После обеда Виссарион пригласил Воронина и Грошева в свои комнаты; Сергей Петрович показал картину Зимина.
– Недурно передано настроение… тоска… – решил благосклонно Грошев.
«Шарлатан!.. – подумал Сергей Петрович, – как он относится к Зимину, у которого и ремня-то не достоин развязать на ноге… Недурно передано!..»
– Д-да… Ничего себе… – раздался голос Арсения Кондратьевича; он стоял здесь, у картины, и рассматривал, прищурив глаз, а к другому приставив кулак в виде трубочки.
Лакей вошёл торопливо:
– Глафира Михайловна приехали…
– Тётя Глаша!.. – воскликнул Виссарион с оттенком удовольствия и некоторого почтения.
Арсений Кондратьевич быстро пошёл встречать свояченицу.
– Папаша, я сейчас приду… – крикнул Виссарион.
– Хотя… эта картина на выставке как-то сильнее впечатление производила… – заговорил Грошев, – не прошёлся ли потом Зимин кистью по ней, не испортил ли? Это с ним бывает…
– Сколько возьмёте за картину? – спросил Виссарион.
– Две тысячи рублей. На выставке она стояла за три. Две тысячи Зимину давали.
– Я ничего не могу решить сейчас, – сказал Виссарион, – вы когда едете?..
– Хотелось бы скорее уехать…
– Давайте увидимся вечером сегодня же… И решим…
– Пожалуйста…
– Около двенадцати вечера приезжайте… – Виссарион назвал один шикарный московский ресторан.
– Спросите мой кабинет… Вам укажут. Картину пока можно здесь оставить?
– Конечно. А если не сойдёмся, – тогда завтра и возьму.
Виссарион и Грошев пошли проводить Сергея Петровича. В зале Арсений Кондратьевич говорил со свояченицей, – они стояли.
Тётя Глаша была ещё нестарая женщина, со следами красоты; она была в чёрном платье и в шляпке, отделанной мехом.
Виссарион поцеловал у ней руку, она поцеловала его в лоб и провела рукой по его волосам. Грошев так же поцеловал у ней руку, и она поцеловала его в лоб, но по голове не погладила. Сергей Петрович поклонился ей и получил в ответ добродушный кивок головой; он остался стоять на почтительном расстоянии, чтобы проститься со стариком, который провожал Глафиру Михайловну – она уже уезжала. Арсений Кондратьевич уговаривал свояченицу остаться посидеть. Она прощалась.
– Я так спешу… так спешу… Заехала только взглянуть на тебя, старика: как ты себя чувствуешь, мой дорогой? Ведь ты ещё не выезжаешь?
Столько заботливости, внимания было в искреннем тоне этой женщины.
– Берегусь пока ещё… Не совсем оправился… Спасибо тебе, родная, что не забываешь.
И в тоне Арсения Кондратьевича была какая-то особенная ласковость. Он казался растроганным.
– Береги себя, милый!.. береги… – упрашивала нежно Глафира Михайловна и плавно направилась к выходу.
Все её проводили. Грошев ушёл вслед за ней. Старик остался на верхней площадке лестницы. Тётю Глашу спустили на подъёмной машине. Виссарион и Воронин сбежали по лестнице в переднюю, на нижний этаж и там ещё раз простились с Глафирой Михайловной, при чём она опять погладила Виссариона по голове.
Выходя на улицу от Дариных, Сергей Петрович видел быстро мчавшуюся карету тёти Глаши. Кучер грубо кричал «эй» на извозчиков, и те поспешно сторонились.