Было два ночи, когда мы вернулись в «Шелк и бархат», и половина четвертого утра, когда мы закончили обсуждать с Фродо и Диком наши приключения. Серьезнее всех ко всем произошедшему отнесся Дик: он-то знал Космопорт не по книгам. Он сказал, что вся история с нарочито грубым обыском у Святослава и Като – не случайность. Он сказал, что нас вычислили и ведут, на что Фродо сказал, что вычислить нас, конечно, могли, потому что им ничего не стоило проследить лифт, как только обнаружилось, что он угнан… и потому что те тоже наверняка знают, кто именно изучает Хозяина и где в Космопорте они могут собираться… И еще он сказал, что, к примеру, Граф Роланд точно знает теперь, что по крайней мере Фродо – про остальных она ничего не знала – в Космопорте, а комнаты брали на свои имена именно Фродо (пользуясь своей карточкой Галактической Ассоциации Врачей, а не паспортом, в котором не было космопортовской визы) и Дик. А уж что им нетрудно проникнуть в гостиничную компьютерную сеть, сказал Фродо, мы сегодня вполне наглядно убедились.

Мари сказала на это с грустью, что в таком случае Граф Роланд знала и про то, что она, Мари, присоединилась к нам, потому что ее, Мари, по сетевым координатам вычислить совсем несложно, и еще потому, что перед вылетом в Космопорт она имела неосторожность во всеуслышание объявить в парлоре, что будет в Космопорте в ближайшие дни, и Граф Роланд в это время в парлоре присутствовала; а в «Шелке и бархате» она, Мари, зарегистрировалась по своему паспорту.

Дик на это сказал, что он сомневается в том, что они могли рассчитать все так, чтобы те, кто ушли из гостиницы пережидать визит полиции, обязательно попали на выходящих со стадиона болельщиков и тем более удрали от них именно в парк Монблан, к торчкам. Фродо возразил, что именно этого они могли и не планировать, но Мари со своего мультикома звонила ему, Фродо, в номер, и по ходу разговора прозвучало, что мы пойдем через парк; ну а перехватив этот разговор (через ту же компьютерную сеть отеля, которая в том числе управляла и коммутацией гостиничных телефонных звонков через единый входной номер), не так уж трудно было позвонить, скажем, на мультиком вожакам монблановских пушеров и намекнуть им, что в парк заявились нежеланные конкуренты. Тут мы пришли к решению, что больше никакого пользования открытыми каналами связи не может быть, что опытный в этих делах Фродо поставит «сетевые маски» на блокноты всех, у кого они есть – Дика, Мари и Ланселота (у него самого блокнот всегда был защищен самым серьезным образом), что завтра же в первом попавшемся салоне связи всем должны быть куплены анонимные мультикомы – это очень дорого, но того стоит, и что при любой возможности мы будем звонить друг другу не с мультикомов, а с городских платных телефонов, при возможности делая следующий звонок с телефонов другой компании (в Космопорте было четыре крупных и несколько десятков локальных телефонных компаний). Все это потребует дополнительных расходов на связь, но благодаря нашему маленькому приключению с обменным автоматом мы сейчас вполне можем себе это позволить.

Кончилось тем, что в половине четвертого мы согласились с решением Фродо и Дика немедленно съезжать из «Шелка и бархата». Все устали, глаза у всех слипались, Мари и я еле волочили ноги после выматывающей побежки по парку, Мари в довершение ко всему была ранена (хотя и совсем легко), но Фродо и Дик настаивали, что надо уходить как можно скорее. Нам было дано пятнадцать минут на душ и сборы, и через четверть часа мы покинули гостиницу, разбудив ночного портье, страшно недовольного тем, что мы решили выписаться в такое неурочное время. Мы объяснили ему, что мы не выписываемся до утра послезавтра, что мы обязательно вернемся, но на тот случай, если не успеем вернуться до назначенного времени, вот деньги за весь этот срок – просто внесите их послезавтра утром в кассу, и всё, хорошо? С этой странной идеей портье вполне примирила старая, но вполне действительная (в Империи все имперские деньги всех эпох были действительны) серебряная монета в полцехина, по нынешнему курсу составлявшая двадцать пять марок – неплохие деньги для молодого студента, подрабатывавшего ночным портье за стандартную минимальную профсоюзную ставку, тринадцать пятьдесят за ночь! Монету сунул парню я, когда спор с ним показался мне излишне затянувшимся. Фродо почему-то был совершенно поражен этим моим поступком, а Дик по выходе из гостиницы засмеялся и хлопнул меня по плечу.

Мы оказались на ночной улице, где вечерние фонари, в связи с поздним временем, горели тускло и через один. Мы не пошли ни к метро, ни к Залу Ожидания; Дик сразу свернул в служебный проход вдоль гостиницы, оттуда – в совсем темный, узкий технический тоннель, в котором Ланселот зажег фонарь (крохотный, но мощный фонарик помещался у него в браслете часов). Этим тоннелем мы шли, петляя, едва ли не целый километр, как выяснилось – пройдя вдоль всего квартала между гостиницей и стадионом. Потом был пассажирский транспортер в узком транспортном проезде вдоль внешней стены стадиона – мягко текущая лента, на которой можно было сесть на забавно вспучивающееся из ниоткуда и костенеющее под тобой кресло. Мы с Мари как повалились на эти не слишком-то удобные сиденья, так и прилипли к ним: я решительно не был расположен ходить или стоять ни секундой больше, чем это было совершенно необходимо, и видно было, что Мари к этому расположена была еще меньше. Святослав, впрочем, был так очарован таинственно возникающим и исчезающим креслом, что все десять минут пути играл с ним, вскакивая на ноги и тут же обрушиваясь спиной вперед на пустую ползущую ленту – чтобы тут же очутиться надежно сидящим на взявшемся ниоткуда сиденье.

Потом мы ехали в магистральном экспрессе, более комфортном и скоростном, чем метро. Там мы наконец немного поспали. В семь утра по абсолютному мы, зевая и протирая глаза, вышли на станции «Транзит – Восточное Старое Ядро». В семь тридцать пять добрались до станции метро «Технологический институт имени Мессершмидта» – название изрядно меня повеселило (хотя я беспрестанно зевал и еле волочил ноги). Около восьми утра мы уже поселились в маленькой институтской гостинице, где документы вновь предъявили Дик и Фродо – но это были не те документы, по которым мы селились в «Шелке и бархате». Вот, оказывается, за чем ездил вчера Дик! Уж не знаю, где и как он сделал это, но те из нас, у кого были хоть какие-то галактические документы – то есть он сам, Фродо и Ланселот – получили новенькие карточки членов «Добровольной Галактической ассоциации содействию развития любительского космояхтинга», организации весьма почтенной, имеющей в Империи сотни тысяч членов и разветвленную инфраструктуру. Документы имели важнейшее отличие от подлинных паспортов их владельцев: в них были другие имена и другое гражданство, хотя фотографии и биометрия были подлинные. Фродо Таук, гражданин имперской колонии Новая Голубая Земля, стал именоваться Фарго Драйклекс и превратился в подданного Имперской Метрополии из Космопорта. Я отметил про себя, что в Космопорте много немецких фамилий, и что новая фамилия Фродо буквально означает «Три Кляксы». Подданный Имперской Метрополии из Космопорта Ричард Лестер гражданства не поменял, но превратился в Лестера Ричардса. Что до гражданина Свободного Мира Элевайн Робина Локсли, то он теперь стал Ланселотом Худом, что было вполне логично: ведь Робин Локсли и Робин Гуд – одно и то же лицо, а сделать прозвище именем совсем несложно. Святослав, Като, я и Мари для поселения никаких документов не показывали: достаточно было, что документы предъявили один-двое из нас, в этом отношении Космопорт был очень либерален.

Класс отеля – вернее, хостела – «Старина Мессершмидт» был ниже, чем у «Шелка и бархата», всего одна звезда, но зато здесь были одноместные комнаты, расположенные блоками по восемь с общей кухней и столовой; хостел был полупуст, так как период абитуры, на который он был, собственно, рассчитан, еще не наступил, и мы без помех заняли целый блок, заплатив и за лишнюю – восьмую – комнатушку, так что теперь мы могли нормально организовать охрану блока. Я поселился в ближней ко входу комнате, вновь установив у самой двери – так, чтобы видеть его с постели – хрустальный шар; напротив меня поселился Святослав, рядом с ним – Като, а рядом со мной – Ланселот, так что в случае чего было нетрудно поднять тревогу и перекрыть вход в блок.

В восемь двадцать я наконец упал на кровать и моментально заснул. И спал до часу дня. Нас никто не побеспокоил, и шар нейтрально поблескивал на полочке у двери, когда я открыл глаза. Я несколько секунд вспоминал, где я и почему, а вспомнив – вскочил. У меня откуда-то была твердая уверенность в том, что сегодня должно случиться что-то очень важное. Так оно и оказалось.

В столовой блока, скромно обставленной и довольно унылой, сидели за широким столом Фродо и Дик. В углу в потертом мягком кресле Святослав полировал куском кожи лезвие меча. Остальные, видимо, были в комнатах.

– Проснулся? – Фродо был озабочен. – Слушай, я проверил по всем возможным каналам эту злосчастную, Графа Роланда. Она, судя по всему, совсем не та, за кого себя выдает, но кто она такая – выяснить невозможно. Мне написал МегаСан. Он, как и мы, очень озадачен ее поведением, и еще: он то ли проговорился, то ли специально выдал мне одну информацию… точнее, подсказал, как связать одно с другим. Гляди.

Фродо подтолкнул ко мне свой блокнот, который лежал перед ним на столе.

Я повернул невесомую книжицу к себе и тут же увидел большой прямоугольник виртуального экрана, висящий над блокнотом в воздухе, и светящуюся панель клавиатуры, проецирующуюся прямо на поверхность стола. Одно из окон занимало большую часть экрана: как я понял, оно содержало письмо – нечто вроде тех посланий электронной почты, которыми мы в Институте экономики обменивались по внутренней сети, но только выглядящее в точности как напечатанный на бумаге документ. Правда, один абзац был выделен фиолетовым, как будто кто-то аккуратно заштриховал этот абзац на бумаге толстым фломастером, в результате чего все буквы в нем из черных стали почему-то белыми.

«Касательно твоего сообщения. Мы сопоставили несколько источников. Подмастерья зашевелились пять дней назад. Когда он был в ЗД, какой-то груз был доставлен из Старого мира и отправлен туда же, куда затем отбыл и он. В ЗД фиксируется неживое. Не думаешь ли ты, что члены Любителей должны быть в курсе? И еще: у тебя ведь есть земляки среди Любителей.»

Я вернул блокнот Фродо.

– Я ничего не понял, честно говоря. У нас есть что-нибудь съестное? Я бы кофе попил.

Дик поднялся.

