1

С первого взгляда Дурбан напомнил мне курортный Майами во Флориде. Прямо вдоль побережья тянется череда великолепных зданий, ослепительно сверкающих в солнечных лучах. Могучие волны Индийского океана мерно накатываются на белый песок и снова отступают в глубь лагуны, наверное, самой прекрасной во всей Африке. Если же вы решите полюбоваться ночным городом и подниметесь на холм, то дух захватит от обилия огней, которые разбегаются во все стороны на многие мили.

Дурбан неправдоподобно красив — он похож на роскошные кинодекорации к голливудской комедии. В этом городе все кажется слегка чрезмерным. Солнце слишком белое и слепящее, чтобы быть всамделишным; листва чересчур сочная и зеленая для настоящей, а экзотические цветы поражают размерами и расцветкой. В реальной жизни такого не бывает! И тем не менее на фоне этих потрясающе ярких декораций бегают самые обычные трамваи, автобусы приходят точно по расписанию, люди торопятся на работу в офисы, машинистки стучат по клавишам машинок, каблограммы исправно отправляются во все уголки мира, а в огромном муниципальном дворце восседает самый настоящий мэр. Он сидит в комфортабельном кабинете с кондиционером и цветными эстампами на стене, изображающими новозеландские пейзажи, и решает обычные проблемы большого города. Потому что Дурбан — несмотря на кажущуюся иллюзорность — самый настоящий, реальный город.

Подобно всем южноафриканским портам, он представляет собой причудливую смесь бизнеса и развлечений. По улицам всегда разгуливают толпы местных жителей и приезжих. А посему если при вас скажут, что в Дурбане поразительно красивые девушки, можете смело считать это комплиментом всему женскому населению Союза. Ибо, восхищаясь прелестями очередной юной красавицы, разве можете вы с уверенностью сказать откуда она — из Дурбана, Претории или Блумфонтейна? И где еще во всей Южной Африке сыщется такая провокационная смесь белого, коричневого, черного и желтого цветов? Вы сворачиваете с центрального проспекта и сразу же натыкаетесь на мечеть или индуистский храм. Перед вашими глазами проходят мусульмане в фесках и прелестные индуски, такие хрупкие и эфемерные в облаках розовато-лилового шифона (а они все в юности выглядят хрупкими призраками). Вам кажется, будто вы попали в волшебную сказку. «Тысяча и одна ночь»! Но тут очередной поворот выводит в куда более приземленные места. Вы оказываетесь на рынке банту, где огромные чернокожие мужчины добродушно потягивают «кафрское пиво», сваренное на муниципальных пивоварнях. Воистину, Дурбан — город контрастов. Здесь на одной улице вы можете увидеть и современную аптеку, где человек в стерильно-белом халате отпустит патентованное средство от простуды, и местного колдуна, торгующего обезьяньими лапками и «чудодейственной мазью» из жира бегемота.

Посреди толпы автобусов, трамваев и американских лимузинов вдруг обнаружится варварская фигура зулусского рикши. Все, как полагается, как и сто лет назад: на голове затейливый убор из бычьих рогов и перьев, на голых руках побрякивают разноцветные бусы; шаркая босыми ногами по асфальту, чернокожий «бой» семенит меж деревянными оглоблями — самое древнее такси на земле!

Европейские обитатели Дурбана в избытке обеспечены всеми атрибутами роскошной жизни. Они могут похвастать собственным яхт-клубом и плавательными бассейнами; у них есть гольф, поло и крикет; а некоторые достаточно богаты, чтобы жить в имперских виллах, разбросанных по склонам холмов. Здесь стоят увитые бугенвиллеями перголы, а сквозь беломраморные колонны открывается головокружительный вид на Индийский океан. Тихие, пронизанные солнцем сады насыщены потаенной жизнью — здесь распевают сверчки, трещат полуденные цикады, а меж нагретых камней снуют юркие ящерицы. Земля тут красно-охряного цвета, и растут на ней диковинные пламенеющие цветы. Палисандровые деревья стоят в сплошном цвету, напоминая сады Кью в пору цветения сирени. Усыпанный ярко-алыми звездами делоник царский порой вырастает выше вязов. Ошеломленный, я гулял по этим экзотическим садам и вдруг набрел на клумбу штокроз, окаймленных бордюром из дельфиниума. Ощущение такое, будто среди знойного дня мне подали стакан хрустально-чистой прохладной воды.

В первый же день моего пребывания в Дурбане я приглашен на обед в ресторане. Здесь работают электровентиляторы (все верно, ведь на улице жаркий декабрь), на десерт подают манго. Мой приятель обращается официанту, пожилому индусу, со словами:

— Давненько вас не видел! Как поживаете?

Тот немедленно принимает самый несчастный вид и сообщает, что судьба жестоко обошлась с ним — он потерял сына. Мой друг, естественно, выражает соболезнования и спрашивает, остались ли у него еще дети.

— Теперь, — отвечает официант со скорбной миной, — у меня всего шестнадцать детей.

2

Если, живя в Лондоне или Париже, вы пристрастились к ранним прогулкам по улицам полупустого сонного города, то, боюсь, вам совсем не понравится в Дурбане. Ибо здешний люд встает невероятно рано. В семь утра на улицах уже кипит повседневная жизнь. В восемь вы можете не только купить все, что надо, но и позвонить практически в любой офис. К девяти вы уже задыхаетесь от жары и начинаете понимать, почему рабочий день в Дурбане начинается в такую рань.

Я получил колоссальное удовольствие от посещения Дурбанского музея. Это солидное учреждение, идеально организованное для представления животного мира Южной Африки. Небольшая ремарка для европейцев: вся наша долгая история — с ее каменным и бронзовым веками, с ее эпохами кельтов, римлян и англосаксов — для южноафриканцев не более чем отвлеченная абстракция. Все это им с успехом заменяет огромная и разнообразная фауна Южной Африки. В экспозиции Дурбанского музея животная жизнь представлена во всех ее проявлениях — и та, что летает на крыльях, и та, что бегает на четырех лапах или даже ползает на пузе!

Проведя в Южной Африке всего неделю, вы начинаете бойко ориентироваться в основных представителях мира пернатых. В первую очередь, это, конечно же, цапля (или «птица-побирушка») и птица-секретарь. Кроме того, существуют большой орел и малый орел, или бородач (которого иногда можно увидеть сидящим на скалах, но чаще парящим в небе на распростертых крыльях), а также журавль и дикая утка. С этими все понятно. Но остается еще огромное множество мелких птичек, которых вы не научитесь распознавать, пока не попадете в специализированный музей данного вида. Для меня огромным открытием стала пичуга по имени медосос, или медовый проводник, как ее здесь называют. Размером она не больше воробья, да и окраской своей не сильно от него отличается — тоже серо-коричневая, только на спинке у нее два желтых пятнышка. Зато поведение ее не поддается никакому объяснению! Эндрю Спаррман еще в 1772 году описал удивительные повадки медососа, но тогда никто ему не поверил.

«Эта птичка, распространенная во многих областях Африки, — писал он, — приводит людей и животных к лесным гнездам пчел. А взамен она ожидает, чтобы ей оставили небольшую порцию пчелиных сот, причем желательно с личинками».

— Несколько лет назад, — рассказывал мне директор музея, — я путешествовал по Южной Родезии с целью пополнения коллекции. И в какой-то миг заметил небольшую птичку, которая неотступно следовала за мной и всеми способами пыталась привлечь мое внимание. Один из местных проводников объяснил, что это птица, которая приводит людей к меду. Я решил проверить его слова и последовал за птахой. Она вела себя необычным образом: сидя на ветке, поджидала, пока я не подойду ближе, а затем перелетала на следующее дерево. И постоянно чирикала, словно подзывая к себе! Так мы шли около часа. Я устал и хотел было уже повернуть назад.

Но в этот миг поведение птички изменилось. Она больше никуда не улетала, а безостановочно кружила на месте, описывая в воздухе круги. При этом характер ее чириканья кардинально изменился — теперь она громко и взволнованно пищала. Я присмотрелся и увидел дыру в земле, откуда постоянно вылетали пчелы. Можете себе представить! Она-гаки привела меня к меду! Я раскопал гнездо и достал для нее кусочек сот с личинками. Птичка моментально накинулась на них — словно только того и ждала! Чернокожий парень предупредил меня, что медового проводника нельзя обманывать. Если вы не оставите ему награды, то в следующий раз он приведет вас к кобре, гадюке или, того хуже, к мамбе!

И еще директор рассказал мне историю, которая приключилась с его знакомым. Тот тоже отправился вслед за медососом и шел довольно долго. Каково же было его раздражение, когда они финишировали почти в том же самом месте, только по другую сторону от оврага. Набрав меда, он решил на обратном пути сэкономить время и пойти напрямик. Оказалось, что это невозможно! После нескольких неудачных попыток он понял, что птичка вела его единственным доступным для человека путем.

