Так Юрка пролежал часа три, не шевелясь, не открывая глаз.
По полу передвигалось солнечное пятно оконца, плыл гулкий и откровенный храп Пудова, спавшего на нарах под Юркой, и легонькое, жалобное посапывание дедушки Аристарха. За окном пронзительно крикнула чайка. Крикнула и смолкла. И над всеми этими шумами призрачной летней ночи властвовал один — широкий, несмолкаемо грозный рев водопада…
Первым проснулся дедушка. Он зевнул, быстренько и как-то стыдливо перекрестился, похрустел костями и принялся расправлять пальцами свалявшуюся за ночь бороду.
Юрка следил за ним сквозь узенькие щелочки едва приоткрытых глаз и не знал, что делать. Дедушка хоть и свой, хоть и Варзугин и желает своим внукам только добра, советоваться с ним нельзя никак. Стар больно, на язык не сдержан. Отцу надо рассказать. Только ему можно доверить такое. Только он знает, какими словами поговорить со старшим сыном. И что сделать с ним.
Потом стали подниматься женщины — женки, как зовут их старые поморы, — Васильевна и Прокофьевна. Они нарубили у избушки дров; Юрка отчетливо слышал их пересмешки. Его слух за эту ночь странно обострился, и даже самые легкие, далекие звуки явственно доносились до него, а говор за дверями прямо-таки оглушал.
Потом до Юркиных ушей долетела перебранка. Дедушка звал рыбачек вначале проверить тайники, а потом уж приниматься за растопку печки.
В другой раз Юрка легко бы спрыгнул с нар и подскочил к дедушке: они вдвоем запросто управились бы с тайниками. Но какая-то тяжелая сила придавила его, пригвоздила к матрасу, и Юрка не в силах был сдвинуться с места.
Ему жаль было дедушку, такого старенького и слабого, языкастого, по-мальчишески проказливого и неунывающего, которому уже недолго осталось ходить по земле. Юрке хотелось всхлипнуть, уткнуться носом в жесткую подушку и так лежать до скончания века и ничего не делать. Что-то самое лучшее и ясное было раздавлено в его душе. Не для него уже светило в окошко избушки утреннее солнце, гремел водопад и кричали чайки…
За стенкой громко пересмеивались рыбачки. Их тоже почему-то жалко было Юрке. Гнут спину, набивают веслами мозоли, мокнут от брызг и под дождями, чинят изрезанные ножами сети, радуются каждой пойманной рыбине и ничего не знают…
Уже, судя по разговорам, дедушка с Васильевной вернулись с реки и принесли три крупные семги. Аристарх непривычно зло и солено ругался: и отчего это так часто рвутся сети, точно нерпа в них похозяйничала…
А Юрка все лежал, поджав ноги, ошеломленный и притихший. Наконец, внося свежесть утра и запахи росы и рыбы, в избушку вошла Васильевна с дедушкой:
— Что это разоспался твой?
— Умаялся, видно, вчерась, — сказал дедушка, — не взрослый, поди, еще… Такие и в мое время только-только зуйковать кончали, промышлять выходили, котлы мыть да крючки наживлять молодшим передавали.
— А Пудов-то, Пудов! Спит без задних ног…
— Оттого и жира пуд носит, — вздохнула Прокофьевна, заваривая чай. — И не скинет до второго пришествия… Сейчас я его пощекочу…
Юрка слышал все это, слова входили и выходили из него, не радуя, не тревожа, не печаля. Просто входили и выходили. И даже когда Пудов как угорелый вскочил с полатей и все в избушке давились со смеху, Юрка лежал неподвижно и ему все было безразлично. Поднялся он последним, вялый, с тяжелой головой. Помылся из рукомойника, утерся, сел за стол, Первое, что он сказал, было:
— Едем в поселок.
— Куда торопиться? — сказал Пудов. — Я еще не весь материал собрал… Надо же этих зловредных баб проинтервьюировать да твоего брата раскачать, а то он вчера был не очень-то вежлив со мной…
— Скоро отлив, — сказал Юрка, глядя в грубо тесанный стол.
— Уже начался, — подтвердил дедушка.
— Ну вот… Знаете, какая потом будет дорога?
— Хорошо, я мигом, — пообещал журналист.
Это его «мигом» длилось долго.
Добрых полчаса он ел, пил чай — пять кружек, распространялся насчет своей будущей книжки о рыбаках Мурмана. Потом ослабил на три дырочки ремень и, весь лоснящийся от пота, колыхающийся и довольный, покатился к домику у водопада.
Юрка нервничал. Карбас уже был готов, а Пудова все не было.
— Опоздаете, — сказал Аристарх, — истинное слово, опоздаете… Сбегал бы за ним к Валерке…
Юрка отвернулся. Он не хотел, чтоб дедушка видел сейчас его лицо.