– Сейчас я тебе завтрак закажу, мы-то уже поели. Кофе вон, в кофеварке. Справишься?

Я осторожно пригляделся к этой кофеварке (если бы Дик не назвал так этот аппарат, я никогда в жизни не догадался бы о его назначении), осторожно вставил в гнездо один из стаканчиков толстого вспененного пластика, торчавших из специальной кассеты рядом с прибором, и нажал на единственный участок передней панели, который, сообразно с моим скудным опытом общения с теперешней бытовой техникой, мог как-то соотноситься с кнопкой включения-выключения прежних времен. Раздалось шипение, бульканье, и в стаканчик пролилась черная дымящаяся жидкость, запахом немного напоминавшая кофе. Тем временем Святослав откуда-то из стены вынул большой, едва ли не в локоть длиной, сэндвич, завернутый в тонкую прозрачную пленку и при этом горячий. Я уже знал, откуда он его достал: это была Доставка, входившая в стоимость номеров. Меню Доставки было очень скудное и не слишком вкусное, но вполне удовлетворяло самым главным для нас показателям – было сытным и доставлялось практически моментально. Как именно – я даже голову ломать не хотел.

Святослав из своего кресла, вытянув меч перед собой и, глядя одним глазом вдоль лезвия, заметил:

– Кофе этот ваш не могу пить, противный он, и изжога от него сильная. Возьми, э-э… Майк, квасу. Дик мне квасу с утра заказал. Слабый квас, но добрый, пить можно.

Я сделал глоток кофе, действительно тошнотворного – водянистого, приторно-сладкого и совершенно не похожего на кофе по вкусу – и тут же отставил. Бутылка, которую Святослав передвинул ко мне по столу концом меча, и впрямь имела надпись «ПРЕМИУМ СИБИРЬ КВАС». Я осторожно попробовал. Это был квас. Действительно, слабоватый, но с хлебным запахом и приятно кисленький. Чего только не встретишь в этом мире.

Фродо протянул мне стаканчик:

– Налей мне, пожалуйста. Хочу попробовать.

Я налил ему кваса, он отпил, некоторое время подержал пузыристый напиток во рту, затем проглотил и вежливо сказал:

– Интересный вкус. Мне нравится больше, чем кола.

Я усмехнулся, пережевывая сэндвич, и ничего не ответил. Фродо тем временем повернул ко мне экран блокнота и проговорил:

– Вот смотри. «Подмастерья зашевелились пять дней назад». Подмастерья – это агенты Хозяина, люди, которые находятся на его стороне.

– Не могу понять, зачем они ему, – пожал я плечами. – Разве ему недостаточно некробиотики? Ангов?

– Помимо ангов, у него есть и другие некробиотические создания, – отозвался Дик, который стоял рядом с креслом Святослава, упершись руками в колени, и внимательно разглядывал лезвие вместе со Святославом. Святослав показал ему какую-то зазубринку, и оба озабоченно покачали головами.

– Это верно, – кивнул Фродо. – Демоны гаки, шайтаны, гарпии, ламии, доппельгангеры… Но людей у него тоже хватает, и иногда они незаменимы. Как бы он действовал внутри человеческих обществ через гоблинов? А самое главное – неважно, на что ему люди: важно, что многим людям нужен он. Многие всю жизнь сознательно ищут возможности отдаться ему, служить ему. Он – сила, огромная сила, и многие находятся под его мрачным очарованием. Ладно, давай продолжим… «Когда он был в ЗД, какой-то груз был доставлен из Старого мира и отправлен туда же, куда затем отбыл и он». ЗД – это Звездный Дом, то есть Космопорт. Старый мир – Солнечная Система… «В ЗД фиксируется неживое». Это значит, специалисты Службы обнаружили и некробиотику прямо здесь, в Космопорте. Ну, это меня как раз не удивляет. МегаСан этому раньше никогда не верил, но я-то давно и наверняка знаю, что Хозяин пользуется некросущностями прямо в Космопорте. «Не думаешь ли ты, что члены Любителей должны быть в курсе?». Вот это и есть та подсказка. Любители – это Общество Единого Сущего. Вообще-то все считают, что это новый синкретический религиозный культ. Но я уверен, что почитание Единого Сущего сильно связано с влюбленностью в Хозяина. Это, увы, в Космопорте становится модой. И МегаСан совершенно прав: мы можем справиться у членов Общества, они должны быть в курсе нового этапа его деятельности – ведь они так любят все, что он делает, а он так любит пропагандировать среди своих то, что он делает… «И еще: у тебя ведь есть земляки среди Любителей». Он прав, есть. Причем в самой верхушке. Ты поел, Майк? Доедай. Дик остается за старшего, а мы с тобой сейчас поедем повидаться кое с кем.

Из всех районов Космопорта, что я видел, Старое Ядро нравилось мне больше всего, хотя в шумных туристических кварталах Залов Ожидания была своя прелесть. Все в Старом Ядре было поменьше размерами и поскромнее, чем в более современных районах, но зато здесь постоянно чувствовался Высокий Класс. Все было так изящно, удобно и приятно для глаза – невольно начнешь думать, что Космопорт и впрямь центр Вселенной, как об этом твердят туристические проспекты на стендах у каждого прилавка, у каждой кассы. А Дом Радио понравился мне сильнее всего. Его бесконечные этажи тянулись сквозь несколько секторов Старого Ядра в западной части, недалеко и от огромного мрачного комплекса Службы Безопасности Империи, и от Центра – парадной витрины туристического Космопорта.

По просторным асимметричным коридорам первого уровня Дома Радио, где размещалась, судя по вывескам, какая-то Общественная Радиослужба, ходила улыбчивая, но знающая себе цену моднейшая молодежь с пачками или отдельными листами бумаги (иногда даже настоящей органической), или с тележками, на которых грудами навалены были самые разные информационные носители, или с чашками кофе, кружками пива и дымящимися сигаретами, сигарами, трубками или самокрутками, распространявшими запахи не только табака, но и горького аббраго и даже местика – не запрещенного, но и не продающегося открыто слабого наркотика с планеты Кальер-1. Молодежь была одета с одуряющей пестротой и свободой, так что я то и дело невольно мигал, натыкаясь взглядом то на непринужденно выглядывающую из-под коротенькой сверкающей одежонки нежную девичью грудь, то, напротив, на не вполне прикрытые перекошенным поясом широчайших штанов крепкие мужские ягодицы. Затем Общественная Радиослужба кончилась, и началось что-то вроде очень большого террариума. Мы шли, плавая в волнах самой разнообразной музыки и самых разномастных голосов, мимо бесконечных застекленных студий, где внутри замысловатых пирамид оборудования сидели и то оживленно говорили в микрофон, то сосредоточенно перебирали бумаги и коробки с носителями, то задумчиво курили, глядя в свои виртуальные экраны, ведущие множества космопортовских радиостанций, названия, эфирные частоты и сетевые каналы распространения которых были одуряюще пестро и ярко обозначены на вывесках над тройными стеклами студий или прямо на самих стеклах. Это был, как объяснил мне Фродо, общедоступный коридор, попасть отсюда в помещения самих станций было нельзя, и за пуленепробиваемыми стеклами ведущие были в полной безопасности, а их поклонники могли свободно за ними наблюдать. Они и наблюдали: то у одного, то у другого окна жались кучки хихикающих девочек, или приплясывали экзальтированные старушки, или угрюмо скалились и мрачно похохатывали затянутые в коричневую кожу или черный брезент молодые обалдуи. Наверное, по составу этих посетителей нетрудно было представить себе аудиторию станций, а по их количеству – популярность того или иного ведущего. Особенно впечатлила меня затемненная студия, где перемигивались красные и голубые индикаторы аппаратуры, отражаясь в очках какого-то длинноволосого существа за пультом, а из маленького динамика, скрытого в потолочной панели над окном, доносилась самая мрачная и угрожающая музыка, какую я слышал в своей жизни, – музыка, живо напомнившая мне, что наши путешествия по Космопорту вообще-то имеют целью смертельно опасное противостояние самому могущественному существу во всей истории Галактики. У окна, неудобно скрестив ноги в мешковатых черных штанах и нелепо массивных ботинках, стоял одинокий подросток мужского пола с удивительно прыщавым лицом и, приоткрыв влажный рот, с выражением глубокого религиозного экстаза таращился на неясную длинноволосую фигуру в темной студии. Я несколько раз оглянулся на ходу. Подросток так и стоял перед этим стеклом, не меняя ни позы, ни выражения лица, озаренного сверху мрачным, мертвенным синим светом вывески, гласившей:

Голоса с Той Стороны. Канал отрешенных. 124 в эфире, КАНАЛ_ОТРЕШЕННЫХ в сети 666 канал в Портосигнале.

– Могли бы и тут поинтересоваться, – буднично сказал Фродо, когда мы удалились от студии «Канала отрешенных». – Это вообще-то радио сатанистов.

Я еще раз оглянулся.

– Это разрешено?

– В Империи – самые свободные масс-медиа в мире, – с некоторой даже гордостью ответил Фродо. – Если ты не призываешь к изменению существующего строя насильственным путем, не пропагандируешь насилие и социальную рознь и не оскорбляешь существующие религиозные культы, ты свободен делать то, что считаешь нужным.

– А разве сатанизм не оскорбляет существующие религиозные культы?

– Что ты. Это тоже религиозный культ, очень древний, разве его не было в твое время?

– Был. Но другие церкви?.. Христианские, например.

– Я уверен, что, слушай ты это радио 24 часа в сутки, ты не услышал бы ни слова впрямую против какого-то существующего культа или церкви. Они очень осторожны. Ты и на волнах какого-нибудь, скажем, католического радио не услышишь ни слова против сатанистов – впрямую. Даже на радио имперских монархистов ты не услышишь ни слова, например, против Конфедерации – впрямую. Вот слушай.

Мы проходили мимо хорошо освещенной студии, заваленной огромным количеством бумаг. Ни одного поклонника в коридоре возле этой радиостанции не было. Строгие синие с белым, цветов имперского флага, буквы на стекле гласили:

Против вредных влияний, за исконный порядок. Канал Монархистов Империи. 193 в эфире, КАНАЛ_МОНАРХИСТОВ в сети 24 канал в Портосигнале.

Мы притормозили. В студии сидели двое: внутри пирамиды аппаратуры, за пультом – строгого вида молодой человек в скромном сером костюме с каким-то красно-золотым значком на лацкане, напротив него, в удобном кресле – профилем к нам – пожилой, с редеющими волосами, тоже в аккуратном костюме (только коричневом) и тоже со значком. Молодой человек неподвижно смотрел на нас безо всякого выражения. Пожилой вещал в микрофон, голос его доносился из динамика сверху, поверх волн унылой электронной пульсации слева и какого-то залихватского фольклорного бренчания справа:

– Мне представляется, что даже в страшном сне не могло бы присниться Отцам-Основателям нынешнее нестроение, и не могли бы даже представить они, как нечисть и пришельцы будут свободно передвигаться внутри Метрополии и даже получат право трудиться у нас, вытесняя лучшие руки и умы священной Империи на обочину жизни.