Еще один интереснейший экспонат музея — скелет легендарной, ныне вымершей птицы дронта. Я узнал, что скелет этот куплен около тридцати лет назад у одного французского натуралиста из Порт-Луи на Маврикии. Надо отметить, что дурбанский дронт находится в гораздо лучшем состоянии, чем экземпляры, принадлежащие Британскому музею, Кембриджскому университету или Естественнонаучному музею в Париже. Проведя реконструкцию и одев скелет в перья, здешние ученые сумели продемонстрировать всему миру, как выглядела эта птица — жирная, глупая и совершенно очаровательная.

Дронт представлял собой древний вид голубя, обитавшего на Маврикии еще в доисторические времена. Со временем он разучился летать, и потребность в крыльях у него отпала. Дронт был достаточно крупным — размером с индейку. Ведя спокойную сытую жизнь, он прибавил в весе и внешне стал больше смахивать на утку, чем на голубя. Крылья у него атрофировались до маленьких, абсолютно бесполезных отростков, вместо хвоста торчал нелепый пучок перьев. Зато клюв вырос до неимоверных размеров. При том, что глаза у дронта оставались по-прежнему крошечными, общий внешний вид получался восхитительно уродливым. Португальцы называли эту птицу додо — от слова «dou-do», что в переводе означает болван или простак. Голландцы специально приезжали на Маврикий, чтобы поохотиться на дронта. Для этого не требовалось ни большой прыти, ни особого снаряжения — они просто забивали несчастных «простаков» прикладами ружей. Полагаю, занимались они этим исключительно забавы ради, поскольку мясо дронта не отличалось приятным вкусом. Голландцы даже называли его валгфогель, то есть «отвратная птица».

Те дронты, которым удалось пережить нашествие голландцев в семнадцатом веке, были истреблены кошками, собаками и прочими животными, завезенными на остров. Несчастное создание оказалось неприспособленным для современной жизни, и теперь его можно видеть лишь в застекленной витрине Дурбанского музея. Дронт сидит с безмятежным видом — будто абсолютно доволен фактом собственного истребления.

3

Старый Форт в Дурбане был построен британскими войсками не так уж давно — лишь в 1842 году. Однако сегодня на его месте буйно разросся тропический сад, который почти полностью скрыл земляные укрепления девятнадцатого века. Заслуга в создании сада принадлежит Обществу ветеранов легкой пехоты, которое поставило здесь бараки и поселило в них вышедших в отставку солдат, а также солдатских вдов с детьми. Вот эти-то люди и насадили первые деревья и цветы.

В наши дни сад бережно хранит воспоминания из ранней истории Дурбана. В начале девятнадцатого века на берегах бухты высадились первые белые люди. Это была горстка английских авантюристов и торговцев слоновой костью под началом двух морских офицеров — Фэйрвелла и Кинга. Они умудрились наладить отношения с местным владыкой, зулусским тираном Чакой, и получить от него права на довольно обширный земельный участок. Это произошло в 1824 году, за тринадцать лет до того, как в Натале появились вуртреккеры. Англичане основали свое поселение в самом сердце вражеской страны, ибо территория, которую мы ныне называем Транскеем, в те времена была дикой и неизведанной землей, испокон веку принадлежавшей племенам банту. Многие мили отделяли здешнее поселение от белой цивилизации в Грейамстауне. Несмотря на это, отважные англичане подняли над хижинами «Юнион Джек» и вторично обратились к правительству Колонии с просьбой объявить Наталь британской собственностью. Обращение их, как и прежде, осталось без ответа.

Молодой и наблюдательный еврей Натаниэль Айзекс, который оказался в числе натальских поселенцев, оставил чрезвычайно интересные и познавательные воспоминания о нелегкой жизни маленькой колонии на берегу Дурбанской бухты. К тому времени, как Пит Ретиф приехал в Наталь, состав действующих лиц успел сильно перемениться. Оба руководителя англичан — и Фэйрвелл, и Кинг — уже умерли, да и сам Чака принял смерть от руки сводного брата Дингаана. Зулусы неоднократно совершали набеги на британское поселение, в ходе которых многие из первоначальных колонистов распростились с жизнью. Затем, как известно, случилось историческое сражение на Блад-Ривер, и треккеры сформировали собственную Натальскую республику со столицей в городе Питермарицбург.

Вот тогда-то капское правительство наконец проснулось и забило тревогу. Ему не нравилось, что у самых его границ расположилось молодое бурское государство, к тому же имевшее выход к морю. В 1842 году британские войска отправили захватить Дурбан. Неизбежное столкновение с бурами привело к одному из самых героических событий в истории Дурбана. Речь о знаменитой скачке Дика Кинга, когда молодой англичанин в одиночку отправился в расположенный за шестьсот миль Грейамстаун, чтобы вызвать подкрепление для осажденной британской крепости. Дик Кинг происходил из переселенцев 1820-го, и на момент тех событий ему только-только исполнился двадцать один год. Юноша хорошо знал окружающую местность, поскольку нею свою жизнь провел в кочевьях, объезжая зулусские селения и скупая у туземцев слоновую кость. Однако, думаю, даже в таких условиях ему было нелегко преодолеть шестьсот миль за десять дней.

Эта история служит ярким примером того, сколько разногласий могут вызывать сравнительно недавние события. Ведь со времени беспримерной скачки прошло всего лишь сто лет, а едва ли вы сыщете хоть два описания, которые не расходились бы в деталях. Одни полагают, что Кинг выехал непосредственно из Старого Форта, другие утверждают, будто его путешествие началось в конце Гардинер-стрит — именно там, где ныне стоит замечательная конная статуя, памятник Дику Кингу. Кто-то говорит, будто он отправился в путь на белом коне, иные же настаивают на гнедой кобыле. Некоторые считают, что Кинг проделал весь путь на одном коне, другие считают, будто он неоднократно менял лошадей на станциях миссионеров.

Как бы то ни было, все сходятся на том, что первую сотню миль юноша проделал вдоль морского побережья, затем поскакал в глубь континента и последние сто пятьдесят миль ехал через населенные пункты — Морли, Ибеку, Баттер-корт и Кинг-Уильямс-Таун. На пути ему встречались бесчисленные реки. Некоторые из них Кинг пересекал вброд, иные же вынужден был форсировать вплавь. Нередко бывало так, что днем ему приходилось скрываться в укрытии, а ехать по ночам.

На мой взгляд, то, что совершил Дик Кинг, можно нажать настоящим подвигом в искусстве верховой езды.

Ничего подобного не зафиксировано в истории человечества (по крайней мере мне не встречалось письменных свидетельств о сходных деяниях). Если же допустить, что все шестьсот миль юноша проскакал на одной лошади (что, честно говоря, едва ли возможно), это превращается и вовсе в беспримерное деяние. Насколько мне известно, в английской истории существовал лишь один похожий случай — когда сэр Роберт Кэри проскакал четыре сотни миль из Лондона в Эдинбург, чтобы известить Иакова I о смерти королевы Елизаветы. Кэри выехал из Лондона около десяти утра в четверг, а субботней ночью уже преклонил колени возле королевской постели во дворце Холируд. Он стал первым человеком, сообщившим Якову, что тот унаследовал английскую корону. Путь в четыреста миль он проделал за три дня, формально это лучший результат, чем у Дика Кинга. Но следует учесть, что, во-первых, он скакал через цивилизованную, дружественную страну, во-вторых, постоянно менял лошадей и, наконец, ему не приходилось форсировать водные препятствия.

К чести Дика Кинга следует сказать, что подвиг его был не напрасен. Ему удалось спасти дурбанский гарнизон. Англичане немедленно выслали корабли с подкреплением, и маленькой Натальской республике пришлось смириться с поражением. В 1843 году Наталь был провозглашен британской колонией. И если разобраться, то событие это — как и все остальное в южноафриканской истории — случилось совсем недавно. В тот самый год, когда статую Нельсона водрузили на Трафальгарскую колонну!

Многие историки полагают, что Наталь в любом случае не продержалась бы долго. Что неизбежные финансовые трудности и противоречия в руководстве привели бы треккерскую республику к неизбежному краху. Но даже они вынуждены отдавать должное мужеству и целеустремленности буров. Ведь за короткий срок четырех лет этим людям удалось очистить огромную территорию между Оранжевой рекой и Лимпопо и подготовить ее к заселению белыми людьми. Подвиг вуртреккеров навечно вписан в историю колонизации Африки как одна из самых героических и романтических страниц.

4

Ранним утром я покинул Дурбан и отправился на север по дороге, которая вела в самое сердце Королевства Зулу.

Надо сказать, что все то время, пока ехал по территории Зулуленда, я не уставал удивляться. Меня не покидало ощущение, будто я нахожусь где-нибудь в Индии или на Тринидаде. На пути моем встречалось множество маленьких городков и деревень, заселенных в основном индусами и их многочисленными семействами. В местах, которые прежде традиционно считались белыми городами, я на каждом шагу видел индуистские храмы и мечети. Я и раньше слышал, что индийские торговцы и спекулянты широко распространились по всему восточному побережью Африки, но мне кажется, что в Натале этот процесс близок к кульминации. Во всяком случае индусское население уже достигло здесь рекордной цифры в двести тысяч человек. Эти люди, некогда стоявшие на низшей ступени иерархической лестницы у себя на родине, здесь превратились в преуспевающих торговцев, и многие, по слухам, сколотили весьма приличные состояния. Вы спросите, каким образом индусам удалось захватить главенствующие позиции в торговле. И я отвечу: тому есть как минимум три причины. Во-первых, они торгуют по более низким ценам, чем их южноафриканские конкуренты. Во-вторых, индусы довольствуются гораздо более низким уровнем жизни. И, наконец, даже разбогатев, они не желают уезжать, а продолжают жить рядом с коренными натальцами. Эти три фактора и составляют суть так называемой «индийской проблемы», которая в настоящий момент волнует государственные умы Союза.