— Нет, — сказал Юрка, — уеду без него. Вот подожду еще десять минут и уеду.
— А с Семкой как? — Дедушка прямо-таки растерялся.
— Оставлю вам… Чтоб не скучно было.
— А как на работу опоздает?
— Его дело — не маленький…
Юрке сейчас было на все наплевать.
— Нет уж, погоди, Юрок, он сейчас, он скоро…
— Давай пока грузить рыбу.
— Это можно, — сказал дедушка, и они за веревочные петли вынесли из маленького ледника в погребке ящик.
— Жду еще три минуты, — сказал Юрка.
— Да ты сбегай за ним, сбегай, — попросил дедушка, — заговорился человек, в блокнотик, наверно, пишет все. Старший Пудов трещочку промышляет, а сынок пишет. Вишь, поморы и к писательству пригодные.
— Вижу, — сказал Юрка, — жду еще минуту.
Его широкое, курносое лицо подростка, веснушчатое и худощавое, губастое, большеротое, с упрямо торчащим подбородком, его серые, твердые, очень холодные глаза — все выражало свирепую решимость.
— Беда какая, погостит у вас, — отрезал Юрка. — Завтра с другим карбасом вернется.
— Еще один день? — испугался дедушка. — Нельзя-нельзя, у нас дела, нам план выполнять надобно…
— Ну, я поехал. — Юрка ступил в карбас, оттолкнулся от берега и кормовым веслом стал толкать по мелководью лодку.
У дедушки прямо-таки округлились глаза.
— Постой, я сейчас, я сейчас… — зачастил он и побежал по берегу.
Он бежал, припадая на правую ногу, смешно и как-то нелепо подергивая плечами, и голова его с большой бородой в лад шагам тряслась, точно слабо держалась на плечах. Он и ходил-то плохо, дедушка, а бегать… В последний раз, кажется, бегал лет двадцать тому назад.
Юрка посмотрел на него и заплакал.
Потом вытер ладонью лицо и сполоснул водой. Вода была солоноватая. Она быстро убывала, обнажая береговую черту, отступая от гальки и кустиков полярной ивы.
Юрка только делал вид, что отталкивается от дна, а на самом деле лишь опускал весло и ждал.
Скоро появился Пудов. Он что-то кричал, потом скрылся в избушке, вернулся с плащом, портфелем, ружьем и подбежал к берегу.
— Лезь, — сказал Юрка.
— А ты к берегу не можешь? — задыхаясь от бега и блестя мокрым лбом и щеками, спросил тот.
— Не могу. Ты в сапогах. Лезь.
Пудов влез, едва не перевернув карбас, сел и стал утираться большим платком.
— А дедушка где? — спросил Юрка.
— Там он, в домике, с Валей отдыхает… За сердце держится…
У Юрки опять защипало глаза.
— Ну чего расселся! — грубо сказал он. — Видишь, вода убывает, опоздали мы, бери весло и работай!
Пудов покраснел, хотел что-то сказать, но промолчал, взял второе весло. Весла уперлись в дно, и карбас, заскрежетав по гальке, добрался до глубокого места и облегченно закачался. Юрка сел за весла.
Уперев каблуки сапог в ребра карбаса, он стал грести, вкладывая в весла всю свою силу. Вода уходила в море и несла их карбас к устью реки.
Река стала заметно у́же. Не видные до того камни выступали из воды и, подсыхая на солнце, на глазах увеличивались.
— Ну и занятный у тебя брат, — проговорил Пудов, улыбаясь, — и не подозревал. Помню, как твоя мать привезла его из больницы, как бегал голопузый по улицам Якорного, а потом я даже писал о нем в газете — директор школы посоветовал: способный, инициативный. И очень волевой. Это он первый предложил собирать металл…
— Проскочим ли у Двух Братьев? — спросил Юрка. — Уж больно припоздали мы…
— Как-нибудь. С таким капитаном, как ты, не пропадешь…
Юрка даже не улыбнулся. Он греб, стиснув зубы.
В одном месте карбас чиркнул днищем по камню, и Юрка резко вильнул в сторону.
— Э-э-эх, дьявол! На час бы раньше… Само несло бы!
— Ничего, и так пройдем… И меня, знаешь, удивляет, как он хорошо со мной сегодня разговаривал, не то что вчера. Сказал, что хочет стать командиром второго атомного корабля…
Юрка посмотрел на Пудова, выдохнул, набрал воздуха и вдруг во все горло заорал:
— Заткнись!
Пудов побледнел. Даже уши, маленькие розовые ушки его, посерели и сжались.
— Ты что, ты что это? — спросил он прыгающими губами, — Забываешься, с кем говоришь?