Сначала я подумал, что он говорит о некробиотике.

– Но, Ваше благородие, не будем забывать, что закон Его Величества гарантирует право на труд даже и не подданным Великого Престола, в том случае, если встречный закон по месту постоянного проживания этих пришельцев гарантирует то же Его Подданным, – бесцветным голосом возразил молодой.

– Его Священное Величество был вынужден, понимаете – вынужден согласиться с этой несправедливостью, – с жаром, брызгая слюной, продолжал пожилой; я видел, что его трясет от ненависти, и подумал, что – не дай Бог – с ним вот-вот случится удар. – Столетиями Галактика молча и покорно признавала священные права подданных Великого Престола. Галактика забыла свое место! – возопил пожилой таким страшным голосом, что я отчетливо вспомнил того нездорового, увешанного десятками звенящих медалей генерала в отставке, который каждый год на праздники приходил к нам в школу рассказывать о происках мирового империализма. – Галактика, само существование которой так долго зависело от Священной Империи! Галактика, которая униженно ела с рук Отца Империи!

– Пойдем, – дернул я Фродо за просторный рукав, – тут мне все понятно. Скажи мне только, что это за значки у них?

– Они члены движения «Монархисты Галактики», – пояснил Фродо. – На значках у них – профиль Отца Империи, первого Пантократора, Иоахима I Хайндорфсмюллера.

– Так вот почему тут так много немецких фамилий, – догадался я. – Пантократоры – немцы?

Фродо покачал головой.

– Имперское дворянство, действительно, носит в основном фамилии немецкого, голландского или фламандского происхождения, – со своей обычной точностью и подробностью начал он. – И в аристократических семьях принято знать старый немецкий язык и говорить на нем в своем кругу. Хотя я не стал бы утверждать, что все они этнически происходят от дойчеров, или австрийцев, или швабов.

Я не стал поправлять его.

– Видишь ли, наше дворянство – очень древнее, но его происхождение – весьма банальное. Это не военные вожди и не боевая дружина, как это было на Прародине. Это – владельцы и менеджмент. Просто члены последнего совета директоров Корпорации Галактика, которая создала Империю, носили немецкие фамилии. А Иоахим I был до восшествия на трон президентом Корпорации. Космопорт начал строиться на его деньги, и первые планеты-колонии и планеты будущего Ядра Метрополии были Корпорацией не захвачены и не завоеваны, а просто куплены.

Я только головой покрутил. Фродо, искоса глядя на меня, явно забавлялся, на его губах даже появилось подобие улыбки. Мы протолкались сквозь плотную толпу пахнущих шампунем девчонок, неподвижно стоявших перед очередной студией: там ведущий интервьюировал какое-то экстравагантное существо, пол и возраст которого на беглый взгляд определить я не смог, а девчонки со сдержанными вздохами и стонами жадно следили за манерными жестами гостя студии.

– Я вижу, ты постепенно привыкаешь, – похвалил меня Фродо, когда мы выбрались. – Ты легко справляешься с реалиями нового мира.

Я хмыкнул.

– Боюсь, ничего особенно нового в этих реалиях я не вижу. Погоди-ка, а это что? Тут нет дальше прохода.

– Есть, – успокоил меня Фродо, – просто открытый коридор кончился. Сейчас будет бюро пропусков, и мы пройдем внутрь, туда, где редакции.

Он толкнул дверь в конце коридора, и мы оказались в огромном, хорошо освещенном помещении со сверкающими полами из черного полированного камня, где было множество людей самого разнообразного облика и где вдоль длинного ряда окошек в стеклянном барьере и возле столь же длинного ряда внутренних телефонов стояли целые очереди желающих попасть в редакционную зону Дома Радио. Сюда вело еще множество входов с разных сторон, отовсюду входили люди, получившие пропуска поднимались по сверкающим белым каменным ступеням к полицейским постам, из-за которых тоже постоянно выходили, спускаясь и растекаясь по лестнице и холлу, десятки и сотни людей. Мимо нас в тот коридор, откуда мы пришли, направились, сверкая в нашу сторону одинаковыми улыбками, черноволосые мужчины в одинаковых белых матерчатых куртках, с одинаковым выражением счастья на одинаково настороженных азиатских лицах. Их было, наверное, человек сорок, и между собой они говорили на мяукающем языке, о котором я подумал, что он должен быть в родстве с корейским.

– Кальерцы, – шепнул мне Фродо.

Мы подошли к бюро пропусков, и тут Фродо остановился и хлопнул себя по лбу:

– Ах я болван!

Я непонимающе уставился на него. Сказано было сильно, но такое яркое проявление эмоций было для Таука совершенно несвойственно.

– Что такое?

– У тебя же нет документов. Как я получу для тебя пропуск?

Я призадумался.

– Скажи, Фродо, здесь нужен паспорт?

– Нет, не обязательно. Любой документ с фотографией.

– А ты читаешь кириллический шрифт? Знаешь кириллический алфавит, хотел я сказать?

– Нет. Латинский – знаю.

– Латинский как раз не нужен. Ты говорил, что не должен знать моего подлинного имени, так?

– Конечно. Это совершенно…

– Я понимаю. То есть если я тебе покажу документ, написанный кириллицей, то ты не сможешь его прочесть.

– Конечно, не смогу.

– Замечательно. Дело в том, что у меня есть документ на мое настоящее имя, написанный кириллицей. Если мы представим его в бюро пропусков, по нему мне выдадут пропуск?

Фродо подумал.

– На твоем документе есть фотография?

– Черно-белая.

– Это ничего. Главное – есть. Давай так. Они, конечно, найдут способ прочесть твой документ, но я боюсь, что они могут произнести твое имя вслух. Впрочем, это поправимо. О пропуске договорюсь я, а получать его будешь ты, и в этот момент я надену наушники блокнота и включу музыку. Значит, у меня не будет шансов услышать твое подлинное имя, даже если они произнесут его вслух, а случайно прочитать на твоем документе я его не смогу.

– А в пропуске будет мое имя?

– Да, но в электронном виде. Я не увижу его.

– Отлично. Тогда все решено.

Фродо удовлетворенно кивнул, одобрительно похлопал меня по плечу и направился к ближайшему окошечку, на какие-то секунды оказавшемуся свободным. Я нащупал в кармане куртки удостоверение из Института Экономики и двинулся за ним.

Дама в бюро пропусков несколько секунд оторопело смотрела на мое удостоверение. За это время Таук действительно успел воткнуть в уши наушники и врубить музыку на такой громкости, что даже я услышал бодрое покрикивание какого-то певца.

Дама взглянула на меня, желая, видимо, удостовериться, что на фотографии изображено именно мое лицо, и затем вытянула откуда-то из-под стола некий прибор на витом шнуре, больше всего, честно говоря, напомнивший мне фен для волос. Этим прибором она несколько раз провела по развороту моего пропуска, гласившего:

Социjалистичка Федеративна Република Jугославиjа

Институт Привреде, Београд

Привремено службено уверење

Ким Волошин

програмски инжињер компjутерског центра

После чего пропускная дама уставилась на экран своего терминала. Прошло, наверное, секунд тридцать, показавшихся мне ужасно долгими. Наконец, она удовлетворенно кивнула, с относительно любезной улыбкой вернула мне мой документ, идентифик Ассоциации Космояхтинга на имя Фарго Драйклекса и приложенные к ним две сине-белых карточки с эмблемой Дома Радио, сказав только:

– Все в порядке, сударь.

Мы отошли от окошечка, и Фродо вырвал из ушей наушники, так что музыка на секунду послышалась совершенно явственно – и прекратилась: он остановил ее, ткнув пальцем в блокнот.

Я отдал ему ту карточку, что не была вложена в мое удостоверение, и идентифик на имя Драйклекса.

– Ты даже не должен был надевать наушники. Она не назвала моего имени. Наверное, побоялась неправильно прочитать.

– Я не мог рисковать, – серьезно ответил Фродо. – Прежде всего – не мог рисковать тобой.

И мы двинулись вверх по белой мраморной лестнице, ступени которой словно висели в воздухе на тонких опорах над сверкающим черным камнем.

Два этажа над входом занимала одна только приемная «Радио Галактика» – колоссальной имперской структуры, которая занималась адресным вещанием на колонии и Периферию. Мы избрали медленный путь вверх по комплексу Дома Радио, на эскалаторах, а не на лифтах, потому что Фродо не знал расположения всех служб в этом многокилометровом пространстве, а прихваченная нами у входа брошюрка для посетителей помогала мало, так как показывала только отдельные ключевые точки – ту же приемную, знаменитое Режиссерское кафе, или Первую Мемориальную студию. Поэтому мы неспешно поднимались на эскалаторах среди прозрачных стен и разглядывали все вокруг, иногда сходя с движущейся ленты на каком-нибудь этаже, проходя пару блоков и снова становясь на эскалатор. Как объяснил мне Фродо, мы искали одного его земляка.

– Я толком не знаю, где он работает, – признался Таук, пристально оглядывая приближающиеся информационные указатели очередного этажа. – Это крупная имперская или корпоративная радиоструктура, а не частная станция вроде тех, что мы видели внизу. Скорее, структура имперская, потому что я не смог найти в Галанете ссылок на его текущую должность – так бывает, когда человек попадает в номенклатуру Империи. Он уехал из Лианы давно, но кое-что связывает его с нашей семьей. И он один из… Любителей. Не впрямую, понимаешь? Но я знал, что его многое связывает с Цитаделью. Я тогда только начинал, ну… интересоваться, а он возглавлял городское радио в Лиане, сам вел передачи, и так много знал! Он приходил к моему отцу… В общем, отец бывал занят, а этот человек, которого мы ищем, он любил, любил поговорить с пытливой молодежью. Ему очень нравилось, ожидая приема… да, он приходил к отцу на прием – по вечерам, в частном порядке… болтать со мной, удовлетворять мое любопытство. Именно от него я узнал, что есть Оракул, как можно попасть в Цитадель, сколько воплощений у Хозяина… Я не был с ним откровенен, потому что видел, что он хочет заинтересовать меня Хозяином, привлечь к нему, привести на его сторону. Потом он показал мне Новостной Бюллетень – издание для Любителей. Самые первые драгоценные подробности я почерпнул оттуда… А потом он уехал в Космопорт и теперь занимает какое-то высокое положение, но я не смог через Сеть добиться, где именно – он страшно скрытен…

– Ты переписывался с ним?