Предки этих людей появились в Южной Африке в середине девятнадцатого столетия. В 1860 году была ввезена первая партия индусов — для работы на сахарных, чайных и прочих плантациях Наталя. И процесс этот продолжался до 1911 года. По окончании трудового контракта многие из индусов не пожелали возвращаться домой, и им позволили остаться в стране в качестве огородников, развозчиков товаров и домашней прислуги. Вся эта армия — вкупе с прибывавшими из Индии торговцами — непрерывно росла и множилась, пока не достигла нынешних внушительных размеров. И насколько мне известно, тенденция сохраняется и в наши дни.

Я продолжал путешествовать по сахарной стране и в конце концов приехал в городок с названием Стрейнджер, что в переводе означает «странник». Имя это становится понятным, если вспомнить, что в прошлом городок служил перевалочным пунктом для многочисленных торговцев и добытчиков слоновой кости на пути из Зулуленда обратно в Колонию. Здесь в маленьком садике, разбитом прямо у обочины дороги, я увидел памятник великому Чаке — Черному Наполеону, как его называют зулусы.

Создание зулусского военного государства, несомненно, является величайшим событием в истории Южной Африке, и будет нелишним вспомнить, как это происходило. Если верить легенде, в конце восемнадцатого столетия жил зулусский вождь по имени Дингисвайо. В силу различных обстоятельств ему пришлось отправиться в изгнание. Несколько лет Дингисвайо скитался по Южной Африке, пока не попал наконец в Капскую колонию. И якобы на него огромное впечатление произвели европейские солдаты, марширующие в мундирах на плацу.

Далее в зулусской традиции говорится, что в один прекрасный день Дингисвайо вернулся к своему народу — верхом на коне и с ружьем в руках! Событие само по себе достаточно значимое, ведь до того момента местные жители не видели ни лошадей, ни огнестрельного оружия. Но еще более интересным является тот факт, что — опять-таки согласно легенде — вождь появился не один, а в сопровождении некоего белого человека. Личность этого человека и поныне остается одной из самых интригующей тайн Африки. Кто таков был этот белый пришелец, сыгравший немаловажную роль в становлении зулусской державы? И что с ним сталось впоследствии? Боюсь, этого мы так никогда и не узнаем.

Тем временем Дингисвайо, восстановившийся в правах вождя, взялся преобразовывать свое племя на военизированный манер. Он ввел обязательную воинскую повинность и усилил дисциплину в армии. Теперь, в соответствии с европейскими стандартами, все воины подразделялись на батальоны и подвергались многочасовой муштре. Результаты военной реформы не замедлили сказаться — в стычках с соседними племенами Дингисвайо одерживал одну победу за другой. Казалось, все складывалось как нельзя лучше, но в какой-то момент Дингисвайо сильно не повезло: в ходе одной из своих военных экспедиций он попал в руки врагов и был казнен. Случилось это примерно в 1818 году. На смену Дингисвайо пришел Великий и Ужасный Чака.

Человек этот был прирожденным воином и тираном. Порядки в его племени напоминали те, что царили в Древней Спарте. Каждый мальчик становился воином, и ни одному мужчине не разрешалось жениться, пока он не омоет свое копье в крови врага. Полки, насчитывавшие до двух тысяч человек, подразделялись на роты, каждая из которых имела особое имя и собственные знаки отличия. Одни были одеты в шкуры выдры или леопарда, другие носили плюмажи из перьев райского журавля или бархатного ткачика. Их обтянутые коровьими шкурами щиты окрашивались в определенные цвета — красные, синие или же с каким-нибудь рисунком. Наиболее отличившимся подразделениям присваивалось звание королевских полков. Из них формировалась «преторианская гвардия».

Весь Зулуленд покрылся сетью военных краалей, каждый из которых служил опорной базой для одного из полков. В лагерях царила жесточайшая дисциплина, с помощью которой боевой дух армии поддерживался на должном уровне. После каждого сражения Чака проводил, так сказать, «разбор полетов», и обвиненных в трусости предавал немедленной казни. Известно, что как-то раз смерти был предан целый батальон, не сумевший показать себя в бою. Каждый из воинов приставил себе копье под мышку и самостоятельно пронзил свое сердце.

Одно из первых нововведений Чаки касалось военного снаряжения армии. Он ограничил использование традиционных ассегаев и сделал ставку на короткоствольные копья. Чака ввел новый тактический прием, который сам называл «буйволом», а в современной европейской науке он именуется двойным охватом или захватом в клещи. Передовая линия зулусской армии обычно выдвигалась в форме полумесяца (что соответствовало «рогам буйвола») и стремилась обойти противника с флангов. Когда «рога» практически смыкались, в бой бросался центр, «тело буйвола». Но существовал еще и резервный отряд («чрево буйвола»), который обязательно укрывался подальше от места сражения, чтобы неприятель не мог ни видеть его, ни знать о его местонахождении.

Упомянутый стрейнджерский мемориал стоит на том месте, где некогда располагался главный военный крааль Чаки под названием Дукуза (то есть Лабиринт). В разное время здесь побывали с визитами Фэйрвелл с Кингом, а также Финн и Айзекс. Их воспоминания позволяют составить картину этого грандиозного военного лагеря, где зулусский король проживал в окружении многочисленных наложниц и под охраной проверенных янычар.

Тысячи хижин, выстроенных в строгом военном порядке, служили казармами для королевских полков. Все вместе они образовывали круг, охватывающий крааль Чаки. Зулусский тиран, подобно пчелиной матке, располагался в самом центре, откуда управлял лагерем. Он установил абсолютный контроль над жизнями подданных, и власть его была непререкаемой. Совершенной организации Великого Города мог бы позавидовать любой военный лагерь. По первому требованию вождя — участвовать ли в ритуальных танцах или смотрах скота, отправляться ли на войну — командиры подразделений практически мгновенно собирали своих воинов в полной боевой раскраске. Любое слово короля тут же подхватывалось тысячами придворных подхалимов. В окружении Чаки царило редкостное единодушие, и хотел бы я взглянуть на смельчака, который отважился бы возражать Великому и Ужасному! Конечно, Чака понимал цену такому послушанию, но он сознательно культивировал репутацию бесчеловечного правителя. Власть его строилась на терроре, и в этом Чака схож со многими другими тиранами древности и современности.

По свидетельству Финна, когда он впервые увидел Чаку, тот сидел в высоком тюрбане из леопардовой шкуры, из которого поднимались двухфутовые перья журавля; в ушах болтались кубики сушеного сахарного тростника; плечи и бедра покрывали накидки из скрученных обезьяньих шкур, а запястья, локти и щиколотки опоясывали браслеты из белых бычьих хвостов. Король был шести футов роста, хорошо сложен и мускулист.

Айзекс рассказывает, что Чака каждое утро принимал ванну, а затем натирался шариками из сырого мяса. Иногда короля одолевала хандра, тогда он целые дни напролет проводил в хижине с наложницами. Спал Чака, скрючившись на соломенной подстилке и примостив голову на деревянное изголовье. Человек, претендовавший на аудиенцию короля, должен был следовать этикету не менее строгому, чем при дворе европейского монарха.

Его жестокость часто принимала экстравагантные формы. Как в том случае, когда Чака повелел убить тысячи человек, провинившихся лишь тем, что не явились лично засвидетельствовать свое горе по поводу кончины матери короля. Причем кара эта самым смехотворным образом распространилась и на скот казненных — будто коровы тоже должны были присоединиться к Чаке в его вселенской скорби! В другой раз, заподозрив кого-то из наложниц в неверности, король полностью истребил свой гарем и завел себе новый. Правосудие Чаки выглядело обычно следующим образом: когда несчастный подсудимый уже спешил прочь, ему одним точным движением — резким рывком сбоку — ломали шею, а затем добивали дубинками.

К белым людям Чака отнесся с радостным, детским любопытством. Он еще не настолько хорошо их знал (в отличие, скажем, от Дингаана), чтобы всерьез опасаться. Белые пришельцы появились перед Чакой в тот момент, когда он отчаянно скучал. Миллион банту уже сложил свои головы в племенных войнах, все земли вокруг завоеваны, и, собственно, у зулусского короля не осталось никаких дел — разве что любоваться на свой великолепный скот или забавляться с глупыми наложницами. И тут, откуда ни возьмись, появились белые гости и принесли с собой столько нового и волнующего. Чего стоили одни рассказы о заморском «брате-короле» по имени Георг! Судя по всему, Чака проявлял живейший интерес ко всему, что было связано с жизнью английского монарха.

