех, входящих в священный грот. Две створки разделены на двадцать четыре панели — чудо византийской ковки. Каждая панель изображает библейскую сцену, заканчивающуюся явлением святого Михаила епископу Сипонта. Фигуры, лица и складки одежды по большей части остались в неприкосновенности, а ведь византийские купцы ковали это серебро почти четырнадцать веков назад. На дверях проставлена дата — 1076 год, и обращение к посетителям — молиться за душу спонсора, Панталоне. В самом низу добавлено интересное обращение изготовителей дверей к священникам. Их просили по меньшей мере раз в год чистить двери, чтобы они ярко сияли. Увы, они давно уже не блестят, но зато, словно старая монета, покрылись красивой патиной.

На входе в церковь сразу можешь отличить постороннего от местных жителей, крестьянина Южной Италии от посетителей из более цивилизованных регионов. Посторонний человек сразу проходит в церковь, крестьяне же берутся за бронзовые кольца на дверях, свисающие из львиных пастей, и громко стучат ими. Затем целуют собственные руки, касавшиеся бронзы, и лишь после этого входят в церковь. Войдя внутрь, я увидел теплое сияние свечей, зажженных перед высоким алтарем под покатым потолком пещеры. Сама пещера огромных размеров. За прошедшие столетия она не слишком изменилась: это по-прежнему грубый и холодный грот, в котором те, кто приходил посоветоваться с духом прорицателя Калхаса, спали, завернувшись в шкуры черного барана. Обращение в христианство не изменило суровую крышу и стены из грубого камня: по ним по-прежнему стекает вода, так что на полу собирается липкая грязь. Набожные пилигримы не обращают на нее внимания и встают в это месиво на колени.

В темном углу, рядом с одним из боковых алтарей, я увидел странную и печальную картину — двух крестьян, ползающих по полу на коленях. Последний раз я видел такое проявление раскаяния в испанской церкви. Хотя это уже не поощряется, но на юге Италии во время религиозных праздников часто можно увидеть, как кающиеся грешники лижут церковный пол, пока язык не распухнет. Я смотрел на эти фигуры с интересом, поскольку такое зрелище все-таки редкость, за исключением Скалы Санты в Риме, имеющей первоначальную форму, то есть идущие вверх ступени. (Не один Цезарь поднимался в Капитолий таким образом.) За высоким алтарем — первым, что освятил архангел четырнадцать веков назад, — находится колодец с целебной водой. Это — обычный атрибут в святилищах архангела Михаила. В колодец опущен серебряный бочонок, из него пилигримам наливают воду — увы! — в пластиковые чашки.

Возле алтаря стоит знаменитая статуя архангела. Она воспроизведена во всех видах и продается в Сант-Анджело на каждом углу. На юге Италии повсюду видишь картины с изображением архангела. Первоначальная скульптура, должно быть, была хорошей, однако сгорела во время одного из многочисленных нападений на святилище. Нынешнюю статую XVII века приписывают Сансовино или — что еще смехотворнее — Микеланджело. Статуя совсем не похожа на воинственного архангела. Это — индифферентный персонаж, который мог бы быть изготовлен из марципана. Поблизости, в темноте, я разглядел интересный объект — мраморный трон епископа, стоящий на двух львах. С одной стороны трона была вырезана сцена, на которой архангел поражает дракона, а с тыльной стороны — типичный арабский узор из переплетенных колец и прочих геометрических фигур. В то, что этот трон — как заверяли меня служащие — относится к античным временам, я, разумеется, не поверил. Скорее всего это было произведение норманнской Сицилии, дар одного из первых норманнских королей.

В 1016 году в этой таинственной пещере произошло событие, которое нетрудно было восстановить, — приезд группы из сорока норманнских рыцарей. Возвращаясь домой из Святой Земли, они заглянули сюда по пути. Вполне возможно, что это были те же рыцари, которые, высадившись в Салерно, обнаружили, что город захвачен сарацинами. Рыцари взялись за оружие и повели на цитадель такую яростную атаку, что сарацины спешно уселись в свои корабли и убрались восвояси. Это событие так поразило правителя Салерно, что он попросил чужеземцев остаться и воевать за него. При этом пообещал высокое вознаграждение. Рыцарям же не терпелось домой, поэтому они отклонили его предложение. Уезжали они с подарками — редкими фруктами, шелками и другими предметами, способными соблазнить друзей, оставшихся дома, на поездку в Италию. То же повторилось в Сант-Анджело. К норманнам обратился сосланный на Бари аристократ, некий Ломбард. Он попросил их присоединиться к нему и изгнать византийцев, но получил тот же ответ: они посоветуют друзьям из Нормандии приехать и помочь в его предприятии. Все так и произошло, что доказала история. Вскоре после возвращения рыцарей домой норманнские наемники стали эмигрировать в Апулию. Так началось норманнское вторжение и захват Южной Италии.

Когда норманны сделались королями Сицилии, полуостров Гаргано стал частью наследства королев Сицилии, в таком качестве он перешел в собственность двух английских принцесс — Иоанны, дочери короля Генриха II, которая вышла замуж за короля Сицилии Вильгельма II, и Изабеллы, дочь короля Иоанна, ставшей третьей супругой императора Фридриха II. Приятно думать, что эти английские принцессы посещали знаменитое святилище, хотя Иоанна стала причиной для волнений. Вильгельм II скончался молодым и завещания не оставил, и его трон был узурпирован Танкредом. Он запер вдову и присвоил ее наследственные земли. Танкред не мог выбрать менее удачный момент для своего коварного поступка, поскольку брат Иоанны, Ричард Львиное Сердце, совершая крестовый поход, приближался к западному побережью Италии. Танкред вынужден был вернуть Иоанну брату, вместе с огромной суммой в золоте за Сант-Анджело. Говорят, что во время крестового похода Ричард и Иоанна вскоре эти деньги растратили.

