– Всю жизнь собирал картины Сергей Петрович, – а теперь продавать приходится, – сказал Грошев, – деньги ему вот как понадобились.

Он провёл пальцем по горлу:

– До зарезу, – добавил Грошев.

– Д-д-да, бывает… – сдержанно заметил Арсений Кондратьевич, – я обещал показать картины… не потрудитесь ли вы показать, Кирилл Данилович?..

– С удовольствием. Пойдёмте, Сергей Петрович.

Грошев и Воронин пошли вдвоём осматривать комнаты и картины.

В столовой и гостиной паркет был так вылощен, что в нём отражалась мебель как в зеркале. Во всех остальных комнатах полы затянуты коврами. Комнат было очень много, совсем ненужных, роскошно обставленных. Драгоценные севрские и саксонские вазы с живописью.

– Смотрите: живопись самого Ватто, – десять тысяч эта ваза стоит, – объяснял Грошев.

Бронза, мозаика на столах, мрамор на пьедесталах.

– Это мрамор – Кановы… Огромных денег стоит, – говорил Грошев. – Почти всё, что вы здесь видите, досталось Арсению Кондратьевичу по наследству от его тестя – Грудова. Сам Арсений Кондратьевич прикупал только картины. Теперь он сам уже ничего не покупает; старший сын его, Виссарион покупает теперь…

Во всех комнатах стены были увешаны картинами так густо, что уже невозможно было больше поместить никуда ни одной картины. И почти все картины были… произведения «Общества внешности». Эффектные большие полотна, в массивных золочёных рамах; они служили прекрасной декорацией, ласкали глаз на несколько минут и сейчас же забывались; осмотрев это множество картин, можно было представить себе только две-три вещи, но и те были попавшие сюда, приобретённые по случаю, картины корифеев живописи; авторам этих картин, может быть, грустно было знать, что их вещи смешались в этом доме с множеством произведений «Общества внешности».

У одной из таких, случайно попавших сюда картин, Сергей Петрович простоял минуты три и вслух восторгался этой картиной:

– Да, это дорогая вещь, – послышался за его спиной голос Арсения Кондратьевича.

Воронин опять не слышал, как подошёл старик, и подумал, что Арсений Кондратьевич любит подходить незаметно, может быть, – чтобы подслушать, что говорят о нём или о его сокровищах, которыми он, видимо, очень гордился.

– Кто эта барышня, с которой я познакомился? – спросил Сергей Петрович, когда они удалились от старика.

Грошев немножко замялся:

– Институтка одна… недавно окончила… без места. Арсений Кондратьевич состоит попечителем в одном институте и бедным, окончившим институткам, приискивает места. К нему обращаются… Иные у него остаются на некоторое время. – Много таких у него, – усмехнулся Грошев.

Когда они опять проходили зал, там стоял Арсений Кондратьевич, и к нему прижалась барышня; старик держал её за талию, – головка барышни лежала на плече высокого старика. Они так и остались стоять в таком же положении. Арсений Кондратьевич сказал Грошеву:

– Виссарион по телефону дал знать, – через полчаса будет здесь.

Художник и Воронин прошли в кабинет старика. Здесь кроме картин «Общества внешности», висел над письменным столом большой масляными красками портрет покойной жены Арсения Кондратьевича. Она была дочь миллионера Грудова, – знатока и собирателя античных вещей. На портрете была изображена довольно красивая дама неопределённых лет, с немножко неестественной окраской лица, с жизнерадостным взглядом блестящих, быть может, подведённых глаз. Виртуозно были написаны ткани её великолепного платья. Это была работа известного портретиста из «Общества внешности», не умевшего передать тип и душу оригинала, но виртуозно писавшего ткани и аксессуары.

Из кабинета Арсения Кондратьевича прошли в комнаты Виссариона Арсеньевича.

Здесь не только все стены были увешаны картинами, но и на полу стояли груды картин. Все эти картины носили уже другой характер, чем те, – в апартаментах старика. Оттуда, из тех апартаментов, Сергей Петрович вынес такое впечатление, какое он испытывал только однажды, в детстве, когда ему привелось до отвалу объесться сладким блюдом. Надолго потом опротивело ему это сладкое. И теперь его угостили таким множеством чего-то приторного… Впечатление пресыщения, излишества, крайнего излишества, в общем тягостное, неприятное впечатление вынес Сергей Петрович из апартаментов старого Дарина.

В комнатах Виссариона почти каждая картина приковывала к себе внимание зрителя или глубоко прочувствованным настроением или тонко подмеченными и талантливо изображёнными характерами и типами. Всего больше было здесь картин, изображавших нужду, людские страдания, жизнь пролетариата. Всё это были произведения молодых, ещё не сделавших себе имени художников; – это были их первые, может быть, самые звучные, самые искренние песни.

«Как этот Виссарион глубоко и хорошо чувствует, должно быть, раз он сумел собрать такие вещи», – подумал Сергей Петрович.

Если бы Воронин знал, как приобретались эти вещи, он смотрел бы на них с особенной грустью.