Последние годы жизни зулусского деспота были озарены радостью от даров белых людей. Это были простые, незатейливые вещи — макассаровое масло и слабительная микстура, безопасная бритва (смелый подарок, учитывая буйный характер короля!) и зеркало на подставке, — но Чака относился к ним с простодушным восхищением. С непрошибаемой логикой дикаря он рассудил, что, если одна пилюля — хорошо, то двадцать пилюль будут в двадцать раз лучше. А посему весь двор короля периодически страдал от передозировки очередного патентованного средства. Жаль, Чаке так и не удалось пересечь океан, чтобы встретиться со своим «дорогим братом» Георгом. А он так об этом мечтал! Полагаю, Клио, древнегреческая муза истории, веселилась бы от души на этой встрече. Представляете себе Чаку в роли первого джентльмена европейского двора? Интересно, о чем бы говорили эти два человека? Впрочем, Георг IV, как известно, был ревностным католиком. Поэтому не исключено, что они прекрасно бы поладили. Любопытно бы также посмотреть, как сказался бы этот визит на замашках Чаки. Могу себе вообразить некие варварские копии брайтонского Павильона, разбросанные по зеленым холмам Зулуленда!

Увы, ничему из этого не суждено было сбыться. Как мы помним, Чака пал от руки своего сводного брата Дингаана и был похоронен на том самом месте, где сейчас стоит его мемориал. Кстати, памятник поражает почти протестантской сдержанностью: на каменном пьедестале с памятной табличкой стоит скромная задрапированная урна с прахом. Воистину, подобный мемориал скорее пристал бы Джону Уэсли.

5

Мое удивление возрастало по мере приближения к столице Зулуленда, городу Эшове. Я ожидал увидеть местность, заросшую буйной тропической растительностью, — другими словами, некое подобие Конго. А вместо того видел вокруг себя благодатные равнины и мягкие, округлые холмы. Просторные зеленые долины напоминали пейзажи родного Дорсета и Девоншира. Иногда за окном автомобиля проносились поля, смахивающее на йоркширские пустоши, а еще больше на торфяники Шотландии.

Зулуленд оказался на удивление зеленой страной и к тому же гораздо менее перенаселенной, чем Транскей. Здесь тоже склоны холмов были усеяны хижинами туземцев, но они разительно отличались от тех, что я видел в других резерватах. Если прежде преобладали беленые мазанки, то теперь взору моему представали плетеные жилища с крохотными оконцами. Массивные крыши, спускавшиеся почти до самой земли, придавали им сходство со старинными соломенными ульями.

Да и внешность местных жителей заметно изменилась. Здешние туземцы были выше ростом, темнее и выглядели более изящными, нежели их собратья из Транскея. Я отметил также присутствие многочисленных мужчин. Они куда-то шагали небольшими группами или же сидели, отдыхая, на обочине дороги. Там, где европейская одежда не скрывала тела, привлекала гладкая кожа, блестевшая на солнце, будто начищенная графитом. Что касается женщин, то они, как и везде, были заняты повседневными делами — таскали вязанки дров или тяжелые кувшины с водой. Движения их были отмечены все той же естественной грацией, хотя мне показалось, что здешние жительницы отличались большей живостью, чем женщины коса и пондо.

Само слово «Эшове» — звукоподражание, оно служит еще одной очаровательной попыткой местного населения передать шум ветра в лесных дубравах. Название станет понятным, если взглянуть на зулусскую столицу — город стоит на высоком холме в окружении великолепных лесов. Располагается он в двадцати милях от морского побережья, но благодаря возвышенному месторасположению в Эшове относительно прохладно. С первого взгляда мне показалось, что вся столица — великолепный отель, огромный универмаг и несколько магазинчиков, выстроившихся вдоль главной улицы. Однако позже я обнаружил, что вокруг центра разбросано множество каменных зданий — во всяком случае вполне достаточно для того, чтобы, собрав их вместе, составить небольшой респектабельный городок. В Эшове имеются как минимум четыре церкви, здание суда, больница, полицейский участок, современный плавательный бассейн, сельскохозяйственный колледж и здание, в котором печатается местное периодическое издание под названием «Зулуленд тайме».

Подсознательно я ожидал, что, забравшись в такую глушь, увижу вокруг себя одни черные лица. Каково же было мое удивление, когда в гостиничном холле я застал всю ту же публику, что и в каком-нибудь Илфракуме или Боскуме. Даже престарелая леди со своим бесконечным вязанием привычно сидела в угловом кресле. Персонаж, запомнившийся мне еще с раннего детства! Обед включал шотландскую похлебку и самый лучший пирог с почками, какой мне довелось попробовать за долгое время. В разговоре с хозяйкой отеля я похвалил их кухню и высказал предположение, что повар у нее, должно быть, англичанин или шотландец.

— О нет, — отвечала дама, — он зулус. Не желаете с ним познакомиться?

И она отвела меня в отдельно стоящее здание кухни, где представила маленького и пухлого зулуса в белоснежном поварском колпаке (уж не знаю, почему, но он напомнил мне «дурацкий колпак» — тот самый, что в былые дни надевался ленивым ученикам в виде наказания). У повара было труднопроизносимое имя Мзвайи. В ответ на мои комплименты он сообщил, что много лет назад работал у «замечательной английской миссус», которая и научила его готовить все эти блюда.

Я преклоняюсь в восхищении перед этой незнакомой мне дамой. Именно они — эти неведомые скромные женщины — являются подлинными знаменосцами нашей цивилизации. И я подумал: что толку увенчивать лаврами наших политических лидеров? Ведь они не сделали ничего такого, что могло бы сравниться по своей пользе с подвигом англичанки, научившей зулусского слугу готовить превосходный пирог с почками! Я бы с удовольствием встретился с этой «замечательной миссус» Мзвайи и поблагодарил ее за весомый вклад в южноафриканскую цивилизацию.

К вечеру я почувствовал себя настолько уставшим, что уже в девять часов отправился в постель. Мне показалось, едва я успел сомкнуть глаза, как уже наступило утро. Я был разбужен деликатным появлением зулусской девушки, которая поставила на мой прикроватный столик поднос с утренним чаем. Яркое солнце заливало всю комнату. Откуда-то из ветвей соседнего дерева доносилось знакомое «хо-хо» — ибо никто не удосужился научить южноафриканских птиц настоящим утренним трелям.

6

Если выехать из Эшове и проехать примерно шестьдесят пять миль на северо-восток, вы окажетесь возле брода Роркес-Дрифт. Здесь располагается печально знаменитая Исандлвана, а неподалеку находится место, где окончил свои дни наследник империи. Вот интересно, многие ли из наших современников вообще вспомнят название «Исандлвана»? А ведь восемьдесят шесть лет назад наши прадедушки живо обсуждали приключившуюся здесь трагедию. История эта наделала много шума в прессе и стала предметом обсуждения на заседании парламента.

А случилась она через тридцать лет после Блад-Ривер, когда зулусы уже успели оправиться от сокрушительного поражения и потихоньку объединялись вокруг нового военного лидера Кетчвайо, чтобы начать новый раунд борьбы против белых захватчиков. Осознавая неизбежность войны, британское правительство послало сюда свои войска. О, это была великолепная армия, призванная продемонстрировать всему миру очевидные превосходства европейского военного искусства! Здесь были уланы, привыкшие бросаться в лобовую атаку. Ах, как живописно они выглядели, с их медными трубами и трепещущими на ветру вымпелами! Были здесь и артиллерийские части с передвижными орудиями, а также отряды натальских добровольцев. Опытные бурские военачальники — такие как Крюгер и Жубер — прекрасно понимали, что европейские методы ведения войны не срабатывают в условиях африканского фронтира. Они предупреждали командующего британской армией, лорда Челмсфорда, что единственно действенная тактика — разослать по округе конные дозоры, а самим встать укрепленным лагерем и ждать, когда появятся зулусы. Однако в Олдершоте к такому не привыкли, а потому все советы буров были отвергнуты с истинно британским высокомерием.

Итак, под звуки духового оркестра войска вступили на зулусскую землю, готовясь к победоносному маршу. И здесь одна из колонн подверглась внезапному нападению 20-тысячной армии Кетчвайо. Англичане оказались захвачены врасплох и не сумели дать достойный отпор. Восемьсот британских солдат и пятьсот местных добровольцев пали жертвами молниеносной атаки зулусов. Полевой лагерь остался стоять в неприкосновенности — будто ничего и не случилось, боеприпасы тоже не тронули. Но вся территория была усеяна изрубленными телами людей и животных. Такой предстала Исандлвана взору просвещенной Европы.

Кетчвайо в конечном счете потерпел тяжелое поражение в битве при Улунди. Здесь британская армия прибегла к испытанному построению каре, вполне оправдавшему себя под Ватерлоо. По сути, это был все тот же укрепленный лагерь, стены которого составляли живые люди, а в центре укрывалась кавалерия. Как и в битве на Блад-Ривер, в критический миг стенки каре разомкнулись и выпустили наружу стремительную конницу. В результате неприятель был разбит наголову, сам Кетчвайо попал в плен. Это сражение навсегда уничтожило военную мощь зулусов.

Кроме того, я хотел увидеть место, где погиб наследник империи. Мне рассказывали, что по приказу королевы Виктории там установили каменный крест, на котором высечена надпись: «Возведен в память о Наполеоне Эжене Луи Жане Жозефе, принце империи, который погиб, помогая британским войскам проводить разведку боем. На этом самом месте 1 июня 1879 г. принц подвергся нападению зулусского отряда и встретил смерть, сражаясь лицом к лицу с врагами».