Я подумал, что сейчас потратить большие деньги в Сант-Анджело невозможно. В отличие от других мест паломничества, город не стал богат. Частично это можно объяснить приятным отсутствием торговцев. Вероятно, по этой же причине не смог я отыскать гостиницу или ресторан. По совету прохожего, направился на главную улицу и спустился по древним ступеням в пещерную тратторию. Столы, накрытые безупречно чистыми скатертями, находились на разном уровне от грубого каменного пола. На каждом столике стоял графин с красным вином. Посетителями были фермеры и местные синьоры. Моим соседом оказался коммивояжер из Бари. Он торговал пластмассовыми ведрами и кухонной утварью и выглядел так жалко, как может выглядеть только молодой итальянец, у которого рухнули все надежды. Его обычная сфера деятельности, сказал он, — Бриндизи и Таранто, но болезнь компаньона вынудила его ездить по полуострову Гаргано, и это ему страшно не нравилось. Он мрачно намотал на вилку спагетти и вздохнул. «Это варварский регион», — сказал он. Даже очаровательная юная официантка с короткими каштановыми волосами и в юбке из шотландки не рассеяла его меланхолию.

Мне подали наваристый суп, и, может быть по ассоциации с килтом, я подумал, что это — вариант шотландского блюда. Следом явилась жареная козлятина. Такое отличное мясо мне доводилось есть лишь много лет назад в Греции. Там оно называлось agneau de lait. Потом настал черед сыра, бледного и резиноподобного, приготовленного из овечьего молока. Во второй раз я его заказывать не стану, хотя в окружении грубых каменных стен он неплохо сочетался с крепким вином.

Я пошел гулять по городу, задрав голову, осмотрел колокольню XII века и замок, построенный норманнами. Думаю, это произошло при Роберте Отвиле по прозвищу Гвискар, или Хитроумный. Затем увидел большое козье стадо, пасшееся возле дороги в тени деревьев. Я залюбовался этой картиной: козы живописно выделялись на фоне солнечных склонов холма и больших валунов. Вдруг я заметил, что одно из животных смотрит на меня с выражением, в котором враждебность наполовину смешивалась с любопытством. Приглядевшись, я увидел, что никакая это не коза, а молодой человек, спрятавшийся между животными. Если бы ему еще и рога, отличить было бы невозможно. Обрадовавшись, что увидел пастуха, к тому же похожего на Пана, я обратился к нему с несколькими словами приветствия, но бедный парень, должно быть, испугался, что с ним заговорили не на козьем наречии. Он дико взглянул на меня и кинулся бежать, огибая валуны. Скоро Он скрылся из глаз. Козы закивали бородатыми головами, застучали по камням копытами, зазвенели бубенцами, и дорога опустела.

3

Ближе к вечеру я отправился в Сан-Джованни-Ротондо. Это в четырнадцати милях от Сант-Анджело и чуть ниже над уровнем моря. Хотелось навестить город, выросший буквально по следам падре Пио, человека, которого миллионы католиков всего мира считают святым. Знал о нем лишь в общих чертах. Пио — выходец из крестьянского рода, сейчас ему более восьмидесяти, пятьдесят лет назад на руках, ступнях и боку у него появились стигматы — раны, как при распятии Христа. Стигматы постоянно кровоточили. Говорили, будто Пио совершает чудеса и читает чужие мысли. Может одновременно находиться в двух местах — свойство, известное как телепортация или вездесущность.

Читал также, что Церковь, которая, как известно, с осторожностью относится к святым и не любит массовой истерии, запретила падре Пио проповедовать или писать. Однако благодаря тому, что на деньги, которые пожертвовал ему народ, он построил самую лучшую больницу на юге Италии, и из числа самых современных в Европе, Церковь освободила Пио от данного им обета бедности, с тем чтобы он мог свободно распоряжаться денежным фондом.

Вот и все, что я знал, перед тем как приехать в Сан-Джованни-Ротондо. Я увидел старинный городок, прижавшийся к круглой церкви Святого Иоанна (ранее она называлась храмом Януса). Длинная современная дорога, с обеих сторон окаймленная выстроенными недавно отелями, пансионами и виллами, упиралась в монастырь капуцинов, в котором пятьдесят лет прожил падре Пио. Под прямым углом к нему, на могучем склоне холма Монте-Кальво, стоит огромная шестиэтажная больница.

Прежде чем устроиться в отель, я пошел осмотреть город. Здесь было великое множество сувенирных магазинов, торгующих книгами о падре Пио и открытками с изображением божьего человека, празднующего мессу. С фотографической точностью были представлены его кровоточащие руки. Я смотрел на изображения на глянцевой бумаге. Казалось, ладони словно покрыты мехом, но это были незаживающие раны. Всем, кто читал о жизни святого Франциска и святой Екатерины Сиенской, не может не быть интересно увидеть живого человека со стигматами на теле. Это явление вызывает множество вопросов.

Я заметил, что Сан-Джованни-Ротондо живет в атмосфере святости. Здесь есть пансион «Аве Мария», ресторан «Сан-Пьетро» и другой, называющийся «Вилла Пиа». Объявление сообщало адрес: «Возле монастыря падре Пио». Географически это, может быть, и верно, а по факту неправильно, поскольку падре лишь один из дюжины братьев-капуцинов, которые там находятся. Я остановился в хорошем отеле, носящем название «Санта-Мария-делла-Грация». Мне достался номер с ванной. В отеле приятный вестибюль, большой ресторан (восхитительный выбор вин) — все к услугам тех, кто еще не все раздал беднякам.

Я спросил чаю, и мне его подали, не вскинув брови, как это до сих пор случается в отдаленных областях Италии. Такой мимический жест означает, что человек потребовал у них рвотный корень. Я взял американский журнал, лежавший на соседнем столике, и, хотя изданию стукнуло три года, нашел там немало для себя интересного. Журнал был рассчитан на людей, совершающих религиозное путешествие. Объявление во всю страницу гласило: «Италия прекрасна… Если вздумаете повидать падре Пио, возьмите путевку „Аве Мария Тур“ и вы все увидите». Одна из статей имела следующий заголовок: «Может ли этот человек творить чудеса?», а другая статья называлась так: «Я видел, как они очищают его раны». Я испытал легкий шок, подумав, что в наши дни человеку невозможно найти уединение. С другой стороны, возможно, я был слишком придирчив. Конечно же, стремление к святости — вещь не новая. Жена Бата, должно быть, подписалась бы на этот журнал.

