Глава 1

МЕДУЗА

Хотелось плакать, и Дима заплакал бы, если бы был один.

Но во дворе была уйма народу: женщины с колясками, два старичка пенсионера на скамейке и босоногая мелюзга. Ну и, конечно, почти все их мальчишки… Где ж им быть еще в такой момент? Они галдели у врытого в землю зеленого стола для настольного тенниса. Вот-вот начнется турнир на первенство двора.

И на балконах уже заняли свои позиции Нанка, Нинка и Нонка: боятся упустить случай посмеяться над Аней…

У Димы сжало горло. Он моргнул.

Ну и пусть смеются, пусть! Жалеть ее? Нет уж.

Дима сидел в сторонке, у огромного мамонтова дерева, росшего у входа во двор, поправлял ремешок сандалии, слушал голоса мальчишек и Ани и не знал, что делать, как быть теперь, после всего, что случилось сегодня на пляже…

Кто ж мог подумать, что Феликс, их командир, выкинет такую штуку с ним? Его слово было законом для Димы, и он его любил, а теперь?

Хлопнула дверь одного из домов, и через двор с портфелем под мышкой прошел громадными шагами Евгений Петрович, директор их школы, отец Феликса, и гам во дворе примолк, потому что Евгения Петровича все заметили — его нельзя не заметить, такой он высокий и знаменитый: многие вокруг учились у него или будут учиться, даже младенцы вон в тех колясках.

Он ответил всем сразу на приветствия, улыбнулся, исчез со двора, и гам тут же усилился.

— Димка, ты играешь в турнире? — громко спросил Феликс.

— Там видно будет, — отозвался Дима.

— Отстань от него! — на весь двор прокричал Захарка. — Медуза — что она знает? — И вслед за тем послышался стремительный звук подзатыльника — Феликс дал.

Но Диме было не легче: а кто прозвал его так? Кто? Захарка?

Что-то напирало изнутри, подступало к глазам, и Дима еще ниже согнул голову, еще сильней задергал коричневый ремешок, который, между прочим, был в полном порядке — целехонек, и все дырочки на месте и даже не успели раздергаться от шпенька на пряжке.

Вдруг его руку, опущенную к сандалии, обожгла крупная слеза.

Дима зажмурился… Докатился! Они его презирают, и правильно делают. Это позор — плакать в его годы. Прошли те времена, когда он хлопался на траву, ревел и мама подбегала, чтобы поднять его и утереть платком лицо.

Теперь уж и мама не поможет, и ей даже говорить нельзя обо всем этом!

Дима услышал, как с костяным стуком запрыгал по столу маленький целлулоидный мяч, как задвигались игроки… Турнир начался!

Уйти надо отсюда. Уйти… Немедленно уйти!

Сейчас кто-нибудь из этих злюк — Нанка, Нинка или Нонка — прокричит что-то на его счет с балкона, и опять все услышат.

Но уйти он не мог. Не мог — и все!

Упрямство, обида, досада на себя пригвоздили его к месту. И Дима не ушел. Наоборот. Он привстал и подобрался поближе к игрокам. Пусть не думают… Он посмотрел на них совершенно сухими глазами — на Феликса и Семку, стоявших с ракетками по разным краям стола. Он даже глянул на Аню, сидевшую неподалеку на скамейке со своей подружкой Лидой.

Обманщица! Зачем было хитрить и прикидываться, что ей с ним интересно? Сказала б прямо. А то ведь не сказала, а улыбалась по-прежнему, и даже лучше прежнего. А сама, сама…

 

Глава 2

«ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ»

Феликс играл легко, небрежно, весело. Это для него была не игра, а разминка. Но Семка, шустрый и шумный парнишка, с трудом отбивал мячи.

— Ну Феликс! Ну легче! Прекрати избиение младенца!

Семка умоляюще смотрел на Феликса зелеными, прозрачными, как леденцы, глазами, и его подвижное лицо с торчащим, как у клоуна, носом и прыгающими бровями то и дело меняло выражение.

— Зрители с балконов, посодействуйте! — застонал Семка.

— Кривляка! — ответила с ближайшего балкона Нанка.

— Так тебе и надо! — вторила ей с другого балкона Нинка.

— Больше кричи — скорей научишься играть! — отозвалась с третьего балкона Нонка.

Феликс не любил их. Год назад были совсем другие. И имена у них почти одинаковые — может, потому и дружат? Или они сдружились и ополчились против ребят после того, как Артем поколотил Нанку, несмотря на то, что ее отец работал в отделении милиции? Впрочем, они храбрые только на балконах, а повстречаешь их внизу, на земле, — до чего же кроткие и вежливые! Ну пай-девочки.

Феликс срезал, и мяч по ту сторону сетки прыгнул от стола вверх и застрял в молодом кипарисе.

— Игра! — закричали мальчишки.

Семка состроил гримасу и положил на стол ракетку:

— Посмотрим, сколько вы продержитесь?

«А Семка ничего, — подумал Феликс, — дурашливый, веселый, с ним не заскучаешь».

— Кто еще? — спросил Феликс, когда Захарка, прозванный Адъютантом за свою беспримерную верность ему, палкой сбил с кипариса мяч.

Феликс скользнул глазами по Ане.

Она сидела, закинув нога на ногу, у столика, расшатанного неистовыми доминошниками, и в нетерпении покачивала золотистой босоножкой. Она улыбалась и смотрела на него. Глаза ее прямо-таки искрились от радости, и Феликс почувствовал, как медленно начинают раскаляться его щеки, уши и даже пальцы, сжимавшие ракетку. У него это началось совсем недавно, и никак нельзя было приказать щекам и ушам, чтобы они не раскалялись. И главное, этого не должны замечать мальчишки. И еще Феликс очень боялся, что Аня вскочит вот сейчас с места…

Как ее тогда обыгрывать? А он должен всех обыграть! Всех без исключения. И потому, что сегодня турнир, а он не для девчонок, и потому, что, если он поддастся и продует ей, все догадаются, что он нарочно, да и она может обидеться…

— Витька, становись, — быстро сказал Феликс.

Ракетку взял худой, неровно загоревший мальчишка с заросшим затылком и пузырящимися на коленях мятыми-перемятыми брюками, в майке с пятнами от мороженого. Он не мог отбить ни одного мяча. Он был близорук, постоянно щурился, не угадывал ударов, плохо поворачивался и зевал. А Феликс знал: тех, кто плохо поворачивается и зевает, — тех бьют.

Еще удар — и Витька будет готов.

— Сухая! — заорали мальчишки, и сквозь их веселый вопль пробился ликующий крик Захарки:

— На мыло! На мясо!

— Но-но, — Феликс замахнулся на него ракеткой. — Какой кровожадный!

Ох и Адъютант у него: месяц назад подрался из-за пустяка с Витькой, а до сих пор помнит… Волчонок! Он моложе всех — кончил шестой, и маленький — с первого класса почти не вырос — и где только помещается в нем столько злости?

— Кто еще? — Феликс снова скользнул глазами по Ане. — Может, ты, Аркаша?

Бледный паренек с тонкими, как у девочки, руками и необыкновенной живостью в глазах, с дальней скамьи поглядывавший на игру, пожал плечами:

— Зачем? Для счета в твою пользу?

«Тоже, как и Димка, обиделся на пляже, — подумал Феликс, — надо с ним помягче…»

— Ну что ты… Брось.

Проигрыш Аркаши не сопровождали крики. Он небрежно швырнул ракетку на стол и пошел к скамейке. Феликс положил ракетку рядом и, сгибая и разгибая в запястье руку, с равнодушным лицом зашагал к скамье, на которой сидели девчонки.

Аня пристально смотрела на Феликса, а он делал вид, что не замечает ее взгляда, и даже не покраснел. Удержался. Но под этим ее пристальным взглядом тело его само собой подобралось, стало упруже, легче; и узкие, грубые, простроченные светлой ниткой джинсы с пришитой фирменной этикеткой на заднем кармане еще плотней и туже сжимали его в поясе и сзади, и Феликс, — как говорится, чувствовал себя в отличной форме. Все было прекрасно в его жизни. Все! Он знал, что его любили во дворе и слушались. А добиться этого было непросто. Не только в глазах Адъютанта и Семки светилась восторженность…

Аня — она ведь самая красивая и храбрая девчонка во всем Скалистом, и у него теперь прибавится завистников…

Ну и пусть. Это даже хорошо. Он любит быть начеку, на взводе и всегда готов сразиться и победить.

Однако главный бой был впереди — бой с Артемом. Нельзя было даже представить, чтобы тот одержал верх. Хочешь, чтобы тебя уважали, верили тебе и слушались тебя? Будь победителем…

Мельком Феликс посмотрел на Диму: ого, еще ближе к столу подобрался! Но до чего весь надутый, хмурый… И жалкий. А ведь какой красивенький — девчонки в классе на него заглядываются.

Вот и сиди теперь надутый, и делай что хочешь со своим правильным носом и вьющимися волосами…

А турнир продолжался.

К столу вразвалочку вышел Артем.

Он был крепкий, мрачноватый, с сильно отросшими, как у Витьки, волосами, но тот отрастил их по неряшливости, а Артем специально, по моде. Он был в темных, длинных, загибающихся к ушам, похожих на маску очках и не расставался с ними даже вечером.

— А ну кто? — спросил Артем. — Обещаю долго не мучить.

Феликс посмотрел на него.

Надо наконец показать ему его точное место. Сегодня же. Думает, все можно взять нахальством и мускульной силой. Странно только, почему на пляже Аня не сводила с Артема глаз, когда он прошел на руках по гальке метров десять.

Потом мысль Феликса дала скачок в сторону. Аркаша не мог на него обидеться за игру, ну а как Витька? С ним он играл слишком жестко. И вообще, надо сегодня позвать его к себе: может, мать что-нибудь подыщет для него…

— Ну так кто ж? — повторил Артем.

— Я. — Аня вскочила со скамьи, но Феликс успел схватить ее за локоть.

— Захар, вперед!

К столу побежал Адъютант.

— Фелька, не держи, — попросила Аня. — Я костьми лягу, а не сдамся!

— Не сомневаюсь… Собрала бы ты команду из девочек.

— Из этих вот? — мотнув желтым хвостиком схваченных лентой волос, Аня кивнула на балконы, и девчонки, кажется, перехватили ее жест. — С ним хочу схлестнуться… Не одни вы умеете!

— Мокрого места не оставит!

— Зато интересно! Ему и продуть почетно.

Свист и смех возвестили, что с Адъютантом кончено.

— Следующий! — Артем стукнул ракеткой о край стола.

«Меня зовет», — понял Феликс, но ему хотелось сразиться с Артемом напоследок, когда все уже продуют им и они останутся вдвоем.

— Займись Димкой! — бросил Феликс. — Ты мне будешь на закуску.

— Посмотрим! — Артем подкинул и поймал ракетку.

И здесь произошло неожиданное. Дима, тихонький, аккуратненький Дима, что-то чертивший на земле, вдруг вскинул голову, и в глазах его сверкнула ненависть.

— А я не хочу с Артемом, я хочу с тобой! — закричал он Феликсу.

Феликс прикусил губу.

— Сухаря захотел?! В два счета могу! И никнуть не успеешь!

— Не надо так, — быстро склонившись к Феликсу, шепнула Аня. — Не смей так…

Он и сам знал это, да вот не стерпел.

— Ты сухаря ему всунешь, а думаешь, я ему дам сдобу с изюмом? — спросил Артем, — Ну, держись! Стукну — насквозь!

— Какой Геракл! — воскликнул Аркаша. — Это будет твой тринадцатый подвиг?

— Весьма возможно… А… А почему тринадцатый?

— По этому поводу советую тебе прочитать полезную книжку о мифах Древней Греции… Очень развивает!

Дима вскочил с земли, схватил ракетку, стукнул по мячу, и растерявшийся от внезапности Артем промазал.

Феликс засмеялся, Аня вздохнула и отодвинулась от него.

— Ты что? — спросил Феликс.

— Не надо так, — сказала Аня.

— Почему?

Аня отвернулась. Трудно ее бывает понять иногда. Уже и пошутить нельзя… То одно говорит, то другое. И чувство юмора, случается, теряет, и придает значение пустякам, и обращает внимание на тех, кто этого совершенно не заслуживает.

— Ну скоро ты Медузу? — спросил Захарка у Артема.

— Сейчас… Потерпи…

Лицо у Димы было мрачное. Жилы на висках вздулись. Он старался изо всех сил и ни на кого не глядел. Однако через несколько минут Артем добил его и торжествующе крикнул:

— Следующий!

— Я! — Аня сорвалась с места и побежала к столу.

Золотые босоножки ее замелькали в глазах Феликса. Он почесал щеку, провел рукой по коротким волосам и заерзал на скамейке.

Аня была в голубых шортиках с «молниями» на карманах и в белой кофточке без рукавов, загоревшая дочерна. И ноги у нее были смуглые, местами поцарапанные, и одна — левая — у лодыжки перебинтована: напоролась на гвоздь, когда лазили на рыбацкую мотофелюгу, где мотористом Андрюха, Витькин брат.

— Начали, мисс Скалистая? — спросили темные очки.

— Начали! — с хохотом ответила Аня.

И ей это нравится… Месяц назад Артем припечатал ей эту «мисс», и она в восторге.

Мяч как сумасшедший заметался, запрыгал через сетку по столу: туда-сюда, сюда-туда. Все, кроме Феликса, подошли к столу. Глазеют, вскрикивают. И сразу вступили в работу балконы.

— Ах и туфельки — чистое золото! — пропищала Нонка.

— Покажи ей, Артемка! — крикнула Нинка, толстая и неуклюжая, с большой косой.

Ну и бывает же так! Этот самый Артемка поколотил Нанку за то, что та якобы заявила на него в милицию, где работал ее отец, будто он снимает с веревок купальники и по дешевке продает на барахолке (вряд ли он это делал), а она теперь просит этого самого Артемку «показать» ей!

У Ани прямо сжались губы. Но молодец — виду не подает. А балконные крысы еще громче пищат, не могут простить ей красоты и ловкости. Раньше, когда Аню иногда видели во дворе с Димой, еще ничего, терпели кой-как, а вот как увидели ее с Феликсом, словно взбесились.

Сухо, с быстрым стуком прыгает мяч по столу, отскакивает от ракеток и все чаще падает у Аниных ног. Согнется, схватит и снова пускает в игру. Ноги у нее длинные, гнутся легко и красиво. И скачки отличные, и пальцы длинные, хорошо охватывают ракетку: большой палец на плоскости. Самые рискованные удары отражает!

Мешает ей азарт. Ох как мешает!

Нельзя так, Аня! Спокойней надо. Прицельней. Дольше продержишься.

Но Аня играла по-своему.

Она то и дело промахивалась и не могла взять угловые. Артобстрел, а не игра! Борьба на уничтожение, а не спорт! С девчонкой ведь играет… Жди от него великодушия!

Захарка носился за мячом, подхватывал и кидал Ане.

Она выдыхается. Локтем вытирает лоб. А пот все бежит и бежит. Уже кофточка вся в пятнах и прилипла к лопаткам. Совсем загнали ее черные очки.

Артем спокоен, размерен. Глаз за очками не видно, и совсем непонятно, что он думает и хочет. Может, этим Артем берет кое-кого. Темными очками и загадочностью. А сними он очки — глаза-то у него пустоватые. Нет в них ничего, кроме уверенности и насмешки. Уж это точно. А может, это кому-нибудь и нравится? Например, Ане?

Он к тому же недавно отдал ей серебряную монетку с дельфином, которую она приспособила на шею и никогда теперь не расстается с ней…

Ну и что с того? Ерунда! Подумаешь, монетка…

Аня ведь умная девчонка, и не может он ей нравиться.

А все-таки? Ведь вон что было на пляже…

 

Глава 3

ЧТО БЫЛО НА ПЛЯЖЕ

Странно смотрела Аня на Артема, когда он шел по гальке дикого пляжа на руках, а потом встал, посадил на плечи Захарку и Семку и хотел еще прихватить Лиду, но та с визгом отбежала. Посадил, обхватил и сделал несколько шагов, и тело его в самом деле было как у мраморного Геракла — все в тугих снопиках напрягшихся мышц. Только у Геракла, кроме этих мышц, было еще кое-что в голове. Но все же Артем был опасен. Большинство ребят во дворе побаивались его, а кто поглупее — и слушались…

Скоро все перегрелись на солнце и бросились в море, а Феликс остался на берегу. Он быстро вытащил из-под Аниных шорт босоножки, старенькие, с потрескавшейся кожей и сильно стоптанными каблуками, достал из кармана бутылочку с жидкой золотой краской и, присев спиной к морю, чтобы не видели ребята, стал поспешно красить их. Зажав отверстие, Феликс опрокидывал бутылочку, взбалтывал и пальцем красил. Тщательно красил — ни одной трещинки и царапинки не оставил. Мгновенно преобразившись, босоножки сверкнули влажным золотом. Спрятав бутылочку с остатками краски в карман, Феликс бросился в море.

Через полчаса все вылезли на берег.

Аня была в восторге. Даже найденная Артемом монетка не так взволновала ее. Она сказала, что, если босоножки не успеют высохнуть, пойдет домой босиком. У нее так сияло от счастья лицо, что Феликс смутился и старался не смотреть на нее.

— Ты теперь как принцесса! — сказала Лида. — Волшебные туфельки!

— Безвкусица! — выпалил Дима и отвернулся от босоножек.

— Скоро слезет, — предупредил Артем, — Торопись, принцеска, хвастать обувкой.

— Постараюсь! — засмеялась Аня.

Потом на несколько минут все забыли про босоножки, потому что на пляж пришла Лена с отцом. Никто из ребят ничего не знал о ней, кроме имени, кроме того, что она приезжая и ежедневно, в одно и то же время приходит не на городской пляж, где под телами отдыхающих не видно гальки и море взбаламучено до дна, а сюда, неподалеку от рыбацкого причала, где малолюдно. Стройная, в синем с голубой звездой купальнике, она гнула мостик, ходила колесом, делала шпагат… И все это без малейшего напряжения, легко и плавно. Точно косточек не было! А как она плавала! Ей было лет тринадцать, не больше. И не только их мальчишки — все лежавшие на пляже не спускали с нее глаз и слушали ее смех…

— Фейерверк! — сказал Аркаша и со знанием дела добавил: — Видно, плавать научилась раньше, чем ходить… Австралийская школа…

— Сильна! — поддержала его Аня и вздохнула. — А на лицо ведь так себе…

«Ну зачем она? — подумал Феликс. — И на лицо Лена ничего».

Потом Лена далеко уплыла с отцом. Артем громко зевнул, упер руки в бока, со скучающим видом прошелся у моря, что-то увидел в воде, нагнулся, поймал и побежал к ним, что-то держа в своих большущих, ковшом сложенных ладонях.

— Холодец, холодец! Кому холодец? — крикнул он, и тотчас Аня с Лидой с визгом вскочили со своих мест, и Артем только на полсекунды опоздал разжать ладони — тяжелое и скользкое месиво медузы шумно шлепнулось на гальку, где лежали девчонки, и разбилось на трясущиеся куски и кусочки. Брызги ее обожгли горячее от солнца плечо Феликса.

— Дуролом!

Но все-таки Артем удачливый и зоркий: он, а не кто другой, нашел в гальке несколько дней назад этот маленький серебряный кружочек, который постоянно болтается теперь на Аниной шее.

— Смотрите, что это? — подошел он в тот день к ребятам, открывая ладонь.

— Брось откуда поднял, — лениво сказал Захарка и хотел уже было ударить под руку, но блестящий кружок с ладони Артема успел перехватить Аркаша.

— Монета, — сказал он. — Древнегреческая. Тетрадрахма. С дельфином. Смотрите, выпрыгнул из воды, изогнулся над волной… Море вынесло, что ли?

— Ой, где дельфин? — всполошилась загоравшая поблизости Аня, подбежала и стала разглядывать тетрадрахму. — Какая красота! Дай мне ее, Артемочка, вечно помнить буду! Я медальон из нее сделаю, цепочка у меня уже есть!

— Нравится? Бери, — сказал Артем, и эта легкость, с которой он расстался со своей находкой, сильно уколола Феликса. — Может, тебе еще дырочку в ней проделать?

— А ты сумеешь?

— У кого ты спрашиваешь?

И пока Аркаша уговаривал Аню не портить монетку, Артем отыскал в гальке ржавый гвоздь и, приладив тонкую, как листок акации, монетку на плоском камне, пробил у ее края дырочку.

— Говорят, носить изображение дельфина — это к счастью, — сказала Лида. — И мне бы такого. — И стала ходить по пляжу, вглядываясь в гальку, и, ясное дело, ничего не нашла.

Но, конечно же, эту крошечную незаметную монетку не сравнить с золотом босоножек!

…Потом ребята оживленно болтали о последней сенсации городка — «Черных кипарисах». Так назывался фильм, который в прошлом году снимали в Скалистом и который, судя по громадной афише на кинотеатре «Волна», должен пойти с завтрашнего дня. И все, все было бы нормально, если бы Лида не пискнула, что видела утром на рынке такие большие и свежие горные маки — ну не оторвешься! — и если бы Семка не захныкал, что пора размяться, что давно не лазили к зубцам Горы Ветров, где растут такие вот маки, и тому подобное. Феликс хотел враз оборвать этот мышиный писк, но тут к ним по гальке подползла Аня в черном в косую полоску купальнике и белой резиновой шапочке с оттиснутыми рыбками и сказала:

— А и правда… Когда лазили туда? Совсем закисли на пляже…

Артем, кажется, поймал ее взгляд, потому что длинные очки его дернулись, губы шевельнулись. Но Феликс не дал ему раскрыть рта.

— Хоть завтра.

— Честно? — острые ресницы Ани приподнялись. — А как — на автобусе или пехом?

— Хоть на личном вертолете. А я полезу на своих на двоих.

— Феля, — сказала Аня таким голосом, что он понял: нечего ему опасаться Артема. — Так завтра? Точно? Ура!

— Подумаешь, счастье! — заметил Дима, лежавший с края их компании. — Как будто ни разу не лазили… Можно даже сегодня успеть подняться, после обеда…

— Можешь лезть, тебя никто не держит! — сердито сказала Аня и вдруг осеклась и уткнула лоб в раскаленную гальку.

— И полезу, если захочу! — упрямо повторил Дима. — Думаете, без вас я никуда?

Феликс вскинул к нему голову.

— Боже упаси! Мы без тебя никуда! — глаза Феликса скользнули по мокрому пятну с прозрачными, не растаявшими еще комками на гальке. — Знаешь, кто ты? Нет? Сказать? Плюхаешься туда-сюда, отогнал бы, да противно дотронуться… Медуза!

Что уж тут было с Адъютантом — так разевал от хохота рот, чуть голова не разваливалась надвое. Да и Семка трясся, как в истерике.

Аркаша вдруг вскочил с места.

— Ну и гады вы бываете, мальчики! — крикнул он, заходил по пляжу и больше не произнес ни слова.

— Закройся, ты! — крикнул Захарка, пристроившийся возле локтя Феликса, и Феликс сильно поддел его этим же самым локтем.

Дима молчал. Он весь как-то съежился маленьким комочком и замер.

— Хватит вам! — крикнула Аня. — Еще слово — и я уйду.

— Есть «хватит»! — устало сказал Феликс, встал и с разбегу, руками вперед, красиво — он это чувствовал — прыгнул под набежавший вал огромного сверкающего моря.

 

Глава 4

МАЛЬЧИШКА С ЗЕЛЕНЫМ КОЗЫРЬКОМ

— Следующий! — Артем стукнул ракеткой о край стола.