Надо сказать, что прибытие наследника империи, сына Наполеона III и прекрасной императрицы Евгении, сильно осложнило жизнь лорда Челмсфорда. Этот молодой человек был настроен весьма решительно. В свое время, в возрасте четырнадцати лет, он стал свидетелем триумфа французской армии (1870). А вот краха империи под Седаном он не видел, поскольку был заблаговременно отослан к матери. Теперь, когда Наполеон III лежал в могиле, юноша формально стал наследником императорского престола. Более того, его честолюбие было уже отравлено криками «Да здравствует император!» — именно так его приветствовали в Англии толпы французских роялистов. Ибо для них он был императором Наполеоном IV. В этом юноше роялисты видели надежду Третьей империи! Сами понимаете, какой обузой являлся столь высокопоставленный офицер для любого главнокомандующего. А уж тем более в стране, где из-за любого куста может вылететь остро заточенный ассегай.

Понятно, что лорд Челмсфорд не горел желанием обзавестись таким подчиненным, но тут ничего от него не зависело. Принцу недавно исполнилось двадцать три года, он был романтичен, как и его отец, а также безрассудно смел и своеволен. В англо-зулусской войне он увидел прекрасную возможность отличиться и показать себя достойным потомком Наполеона Бонапарта. Блестящая карьера, начавшаяся среди бескрайних просторов южноафриканского буша, обещала закончиться вдохновляющей сценой на Елисейских Полях. Наверняка юноша уже представлял себе ликующие толпы; покачивающиеся на ходу плюмажи кирасиров; блеск медных труб и малых флейт… Нет, определенно кратчайший путь к трону лежит через военные победы! А Зулуленд в то время был единственным доступным для него бранным полем.

Британское правительство, заваленное отчаянными депешами из Южной Африки (ибо эпопея принца приключилась уже после исандлванской трагедии), категорически возражало против приезда французского принца. Однако его мать обратилась за помощью к королеве Виктории, и этот союз оказался неодолим.

— Я делал все, чтобы остановить принца, — говорил впоследствии Дизраэли. — Но разве можно переубедить двух одержимых женщин!

Принц прекрасно выдержал выпускные экзамены в Вулидже — по крайней мере, прекрасно для принца — и никто не знал, что с ним делать. Совсем отстранить его от дел не представлялось возможным, и для принца выискивались всяческие малозначительные занятия вроде картографирования местности. Главная же задача командования заключалась в том, чтобы держать молодого человека подальше от опасных ущелий и заросших маисом полей.

В то июньское утро он выехал из ставки вместе с лейтенантом Кэри, шестью рядовыми кавалеристами и чернокожим проводником. Они отправлялись подыскивать место для очередного лагеря. По дороге англичане остановились перекусить. Они как раз разводили огонь, чтобы сварить кофе, когда сидевшие в засаде зулусы открыли по ним огонь. При звуке выстрелов лошади рванулись с места, и лишь пятеро всадников сумели сразу вскочить в седло. Две лошади сорвались с привязи, и их хозяева безуспешно пытались поймать перепуганных животных. У принца был здоровый серый жеребец шестнадцати хендов в высоту, и ему никак не удавалось попасть ногой в стремя. Тем более что шум взволновал и без того горячего жеребца и тот постоянно гарцевал и вертелся на месте. Принц предпринял отчаянную попытку вскочить в седло, и это ему почти удалось. Но на беду кобура зацепилась за стремя, и юноша, потеряв равновесие, вновь свалился на землю. Обезумевший от страха жеребец наступил на своего хозяина и галопом умчался прочь.

Принц огляделся. Он был совершенно один против четырнадцати кафров. Двое других всадников (те самые, которые пытались поймать лошадей) были уже мертвы. Тогда юноша вскочил на ноги и, сжимая в руке револьвер, обернулся к наступавшим врагам. Днем позже кавалерийский дозор наткнулся на место схватки и опознал в изуродованном обнаженном теле того, кто для многих французов являлся императором Наполеоном IV.

В апреле следующего года в Зулуленде объявилась странная процессия. Она медленно передвигалась, прокладывая себе путь к Ителени-Хилл. Двадцать членов Натальской конной полиции сопровождали гражданскую двуколку, которой правил генерал сэр Ивлин Вуд. Рядом ехал грум и вел в поводу лошадь под дамским седлом. Позади, сильно отстав, двигались повозки с багажом и карета, из которой выглядывали взволнованные лица молодых служанок. Достигнув того места, где ныне стоит каменный крест, процессия остановилась. Сэр Ивлин Вуд вышел и подал руку даме под густой траурной вуалью. Когда она откинула вуаль, стало видно прекрасное лицо, совсем недавно сиявшее улыбкой на радость Второй империи. О чем думала Евгения Монтихо, когда стояла коленопреклоненной перед могилой своего сына? Этого мы никогда не узнаем… В прошлом эта женщина была императрицей Франции. Возможно, она вспоминала свою жизнь, которая много лет назад началась как увлекательное приключение на Корсике и вот теперь подошла к концу на одинокой могиле в Зулуленде, прерванная ассегаями Черного Наполеона.

7

Чиновник из местного управления (кажется, его должность называлась «главный комиссар») был так любезен, что организовал для меня национальные танцы в одном из дальних краалей. Мы выехали после обеда и ехали довольно долго, прежде чем вдалеке показалась гора (как мне сообщили, высотой в четыре тысячи футов над уровнем моря).

На ее склоне я рассмотрел большой крааль, однако стоило нам свернуть с дороги и начать подъем по крутой тропе, как я потерял его из виду. Когда же крааль снова появился в поле зрения, стало ясно, что все это время за нами наблюдали. У входа уже собралась целая делегация из числа деревенских жителей. Даже издали было видно, что мужчины встречают нас в полном боевом облачении. Я разглядел высокие головные уборы из перьев и немедленно вспомнил описание Чаки, оставленное Натаниэлем Айзексом.

Здешнее поселение, конечно же, не шло ни в какое сравнение с Великим Городом Чаки. Но тем не менее это был один из крупнейших краалей, какие мне доводилось видеть в Зулуленде. Живая изгородь из колючего кустарника и кактусов окружала участок в несколько акров, на котором стояло тридцать или сорок хижин. Все они были старинного образца — с низкими, почти до земли, крышами и настолько маленьким входным отверстием, что внутрь попасть можно было лишь на четвереньках. Я заметил на территории деревни еще один крааль — поменьше размером, с плетеными стенками. Очевидно, он предназначался для скота.

Как только мы приблизились ко входу в деревню, нас тут же окружила толпа из нескольких сот зулусов. Все они — и мужчины, и женщины — были одеты в национальную одежду. Мне не удалось разглядеть ни одной старой шляпы, рубашки или потрепанных брюк европейского образца. Общий вид деревни живо напомнил декорации с африканской выставки, куда меня водили в далеком детстве. Пока я разглядывал живописную толпу, вперед выдвинулся пожилой зулус в совершенно неописуемом наряде. На нем был белый халат, бриджи для верховой езды и коричневые кожаные краги. На голове красовался тропический пробковый шлем. Впрочем, последнюю деталь он тут же снял, приветствуя комиссара.

— Байет э’зулу\ — произнес он, и толпа тут же хором подхватила его слова.

Несмотря на нелепое одеяние, старик держался с завидным достоинством. Я сразу понял, что это вождь племени.

Он проводил нас в для загон скота, где, собственно, и должны были состояться танцы. Здесь уже стояли стулья для нас и вождя. Как только мы расселись по своим местам, в крааль привели трех коров. Вождь произнес короткую речь, обращаясь к комиссару, который тем временем критически разглядывал доставленных животных. Наконец он остановил свой выбор на одной из коров, и вождь тут же объявил, что дарит ее комиссару. Тот поблагодарил и торжественно вернул дар вождю. Как я понял, этот обмен любезностями носил чисто ритуальный характер, ибо корову немедленно забили и освежевали. Все происходило в точном соответствии с древними обычаями, и я уже начал гадать, кого из зрителей отправят на Холм Смерти!

Собравшиеся танцоры представляли собой весьма живописное зрелище. На них были головные уборы и браслеты из меха леопарда. На головах колыхались высокие черные плюмажи, приводя на память страусиные перья на боннетах шотландских стрелков. Грудь и плечи мужчин покрывали латы из пятнистых леопардовых шкур, которые свободно свисали спереди. Поясами служили связки хвостов различных животных, а локти и колени были украшены белыми пушистыми кисточками. Каждый из танцоров держал обтянутый кожей щит, а у некоторых в руках были копья с тупыми наконечниками. Я начинал понимать, что ощущали несчастные участники исандлванской трагедии при виде окружившей их толпы импи.