Вероятно, оттого что все святые, гробницы которых я посетил, были уже мертвы (и Церковь предпочитает такое положение вещей), я предположил, что увидеть падре Пио будет трудно, даже если он вообще где-то показывается. От служащего отеля я с удивлением услышал, что, напротив, он всегда готов к общению. Каждый человек, приезжающий в город, поднимается в пять утра, чтобы послушать мессу, которую падре служит в половине шестого. Это — великое событие дня. Женщины, желающие у него исповедаться, ждут своей очереди несколько месяцев, а мужчины — несколько недель. Он посещает церковь каждый вечер в половине шестого. Я взглянул на часы — почти пять, и я заторопился в храм.

Когда падре Пио появился здесь после Первой мировой войны, монастырь был совсем маленьким, с бедной церковью. Типичная картина для отдаленных горных итальянских деревень. Монастырь по-прежнему небольшой, в нем почти ничего не изменилось, но церковь перестроили, потому что сюда хлынули толпы. Теперь это большая современная базилика. Напротив здания — огромная стоянка, на которой впритирку стоят легковые автомобили и автобусы, и так продолжается даже в спокойные дни. От железнодорожной станции Фоджи сюда регулярно приходят омнибусы. Войдя внутрь, я убедился, что в церкви полно народу. Толпы стояли в проходах и вокруг алтаря. Имеется галерея, огибающая все здание. Архитектурных достоинств я, впрочем, не заметил. Подумал, что у здания светский облик, возможно, ранее здесь был почтамт, который торопливо приспособили для духовных целей.

Неожиданно шепот стих, и паства молча поднялась с мест. В северной галерее отворилась дверь, и два чернобородых монаха в одеяниях капуцинов с лежащими на плечах коричневыми капюшонами вошли, поддерживая третьего, очень старого человека, который передвигался с большим трудом. У падре Пио седые волосы и белая борода, щеки впалые, а на лице следы тяжелой жизни, проведенной в болезнях и молитве. И все же черты лица обыкновенные. В итальянских церквях и на улицах я много видел таких старых бородатых братьев. Глядя на него, я вспоминал не только необыкновенные истории, которые о нем рассказывали, но и о том, что в нескольких шагах отсюда, у подножия горы, стоит госпиталь с тысячью коек, и человек, ведущий нищенский образ жизни, сумел отдать его бедным людям. Два монаха помогли падре усесться на стул в переднем ряду обращенной к алтарю галереи и отошли в сторону. Падре Пио прикрыл глаза рукой, чтобы прочесть молитву, и я увидел, что на его руках шерстяные коричневые митенки, прикрывающие проколотые ладони, но оставляющие свободными пальцы.

Внимание паствы было всеобъемлющим. Люди не отрывали глаз от коричневой фигуры на галерее, от израненных рук. Когда завершился обряд благословения, я заметил, что возле боковой двери, ведущей в ризницу, собралась группа мужчин. Как только священник оставил алтарь, люди устремились в эту дверь. К ним присоединился и я. За дверью оказался красивый зал — удивительное церковное нововведение. Мраморные ступени вели на второй этаж. Мужчины побежали по лестнице, и их цель стала ясна. Падре Пио должен был пройти здесь в свою келью. Мне сказали, что аудиенция совершается каждое утро и вечер. Женщинам в монастырь вход был закрыт, но все мужчины-пилигримы и крепко сложенные светские посетители имели возможность увидеть святого вблизи.

Долго ждать не пришлось. Как и на папской аудиенции, при выходе падре Пио все опустились на колени. Пио шел, опираясь на плечи двух братьев. Ходьба давалась ему с большим трудом и продвигался он очень медленно. Верующие крестились. Некоторые из коленопреклоненных мужчин пытались с ним заговорить, но братья пресекали такие попытки.

Его внешность была обыкновенной, хотя жизнь, проведенная в медитации, аскетизме и болезни, обострила и сделала более тонкими черты лица. В то же время его глаза показались мне глазами зоркого крестьянина, который подмечает все в полях и на рынках Италии. Я мог представить, что даже сейчас, перейдя восьмидесятилетний рубеж, он способен был осадить грешника, не выбирая выражений. Лично мне всегда нравился острый язык святых, и, увидев падре Пио вблизи, я мог поверить тому, что на вопрос посетителя, болят ли его раны, он ответил: «Ты думаешь, что Господь дал мне их в качестве украшения?»

Типичным для сельского священника был и его ответ многодетной вдове, которая спросила, надо ли ей снова выходить замуж. «До сего времени, — будто бы сказал ей падре Пио, — ты плакала одним глазом, а, выйдя замуж еще раз, заплачешь двумя».

Я смотрел, как он идет по узкому ковру, медленно, шаг за шагом. Он был на ногах с пяти часов утра, отслужил мессу и провел несколько часов в исповедальне. Сразу было видно, что он устал и хотел прийти в свою тихую келью.

Я вернулся в отель, не веря тому, что спустя час после приезда в город я не только видел его святого, но и был так близко от него, что мог бы до него дотронуться.