Феликс поднял голову. К нему шла Аня. Расстроенная и сердитая. Ее босоножки, попадая в лучи света, ярко вспыхивали — то одна, то другая, даже глазам больно… Ни на кого не смотрит. Бинт на ноге развязался, и грязный конец его волочится по земле. Села на кончик скамьи и повернулась ко всем, в том числе и к Феликсу, спиной. Жалость уколола его сердце. А девчонки на балконах захлебывались от счастья:

— Браво, Артемка! У ней есть свой двор!

— Надела золотые и нос задрала!

Феликсу хотелось пристукнуть их в этот миг. Ну зачем пошла к столу? Ведь говорил же… Всегда она такая…

— Следующий!

Феликс шагнул к столу, взял ракетку, еще теплую от Аниных пальцев, и спросил:

— Сколько очков форы дать?

— Сейчас и ты будешь трупом! — самонадеянно заявил Артем.

А дышал-то он после трех игр трудно. У Феликса, в сущности, был небольшой перевес: разнообразней играл, легче двигался и знал несколько неотразимых ударов. Но случалось, Феликс и проигрывал Артему. Сегодня он должен был только выиграть. И в отместку за Аню, и вообще…

Оба приготовились.

Р-р-аз!

Мяч заскакал по столу. Вначале заскакал несильно — прощупывали друг друга, невысоко — выискивали слабые места, рассудительно — примерялись. Потом Артем резко послал мяч в угол. Феликс принял его, отпрянув, погасил скорость и толкнул так, что мяч лениво перекатился через сетку на территорию Артема.

Тот ринулся к нему — и не успел.

— Ничего для начала! — Феликс кинул взгляд на мокрое лицо противника. — Проси, еще могу дать форы.

— Не трепись!

Вокруг стола собрались все, кроме Ани, — она по-прежнему сидела у столика и, наверно, все еще переживала свой проигрыш. Неожиданно послышался хриплый женский голос:

— Арте-о-ом! Арте-о-ом!

— Чего тебе? — Артем сверкнул влажным лбом и щеками.

— Помоги подвязать помидоры!

— Отстань! Не до тебя мне!

«Еще бы», — подумал Феликс.

Голос матери Артем подавил решительно и быстро, как огневую точку противника. Игра продолжалась, но тут раздался сигнал, и во двор, покачиваясь, въехала большая грузовая машина с вещами и мебелью.

— Ломакины? — всполошилась Лида. — Уже? — И все стоявшие у стола повернулись к машине, а кое-кто побежал к ней.

Феликс ругнулся про себя и вспомнил, что к ним во двор должен приехать Валерий Михайлович Ломакин, новый хирург больницы. Вернее, не он сам, а его семья. Он уже неделю жил здесь, в освободившейся комнате, и было известно, что Лидина мама, уборщица той же больницы, дала ему старую, связанную проволокой раскладушку и тумбочку, и он спал в неуютной, пустой комнате с ободранными обоями и разбитым окном. И вообще, надо сказать, в их больших домах живет уймища разных людей, от дворников, парковых рабочих и продавцов до штурманов дальнего плавания, и вся жизнь на виду! Через минуту двор знает, кто какой купил телевизор, у кого на носу свадьба, а у кого — развод, кто получил в подарок урчащего плюшевого мишку, а кто — отцовского ремня. Из уст в уста передается, да и через распахнутые окна слышно…

Машина остановилась у подъезда.

Из кабины вылезли шофер и маленькая худенькая женщина с быстрыми глазами. Шофер стал открывать борта, и тут выяснилось, что в семейство Ломакиных входит еще мальчишка. Он сидел в кузове за шкафом и, когда машина остановилась, встал — крепенький, губастый, в синих выгоревших джинсах, в картузике, похожем на велосипедный, с прозрачным зеленым козырьком, отчего лицо его было в зеленоватых бликах, словно он плавал под водой.

— Ого, — сказала худенькая женщина, — сколько зелени! Добрый день, мальчики! — И через секунду: — Слезай, Ваня, прибыли…

Ваня задом полез с машины, долго ловил ногой двойной задний скат и не очень ловко спрыгнул на землю. «Ну, этот из семейства пресноводных! Увалень…»— сразу понял Феликс. У него было безошибочное чутье на таких, потому что присутствие у человека характера сразу видно — он каким-то образом выпирает на его лице, чувствуется в манере говорить, во взгляде и даже в походке. Глянув на этого Ваню, Феликс уже определил, какое место займет он в их компании: конечно же, поближе к хвосту…

У машины тотчас появился Валерий Михайлович, высокий, сутуловатый, с мягкими тихими глазами, — и не скажешь, что он хирург, делает операции и не боится крови. Потом Феликс заметил у машины Диму и нескольких малышей.

Ребята, стоявшие у стола, с любопытством поглядывали на разгрузку. Первым побежал на помощь Витька.

— Витя! — позвал Феликс, и тот вернулся.

— Мальчик, не надо! Мы сами!.. — донесся от машины голос Валерия Михайловича. — Маша, берись за тот конец.

«Кажется, в разгрузку ввязался Димка, — понял Феликс, — ну и пусть… Два сапога пара…»

— Ого, и это все книги? — воскликнул Дима.

— Это не все, — ответил мальчишка. — У нас еще тихой скоростью идут… Приходи читать.

— Спасибо. А «Библиотека приключений и фантастики» у вас есть?

— Не вся. Половину ребятам в Ярославле оставил — читают, почтой вернут.

— Мальчики, не надорвитесь! — испуганно вскрикнула Ванина мать, тетя Маша. — Тяжесть-то какая!

— Будь спокойна, мам…

— Ваня, не смей! — ахнул Валерий Михайлович. — Ты разобьешь магнитофон.

— Я и починю, — весело отозвался мальчишка.

— Уже чинил раз — хватит.

— Пошли, ребята, — сказал вдруг Аркаша. — Мы в два счета.

— Кончим — тогда, — оборвал его Феликс. Артем уже на последнем издыхании. И в трудном броске чуть не сшиб с ног подвернувшегося Захарку, но мяч отбил.

— Кончишь — тоже приходи, — сказал Аркаша и ушел.

Феликс не ответил. Он берег дыхание. Слух еще больше обострился.

— Осторожно, здесь стекло! Посуда и рюмки! — донеслось от машины. — Ваня, кому говорят?

— Черт с ними! — сказал все тот же Ваня. — Все равно пить из рюмок не даете.

— Уж это точно, — подтвердил отец.

— Так можно и разбить!

— Ну-ну, — весело пригрозил отец, — только попробуй!

Вдруг Феликс заметил, как со скамьи поднялась Аня и пошла к машине.

— Ань, ты куда?

— Надоел мне ваш турнир… Кончайте уж!

У машины раздался хохот. Феликс на миг повернул голову. Дима подавал с грузовика Аркаше… лыжи. Да, да, это были самые настоящие клееные эстонские лыжи. «Что он, дурачок, этот Ваня?» — подумал Феликс, отбивая мяч. И тотчас услышал за спиной звучный Анин голос:

— Ты зачем взял их? По воде решил кататься?

— А что, здесь совсем не бывает снега?

— Бывает, да быстро тает… Ой, я не могу! — Аня засмеялась, закинув голову, и желтый хвостик ее волос отвис. — Чудной ты какой-то… Лыжи привез! Ну давай отнесу — не выбрасывать же добро… И еще что-нибудь дай. Я сильная…

— Ого! — произнес Ваня. — А не скажешь… Ящик этот дотащишь?

— А он тяжелый?

— Легонький, в нем елочные игрушки.

— Тогда не дотащу…

И в это время отозвались молчавшие до того балконы:

— Слушай ее, она умеет заливать!

— Мясникова дочка!

Ваня внезапно побледнел и обернулся к балконам.

— На кого это они так? — тихо спросил он.

— На меня, — вроде бы даже гордясь, сказала Аня.

Ваня, видно, все еще не мог опомниться.

— А за что? Почему они так?

— Потому что больные, — громко, чтобы слышали балконы, сказала Аня. — Лечиться им надо… В больницу! И со «Скорой помощью»! А то поздно будет, психопатками станут…

Ваня с удивлением посмотрел на Аню и сказал:

— Ну и жизнь… Ничего себе…

— А что? Зато не скучно…

От стола отошел Витька и другие. Феликс не возвращал их. Остался один Захарка. Мяч заскакал более вяло, интерес к игре стал падать, а спортивный азарт пригасать.

— Игра, — сказал Феликс, не ощущая никакой радости, и поймал мяч. — В следующий раз проси форы, а то со второго места никогда не выползешь.

— Ребята, внимание! — ломким басом оповестил двор Артем. — Наш доблестный Феликс сохранил за собой звание короля пинг-понга!

«Остроумно, как и «мисс Скалистая», — подумал Феликс.

Вдруг он увидел Аню. Сильно согнувшись, она несла на плече большую картонную коробку. Кофточка выбилась из шорт, загорелая спина напряженно скривилась. Он бросился к ней и тут же остановился…

— Ну что ж ты? Иди, — с трудом дыша, сказала Аня и, скособоченная, потащилась наверх. И снова вышла из дверей, заправляя кофточку в шорты, опять взяла на плечо коробку.

Феликс не знал, что делать.

Он походил возле стола с брошенными ракетками. Артем, кинув ногу на ногу, развалился на скамейке, поглядывал на разгрузку и курил сигарету. Курить ему разрешал отец, работавший слесарем в доме отдыха, и нередко «стрелял» у него сигареты, и они вдвоем покуривали во дворе. Не боялся он и отца Феликса, потому что еще год назад за курение и вечную неуспеваемость был изгнан из их школы и учился в другой…

Наконец Феликс подошел к машине. Каждый из мальчишек, как муравей, что-то тащил в распахнутые двери.

Вот шофер стал ногой пододвигать к Ане из кузова громаднейшую — из-под телевизора, что ли — коробку.

— Отойди, — шепнул ей Феликс, вцепился правой рукой в веревку, рванул — ух и тяжела! — левой подхватил другую коробку и, посвистывая, пошел к дверям. А веревка все глубже и глубже врезалась в пальцы.

Потом Феликс сбежал вниз и крикнул Артему:

— Эй, вице-король пинг-понга, можно вас на минутку?

Артем выплюнул сигарету и подошел к нему.

— Помоги навьючить этот шкаф.

И втроем — он, Валерий Михайлович и Артем — с кряхтеньем и криками спустили из кузова старый громоздкий шкаф и потащили по узкой лестнице на второй этаж. Комнатка была тесненькая, с пыльным окном и клочьями обоев у плинтуса.

— У вас нет бутылок с этикетками? — спросил Артем, оглядываясь, — он уже год собирал винные этикетки, и у него была отменная коллекция их. Ему никто не ответил, и Артем ушел вниз, и, конечно же, опять развалился на той же скамейке.

Вдруг Феликса кто-то тронул за штаны. Он обернулся. Перед ним стоял Ваня и рассматривал фирменную марку, пришитую к заднему карману его джинсов — ковбой в широкополой шляпе объезжает упрямящегося мустанга.

— Где ты достал эти штаны? — спросил Ваня, щупая надежную, грубую ткань, и радостно крикнул: — Мам, посмотри, какие у него брюки!

— В Стамбуле, завуч отцовской школы привез из турпоездки… А где это ты купил такой картузик? Можно примерить?

— Пожалуйста. — Ваня наклонил к нему голову. — Дядя купил в Химках, на перроне речного вокзала… Он механик на теплоходе.

— Спасибо за информацию, — Феликс стянул с Вани картузик — голова его неожиданно оказалась стриженной под ноль, большеухой и абсолютно круглой, точно арбуз, — и натянул на себя, надвинув козырьком на глаза. И глянул на Аню, проходившую мимо в обнимку с небольшой коробкой.

— Ох и зеленющая! Подводная царевна! А где твой хвост?

Аня хохотнула и повела плечом.

Ему вдруг стало весело, так весело, что захотелось орать и дурачиться.

Только сейчас он хорошенько разглядел мальчишку. Толстогубый, мягкий. Подбородок тупой — значит с ленцой и несамостоятельный. То и дело к маме обращается, и при всех. Нос картошкой. А вот глаза красивые. Даже очень. Большущие, серые, в синих крапинках. Ясные. И они резко выделялись на его лице. Взять хотя бы Диму — весь красивый, с ног до головы: и нос, и губы, и глаза, и брови. И поэтому ничего по отдельности не бросается, не поражает. А у этого — глаза!

Даже тревожно стало Феликсу от этих глаз.

А почему? Смешно!

Между тем машину уже разгрузили. Тетя Маша охала и ахала, благодарила за помощь. Валерий Михайлович трогал ребят за плечи и обещал через недельку, как только окончательно устроятся и настанет день его рождения, закатить пир горой. Шофер, видя такое нашествие грузчиков, получил в углу от «хозяина» несколько бумажек и, довольный, поторопился уйти, закрыл на замки борта машины и укатил со двора.

«Пожалуй, и с нас хватит», — решил Феликс и, когда ребята высыпали из подъезда, сказал:

— Все. — И негромко добавил: — Чтоб завтра не опаздывать. Ждать не будем.

И персонально кивнул Захарке: дескать, отпускаю тебя, сегодня больше не понадобишься. И когда Захарка скрылся в дальнем из трех домов, составлявших их двор, Феликс подождал немножко, огляделся и только тогда тихо сказал Витьке:

— А ты подожди меня. Дело есть.

Почти все ребята разошлись, кроме Витьки и Ани, — она сидела на скамейке у столика и поправляла на ноге бинт. И Аркаши не было — застрял у новичка. И Димин голос раздавался через открытое Ванино окно. При разгрузке Дима сторонился Феликса и Ани, но зато, как ириска к зубам, все время липнул к Ване. «Наконец-то нашел себе дружка и не будет путаться у нас под ногами», — подумал Феликс и уже не чувствовал ни малейшего угрызения совести за все то, что у них недавно случилось.

 

Глава 5

ШИФРОГРАММА

— Пойдем? — спросил Феликс.

Аня поднялась со скамейки. Они сошли по низеньким ступенькам с территории двора — дома стояли на небольшой возвышенности — на тротуар Центральной улицы.

Близился вечер, жара немного спала, и в городке стало свежей, тише, и резче запахли цветы. Аня жила через три дома от них. В глубине старого, заросшего сада прятался их маленький, под замшелой черепицей домик из ракушечника. Они прошли в калитку. Аня, склонив голову, шла по дорожке меж кустиков роз и шиповника, Феликс — за ней. Ветерок развевал перед ним хвостик ее волос, трепал его из стороны в сторону, отбрасывая на белую кофточку мятущуюся тень, сдувал волосы с затылка, открывая тоненькую с узкой ложбинкой шею.

Ее ступни, охваченные позолоченными ремешками, ступали легко и упруго. Она шла и похлестывала себя сорванной веткой по обугленным от солнца ногам.

Феликс знал, что вот сейчас дорожка кончится, и ее босоножки и развевающийся у затылка хвостик исчезнут в доме, и надо ждать до утра, чтоб опять увидеть их… А может, она сегодня еще выйдет?

Вот и веранда с узкой треснувшей дверью. Феликс закинул назад руку, открыл на квадратном кармане джинсов желтую «молнию» и вытащил сложенный вчетверо исписанный листок в клеточку. И спросил:

— Пошатаемся сегодня?

— Завтра.

— Идет… Ты все еще сердишься?

— На что?

— Да на этот глупый турнир.

— Вот еще! — Аня фыркнула и внимательно посмотрела на него. — За кого ты меня считаешь?

— Тогда до завтра, — он протянул ей листок.

— Всего. — Она с хитрой улыбкой подала ему руку, потому что знала, что и в этот раз получит шифрограмму — их она получала от него на прощанье чуть не каждый вечер вот уже три недели, и, конечно же, Димка ни о чем не догадывался. Тонкие быстрые пальцы ее взяли, можно сказать, вырвали у него шифрограмму. Аня вдруг сорвалась, побежала вперед, прыгнула на крылечко, обернулась к нему, улыбнулась и пропала в дверях.

Феликс постоял с минуту у крыльца, увидел ее лицо уже в окне за откинувшейся на миг занавеской и пошел к калитке. Он учился с ней с первого класса. Девчонка как девчонка была — невредная, худющая. И вдруг куда-то исчезла, пропала ее худоба, и все стало совсем другое — и походка, и плечи, и взгляд. И даже голос. Глянул Феликс однажды на нее — и с ним что-то сделалось, что-то заныло. И больше он старался не смотреть на Аню. Но все, как по команде, стали обращать на нее внимание: вздыхать, бросать записки; подкатывались и более хитрым способом — дежурили у ее калитки, набивались в провожатые после уроков и торчали рядом во время экскурсий в районный город Кипарисы. Но Аня уклонялась. Лишь Димку терпела. Он повсюду таскался за ней, и дома бывал, и на днях рождения, и в саду ее, как передавали девчонки, в поте лица трудился. И что нашла в нем? Все это продолжалось до тех пор, пока однажды Феликс не вытерпел и не послал ей шифрограмму — и текст, и шифр одновременно, и она мгновенно ответила…

Витька ждал его у калитки.

— Пошли, — Феликс положил ему руку на плечо. Он любил так ходить с ребятами, опираясь на их плечо, и им это нравилось, потому что ценили его доверие, дружбу и силу, а может, и кое-что другое.

Феликс с Витькой вернулись во двор. Аркаша уже снял со стола и свертывал сетку. Играл он скверно, а вот спортивный инвентарь у него был отменнейший: мячи — футбольный и волейбольный, гантели, эспандер… Мама с папой купили, чтобы развивался их мальчик физически, обрастал мускулатурой, укреплял нервы и дыхание. Но мало помогало это Аркаше. Всегда он был бледненький, тощенький — все ребрышки как напоказ, хоть в школе по Аркаше строение костей изучай. И болел то и дело, простудиться ухитрялся даже на солнце. Зато умен был дьявольски и чего только не знал! На школьных олимпиадах и викторинах — и лит., и мат., и физ. — все призы сгребал. Ну и понимал, в чем его силенка. Заносило его иногда… Гадами сегодня обозвал. А за что? Из-за Димки?..

— Феля, — позвал его Аркаша и перевел глаза на Витьку, видно, хотел что-то сказать наедине.

— Подожди, — бросил Феликс Витьке и, полуобняв, отвел Аркашу в сторонку.

— Сейчас я тебе задам идиотский вопрос, — тихо сказал Аркаша. — Только не смейся.

— Валяй, — рука Феликса дружески погладила косточки его плеча.

— Идти мне с вами? Только честно скажи.

На Феликса чуть грустно и виновато смотрели умные карие глаза.

Ах вот он о чем! Все ясно: где нужна сила и выносливость, там ему трудно. Бедняга… Но Феликс старался никогда не напоминать ему о его немощи.

— Почему ж нет? Иди… Мы ведь не гонки устраиваем…

Аркаша вздохнул, словно догадывался, — а он догадливый! — что не очень-то хочется Феликсу тащиться на Гору Ветров, а если он и согласился, то обязательно что-нибудь выкинет там, что-нибудь такое, что может выйти боком ему, Аркаше…

— Очень хочется оседлать Гору Ветров, — сказал Аркаша, — Я ведь в душе альпинист.

— В чем же дело? Иди! — почти рассердился Феликс.

И, уже поднимаясь с Витькой на второй этаж своего дома, стоявшего против того, в который приехал Ваня, Феликс вдруг подумал: а ведь это великолепная идея — устроить гонки! Ох и задаст он им завтра темп! Немногие выдержат.

А что будет с Аркашей? Надо было отговорить.

Ничего… Как-нибудь. В крайнем случае на веревке дотащат.

 

Глава 6

МАЛЕНЬКИЙ РАЗДОР

Феликс открыл дверь и подтолкнул оробевшего было Витьку. Парень он тихий, мягкий, и не скажешь, что рыбацкий сын — таков ли Захарка? — и в доску свой. Ребята ходили к Феликсу неохотно: побаивалась отца. Однажды Витька признался: «Когда идешь к тебе — ну как в директорский кабинет, душа в пятки прячется…» Лишь Аркаша заходил к ним, не стесняясь.

И никто-никто из мальчишек и не догадывался, что отца-то, этого высокого и грозного на вид человека, нечего бояться, до того он прост, мягок и даже податлив. Феликс скрывал это от всех как величайшую тайну, стыдился, но если бы и проговорился, никто бы не поверил, что у него такой отец…

Мать жарила на кухне яичницу, отец еще пропадал в школе: не успели там окончиться занятия, как уже начался ремонт, — видно, ребята за год постарались.

Оставив Витьку в комнате, Феликс пошел к матери.

— Я пришел с Витей, — сказал он вполголоса, — может, еще что-нибудь найдешь для него.

— Хорошо, Феликс, — сказала мать. — Покормить Витю? Я разобью еще яиц.

— Прекрасно.

— Мне очень нравится, Феликс, что ты так заботишься о Вите, но оценит ли он твою доброту?

— До сих пор ценил, — хмуро сказал Феликс.

— Понимаю… Я все понимаю.

«Ты много понимаешь, да не все, — подумал Феликс, возвращаясь из кухни и слыша, как мать бьет над сковородкой яички. — Ты, например, совсем не понимаешь, как нужны мне эти мальчишки, может, больше нужны, чем я им…»

Витька ел, смачно причмокивая, заталкивая в рот громадные куски хлеба, — видно, сильно проголодался. Робость его прошла через минуту, он совсем не стеснялся матери Феликса и даже не пригладил рукой торчащие во все стороны, сильно выгоревшие русые волосы, не прятал ноги с просвечивающими коленками. Поев, Витька сказал, что не знает, полезет ли завтра со всеми на Гору Ветров.

— Ракушка у деда на исходе, — объяснял он, — и за рапанами надо понырять — все стоящее ушло, и вообще помочь надо. Сегодня обещал поработать, но удрал на турнир. И потом, завтра отец с моря приходит…

— И много приносит ваша фабрика?

— Ничего… Крутимся.

Витька ушел от них часа через два, сытый, сияющий и с узлом: мать Феликса дала ему неплохие еще, но надоевшие Феликсу брюки, выгоревшую ковбойку, старую тюбетейку и сильно помятую, давно вышедшую из моды летнюю синтетическую шляпу отца — кто-нибудь теперь в их семействе будет щеголять по Скалистому в директорской шляпе. Да и вообще, что ни дай и сколько ни дай — все пригодится в большом Витькином семействе: ведь, кроме него и старшего брата, у них пятеро ребят.

— И подстригись ты наконец, — сказал Феликс, спускаясь с Витькой по лестнице. — Смотреть противно, и майку надень чистую… Приятно ходить так? Не других, так себя хоть уважай…

— Да некогда все. Одно, другое…

— А обедать тебе есть когда? А спать?

— Сравнил!

— Ходить по-человечески еще важнее… Или нет?

— Подумаю. — Витька наподобие Семки принялся дурашливо морщить и разглаживать лоб и потом тихо спросил: — А что это твой Адъютант стал еще нахальней? И важничает все. Раньше был тише воды, ниже травы…

— А ты у него спроси.

— Как же я спрошу? Ты ведь знаешь… Слушай, — вдруг быстро заговорил Витька, — я давно хотел поговорить с тобой… Может… Может, это глупо, что мы так долго с ним в ссоре… Даже во двор иногда приходить не хочется… Он тогда неправильно меня стукнул… Ну за что? Я и сейчас скажу: лучше продавать на рынке и пляже шкатулки, чем уворованную в колхозе камбалу! Но я ведь не зловредный…

— Ну и что? — спросил Феликс.

— А то, что, может, мне первому к нему подойти? Я ведь не злопамятный, камень на него за пазухой не держу. И поймать его на рынке могут, неприятности будут… А? Как ты считаешь?