В краале царила та же вялая, расслабленная атмосфера, которой обычно отличаются арабские церемонии. Танцоры расселись группками по двое-трое и, казалось, погрузились в безмятежную дрему. Я уж начал было сомневаться в том, что обещанные танцы состоятся. Оставив главного комиссара беседовать с вождем, я пошел прогуляться по деревне. Вот тут и выяснилось, что задержка объяснялась нерасторопностью женщин-танцорок. Дамы сидели возле хижин, обряженные в одни только разноцветные бусы, и сосредоточенно обмазывали друг друга каким-то жиром. Женщины трудились, не покладая рук, и в результате тела их начали блестеть, как начищенная бронза.

Я слышал, что у вождя двадцать одна жена. И теперь, глядя на грациозных танцорок, гадал, кем они ему приходятся — младшими женами или старшими дочерьми? Вначале мне показалось, что в деревне проживает много различных семей (при таком-то количестве народа!). Однако позже я понял, что ошибался: большую часть селения составляли сыновья и дочери важного старика в пробковом шлеме.

Полагаю, ни одна европейская красавица так тщательно не готовилась к придворному приему, как эти привередливые зулуски. Сидя на корточках, они внимательно инспектировали себя и своих подруг, следя за тем, чтобы каждый браслет и каждая бусина оказались точно на соответствующем месте. Предметом же особой их заботы являлись прически. В отличие от большинства замужних зулусок, здешние дамы не носили на голове высоких жестких конструкций, какие можно видеть на портретах Нефертити. Вместо того они заплетали десятки тоненьких косичек, каждая из которых заканчивалась бусинкой или брелоком. Вся эта масса косичек свободной лавиной ниспадала вниз — так что полностью закрывала лицо и затылок. Наконец-то все приготовления были закончены. Женщины поднялись с земли и, позвякивая монистами и браслетами, не спеша направились к краалю.

Их появление вызвало общее оживление в толпе. Мужчины-танцоры расположились широким полукругом, женщины заняли места в переднем ряду, и все вместе начали притоптывать и пришаркивать на месте, напевая низкими, монотонными голосами. Мужчины при этом потрясали щитами, размахивали копьями и дубинками. Понемногу ритм движений ускорялся, пение становилось все громче. Время от времени вперед выскакивала старая сгорбленная зулуска, которая колотила в жестяную консервную банку. Она оглядывалась на танцоров и визгливым голосом выкрикивала пару непонятных слов — очевидно, подбадривала молодежь и призывала топать и шаркать еще энергичнее.

Как мне объяснили, танец назывался инкондло, то есть «главный танец», и обычно исполнялся на свадебных и прочих деревенских празднествах. Разнообразием он, надо сказать, не отличался: танцоры повторяли одни и те же движения, и казалось, этому не будет ни конца, ни края.

Старый вождь по имени Нкантини важно восседал рядом с комиссаром. Он придирчиво следил за действиями исполнителей и периодически тыкал палкой в сторону танцора, который, по его мнению, недостаточно старался. Я услышал забавную историю по поводу происхождения имени старика, которое, несомненно, является искажением слова «кантин», то есть войсковая лавка. Дело в том, что его отец, воин по имени Ситеку, принимал участие в исандлванской бойне. В качестве добычи ему досталась повозка маркитанта, в которой помимо прочих припасов находилась большая канистра керосина. По ошибке приняв жидкость за виски, Ситеку с друзьями так накачались керосином, что некоторые даже умерли. Эти события настолько впечатлили простодушного Ситеку, что он дал своему малолетнему сыну имя Нкантини!

Тем временем запас энергии у танцоров начал потихоньку иссякать. Судя по всему, представление подходило к концу, и я решил вторично прогуляться по краалю. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать за жителями деревни, которые отличались редкостным достоинством и добронравием. Сегодня все они пребывали в приподнятом настроении. Еще бы, ведь освежеванная и готовая к жарке туша коровы обещала близкий пир. Я так понял, что праздник должен был начаться сразу после нашего отъезда. Возле одной из хижин я увидел двух молодых замужних женщин, занятых сооружением тех самых причесок Нефертити, которые я упоминал выше. Эти высокие рыже-коричневые конусы на голове называются исикола и являются такой же отличительной чертой зулусок, как и белые круги вокруг глаз у женщин Транскея. Соорудить подобную штуку очень непросто. Сначала волосы женщины вытягиваются вверх на полную длину и переплетаются сушеным травинками — так что приобретают вид длинных шипов, торчащих из макушки. Затем их укладывают при помощи древесных волокон в некое подобие башни, и под конец фиксируют прическу, смазывая ее смесью жира и красной охры. Как я уже и говорил, конечный результат чрезвычайно напоминает высокую корону Нефертити, супруги Эхнатона.

Жители деревни устроили нам шумные проводы за околицей, после чего поспешили обратно — готовиться к праздничному пиру.

8

Если задаться вопросом, что производило наиболее сильное впечатление на путешественников в Южной Африке, то ответ напрашивается сам собой — конечно же, неисчислимые стада дичи, которые невозбранно бродили по всей стране (во всяком случае так было с древних времен и до середины девятнадцатого века). Подобного не увидишь больше нигде в мире! Огромные стада бизонов, разгуливавшие по американским прериям, — несомненно, эффектное зрелище, но оно не идет ни в какое сравнение с тем богатым разнообразием животного мира, которое характерно для Южной Африки.

Когда белые впервые высадились на Капе, им пришлось жить в непосредственном соседстве со львами и гиппопотамами. Затем, по мере того как человек, вооруженный ружьем, продвигался в глубь континента, дикая природа вынуждена была отступать. Но еще и в первые десятилетия девятнадцатого века в Африке можно было встретить огромные стада антилоп, смешанных с зебрами, стаи страусов и прочих животных. Все они свободно кочевали по землям, которые впоследствии были освоены и заселены человеком.

Чтобы представить себе, как выглядела Африка в начале девятнадцатого столетия, достаточно ознакомиться с иллюстрациями к двум популярным книгам: одна из них «Дикая охота в Южной Африке» Корнуоллиса Харриса, а вторая «Охотник на львов в Южной Африке» Гордона Камминга. На обложке книги Харриса мы видим всадника, галопирующего на фоне огромного стада, в котором перемешались антилопы гну, зебры, страусы и, кажется, еще какие-то животные. А на горизонте маячат другие столь же многочисленные стада. Не менее живописно выглядит и обложка «Охотника на львов»: на ней изображается человек, который на полном скаку стреляет по стаду, насчитывающему буквально тысячи блесбоков.

И что же случилось с неисчислимым богатством южноафриканской фауны? Оно исчезло в результате массового истребления, предпринятого в девятнадцатом веке. Доказательством тому — многочисленные рога и головы несчастных животных, украшающие стены загородных особняков и замков, а также стеклянные витрины музеев естествознания. Человеческая цивилизация наступала на дикую Африку — люди строили новые города, прокладывали железные дороги, и дикая природа не могла сопротивляться этому натиску. Боюсь, большая часть южноафриканских животных вообще не дожила бы до наших дней, если бы не национальные заповедники.

Государством выделены большие участки охраняемой территории, на которых животным предоставлено право жить в естественных условиях. Людям запрещено здесь охотиться, и биологические виды развиваются в соответствии с законами природы. Львы и леопарды охотятся на зебр, антилоп и жирафов, восстанавливая тот баланс, который существовал до прихода белого человека. Хищники играют роль своеобразных санитаров, уничтожая слабых и больных животных. Самыми известными из южноафриканских заповедников являются Национальный парк Крюгера в Трансваале (прославившийся своими львами) и охотничий заповедник Хлухлуве на территории Наталя, главной достопримечательностью которого являются черные носороги, а также практически вымершие белые носороги.

Южноафриканцы обожают проводить свободное время в национальных заповедниках. С этой целью устроены специальные стоянки. Люди ночуют в хижинах, а днем бродят по окрестностям, наблюдая за дикими животными в их естественных условиях и снимая увиденное на фотокамеру. Почти у каждого в этой стране припасена история о том, как он в Парке Крюгера нос к носу столкнулся с диким львом или же был вынужден удирать от разъяренного носорога в Хлухлуве.

Когда мне позвонил управляющий Наталя, мистер Д. Э. Митчелл, и предложил провести несколько дней в заповеднике Хлухлуве, я с радостью согласился, ибо лучшего экскурсовода трудно было и желать.

Мы выехали из Эшове вскорости после обеда. Нам предстояло проделать путь почти в сотню миль, чтобы попасть в наиболее дикие и удаленные прибрежные районы Зулуленда. Мы двигались в северном направлении, проезжая меж округлых зеленых холмов. Разбросанные по их склонам хижины хранили тот же мрачный и неприступный вид, который характерен для одиноких лачуг Коннемары. Вскоре местность стала и вовсе безлюдной. Вдоль дороги тянулись нескончаемые плантации сахарного тростника. После того, как мы миновали крохотный Эмпанджени, нам по пути не встретилось ни единого городка или деревушки.

Название Хлухлуве — еще одно прелестное словечко! — переводится как «Пресные воды» и, на мой взгляд, является очень метким. В самом звучании этих чередующихся «х» и «л» слышится плеск набегающих волн. А если кому-то это название покажется непроизносимым, то пусть они поучатся у валлийцев, которые без запинки произносят полное имя своего национального героя Ллевелина. Мистер Митчелл сообщил мне, что заповедник занимает площадь в шестьсот квадратных миль и является единственным в мире местом, где можно увидеть южноафриканских белых носорогов (что касается белых носорогов Уганды, они — не более чем подвид здешних животных).