– Нет, что ты. Кто я для него? Любопытный мальчишка, которого можно было попробовать привести к Любителям, да времени не хватило. Семь лет прошло, нет – восемь уже. А вот он для нас может оказаться очень полезен. У меня, понимаешь ли, есть пара вопросов, которые я могу задать ему и быть почти уверенным, что он ответит. Раз уж МегаСан намекнул, что на след могут навести именно Любители.

Объяснять подробнее Фродо не стал, а я уже знал, что выспрашивать его в таком случае бесполезно – он говорит только то, что считает нужным говорить.

Этаж за этажом мы продолжали исследовать структуру «Радио Галактика»: мы видели редакции, готовившие вещание на сотнях старых и новых языков всей Галактики, видели в просторном, но уютном конференц-зале слет редакторов корпунктов «Радио Галактика» со всей Имперской Периферии и даже несколько минут слушали очень эмоциональный доклад, который делала на этом слете дама-редактор с какой-то из разделенных планет, где Империя владела только частью поверхности: аудитория с сочувственным хохотом встречала ее яркое описание палок, которые ставят в колеса имперской пропаганде на разделенных планетах не знающие никаких приличий и оттого ужасно притягательные для молодежи коммерческие станции Конфедерации, позволяющие себе рассказывать в эфире, о ужас, анекдоты о Его Величестве! (дружное возмущенное «ну-у-у!» всего зала, сопровождаемое быстрым обменом веселыми взглядами исподтишка, тут же прячущимся за единодушным выражением негодования). Потом мы видели Аналитическую Службу, где Фродо особенно внимательно читал таблички на дверях, безуспешно листая брошюрку для посетителей в поисках подсказки, видели охраняемые полицией входы в зону прямого эфира, куда торопливо, словно по тревоге, бежали с пачками бумаг и коробками дисков мужчины и женщины разных рас и этнических типов, и даже Хозяйственную Службу, где в широком холле при большом стечении работяг в белых комбинезонах какой-то начальник публично распекал какую-то Пилар за катание на рабочей тележке, в результате чего тележка во что-то там врезалась и ее теперь надо списывать.

Спустя сорок минут Фродо сдался: мы прошли уже этажей двадцать пять, кругом теперь были сплошь какие-то подсобные службы, и среди них замелькали уже таблички не только «Радио Галактика», но и второй крупнейшей имперской радиосети – «Космопорт Галактика», которая, как рассказал мне Фродо, владела самым мощным передатчиком во Вселенной, в результате чего передачи первой программы «Космопорта Галактика» было слышно через так называемый «нулевой диапазон» даже на противоположном конце Галактики, за восемнадцать тысяч парсек от Космопорта.

В пустынном коридоре, между дверью в «Резервное помещение Хозяйственной службы», украшенной сине-голубой галактической спиралью «Радио Галактика», и дверью в «Тестовый участок Службы Настройки», отмеченной стилизованным шариком с пятью антеннами – символом «Космопорта Галактика», Фродо наконец остановился и сказал:

– Я выбрал неверную тактику. Извини, мы потратили много времени. Надо вернуться в приемную и попробовать сделать официальный запрос по его имени. В крайнем случае, мы просто поймем, что его нет в штате «Галактики» и его надо искать в «Космопорте».

В дальнем конце коридора, еле видимая отсюда, проехала по поперечному проходу рабочая тележка, верхом на которой противозаконно сидел работяга в белом. Спустя секунду мы услышали отдаленный, размытый эхом шум колес, сопровождаемый мерными шлепками – работяга отталкивался ногами от стен.

– Послушай, – сказал я, с неудовольствием представляя себе пройденные этажи, – может, поступим компромиссно? Насколько я понимаю, выше нас – уже «Космопорт Галактика». Может, мы сначала поднимемся туда и сделаем запрос там? Ну, а если уж там его нет, то спустимся опять вниз.

Фродо кивнул.

– Да, ты прав. Конечно, официальный запрос… хм-м… так открыто обнаружить свой интерес, ведь придется обязательно показывать паспорт…

Я пожал плечами, становясь на очередной эскалатор.

– Пропуск-то у тебя на другое имя. Даже если кто-то засечет, что Фродо Таук сделал запрос в Доме Радио, пропуск-то получил Фарго Драйклекс. Так что они не смогут засечь, когда и где ты из Дома Радио вышел.

– Тоже верно. И все же…

Эскалатор вынес нас на очередной уровень Дома Радио: здесь все уже было украшено пятихвостыми шариками, было светло, шумно, людно, и при входе висел указатель с бросавшейся в глаза надписью:

Голос Империи: радиостанция «Космопорт Галактика» Аналитическая Служба

Фродо потянул меня за собой, и мы сошли с эскалатора.

– Все, уже не надо никаких запросов, – сказал он настолько довольным голосом, что я почти увидел на его губах улыбку, хотя он, конечно, не улыбался. – Мы его нашли.

Я проследил направление его взгляда.

В просторном холле, по сторонам которого разбегались коридоры, прямо напротив эскалатора за изящными барьерами желтовато-зеленой расцветки сидели, улыбаясь, девушки-секретарши, одновременно разговаривая по нескольким телефонам, принимая какие-то бумаги от проходящих и пробегающих людей и передавая подъезжающим на крохотных самокатах посыльным коробки с дисками. Оба барьера, слева и справа, красиво понижались к центру, а в центре надежно темнела широкая дверь, сделанная, как мне показалось, из настоящего органического дерева. На двери сверкала полированная бронзовая табличка, надпись на которой хорошо читалась даже издалека, от эскалаторов:

Радиостанция «Космопорт Галактика»

АНАЛИТИЧЕСКАЯ СЛУЖБА

начальник службы

магистр Имперской Академии Радио

член правления Галактической пресс-ассоциации доктор ЛИАН ЛИАН

– Это и есть твой земляк? – поинтересовался я.

Фродо буднично кивнул, будто ему каждый день приходилось находить старых пациентов своего отца во главе подразделения самой известной радиостанции Вселенной, и решительно направился к одной из секретарш. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним, на всякий случай поглядывая по сторонам и сжимая в кармане куртки хрустальный шар.

Мы провели перед входом в кабинет доктора Лиана Лиана минут двадцать. Фродо проявил чудеса вежливости и дипломатичности, уговаривая сначала одну, потом другую секретаршу, что ему, как земляку и старому знакомому, совершенно необходимо побеседовать с господином начальником, и при этом деликатно обходя вопросы о том, как его, Фродо, следует представить. Я все это время молчал и чувствовал себя довольно глупо, потому что сильно мешал бесконечному потоку работников радиостанции, подходивших к секретаршам с бумагами и дисками и отходившим от них с дисками и бумагами. Один раз я дико переполошился, потому что в кармане у меня начались какие-то свистки и кукареканье, будто полиция брала штурмом курятник. Оказалось, впрочем, что это всего-навсего зазвонил мой новый анонимный мультиком, который таким образом сообщал, что на него пришел очередной пакет рекламы и ее нужно обязательно просмотреть (за анонимность, как и за все в этом новом старом мире, надо было платить). Случившиеся рядом сотрудники радио посмотрели на меня с сочувствием, и один даже похлопал по плечу.

Кончилось все довольно прозаично. Двери кабинета вдруг отворились, оттуда вышел некто, кого я сначала принял было за самого Лиана, но тут же убедился в ошибке: хозяин показался вслед за своим гостем, вежливо кланяясь вслед. При виде этого гостя все, кто в тот момент были в холле, остановились и склонили в его стороны головы (я вслед за Фродо сделал то же самое), а секретарши, встав со своих мест, по-мужски поклонились почти в пояс. Гость, высокий, пожилой, мрачный, седой, одетый в ослепительно дорогой с виду синий мундир со значительным количеством золотых звезд, серебряных аксельбантов, шелкового шитья и муаровых лент, гордо кивнул всем присутствующим и удалился в лифт вместе с двумя сурового, но неброского вида охранниками, которые, как оказалось, ожидали своего шефа в шумной толпе в холле.

Все распрямились и возобновили броуновское движение по холлу. Фродо пробормотал в мою сторону:

– Кажется, это был кто-то из имперских министров.

Я-то, грешным делом, решил было, что это был сам Пантократор. Я еще не знал тогда, что увидеть Пантократора вне его Дворца практически невозможно, потому что ему девяносто лет. Догадаться о возрасте суверена Империи по встречавшимся в общественных местах Космопорта изображениям было довольно сложно.

Тем временем д-р Лиан Лиан, все еще стоявший в дверях своего кабинета, вглядывался в лицо Фродо, стоявшего всего метрах в трех от него, и вдруг поманил Таука рукой.

Одна из секретарш – та, что особенно настойчиво выспрашивала у Фродо его имя – хотела было что-то сказать шефу, но тот весьма повелительным движением руки заставил ее замолчать.

Несмотря на малый рост, внешностью д-р Лиан Лиан обладал весьма внушительной: у него были густейшие черные брови, массивные очки в золотой оправе, а на его маленькой, морщинистой руке, которой он продолжал молча подзывать к себе Фродо, сверкала пара массивных золотых перстней и толстый золотой браслет роскошных часов.

Фродо подошел к д-ру Лиану Лиану и что-то тихо сказал ему.

Д-р Лиан Лиан столь же тихо ответил. В шуме оживленного холла я не мог слышать ни слова.

Фродо спросил о чем-то.

Д-р Лиан Лиан отрицательно покачал головой. Фродо, приподняв брови, коротко переспросил – мне показалось, что он сказал «разве?».

Д-р Лиан Лиан произнес что-то утвердительное и внушительное.

Тогда Фродо, слегка наклонившись (он был немного выше д-ра Лиана Лиана), быстро произнес длинную фразу прямо в морщинистое волосатое ухо члена правления Галактической пресс-ассоциации.

Тут д-р Лиан Лиан рывком отшатнулся, как громом пораженный, его узкие глаза за толстыми стеклами дорогих очков широко раскрылись, челюсть отвисла. Д-р Лиан Лиан схватился за сердце. Увидев это, обе секретарши кинулись было к нему, но д-р Лиан Лиан неожиданно активно замахал руками и громко сказал (голос у него оказался довольно звучным):

– У меня важный разговор! В кабинет никого не пускать! Позвоните в студию, отложите запись на полчаса или час!

Я попытался двинуться вслед за Фродо, но дверь за ним и Лианом уже закрылась, и вежливые, но твердые секретарши даже не подпустили меня к ней. Настаивать я не стал и скромно удалился к дальнему концу одного из секретарских барьеров, где обнаружилось довольно удобное кресло – видимо, одно из тех, где ожидали шефа охранники министра. В кресле я и провел время до возвращения Фродо, сражаясь с очередным приступом свистков и кукареканья своего мультикома под неодобрительными взглядами секретарш.