Такого оборота дела Феликс не ожидал. Он как-то привык уже к тому, что внутри их компании живет этот маленький раздор, который не только не мешает их дружбе, но даже вроде бы еще сильней сплачивает их… Смешно, но это было так. Почему? Да потому, что их нелепая вражда вносила живость, а подчас и веселье в их жизнь, разнообразила ее, заставляла мальчишек оттачивать свой ум и все время что-то изобретать. А что касается рыбы — от трех-четырех килограммов колхоз не обеднеет, и наказывать за это не будут…

— Как я считаю? — медленно спросил Феликс, лихорадочно думая, что ему ответить. — Ну, если тебе плевать, что Захар при всех ни за что съездил тебя по физиономии и обозвал собачьим дерьмом — можешь подойти и помириться с ним… Твое дело.

— А как бы ты? — не отставал Витька, и по тому, как сразу собралось, посерьезнело его худое, но добродушное, с ямочками на щеках лицо, Феликс понял, что для него это очень важный вопрос.

— Не знаю. Я-то лично уважаю в людях гордость и принципиальность, но если ты…

— Так, может, мне подраться с ним? — глухо спросил Витька. — Могу. Думаешь, не могу?

— Раньше надо было… Да и не справишься ты с ним… Он орешек — будь здоров!

— Это я-то? — закипятился Витька. — Я знаю несколько приемов самбо — Андрюха научил, я схвачу его за руку вот так, — он взялся за руку Феликса, — потом подставлю ногу вот так и молниеносно перекину его через себя вот так… — тут Феликс вывернулся из Витькиных рук, завел за него ногу, толкнул локтем в грудь, и Витька мгновенно очутился на земле, а узел с завернутыми в ковбойку вещами отскочил в сторону.

— Так ты будешь расправляться с Захаром? — Феликс тут же поднял его за руку.

Витька перевел дух:

— Сравнил себя с ним!..

Смеркалось. Во дворе под уютным светом фонаря за столиком галдели доминошники. Аркашиного отца здесь не увидишь, но Захаркиного — всегда. И Артемова. Что им еще делать? У ножек столика стояли две пустые бутылки. От стука костей, от смеха и споров звенело в ушах… Феликс сплюнул, быстро прошел с Витькой мимо столика и заметил привалившуюся к столбу с фонарем фигуру Артема: игроки, видно, еще не принимали его в свой круг, но и не гнали.

Феликс с Витькой вышли на Центральную улицу. Мимо них со стороны моря пробежали Дима с Ваней — волосы у Димы были влажные, а Ванин кочан уже успел просохнуть.

— Ну, топай, — Феликс протянул Витьке руку. — Пока.

— Всего! Постараюсь завтра прийти — очень хочется… А за это — спасибо! — Витька крепко пожал ему руку и скрылся в сумерках.

Феликс пошел по тротуару, подальше от стука и смеха доминошников. Вот и Анина калитка. Он открыл задвижку и сделал несколько шагов в темноту черешен и яблонь, в аромат цветов, постоял, посмотрел на светлые окна и вышел на улицу.

Вечер был хорош — свежо, небо все в звездах, вдали, в летнем театре, играет музыка — гастролируют артисты из Ленинграда, промчалась открытая экскурсионная машина и, пересчитывая фарами платаны и кипарисы, унесла во тьму песню, и вдруг Феликсу стало тоскливо…

Он медленно шел и ни о чем не думал. И чувствовал свое твердое загорелое тело, натренированное греблей, плаваньем, турником.

Впереди, ближе к своему дому, Феликс вдруг услышал в полной темноте веселые крики, возню и смех. Смех был нехороший, и веселье — злое.

Феликс побежал вперед и увидел, как несколько мальчишек насели на кого-то почти невидимого, пригнутого к самой земле. Один верхом сидел на нем, другой пинал ногой в зад. Остальные стояли рядом и похохатывали.

— Чего вам надо? Уйдите!.. — услышал Феликс придушенный голос Аркаши и бросился к мальчишкам. Ударом кулака сбросил сидевшего верхом и узнал Ильку, известного в городе шалопая и драчуна, отшвырнул того, что пинал ногой в зад Аркашу, расшвырял остальных; и пока те, застигнутые врасплох, собирались с силами, схватил Аркашу за руку и побежал по ступенькам вверх, в свой двор.

Феликс знал, что с мальчишками, где есть Илька, лучше не связываться, особенно в темноте, — могут и ножом пырнуть. Сзади послышались ругань и угрозы, но преследовать их мальчишки побоялись.

— За что они тебя? — спросил Феликс, переводя дыхание у подъезда дома, где они с Аркашей жили.

Волосы у того прилипли ко лбу, губы тряслись.

— Спроси у них… Не знаю… Шел из аптеки…

И Феликс представил: Аркаша в полном одиночестве идет домой, навстречу — эта шпана, им скучно: давно, видно, никого не били. И решили позабавиться…

— Было больно? — спросил Феликс. — Ран нет?

— Кажется, нет. — Аркаша стал ощупывать ноги и руки. — Не успели… Если б не ты…

— Ерунда! — сказал Феликс. — Идем по домам. Завтра рано вставать.

 

Глава 7

«МИСС СКАЛИСТАЯ»

Спала Аня чутко, и рука ее мгновенно легла на головку будильника и сдвинула рычажок, придушив звон. Старшая сестра Катя, работавшая кондуктором автобуса, поздно вернулась вчера из автопарка и даже не пошевелилась. Не проснулась и Валя, средняя сестра, хотя ей уже скоро надо идти к своей тележке — продавать мороженое. За стенкой с тяжким храпом спал отец — вчера он опять пришел сильно навеселе: наверно, снова подбил Егор, рабочий их же гастронома.

Аня убрала с будильника руку и по-настоящему открыла глаза. Потянулась. Зевнула. И вдруг, вспомнив про все, отбросила простыню и кинула ноги на коврик. И успокоилась — чего пороть горячку? С вечера готов рюкзачок.

Присела к столику с зеркалом, надела цепочку с медальоном и стала причесываться. У этого столика наводили красоту сестры, и доступ к нему Аня получила совсем недавно, и даже хранила в нем свои заколки, гребешки и ленты. В зеркале она видела тонкое, смуглое, почти черное лицо с серыми глазами и темными ресницами. Губы очень подвижны. Ну просто беда! И подумать о чем-то не успеешь, а по губам видно, что пришло тебе в голову. Видно, ума маловато. Сама-то собой ничего, но «мисс Скалистая»… Скажут же!

Со стен на Аню смотрели фотографии любимых актеров и актрис кино: одни смотрели независимо, через плечо, другие — кокетливо, сквозь густые прищуренные ресницы, третьи — загадочно и грустно… А какие у них прически! Какие меха на плечах и купальники! А какие у них шеи! А ресницы! Даже уши у них необыкновенные!

Немножко бы походить на них. Капельку. Чуть-чуть…

Аня оглянулась на сестер — сестры крепко спали, отодвинула подушку, сунула руку в распоротый у изголовья матрас и вытащила обрезанную корочку от старого школьного дневника, а из нее два старательно сложенных листка в клеточку. Один из них — весь в крошечных вырезанных квадратных окошечках. Это их шифр, их с Феликсом сверхсекретный шифр, и есть на свете только два экземпляра его — у нее и у Феликса. Второй листок, тоже в клеточку, был сплошь исписан буквами. Аня наложила на этот листок шифр. В окошечках появились единственно нужные буквы. Из них и складывался текст шифрограммы. Все буквы одной величины и без знаков препинания. Еще вчера, через минуту после ухода Феликса, Аня прочитала ее и тогда же ответила ему — тоже через шифр, и сегодня утром передаст — так у них условлено.

На бумаге можно написать то, чего никогда не скажешь устно. А потом, когда встретишь его и знаешь, что он все прочел и все знает, что ты ему написала, так легко сделать вид, что и не писала ничего и ничего такого не думаешь. И все это вроде бы как игра и совсем не игра!

Аня спрятала шифр в матрас, вспомнила все, что было вчера, — и позорный для нее турнир, и приезд новенького, и горячие глаза Феликса… Улыбнулась — и опять к зеркалу.

Что у нее на самом деле красивое, так это волосы. До актрис ей далеко, но волосы… Они у нее густые, пушистые, длинные. Другие пообрезали, а она нет. Что хочешь делай из них, любую прическу сооружай. Может, сегодня по-новому как-нибудь заплести? Даже классный руководитель сделал ей замечание: нельзя каждый день приходить в школу с новой прической. Нет, лучше снова завязать хвостик — идешь и чувствуешь, как ветерок развевает его… Смешно и весело!

Аня быстрыми движениями стала расчесываться гребнем, да так, что волосы трещали. Повязала красную ленту, глянула на будильник и ахнула. С трудом натянула узкие, очень тесные — отлично сели после стирки! — джинсы, скользнула на кухню, мгновенно поела, повесила на плечо ремень рюкзачка и на цыпочках вышла из домика.

Мама уже ползала в клубнике — рвала на продажу: первая клубника дорогая, и сами они ее почти не едят. Из-за этого проклятого сада Ане пришлось срезать красивые длинные ногти — земля набивалась, а вычищать ее — мука!

Аня бесшумно двинулась к калитке.

— Анька! — догнал ее голос матери. — Когда вернешься?

— Скоро! — Аня побежала по мокрой от росы дорожке.

Ох как взрослые любят задавать вопросы и допытываться, куда и зачем ты идешь, и что думаешь, и почему… Все им надо знать.

Собраться условились на пустыре, там, где кончался городок и начиналась наикратчайшая тропа на гору.

Аня полетела по тротуару, по улочке вверх — и прямиком через бесхозный огородик. Вон они, ребята! Почти все на месте. Феликс с пасмурным лицом — почему? — сидит на оградке, а у ног его, как верный пес, на травке расположился Захарка; Артем в своих страшноватых, как у мотоциклиста, только черных, очках разместился на большом камне и улыбается, и Аркаша среди них в войлочной, с бахромой курортной шляпе, и он не сидит, а почему-то нервно расхаживает возле ребят…

А вон… Нет, это правда? Димка!

Аня прямо опешила и не поверила своим глазам…

Он-то зачем явился? Вот еще номер! Вчера так заорал на Феликса и был не в себе, а сегодня вдруг решил идти со всеми.

Наверно, потому, что явился Димка, такое пасмурное лицо у Феликса и такое бесшабашно-веселое у Артема: чует, будет потеха. Любит он потехи, и хохотать любит, и здоровенный, и на нее посматривает, и какое имя дал ей! Точно и вправду она самая красивая в городе… Только зачем он все время носит эти дурацкие черные очки? Глаза бережет? Или думает, ужасно идет ему?

Но Дима… Лучше бы не приходил…

И кто во всем виноват? Феликс! Нельзя было так сразу обрывать все… Дима ведь до сих пор немножко нравится ей — тихий такой, добрый — все вмиг сделает, все, чего ни попроси! И сам из себя хорошенький: волосы мелко вьются, нос тонкий, с горбинкой, и губы красивые. Многие девчонки в их классе просто без ума от него, и Аня совсем не хотела, чтобы все так кончилось. И с Димой ведь можно было по-прежнему дружить, и с Феликсом, да вот не получилось…

Ничего не поделаешь, надо выкручиваться. Будь что будет!

— Привет! — крикнула Аня, подойдя к ребятам и прямо-таки полыхая щеками. — Доброе утро!

— Здорово, мисс! — ответил Артем, а потом уже другие.

И она, как это принято среди мальчишек, по порядку стала кидать им руку: вначале Артему — ближе всех сидел, потом Аркаше, Диме… Да, да, она кинула руку и Диме, но тот, вместо того чтобы пожать ее, мгновенно отдернул от Ани руку и отошел за Аркашу. И все это видели… Кровь ударила в лицо Ани. Вот какой он, оказывается! Хочет, чтобы она дружила только с ним? Не дождется этого. Ох как захотелось вдруг припечатать его каким-нибудь словечком, но не нашлось нужного, и Аня вяло сунула руку Семке и Захарке, и уж напоследок протянула Феликсу, и тот быстрым незаметным движением так стиснул ее руку, что Аня вскрикнула, засмеялась и стукнула его по плечу.

И забыла про неприятность.

Ребята улыбались ей, точно она доставила им большую радость, а она ничего для этого не сделала — просто пришла. Лишь Дима не улыбался. Он присел в сторонку на кирпич и каблуком туфли выворачивал камешек.

«Ох и дурища же я! — ругнула себя Аня. — Нельзя так вести себя при нем. Ведь губы у меня — до ушей и нос — кверху. Позор!»

А чего он все-таки явился?

 

Глава 8

ПОСТОРОННИЙ

— Ну кого еще нет? — спросил Феликс.

— Витьки и Лиды! — отозвался Захарка, хотя все это знали и без него.

— Подождем еще пять минут, — Феликс посмотрел на часы, — Вот так Лидка, а ведь первая по горным макам убивалась!

Вдруг Дима вскочил с кирпича и побежал от них вниз, к улице.

— Куда ты? — вся красная от стыда и вины, так сильно прилила к щекам кровь, закричала Аня. — Вернись! Дима! Вернись!

— Подождите меня! Я сейчас… — ответил тот, не оборачиваясь.

Аня чуть успокоилась.

— Куда это он драпанул? — спросил Захарка.

— Пузо заболело — расстройство, — брякнул Артем, все засмеялись, и, чтобы упрочить свой успех, добавил: — А то, думаю, что это он весь так и корчится, видно, вчера капусты сырой переел…

Один Аркаша не смеялся. Под глазом и на подбородке у него краснели две свежие, слегка присохшие ссадины — откуда они? Он был задумчив, больше молчал и держался сегодня, как заметила Аня, поближе к Феликсу.

Наконец с сине-белой аэрофлотовской сумкой на плече — ТУ рассекает облака — явилась Лида. Толстенькая, румяная. Аня кинулась к ней и крепко обняла за плечи — одной девчонке всегда немножко тоскливо среди мальчишек, даже если это очень хорошие и веселые мальчишки.

Вдруг Аня заметила, как лицо Феликса потемнело, губы сжались. Он смотрел вниз, в проулок, туда, откуда только что появились Лида и она, Аня. И тотчас почти автоматически туда повернул голову Адъютант.

— Димка?! — вскрикнул он. — Кого это он буксирует? Никак того… Того самого, что приехал вчера…

— Кто ему разрешил? — Феликс пнул ногой свой большой рюкзак, лежавший возле него. — Мы ничего, кроме имени, не знаем о нем, а он…

— Ничего страшного! — Ане стало совсем весело, — Он, по-моему, ничего мальчик. — И вспомнила, как вчера Ваня предложил ей взять любую книжку из развалившейся картонной коробки и чуть не силой всовывал ей «Путешествие Гулливера», а она сказала, что читала его еще в четвертом.

— Но ведь был уговор — посторонних не брать! — сказал Феликс.

— Разве был? — явно придуриваясь, спросил Артем. — Первый раз слышу… И какой же он посторонний? С одного двора…

Ваня издали поздоровался с ними, и напрасно. Солидней, более по-мужски было бы подойти поближе и протянуть каждому руку.

— Тебя кто звал? — спросил Феликс.

— Да никто. — Ваня будто и не заметил ледяного тона. — Разве надо, чтоб кто-то звал? Я от Димы узнал и решил вчера пойти, а потом раздумал, и тут Димка прибежал… Пойду, пожалуй… Интересно…

«А глаза у него — ничего, совсем ничего… Красивые, можно сказать, глаза!» — подумала Аня.

— Иди, на этот раз разрешаем. — Феликс, не глядя на Ваню, стал развязывать свой рюкзак. — Аня, давай багаж.

Она вместе с рюкзачком тайком сунула ему сложенную шифрограмму, и Феликс опустил рюкзачок в свой огромный мешок, точно селедку в китовую пасть, а шифрограмму спрятал в карман. Потом и Лидина сумка исчезла в разинутой пасти.

Феликс затянул располневший рюкзак и посмотрел на Ваню: фигурка не очень складная, видавшая виды курточка с капюшоном, узкие в облипку брюки, на плече болтается «Смена» в коричнево-красном футляре…

— Ходил когда-нибудь в горы? — спросил Феликс.

— Откуда ж под Ярославлем горы?

— Я не спрашиваю, есть они там или нет, я спрашиваю: ходил в горы?

— Нет. — И опять, кажется, Ваню совсем не обидел такой тон, потому что он оглянулся и радостно, словно выдохнул, закричал: — Ой, как далеко видно отсюда! Замечательно! — И без того полные губы его вдруг вспухли и стали как у негра.

Аня с жалостью посмотрела на Ваню: он совсем не понимал, что мальчишки терпеть не могут такой наивности и простоты, уж это надо знать ему — не маленький.

— А какие моря ты видел, кроме нашего? — спросил Семка, и едкое, скоморошье лицо его так и заерзало.

— Великий, или Тихий, океан! — прокричал Захарка, однако и эта явная издевка не произвела на Ваню никакого впечатления, и Ане стало совсем досадно. Ну как Ваня ничего не понимает и не чувствует? Даже Феликсу, который умнее, выше и великодушнее всех, Ваня пришелся не по сердцу. Как бы ему подсказать, что нельзя так?.. И тут, на мгновенье отвлекшись от своих мыслей, Аня подумала, что Феликса иногда чуточку заносит — хотя бы во время разгрузки машины… Зачем ему это?

— А морскую собаку ты едал? — спросил Адъютант.

— Он предпочитает иметь дело не с собаками, а с лопоухими кроликами, — ввернул Семка и блеснул прозрачными и сладкими, как леденцы, зелеными глазами.

— Хватит вам, остряки! — оборвал его Аркаша. — У меня уже барабанные перепонки болят от вашего остроумия… Скажите лучше, где Витька.

— Его папанька прибывает на ржавой кастрюле, — съязвил Адъютант, — и Витька помогает ему подсчитывать потомство — все ли налицо…

— А тебе-то что? — спросила Аня, знавшая, что сегодня в самом деле должен был прийти отряд колхозных сейнеров, промышлявших далеко в море рыбу. — Твоего-то братана за пьянку не взяли на сейнер даже гальюны чистить, а его отец — матрос первого класса.

— А толку-то что! У наших берегов хватит кефали, и не надо болтаться месяц в море.

Аня терпеть не могла Адъютанта за его пронырливость и за то, что он вечно торчал, и пасся около Феликса, и смотрел ему в рот, ожидая приказа, прятался за его спиной.

Мало того, он даже вился возле нее, норовил помочь и угодить…

Не Феликс ли приказал?

И еще не нравилось Ане, что Адъютант порочил Витьку, а Феликс и не пытался защищать его… Или Адъютант ему дороже всех?

— Долго еще будем ждать? — Артем поправил очки. — Сам ведь предупреждал…

— Пока не придет, — сказал Феликс.

— Все, — вдруг сказал Артем. — Кто хочет ждать — ждите, а я пошел… От зноя ведь подохнем… Кто со мной?

— Я, — сказал Дима. — Идем, Ваня…

— Иду, — ответил тот. — Витя, наверно, не может прийти… Я бы тоже не пришел, если бы отец с моря вернулся.

— Тебя не спрашивают, — Феликс отвернулся от него.

— Почему? У вас не все имеют право голоса? Да? Что надо сделать, чтобы получить его?

Феликс ничего не ответил, но, повернувшись, неожиданно для себя заметил, что на Аркашиных губах появилась улыбка.

 

Глава 9

ЧЕРНЫЕ ГРИФЫ

Группка ребят во главе с Артемом, отколовшись от основной группы, пошла по тропе вверх. Феликс с ребятами нагнал их через несколько минут, когда они проходили возле маленькой пасеки с желтыми домиками ульев. Феликс шел большими шагами, будто и не в гору. За ним семенил Адъютант, а потом — цепочкой остальные.

За Аней шла Лида: она всегда с ней, и не встретишь подруги преданней! Лида неуклюжа — ходит враскачку, ненаходчива, и — бедняга! — далеко не красавица: нижняя губа сильно выступает вперед, щеки толстые, ресницы рыжие… Видно, поэтому ценит она в Ане то, чего так не хватает ей самой.

Ребята миновали совхозные, еще неохраняемые виноградники, цветущие, душистые, гудящие от пчел кустики шиповника и по извилистой тропинке углубились в жесткие заросли кизила и мелкого дубняка.

— Ой, смотрите, море! — вскрикнул вдруг Ваня. — И прибой виден… И течения!

Ребята молча шли по тропинке.

— Вот здорово! Все опишу своим ребятам… Ну посмотрите же!

— Не упади, трава от росы скользкая, — сказал Дима.

— Нет, это надо снять! Ведь никто не поверит, что здесь так! — Ваня вскинул к глазам «Смену» и стал выбирать кадр.

Через несколько минут Аня услышала за собой его частое дыхание — Ваня догонял группу. Аня успела заметить, что шел он по тропке легко и ноги ставил правильно — так никогда не растянешь связки и не натрудишь подъема, и без умолку говорил. А когда поднимаешься в гору, не так-то легко говорить. Гора Ветров была высокая и очень знаменитая гора. Она высилась не только над Скалистым, она видна была чуть не со всего побережья; четыре ее голых зубца, освещенные лучами восходящего солнца, красовались на разных сувенирных шкатулках, тарелочках, платках, открытках и зеркальцах, предприимчивые пляжные фотографы предлагали курортникам сниматься на ее фоне… Память на всю жизнь!

Гора поднималась вверх несколькими террасами.

Ой! — крикнул Ваня, остановившись, и вскинул вверх палец. — Орлы! Орлы, да?

— Грифы, — сказал Дима. — Никогда не видал?

У вас есть грифы? — чуть не заорал Ваня. — Нет, это правда?

— Есть… Черные… А что?

— Выдумываешь! Откуда здесь грифы?

— Успокойся, — раздался вдруг впереди голос Феликса. — Детей они не уносят в когтях.

Ваня засмеялся:

— Ну, тогда все прекрасно! А я думал, уносят…

Дорожка становилась все круче. Сильней заработало сердце. К ним медленно приближался лес. Сзади оставался Скалистый. Он все глубже проваливался и оседал вниз, к морю. Ваня крутил во все стороны головой, но особенно часто смотрел вверх, где, опираясь на восходящие токи воздуха, раскинув неподвижные крылья, надменно реяли черные грифы.

— И крылом не шевельнут! — сказал Ваня, — Будто планеры! Модели планеров!

— Больше зевай, — кинул Захарка. — Так клюнут тебя в одно место эти модели — мамочку родную вспомнишь.

Семка дурашливо гыкнул.

— Не обращай на них внимания, — сказал Дима, — они от природы очень глупые… Ничем уже не исправишь!

Тропа лезла все выше. Блестками золота сверкали в траве лютики, гнулись на ветру тяжелые от росы колокольчики и еще какие-то цветы. Возле большой груды позеленевших камней им повстречался старик в драном лоснящемся ватнике, пасший трех коз с еще пустым выменем. Он попросил у ребят закурить. Артем угостил его сигаретой.

Феликс не останавливался.

Вот на них надвинулись сосны, кривые, с желто-розовыми, чешуйчатыми, как у ящериц, стволами, и обдали их густейшим и дремотным запахом смолы, накрыли колышущейся тенью. Стало теплей, и ветер исчез. Под ногами упруго заскрипела рыжая хвоя. Ноги приятно вязли в ней, однако по твердой тропке идти было легче.

Где-то закуковала кукушка. Мягко и сонно от легких дуновений ветра шуршала над головами хвоя сосен. Под ноги изредка падали шишки, с елок осыпалась желтая, как яичный порошок, пыльца.

Ваня чутко прислушивался и присматривался ко всему вокруг. Задержался у дерева, развалившего выпиравшую из земли скалу, и у доцветавшей дикой яблоньки, и даже крапива, росшая вперемежку с папоротником в этом лесу, приковала его внимание: «Смотрите, такая же, как у нас!» Конечно же, Семка оказался тут как тут: «Нет, она не такая, у нас она не стрекается: попробуй…»

Однако Ваня на это не клюнул.

Они прошли еще немного, и впереди послышался свежий плеск и шум: горная речушка Паданка!

Феликс остановился, подождал, пока все подойдут к речушке.