Мы подъехали к реке Черная Умфолози, через которую был перекинут длинный расшатанный мост. Поднявшись на него, мы увидели далеко внизу тонкий коричневый ручеек, который бежал на восток, к лиману Сент-Лусия. В теплых водах лимана водились крокодилы, люди съезжались туда, чтобы развлечься охотой на акул. Здесь же на многие мили вокруг не было видно ни души. Единственный поселок, выглядевший таким значительным на карте, на поверку оказался обычной заправочной станцией и небольшой жилой пристройкой за живой изгородью из кактусов.

Наше путешествие продолжалось, и я стал свидетелем того, как природа пытается вернуть Южную Африку в изначальное дикое состояние. Это была еще одна проблема, о которой мне прежде не приходилось задумываться. Речь о так называемом «одичании» земель, и я убедился, что бороться с ним так же трудно, как и с эрозией почвы. Мы проезжали по земле, которая раньше была покрыта зеленой сочной травой, но постепенно перешла в категорию неплодородного буша. Теперь здесь ничего не растет. И эти «одичавшие» земли занимают десятки тысяч квадратных акров — до самой границы Свазиленда. Сейчас мы стояли на границе «одичания», и зеленая полоса за нашей спиной напоминала океан, отступающий в пору отлива.

Как-то незаметно мы въехали на территорию заповедника, и я был очарован красотой местности. Вокруг меня простиралась чудесная страна мягких зеленых холмов и тенистых долин с цепочкой голубых гор на заднем фоне. Существует большая разница между землями, уже освоенными человеком (пусть даже это малонаселенные земли), и первозданной природой, никогда не знавшей человека с его плугами, кострищами и хижинами. Заповедник Хлухлуве представлял собой как раз такой кусочек нетронутой дикой Африки, какой она была до прихода племен банту. Невольно на память приходили рассказы о легендарных пигмеях, которые, согласно зулусской традиции, жили в этих местах прежде бушменов. Мысли мои унеслись в далекое прошлое, но были прерваны внезапным появлением нынешних обитателей заповедника. Стук копыт, стремительно промелькнувшие черно-белые полосы — это прямо перед нами дорогу пересекла дюжина зебр. Мне они напомнили жирных, экстравагантно раскрашенных пони. Верный признак того, что мы действительно в Хлухлуве! Теперь я стал внимательнее присматриваться к высокой траве на обочине и довольно скоро заметил какое-то движение. Мы поспешно остановили машину и стали наблюдать. Сначала из травы выглянули печальные носатые физиономии, а затем показалось целое семейство бабуинов. Смешно припадая на передние лапы и оттопырив зады, они проковыляли перед нами и скрылись в кустарнике на противоположной стороне дороги.

А еще через несколько минут мы подъехали к лесистой долине, живо напомнившей мне суррейские рощи. Ветви деревьев переплетались между собой, образуя зеленые арки, а под ними…

— Смотрите! — воскликнул я. — Вот животные, которых я мечтал увидеть! Спрингбоки!

— Нет, — поправил меня мистер Митчелл, — это импала.

Все произошло в какие-то доли секунды, я даже не успел их как следует рассмотреть! Шесть изящных рыжекоричневых тел промелькнули в воздухе над дорогой. Они двигались длинными, плавными прыжками, почти не касаясь земли. Шесть пар витых рожек, шесть трогательных оленьих мордочек, и у каждой возле глаз маленькое белое пятнышко. И все! Бесшумно, точно призраки, антилопы скрылись в высокой траве.

Мы выехали из леса и приблизились к высокому холму. Рядом стоял щит с предупреждением, столь же лаконичным и зловещим, как и сакраментальное «Осторожно. Мины!» Здешняя надпись гласила: «Внимание. Носороги!»

Я жадно обшаривал взглядом окрестности, но, увы, ничего интересного не видел.

9

Туристическая стоянка (или лодж) располагалась на вершине холма. Она представляла собой ряд круглых белых хижин — рондавелов, прятавшихся в высокой зеленой траве. Оттуда доносился приятный дымок, это чернокожие слуги кипятили горячую воду для постояльцев. Хижины электрифицированы и являются вполне комфортабельным жилищем. В моей, например, имелась маленькая кухонька и ванная комната.

Лодж способен вместить свыше восьмидесяти посетителей, но еду нужно привозить с собой. Лагерь предоставляет кровати вместе со спальными принадлежностями, дрова, кухонную утварь, посуду, ножи и большого молчаливого слугу-зулуса, который выполняет всю домашнюю работу, включая приготовление пищи. Плата за все удобства показалась мне смехотворно низкой — четыре шиллинга за ночь (впрочем, за время пребывания в Южной Африке я уже привык и перестал удивляться дешевизне здешней жизни).

Вечером мы были приглашены на обед к хранителю заповедника, капитану Поттеру, и его милой супруге. Жилище Поттеров, стоявшее в небольшой рощице на краю лагеря, стало для меня небольшим потрясением. Представьте себе: пологий зеленый холм, столь типичный для Зулуленда, заросли экзотических деревьев и африканского кустарника, а посреди всего этого — дом, словно перенесенный из глубинки Сассекса! Именно такие усадьбы еженедельно рекламируются в «Кантри лайф» — солидные каменные строения со свинцовыми переплетами на окнах и всеми современными удобствами. Ожидаешь увидеть в качестве хозяина дома какого-нибудь биржевого маклера из Лондона, а наталкиваешься на капитана Поттера!

Он собственной персоной встречал нас в гостиной с паркетными полами, поверх которых были разбросаны шкуры леопардов и зебр. Капитан Поттер — высокий, тощий, загорелый, облаченный в поношенный, но аккуратно выстиранный костюм «сафари», был тем самым персонажем, который постоянно встречается на страницах приключенческих романов о жизни в африканской глуши. То, что волновало большинство наших современников — деньги и курс биржевых акций, равно как и международные отношения — абсолютно ничего для него не значило. Что для него назревающий конфликт между Америкой и Россией, когда болеет детеныш носорога!

Капитан Поттер родился шестьдесят лет назад в Стаффордшире, но, подобно многим южноафриканцам, выглядел намного моложе своих лет. Я бы ни за что не дал ему больше пятидесяти. В детстве он посещал Беркампстед-Скул и помнит, как однажды из ворот поместья Тринг-Парк появился лорд Ротшильд, который гнал перед собой небольшое стадо зебр. Тогда мальчик впервые увидел этих диковинных лошадок и, конечно же, не подозревал, что когда-нибудь они (вместе с другими южноафриканскими животными) станут смыслом его жизни. Повзрослев, капитан Поттер приехал в Южную Африку, да так здесь и осел. Любовь к дикой природе и уединенному образу жизни привели его в заповедник Хлухлуве.

Обед наш был выдержан в лучших кейптаунских традициях. Вымуштрованные слуги в белых жилетах бесшумно скользили по паркетному полу. Разговор крутился вокруг различных диких животных — носорогов, африканских буйволов, зебр, — но неизбежно возвращался к носорогам. Еще бы, ведь это животное — гордость и краса заповедника Хлухлуве! Я выяснил, что обычно люди приезжают сюда на машинах и большую часть времени проводят, путешествуя с фотоаппаратом по Хлухлуве. На территории заповедника гости могут пользоваться собственными автомобилями. Для этих целей проложено несколько дорог, где посетителям гарантирована встреча с животными, ради которых они приехали. Либо, как вариант, они могут отправиться в пешую прогулку, но в этом случае обязаны взять с собой местного егеря.

Нередко случается, что грозные обитатели заповедника загоняют гостей (порой весьма почтенных и уважаемых особ) на деревья. Укрываться на деревьях — в этом нет ничего смешного или зазорного. Более того, как объяснил капитан Поттер, это единственный разумный способ поведения. Ведь носорогу плевать на все табели о рангах! Если он увидел человека, то — уж будьте уверены! — либо с шумом и треском ломанет от вас через кусты, либо стремительно атакует. Не так давно двое полицейских вынуждены были провести целую ночь на ветвях дерева, в то время как разъяренный носорог прогуливался внизу и никак не желал уходить.

В Хлухлуве проживает сто пятьдесят обычных черных носорогов и от двух до трех сотен белых. Большая часть сосредоточена в соседнем заповеднике Умфолози, но они нередко забредают в Хлухлуве. Следует помнить, что это последние белые носороги на Земле! Разница между двумя видами заключается не в цвете, как можно было бы подумать, а в размерах и повадках. Окрас их почти одинаковый, может, у белого чуть-чуть посветлее. Зато он является самым крупным после слона наземным млекопитающим! Нормальный взрослый самец достигает в высоту шести футов и шести дюймов и может весить до пяти тонн. Оба вида носорогов — белый и черный — снабжены двумя рогами, больший из которых имеет в длину четыре-пять футов.

— Но как вы их различаете по внешнему виду? — спросил я у капитана Поттера.

— У белого носорога верхняя губа более широкая, почти квадратная, — пояснил он. — А у черного более заостренная и лучше приспособлена к захвату корма.