4

История жизненного пути падре Пио не отличается от биографий других итальянских святых. Его отец был крестьянином. Звали его Орацио Форджоне из Петральчины. Это — гористая местность к северу от Беневенто. Чтобы поддержать свою большую семью, он отправился в Соединенные Штаты Америки и был рабочим в Нью-Йорке. Падре Пио родился в Петральчине в 1887 году, и при крещении ему дали имя Франческо Форджоне. Он был слабым ребенком, в пятилетнем возрасте его героем стал святой Франциск Ассизский. Когда мальчику исполнилось пятнадцать, он пошел в школу капуцинов и годом позже сделался послушником. Ему дали имя — брат Пио. Здоровье юноши не улучшилось, и у него определили туберкулез. Несмотря на нездоровье, он с радостью принимал епитимью и жизнь аскета. Однажды, когда ему нечего было есть, он три недели ничего не брал в рот, кроме святых даров, и это роднит его со святой Екатериной Сиенской. Пио посвятили в духовный сан в соборе Беневенто в 1910 году. Ему тогда исполнилось двадцать три года. Современники считали его ненормально эмоциональным, да к тому же еще и заразным. В книге «Падре Пио» мисс Неста де Робек цитирует высказывание друга: «Нас поражала бледность его лица и хриплость голоса. Его глаза были слишком блестящими, а развивавшаяся в нем болезнь заставляла его постоянно кашлять и температурить. Мы видели его в церкви, но боялись инфекции, а потому попросили ризничего держать стихари, облачение, потиры и кадила, которыми пользовался падре Пио, в отдельном шкафу. Мы настаивали на этом… Во время молитвы падре Пио молча плакал, но слез было так много, что пол становился совсем мокрым. Мы, другие юноши, смеялись над ним, поэтому он перед молитвой расстилал перед собой большой платок. Когда он заканчивал молитву, то платок его был таким мокрым, что приходилось его выжимать».

Месса падре Пио иногда длилась часами. Дойдя до «Mementо», он так погружался в молитву, что был не способен продолжать, иногда по часу. Люди жаловались, что не могут проводить столько времени, так что приходскому священнику приходилось вставать рядом с ним и выводить молодого монаха из состояния экстаза или агонии, чтобы тот продолжал служить мессу. Когда ему исполнилось двадцать восемь лет и падре проводил отпуск дома, в Петральчине, то он построил себе в углу сада небольшой шалаш, там и молился, и предавался медитации. В день годовщины стигматов святого Франциска он не вернулся домой в обычное время. Мать вышла встретить сына и увидела, что при ходьбе он странно трясет руками. «Ты что же, на гитаре играешь, Франческо?» — спросила она со смехом. Он ответил, что чувствует в руках странную острую боль. Это произошло за три года до того, как на его теле стали видны стигматы.

В 1915 году Италия присоединилась к войне против Германии. Падре Пио был призван на военную службу. Его направили в медицинский корпус, и он служил санитаром в военном госпитале Неаполя. Ему предоставили годичный отпуск в связи с плохим здоровьем и в конце концов комиссовали по причине туберкулеза. Пио послали в деревню Сан-Джованни-Ротондо в надежде, что горный воздух будет ему полезнее, нежели климат в долине Фоджи.

Здесь падре Пио начал спокойную жизнь в отдаленном монастыре. Он всецело посвятил себя молитве и размышлениям. В сентябре 1918 года, когда ему исполнился тридцать один год, община отмечала праздник стигматов, и молодой священник пошел на хоры для медитации. Вдруг монахи услышали громкий крик. Они побежали на хоры и увидели, что падре Пио лежит без сознания, а его ладони кровоточат. Когда монаха перенесли в келью, все увидели, что кровоточат и ступни, а в боку у него открытая рана. Все признаки стигматов, кроме тернового венца. Глава капуцинов в Фодже распорядился, чтобы врачи осмотрели раны и сфотографировали. Отчет послали в Ватикан. Самым удивительным при медицинском осмотре было то, что легкие молодого человека, комиссованного из армии в связи с туберкулезом, были абсолютно чистыми.

С XIII века было зарегистрировано около трехсот случаев стигматов, среди них самый знаменитый — у святого Франциска. Некоторые были вызваны религиозной истерией. Церковь не признает наличие стигматов доказательством святости, хотя многие святые были отмечены подобным образом. С другой стороны, миллионы верующих во всем мире верят, что это знак, которым Господь отметил тела избранных, поэтому падре Пио, как думают миллионы католиков, настоящий святой. Чтобы отмести всякие спекуляции на этот счет, Церковь никогда не проводит канонизации на основании всеобщего одобрения, поэтому и запретила всякие разговоры о падре Пио.

Полвека прошло с тех пор, как на теле падре Пио появились стигматы, и за это время многие компетентные исследователи отмечали в нем признаки святости. Например, странный феномен — «запах святости». Говорят, что от падре, даже на расстоянии, исходит запах роз и фиалок, некоторые утверждают, что это фимиам. Врачи полагают, что бинты, наложенные на раны, испускают такой запах. Говорят также, что Пио наделен даром излечения, и его святейшество Чарльз Мортимер Карти в книге «Падре Пио, человек со стигматами» упоминает множество таких случаев. Еще одно загадочное свойство — вездесущность, или телепортация, как иногда это называют. Я уже говорил, что это — способность находиться в двух местах одновременно. Удивительный феномен! Хотя падре Пио никогда не покидает Сан-Джованни-Ротондо, уважаемые священнослужители пять раз видели его в Риме. Об одном из таких явлений доложили папе Пию XI, и он поручил дону Орионе, известному своей святостью, проверить эту историю.

— Я сам его видел, — заявил дон Орионе.

— Если вы говорите мне это, то я верю, — ответил папа.

Отец Карти приводит интересный разговор падре Пио с его другом, доктором Сангвинетти.

— Падре Пио, — сказал доктор, — когда Господь путем телепортации посылает святого, к примеру святого Антония, в другое место, то сознает ли это сам человек?

— Да, — ответил падре Пио. — В один момент он здесь, а в другой — там, где хочет Господь.

— Но находится ли он в двух местах одновременно? — спросил доктор. — Разве это возможно?

— Да, через растяжение личности, — ответил падре.

«Это наблюдение, — прокомментировал отец Карти, — очевидное для падре Пио, возможно, поставит в тупик обычного человека. Поэтому пусть нам это объяснят философы и теологи».