— Где Лида? — Он оглядел ребят.

Аня обернулась: и правда, нет ее! А ведь все время шли вместе. Она стала звать Лиду — молчание. Семка кликнул ее — напрасно. Подождали на всякий случай минут пять и снова начали кричать.

— Захар, выясни, — сказал Феликс.

Адъютант тотчас кинулся назад и стал шарить по кустам и скоро привел Лиду с небольшим мешком за спиной.

— Шишки собирала, — пояснил Адъютант. — Для самовара.

— Выброси, — сказал Феликс.

— Не хочу! От них чай ароматней.

— На гору потащишь? — спросил Адъютант.

— Потащу! Они легкие.

— Для этого Феликс взял у тебя сумку? — Адъютант потянул к себе ее мешок, но Лида вцепилась в него.

— Да бросьте вы, — вмешался вдруг Ваня, — пусть собирает… Что, вам жалко?

— Какой джентльмен! — Семка состроил отвратительную рожицу. — Заступник! Может, ты и понесешь эти шишки?

— А почему ж нет? Понесу! — Ваня поднял на лоб зеленый козырек.

— Очень мне надо! — Щеки Лиды залил свекольный румянец. — Как будто у самой сил нет!

— Ну тогда мешок нужно спрятать в кустах, — посоветовал Ваня, — а на обратном пути захватить… Мы ведь будем спускаться этой же дорогой?

— Это надо спросить у Феликса, — сказал Адъютант.

— Плевать нам на Феликса! — обрезал его Дима, и Аня так и обмерла вся. — Как будто без него дорогу не найдем!

— Хочешь в зубы? — спросил Адъютант и приказал Лиде: — Вытряхивай или шагом марш в Скалистый! Ну?

— Ого! — Ваня изумленно посмотрел на Адъютанта, потом перевел взгляд на Диму. — Строгие у вас тут нравы… Ужас! У меня уже поджилки начинают от страха трястись.

— У нас не ужас, — сказал Адъютант, — у нас дисциплина, а кто не хочет подчиняться ей — на все четыре стороны… Вытряхивай, ну?

В глазах у Лиды собирались слезы.

— Кому говорят?

— Иди отсюда! — внезапно сказал Ваня Адъютанту, тихо сказал, но с такой спокойной, уверенной силой, что Аня опешила.

И Адъютант опешил. Не опешил — обалдел. Лицо его сразу застыло и напряглось.

— А ты… Ты… Какое тебе дело? — запинаясь, выдавил Адъютант. — Скажи спасибо, что самого взяли!

— Этого ты не дождешься, — сказал Ваня. — Может, и эта гора твоя? И тропка твоя? — В голосе Вани вспыхнула насмешка. — И я не с тобой пошел… Иди отсюда! Быстро!

— Феликс, — заорал вдруг Адъютант, на всякий случай отскочив от Вани, — она не слушается! И этот лопоухий еще суется.

Аня успела заметить, как Аркаша что-то тихо сказал Феликсу. И тот разрешил:

— Пусть тащит…

Но тащить Лиде не пришлось. Ваня выдернул из ее рук мешок, приторочил к своему рюкзачку и полез вверх — ну и пусть тащит, если нравится! — а Лида, толстая и несуразная, в черных сатиновых шароварах, полезла за ним.

Речушку они форсировали так: первыми тремя прыжками с валуна на валун ее преодолел Феликс, бросил Артему веревку. Держась за нее, все легко перешли Паданку по тем же валунам, лежавшим в клокочущей пене. Ваня почти не держался за веревку, а, казалось, такой увалень.

Артем, последним оставшийся на том берегу, бросил свой конец Феликсу и, как и тот, несколькими огромными прыжками — с камня на камень — очутился на другом берегу. И сплюнул: не один ты умеешь!

Феликс спрятал веревку в рюкзак и пошел. Пошел очень быстро. Если быть точным — он не шел, а бежал. За ним несся Адъютант, потом — Семка. Дальше — остальные. Цепочка сразу растянулась и с каждой минутой становилась все длинней. На самом конце ее быстро оказались Аркаша с Лидой. Артем шел вроде бы не спеша и ни единым движением не хотел показать, что гонится за Феликсом, но шагал он длиннейшими шагами и двигался стремительно. Скоро Феликс свернул с дорожки, не слишком круто взбиравшейся с террасы на террасу, и полез едва ли не напрямик.

Лес редел, переходил в кустарник, тень над головой исчезла, и они полезли за Феликсом меж кустиков, камней и сухих серых бугров, поросших травой. Заметно похолодало.

Впереди, на большой высоте, так высоко — чтобы увидеть, надо затылком прижаться к спине! — недоступно и грозно поблескивали зубцы Горы Ветров — один огромный и острый и три чуть поменьше, точно спиленные или съеденные гигантским доисторическим чудовищем, которому они некогда принадлежали.

— Маки! — закричал вдруг Адъютант. — Смотри, Аня.

И она увидела сбоку, по левую руку от них, на узкой травянистой терраске, под холодными, скрытыми еще в тени плоскими лбами камней, красные язычки на тонких зеленых ножках.

«Еще не совсем расцвели, значит, до дому донесешь», — подумала Аня. Но попробуй дотянись до них.

И тут она увидела, как Феликс, отклонившись от своего пути, полез к ним по бугроватому склону горы.

 

Глава 10

ГОРНЫЕ МАКИ

— А ты чего не лезешь за ним? — спросил Дима у Захарки и даже слегка толкнул его в спину локтем. — Вперед!

— Отстань, — вяло огрызнулся Адъютант.

— Можешь понадобиться ему… — И, заметив, что подошла Аня и что лицо у нее прямо-таки посерело от испуга, Дима добавил: — Цветики подержишь! Или самого его за штаны… Вон куда забрался — многим рискует!

— Только шеей! — уронил сзади Артем. — Ничего, новую пришьют — теперь научились здорово пришивать… Верно, Иван? Еще лучше будет…

— Заткнись! — на этот раз храбро огрызнулся Захарка.

Аня, собравшаяся что-то сказать, ничего не сказала и уже не так испуганно смотрела на Феликса, и у Димы чуть отлегло.

— Чего рюкзак не снял? — сказала Лида. — Вон как оттягивает…

Феликса и правда сильно тащил вниз громадный туристский рюкзак.

— Без рюкзака любой заберется! — крикнул Дима и даже спохватился: до того радостно прозвучал его голос.

— Например, ты, — сказала Аня.

— Хотя бы и я! — так же радостно отозвался Дима и посмотрел, как кеды Феликса, упираясь в камни и бугорки, лезут к этим цветам, как застыло его лицо, как вздулись на красных загорелых кистях рук жилы. И еще Дима посмотрел вниз: не очень круто, но попробуй свались — косточки не соберешь.

— Ну так лезь! — крикнул Захарка. — За чем же дело?

— Не хочу у тебя отбирать хлеб!

— И зачем он полез туда? — спросила Лида, — Будто нельзя нарвать в другом месте.

Один Аркаша молчал. Он был чем-то подавлен, ни за кого не заступался, никого не ругал. А в худом лице его, скованном и чем-то смущенном, в крепко сжатых сухих губах и бровях пряталась тоска и мука. А еще молчал Ваня. Наверно, потому, что опять вскинул к глазам свою «Смену» и получше вмещал в кадр этого отчаянного храбреца на отвесной стене. Звучно щелкнул затвор.

— Пленку бы пожалел, — сказал Артем, — переводишь на пустяки.

— Хороший пустяк! — Ваня выбирал новый кадр с Феликсом. — И у меня есть запасная кассета.

— А-а, ну если так, щелкай, — сказал Артем. — Потомки поллитру поставят!

Между тем Феликс добрался до терраски, сорвал несколько цветов, выпрямился и, повернувшись к ребятам спиной, чтоб они не заметили, — но Дима-то заметил! — стряхнул рукой пот с лица и той же дорогой двинулся назад. Теперь у него только одна рука была свободная, и со лба буквально капало на камни. «Так ему и надо, так и надо…» — думал Дима, хотя, уже сам не рад был своим дурацким крикам и хотел одного: чтобы Феликс поскорей вернулся сюда, на прочную дорожку. Но что-то в Диме еще кипятилось, прыгало и кололо его. И вдруг он снова услышал свой радостный, торжествующе глупый вопль:

— Ох и цветики! Редкостные! Первый сорт!

Феликс не изменился в лице. Однако на полдороге к ним он остановился, получше утвердил кеды в камнях, посмотрел на крепко сжатый букет и внезапно швырнул его вниз. Цветы, рассыпавшись, покатились по бело-рыжему слоистому склону.

— Зачем ты? — вырвалось у Ани.

— Поищем что-нибудь получше! — почти не держась освободившейся рукой за камни, Феликс полез к ним. — Худосочные…

— Ну да, найдешь! — сказал Семка.

Дима медленно полез в гору, ненавидя и презирая себя. Перед ним, у большого бурого камня стояла Аня, но совсем не та, какой она была минуту назад, — фигура ее как-то обмякла, глаза погасли, и хвостик волос беспомощно повис на затылке.

Дима прыгнул в сторону и почувствовал, что задыхается. Его душила жара и еще — обида. Она не проходила, а все пуще разгоралась. Даже голова стала чуть кружиться, точно шел по краю пропасти…

Началось все с того, что недели три назад Аня не пришла к Диме читать продолжение толстого романа про завоевание Марса. А вечером он встретил ее у моря с Феликсом: он подбрасывал камень и пытался попасть в него другим камнем, иногда попадал, и оба камня, громко столкнувшись в воздухе, падали в воду. А она при каждом попадании хохотала… Было отчего! Дима тотчас убрался с берега. «Ты чего не пришла? — угрюмо спросил он ее на следующее утро. — Я два часа ждал тебя и не читал дальше». — «Ох, прости, Димочка, — сказала она, — шла к тебе, а тут подвернулся Фелька и прямо уморил меня — ты же знаешь его: стал рассказывать, как мальчишки в прошлом году доставали со дна моря древнюю амфору и были в таком восторге от своего подвига, что подрались, чуть не свернули друг другу набок носы и нечаянно разломали античный сосуд на куски… Умора! Обхохочешься!» Но Дима-то понимал, что дело было не в этой амфоре, потому что и на другой день он не смог застать Аню дома и Феликс куда-то исчез со двора. И на третий день Дима с Аней походили по улице всего минут двадцать, потому что она вдруг стала куда-то торопиться и скоро убежала. И потом они видались только изредка, зато все время ее можно было встретить с Феликсом, и они громко говорили и дурачились. Как же так? Целый год Дима готовил с ней уроки, читал, собирал обкатанные морем камешки, и Аня учила его плавать кролем. «Ноги не подгибай, а вытягивай и держи вместе! — приказывала она, стоя по пояс в воде. — И голову не поднимай, шея устанет…» С плаванием не ладилось, но это не помешало Ане сказать ему, что он ужасно красивый и настоящий товарищ, — Дима так и зарделся весь. А потом случилось все это… Вот какие они, девчонки. Верь им после этого! Дима поклялся ни с кем из них больше не дружить и прекратил всякое плавание своим плохоньким кролем. И учила-то, наверно, неправильно! Специально учила так, чтобы шел ко дну и захлебывался…

Дима старался не высовывать носа во двор, а когда мама посылала в гастроном, он далеко обходил мясной отдел, где работал Анин отец, худолицый, красный, точно минуту назад из бани. И маме Дима не говорил об этом. Своего отца Дима ни разу не видел. Когда-то давно-давно он приехал отдыхать в Скалистый, влюбился в маму, тогда еще очень молодую и красивую, работавшую в библиотеке дома отдыха, через неделю женился на ней и хотел взять в Москву, где жил в одной комнате с матерью и двумя взрослыми сестрами, однако мама не поехала с ним, и они скоро развелись. Мама до сих пор работала в той же библиотеке, очень любила Диму и обращала на него самое пристальное внимание: чуть что не так — обижалась. Закусит губу — и молчок. Стукнула бы лучше! И на Гору Ветров не хотела пускать, а когда уломал, начала совать в его рюкзачок термос с растворимым кофе и шоколадку — быстро снимают усталость! — и стала доставать из холодильника столько пищи, что он едва отбился. Потом она нахлобучила на его голову панамку и принялась умолять, чтобы в горах он держался поближе… к Феликсу. Ведь сдохнуть можно от всего этого! Первое, что сделал Дима, выйдя из дому, с отвращением сорвал с головы панамку, засунул в карман и принял своей неудалой непокрытой головой ранние лучи солнца…

О том, что произошло у них с Аней, мама не догадывалась и не спрашивала ни о чем, и лишь совсем недавно пришла домой и сказала: «Встретила только что Аню — ох и бойкая девочка, и… — здесь мама сделала паузу и как-то особо посмотрела на него, — и немножко вульгарная…» И Дима почувствовал после этих слов маленькое облегчение…

Подъем на Гору Ветров продолжался. Феликс, чуть не задев лицо Димы рюкзаком, обогнал его. Следом пронесся Захарка, и тот уж не удержался — толкнул его плечом в бок, и Дима хотел поддать его коленом, да не успел: Адъютант увернулся. За ними неторопливо, но быстро и легко огромными шагами лез в гору Артем.

— Ну куда вы так мчитесь? — крикнула снизу Лида. — Я уже хочу пить…

В горле у Димы тоже изрядно пересохло.

— Фелька, ты слышишь? — крикнула Аня. — Давай бутылку!

— Лезьте сюда, жду! — Феликс стоял над ними, у корявой сосенки.

Ваня тащил за руку Лиду, из-под ее туфель с тихим шорохом сыпался вниз песок. Ниже всех находился Аркаша, он то и дело останавливался для отдыха, упираясь руками в колени.

Наконец все кое-как дотащились до Феликса.

Лида, красная, упревшая, уселась на скудную травку. Рядом с ней опустился Аркаша, обессилевший, с частой россыпью крупных капель на лбу. И еще четче проступила на его худом лице бледность. Он ничего не говорил и, кажется, ничего не видел вокруг, и занимался он только одним — дышал. Трудно, учащенно.

Феликс достал из рюкзака бутылку лимонада, содрал о сук на сосне блестящую крышечку и протянул Лиде.

Та длинно глотнула из горлышка.

— Ох, холодная! Еще можно немножко?

Бутылка пошла по рукам. Потом, уже из другой бутылки, пили Аня, Захарка, Семка и Ваня.

У Семки бутылку пришлось вырвать из рук — это ловко проделал Захарка, — потому что тот одним махом хотел выпить всю бутылку.

— Ты будешь? — спросил Феликс у Артема, который, сунув руки в карманы, с безразличным видом стоял рядом.

— Не употребляю лимонадики.

— Не та этикетка, — заметил Аркаша, наконец отдышавшись, и отодрал от бутылки плохо приклеенную овальную бумажку с золотистыми яблоками.

— Угадал, — сказал Артем.

 

Глава 11

ВОЛОСЫ, СНЯТЫЕ НА СПОР

Дима слушал это, сидя в сторонке, и чувствовал, как язык прилипает к сухой глотке; и чем отчетливей слышал он, как булькает в закидываемой вверх бутылке лимонад, тем чаще глотал слюну.

— Дима, пей, — сказал Феликс.

— Не буду, — Дима едва отодрал от раскаленной глотки язык и тут же поправился: — Не хочу!

— Нам еще далеко лезть.

— Не хочу! — Дима положил подбородок на колени.

— Дай мне его долю, — попросил Семка, и лицо его так и запрыгало, заерзало в каверзной улыбке. — А то я не доползу, тащить придется… Найдутся охотники?

— Лида, пей, — Феликс протянул ей бутылку, та с удовольствием взяла и, прежде чем хлебнуть, спросила у Ани:

— Тебе оставить?

— Полглотка.

Ваня стал перематывать пленку в аппарате, потом уселся на камень, вытащил из футляра аппарат и принялся раскрывать его — разламывать на две части.

— А мне папа обещал купить «Зенит», — Семка присел рядом с ним на корточки. — Зеркалка… Не то что эта фиговина! Упадет — и на кусочки, и объектив слабенький…

Ваня раскрыл аппарат, вынул из него кассету с отснятой пленкой, вложил новую и вставил в зажим выпущенный кончик ленты.

— А ты что не сменишь его? — не отставал Семка. — Ведь твой отец хирург…

— Ну и что? — Ваня в упор посмотрел на Семку.

— Да я так… — замялся тот, не слишком, впрочем, смутившись. — Мало ли что… Хирург — он ведь операции делает… Жизнь человека от него зависит…

— Совершенно верно. — Ваня стал складывать обе черные пластмассовые створки «Смены», которые никак не хотели смыкаться и защелкнуться. — Работка у него… Я бы никогда не мог стать хирургом… Знали б вы, что это такое!

— А что это? — спросил Семка.

— Об этом не расскажешь… Не знаю, как он выдерживает… Зато сколько приходит писем от его бывших пациентов! Да и сами иногда являются… Благодарят… Были почти на том свете…

— И он тебе не может купить нормального фотоаппарата? — зудел над его ухом Семка.

— Отстань от меня! — Ваня снял картузик и вытер им лицо и голову. — Какое это имеет отношение к его работе?

— Ты чего остригся наголо? — спросил Сёмка. — Точно кочан на плечах, а не голова!

— А я на спор снял волосы, — сказал Ваня, и в его руках, совпав, звучно щелкнули две створки «Смены».

— На спор срезал? — не поверил Семка. — Да ты ведь уродиной стал!

Ваня улыбнулся, и это была такая странная, такая виноватая улыбка, что все его лицо преобразилось — стало мягким, беззащитно-добрым.

— А спорили-то на что?

— Да так… Ленька Хромов утверждал, что кое-кто со мной дружит только из-за моих волос и что у меня уродская, как и ты говоришь, башка — вся в буграх и кочках… — Тут Семка не выдержал и хихикнул, — И стоит мне остричься — никто со мной дружить не будет… Я очень разозлился и тут же пошел в парикмахерскую…

— У тебя были красивые волосы? — спросила Аня.

— Обыкновенные. Но у нас в классе ни одного стриженого нет.

— И с тобой, остриженным, дружили? — хитро блеснул глазами Аркаша.

Ваня сунул в карман брюк отснятую кассету.

— По-моему, да.

— А кто дружил? — спросила Аня.

Ваня перестал улыбаться, лицо его сделалось подчеркнуто строгим.

— Да вы ведь никого из наших ребят не знаете…

Аня с Феликсом быстро переглянулись.

— Есть стоящие? — спросил Аркаша.

Ваня кивнул.

— Так не хотелось уезжать сюда. Хотя и тут ничего. Мы еще в пятом классе дали слово никогда не разлучаться и, даже когда нам будет по тридцать лет, переписываться.

— С девчонками тоже? — спросил Захарка.

— Тоже.

— У вас большой шинный завод, — сказал Артем, — резину выпускает, и еще ЯЗы.

— Да что там резина! Видели б вы, какая у нас Волга! А кремль! А картинная галерея! А клиника! Отец работал в очень хорошей клинике. — Лицо Вани прямо сияло от этого его Ярославля, и можно было подумать, что и места лучшего нет на земле.

— Шагаем, — Феликс поднялся. — Потрепались — и хватит.

 

Глава 12

ГОНКА

Адъютант приподнял рюкзак, Феликс продел закинутые назад руки в лямки, встряхнул и полез в гору. За ним потащились другие. Один Захарка не двигался. Когда до него добралась Аня, он протянул ей руку.

— Уйди! — сказала Аня.

— Хватайся… Не фасонь.

— Лучше Лиде помоги.

— Надо очень, — фыркнул Захарка. — Толстуха — не утащишь…

— И я не хочу! — Аня гневно мотнула хвостиком волос.

Адъютант помчался догонять Феликса, и Дима увидел, как Ваня стал потихоньку спускаться к Лиде, подал ей руку, и она не отказалась. Диме стало неловко, и он старался не оглядываться в их сторону.

Лезли то полого, то почти в лоб, минуя жесткие кустики, обрывистые склоны, островки можжевельника. Зубцы Горы Ветров приближались медленно; их то заволакивало туманом, то они открывались, громадные, желто-серые, с рыжими потеками и темными пятнами; и уже не над ребятами, а ниже их, на фоне каменной стены, лениво и хищно реяли черные грифы. Аркаша отстал метров на полтораста, останавливался, отдыхая, и напряженно смотрел вверх, на удаляющихся ребят; потом опять карабкался — иногда, на особенно крутых местах, даже на четвереньках.

— Привал! — крикнул Дима. — Привал!

— Так мы и к полдню не доберемся! — Феликс лез все выше.

— Привал! — Дима остановился и решительно сел на бугорок.

Скоро Ваня подтащил к Диме обессилевшую Лиду, а сверху спустилась Аня. Снизу к ним карабкался Аркаша. Волосы его прилипли ко лбу, руки судорожно хватались за кустики и выпирающие из горы камни.

— Я спущусь и возьму его на буксир, — тихо сказал Ваня.

— Не надо… Будет еще хуже, — шепнул Дима. — Пусть сам…

— Долго вы будете сидеть? — спросил сверху Захарка. — Слабаки! Цыплячьи души!

— Сколько надо! — ответил Дима, покосился на Аню и закричал Адъютанту: — Догоняй своего хозяина — оторвался!

Аня тотчас показала Диме спину.

Ага, не понравилось! Ну и хорошо.

Через минуту до них добрался Аркаша — на него жалко было смотреть: точно из моря вылез, и ребята старались не смотреть на него. Его грудь ходила ходуном, колени подгибались, и он тут же свалился на землю у их ног.

— Какой ваш Феликс! — сказал Ваня. — Выносливый. Все ему нипочем.

И Дима тут же вскочил на своего конька и с радостью пришпорил его:

— Этого у него не отберешь! — и поглядел в Анину склоненную спину со слабо выпирающими лопатками и тонкой загорелой шеей.

— И с головой… — добавил Ваня. — И отчаянный.

— Страх! — Дима неожиданно почувствовал на языке привкус соли, как будто слезы каким-то образом проникли внутрь его из глаз.

И здесь Аня не вытерпела и повернулась к нему.

— Ты злюка! Ты завидуешь ему! — И вдруг на ее глазах вспыхнули слезы — не ушли внутрь, как у него, не стали точить и разъедать, а вспыхнули на глазах. — И с тобой никто никогда не будет дружить…

Она вскочила и полезла вверх.

— Ну что вы, ребята, что вы!.. — на миг смутился Ваня, как будто был виной всему, и стал растерянно озираться: ведь он ничего не понимал. — Ну зачем ссориться по пустякам? Терпеть не могу такого! Как будто нет других дел!

«Были б у тебя такие пустяки!» — подумал Дима и громко закричал вдогонку ей:

— А мне и не нужна такая дружба! Не нужна! Не нужна!

Лида с Аркашей сидели молча, а Ваня все оглядывался по сторонам, и лицо у него было еще более растерянное и смущенное. Он снова вытер картузиком мокрое лицо и сказал:

— Может, полезем? Отдохнули?

— Нет, — упрямо проговорил Дима, — не отдохнули.

Через полчаса они взобрались вверх, и Ваня первый подбежал к краю Горы Ветров и запричитал, такой перед ним открылся вид. Но Диме было не до видов — он следил за Феликсом. В руках у того был огромный букет красных полураспустившихся маков — когда только успел нарвать? Маки были подобраны один к одному — свежие, крепкие, яркие. Они снопом лежали в его полусогнутой руке, и Феликс стал делить их между Лидой и Аней, сказал, что они могут дать кое-что и мальчишкам, если, конечно, захотят.

— Попить ничего не осталось? — спросил Аркаша.

— Последняя. — Феликс вытащил из рюкзака бутылку и протянул Аркаше. Тот начал жадно пить. Но тут же спохватился, и лимонад пошел по кругу.

— Артем, будешь? — спросил Феликс, когда в бутылке осталась треть.