Минут через десять Фродо быстро вышел из кабинета д-ра Лиана Лиана, который вновь показался в дверях – осунувшийся, бледный, ссутулившийся, но спокойный. На ходу Фродо махнул мне рукой, направляясь к эскалаторам. Я поднялся и ушел вслед за ним; последнее, что я видел – две секретарши, подбежавшие к своему бледному шефу.

Мы спустились на этаж ниже – туда, где видели катающегося на тележке работягу – и быстро зашагали по длинным, совершенно безлюдным коридорам, то и дело сворачивая.

– Старая лиса, – говорил Фродо на ходу, – он-то уже, наверное, решил, что на равнине его все забыли. Ничего, у меня нашлись к нему ключики. Теперь уж я не стал ходить вокруг да около, пригрозил ему Двадцатым управлением, а уж он-то знает, как Служба относится к прямым пособникам Сатаны… Теперь я все знаю. Почти все. Сейчас надо найти лифт и спуститься – попробуем выйти в город через Общественную Радиослужбу.

– Что ты теперь знаешь? Что именно? – я никогда не жаловался на темп своей ходьбы, но теперь едва поспевал за Тауком.

Фродо на ходу повернулся ко мне, возбужденно блеснув карими глазами за стеклами очков.

– Я знаю, что такого сделал Хозяин, отчего мировое равновесие пошатнулось, – сказал он строго и твердо, хотя глаза его сверкали так, что он, казалось, вот-вот пустится в пляс. – Я знаю, что он похитил, точнее – кого. Я знаю, в каком направлении нам предстоит искать, и знаю, насколько это важно. И еще я знаю, что нам предстоят очень долгие и очень опасные поиски. Очень опасные, Майк. Не все мы дойдем до конца.

– Почему меня это не удивляет? – пробормотал я.

Таук только глянул на меня искоса.

– Позвони нашим, Майк. Да, прямо с мультикома. Пусть собирают вещи, в том числе твои и мои, и выходят – встретимся с ними на станции синей линии экспресса «Третий Малый Зал ожидания – Юг». Мы летим в систему Толиман.

– Альфа Центавра? Там же три звезды и очень много планет.

– Двадцать. Что ж с того. Нам придется разделиться. Следы ведут в систему Толиман А, но надо исключить и систему B. Система Проксимы исключена, это точно, так что на Эриадоре нам никто не понадобится. Системой B займется Мари, она как раз с Ашдола. В системе Толиман А двенадцать планет. Мы разделимся попарно, и на каждую пару придется по четыре планеты. Несколько недель работы. Наверное, даже меньше. Мы справимся. Пойдешь со мной в паре?

Я думал только секунду. В принципе, я пошел бы в паре с кем угодно из нашего отряда. Наверное, чисто по-человечески мне было бы даже приятнее с добряком Диком, или надежнее с немногословным Ланселотом (тем более, что мы с ним уже дрались плечом к плечу), или веселее со Святославом. Да даже и с гордым и спокойным Като мне было бы хорошо. Но быть рядом с самым быстрым кораблем эскадры… Да, Фродо Таук непростой парень. Но он, как ни крути, наш вождь, и он сам зовет меня.

– Конечно, Фродо. Почту за честь.

Наверное, мне показалось: Фродо почти никогда не улыбался, но сейчас, когда у него таким возбуждением горели глаза и он так быстро шагал по пустынному, гулкому коридору, в нетерпении оглядываясь на меня, – мне показалось, что на секунду я увидел улыбку на его губах.

Летать по Галактике, даже по ближайшим к Солнечной Системе ее районам, довольно скучно. Это как морские путешествия, только без возможности выйти на палубу, полюбоваться волнами и подышать здоровым морским воздухом. Перелет из Космопорта в Солнечную Систему или на Станцию Толиман – словно ночь на пароме. Подальше, куда-нибудь за десяток парсек (это все еще ближайшие окрестности, так называемая Солнечная Сторона) – как трансатлантический круиз: неделя, десять дней, две недели. Ну, а перелет к Центру Галактики или дальше, на Дальний Запад – это как кругосветка: долго, утомительно и очень дорого, но вполне реально. За полгода с небольшим простой пассажир вполне может пересечь всю Галактику, если у него хватит денег (это стоит жуткие тысячи) и если он найдет, куда именно там, на той стороне Галактики, лететь: с точки зрения праздных посещений человеческие поселения там редки и малоинтересны, люди переселяются туда навсегда, чтобы создать себе и своим потомкам новый мир.

Более быстрых средств передвижения по Галактике пока нет, хотя ученые клянутся, что очень скоро будут, и что на кораблях нового типа можно будет пересекать весь Млечный Путь за считанные сутки по абсолютному времени. Но эти корабли – пока только теория. Уже восемьсот лет в космоплавании царит инерционный привод, позволяющий разогнаться, используя темпоральную корреляцию – то есть не смещаясь относительно потока абсолютного времени – и затем совершить мгновенный, не занимающий никакого физического времени гиперскачок. Два основных показателя ограничивают скорость такого перемещения: для гиперскачка нужно иметь в корпусе корабля обладающий определенным моментом инерции сверхтекучий компенсат, а возрастание его массы, увеличивая возможную дальность скачка относительно видимых координат, удлиняет время, необходимое для набора соответствующего момента инерции. Поэтому время полета в основном состоит из разгонов и торможений, и чем дальше нужно лететь, тем больше раз нужно разгоняться, прыгать, тормозить, корректировать курс и опять разгоняться.

Во всяком случае, я понял именно так, и, боюсь, при моем уровне знакомства с точными науками иначе понять и не мог. Главное-то я сразу усвоил: хорошо, что это – не реактивный привод (фотоактивный, например), господствовавший в предшествовавшие столетия. На фотоактивном движке до системы Толиман нам бы пришлось тащиться пару лет. А инерционные челноки ходили каждые два часа, и лететь нам нужно было меньше суток.

Толиман – система из трех звезд, в общей сложности двадцать обитаемых планет и околопланетных орбитальных поясов, и летают туда из Космопорта в основном с пересадкой на Станции Толиман – это что-то вроде небольшого локального Космопорта, только в сотни раз меньше, и оттуда в считанные часы можно добраться до любой из планет системы. Мы долго шли по бесконечному коридору посадочной зоны Третьего Зала Ожидания, устало переговариваясь и пытаясь договориться о деталях предстоящего поиска; на утопленных в стенах огромных экранах с приглушенными возгласами двигались объемные персонажи бесконечных рекламных роликов, и вдруг Фродо и Дик, шагавшие впереди, резко свернули, спустились в какой-то новый коридор, вдоль которого стояли очень удобные широкие кресла, и стали устраиваться в этих креслах, приспосабливая в углублениях под ними свой багаж.

Святослава это совершенно сбило с толку.

– Ты же сказал, на корабле лететь? – спросил он Дика.

Дик засмеялся.

– А мы уже на корабле. Присаживайся, дружище. Давай новый мешок – там, над креслами, в багажник можно положить.

Мы купили Святославу новый кожаный рюкзак, который ему очень нравился. В прежнем его мешке до сих пор лежала основная часть наших денег, которыми с нами посредством моего пятака невольно поделилась валютно-кредитная система Космопорта.

Като уложил в багажное отделение над креслом свои мечи, аккуратно завернутые в ткань, сунул свой фуросики со скромными пожитками под кресло и спокойно уселся рядом со Святославом, который продолжал озираться (видимо, он ожидал все-таки увидеть мачту и парус).

– А таможня, паспортный контроль? – только и спросил я, садясь напротив Святослава, через проход.

– На выезде? Зачем? – удивился Дик, помогавший Мари убрать ее вещи в багажник. – Документы нужны только на въезде. Мы взяли семь мест, при регистрации на рейс там, у кассы, показали использованные гостиничные карты. Этого вполне достаточно.

Фродо, уже сидевший рядом со мной, добавил:

– Ты же видел, мы и въехали в Космопорт безо всяких документов.

– Этого я не понимаю. – Я затолкал под кресло рюкзачок, который купил еще неподалеку от «Шелка и бархата», в универмаге «Твердая Цена»: там у меня было немного купленной в том же универмаге одежды, бутылка «СИБИРЬ ПРЕМИУМ КВАСА», блок питания для зарядки мультикома и золингеновский нож. – Само слово «Империя» вызывает у меня представление об очень жесткой системе, которая твердой рукой контролирует всех своих подданных.

Ланселот, который еще стоял, засмеялся.

– Это прежде всего очень большая система, Майк. – Он с хрустом потянулся, затем ухватился за края багажных отделений над проходом, приподнялся на широко разведенных руках и так повис, покачивая в проходе своими грубыми остроносыми сапогами: разведчик привык к ежедневной разнообразной физической активности, и дни относительного спокойствия в Космопорте вызывали у него тоску по сильным движениям. – В большой системе легко найти маленькие дырочки. Конечно, обычный турист, который прилетает в Космопорт на рейсовом корабле, никогда без документов в Космопорт не попадет, его в лучшем случае тем же рейсом отправят обратно. Но мы-то не обычные туристы. Немного везения, немного специальных знаний… Точно так же Империя, конечно, контролирует своих подданных – тех, кто сам послушно позволяет себя контролировать. Но стоит сделать шаг в сторону, и ты оказываешься вне поля зрения системы. А что, в твое время было не так?

Я вспомнил своего бывшего одноклассника Борю Хмельника, который при помощи двух последовательных переездов пропал из поля зрения военкомата и избежал армейской службы, вспомнил встреченного в Белграде алма-атинского хиппи по имени Жангельдин, который приехал в Югославию из СССР через Румынию и Болгарию автостопом вообще без всяких документов, вспомнил рассказ Джерри Павича о его переходе китайской границы в Тибете туда и обратно – и согласился с Ланселотом.

Тем временем бархатный мужской голос объявил, что близится старт и всех просят занять свои места и пристегнуться. По салону, равнодушно улыбаясь, прошел белозубый стюард, которого интересовало только, правильно ли застегнуты у нас ремни и защелкнуты ли багажники над нашими головами. Над большими экранами в стенах зажглись, сменяя друг друга, цветные табло, которые, видимо, отмечали разные степени готовности к старту. Когда загорелись зеленые, в салоне раздался веселый женский голос, объявивший, что говорит командир пассажирского челнока «Фоккер 7000» шкипер Линда Миллер, что наш челнок, следующий рейсом 945-89 из Космопорта на Станцию Толиман, получил разрешение на вылет, что в ближайший час нас просят не вставать с мест, а через час подадут закуски и напитки, и что по расписанию мы прибудем на Станцию Толиман через девятнадцать часов сорок пять минут.