Но и самым скептически настроенным людям приходится принять чудо появления великолепной больницы, которую подарил бедным людям монах, за пятьдесят лет ни разу не покидавший полуостров Гаргано. Больница называется «Дом помощи страждущим», и у нее имеется еще одно название «Клиника Фиорелло Ла Гуардиа». Я считаю это великим чудом Сан-Джованни-Ротондо. Биографы падре Пио рассказывают, что зимой 1940 года святой с тремя друзьями говорил в своей келье о людских несчастьях. Порывшись в сутане, он вынул маленькую золотую монету, которую кто-то подарил ему за его благодеяния. Пио бросил ее на стол в качестве первого вклада. Отец Карти, описывая этот случай, пишет: «В каждом больном человеке живет страдающий Иисус, в каждом бедняке есть чахнущий Иисус, а в больном и бедном человеке Иисус особенно заметен». Интересно, сознавал ли автор этих слов, что он озвучивает идеи святого, жившего в Сан-Джованни-Ротондо пятьсот лет назад? Непонятно, почему никогда не вспоминают об этом святом в городе, где тот нашел Бога. Это был святой Камилло де Леллис. Он родился в 1550 году, а умер в 1614-м. Камилло относится к той группе святых, совесть в которых проснулась после жизни, исполненной греха. Камилло — святой покровитель всех слабых и колеблющихся, и, должно быть, душа его была рядом с падре Пио, когда тот говорил с друзьями о возможности строительства больницы в Сан-Джованни-Ротондо.

Святой Камилло был сыном неаполитанского офицера. Его мать умерла, когда он был младенцем. Воспитанный без любви, без поучения, Камилло превратился в буйного, распущенного молодого человека. Он стал служить в армии, которая стояла сначала в Венеции, а потом в Неаполе. Там он, вдобавок к другим порокам, обрел страсть к азартным играм и в конце концов проиграл даже собственную шпагу. Из армии его прогнали, и он стал бродяжничать, пробиваясь случайными заработками. Должно быть, он был в плохом состоянии, когда, вскарабкавшись по горной тропе, постучал в дверь монастыря капуцинов в Сан-Джованни-Ротондо и попросил работы. Отца-настоятеля что-то в нем тронуло, и вскоре он обратил его на путь истинный. Когда Камилло попросил позволения вступить в Орден, ему дали долгое и суровое испытание, но он все преодолел и сделался монахом.

Он так страдал от язв на ногах, что было решено послать его в больницу в Риме. Там его излечили. Мучаясь рядом с другими страдальцами, он определил миссию своей жизни. Камилло остался в больнице, чтобы помогать врачам и медсестрам, и, когда открылась вакансия руководителя больницы, его избрали на эту должность. Ни одна болезнь не вызывала в нем неприятия. В каждом страдальце он видел распятого Христа, и с целью большего охвата своих услуг он основал орден Святого Духа, религиозную организацию, члены которой проводили жизнь в облегчении страданий больных до самого их последнего часа. Святого Камилло обычно изображают на картинах рядом с ангелом, потому что, как гласит легенда, когда он входил в больничную палату, рядом с ним шагал ангел.

Вполне уместно, что падре Пио обсуждал с друзьями строительство новой больницы при монастыре, в котором святой Камилло был послушником. Друзьям-монахам поначалу удалось собрать совсем немного денег, однако, благодаря Божьему провидению, сумма с годами подрастала, Пока однажды не явилась в Сан-Джованни-Ротондо одна англичанка. Это была мисс Барбара Уорд (ныне леди Роберт Джексон). Проехав с лекциями по Соединенным Штатам, она получила из фонда ЮНРРА двести пятьдесят миллионов лир. Директором ЮНРРА (недавно он скончался) был Фиорелло Ла Гуардиа, мэр Нью-Йорка. С общего согласия его именем назвали больницу.

Когда смотришь на больницу сейчас и вспоминаешь, что никакой кампании по сбору средств организовано не было, кажется чудом, что за шестнадцать лет построили такое здание — с отделениями хирургии, светлыми и уютными послеоперационными и терапевтическими палатами и с рентгенологическим отделением, которое, как говорят, является одним из лучших в мире. Странная и уникальная история. Дар падре Пио беднякам и страдальцам является продолжением его собственной способности к исцелению людей. Легко представить себе начало еще одного лурдского культа в затерянном в горах городке.

В половине пятого утра я проснулся от шума, громких голосов, хлопанья дверей в отеле. Приближался великий момент, вокруг которого вращается жизнь Сан-Джованни-Ротондо: утренняя месса падре Пио. Я оделся и заторопился в церковь. На парковке стояли легковые автомобили и автобусы. В больнице горел свет, а с крыши распространялось сияние, свидетельствовавшее о необычной особенности этого заведения. Оно обслуживает сотни недоступных горных деревень на Апеннинах, во многие из которых даже сейчас можно добраться только верхом на мулах, а зимой сюда и вовсе нет доступа, и потому помощь приходит на вертолетах. На крыше больницы устроена посадочная площадка.

Светились и узкие окна западной стороны церкви. С гор дул холодный ветер, но с каждой минутой становилось все светлее. Это означало скорый восход солнца. В церкви было полно народу. Многие люди стояли в проходах, перебирая четки и дожидаясь начала мессы. Некоторые пели псалмы, но большая часть паствы молилась, встав на колени. Я стоял рядом с алтарем. Пока ждал, заметил, что некоторые люди пишут прямо на стенах обращения к падре Пио — просят его помолиться за какого-то человека или за осуществление какого-то желания. Впоследствии я прочитал в какой-то местной книге, что два брата с ведром побелки периодически закрашивают граффити.