— Нет.

— А ты, Ваня?

— Нет.

Когда Лида допила последнюю каплю, Артем взял у нее бутылку, подбросил ее, крутнув, поймал за горлышко, подошел к пропасти и швырнул вниз. Все подбежали к краю — посмотреть за ее полетом, а Ваня опять запричитал свое:

— Вы посмотрите… Посмотрите!

К нему тотчас подключилась Аня и закричала в тон ему:

— Ландшафт — будь здоров! Закачаешься!

— Качайся, да только не упади вниз, — угрюмо сказал Ваня.

— У нас так говорят… Красотища-то какая!

 

Глава 13

РАЗГОВОР О БЕССМЕРТИИ

А вид с Горы Ветров и правда открывался ничего: ветер сдул туман, и море было как на ладошке со всеми его мысами — вон самый острый Дельфиний мыс, вон тонкий обелиск — памятник морякам десанта, вон пассажирский причал для прогулочных теплоходиков, вон рыбацкий, с — фелюгами, баркасами, вон берег с сараями и лодками, вытащенными на гальку, — это было хозяйство колхозной бригады; кое-где в море виднелись колья ставных неводов, которые по утрам проверяют рыбаки. А левей, далеко-далеко отсюда, в синей солнечной дымке прятались Кипарисы, главный город побережья, густо застроенный, уступами спускавшийся к воде, с большим портом и молом, который кончался небольшим белым маячком, с рыболовными сейнерами на якоре: там находились правление колхоза и его основной флот, а бригады и звенья прибрежного лова были разбросаны по окрестным приморским городкам…

— А и правда Гора Ветров, — сказал Ваня. — Ух дует! Прямо ревет! Стонет!

Он стоял, широко расставив ноги, смотрел, прищурясь, вдаль и даже забыл про свой аппарат.

— Не осталось еще воды? — спросил Аркаша.

— Вся, — сказал Феликс. — Придется лезть в грот… — И отошел от края Горы Ветров. За ним ринулись Адъютант с Семкой и побрел Аркаша. Последними ушли Дима с Ваней. Они услышали в густых зарослях можжевельника голоса ребята и, когда подошли, увидели Артема. С толстой веревкой стоял он у широкой трещины, которая, постепенно расширяясь, уходила под землю.

— Сема, ты самый легкий, — говорил Феликс, — тебе лезть.

— Нет, я не самый!.. — Губы у Семки слегка дрожали. — Захарка меньше меня и легче…

— Значит, отказываешься?

— Нет… Но я не самый легкий…

— Ладно, полезу я, — сказал Адъютант. — Только держите крепче… Уроните — покажу!

Адъютанта опустили на веревке, и скоро он, упираясь ногами в стенки, выбрался из глубокого грота с полиэтиленовым мешочком, полным льда и снега. Самую большую плитку ухватил Аркаша, и лицо у него мгновенно оживилось.

Ваня тоже взял плитку льда и лизнул ее.

— Увидел бы папа, — сказал он. — Только не глотайте сразу…

— Учтем! — проговорил Захарка и набил рот снегом.

— Чего стоим? Садись! Устроим кафе-мороженое на Горе Ветров, — сказал под общий смех Артем, и ребята уселись. Потом они с жадностью набросились на еду, высыпав все, что принесли, на расстеленный пустой рюкзак Феликса. Ваня, кроме бутербродов и пучков красной редиски, выкатил из своего рюкзачка банку сгущенки, пробил в ней две дырки шилом перочинного ножа и протянул Лиде.

— Капай на язык.

Та застеснялась, законфузилась. Тогда из его рук банку порывисто схватила Аня, опрокинула и высунула язык, ярко-красный и узкий, поймала на него густую нитку, стала класть белые петли и, подождав, пока соберется побольше молока, глотнула, зажмурилась — так было вкусно, — причмокнула и снова под хохот ребят стала класть на язык петли… Думала, это очень лихо и остроумно!

Дима даже рассердился на Ваню: специально для этого принес банку?

Между тем банка пошла по языкам, даже Аркаша не отказался, и Лида, осмелев, взяла на язык нитку, и Артем, басовито вскрикивая, и Семка, и Ваня, и даже сам Феликс снизошел до этой струйки… Словом, все! Все, кроме Димы. Не хотел. Аня ведь подала пример… Полчаса, казалось, разматывалось содержимое этой банки на их высунутые языки.

После этого им еще сильней захотелось пить, и опять Адъютанта спустили в грот за льдом и снегом.

— Ох и налопался! — Адъютант хлопнул себя по животу. — Никогда так вкусно не ел! Так бы рубал всегда — сто лет прожил бы!

— Какой пустяк! — сказал Ваня. — Настанет время — любой человек будет жить не меньше тысячи…

— А не маловато? — спросил Аркаша. — Может, и полторы тысячи?

— Возможно. Он вообще никогда не умрет и будет бессмертным…

— Каким же это образом? — Аркаша посмотрел на Ваню, и в темных глубоких глазах его блеснул жгучий интерес; да и Феликс с вниманием глянул на него; конечно же, как всегда, в его взгляде было больше недоверия и насмешки, чем внимания.

— Менять время от времени износившиеся детали? — спросил Аркаша. — То сердце, то почки, то легкие…

— То мозги, то зад! — вклинился Захарка.

— Сейчас я тебе по мозгам и заду! — гаркнул Артем и треснул не успевшего отскочить Адъютанта, и тот приложил одну руку к затылку, а другую — к протертым сзади штанам. («Молодец Артем, — подумал Дима. — Кто бы еще осмелился огреть Адъютанта?»)

— Нет, — сказал Ваня, — пересадкой отдельных органов можно только отсрочить смерть… Надо вот что… Надо победить старение, научиться обновлять, восстанавливать ткани, и в первую очередь — нервные ткани, а это возможно, и это будет главным в медицине будущего…

— Профессор! — пискнула Лида. — Аркаша у нас помешался на приеме сигналов разумных существ из Вселенной, а ты, значит, на этом?

— Да нет, — сказал Ваня, — не помешался… А ведь неслыханно, правда? Если бы сейчас жил Гомер, или Данте, или Петр Первый, сколько бы узнали мы!..

— А кто это — Данте? — спросил Артем.

— Один поэт, он жил в средние века и побывал в творческой командировке в аду, в чистилище и в раю, и рай оказался самым неинтересным…

— А-а-а, — протянул Артем. И Аркаша засмеялся, как сумасшедший.

— Как же мы тогда поместимся все на Земле, если никто умирать не будет? — спросил Семка. — Что будем есть? Где будем жить?

— А другие планеты на что? Безмозглый! — крикнула Аня. — Уже и не рад? Боишься бессмертия?

— Вечно жить — это ничего, — сказал Аркаша и потер выпирающие ребра. — Но и тогда не будет полной гарантии всем: а нечаянное столкновение пассажирских ракет? А риск при опасных опытах? А испытание новых машин? А спуск в кратеры вулканов и на дно океанов? Да мало ли что… Иначе ведь и жить тошно…

— А я бы нашел чем заняться, — сказал Артем.

— Сдирал бы этикетки с бутылок на Венере, а стеклотару сдавал бы в приемный пункт на Марсе? — сказал Феликс. — Давал бы подзатыльники карликам инозвездных цивилизаций?

— Это само собой, — согласился Артем, и все грохнули. Даже Дима.

— А ты мечтатель — будь здоров! — сказал Семка Ване.

— Да нет, где там, а хотел бы… — со вздохом сказал Ваня, не замечая его ехидных улыбок, не понимая, что нельзя так откровенничать с этими мальчишками.

Он говорил, и все слушали его, и Диме даже стало немножко обидно, что вот он первый во дворе познакомился с ним, можно даже сказать, открыл Ваню, а сегодня Ваня уже не только с ним…

— Ребята, не смейтесь надо мной… Объясните, — неожиданно сказала Аня. — Ведь всем давно ясно, что в мире есть планеты с существами даже более развитыми, чем мы, почему же они так долго не хотят установить с нами контакт? Ну почему?

— Боятся напороться на Захарку, — внезапно вырвалось из Димы, и уж что тут творилось! Он даже сам покраснел от радости и удивления: как только пришло это на ум?

— Ну, бессмертные, кто будет курить? — спросил Артем и полез за сигаретами.

К нему подсел один Захарка.

 

Глава 14

КАССЕТА

Часа через два ребята вернулись, и только вошли во двор, как на них, точно вода из ведер, обрушилось с балконов:

— Вот они где, с цветиками!

— И новенького уже обработали!

И надо же! Какие у них глаза и нюх: ничего вроде бы не знали о вылазке, а выскочили, как по команде, будто по радио кто-то сообщил им.

— Прекратить нельзя? — вежливо спросил Феликс. — Ну прошу, девочки.

Балконы замолкли.

Аня и Лида стали делиться с ребятами маками. Увидев это, Дима быстренько отошел в сторонку: не хватало ему еще получить цветики от Ани!

Ваня взял только один цветок из ее рук, Артем с Захаркой отказались, а Семка потащил у Лиды чуть не полбукета. Она завизжала на весь двор, и Артем оттолкнул его. И опять оживились балконы…

Тогда Феликс подозвал Захарку, что-то сказал ему беззвучно — Адъютант понимал его даже по движению губ — и, кажется, дал ему немножко мелочи… Что он задумал?

Захарка рысью побежал со двора.

Скоро захотела уйти и Аня, но Феликс удержал ее. Не обращая внимания на крики с балконов, ребята уселись за доминошный столик и стали о чем-то говорить. Минут через пятнадцать во двор той же рысью вбежал Адъютант с бумажным кульком в руке, и Феликс с Артемом что-то взяли из него.

— Ну, всего! — сказал Феликс, махнув рукой, и все пошли к своим подъездам. И когда они уже приблизились к дверям и к балконам, Феликс, Артем и Захарка по резкому свисту что-то швырнули в крикуний. Те взвизгнули, отшатнулись, но было поздно. В Нонкин лоб что-то с треском ударилось, разорвалось, потекло, залило все лицо, и она завыла в страхе. Возле Нинки тоже что-то угодило в стену и брызнуло, попав в нее осколками. «Яйца, куриные яйца!» — тут же понял Дима. Легче всех отделалась Нанка — яйцо угодило в одну из стоек балкона и разлетелось, только испачкав ее сарафан.

Снизу раздался хохот и свист — Артем засунул в рот три пальца.

— В следующий раз тухлых достану! — радостно закричал Захарка. — Тухлых!

Девчонки исчезли с балконов, и почти в тот же момент из подъезда вышел Ваня. Был он без картузика, и по тому, как он шел, свесив голову и тяжело ступая с поперечной морщиной, зажатой меж бровями, было видно: у него что-то случилось.

— Ребята, — сказал он, — я потерял кассету.

— Дело какое, — буркнул Семка, — новую отснимешь.

— Не отсниму.

— Почему? — Артем поиграл пальцами на своих крупных зубах.

— В той кассете была пленка, на которую я снимал Ребят в Ярославле, и я обещал всем прислать карточки… Там были уникальные снимки!

— Что же теперь делать? — спросил Дима.

— Пойду искать.

— Куда пойдешь? — Аркаша недоверчиво улыбнулся.

— Туда, где были.

— Может, на Гору Ветров?

Ваня кивнул.

— Очумел? Да ты заблудишься! — вскрикнула Аня. — И где ее там искать?..

— Я помню дорогу. Возьму дома флягу с водой и пойду.

И здесь Дима перехватил взгляд Феликса. Он смотрел на Ваню неподвижно и почти в упор. Очень серьезно. И ни слова не сказал.

— Я б за тысячу рублей не пошла обратно, — сказала Лида, разглядывая цветы в букете, — мешок с шишками лежал у ее ног.

И вдруг Диму кто-то дернул за язык.

— И я пойду с тобой! — сказал он. — Вместе пойдем!

Ваня повернулся к нему, и лицо его, вместо того чтобы быть радостным и благодарным, стало очень грустным.

— А тебе зачем? Ну зачем тебе-то?

— С тобой, — неуверенно проговорил Дима. — Чего тебе одному топать…

— А может, и мне прогуляться с тобой? — спросил вдруг Артем, грубовато улыбаясь. — Не возражаешь?

— Ну что вы, ребята!.. Не надо… Я быстренько сбегаю, — тихо и вроде бы даже виновато сказал Ваня и пошел к своему подъезду, все еще ворча и сожалея о потерянной кассете.

Минут через пять он вышел из двери с рюкзачком на одном плече и зашагал со двора. Дима хотел броситься за ним, догнать, присоединиться. Но… Но как же не хотелось тащиться в такую даль! Опять карабкаться вверх, и отдыхать, и вытирать лоб, и умирать от жажды — на улице еще адская жарища! И потом, ведь это глупая затея — попробуй найди маленькую кассету: разве он помнит, где потерял ее? И не такая уж это ценность…

Ваня нырнул в зелень выхода и исчез со двора.

— Пойду скорей домой, а то цветы уже вянут! — сказала Лида.

Аня посмотрела вслед Ване и вздохнула:

— Всего, мальчики! — И, прижав к щеке цветы, пошла от ребят.

— Возьми на первый сеанс! — сказал Адъютанту Феликс и тоже ушел в свой подъезд.

Все разошлись. Все. И Дима ушел. Он плелся по лестнице вверх и упорно думал, что должен был переломить себя и пойти вместе с Ваней, а он не пошел. А раз не пошел, то пусть не удивляется, почему с ним раздружилась Аня. Ну кто он еще, если не медуза, холодная и бесформенная, выброшенная штормом на гальку?

 

Глава 15

ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ

Аня наотрез отказалась сбегать искупаться в море: дома ее ждала прополка. Но через час-другой она обещала заглянуть к Феликсу. Дома никого не было, Феликс обрезал маки и поставил в тонкую высокую вазу чешского стекла. Потом, насвистывая, открыл холодильник и налил из банки консервированного вишневого компота. Он был холодный, шибал в нос, и Феликс залпом выпил стакан. Осушил второй, вынул любительскую колбасу, откусил большой кусок, мгновенно съел и подровнял ножом, чтобы не было видно полос от зубов. Потом стал под душ, пустил ледяную воду и, вскрикивая, вздрагивая от холода, до скрипа вымыл свое твердое, сильное тело. Вытерся мохнатым полотенцем, оделся и подошел к окну.

Балконы были еще пусты… Ну и влепили они им! Как завизжали! Жаль, Захарке не удалось раздобыть тухлых яиц — вдыхали бы их аромат! — и пришлось покупать свежие, и даже диетические, по тринадцать копеек штука…

Аня, кажется, оценила.

Не то что Аркаша. Он только пожал плечами и стал оглядываться. Эта его вечная оглядка и мешает ему быть настоящим человеком. Артем сразу согласился, и не потому, что он настоящий человек, а уж очень обожает всякие такие вещи и не привык раздумывать. А этот стриженый странный. Очень странный. Младенец какой-то, а ведь неглупый. И трусом не назовешь, и книги почитывает. И всем старается угодить: как Лидку тащил в гору, и от лимонада отказался. А чего стоит эта история с кассетой? Или решил поразить воображение девчонок?

Хлопнула дверь — вошла мать. Высокая, худощавая. В открытом платье и легких туфлях на низком каблуке. С волевым умным красивым лицом. Деловая, точная. Не профессия ли — мать работала старшим бухгалтером в рыболовецком колхозе — наложила на нее сбою печать? Этого бы хоть немножко отцу!

Мать иногда приезжала на обед из Кипарисов, где была колхозная контора.

— Давно вернулся? — спросила она.

— С час.

— Ноги еще держат?

— Отлично. Тебе принес три лучших мака — они в вазе.

— Спасибо… С вами, говорят, ходил и этот мальчик, сын нового хирурга…

— Кто говорит? — быстро спросил Феликс.

— Встретила в «Подарках» Аркашиного папу.

— Ходил, — подтвердил Феликс.

— Ну и как он? Ничего паренек?

— Ни рыба ни мясо… Очень странный…

— То есть? — спросила мать. Она была не из болтливых или сентиментальных. Они с Феликсом говорили кратко, потому что понимали друг друга с полуслова.

— Еще не раскусил до конца.

— Ну, а что ты раскусил не до конца?

— Наивен. Смешон. По-телячьи восторжен. Но добивается популярности.

— Ого, да ты до конца изучил его! — Мать радостно поглядела на сына. — Будешь лопать сейчас? — Она так и сказала — «лопать», как это любят говорить его сверстники, потому что старалась ни в чем не отделять себя от них и от него.

— Спасибо. Немножко попозже.

— Ну ладно.

Феликс опять подошел к окну. Наконец-то!

Сердце его сильно забилось. На мгновение он даже растерялся.

Через двор шла Аня. Тоненькая, высокая. В золоченых босоножках и в коротком голубеньком в синих цветах сарафане, который великолепно сидел на ней. Ее почти надвое разрезал узкий поясок, хотя затянут был — это и сверху видно — не туго. Волосы ее были копной забраны вверх — потрудилась уже, а на лоб начесана легкая челка, придававшая ей несерьезный вид.

Даже свежо белевшая новая повязка на ноге очень шла ей.

Аня шла не торопясь, точно бросала вызов скандальным балконам, и тонкие загорелые руки ее были в карманчиках сарафана.

Феликс в панике забегал по комнате, распахнул шкаф, выхватил из ящика светло-серую, в крупную клетку рубашку, сунул в нее голову, заправил в брюки и ринулся к двери.

Замер, прислушиваясь к шумам на лестнице и усмиряя дыхание. Внизу дробно застучали каблуки. Тук-тук, тук-тук. Все ближе, все громче…

Феликс ждал и, когда Аня была в пяти-шести ступеньках от их площадки, распахнул дверь.

— Вползай.

Аня вошла. И внесла в их квартиру улыбку. И, словно сговорившись с Аней, только она шагнула через порог, в их окна широко хлынуло солнце. И еще ярче засверкала нержавеющая сталь строгой трехрожковой люстры, белые ручки радиоприемника и стекла книжных полок, ступеньками развешанных на стенах.

— Очухалась? — спросил Феликс. — От мамочки не влетело?

— Что ты! Заслужила благодарность. Час на огороде торкалась, полтораста морковок прополола… Чуть тебе одну не принесла.

— Что ж не принесла?

— Со свиной хвостик… На ползуба… Не угрызешь…

Феликс засмеялся. Ему всегда хотелось смеяться при виде ее, но смеялся он, когда рядом не было мальчишек.

— Захарки нет еще? — спросила Аня. — Говорят, у кино народу — не протолкнешься… Возьмет ли?

— Должен… Садись. — Феликс кивнул на тахту песочного цвета и крикнул на кухню: — Мама, к нам Аня пришла! — И спросил Аню: — Пить хочешь? Есть квас и вишневый компот.

— Если можно.

— Чего? Могу и то и другое.

— Нет, не надо… Кваску бы.

Феликс, как на коньках, заскользил по паркету на кухню, верхом налил квасу и, расплескивая его, бросился в комнату.

Аня махом выпила стакан и вытерла рукой подбородок. Смахнула с груди капельку и спросила:

— А Ваня не вернулся? — И сама ответила: — Да, конечно ж, нет — далеко ведь… И взбрело же ему тащиться снова! Мне даже жалко его немножечко… Пропалывала гряды и думала о нем… А тебе не жалко его?

— А чего жалеть? Не насильно погнали.

Аня прошлась вдоль стены с полками, разглядывая корешки с названиями книг, — это она делала всегда, когда приходила к ним.

— Верно… Но ведь сам знаешь, один пошел… Свалиться можно… Камень может ударить… Или…

— Попасться в когти кровожадным грифам?

Аня засмеялась, закидывая голову.

— Нет, я всерьез… Я уж думала, Димка пойдет с ним, он ведь хотел пойти…

— Димка все хочет, но ничего не делает, — проговорил Феликс. Неужели она до сих пор не поняла, что это за человек?

— Но лучше б он пошел с Ваней.

— Ничего с Ванькой не будет! — сказал Феликс. — А если он и распорет где-нибудь ногу, папа быстро его заштопает шелковыми нитками, а сломает — возьмет в гипс и срастит. Ты ведь уже слышала, какой он хирург, — первый класс! Столько ему благодарностей…

Аня посмотрела на Феликса и ничего не сказала.

Внезапно во дворе раздался шум, и Аня бросилась к окну. Сильно высунулась из него, словно собиралась выпрыгнуть. И сразу же закричала:

— Вань, ты? Живой? Ну как? Нашел?

Феликс подошел к окну и глянул через прозрачную занавеску, чтобы со двора не видели его.

— Нашел! — Но этого Ване показалось мало, он вынул из кармана кассету и показал. — А ты что, здесь живешь?

— Нет, я у Феликса в гостях, — ответила Аня и, одернув сзади платье, легла на подоконник. — Небось ой как устал?

— Нет, ничего… Только ногу немного вывихнул у речки…

— Что ты говоришь?! — ужаснулась Аня. — Больно? Как же ты пришел? Хромаешь?

— Ничего. Теперь почти прошло. Смотри, как хожу… — И он, почти не хромая, прошелся по двору, как будто Ане это было очень интересно.

— А где нашел? У грота?

— Нет, возле речки. На обратном пути потерял…

Аня обернулась к Феликсу:

— Ты слышал, что он говорит? Он нашел… Нашел!

— Молодец, — сказал Феликс. — Герой… Его так и распирает от собственной храбрости.

Аня вдруг громко рассмеялась:

— Скажешь чего! Он смешной и очень упрямый — вот это да, вот это похоже на него…

— Тебе видней. — Феликс пожал плечами, отошел в глубь комнаты, присел на тахту и стал ждать, когда Аня кончит разговор через окно.

А конца разговору не было, потому что она уже переговаривалась не только с Ваней, но и с Аркашей и даже с Лидой, которая тоже, кажется, выползла на улицу. Во дворе стоял восторженный галдеж. Вдруг Феликс услышал частый голос Захарки, вскочил с тахты и подбежал к окну.

Его Адъютант стоял рядом с Ваней и, размахивая руками, что-то расспрашивал.

— Захар! — крикнул, не сдержавшись, Феликс. — Я тебя жду.

— Бегу!

 

Глава 16

СЛЕЗА АДЪЮТАНТА

Захарка оторвался от кучки ребят и бросился к их подъезду. Бежал он, наверно, на третьей скорости, потому что через пять секунд раздался звонок в дверь, но Феликс не торопился ему открыть. Звонок повторился. И еще раз. И еще. Феликс сидел у низенького журнального столика, постукивал пальцами по твердой пластиковой поверхности его и ждал. Аня все не вылезала из окна и звонков не слышала.

Наконец Феликс встал и открыл дверь. И увидел смуглую черноглазую рожу.

— Он принес! — выдохнул ему в самое лицо Адъютант. — Отыскал!

— Купил? — спросил Феликс.

Лицо Захарки сразу скисло, поскучнело:

— Нет… Такая очередь… И ни одного знакомого впереди… На первый сеанс уже кончились…

— Почему не взял на второй?

— Но ты ведь сказал, чтоб на первый…

— Беги и бери на второй сеанс, — сказал Феликс. Захарка уже метнулся было к двери, но Феликс поймал его за рукав. — Постой… Есть небось хочешь?

— Да не прочь… На горе ведь только жевали…

— Идем. — Феликс провел его на кухню, где мать палила на газе курицу и остро пахло жженым пером, взял из холодильника масло, разрезал пополам московскую булочку, положил туда ножом толстую плитку масла, густо посыпал сверху сахарным песком и протянул.

Захарка впился зубами в булку, как молодой волчонок в ягненка, и благодарно закивал головой.

— Ну валяй, — Феликс слегка подтолкнул его к коридору. — И чтоб достал, иначе не возвращайся. Ни живой ни мертвый.

— Достану, — с набитым ртом произнес Захарка и убежал.

Через три минуты Ваню позвала мать, во дворе стало тихо, и Аня наконец отошла от окна.