Я поинтересовался, нет ли каких-нибудь примет, которые позволили бы распознавать животных на расстоянии, так сказать, не входя с ними в непосредственный контакт.

— Есть, — отвечал капитан Поттер. — Дело в том, что белый носорог питается травой, а посему ходит с низко опущенной головой, почти касаясь ею земли. В отличие от него, черный носорог объедает листья с деревьев, потому и голову держит выше.

Я выяснил, что белый носорог, хоть и крупнее черного, менее агрессивный. Оба вида животных обладают совсем слабым зрением — дальше тридцати шагов ничего не видят. Зато обоняние и слух у них великолепные, да и скорость они развивают приличную. Так что наблюдателю следует всегда быть настороже! Еще одна интересная подробность. Оказывается, черный носорог исключительно молчаливое животное. Сильно разозлившись, он издает похрюкивание, но звуки эти слышны лишь на ближнем расстоянии, до десяти ярдов. Зато рев белого носорога можно расслышать и за полмили. Самки обоих видов приносят потомство лишь раз в три года.

В дневное время носороги обычно спят, а выходят на кормежку в сумерках или на рассвете. По этой причине посетителей просят приезжать в заповедник при свете дня.

10

Было около пяти утра, когда я поднялся. Погода стояла холодная и промозглая, утренний туман пеленой стелился по земле. Меня пробирала дрожь, пока я натягивал на себя походную рубашку. Но я знал, что через два часа, когда взойдет солнце, станет невыносимо жарко. Не успел я загрузить в сумку фотоаппарат, как услышал шум подъезжавшей машины. Мистер Митчелл и капитан Поттер выглядели веселыми и бодрыми. Судя по всему, настроены они были по-боевому.

Спускаться нам пришлось по довольно крутой дороге, которая серпантином вилась по склону холма. Справа вздымалась почти отвесная стена, слева дорожное полотно резко обрывалось, и внизу виднелась степь, усеянная редким кустарником. На очередном повороте мистер Митчелл резко ударил по тормозам, и мы остановились.

— Смотрите! — прошептал он. — Вот это удача!

В сорока ярдах от нас прямо на дороге лежали два носорога — спящая самка с детенышем. Солнце светило нам в спину, так что животные были видны, как на ладони.

— Ты только погляди, Поттер! — возбужденно шептал мистер Митчелл. — Вот это размеры, правда?

— Да, довольно крупная самка, — согласился капитан.

Крупная? Мне она показалась просто гигантской! Самка занимала чуть ли не всю дорогу. Просто танк какой-то! Тело ее было грязновато-серым с легким оттенком розового. И эта огромная масса легко колыхалась в такт дыханию. Детеныш был размером с крупного пони. Мне еще не доводилось видеть носорога в движении, а посему я чувствовал себя вполне уверенно. Страха не было и в помине! Я предложил выйти из машины и сделать несколько снимков.

— Только быстро, — предупредил мистер Митчелл, — чтобы мы успели развернуться… если придется удирать.

Держа наготове камеру, я отважно покинул автомобиль в сопровождении капитана Поттера. Однако стоило мне сделать несколько шагов по дороге, как весь мой героизм куда-то улетучился. Рог самки был длиной как минимум четыре фута, а маленькие остроконечные уши напоминали узелки, которые люди обычно завязывают на память на носовом платке. И уши эти непрерывно подергивались, пока мы на цыпочках пробирались вперед. Внезапно — в одно невероятно короткое мгновение — она оказалась на ногах, и теперь стояла, глядя в нашу сторону. Вот уж я никак не ожидал подобной прыти! Просто фантастика какая-то! Детеныш тоже вскочил и встал рядом с матерью. Я решил, что бог с ними, с этими фотографиями, и поспешил вернуться в машину.

— Попробуем подобраться поближе, — предложил мистер Митчелл, орудуя рычагами.

Машина с черепашьей скоростью ползла по дороге.

Если раньше самка носорога слышала нас, чуяла наш запах, то теперь вдобавок еще и увидела! Она развернулась и, приподняв свои жуткие рога, смотрела на нас. Солнце светило ей прямо в глаза, и глаза эти казались исполненными самой черной злобы. Мы потихоньку, шаг за шагом, приближались, а она все стояла и смотрела. Теперь расстояние между нами не превышало тридцати ярдов. Я нервно оглянулся, чтобы посмотреть, захватил ли капитан Поттер ружье. Ружья не было. Я вновь бросил взгляд на самку носорога и подумал, что нам вряд ли удастся развить достаточную скорость на подъеме. Перед глазами у меня встала зловещая картина — наш мотор, насаженный на четырехфутовый рог. Черт, ну и нервы у этого Митчелла!

— Осторожно, — прошептал капитан.

— Все в порядке, я слежу за ней, — прошептал мистер Митчелл.

Тем временем злобная вегетарианка слегка приподняла и вновь опустила голову — казалось, будто она принюхивается к нам! — и слегка покачнулась на своих массивных ногах.

— Она нападает! — воскликнул мистер Митчелл, резко сдавая назад. Тяжеловесная туша начала было двигаться в нашу сторону, но затем, словно передумав, отпрянула. Несколько мгновений спустя самка вместе с детенышем припустили по склону.

Отбежав на сотню ярдов, она остановилась и вновь посмотрела в нашу сторону. Но мы уже были далеко и продолжали движение. Я чувствовал себя воскресшим из мертвых! На следующем повороте нам повстречался маленький автомобиль, битком набитый какими-то весельчаками. Они радостно помахали и что-то прокричали на прощание. Счастливчики! Им и невдомек, какую дичь мы только что спугнули с их дороги!

После завтрака мы снова покинули лагерь в надежде увидеть носорога, а затем повторили свою попытку после обеда. В общей сложности за этот день мы повстречали двадцать семь носорогов, что явно тянуло на рекорд! Кроме того, мы видели антилоп — импала, иньяла и куду, буйвола, бушбока, зебру, а также обезьян и бородавочников.

Я заметил, что у каждого из двадцати семи носорогов на теле имелось красное пятно размером с чайное блюдце. Капитан Поттер объяснил, что эти похожие на язвы пятна появляются у носорогов лишь в период спаривания. Он считал, что так открываются мускусные железы.

— Приезжайте сюда через пару месяцев, — сказал он, — и голову даю на отсечение, что вы не увидите никаких язв. Да что там голову! Я готов заплатить вам пятерку за каждую обнаруженную язву. Эти пятна всегда проходят сами собой. Если внимательно посмотреть на молодых носорогов, то можно заметить у них на теле метки — там, где в зрелом возрасте начинают функционировать мускусные железы. Подобного вы не прочтете ни в одной книге по зоологии. Это моя собственная теория, выработанная на основе многолетних наблюдений за носорогами. Скажу вам больше, в это время года я ощущаю в воздухе слабый запах носорожьего мускуса!

Мы провели поистине волшебный день среди холмов и долин Хлухлуве. Не раз нам доводилось выезжать на пастбища, где паслись вперемешку зебры и антилопы гну. Взбираясь по крутой тропе в холмы, мы вынуждены были остановиться, чтобы пропустить обезьянье семейство: горбясь и припадая к земле, они неспешно прошествовали перед нами. Мы въехали в тенистую рощу и нос к носу столкнулись с высоким самцом куду: застыв в арке из зеленых веток, он смотрел прямо нам в лицо. Несколько мгновений куду стоял абсолютно неподвижно. Его можно было бы принять за раскрашенное изваяние, если бы не рефлекторное трепетание бархатных ноздрей. Затем наш мотор неожиданно чихнул, и вся смелость самца мгновенно испарилась. Он просто исчез, растворился в зеленых зарослях. Единственным доказательством его пребывания здесь было легкое покачивание ветки.

А самым большим событием того дня стала неожиданная встреча с самцом носорога (говорю «неожиданная», потому что к такому невозможно подготовиться, оно всегда застают врасплох). Случилось это уже в конце дня, на обратном пути в лагерь. Мы с трудом вползли на довольно высокий холм и только-только успели переключить передачу, как заметили, что сбоку на нас несется разъяренный носорог. Он мчался, низко склонив голову и нацелив рог прямо в дверцу нашего автомобиля. Не замешкавшись, мистер Митчелл до отказа вдавил педаль газа. Нас спасли кусты на обочине: носорог влетел в них со всего размаха и принялся яростно крушить ветви своим рогом. В этот миг мы промчались мимо!

Все случилось так быстро, что я даже не успел испугаться.

— Нет, вы видели когда-нибудь такое! — негодовал мистер Митчелл. — Этот старый панъяна издалека услышал шум мотора и специально поджидал нас на вершине холма, чтобы напасть. Благодарите Бога, ребята! Если бы не кусты, он бы проткнул нас, как старую калошу.

Паньяна — один из подвидов местного носорога. Он невелик размерами, однако отличается буйным темпераментом и скверным характером, в чем мы имели возможность убедиться. Повторяю: все произошло слишком быстро и, анализируя задним числом эту встречу, я уверен лишь в двух фактах. Во-первых, носорог несся со скоростью галопирующей лошади, а во-вторых, он напал на нас исключительно из врожденной зловредности.

На следующее утро мы покинули заповедник Хлухлуве и к вечеру уже были в Питермарицбурге.