Даже слепой почувствовал бы момент появления падре Пио из-за вдруг наступившей тишины, исполненной эмоционального накала. Пио был одет для мессы. Монах помогал старику идти. Все глаза обратились на него. Хотя святой Франциск не был священником и никогда не служил мессу, я подумал, что, доведись ему делать это, поведение паствы было бы таким, какому я сейчас стал свидетелем в церкви Санта-Мария-делла-Грация. Мне вспомнились средневековые живописные доски в Сиене, на которых написан святой Бернадин, проповедующий восторженным толпам. Прошли столетия, изменилась одежда, но не чувство благоговения. Коленопреклоненная толпа, все лица которой повернулись к священнику, напомнила мне картину Сано ди Пьетро: на ней изображены отделенные друг от друга по половому признаку молящиеся: с одной стороны — женщины, с другой — мужчины. Обе группы погружены в молитву, исполнены чувства благоговения и святости.

Церковь оснащена громкоговорителями, но пользоваться ими не стали, хотя падре Пио говорил едва ли не шепотом. Месса проходила совсем тихо. Я заметил, как часто падре Пио отирал глаза платками, положенными перед ним на алтаре. Заметил также, что он не может сжать руки из-за ран в ладонях, и ему трудно взять мелкие предметы. В некоторые моменты мессы, в особенности во время консекрации, руки его были подняты довольно неестественно. Как мне сказали впоследствии, это связано с сильным кровотечением из ран. Пио боялся, что кровь запачкает алтарь.

Обычно мессу служат около двадцати минут, а падре Пио говорил в три раза дольше, но время пробежало незаметно. Возможно, я был единственным человеком во всей церкви, кто взглянул на часы, но произошло это не из-за нетерпения, а просто из желания засечь время. Я уверен, что паства готова была слушать мессу два часа — настолько великим было погружение людей в молитву рядом с человеком, которого они давно канонизировали в сердце своем. Когда старик оглядел собравшихся и, подняв руку, прошептал: «Паке вобискум», мы увидели на темной ране свежую кровь.

От члена общины я кое-что узнал о повседневной жизни падре Пио. Писать ему запрещали, и у него было семь секретарей, отвечавших разноязыким корреспондентам. Каждый день деревенская почта доставляет около шестисот писем и от сорока до пятидесяти телеграмм, адресованных ему со всех частей света. Он живет в аскетических условиях, и его келья ничем не отличается от келий других членов общины. Из-за преклонного возраста и ран ему требуется помощь двух братьев. Они перевязывают ему раны и сопровождают в церковь или исповедальню.

Существует много медицинских отчетов о его ранах, которые можно увидеть на его руках только во время мессы. В остальное время ладони спрятаны под митенками. И дело не только в том, что это — самый легкий способ удержать бинты на месте. Высшие церковные власти запретили ему показывать кому-либо свои стигматы. Даже во время мессы он старается спрятать руки в рукавах альбы. Раны на руках и ногах соответствуют друг другу: раны с тыльной стороны ладони соответствуют отверстиям с внутренней стороны. Они никогда не заживают, а из раны в левом боку каждые двадцать четыре часа вытекает чашка крови. Пио не может носить сандалии, а потому ходит в туфлях, специально сшитых для него в Швейцарии, — подарок швейцарских католиков.

После утренней мессы падре Пио возвращается в ризницу, чтобы переодеться в обыденную хламиду. Затем идет в исповедальню, где в течение двух часов выслушивает исповеди женщин. Каждой женщине выдают номерок с очередью. Для мужчин падре более доступен, потому что этот список не столь велик. Мужчины исповедаются ближе к вечеру. Потом падре Пио отдыхает и читает. Ест он один раз — в полдень. Падре не вегетарианец, однако предпочитает мясу овощи и рыбу. Нельзя сказать, что трезвенник — он пьет вино и пиво. Но, как заметил отец Карти, обычно он потребляет от трехсот до четырехсот калорий, а этого недостаточно для восполнения ежедневной потери крови. Во время болезни он восемь дней ничего не ел — пил только воду, тем не менее к концу этого срока немного набрал в весе. Святой человек с медицинской точки зрения представляет собой неразрешимую проблему.

У моего собеседника был личный контакт с одним из людей, которого чудесным образом излечил падре Пио. Это — Джемма ди Дорджи из Риберы, что на Сицилии. Слепая от рождения: в ее глазах не было зрачков. Врачи заявили, что не смогут ей помочь.

Падре Пио сказал ей: «Вы хотите видеть? Значит, увидите». И провел рукой по ее глазам. Неожиданно женщина громко вскрикнула и сказала, что видит. Я при этом не присутствовал, однако встречал Джему впоследствии: она поступила в монастырь, и, смею вас уверить, хотя сейчас она зрячая, у нее по-прежнему нет зрачков.

Мне сказали, что к некоторым людям падре Пио даже не притрагивался. Были и те, кого он отказывался исповедовать. Говорят, он обладал способностью читать чужие мысли. Когда однажды в ризницу пришел человек, падре воскликнул: «Убирайся, убийца!» Вскоре тот человек покаялся и сознался, что хотел убить жену.

Мы разговаривали в коридоре монастыря и увидели падре Пио. Он шел в нашу сторону в сопровождении двух братьев.

— Встаньте на колени, когда он будет проходить мимо, — сказал мой знакомец, — и я вас представлю.

Я послушался. Святой монах пребывал в некотором трансе — то ли после многочасового выслушивания женщин, сознававшихся в своих грехах, то ли по какой-то иной причине. Встретив невзначай человека, который ни о чем его не спросил, он взглянул на него (то есть на меня) пролившими столько слез голубыми глазами и, резко стукнув рукой в митенке меня по голове, благословил и пошел в свою келью.

5

Нельзя не встретиться с теми, кто приехал в Сан-Джованни-Ротондо, рассчитывая провести здесь день, и остался на годы. Кто-то приехал из любопытства, а некоторые даже для того, чтобы посмеяться. Так в свое время теологи приезжали к святой Екатерине Сиенской, и оставались молиться. Часть людей явилась сюда в поисках защиты и духовного здоровья.