— Как там наш герой? — спросил Феликс. — Других увечий нет? Многое выяснила?

— Все в порядке… Только он… Знаешь, что он принес еще?

— Что? — спросил Феликс.

— Змею… И знаешь какую? — В голосе Ани звучало удивление, радость и даже что-то вроде восхищения. — Гадюку!.. Увидел, расщепил палку и поймал, зажав в ней ее головку… Она теперь у него дома, и он хочет послать ее в Ярославль и не знает, как это сделать…

— Ценной бандеролью! — сказал Феликс. — Проделать дырочки, чтобы гад дышал и высовывал свой язычок, и послать… Проще простого!

— А почему ты сердишься? — спросила Аня и посмотрела на него. — Он ведь такой чудак… Разве не чудак?

«Винтиков у него кое-каких не хватает», — хотел было сказать Феликс, но сказал другое:

— Наверно… — И подумал с горечью, что, конечно, виной всему очень светлые, очень красивые его глаза. Уж они-то, девчонки, первые замечают это, и тогда любая глупость, которую сморозит хозяин таких глаз, кажется необыкновенной и странной.

После обеда в дверь опять позвонил Захарка.

— И на второй сеанс кончились…

— Почему ж не взял на любой другой? — прямо-таки взъярился на него Феликс.

— Надо было так и сказать.

— Давай деньги. — Феликс взял из потной ладони Адъютанта скомканный рубль и крикнул Ане: — Пойдем! Адъютант стал бестолков — даже билетов купить не может…

Они втроем молча пошли через двор. Захарка долго молчал, а потом спросил:

— А мне что делать? Я тоже хочу посмотреть. — В глазах его неожиданно блеснула слеза и очень удивила Феликса: что стало с Адъютантом? Но он знал, что Захарке и виду нельзя подавать, что он жалеет его, и сказал:

— На детском утреннике! Кто ж тебя пустит на поздний сеанс? — и смерил глазами Захаркин рост.

— Скорей расти и ума набирайся, — поддержала его Аня.

Она терпеть не могла его Захарку. Феликс понимал это и в душе одобрял, но никому, в том числе и Ане, не говорил об этом и, случалось, даже защищал от нее своего Адъютанта: как же иначе держать его при себе?..

Только они спустились по ступенькам к Центральной улице, как рядом остановилась легковая «скорая помощь». Из кабины вылез Валерий Михайлович. Лицо у него было усталое, грустно-рассеянное, плохо выбритое, и веки, казалось, распухли от бессонницы. Его лицо так мало было похоже на лицо хирурга, который при всех обстоятельствах должен быть бдительно строгим, непогрешимо точным.

Они поздоровались с ним, и Валерий Михайлович заспешил к своему дому, а «скорая помощь» помчалась дальше.

— Ай-ай, как нехорошо! — сказал Феликс. — Наш эскулап использует служебный транспорт в личных целях.

— Кто, кто? — переспросил Захарка.

— Открой Большую или Малую Советскую Энциклопедию, последний том на букву «э», там все и прочтешь…

Захарка промолчал.

— Я б не согласился лечь под его нож, — сказал Феликс Ане. — Еще вырежет вместо аппендикса что-нибудь другое… Например, сердце. Должен ведь он оправдывать свою фамилию — Ломакин, помощник смерти…

— А Ваня говорил о нем совсем другое, — вмешался Адъютант.

— А ты и развесил уши… Кто ж будет говорить плохое про своего папашу? А ты, — Феликс опять посмотрел на Аню, — ты легла бы под его нож?

— Ни под его, ни под чей другой, — угрюмо сказала Аня.

Ей и правда вдруг сделалось грустно, и она не могла понять почему. Скорей всего потому, что Феликс сегодня стал каким-то желчным, неприветливым и никто не может ему угодить. Даже Ванин отец.

— Ну, я пойду, — сказал Адъютант, проводив их немножко к кинотеатру, Феликс не задержал его, и Ане стало жаль Захарку.

У кинотеатра «Волна», огромного куба из стекла и металла, изгибался хвост невиданной длины: в основном стояли отдыхающие, ярко одетые, иногда радиофицированные, в пестрых, навыпуск рубашках и летних туфлях; кое-кто, чтобы не терять времени, стоя читал пухлые романы с печатями местных библиотек.

Феликс поставил Аню в хвост, а сам стал расхаживать вдоль очереди поближе к окошечку кассы в поисках знакомых. Внезапно Аня увидела у самого окошечка Лену с отцом — вот бы кто взял им билет! Они, правда, незнакомы… Но ведь это ерунда! Можно подойти и сказать с улыбкой: «Привет, Леночка! Как жизнь? Мы, кажется, занимали перед тобой… Не поучишь гнуть мостик?» Или еще чего-нибудь такое — не откажет. Аня оглядела ее прямую спину, шею с завитками волос, тонкие загорелые руки — и раздумала просить. И даже обрадовалась, когда Феликс прошел мимо нее: нечего их мальчишкам обращать внимание на приезжих…

Вдруг Аня заметила Витьку. Он брел вдоль очереди и сильно щурился — видно, тоже выискивал знакомых. Он выглядел франтом в знакомой красной ковбойке Феликса, казавшейся на нем совсем новой, и был свежо подстрижен под скобку.

Аня очень обрадовалась, увидев его.

— Вить!..

Тот подошел к ним.

— Все словно с ума сошли по этим «Черным кипарисам», — сказал он.

— А ты не сошел? — спросил Феликс. — Держишься? Аня — так она совсем тронулась!

— А я не очень… — Витька улыбнулся. — Можно сказать даже, совсем нет…

«Это он нарочно так говорит», — поняла Аня и спросила:

— Честно — не хочешь пойти? Ты ведь был на съемках.

— А кто не был?.. Просто шел мимо.

«Так мы и поверим тебе, — подумала Аня, — говори кому хочешь, только не нам!»

— Не уходи далеко, — сказал Феликс, — я возьму тебе билет.

Витька покраснел, кинул взгляд на Аню и неожиданно запротестовал:

— Нет, не надо.

— Не уходи, тебе сказано, — повторил Феликс.

— Пришел отец? — спросила Аня.

— Явился… Перекрыли план. Мне обещал пятерку… Я завтра верну.

— Можно и не так скоро, — Феликс подмигнул ему. — Небось дома дым коромыслом? Спички зажигать опасно.

— Да нет, не очень.

Через двадцать минут Феликс взял билеты, один отдал Витьке и, сказав: «Не опаздывай», вывел Аню за локоть из толпы. Витька сразу исчез.

— Хороший парень, — сказала Аня и вздохнула. — Мне надо сейчас домой… До начала сеанса еще ведь часов пять…

— Сад?

Аня кивнула.

— Он у меня уже в печенках. Все руки отсохнут, пока прополешь и польешь…

— Сочувствую.

Феликс шел рядом с ней, помахивая прутиком, и редко кто из встречных девчонок не поглядывал на него.

Вдруг впереди показался Ваня. Он бежал, слегка прихрамывая, прямо на них, смотрел в тротуар, не замечал их, и локти его, как у заправского бегуна, были прижаты к бокам.

Сердце Ани дернулось и прыгнуло от радости.

— Ты куда разогнался так? — остановила она его.

Ваня поднял лобастую голову и почесал ухо.

— Куда и все.

— Поворачивай назад, — сказал Феликс. — Билеты кончаются… И чего тебя несет на эти «Кипарисы»? Ну, мы отмучились в очереди, так хоть про свой городишко посмотрим, а ты?

— А теперь он и мой.

— А и то правда. Совсем забыл! — Феликс секанул прутиком воздух. — Привык, что все приезжают сюда жариться на солнце… Ну а как поживает твой гад?

— Ничего… Шуршит… Пока что запер его в коробке из-под книг.

— Смотри, прогрызет картон, и «Черные кипарисы» не увидишь.

Аня засмеялась, засмеялся и Ваня, и очень громко.

— А я все-таки попробую — может, удастся достать. — Он побежал дальше.

— Чудной! — Аня посмотрела вслед ему.

— Мягко говоря, — добавил Феликс, и они пошли к ее дому.

 

Глава 17

СКВОЗЬ ПЕНУ И БРЫЗГИ

Аня открыла калитку и побежала к домику, к журчанию и плеску воды, к бормотанию отца. Он сидел на ступеньке крыльца со свесившимися на лоб волосами, мутноглазый, краснолицый, и, нелепо размахивая руками, давал матери руководящие указания по части сада, а она кричала на него, упоминая имя Егора, рабочего их гастронома, отцовского собутыльника и пьянчуги; Егор выгружал из машин-холодильников замерзшие бараньи и свиные туши, и руки его при этом сильно тряслись, как у нервнобольного; после того как месяц назад мать погнала его от порога их дома с пол-литрой в кармане и закуской, они с отцом стали пить в других местах… Эх, отец!

Аня прошмыгнула мимо, переоделась в старенькое расползающееся платье и нырнула в прохладную листву сада. Она кончила работать за полчаса до встречи, написала шифрограмму, переоделась, причесалась и принялась ждать.

Феликс явился точно, как и обещал.

Билетерша, глянув на Аню, задержалась рвать билеты — пустить ли? — но, увидев Феликса, разорвала. Они прошли в фойе, до отказа набитое людьми, так что нельзя было протолкнуться ни к буфету, ни к мороженому. Знакомых ребят среди зрителей было мало, да и Витьки нигде не было видно.

Внезапно Аня чуть не присела от волнения и дернула Феликса за руку:

— Смотри, он… — и осторожным движением головы показала на светловолосого человека в синем костюме и белой рубахе с темным галстуком. Он был невысок, скуласт, худощав — загорелые щеки впали.

— А… этот шоферяга! — весело сказал Феликс. — Явился! Прибежал! Не вытерпела душа!

— А у тебя бы вытерпела?

— Не случалось сниматься в кино, — сказал Феликс. — Но после всех этих съемок, которые мы видели, — лихтвагенов, дигов, декораций и разболтанных актеров — не очень-то верится, что они сняли что-то стоящее… А тебе верится?

— Не знаю… Посмотрим… — уклончиво ответила Аня, не выпуская из виду Василия Калугина, водителя-таксиста, ставшего ныне знаменитостью Скалистого.

— И смотрит героем, — сказал Феликс. — Хочет, чтоб его узнали.

— Ничего он не хочет.

Калугин и вправду ничем не выделялся из зрителей, разве только тем, что не стоял на месте, не шутил с приятелями, а все время ходил из угла в угол, и лицо у него было очень напряженное. Ведь через несколько минут он должен был вторично присутствовать при той опаснейшей операции, которая навсегда вошла в историю войны на Черном море, закончилась полным успехом, и… И так трагически.

— Где же Витька? — спросила Аня, все еще не спуская с Калугина глаз.

— Не волнуйся, вон его голова, — ответил Феликс и показал подбородком в темноту.

— Своего места не нашел? Нужно его позвать!

— Не надо. Я ему взял билет туда: так нам с тобой лучше будет.

— Почему?

— В кино он так переживает, что мешает смотреть: все дергает за рукав, и шепчет, и поясняет…

«Буду молчать, — дала клятву Аня, — буду сидеть, набрав в рот воды».

После короткого киножурнала на экране заколыхалось море, и сквозь пену и брызги его всплыли, словно со дна, темные буквы и одна за другой строго выстроились, будто бойцы морской пехоты, в шеренгу: «Черные кипарисы». Аня вся замерла и сжалась — так это все было далеко по времени и так близко: все вокруг хорошо помнили войну, и даже следы ее до сих пор были видны в Скалистом: на окраине, где и ныне была нефтебаза — громадные, прямо-таки марсианские серебристые резервуары с горючим, — возвышались развалины довоенного дома отдыха партийных работников — немцы, отступая из Скалистого, взорвали, и почему-то этот дом до сих пор не восстанавливали, а все, что можно было взять, местные взяли на кирпич, и Аня с ребятами бегала в его обгоревших, заросших лебедой, полынью и акацией развалинах среди скрученных в жгут прутьев ржавой арматуры…

В картине была и любовь, и жизнь маленькой военной энской базы, и боевые выходы в море, и отражения воздушных налетов «юнкерсов» и «хейнкелей», и залпы с моря по берегу. А потом — сообщение о новом очень ответственном задании: ликвидировать нефтебазу, где заправлялись суда противника. В одну из холодных штормовых ноябрьских ночей к берегу, захваченному врагом, подошел сторожевой катер. На палубе его главные герои фильма — члены диверсионной группы, командир, его заместитель, командиры отделений и рядовые десантники. В темноте видны провалы щек и глазниц, сжатые губы, сухой блеск напрягшихся глаз. И среди них затерялись глаза и скулы Андрея, старшины 1-й статьи, кончик его носа, и морщины лба из-под косо надетой бескозырки…

— Не завидую им, — негромко сказал Феликс, — Сейчас будут холодный душ принимать.

Катер уже у самого берега, дальше нельзя — камни. А ветер сильный, и волны перекатываются через палубу. Берег стоял перед ними черной стеной. И вот десантники, в бушлатах, с автоматами в руках, с гранатами и мешками с толом, с пулеметами на плечах, стали прыгать в воду, в брызги и пену, и, кто по пояс, кто по плечи, а кто и по шею — оружие в руках над головой, — пошли к берегу. Их накрывали волны, хлестали по лицу, норовили сбить с ног.

Аню прямо-таки стало колотить, когда одного моряка волны сбили и унесли в открытое море…

— Того самого, помнишь? — сказал Феликс. — Калугин потребовал, чтобы одного сшибли волны, и потом другие спасали его и, как тюленя, выволакивали за конец…

— Помню, — шепнула Аня. — Не надо сейчас.

— И делали семь дублей, швыряли беднягу в волны, и он так нахлебался воды, что хоть откачивай, хоть «Скорую помощь» вызывай…

— Потом, Феля, — опять шепнула Аня.

Ее глаза впились в экран. И весь зал молчал. Только было слышно, как кто-то покашливал, да стрекот киноаппарата, плотный луч которого упирался в экран.

Десантники уже ползли по гальке и валунам, по узкому коридору среди минного поля — агентура доставила примерную карту. Потом, пригнувшись, с автоматами в руках, углубились на территорию городка, обходя его с тыла, и на моряков надвигались силуэты кипарисов, темных и настороженных, как бы предупреждающих об опасности. И совсем нельзя было узнать из душного зала этих мест, настолько их преобразила война и чувство страха, сидевшего в Ане. Вот впереди уже контуры строений нефтебазы, и немцы с прожекторами, и отдаленный лай собак. Небо было безлунное, черное. Ни просвета. И это было хорошо. Но Ане было жутко. И зал был натянут до предела. Потом десантников обнаружили, вспыхнули прожекторы, открылась беспорядочная пальба, и не было никаких сил сидеть в зале и смотреть.

— Разве с такими автоматиками уйдешь? — сказал Феликс. — Слезы, а не автоматы! То и дело заедали. И прицельность плохая…

— Замолчи ты! — Аня ткнула Феликса локтем в бок.

Стучали пулеметы, моряки ползли под огнем, и бросали гранаты, и перебежками бежали вперед, чтобы пробиться, подавить огневые точки, разрезать колючую проволоку и снять охрану нефтебазы, подложить тол и взорвать. И они это сделали, но как сделали!.. Некогда было прилаживать к толу бикфордов шнур, чтобы поджечь его издали, — немцы могли перерезать, и Андрей, приказав своему напарнику, тащившему в мешке тол, уходить, взорвал тол вместе с собой.

Все меньше оставалось в живых десантников. Одна группка подорвалась на противотанковой мине. Уцелевшие, окруженные с трех сторон тащили с собой раненых, ползли к морю, где, отчетливо видный в зареве пожара, мотался на волнах сторожевой катер. Одни уже достигли воды, другие лежали на гальке и отстреливались, прикрывая своих, защищая этот крохотный временный плацдарм…

 

Глава 18

ГРУСТЬ

Зажегся свет, но секунду все сидели, не в силах двинуться. Так, по крайней мере, казалось Ане.

Потом Феликс встал, поднялась и она.

— Как ты думаешь, они спасутся или нет? — полушепотом спросила Аня.

— С такими автоматиками? В полном окружении? Ты что?

— А почему по картине это не ясно?

— А ты хотела бы, чтобы они все спаслись? Все до единого?

— Хотела б! — сказала Аня. Глухо и тоскливо сказала: — А ты бы не хотел?

— Почему ж нет, хотел бы… Но так не бывает. И ты хорошо знаешь, чем все кончилось тут у нас…

Аня больше не произнесла ни слова.

Внезапно ее кто-то схватил за руку, и она услышала голос Витьки:

— Ну как?

— Сильная. А тебе понравилась?

— Очень… Я чуть не умер от волнения… Как ты думаешь, наши уйдут или нет?

Он задал ей в точности тот же вопрос, что и она Феликсу!

— Не знаю, — сказала Аня, хотя до ответа Феликса была абсолютно уверена, что уцелевшие спасутся и уйдут на сторожевом катере на свою базу.

— Разве что с божьей помощью, — заметил Феликс, шагавший рядом.

Они вышли на улицу.

Ане вдруг захотелось побыть одной, чтобы успокоиться и в тишине подумать обо всем.

Вокруг творилось невесть что. Одни уходили, другие, столпившиеся в дверях, готовились ворваться в зал на последний сеанс. «Ну как?» — сыпались вопросы. «Ничего…», «Нормально!..» «Здорово!» — звучали ответы.

— Значит, тебе совсем не понравилась? — спросила Аня у Феликса.

— Так себе. Могли бы снять и поинтересней… Учитывая, сколько возились.

Аня, признаться, и представить не могла, как можно было сделать эту картину лучше.

— А что тебе не нравится?

— Уж очень герои простоваты… Говорят о пустяках… Где их сложность? Интеллект? Это ведь нехитро — пойти и пожертвовать собой ради этого горючего…

«Что он говорит?» — в некотором смятении подумала Аня. Как же так это нехитро и просто? Что же тогда сложно, если не это? Что? Ползти по минному полю, подорвать себя вместе с толом — это так себе? Тащить раненого товарища на спине под огнем, когда и сам ранен, — это каждый сможет? А как сильно любила Андрея, главного героя фильма, Ольга, медсестра из того городка, где была их база! Она вроде всем в госпитале строила глазки и принимала ухаживания, но это только казалось. А какие эти ребята, в бескозырках, какие верные и настоящие! Ведь года на четыре-пять старше их, Ани и ее товарищей, а какие уже отчаянные и самостоятельные, и война-то ведь была выиграна из-за них… Говорили они и правда часто о пустяках, шутили и даже ссорились перед высадкой десанта, но это ведь у них все снаружи, и нарочно, и даже специально… Да, да, специально говорили они о пустяках и насмехались друг над другом, чтобы не казаться особенными, а не потому что недоразвитые…

— Ты не согласна? — спросил Феликс. — Не ищи в них того, чего нет… Чего от них можно еще ждать? Уровень нашего Калугина…

Что-то вдруг захлестнуло Аню.

— Нет, ты ерунду городишь! — крикнула она. — Он не такой, как ты думаешь! Он…

— Ты очень добра, — прервал ее Феликс, — и я тебе это охотно прощаю.

— Спасибо! Только и ждала этого. — Аня насупилась. — А ты тоже считаешь, что герои безнадежно глупы? — запальчиво спросила она у Витьки.

Тот быстро посмотрел на Феликса и сунул руки в карманы.

— Нет, не считаю.

— А разве я говорил, что они глупы? — спросил Феликс. — Отсутствие большого интеллекта еще не глупость… Скажи, Вить, я говорил, что они глупы?

— Не помню. — Витька вдруг заторопился. — Ну, я пойду. — И затерялся в толпе.

Он, как показалось Ане, не хотел слишком явно выступать против Феликса, да и к тому же слегка обиделся на них за место. Уж лучше бы он сидел рядом и мешал ей смотреть.

Он мешал, а не Феликс.

— Надо было взять места рядом, — сказала Аня. — Мы ведь все товарищи, правда?

— А я ему взял неплохой ряд.

Они свернули с Центральной улицы в проулок и, оставив сзади высокий обелиск с тяжелой якорной цепью и большими пустыми минами, вышли к морю. Прямой, твердой шеренгой стояли над ними кипарисы. Черные и молчаливые. Они такие деревья, что не очень-то шумят даже под ветром, не то что добродушно говорливые платаны или каштаны. Их руки вытянуты вверх, к звездам, и плотно прижаты к стволу. Они могут только раскачиваться под ударами штормового ветра, который обрушивается на город поздней осенью или зимой, и молчать…

И наверно, они, эти вот самые кипарисы, помнят ту холодную ноябрьскую ночь, взрыв нефтебазы и тяжелый бой десантников — может, в их коре даже сидят осколки и пули.

Аня остановилась и стала ощупывать прохладный шершавый ствол кипариса — вначале одного, потом другого.

— Ты что? — спросил Феликс.

— Просто так.

Аня хотела спросить у Феликса, почему так называется картина, но не спросила.

Над морем, не мигая, горели звезды, луна дробилась в легких волнах. Они спустились на прибрежную гальку. На ту самую гальку, по которой когда-то ползли моряки, и отстреливались, и тащили раненых товарищей на себе, и умирали, обливая кровью эту гальку, гальку, до блеска обмытую ныне теплыми курортными волнами Черного моря…

Потянуло свежестью, солью и гниющими водорослями. Феликс шел у самой воды. Ему, видно, захотелось нарушить серьезность и молчание. Он то и дело дурашливо вскрикивал и отскакивал от накатывающихся волн. Аня шла чуть подальше от моря, и ей не надо было отскакивать.

Да и не хотелось.

— Знаешь что, — неожиданно сказала она. — Я уже говорила тебе, что не в восторге от твоего Адъютанта, но все равно давай помирим его с Витькой — ведь это же так глупо: вместе ходим и дружим, а они так и дуются, даже Ваня это заметил…

— Дался тебе твой Ваня! — сказал Феликс. — Крепко засел он у тебя… Может, даже нравится?

— Ни капельки, — сказала Аня, и сказала довольно искренне, потому что Ваня в самом деле почти не нравился ей. — Но он… согласись, он такой необычный…

— Верно, голова у него необычная, в буграх и кочках… И нахальства — будь здоров! Если б не Димка, показал бы ему.

— Ну и надо было показать, — сказала Аня. — Подумаешь, Димка… Это меня он может презирать. А тебе что?

Феликс остановился и мягкими тихими глазами посмотрел на нее:

— Ты обиделась на меня? Ну признайся, обиделась?

Аня молчала: все равно он ничего не понял бы!

— Давай искупаемся? — предложил вдруг Феликс.

— Не хочу.

 

Глава 19

КВАКОГРАФИЯ И МУХОЛОГИЯ

Феликс вернулся к дому раньше, чем думал.

Что-то Аня сегодня была не в духе: вначале глупо спорила об этой картине, потом замкнулась и молчала. И шифрограммами они обменялись у ее калитки не так, как прежде. Не так таинственно. Она довольно вяло взяла у него сложенный листок, сунула ему свой и в темноте пошла к домику. Он хотел было окликнуть ее, сказать что-то, рассмешить — нельзя же, чтобы она уходила такая грустная, но…

Но ничего не крикнул ей вслед, потому что был уверен, что он прав. А только крикни — и он лишится этой правоты.

Обычно в это время доминошники уже расходились со двора, но сейчас у столика было шумно. На скамейке сидели Ваня и большинство их мальчишек и смеялись. Потом смех оборвался, Ваня, сверкая под фонарем стриженой головой, опять что-то сказал, и снова раздался смех. В другие дни в это время родители загоняют их спать. Но сегодня почти все были тут. Даже Аркаша.