Юрке было на все наплевать. Он вдруг возненавидел этого Пудова, толстяка и растяпу, который прожил лет тридцать, а ничего-то и не увидел и не понял в жизни. И в каком-то непонятном исступлении, не в силах сдержать себя, Юрка вдруг стал грести и резкими движениями тела раскачивать лодку из стороны в сторону. Пудов схватился за борта.
Вода перехлестывала через край, обдавала брызгами.
— Ты ошалел! — крикнул Пудов.
А Юрке хотелось совсем опрокинуть лодку, чтоб этот толстяк обалдел от страха, чтоб он выл, визжал, а только б не говорил, только б заткнулся…
— Ты дурак! — закричал вдруг Юрка.
Пудов уже не возражал ему. Он держался за борта карбаса и думал лишь об одном: как бы не очутиться в воде.
Трещанка мелела с каждой минутой. То и дело днище карбаса терлось о камни, о жесткий гравий перекатов.
Юрка немного отошел, остыл. К тому ж он вспомнил о семге в плоском ящике, стоявшем под его сиденьем, — от резких толчков рыба могла помяться, потерять чешую — и перестал раскачивать карбас.
Он, все время поворачивая назад голову, обходил камни и отмели.
Пудов, глядевший вперед, то и дело кричал ему:
— Слева глыбина, куда прешь? Слева!
Юрка отваливал в сторону и гнал карбас возле самого берега, где было глубже.
Потом, преодолев мелкий перекат, на веслах протащив лодку через камни, вышел на середину реки. Скоро появились Два Брата. Теперь это были две громадные каменные глыбы, гладкие по бокам, отшлифованные за тысячелетия течением. Осклизло-зеленые внизу, сухие и серые, выжаренные солнцем и ветром сверху, они поблескивали косыми жилами кварца.
Возле них клокотала и хлюпала вода, а над сотнями других камней, еще скрытых водой, река кружила и пенилась, прыгала и стонала.
Здесь можно было пропороть днище карбаса, и Юрка стал тормозить. Он все время оглядывался. Лодку нужно было пропустить в двухметровый просвет между глыбами — было еще глубоко.
— К берегу греби! — заорал вдруг Пудов. — Подождем большой воды!
— Выкуси!
Пудов бросился к Юрке, схватил весла, навалился на него. Карбас несся на скалу, на правую глыбину Двух Братьев.
— Назад! — Юрка толкнул Пудова, уперся ногой в его живот, оторвал от весел. Гребанул левым, подправил правым. Убрал оба.
Как нить сквозь игольное ушко, пронесся карбас меж двух глыб, пролетел метров сто по быстрине и крепко засел на отмели.
Юрка вскочил и веслом стал отталкиваться от дна. Пудов держался за борт.
— А вы чего? Берите весло…
С хрустом тащилась лодка по камням. Серые, голубоватые, розовые, они просвечивали сквозь летящую воду, дрожали и неохотно пускали лодку дальше. Зато там, где на камнях росли водоросли, темно-зеленые и длинные, днище скользило легче.
В одном месте карбас заклинился меж двух камней, и Юрке пришлось лезть в воду и толкать его. Пудов по его команде перешел с носа на корму, помогал ему веслом, и после долгих усилий они кое-как провели карбас.
Юрка вылил из сапог ледяную воду, остался босиком, и они двинулись дальше.
Вот и первые домики саами. Вот и дряхлый бот «Заря», из которого опять струйками выливалась вода. Глянув на бот, Юрка вдруг вспомнил дядю Ваню и его слова: нельзя опоздать к своей большой воде, к приливу — иначе будешь беспомощно валяться вот так на песке, на мели…
Два часа спускались они по реке, и у Юрки кровоточили и горели пальцы, плечи и лопатки ломало. Голова болела от напряжения.
Наконец Юрка подгреб к колхозному причалу и увидел Васька.
Малыш с компанией ровесников сидел у края причала, опустив вниз босые ноги — остальные не рискнули так сидеть, — и глядел на небо.
Увидев Юркин карбас, Васек вскочил, поймал брошенный братом конец, закрепил на кнехте.
— Чего в небо уставились? Ворон считаете?
— Не, — сказал Васек, — не ворон. Самолета ждем, с цыплятами… С утра обещали, а все нет. Туман, говорят, мешает…
Юрка вспомнил, что в самом деле из Мурманска должны были доставить четыре тысячи цыплят, по тридцать копеек за штуку. По всем учреждениям заранее списки составили.
— Юр, покатай нас, а?
Юрка бросил на причал мокрые сапоги:
— Отнеси домой. Ну!.. Живо.
— А потом покатаешь?
— Завтра, — сказал Юрка. — Сегодня некогда.
Васек схватил сапоги, по одному в руку, побежал по причалу к поселку, и ветер петушиным гребнем поднял на его голове белобрысые волосы.