Дик сказал, что мы летим на старой модели челнока, и это очень жаль, потому что на более новых машинах на стенные панели подается изображение снаружи, и мы могли бы видеть поверхность Космопорта. Впрочем, лично я сожалел об этом недолго. Пребывание в Звездном Доме изрядно меня утомило. Стыдно признаться, но во время второго в моей жизни космического перелета я поначалу глухо спал. Проснувшись – обнаружил, что безмятежно спят все остальные, кроме Ланселота, который сосредоточенно читал что-то в своем блокноте. Я поглядел на хрустальный шар – он был нейтрально-розоватый, почти без блеска. Я шепотом осведомился у Робина Худа, где на челноке можно поесть, и в соответствии с полученными инструкциями успешно посетил кафе в носовом отсеке. Вернулся – все по-прежнему спали (я видел, что спит большинство пассажиров и в других салонах). Я хотел почитать что-нибудь, но ближайший терминал был в бизнес-салоне на верхней палубе, а снова уходить от своих мне не хотелось. Я немного послушал музыку во встроенной в замечательно удобное кресло развлекательной системе, но быстро устал от музыки, потому что мало что понимал в бесконечных электронных пульсациях, а как настроиться на музыку другого жанра – не сообразил. Потом я посмотрел на той же системе довольно глупый объемный мультфильм, посвященный совершенно непонятной мне драме сложных трехсторонних отношений какого-то наследственного космопортовского воздушника (ненормально мускулистого юноши, который ходил по Главному Залу Ожидания в ужасно рваном рабочем комбинезоне), ослепительно красивой (хотя на мой взгляд – невыносимо вульгарной) миллионерши с какой-то Земли-Большой и какого-то Синего Гремлина, который одновременно яростно мешал и самозабвенно помогал матримониальному будущему этой странной парочки. Чем мультфильм кончился – я не знаю, потому что опять заснул – и, как выяснилось впоследствии, проспал и оттого снова не заметил гиперскачок. Проснувшись в следующий раз, я с интересом послушал, как Мари полушепотом рассказывает Дику о сложной истории взаимоотношений автохтонного населения ее планеты (которое, как я понял, было гуманоидным, но не происходило от переселенцев с Земли) и иммигрантов, к которым принадлежала в том числе и она сама (правда, уже в седьмом поколении). Потом я снова ходил есть, на этот раз вместе с Мари, и она в кафе призналась, что ей ужасно грустно расставаться с нами, хотя она и понимает, что ей предстоит вместе с нами сделать очень важное и нужное дело. Она так расчувствовалась, что, когда мы выходили из кафе, даже чмокнула меня в щеку, и это было очень приятно. Потом выяснилось, что до посадки остается всего час, и вновь надо лечь в кресла и пристегнуться. А потом была Станция Толиман, где надо было сразу же расстаться, потому что на этом небольшом пересадочном узле очень строгие правила, и пересесть можно только на тот рейс, на который у тебя билет.

Я был готов к разлуке с теми, с кем только что вместе прошел через самые невероятные дни своей жизни – но, как выяснилось, готов недостаточно. Конечно, мы все оставались в контакте, могли перезваниваться, переписываться и даже встречаться в сетевых парлорах, возникни такая нужда. Больше того, мы были уверены, что, когда кто-то из нас нападет на верный след, мы тут же встретимся снова. Но, когда сначала Ланселот и Като, а затем и Дик со Святославом, помахав нам на прощанье, свернули в узкие проходы пересадки на свои рейсы под пристальным и строгим наблюдением местных полицейских, закутанных в глухие белые бурнусы – не скрою, мне было тяжело на сердце.

Мари прошла с нами еще немного – поворот к ее рейсу на Ашдол был почти там же, куда шли и мы. У указателя «Магистральные планетарные линии Ашдола» девушка остановилась.

– Ну вот… – Она тяжело вздохнула. – Как жалко. Я чувствую себя такой бесполезной…

Фродо покачал головой.

– Что ты. Ты же знаешь: никто не справится на Ашдоле лучше тебя. Все контакты и программные средства я тебе дал, все должно получиться нормально. Мы будем тебя держать в курсе того, где мы и как у нас все развивается. Как только ты отработаешь Ашдол, приезжай, если захочешь. Я уверен, твоя помощь нам очень даже может понадобиться в дальнейшем.

Мари, слушая Таука, рассеянно играла мультикомом.

– Да, ты прав, яркий, я просто эгоистка, – вдруг заключила она. – Вы идете навстречу опасностям, а мне всего-навсего надо отработать несколько контактов. Я все сделаю в лучшем виде, ты не беспокойся. Я буду вам звонить.

Она приблизилась к Фродо и чмокнула его в щеку. Здесь это был распространенный жест приветствия и прощания, ничего, так сказать, личного. Правда, у Мари этот жест получался очень волнующим. Фродо смутился.

Мари повернулась ко мне.

– Удачи тебе, Майк. Звони, если сможешь.

Она чмокнула и меня. Секунду помедлила, отступив на шаг… И решительно зашагала вглубь коридора «Магистральных планетарных линий Ашдола».

Мы двинулись дальше по пустынному круговому проходу. Толпа, вышедшая с нами из челнока, давно рассосалась. Впереди, у поворотов к столь же пустынным коридорам отдельных линий и маршрутов, одиноко маячили фигуры полицейских в бурнусах.

Я взглянул на своего спутника. Фродо шагал рядом со мной, глядя прямо перед собой – строго и непреклонно, как обычно. Заметив, что я смотрю на него, он глянул на меня искоса и вдруг произнес:

– Очень грустно. Я так привык к ним. Как они справятся? Надо будет звонить всем почаще. И Мари… мы дали ей самый простой участок, и это ее собственная планета, и вообще… Но все равно грустно.

И снова уставился прямо перед собой.

Тут мне стало как-то полегче. Он был необыкновенный человек, наш Фродо. Но все-таки – человек. Это мне нравилось.

Шагая вдоль прохода, который все время уклонялся вправо, мы наконец увидели наш указатель. По жребию, кинутому еще в зале ожидания в Космопорте, нам с Фродо достались первые четыре планеты системы Толиман А, она же Толиман I – мрачный индустриальный Тартар, богатейший высокотехнологичный Комп, замкнутая патриархальная Хелауатауа и шумный богемный Телем. Мы решили, что в отсутствие четких следов, указывавших на ту или иную планету, просто будем посещать их по очереди, пользуясь на каждой из них разнообразными связями Фродо для поиска подсказок.

Небольшая по размерам, планета Тартар имела значительную удельную плотность, потому что под ее тонкой безжизненной корой, раскаленной лучами близкого светила, располагались невероятно богатые залежи руд тяжелых элементов, в том числе золота и урана. Сотни лет назад за обладание этим богатством случилось несколько скоротечных войн, после которых Тартар отошел к Империи Галактика. Недра планеты были изрыты сетью подземных рудников, обогатительных комбинатов и городов глубинного залегания, а из шахт космодромов на теневой стороне Тартара беспрерывно стартовали целые поезда из грузовых кораблей. Население планеты почти в равной пропорции составляли вольнонаемные горняки и обитатели страшной имперской каторги.

Вторая планета, Комп, была в каком-то смысле ключевой для этой части Галактики – да-да, не Космопорт и даже не Земля, а эта скромная, лишенная атмосферы планета. Сотни лет назад, когда систему Толиман раздирали войны между Галактическим Пантократором, предтечей Конфедерации – Единой Землей и воинственным населением Кальера во главе с Великим Всенародным Председателем, Комп представлял собой вооруженную до зубов кальерскую базу, координировавшую передвижения флота этого сильного независимого человечества, и назывался он тогда скромно – Кальер V. Потом гарнизон восстал, отложился от своей метрополии, а тут и период войн подошел к концу, и, распродав оружейные запасы, планета расширила и обновила свои мощные узлы связи, положив начало одному из чудес Галактики – Большому Компьютеру. Столетиями возможности этой невообразимой машины росли в геометрической прогрессии, ныне достигнув значений, которые трудно себе даже представить: сейчас независимый Комп обеспечивает девяносто процентов трафика Галанета и половину мощностей дальней связи на Солнечной Стороне.

Третья – Хелауатауа – была во многом похожа на Землю, более того – обладала собственным, автохтонным человечеством. Это замкнутый мир, почти закрытый для чужаков. Местная цивилизация знала о существовании иных человечеств, но упорно не открывалась им, да и изучавшие ее ученые Конфедерации тщательно оберегали эту цивилизацию от излишне широких контактов с Галактикой. Хелиане – так именуют местных жителей – живут в удивительно статичном мире: их цивилизация одной только писаной истории имеет на несколько тысячелетий больше Земли, но ее общественное развитие вот уже пару тысяч лет держится на уровне раннего европейского средневековья. Этот странный мир охраняется протекторатом Конфедерации Человечеств.

Наконец, четвертая планета – Телем – представляла собой проходной двор вроде Космопорта, только, по общему мнению, более веселый, жизнерадостный, красивый и разнообразный. Телем тоже похож на Землю, и это очень древний мир, хотя и населен он исключительно потомками переселенцев из Солнечной Системы – просто из всех планет вне Прародины Человечеств он был колонизирован первым, еще полторы тысячи лет назад, и теперь имеет трехмиллиардное население, длинную бурную историю и богатейшую культуру. В качестве Автономного Мира республиканский Телем уже сотни лет входит в состав Империи Галактика.

Первым на нашем пути был Тартар.

Попасть на Тартар было несложно. Туристы сюда не ездили, потому что здесь не на что было смотреть. Никому и в голову не могло прийти, что кто-то мог прилететь на Тартар не по службе, не в командировку, не наниматься на рудники и не под конвоем, а добровольно.

За несколько часов полета от Станции Толиман до Тартара Фродо в нищем бизнес-салоне дряхлого челнока изготовил на принтере весьма сомнительные командировочные удостоверения, согласно которым гг. Фарго Драйклекс и Майк Джервис, сотрудники сырьевого отдела маркетингового агентства Добровольного Правительства независимой периферийной планеты Небесная Твердь, направлялись в управление рудников Тартара для изучения опыта организации погрузочных работ. К удостоверениям были приложены использованные гостиничные карты из Космопорта.

Этих бумажек вполне хватило для въезда на планету, более того – скучающий полицейский на посту паспортного контроля даже не стал их читать, а сразу направил нас дальше, к иммиграционным властям. Там, правда, нам пришлось заполнить идиотские анкеты из полусотни пунктов, большая часть которых, по всей видимости, была рассчитана на тех, кто (чисто теоретически) мог прибыть на Тартар с целью наняться работать на рудниках. Правда, непохоже было на то, что таких добровольцев здесь бывает много: у скучающего офицера на столе лежала целая кипа таких бланков, а вот заполненных анкет я что-то не заметил.