Феликсу вдруг захотелось окликнуть их, сказать им что-нибудь… Но что? Ничего не шло в голову. Уж очень громко и заразительно смеялись они. Даже Артема что-то развеселило: вон как блестят в свете фонаря его крупные плоские зубы! И Димка заливается вовсю…

Феликс не хотел, чтобы его видели, и встал за ствол мамонтова дерева.

— Ну и не верь, — сказал Ваня Семке, — это же ученые заявляют: даже кузнечик стрекочет не просто так, а чтобы переговариваться со своими приятелями: один исследователь записал на магнитофон пятьсот видов стрекота!

— Смех! — сказал Захарка. — Значит, и лягушки квакают не просто так?

— Разумеется… Занялся бы изучением.

— Захар Семеркин — великий открыватель лягушечьего языка! Автор учебника «Квакография»! — торжественно возгласил Аркаша, и его слова заглушил хохот.

— А вы знаете, что означает на гусином языке шесть «га-га»? — снова спросил Ваня. — Нет? Так вот что: «С едой тут плохо, пощиплем травку — и дальше!» А если пять слогов — «га-га-га-га-га» — «Быстрее шаг!», а четыре — «га-га-га-га» — «Полный вперед! Опасность!»

— Прочел где-нибудь? — спросил Артем, выпуская клуб дыма.

— Да, — сказал Ваня. — И вороны, и галки, и даже рыбы отлично понимают друг друга.

— А как насчет мух? — спросил Захарка. — Что-нибудь установлено наукой?

— Этим займется Артем и добьется присуждения Нобелевской премии! — сказал Аркаша, здесь уже даже Феликс чуть не фыркнул в ладонь.

— И напишет «Мухологию»! — ввернул Димка.

— Ну ты… — перекрывая смех, рявкнул Артем на Аркашу. — Сейчас у меня как муха взлетишь… Выше крыши!

— А повыше ты не можешь?

— Почему не могу? Я все могу…

Феликс почти вжался в ствол дерева.

— Из вас кто-нибудь видел «Черные кипарисы»? — спросил Ваня. — Я час проторчал в очереди — кончились билеты.

— Надо Нонку попросить, — предложил Семка, — через ее мать можно купить билеты.

— Она ведь не билетерша, а буфетчица в «Волне», — сказал Захарка.

— Ну и что с того? Они все связаны… Купит!

— Связываться с ними! — буркнула Лида. — И Аня будет против, и вообще…

— Надо с Феликсом согласовать, — сказал Захарка, — а то он будет недоволен, ведь Нонка…

— Ну иди к нему, иди и согласовывай, — усмехнулся Артем, — иди, а мы тебя подождем… Иди ищи его!

Феликс сильней прижался грудью к дереву и почувствовал, как тяжело бьется его сердце.

— И пойду! — озлился Захарка. — И найду.

— И пожалуйста, лизни его туфли язычком, — сказал Артем. — Чтобы лучше блестели!

Захарка отскочил от стола и вне себя от обиды крикнул:

— Тебе далеко до него!

— Мне? Ха-ха!

И здесь опять послышался голос Вани:

— Ну чего вы, ребята? Все бы вам ссориться и колотить друг друга… Делать больше нечего? Какие же вы нудные! Первый раз таких встречаю! Ваш Скалистый — прекрасный, и Феликс совсем не плох… А вы? Не понимаю…

— Знаешь ты его, — сказал Дима, — если б знал, не говорил бы так…

Феликс оцепенел. Думал ли он еще три дня назад, что будет вот так, как частный детектив, тайком подслушивать их болтовню из-за дерева? И о ком? О себе же? Надо взять и выйти. Выйти из-за дерева и поставить все на свои обычные места…

Но выйти он не мог. Что-то держало его. Словно проволокой был прикручен он к этому дереву. Что-то сделал он не так. Ошибся. К нему подбиралась опасность, и от нее надо было уйти. Но как?

 

Глава 20

САМЫЙ ПЛОХОЙ ДЕНЬ

Услышав новый взрыв хохота, Феликс метнулся от дерева, прокрался в темноте к подъезду и взлетел вверх по лестнице. И долго не мог открыть замок. Ключ тыкался то левее, то правее щелки. Наконец попал, нажал с силой и толкнул ногой дверь.

И ударил мать, что-то делавшую в передней.

— Прости, — сказал Феликс.

Мать глянула на него.

— У моего сына большие неприятности? Земля сошла с орбиты?

— Нет, — ответил Феликс. — Не замечал.

— А я уж думала, что сошла… Мировая скорбь? С кем-нибудь поссорился?

— Нет. Все хорошо.

Больше мать не задавала вопросов, только спросила:

— Страшно голоден?

— Что верно, то верно. — Феликс взял себя в руки. Так взял, что по его лицу уже ни о чем нельзя было догадаться.

Мать поставила на плиту подогревать картошку с котлетой, а Феликс заходил по кухне, где отец пил чай, вошел в комнату, в одну, потом в другую, и, услышав за окном голос Вани и смех ребят, быстро вернулся на кухню, потому что ее окна выходили не во двор, а на Центральную улицу.

Поужинав, Феликс вдруг спохватился и побежал в комнату, где был его угол, вытащил из специально подпоротого ледерина тома «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев» шифр, достал из заднего кармана шифрограмму, наложил на нее шифр и стал жадно читать… «фелька боюсь даже сказать тебе как хочу увидеть черные кипарисы хочу чтобы она была прекрасная хочу вечером побродить и поболтать с тобой всего а».

Феликс спрятал шифровку в карман ковбойки. Все получилось не так. Не так, как о том просили мягкие округлые буквы шифрограммы! И все из-за этих проклятых «Черных кипарисов»!

В это время его отвлекли от мыслей голоса родителей на кухне.

Отец вначале говорил громко, потом резко снизил голос, и Феликс в предчувствии чего-то интересного подошел к двери.

— Да, я забыл сказать тебе, — проговорил отец, — сегодня ко мне приходила жена нового хирурга, Марья Сергеевна, чтоб записать в школу своего сына, и ты знаешь, он, оказывается, не родной им, а приемный…

— Вот не сказала бы! — произнесла мать. — А Ваня знает это?

— Нет. Марья Сергеевна просила никому не говорить об этом. Когда они усыновили его, он был маленький и уверен, что они его настоящие родители, и они с мужем до сих пор не решили, стоит ли ему сказать об этом, и если стоит, то когда — сейчас или позже…

Голоса на кухне замолкли.

«Ну и дела! — подумал Феликс, отходя от двери. — Сколько новостей: Ванька — приемный и не догадывается об этом, Аня за что-то разобиделась на него, Артем с Димкой из зависти к нему продолжают мутить воду…»

Феликс лег и стал думать, что делать, как выйти из положения. И думал долго, пока сон не одолел его.

А утром само собой пришло решение: он больше, по крайней мере сегодня, не выйдет во двор. Пусть обойдутся своими силами, может, и получится что.

И к Ане не пойдет, и ответа не напишет. И не передаст шифрограмму, как каждый вечер. Опомнятся…

Феликс не ошибся: ребята то и дело звали его, особенно старались Захарка и Лида. Но Феликс делал вид, что его нет дома, и только два раза высунулся, когда ему крикнули Аркаша и Ваня. «Не могу, занят», — ответил он Аркаше, а Ване сказал: «Сегодня много дел, может, завтра приду…»

Он ждал Аню. Она после обеда пришла во двор, но не звала его и не зашла. За нее, надрывая горло, старался Адъютант. Феликс не откликался.

Это был плохой день, самый плохой в его жизни, — Феликс томился от скуки и безделья.

Утром следующего дня, когда родители ушли на работу, во дворе послышался голос. Феликс вскочил с постели и стал заниматься с гантелями. Он заставил себя не смотреть в окно, потому что сразу узнал этот голос.

Потом Феликс умылся, поставил на газ сковороду с завтраком и, не вытерпев, выглянул сквозь занавеску во двор. Конечно, там был Ваня, и он… — нет, это невозможно было представить! — он разговаривал у подъезда с Нонкой. Она держала под мышкой какие-то книги… Нет, не какие-то, а из «Библиотеки приключений», с серебром на обложке и корешках…

Хитрец! Хочет завести блат в кино.

Во дворе было тихо, и Феликс слово в слово слышал, как Ваня говорил:

— Так пойдем сегодня вместе купаться?

«Вместе — это кого он имеет в виду? — вдруг подумал Феликс. — Не нас ли всех?»

— Не знаю, — слегка рисуясь, ответила Нонка, — У вас ведь есть Нюшка! Вам с ней не скучно…

— А кто это? — спросил Ваня.

— Не знаешь? — послышалось с Нанкиного балкона, и толстушка в майке и коротенькой юбочке появилась из балконной двери. — Анька! Она всех умней и красивей, куда нам с ней тягаться!

— Ну бросьте вы, — сказал Ваня, — и ты, Нана, идем с нами, вы ведь сами хорошие девчонки, и Нину позвали бы…

— Ты в своем уме? — спросила Нанка. — Ты здесь новенький и ничего не знаешь.

— А что тут знать? — сказал Ваня. — Вы когда-нибудь спускаетесь на землю? Или только Нонна?

— Иногда… Они колотят нас… Злющие — ужас!

— Да, да, — подтвердила Нонка и вдруг стала пугливо оглядываться по сторонам. — А за что? Как будто мы какие сплетницы, а мы любим, чтоб все было справедливо…

«Ну и лгуньи! — подумал Феликс. — А он губы и распустил!»

— Приходите ко мне в гости, а потом — с ребятами на море…

— Побьют!

— А вот нет. Даю слово, что нет.

Феликс чуть не подпрыгнул. Клянется! И недели не прожил здесь, а уже такой уверенный. А кто сам-то? Может, какой-нибудь подкидыш, без отца-матери рос. Даже крикнуть захотелось это… Но нет. Нельзя. Что бы ни случилось между ними, а этого Феликс не крикнет. Отца не подведет. Да и подло попрекать такими вещами…

Резкий запах гари коснулся ноздрей Феликса, он бросился на кухню, где его ждала на сковородке сильно подгоревшая картошка и полуобуглившаяся котлета. Он так и не узнал, решили они пойти на пляж или нет, но понял: надо действовать! Он стоял и подслушивал ребят за деревом — это же позор! А вчера, как глупо вел он себя вчера! Хотел сделать им хуже, а кому сделал хуже? Ребята ведь любят его, ценят, а он… Эх, дурак!

Феликс быстро съел все, что осталось съедобного на сковороде, поставил ее под кран, налив воду, чтобы матери легче было отмыть, потуже затянул ремень, посмотрелся в зеркало и вышел из квартиры.

К Димке и Артему он не пойдет — глупо идти к ним, но к другим сходить нужно, и немедленно. До того, как Ваня потащит на берег балконных крыс…

Феликс уже спустился на второй этаж и тут решил — и ему стало немножко стыдно от того, что он решил и поддался примеру Вани… Он вернулся к себе. Отодвинув на подвешенной к стене полке стекло, достал спрятанную за томами Анатоля Франса книгу в синем переплете — повести Киплинга. Это было редкое довоенное издание, и Феликс не давал читать книгу товарищам, потому что с книгами всякое бывает.

С Киплингом под мышкой сбежал он по лестнице.

Во дворе уже не было Вани с Нонкой, балконы были пусты, и Феликс быстро зашагал к подъезду корпуса, где жил Аркаша… Интересно, встал он уже?

Аркаша уже встал и даже успел позавтракать.

— Есть Киплинг, — небрежно бросил Феликс. — Волнует?

Аркаша вырвал из его рук книгу и раскрыл.

— Откуда взял? Спасибо… Ох ты! — он поскреб голову рукой.

— Отцова… Когда учился в Ленинграде, купил.

— Чего так долго зажимал?

— Забыл про нее… Завалялась…

— А больше ничего не завалялось? — После броска в горы Аркаша казался еще более худым и бледным.

— Не знаю, надо покопаться.

— Будь добр, — попросил Аркаша.

Да, он был хил, его могла обидеть даже муха, был он незаметен, тих, не принимал участия в шумных спортивных соревнованиях, но ребята за это не презирали его и не считали ниже себя… Где там — ниже! Они по-своему любили Аркашу, побаивались его всезнайства и острых, как шило — не напороться бы! — глаз, бегали к нему за советом, расспрашивали о том о сем, и в жизни двора всегда чувствовалось его присутствие и даже влияние…

— Отдышался от вылазки? — спросил Феликс. — Сошло?

— Кажется… Что это ты пер как сумасшедший! Говорил ведь, что гонки не будет…

— А разве была гонка? Не заметил. Чего ж тащиться по-черепашьи? Напрасно ты с нами пошел. Да и ничего интересного не было! — А сам подумал: «Сидел бы ты дома со своими книгами и не рыпался».

А книг у Аркаши было великое множество. Отец собрал. Он был журналистом, работал в газете в Кипарисах, и маленькая квартирка их буквально начинена замечательными книгами, которые, конечно, и сыграли свою печальную роль с Аркашей — вон во что превратили его!

— Ничего интересного? Да я б каждый день лазил на Гору Ветров. Ох, если б я был покрепче!..

— Стал бы Пржевальским? Магелланом? Миклухо-Маклаем?

— Неплохо бы. Всегда хочется стать тем, кем невозможно.

— Не всегда… — заметил Феликс. — Наш Артем не прочь сделаться дворником.

— Ну нет, сомневаюсь… Он не так прост, как кажется. Ох, если б я…

— Ты все прибедняешься, — пожурил его Феликс. — Ты, конечно, не Геракл, но голова у тебя будь здоров! И знаешь, чего хочешь…

— Ничего я не знаю! — сказал Аркаша. — Вот Ваня — тот знает…

— Ванька? — Внутрь Феликса неожиданно потек холодок. — А что он знает?

— Ты не разговаривал с ним?

— А что с ним разговаривать? До тебя ему, как до звезд.

— Ошибаешься… Ты слышал, у него вчера кровь носом пошла?

— Кровь?.. Отчего?

— Рапаны с Витькой доставал с лодки, глубина большая — не рассчитал. Какие-то сосудики лопнули, что ли…

У Феликса что-то стронулось внутри.

— Разве они так знакомы с Витькой?

— Долго ли ему? У Нанки уже дома побывал, и у меня утащил книгу про Микеланджело, и знаешь, что еще?

— Мне надоело о нем слушать. — Феликс потер глаза. Все в нем так и ходило. Пока он вчера сидел дома и ждал к себе чуть не делегацию, этот самый успел подцепить на крючок не одних балконных крыс. — Ну, мне некогда, я пошел. — Феликс двинулся к выходу.

— Феля, спасибо за книгу! — крикнул Аркаша в спину ему. — Большущее! Будет цела, не бойся…

— Это ты бойся, а не я! — ответил Феликс, и голос его прозвучал резко и несправедливо: чего ж должен бояться Аркаша?

Лучше бы не носил ему книгу, а то может подумать, будто хотел подластиться к нему, угодить… Зачем Феликсу это? И потом, Аркаша не Витька, хотя и тому он дает кое-что просто так, из-за доброты…

 

Глава 21

ВИТЬКИНА ФАБРИКА

Вначале Феликс хотел сразу же сходить к Витьке, но после встречи с Аркашей раздумал: сгоряча мог накинуться на Витьку и все напортить. И Феликс решил сходить сперва к Захарке. Уж с ним не надо ломать голову, что и как сказать.

Адъютант жил рядом — в соседнем доме. Увидев Феликса, его мать засуетилась, заулыбалась, забегала глазками по его лицу, зачем-то оглянулась внутрь комнаты и сбивчиво объяснила, что Захарки дома нет, что он скорее всего у моря, в бригаде, и, наверно, через часок-другой вернется.

Феликс пошел к рыбацкому причалу.

Здесь, у Скалистого, было мелковато, и сейнеры швартовались в Кипарисах, а тут к берегу жалась разная полуржавая, полуизношенная мелочь: мотофелюги и бесчисленные байды и баркасы, с которых и велся прибрежный лов.

Феликс спустился к сараям и вошел в один. В нем женщины латали и перебирали лиловатые капроновые сети. Кто-то храпел возле стены на этих самых сетях. У двери кто-то смачно жевал бутерброд, заедая зелеными перьями лука, запивая молоком из бутылки.

— Захарки Семеркина тут не было? — спросил Феликс у рыбака в драной, выбившейся из штанов рубахе, который чинил треснувшее весло.

Тот оглянулся и полушепотом сказал:

— Как же… Был тут с утра, когда с моря пришли… Братец ему свежья полную сумку наложил… На рынке ищи его!

«Ловкачи ж они! — подумал Феликс. — Своего не упустят, и Витька правильно крыл тогда Захарку, но…» Но только один он, Захарка, годился ему в адъютанты…

Идти за ним на рынок? Нет уж. Сам прибежит.

И Феликс пошел к Витьке. Витька жил у городского скверика, где было крошечное фотоателье, весы и кафе-мороженое. И здесь, у весов, Феликс неожиданно встретил Лену с отцом — ту самую длинноногую девчонку, ради которой, если разобраться, и ходили ребята на дикий пляж в определенное время и на одно и то же место.

— Пап, взвешусь! — Лена скинула туфли и босиком прыгнула на весы.

Весовщица в белом халате передвинула на шкале гирьку и что-то сказала.

— Ой, хорошо! Похудела на килограмм! — засмеялась Лена, и ее тонкие брови подпрыгнули вверх. — Плати двушку!

Лена спрыгнула с весов, с лету попала узкими ступнями в стоящие рядом туфли.

— А что скажет мама? — спросил отец. — Не пущу больше так далеко заплывать.

— Попробуй! — Она капризно крутнулась всем своим легким точеным телом в синем платьице, и по этому движению вдруг стало видно, какая она спортивная и сильная. — Вот познакомлюсь с теми мальчишками, будешь ходить один.

— Только посмей, — грозно сказал отец, и они засмеялись.

«Уж не с нами ли хочет она познакомиться?» — подумал Феликс, придерживая у весов шаг, хотя ему сейчас было совсем не до нее.

Потом он заглянул в Витькин двор и увидел у открытого сарая Витьку на табуретке и пятерых его братьев — босых, замурзанных, в трусиках и штанишках — один одного меньше.

Во двор Феликс не вошел. Он быстро зашагал к себе домой. По пути забежал в гастроном, пролетел мимо мясного отдела, где, словно играючи, отточенным топором на деревянной, в глубоких шрамах плахе Анин отец рубил говядину. Он заметил Феликса и спросил:

— В мясце не нуждаетесь? Есть неплохое.

— Благодарю. — Феликс пошел в кондитерский отдел и купил кулек мятных «Театральных» леденцов.

Матери дома еще не было. Феликс нырнул под тахту и вытащил несколько пар летней обуви. Выбрал коричневые сандалии — они были почти новые, он и сам бы еще проносил их год-два, если б мать недавно не купила ему другие, более современной и красивой формы. Авось не заругает — она редко ругает его.

Завернул сандалии в газету и пустился к Витьке. Странно, но теперь он чувствовал себя уверенней и спокойней. Хоть и гадко было на душе.

— Привет! — Феликс кивнул малышам, и Витькина голова высунулась из двери сарая. — Что новенького?

— Это у тебя надо спросить.

На Феликса уставился десяток цепких пытливых глаз.

— А ну хватай! — Он протянул малышам кулек, и к нему проворно потянулись грязные худые ручонки, и в их еще молочных зубах громко захрустели конфеты. — И ты возьми. — Феликс протянул кулек Витьке, и тот не отказался.

— Фабрика на полном ходу? — Феликс заглянул в дверь, где у стола стоял дед, худой и морщинистый, с седыми космами, неряшливо торчащими из-под шляпы с обвисшими полями, без ленты, и помешивал кисточкой в металлической банке. Он мельком посмотрел на Феликса и по обыкновению не поздоровался.

— В простое, — сказал Витька.

— Что так? Сырья не хватает?

— Хуже. Появились конкуренты, делают из кусочков дерева змей. — возьмешь за хвост — двигаются, как живые, и язычком дергают… Два рубля штука — и как хватают! У нас перестают брать.

— Чуму на их голову! — воскликнул Феликс.

Витька невесело улыбнулся, на лице же деда появилось явное недовольство: морщины из мягких, устало-добрых превращались в резкие и сердитые…

Не потому ль, что Витька часто убегал к Феликсу с его фабрики?

Над головой деда на полках лежали затейливо изогнутые, с розоватым блеском внутри раковины рапан, желтовато-пористые, выброшенные штормом куски пемзы, высушенные, отлакированные и еще ждущие лака крабы, горки мелкой ракушки, камушки диковинных расцветок, стопки картона и дощечек, мотки проволоки, бесчисленные бутылочки и баночки с клеем, красками, лаками, разный инструмент… Из этой домашней фабрики выходила на рынок их продукция: оклеенные цветными ракушками шкатулки с тщательно вделанными блестящими фотографиями наиболее красивых мест их побережья: туманного и романтического Дельфиньего мыса, зубцов Горы Ветров, набережной с кипарисами, и на каждой шкатулке красовались неизменные, прямо-таки бессмертные слова: «Привет из Скалистого!», или «Помни Скалистый!», или «Не забывай Скалистый!», ну и все такое прочее. Некоторые образцы недоделанной или сохнущей продукции стояли на особой полке. «Как это убого!» — всегда думал Феликс, глядя на эти изделия, и как-то сказал об этом Захарке, так тот даже завизжал от счастья, и потом всем это повторял, и, как утверждал Семка, даже на рынке, при покупателях, вслух критиковал их продукцию… «Не смей! — сказал ему тогда Феликс наедине. — Это удар ниже пояса…» — «А чего он меня высмеивает за рыбу?» — ответил Адъютант, и его нельзя было угомонить, да, признаться, Феликс особенно и не старался: уж очень весело было во дворе от воплей и наскоков этого задиры на Витьку и от того, что тот отвечал ему… Просто умереть можно было со смеху!

— Что ж вы будете делать? — с участием спросил Феликс.

— Надо перестраиваться… Ваня советовал применять другие краски и найти другую форму шкатулок. И надписи надо бы поменять…

— Надо бы, — согласился Феликс, незаметно оттащил Витьку от двери и шепотом спросил — На полчаса не смотаешь?

— Не могу. Дед не в духе… Утром продал только две шкатулки и одного краба, и то со скидкой…

— Мне надо сейчас.

— Фель, ну не могу я… Приди попозже, угощу свежей рыбой — отец получил… И деньги верну.

Последняя фраза насторожила Феликса.

— Ну скажи деду, что идем нырять за рапанами… — Он пристально посмотрел в глаза Витьке.

— И ты… ты будешь нырять? — медленно спросил тот, и Феликсу стало неловко.

— А чего ж нет? Или я нырять разучился? Скажи, а Ванька много достал?

— Десять штук, но крупных только три.

— Ого, — сказал Феликс и сразу взял себя в руки. — Правда, он ничего парень?

— Ты знаешь — да! — Витькины близорукие глаза остро вспыхнули синевой. — И не думал вначале. Не знаю, как вынюхал про нашу фабрику, прибежал… Прямо неловко было. А старался как, будто нанялся. И к концу даже кровь немножко из носу пошла…

Феликс неподвижно смотрел на Витьку.

— И тебе не стыдно? Эксплуататор — вот кто ты! — сказал Феликс и понял: он погиб… Он почти погиб!

Витька улыбнулся:

— Ладно тебе… Я его силой не затаскивал в лодку.

Феликс взял Витьку за локоть и вывел со двора.

— Что-нибудь случилось? — слегка оробевшим голосом спросил Витька.

— Ничего… Слушай, только не пугайся… Я тебе тут кое-чего припер, — Витька глянул на сверток под мышкой у Феликса, и лицо у него нахмурилось, и в гладкий, чистый лоб врезались, как у взрослого, сразу две морщины. — Ерунда, правда, но, может, пригодится: у нас с тобой обувь одного размера… Вот… Возьми…

Витька принял сверток и, шурша газетой, развернул и тут же поспешно и как-то испуганно, будто ворованное, вернул Феликсу.