Пудов выбрался на причал, поправил брюки, все время сползавшие с живота.
— Ну, я пошел, — сказал он, оглядев с головы до ног растрепанную фигурку Юрки, хотел сказать что-то еще, но промолчал и уже с другого конца причала крикнул: — Спасибо за компанию! — и ушел.
— И вам! — крикнул Юрка, но Пудов, кажется, не слышал, и Юрка подумал, что, в общем, он неплохой и довольно понятливый мужик. Не обидчивый…
Юрка выволок из карбаса ящик с семгой, и трое малышей помогли донести его до склада, куда из рыбоприемного пункта по телефону была вызвана приемщица.
В этот день гидросамолет так и не прилетел, а наутро следующего дня у молочного ларька Юрку встретил председатель райисполкома Кузьма Петрович и велел установить «наблюдение за воздухом» и в случае появления самолета брать рыбкооповский карбас и ехать навстречу ему: гидросамолет должен сесть в губе.
Юрке был вручен ключ от замка карбаса, и он на какое-то время даже забыл о случившемся на падуне. Держался поближе к причалу.
Даже обедать не ходил. Васек принес ему на причал кусок хлеба с маслом и колбасой и миску гречневой каши в узелке.
Васек сидел рядом, моргал белесыми ресницами и смотрел, как брат уплетает. Юрке каша нравилась, и малышу было приятно, что не зря он в последний момент подцепил ножом из масленки еще один кусок масла, сунул в теплую кашу и размешал.
Он любил Юрку, непонятно за что любил, и, пожалуй, даже сильнее, чем Валерия, хотя тот был заботливей, мягче и веселей Юрки.
— Отнеси. — Юрка утер рукою губы.
— А возьмешь меня с собой? — тихонько спросил Васек и потер ногой щиколотку другой ноги.
— Куда? — спросил Юрка, доедая корку хлеба.
— В губу. Куда он прилетит.
— Нет, — сказал Юрка и, увидев, как у братишки опустились кончики губ, добавил: — Я буду очень торопиться, Вася… Да и места не будет: весь карбас придется заставить коробками…
Васек вздохнул, взял миску и, опустив голову, маленькими шажками пошел по проулку к дому. Юрка поглядел ему вслед, и внутри него что-то вздрогнуло и мелко-мелко задрожало.
Ну как ты не поймешь, малыш, что ни к чему тебе выходить в губу! Маленький ты еще, очень маленький, плавать не можешь. А вода здесь такая — и здоровенный мужик, очутившись в ней, камнем идет на дно. А карбас будет перегружен. Мало ли что…
И он сдержал слово. Когда из-за сопок вдруг вынырнул гидросамолет с двумя лодками под фюзеляжем, развернулся и стал кружить над губой, Юрка щелкнул ключом, оттолкнулся от деревянного бруса, а Васек остался стоять на причале.
Не один Юрка держал к нему путь. Только гидросамолет сел на воду, как от причала фактории отвалила моторка с пограничниками, от берега губы — почтовый карбас да еще колхозная дорка. И, когда Юрка, обливаясь потом, подгреб к самолету, в дверцу фюзеляжа уже поднимался по трапу Иван Тополь.
Бортмеханик в кожаной куртке стоял на зеленой, в строчках клепок металлической лодке-поплавке и кричал на девушек с почтового карбаса:
— Ну куда вы гребете, руль сломаете!
И вслед за тем Юрка услышал писк. Многоголосый, жалобный. Казалось, внутри самолета все кипело от этих цыплят.
— И повеселее! — крикнул пилот, совсем молодой парень. — Ветер волну разгоняет, не подняться…
В дорку и Юркин карбас быстро погрузили пищащие коробки, в почтовый карбас бросили связки газет, писем, несколько посылок; Иван Тополь проверил документы у Пашки Коврова — кузнеца из мастерских, улетавшего в отпуск; пилот махнул рукой, и вся флотилия пошла к берегу.
Волосы у Юрки стали дыбом, когда завращался винт. В фюзеляж убрали трап, закрыли дверцу, гидросамолет поплыл на своих лодках по заливу, побежал, все набирая скорость.
Носы лодок, точно лыжи, приподнимались все выше и выше, оставляя сзади волну; брызги, поднятые винтом, заискрились на солнце; вот уже только пятки лодок опираются на воду; миг — и гидросамолет с тяжелым ревом оторвался от поверхности воды и ушел за сопки…
А еще через час Юрка с Васьком шагали домой, и малыш, прижимая к груди, нес две картонные коробки с круглыми дырочками, из которых раздавался неистовый писк.
— Не сердись, Васек, — сказал Юрка дома, — видишь, едва взяли всех — не было в карбасе места…
— Я не сержусь, — с достоинством ответил Васек, — раз ты обещал — значит, покатаешь…