Самой известной из таких обращенных стала мисс Мэри Макальпайн Пайл. Сейчас ей за семьдесят. Она ходит в одежде, которую сшила сама, — модификации рясы капуцина, только без капюшона. Ее духовные взаимоотношения с падре Пио иногда сравнивают с теми, что существовали между святой Кларой и святым Франциском.

Мисс Пайл — американка. В двадцатых годах в свой отпуск она отправилась на Капри и тогда впервые услышала о падре Пио. Вместе с подругой поехала повидать его, а потом забросила свою нормальную жизнь, вернулась и стала жить в Сан-Джованни-Ротондо. Купила участок земли и построила на нем дом, известный английским и американским путешественникам. Она всегда оказывает им радушный прием. К сожалению, мисс Пайл была нездорова, когда я приехал в город, поэтому я так ее и не увидал.

Она посвятила себя возведению монастыря и церкви в Петральчине, месте рождения падре Пио. Во время последней войны ее как американку интернировали, однако ей удалось попасть в эту деревню, где она подружилась с родителями падре Пио, ныне покойными. Мне говорили, что она купила простой домик, где родился падре. Со временем она надеялась превратить его в часовню.

Пока я оплачивал счет, молодая приятная женщина-администратор ответила на какую-то мою реплику в отношении города:

— Я приехала сюда пятнадцать лет назад из Южной Америки, да так и осталась. Заинтересовалась религией. Я много читала о разных религиях. Занималась йогой и буддизмом, однако в моей голове все перепуталось, и я была недовольна…

Я улыбнулся, подумав, что она повторила путь, так хорошо описанный святым Августином.

— Затем, — продолжила она, — я увидела падре Пио и обратилась в его веру. Было чувство сродни тому, которое испытываешь, открывая из темноты дверь, ведущую на свет. И впервые в жизни я стала счастлива. Здесь замечательно.

Она поставила печать на мою квитанцию и, радостно улыбнувшись, протянула ее мне. Затем позвонила в звонок, вызывая швейцара. Я попрощался.

6

Я ехал по горной дороге в Санникандро Гарганико. За поворотами под утренним солнцем сверкало Адриатическое море. Дорога поднималась и опускалась; голые известняковые холмы слепили глаза; пробегали стороной оливковые рощи, и деревья-гиганты жалобно тянули к небу кривые руки. Эта картина казалась мне скорее геологической, нежели ботанической.

Я подумал, как редко в наши дни путешествуешь по пустынной стране. И в самом деле, по дороге мне встречались редкие грузовики или местный автобус, и лишь однажды на окраине деревни я увидел маленький «фиат».

Думая о дороге в Санникандро, я часто буду вспоминать о ящерицах-самоубийцах. Эти очаровательные создания, относящиеся к немногочисленному виду сохранившихся до наших дней рептилий, стараются перебежать дорогу в самый последний момент, причем, как я заметил, — справа налево. Когда в дорожном инциденте гибнет курица, то это бывает от нерешительности птицы, но с ящерицами все происходит наоборот. Если ящерица вздумает перебежать дорогу, то делает это без всяких сомнений, и ничто не сможет ее отвлечь. Курица десять раз переменит решение, а ящерица выберет именно тот момент, когда колеса окажутся совсем рядом. Водителю стоит лишь надеяться, что игра со смертью не окажется для ящерицы фатальной.

Санникандро показалось мне голодной горной деревней. Оттуда я поспешил вниз, к морю в Каньяно, что на северном побережье полуострова. Здесь, возле большого голубого водоема, носящего название озеро Верано, стоит городок, отделенный от моря узкой полосой суши. Я свернул с главной дороги, чтобы купить спичек, и встретил в кафе двух французских путешественников. Они спросили меня, что представляет собой дорога в Сан-Джованни-Ротондо. На них были голубые костюмы, подбитые гвоздями горные ботинки, а в руках они держали то, что я сначала принял за посохи паломников, но оказалось, что это — альпенштоки. Я заметил возле кафе маленький автомобиль, груженный мотками веревки и другим альпинистским снаряжением. Удивился: неужели люди приехали на полуостров Гаргано, чтобы подняться на невысокие известняковые холмы, ведь недалеко отсюда можно совершить восхождение на высокие зубцы Апеннин?

Альпинистами они, однако, не были. Напротив, их можно было назвать антиальпинистами, и я с любопытством смотрел на первых встреченных мною спелеологов. Для меня обследование пещер, даже если в них подсвечены сталагмиты, не представляет никакого интереса, и, когда приходится там оказываться — я вспоминаю страшный подземный мир в Пиренеях, — мне никак не удается быстро оттуда выйти.

Я рассмотрел, что более мускулистой и ловкой из двух пещерных исследователей оказалась женщина. Они рассказали, что являются страстными спелеологами, участвовали в исследовании пещер в Северной Италии вместе с группой спелеологов из Пьемонто, а теперь жаждут познакомиться с еще не исследованным подземным миром полуострова Гаргано. Я никогда бы не узнал, если бы они мне не сказали, что полуостров пронизан пещерами, похожими на гроты горы Святого Ангела, однако они куда более впечатляющие, и большинство из них неизвестно. О падре Пио они никогда не слышали, зато знали все об огромной пещере, к которой сейчас направлялись. Пещера находится в нескольких милях от Сан-Джованни-Ротондо. Ее название — Грава-ди-Камполата. Женщина сказала, что она частично исследована. Туда спускались в 1961 году, и это место все еще опасно. Глубины ее еще не измерены, возможно, там есть тихие черные озера. Я продолжил свой путь, думая, как удивительно, что, когда в небе над головой и на земле под ногами есть столько опасностей, некоторые люди специально их ищут глубоко под землей. И все же, сказал я себе, если уж ты вознамерился сделать это, неплохо взять с собой полногрудую и сильную Персефону.