С трудом придумав ответы на такие животрепещущие вопросы, как «Категория записей в личном файле в последние три привода в Имперскую полицию по месту жительства» и «Количество штрафных баллов за нарушение режима Имперского социального страхования в последние три года» (видимо, это были именно те вопросы, которые обычно возникали у тартарианских иммиграционных чиновников при одном только виде среднего рядового горняка-добровольца), мы получили от офицера невыразительные серые карточки с нашими именами и расплывчатыми фотографиями, сделанными тут же каким-то приспособлением со стеклянным глазком на гибкой ножке. Это были временные разрешения на пребывание на Тартаре сроком не более трех суток, каковые разрешения мы, расписавшись в специальном журнале, обязались по истечению этого срока продлить в отделении полиции по месту временного проживания. Еще около полутора часов мы ждали, когда закончится дезинфекция предназначенных для нас скафандров, потому что по дороге с космодрома в столицу планеты, куда хотел попасть Фродо, велись срочные ремонтные работы и герметичность транспортных тоннелей была нарушена. В этих неуклюжих, сильно потертых и исцарапанных одеяниях, постоянно стукаясь головами о неудобно расположенные ребра жесткости когда-то прозрачных, а теперь раздражающе мутных шлемов и с трудом волоча за собой одновременно и собственный багаж, и тяжеленные чемоданы дыхательных фильтров (у обоих чемоданов было сломано по одному колесу, из-за чего катить их было практически невозможно), мы забрались в рейсовый автобус, который уже готовился к отправлению в сторону столицы. Мы были единственными пассажирами: с нами из посадочного узла вышло еще человек семь-восемь, но все они были командированными, и их забрали присланные за ними машины. Кроме того, шепотом сказал мне Фродо, в трюме наверняка были каторжники, но как оттуда вывели этап, куда и на чем его отправили – увидеть простым пассажирам, конечно, было невозможно.

Час езды по однообразным бетонированным тоннелям, где время от времени полыхали огни сварки и автобус осторожно пробирался мимо ремонтных выгородок, за которыми сновали рабочие в скафандрах, немало добавил к накопившемуся раздражению. Да, Тартар, хоть и принадлежал Империи, на Космопорт и даже на Новую Голубую явно не походил. Лично мне, впрочем, он казался куда более знакомым и понятным, чем два других виденных мной мира: я то и дело ловил себя на ощущении, что нахожусь на каком-то гиганте тяжелой индустрии в Сибири. Впрочем, я уже знал, что под Сибирью в нынешние времена понимают не Северный Китай на Земле, а просторную лесостепь на планете Телем.

Мы вышли на центральном перекрестке города, обозначенном на плане маршрута как «Площадь Труда». Здесь полагалось сдать скафандры, и мы потратили еще четверть часа, доказывая дежурной по пункту их сбора, что это не мы сломали колесики дыхательных чемоданов. Спор кончился сам собой, когда я как бы невзначай сунул дежурной бумажку в двадцать марок.

Когда мы отошли от автобусной станции и двинулись от «Площади Труда» вперед по «Проспекту Процветания» – широченному, ярко освещенному тоннелю – Фродо опасливо спросил меня:

– Ты понимаешь, что дал взятку?

– Понимаю, конечно. И в «Шелке и бархате» я это тоже прекрасно понимал.

– В Империи взятка – тяжелое преступление. Десять лет каторги!

– И что, – с огромным любопытством повернулся я к праведному Тауку, – не берут?

Фродо смутился.

– Бывает, что берут.

Я хмыкнул.

– По моему опыту – пусть он и невелик – берут многие. Во всяком случае, многие из тех, кому дают. А, кстати, дают?

– Ну, это очень опасно…

Я опять хмыкнул.

– Тем не менее слово «взятка» в вашем языке есть.

– Ну, есть.

– Значит, есть и явление. А раз судьба снабдила нас соответствующими средствами, то почему бы нам не пользоваться этим явлением?

Фродо покачал головой.

– Но это ведь получается… что мы покупаем добро, покупаем добрые дела за деньги. А деньги – это зло. Хозяин всегда использует подкуп, когда имеет дело с людьми.

Я остановился. Таук вынужден был остановиться тоже.

– Послушай, Фродо. – Я чувствовал, что надо объясниться, иначе мы так зайдем совершенно не туда, куда собираемся. – Хозяин – враг человечества?

– Он – враг всех человечеств, – кивнул Фродо.

– Значит, он – и все, что от него исходит, – зло.

– Ну, не все. Очистка атмосферы на Новой Голубой…

– Неважно. Дело не в деталях. Зло?

– Ну, да.

– Деньги придумал Хозяин?

– Есть и такая теория. Но она недоказуема. Я считаю, что деньги возникли в результате…

– Стоп. Это тоже неважно. Мы используем хрустальный шар, захваченный в Цитадели?

– Да, ведь этот артефакт…

– Погоди, Фродо. Не отвлекайся. Мы используем оружие, захваченное у врага. Мы вершим таким образом зло?

– Почему? Я считаю, что, раз мы стремимся к добру…

– Опять стоп. Мы, следовательно, можем использовать захваченное у врага оружие, потому что мы – хорошие парни и не собираемся обращать это оружие ко злу. Можем ли мы в таком случае пользоваться методом подкупа, как это делает наш враг и его плохие парни, имея в виду, что мы при этом используем подкуп для устранения досадных и нелепых помех нашему делу, которое, как мы считаем, не является злом?

Фродо долго смотрел на меня сквозь очки, но впервые за все эти дни не ответил на мой вопрос.

– Дальше, – продолжал я, не дождавшись ответа. – Люди, которым я даю взятки, сами по себе не злы. Они просто загнаны в угол тяжелой жизнью, и, кроме того, они делают то, что считают правильным. Им просто некогда и нет сил задумываться, проявлять широту кругозора и высокий гуманизм. Ты видел эту тетку, которая собирает скафандры. Что, ты думаешь, она пристала к нам потому, что хотела сделать лично нам плохо?

– Нет, конечно. Если сменщик обнаружит, что она приняла неисправные скафандры и не взяла штраф, этот штраф вычтут из ее жалованья.

– Сколько составляет штраф?

– Марок пять, я думаю.

– Значит, теперь она может заплатить штраф за нас двоих, и у нее еще останется десять марок. А как бы она взяла с нас штраф, если бы мы решили отвязаться от нее официальным путем и согласились бы, что это мы поломали эти злосчастные колеса?

– Вызвала бы полицию, они бы оформили протокол…

– Попросили бы нас показать документы…

Фродо молчал, глядя на меня через очки.

– Да, этот мир отвратителен, – сказал он наконец. – Но ты прав. И разве мы идем не за тем, чтобы переделать этот мир?

Я засмеялся.

– Мне кажется, что ты не слишком серьезно относишься к нашей задаче, – покачал головой Фродо.

– К нашей задаче я как раз отношусь невероятно серьезно, – ответил я ему, отсмеявшись. Наконец-то я почувствовал себя с Тауком легко и свободно: наверное, я просто начал лучше понимать его. – Я только очень, очень, очень несерьезно отношусь к громким и красивым словам. Там, откуда я… в общем, там я наслушался громких и красивых слов на всю оставшуюся жизнь. Я думаю, мы должны не придумывать определения нашему делу, а просто делать его. Куда, ты говоришь, мы должны идти?

Фродо еще несколько секунд смотрел мне в лицо, и на его губах я на одно неуловимое мгновение увидел подобие улыбки.

– Я понимаю тебя, Майк. Хорошо; я думаю, если ты еще несколько раз сэкономишь нам время и силы тем способом, который меня сначала так насторожил, никакой беды не будет. Каждый должен использовать свои умения наилучшим образом.

– Ты никогда не думал заняться не медициной, а педагогикой? – серьезно спросил я его.

Ей-богу, это была настоящая улыбка, только опять очень короткая и незаметная.

– Да-да, я ужасный педант, – проговорил Фродо. – Не забывай, что у меня в роду был директор гимназии. Идем. Нам еще надо переделать этот мир.

Я прыснул.

– А для начала я предлагаю пообедать, – продолжал Фродо, поворачиваясь, чтобы шагать дальше. – Если я стану звонить тому, с кем мне надо связаться, на голодный желудок, я могу наговорить еще каких-нибудь глупостей.

Поправив на плече лямку своего рюкзачка, я зашагал рядом с Тауком.

Кругом ходили люди в одинаковых сизых комбинезонах. В стенах тоннелей светились телеэкраны, на которых показывали какие-то торжественные заседания, перемежаемые напряженными лицами людей на рабочих местах, с инструментами в руках в окружении потоков кипящих металлов, рушащихся пластов горных пород, груд измельчаемой руды или множества высокотехнологичных приборов. Через двадцать метров я уже остро чувствовал нашу непохожесть на окружающих. На нас косились. Долговязая девица вела навстречу строй одинаково одетых детей; дети смотрели на нас круглыми глазами, как будто мы на виду у них делали что-то неприличное, а когда миновали нас – разразились хихиканьем, за что были немедленно одернуты своей предводительницей в сизом комбинезоне.

Вдруг кругом надрывно закричали, и мы, не сговариваясь, испуганно запрыгнули в телефонную будку на углу поперечного тоннеля. Впрочем, крик не относился к нам. Просто началось что-то… какое-то…

Из боковых тоннелей выбежали сизые полицейские и стали быстро строиться в редкие цепи вдоль проспекта, деля его на несколько рядов.

Тут же откуда-то справа, откуда мы пришли, хлынули, густея, потоки людей – тысячи мужчин, женщин и детей. Люди быстро и сосредоточенно шли в одном направлении, образуя колонны, между которыми в неподвижности поблескивали угольно-черные шлемы полиции. Люди были одеты в одинаковые сизые костюмы – не комбинезоны, а какую-то парадную одежду, раздельно брюки и куртки; замелькали поднимаемые над толпой транспаранты, и вот уже над всеми колоннами взметнулись одинаковые белые прямоугольники, на которых сменяли друг друга одни и те же две фразы:

ОБЪЯВИМ, ЧТО МЫ ПРОТИВ!

«НЕ ДОКАЖЕШЬ?»

– Что не докажешь? – осведомился я у Фродо. – И кому они будут объявлять?

– Понятия не имею, – отозвался Фродо, неотрывно глядя на целеустремленно шагающих людей. – В особенности – кому и что они хотят объявить.

– Я думал, что ты все знаешь.

– Я знаю только то, что я лично вижу или читаю, – возразил Фродо. – На Тартаре я никогда не был и читал о нем очень мало. Видишь ли, это довольно скучный предмет для изучения.

– Ничего себе – скучный. Ты погляди, какая тут бурная и яркая жизнь.

Однако я еще не предполагал, насколько был прав. Мои последние слова потонули в громовом голосе, грянувшем из-под сводов тоннеля:

– Доблестные труженики Тартара! Управление наместничества любимого Пантократора приветствует вас!

Толпа очень серьезно (на лицах не было видно улыбок) заорала в ответ что-то приветственное.

– Доблестные труженики Тартара! – продолжал громовой голос. – В своем утреннем заявлении так называемый председатель пресловутого свободного профсоюза сказал, что мы ему ничего не докажем!

Толпа оглушительно заорала гневное «бу-у-у-у!».

– Тартариане! – звеневший в громовом голосе из-под потолка пафос наконец прорвался полноценной истерикой. – Объявим, что мы против! Давайте! Давайте ДОКАЖЕМ!

Тут произошло нечто совершенно необъяснимое. Все люди, находившиеся в поле нашего зрения, одновременно остановились, все повернулись спиной в ту сторону, куда шли; и вдруг все тысячи, десятки тысяч людей в поле нашего зрения одновременно расстегнули штаны и наклонились, обратив к сводам тоннеля десятки тысяч голых задов. Наступила мгновенная тишина. Где-то далеко заплакал ребенок.

В громкоговорителях раздался растроганный всхлип.

– Славные труженики Тартара, – проговорил размякший от умиления голос, – управление наместничества любимого Пантократора в этот замечательный воскресный день благодарит вас за горячую единодушную поддержку.

Раздался шум, все облегченно выпрямились, застегиваясь, повернулись в прежнем направлении и с выражением полного удовлетворения на лицах двинулись дальше. Над толпой послышался многоголосый гул: люди, до того сосредоточенно молчавшие, с облегчением заговорили друг с другом. Колонны редели, уходя влево. Еще минута – и проспект опустел; полицейские торопливо строились и повзводно уходили в боковые тоннели. Наконец, показались и сразу заполнили тротуары пешеходы в повседневных комбинезонах, проехала первая машина, позади нас показались из переулка и строем зашагали в направлении Площади Труда давешние дети. Ошеломленные, мы вышли было из будки, и тут Фродо спохватился.

– Общественный телефон! Тут это большая редкость. Дай-ка я все-таки позвоню, куда собирался. А потом поищем, где поесть.

Он опять вошел в будку, а я огляделся, незаметно поглядывая на спрятанный в левой ладони хрустальный шар. На телеэкране возле телефонной будки началась беззвучная трансляция торжественного обеда в роскошном зале. Шар нейтрально поблескивал.

Фродо разговаривал долго, минут пятнадцать. Как и любое помещение на Тартаре, телефонная будка закрывалась герметически, так что я ничего не слышал. Я развлекался тем, что поворачивал шар в ладони то так, то эдак, наблюдая, как приближающиеся и удаляющиеся прохожие отражаются в нем изменениями блеска, цвета и светимости. Впрочем, все время, пока я смотрел на таинственный кристалл, все эти изменения не выходили за пределы нейтрального фона, который я наблюдал на шаре большую часть времени.

Выйдя из будки, Фродо раздосадованно стукнул дверцей.

– Пустышка. На Тартаре нет того, что мы ищем.

– Это точно?

– Точнее быть не может. Ты смотрел на шар во время разговора?

– Да.

– И что?

– Нейтральный фон.

– Ну вот. Значит, все верно. Двигаемся дальше. Поедим – и на космодром. Двинемся на Комп. Там, правда, придется покрутиться подольше, у меня там нет таких знакомых. – Фродо вскинул на плечо свою торбу.

– Каких – таких?

– Которые на все мои вопросы могут сразу дать ответы.

– Интересно, откуда у тебя такие знакомые на Тартаре.

Фродо остановился, обнаружив на углу плакат с планом близлежащих кварталов города.

– Вот, гляди: мы правильно идем. Еще пять… нет, шесть кварталов, и будет столовая № 16. Да, именно на Тартаре у меня замечательный знакомый. Он был другом моего отца еще в младших классах школы. Потом отец поступил в медицинскую школу, а его друг улетел в Космопорт и стал учиться в Католическом Институте.

– Он священник?

– Он монах, секретарь архиепископа Тартарианского. Отец Джирол. Он – один из крупнейших в мире специалистов по Хозяину, но, к сожалению, не практик. Он – теоретик. Его книга «Последний из бессмертных» – классический труд, без которого в изучении Хозяина никуда не продвинуться.

– Хотел бы я ее почитать.

– Она не существует на бумаге, и в электронном виде ее нельзя читать глазами. Она распространяется только среди посвященных, и только в виде биотекста.

– Два вопроса. Нет, три. Первый. Ты не считаешь меня посвященным?

– Считаю, конечно.

– Второй. Что такое биотекст?

– Текст, который нельзя читать глазами, только через рид-сенсоры, напрямую на биотоки мозга.

– Понятно. Третий вопрос. Не считаешь ли ты, что пора сказать мне, что же именно совершил Хозяин и что мы ищем?

Фродо буднично кивнул.

– Конечно, пора. Пообедаем, сядем на корабль до Компа, и я дам тебе прочесть книгу. Она есть у меня в блокноте. А потом я тебе все подробно расскажу.

Столовая № 16 нисколько не удивила меня – я таких столовых в своей жизни видал десятки. Зато она ужасно удивила и возмутила Фродо. Началось с того, что нам отказались продать еду за деньги и требовали каких-то государственных талонов на питание. В результате обед мы получили, но только в обмен на двадцать марок, на которые мы могли бы посидеть вечерок в лучшем ресторане Космопорта. Комплексный обед – здесь это тоже так называлось – состоял из миски жидкого горохового супа и тарелки чего-то, отдаленно напоминающего пережаренный бигос, то есть мелко порезанных сосисок, перемешанных с капустой, плюс очень сухая булочка и стакан вполне приличного кефира или жидкого йогурта. Я съел все. Не могу сказать, что с удовольствием, но жизнь приучила меня не жаловаться. Фродо же попробовал суп и отставил, с трудом заставил себя съесть бигос, а кефир с булочкой даже и трогать не стал. Кончилось тем, что его кефир допил я.

Потом мы очень долго ждали автобуса на космодром. По расписанию до окончания движения должно было пройти еще два рейса, но мы с трудом, потеряв всякую надежду, дождались только одного автобуса, который пришел через десять минут после указанного в расписании окончания движения: было воскресенье, и особо точного соблюдения расписания от местного общественного транспорта ожидать не приходилось. Этот автобус был поновее того, на котором мы ехали в город, и скафандр в нем надевать не требовалось. Зато в ожидании его Фродо успел изойти желчью по поводу плакатов и транспарантов, которыми были увешаны тоннели вокруг автобусной станции. Мы уже давно ехали на космодром, а Таук все еще возмущенно бормотал:

– Выполним и перевыполним губернский план! Доблестным трудом крепи благосостояние любимой родины! Родному Тартару и любимому Пантократору – пламенный привет трудящихся Горного управления № 242!

Я же, как и в случае со столовой № 16, ничего странного в этих плакатах не видел, поэтому возмущение Фродо вызывало у меня только здоровый смех.

Тесные залы космодрома, которые днем мы видели забитыми разномастными встречающими, провожающими, пассажирами и прочим людом, поздним вечером (была половина одиннадцатого) оказались почти совершенно пусты – только в зоне прилета бродили несколько встречающих, которые поджидали поздний рейс с Телема. По мере того, как мы, двигаясь по очень широкому кругу со взлетно-посадочной зоной в центре, проходили зал за залом, не встречая никого, кроме редких таможенников или полицейских – зал прилета, зал прилета VIP, зал оформления ввозимых грузов, зал оформления вывозимых грузов, зал представительств транспортных компаний – у меня все отчетливее зрело ощущение, что улететь отсюда сегодня будет не так-то легко.

Зал регистрации был пуст. Все стойки корабельных линий были закрыты. Под потолком, колеблемый легким ветерком из вентиляционных систем, покачивался огромный плакат, гласивший:

Тартар – общеизвестная кузница Галактики!

Мы переглянулись и двинулись в следующий зал, последний, судя по плану космодрома: зал предварительной и оперативной продажи билетов.

Зал был узкий, но длинный: в поле зрения было не меньше тридцати билетных стоек, но все они были пусты и темны, и только в самом конце их ряда горел свет и виднелась чья-то фигура за стеклом. Под потолком колыхался транспарант:

Труженики Тартара мускулистой рукой куют процветание Империи!

– Одной, но мускулистой, – пробормотал Фродо, с ненавистью глядя на транспарант.

Мы приблизились к последней кассе. На стекле значилось: ДЕЖУРНАЯ КАССА. ВСЕ НАПРАВЛЕНИЯ.

За стеклом, выжидающе глядя на нас, сидел массивный пожилой африканец в форменном комбинезоне наземных служб Имперского Звездного Флота. На запястьях его красовались огромные, явно неуставные браслеты из сверкающего дутого золотистого металла. Мы оторвали его от чтения, и он выразительно закрывал и раскрывал перед собой книжку в яркой бумажной обложке.

– Здравствуйте. Нам нужно два билета до Компа, – обратился к нему Фродо.

– Здравствуйте, – медлительно ответил дежурный. – На послезавтра могу предложить.

– На КОГДА? – удивился Фродо.

– На послезавтра, – кивнул толстяк. – Завтра рейсов на Комп нет.

– А сегодня?

– Сегодня тем более. Воскресенье же. – Дежурный помедлил. – Правда, есть чартер в час пятнадцать ночи. Но он грузовой. Иногда он берет пассажиров, правда. У него есть четыре пассажирских места.

– Так дайте нам два билета на этот чартер. Сколько это стоит?

Африканец медленно покачал головой.

– Мы на этот рейс не продаем билеты. Вам надо обращаться прямо к экипажу.

– А как же мы пройдем в посадочную зону без билетов?

– А вам и не надо в посадочную зону. Он стоит на грузовом терминале. Вы пройдите в зал оформления вывозимых грузов, позвоните там дежурному. Там сейчас дежурит сержант Магаран. Скажете ему, что вам нужно поговорить с командиром ракеты, которая уходит на Комп. Он проверит ваши документы и пропустит. Ну, а там уж – как договоритесь с командиром.

– А если не договоримся – есть на космодроме гостиница, чтобы переночевать?

Африканец усмехнулся, восхищаясь нашей наивностью.

– Нет, здесь нет гостиницы. Да вы в зале ожидания на втором этаже замечательно поспите. Там и камера хранения есть, правда, она уже не работает – поздно.

Фродо хотел было что-то сказать, потом с заметным усилием овладел своими эмоциями и махнул рукой.

– Хорошо, спасибо вам.

Толстяк кивнул и уткнулся в книжку.

Фродо, возмущенно задрав подбородок, зашагал туда, откуда мы пришли.

– Не сердись так, – сказал я ему, – что ж ты так близко к сердцу все это принимаешь?

Фродо вздохнул.

– Очень непривычно. Главное, что ведь это же Империя. Я понимаю, когда такие порядочки царят на какой-нибудь нищей периферийной планете. Но в самом сердце Империи, на одной из самых богатых сырьевых планет… Да, я понимаю, что я очень избалован, – заключил он неожиданно. – Прости меня. Мне следует быть терпимее.

Я усмехнулся, но говорить ничего не стал. Фродо был в своем репертуаре.