Местность снова стала демонстрировать признаки интенсивного огородничества. Акры капусты и салата сменялись оливковыми деревьями на склонах покатых холмов и изгородями из кактусов с желтыми цветами. Я почти не видел в поле человека и редко встречал случайную повозку или фургон по пути в маленький портовый город Роди, живописную красоту которого трудно преувеличить. К террасам прилепились дома — белые, голубые, розовые. Улицы в ярд или два шириной, вымощены булыжником; арочные входы в арабском стиле. Вся местность звенела от криков и пения детей и громких распоряжений их веселых родителей. На песчаный берег накатывались волны мелководной Адриатики — от ярко-зеленого до темно-синего цвета.

Роди не достиг той изысканности, с долей сумасшествия, которая сделала столь привлекательным остров Капри. Этот город все еще мало известен и — я бы сказал — не испорчен. Мне он страшно понравился. Мне нравились старые женщины на рыбном рынке, торгующие осьминогами и кальмарами. Нравились играющие и визжащие дети. Понравился ученик пекаря — весь в муке, словно клоун, он вышел из подвального помещения, распространяя вокруг себя восхитительный запах свежего хлеба. На его руке висела корзина, полная огромных круглых буханок, какие пекут в Апулии. А маленькая площадь со старинными зданиями была похожа на кадр из какого-то фильма: настолько живописная, что казалась ненастоящей.

В ясный день с высот Роди на море можно увидеть маленькие каменистые островки. Это — группа островов Тремити. Самый большой из них называется Сан-Домино. Юлия, дочь императора Августа, умерла, проведя здесь двадцать лет ссылки. Она была наказана, как до нее и ее мать, за адюльтер. Однажды, когда Августа попросили простить его дочь Юлию, он на глазах собрания пришел в ярость и закричал: «Если вы снова когда-нибудь затронете эту тему, то пусть боги покарают вас, подарив вам дочерей, столь же похотливых, как моя, и таких же неверных жен!»

Роди давно позабыл Юлию, зато помнит Санта Розу, девушку-рыбачку, которая двадцать пять лет назад занималась предсказаниями и лечила людей. Кульминацией был момент, когда она предсказала дату, в которую произойдет сильный шторм. При этом — будто бы заявила девушка — сама она умрет, а война закончится. Ее слава была так велика, что в назначенный день в Роди собрались огромные толпы, и из Фоджи прислали полицию, чтобы она контролировала ситуацию. Шторм и в самом деле состоялся. Во время особенно яркой вспышки молнии кто-то видел, что душа Санта Розы поднялась на небеса. Происшествие было исполнено таких эмоций, что, когда в кафе с громким стуком перевернулся столик, карабинеры открыли огонь. Но — увы! — когда шторм закончился, Санта Роза оказалась Жива, а война продолжалась. Впрочем, лояльные жители Роди говорят: каждый может ошибаться.

Мало какие районы Италии можно назвать неописанными, но, по сравнению с более популярными регионами, Полуостров Гаргано все еще мало исследован, и мне кажется, что какое-то время он будет находиться в счастливой изоляции. Я обнаружил, что в восхитительном Роди есть только один отель четвертого класса, и, хотя мне хотелось там остановиться, пришлось поспешить в Бари, чтобы успеть на ежегодный праздник святого Николая.

За городом я увидел южную оконечность огромного леса Умбра, последнего остатка первобытного леса, некогда покрывавшего Апулию. Он был очень похож на лес вокруг Брокенхерста. В жаркий летний день огромные дубы и буки замирали в молчании, прерываемом лишь редкими для Италии звуками — пением птиц. Это была разновидность лесной местности, которую некогда завоевали норманны. Она совершенно не похожа на лысые очертания сегодняшней Апулии. В этих лесах водилась дичь, на которую охотились ястребы и собаки Фридриха II. Так продолжалось до сравнительно недавних времен, до неразумных действий Фердинанда IV Неаполитанского, аппетит которого к кабанам и оленям было невозможно удовлетворить. Я проехал мимо еще одного симпатичного городка Пешичи — полный контраст Роди. Он стоит на скале над голубой водой. Спустя несколько миль я въехал в крошечный порт Виесте, где на глаза мне попалась приятная траттория. Там было всего шесть столиков и отсутствовало меню. Меня пригласили на кухню, чтобы я сам выбрал себе то, что пожелается. Здесь мне показали рыбу и морепродукты, все только что выловленное и плескавшееся в ведрах с соленой водой. Посоветовали взять креветки величиной с небольшого омара. Их восхитительно поджарили, без всякого соуса или гарнира, за исключением лимона. Вино было все то же, крепкое красное, которое я впервые попробовал в городе Святого Ангела. Угощение обошлось мне примерно в пять шиллингов.

Кроме меня, в помещении за соседним столиком сидели четверо рабочих. Их джинсы и майки были слегка припорошены каменной пылью. Завтрак они начали со спагетти, за этим последовали креветки. Один человек предпочел телятину, зато все заказали черешню. Они выпили две бутылки вина, которое принесли с собой, и бутылку минеральной воды. На протяжении трапезы рабочие болтали, смеялись и шутили. Хотя я и мало что понял из их разговора, мне было интересно сравнить их довольно аристократическую трапезу с завтраком такой же группы английских каменщиков.

Проходя по маленькой пристани, увидел человека в одежде из голубой шерсти. Он был похож на древнего финикийца. Я обратил внимание на тонкий семитский профиль, расчетливые темные глаза, склонные тем не менее к глубокой меланхолии. Человек вызвался отвести меня в грот, который, по его словам, отличался исключительной красотой, по сравнению с ним «Голубой грот» Капри выглядел монохромным. Назывался он Гротта Кампана. Я уже почти соблазнился, пока не выяснил, что путешествие займет час. Спросил, есть ли здесь другие гроты. Человек ответил, что побережье буквально продырявлено ими. Он упомянул Гротта Санта-Никола, Гротта делл Аббате, Гротта делл Аква и много других. Когда я сказал, что у меня нет времени осматривать эти чудеса, мужчина пожал плечами и вздохнул. Глаза его подернулись печалью, и я почувствовал, что пропустил один из величайших шансов в жизни.