— Ты что? — Феликс, кажется, испугался больше его.

— Не надо… Они почти новые… Совсем новые!

— Откуда новые? Старье!..

— Не надо…

— Бери, тебе говорят… У меня есть другие… Эти мне не нужны.

— Не возьму.

— Витька, что с тобой?

Витька угрюмо молчал.

Между тем к ним подбежали двое его братьев и в ожидании уставились на Феликса.

Феликс завернул в газету сандалии, сунул сверток под мышку, дал старшему из малышей довольно тяжелый еще кулек с конфетами (тот, не в пример Витьке, схватил его), кинул: «Всего» — и быстрым шагом пошел со двора.

Он не знал, к кому еще можно пойти. К Семке? Нет, к нему не надо.

К кому же? Ребят, казалось, так много. А теперь? Оставалась Аня.

Надо пойти к ней. Только к ней.

И держаться так, будто ничего не случилось.

А и правда, что случилось?

 

Глава 22

ТОЛЬКО К НЕЙ!

Сильно жгло солнце, пахло разогретым асфальтом и слегка подгоревшими шашлыками. Скалистый лениво шумел, перебирал струны гитары, взвешивал на уличных весах курортников, нагулявших или потерявших вес, фотографировал их, предлагал мороженое, пирожные, морские прогулки на маленьких теплоходах, экскурсии по историческим местам и большой выбор вещей из специализированного магазина «Подарки»…

И никому не было дела до Феликса.

Он толкнул калитку Аниного двора и с бьющимся сердцем пошел по дорожке меж кустиков, поглядывая на гранатовые деревья, на грядки с клубникой и огурцами. Вдруг раздался визг. Аня в выцветшем лиловом купальнике удирала от него, выскочив из-за кустика, и исчезла под деревьями инжира. На мягкой взрыхленной земле остались следы ее босых ног.

Из-за угла дома с лейкой в руке вышла Анина мама в серой кофте с засученными рукавами и, увидев Феликса, заулыбалась, залучилась вся.

— Что это она у вас такая пуганая?

— Показываться не хочет в таких нарядах… В саду донашивает…

Феликс вдруг рассмеялся. Просто так рассмеялся, без всякой причины — наверно, потому что слишком все натянуто было у него с утра, а теперь отпустило, и стало так легко и ясно.

Мать Ани завздыхала:

— Какое нонче лето: ни дождинки с неба… Беда, все пропадает в саду…

— Да, да, — согласился Феликс. — Жаль… — Но меньше всего думал он сейчас о зное этого лета и ее саде.

— Аня! — громко крикнул он. — Выползай!

И она вышла, и всего минуты через три после своего панического бегства — и ее нельзя было узнать! — в беленьком ситцевом платьице — загорелая, легкая, с тонкими глиняно-смуглыми руками. На ногах ее были белые тапки.

— Ты чего драпанула? Думала, кто-нибудь другой?

— Да нет. — Она не смотрела ему в глаза.

— А все же?

— Да ничего такого, — с некоторой досадой, точно у нее под пыткой домогаются признания, сказала она. — Все тебе надо знать… — И стала тапкой давить сухой комочек земли, потом шмыгнула носом, точно внезапно простудилась.

Мать вдруг заторопилась и ушла от них.

— Пойдем сегодня купаться? — спросил Феликс.

— Да, право, не знаю… Много дел… Если только попозже… Как раз ту девочку увидите, в которую вы все по уши влюблены…

Феликс засмеялся.

— Значит, идем? Всех ребят двора прихватим, и Аркашу, и Витьку, и Артема, и Лиду…

Аня почесала коленкой о коленку.

— А что это у тебя за сверток под рукой?

Феликс вдруг почувствовал сильный жар во лбу, точно температура у него подскочила под сорок.

— Да так… Ничего… Обувку несу в ремонт. — И сказал уже другим голосом: — Ань, может, зайдешь ко мне сейчас? Есть новые книжонки и свежий квас… И вообще поболтаем…

Аня провела смуглой рукой по плечу, опустила голову и вздохнула:

— Сейчас не могу, Феля…

И вдруг Феликс обиделся. Впервые не на шутку обиделся, смертельно обиделся — и на нее, и на всех их, и даже на Захарку, который-то ни в чем не был виноват: не оказался дома и не успел ничего такого сказать ему…

Неблагодарные! Он ничего не жалел для них, себя, можно сказать, растрачивал, а они?

Феликс почувствовал, как у него дернулась щека.

— Ну пока, я пошел. — Он отвернулся от нее и зашагал к калитке.

Часа через два в дверь позвонили. Кого там еще несет?

На пороге стоял Захарка.

— Ты приходил ко мне? — Глаза Адъютанта так и сверкали, а воинственно курносый нос, казалось, еще больше вздернулся.

— Заходи… Ты где пропадал?

— Да так… — замямлил Захарка. — Мать посылала… Все дела, дела…

«Знаем мы, какие у тебя дела! — подумал Феликс. — Ворованной рыбкой торговал!» — и хотел уже было срезать острым словцом Адъютанта, но сейчас этого нельзя было делать. Пусть он и грубоват и не очень развит, но ведь как предан ему.

И, не желая больше дипломатничать с ним и ходить вокруг да около, Феликс в упор спросил:

— Как тебе новенький?

— Ванька?

— Он самый.

— А что? Ничего паренек, быстрый… Хваткий!

— Ты так считаешь?

Адъютант сразу понял, что дал промашку, радость на его лице померкла, и ярко-черные сверкающие глаза чуть помутнели.

— А что, нет? — спросил он. — Нет?

— Нет, — сказал Феликс: уж с Адъютантом ему не надо было хитрить. — Разве ты не видишь, какой он самоуверенный? — Лицо у Захарки становилось все более грустным, неподвижным, и курносый нос его смотрел уже не так бодро и воинственно. — И он против всех нас…

— Это Ваня-то? Не может этого быть!

— Слушай, что тебе говорят! — оборвал его Феликс; он вдруг понял: теперь нельзя отступать ни на шаг, надо идти напролом и не быть слюнтяем. — Ты знаешь, что он помогал Витьке нырять за рапанами? Что он сейчас работает над чертежами новых шкатулок и придумывает остроумные надписи к ним, чтоб тот переплюнул всех конкурентов на рынке и зажил не так, как вы, несчастные труженики Черного моря…

— Феликс, дай слово, что это правда! — заорал Адъютант. — Дай слово!

— Нет, сплошное вранье… Это еще не все, слушай дальше: он хочет дружить с балконными крысами и даже звал их купаться…

Захарка прямо затрясся весь:

— Чтоб они, эти выдры, бултыхались рядом с нами в море? Лежали на одной гальке? И ты допустишь это?

Феликс беспомощно пожал плечами:

— А что я могу сделать?

— Как что? Врезать! Врезать им надо! И ему заодно. — Лицо у Захарки вдруг стало совсем волчье, только что клычки не вылезли.

— Ну не знаю, — сказал Феликс, — они ведь все-таки девчонки… Еще жаловаться будут…

— А я ничего не боюсь! Нанку можно не трогать…

— Ну если только несильно… Просто попугать… Да и то вряд ли стоит…

— Ну ясно, — произнес Захарка, по его липу пробежала быстрая-быстрая улыбка, и Феликс сообразил, что он все понял.

— А сейчас уматывай от меня, — сказал Феликс, — а ровно в пять — на пляж. Позови всех…

— А… а Ваню звать? — спросил Захарка и смутился, поняв нелепость вопроса.

— Он сам явится без твоего приглашения: его глаза, уши и голова работают получше твоих.

— Это еще не доказано! — закричал Захарка, а Феликс подумал: и хорошо, если Ванька с крысами явится к морю, это будет началом его конца. Только все надо проделать очень тонко. И не горячиться.

Захарка между тем скакал по ступенькам вниз. Во дворе он сунул руку в карман и бережно ощупал две истрепанные рублевки, полученные от брата Тихона за проданную рыбу. У гастронома Захарка встретил Семку и сказал о скором купании, у газетного киоска предупредил Аркашу. Заметив возле овощной палатки Диму, ничего не сказал ему: пусть лучше не идет — при всех стал нападать на Феликса, не понимает, что он только из благородства не трогает и терпит его. К тому же Дима может позвать к морю Ваню, а если Ваня, как говорил Феликс, против них всех, пусть лучше тоже не идет с ними.

Надежды Захарки не оправдались: на пляж валили большой гурьбой, и среди них были Аркаша и Аня с Лидой, и, уж конечно, Дима с Ваней, а вот балконных крыс, которых следовало бы проучить, не было. Жаль…

 

Глава 23

ПОЕДИНОК

Зато Дима, шагавший рядом с Ваней, рад был в душе, что они не пошли. Все-таки Ваня был очень самонадеян, решив позвать их купаться. Ведь ребята терпеть их не могут, и если бы девчонки оторвались от своих балконов, ох и досталось бы им! Нет, Ваня не имел права звать их, не посоветовавшись с ребятами…

Феликс шел впереди всех, посвистывая, и это был плохой признак. Уж это Дима знал. Он посвистывал в двух случаях: или когда у него было отличное настроение (сегодня об этом не скажешь), или когда ему надо бы скрыть очень скверное настроение. Именно это он и делал сейчас.

— А чем ты кормишь своего гада? — спросил Феликс, на миг обернувшись к ребятам. — Не пирожными, надеюсь? Не «Мишками»?

Захарка запрыгал, хлопая в ладоши, и крикнул:

— Давай ему дохлых мышей! Жареных лягушек! Копченую воблу — благодарен будет!

— Спасибо за совет, — сказал Ваня, — а то я хотел кормить его ящерицами и кузнечиками…

«Началось… — подумал Дима. — И насмехаются уже не так добродушно, как на Горе Ветров». Дима терпеть не мог Феликса и не боялся его: знал, драться тот не будет. Но Ваня… Он ведь ничего не знает и не понимает, как надо с ним вести! С ним и со всей их компанией…

Потом Дима покосился на Аню — она была в своих крикливых ярко-голубых шортах и золоченых босоножках — правда, позолота с них местами сошла, и они уже не сверкали на солнце, как раньше.

Лена с отцом была уже на пляже. Она на этот раз никого не удивляла своей ловкостью и гибкостью, а просто лежала на подстилке и смотрела на ребят, подошедших к морю.

— Сплаваем? — Феликс кивнул на одинокий красный буек.

Каждый раз, придя на берег, они начинали купание с заплыва, с гонки к этому буйку — кто первый. Первыми всегда были то Феликс, то Артем. Аня пыталась соревноваться, но дальше пятого-шестого места не шла.

А вот Захарка, плававший стремительно, как торпеда, мог бы, по словам Аркаши, завоевать первенство и обогнать даже Феликса, но не решался, не смел и плавал не в полную силу.

— Идет! — сказал Артем, и здесь, к своему ужасу, Дима увидел, что и Ваня вышел в черных плавках к воде. Там, изготовившись, уже стояли наиболее сильные пловцы.

Что он делает? Зачем? Хочет опозориться?

— Пошли! — гаркнул Артем, и все почти одновременно по-дельфиньи бросились в воду — кто подальше, кто поближе. Нырнули и быстро поплыли. Один Ваня замешкался и бросился с опозданием.

Феликс сразу пошел быстроходным кролем, Артем — брассом, а Ваня — саженками. Он при этом ужасно и совсем не спортивно крутил головой и руки выносил крюками, по-крабьи, и это было не очень красивое зрелище. Но плыл он удивительно быстро и только метра на два отставал от Феликса и еще меньше — от Артема. За его стриженой головой следовала белая Анина шапочка, а уже за ней — черная голова Адъютанта…

Ну и ну! Он и Аню не смеет теперь обгонять? Вот смех!..

— А Ваня-то ничего! — сказала Лида, стоявшая рядом с Димой. — Дает!

— Еще и Феликса догонит! — крикнул Аркаша. — Тот уже выдыхается, а он все набирает темп!

«Ну нет уж, — подумал Дима. — Феликса ему не догнать…»

И тут Дима поразился: Ваня вдруг перестал вертеть головой и тоже пошел брассом. Он сильно отталкивался ногами и продвигался вперед такими длинными толчками, что расстояние до Артема и Феликса стало уменьшаться.

— Ура! — закричал Дима и запрыгал по берегу. — Утирает нос Феликсу! Ура!

Через минуту Ваня поравнялся с Феликсом и даже вырвался вперед.

— Так, Ваня! Жми, Ваня! — орал Дима и в бурном приливе радости стал обнимать и мять Аркашу, и тот едва отбился от него.

Однако Феликс тут же нажал, обошел Ваню на метр, на другой, на третий, и вот рука его коснулась буйка, потом и Артем стремительным рывком на полметра опередил Ваню, и он только третьим повис на буйке.

Жаль, но и то ничего.

Дима плюхнулся животом в воду и поплыл…

Минут через пятнадцать, когда он устал и вылез на берег, все ребята уже сидели на гальке и высыхали на солнце. Феликс лежал на спине чуть в сторонке и неподвижно смотрел в небо.

— Ну и плаваешь ты! — сказал ему Ваня. — Я уж думал, первым приду… Я всех обгонял у нас.

— Думал… Мало ли что ты думал! — завелся Захарка. — Он в треть силы гнал…

— Знаем мы! Едва обошел Ивана! — подал голос Артем. — Чуть бы, чуть бы — и остался б с носом.

Никогда! — отрезал Захарка.

— Хватит тебе, — Феликс одернул Адъютанта. Тот замолк, хотя и ненадолго.

Ваня не был героем заплыва, но Дима чуть успокоился и уже не чувствовал себя одиноким и ненужным.

— Поныряем? — неожиданно спросил Захарка.

— Можно, — сказал Феликс.

Захарка вскочил и минут через десять на веслах пригнал от рыбацкого причала небольшую лодку.

— Только ты не иди, — шепнул Дима в Ванино ухо.

— Почему? — уставился в него Ваня.

Дима даже разозлился:

— Потому что заткнут тебя за пояс! В два счета!

— Ну и пусть затыкают… На здоровье! Я-то что потеряю?

— Ты? Ты… — Дима недоуменно смотрел на него. — И наконец выпалил: — Все! Ну как ты не понимаешь?

В глазах Вани пряталась усмешка.

— А почему? Ну почему?

— Почему? Да потому… Потому что… — Дима захлебнулся и умолк: он хотел так много сказать — и то, что его никто не будет уважать, если он окажется слабаком, и что надо быть поосмотрительней, и что наивных бьют в первую очередь, и что… Все это было так элементарно, что и говорить неловко было.

— Я пойду. — Ваня поднялся, кое-как влез в переполненную лодку. Когда она отошла на некоторое расстояние от берега, Захарка бросил в море сверкнувшую на солнце золотистую консервную банку, и мальчишки начали нырять за ней.

На лодке было тесно, сидела она глубоко, и ныряльщики переваливались через борт и уходили под воду. С первой глубины все, как определил с берега Дима, достали банку. Потом лодка отошла подальше в море, до Димы долетели смех и крики, но уже трудно было разобрать, кто вернулся из глубины с банкой, а у кого не хватило воздуха донырнуть до нее.

Затем лодка подошла к берегу, и по радостным воплям Захарки можно было понять, что с самой большой глубины лишь Феликс да Артем с Витькой взяли банку, а Ваня — только с первой, самой малой глубины. Однако на лице Вани не было и тени огорчения.

Он шел к Диме по гальке и счастливо улыбался.

— Продул? — угрюмо спросил Дима. — Я ж говорил: не ходи.

— Ну и что? — повернул к нему голову Ваня, и его тупой добродушный подбородок говорил не о безволии и поражении, а об упрямстве и твердости. — Хоть знаю теперь, что я негодный ныряльщик… Но Витька-то, Витька каков! А Артем! А Феликс! Земноводные, и только!

Нет, Ваню просто нельзя было понять… Ну никак! Дима даже отвернулся от него. Ведь это было полное, абсолютное, непоправимое, позорное поражение. Конец ему. Точка. И Захарка, прекрасно понимая это, был страшно доволен и даже смотрел на Ваню такими добрыми глазами, точно тот сделал ему величайшее одолжение.

А Ване хоть бы хны… Ну ни капли гордости и честолюбия!

— А кто изобрел ласты, знаешь? — внезапно спросил его Семка.

— Нет, — признался Ваня. — А кто?

— Не знаешь? — прямо-таки ахнул Захарка. — Вправду не знаешь?

— Ну сказал — нет! — с некоторой досадой произнес Ваня. — А кто?

«Какой же он! — прямо-таки ужаснулся Дима. — Не может увернуться от спора… Сейчас они отомстят ему, всыплют за то, что посмел в скоростном заплыве несколько секунд идти впереди Феликса!»

— Ребята… — Захарка вскочил и на весь берег заорал, обращаясь ко всем, кто был на пляже, — к Лене с отцом и еще к каким-то курортникам, и даже к трем рыбакам, растянувшим на гальке неподалеку от них сеть: — Он не знает таких вещей!

Ваня вдруг смутился. Впервые видел его Дима таким смущенным.

— Кто? — спросил он.

— Леонардо да Винчи! — гордо и презрительно крикнул Захарка, и Дима зажмурился от стыда — это знали все мальчишки Скалистого.

— Правда? Вот не думал… Значит, мало ему было писать прекрасные портреты, и парашют сделать, и первому начертить карту Нового Света… Так он еще ласты изобрел!

— Точно! — крикнул Захарка.

Аня с Аркашей громко засмеялись.

— Знать такие вещи надо, — проворчал Захарка, сбитый этим смехом с толку, и присел к Феликсу.

— Спасибо, — сказал Ваня. — Век не забуду этого… Значит, и ласты еще?

И теперь уже все смеялись, даже Дима с Семкой и Лидой. И Артем хохотал, правда с некоторым опозданием. Один Феликс не смеялся.

Аня радостно смотрела на Ваню и машинально дергала рукой висевший на шее медальон.

Неожиданно к ним подошла Лена в синем, с голубой звездой купальнике.

— Ребята, у вас так весело… Можно к вам?

— Ну, конечно, Леночка, садись. — Аркаша показал ей на гальку в центре компании. — Мы очень рады…

— Ты откуда знаешь, как меня зовут? — удивилась она.

— Мы все знаем про тебя, — многозначительно сказал Артем. — Все! Ты просто чудо! Мечта! Звезда пляжа! Где акробатике научилась?

Лена, ничуть не смутившись от его комплиментов, присела рядом и вытянула длинные загорелые ноги.

— Что вы! Какая я акробатка… Я только учусь. — Лена посмотрела на Аню и вдруг заметила серебряную монетку на тонкой цепочке. — Ой, какая прелесть! — И потянула к монетке свою узкую руку. — Можно посмотреть? — Аня кивнула, Лена коснулась пальцами неровного маленького кружка. — Дельфин? Играет в волнах! Где ты ее купила?

— Тебе там не купить. — Аня слегка отодвинулась от Лены, цепочка потянулась, и дельфин выскользнул из пальцев Лены.

— Почему? — простодушно спросила она. — Мне он так нравится.

— Спроси у Артема, — ответил Семка. — Античность… Музейная ценность… Тетра… тетра… Аркаша, прочти ей лекцию…

— В следующую среду, — сказал Аркаша, — если ты снимешь помещение и расклеишь по Скалистому афиши…

Лена мило улыбнулась:

— Люблю веселых и добрых… Вы… Скажите, вы еще будете соревноваться?

Артем в упор уставил на нее свои темные очки.

— Хочешь принять участие?

Лена кивнула.

— Мы уже накупались сегодня, — ответила Аня. — Завтра приходи.

— Спасибо. — Лена поднялась, улыбнулась им и красиво, как балерина ставя ноги, пошла к отцу.

— Прогнали девочку, — уронил Аркаша, глядя ей вслед. — Джентльмены! А она ведь ко всему и умна, и ищет дружбы…

— Никто ее не прогонял! — сказала Аня. — И ничего она не ищет: по папочке уже соскучилась.

Один Ваня, кажется, не заметил прихода и ухода Лены.

— Слушай, Вить, — сказал он. — Я все время ломаю голову, какую бы форму придумать для шкатулок, и ничего не придумал… Может, вам стоит перейти на палки? Ну, то есть на трости…

Захарка засмеялся — нервно и мстительно.

— Да, да, на можжевеловые палки, толстые, прочные, и суки обрубать нужно не все, и на набалдашнике можно вырезать какую-нибудь голову — акулью, слоновью или чертову — что подскажет дерево.

— Думаешь, будут брать? — спросил Витька.

— Еще как! Только надо умело обработать дерево и отполировать похитрее, чтобы было грубо и естественно. Мы еще подумаем с тобой. Ребята, а что если сделать краба, такого, чтобы двигался, только по-настоящему, по-крабьи, бочком? Отбоя от покупателей не было б! И знаете что? — Ваня привстал и потер свою большую колючую, как еж, голову.

— Что? — спросила Аня.

— Давайте устроим конкурс на лучший сувенир… А? На лучшую палку, шкатулку…

— Делать больше нечего! — фыркнул Захарка (ох и зол он был на Ваню!). — Сам денежки получает — пусть сам и думает… Будем мы еще…

— Ну, ты не будешь, а другие будут, — сказал Ваня. — Ты живешь на очень короткой привязи и еще немножко темный… — И здесь Дима услышал, как под Феликсом с хрустом сдвинулась галька.

— Но, но, — сказал Захарка, — потише… Так и схлопотать можешь!

— За что? — спросил Ваня.

— За то! — крикнул Захарка. — Может, ты темней меня!

— Если заметишь — скажи, — попросил Ваня. — А я вот темней тебя не видел ребят.

— Я отлуплю тебя сейчас! — Захарка вскочил с гальки. — Так тресну!

— Ты, я вижу, большой любитель бокса… Хочешь попробовать?

Ваня не торопясь, можно даже сказать, лениво встал. Дима замер, сжал кулаки, готовясь броситься на помощь. Посмотрел на Артема. Тот с крайним интересом поглядывал на Ваню и по привычке постукивал пальцами по своим широким крепким зубам.

Захарка оглянулся на Феликса — он продолжал разглядывать небо, кинул взгляд на Семку, на Аню и в нерешительности пошел на Ваню.

— Захар, на место! — раздалось в полной тишине, и Адъютант отступил от Вани. — Садись! — И Захарка сел.

— Как собачонка, — сказал Витька. — И не простая, а породистая, медалистка!

И все засмеялись. Захарка тотчас вскочил, чтобы показать, что сел не по команде Феликса, а просто так. И бросился к Витьке. Но лицо того уже прикрывали два худых крепких кулака, и он стоял на изготовку, как на ринге. Все вокруг молчали, и Захарка сник, отошел и сел рядом с Феликсом. Тот продолжал изучать небо, а потом почему-то закрыл глаза.

— Такие вот делишки, ребятишки, — сказал в полной тишине Артем и громко постучал камнем о камень.

— Ну, мне пора. — Витька встал, оделся и пошел от них.

— Ага, сдрейфил! Драпаешь! — осатанело, как в припадке, закричал Адъютант и запрыгал на гальке, — Замолкни, — сказал Феликс и не разжал век.

— Не хочу я замолкать! — заорал вдруг его верный Адъютант, и это было неслыханно. — Я буду делать что хочу!

— А что ты хочешь? — спросил Аркаша. — Ну что? — Сгонять мух с живота Феликса! — бросил Дима.

Феликс хлопнул себя рукой по животу, прикончил и смахнул муху, а Захарка оскорблено надулся.

— Какие вы унылые, мальчики и девочки! — сказал Ваня и, вздохнув, встал, энергично подвигал руками и ногами. — Умереть тут с вами можно от тоски… Пойдем искупаемся еще, что ли…

— Да вообще-то можно, — сказал Артем и тоже встал, и Дима тут же вскочил, и они пошли к воде. Но больше никто из ребят не поднялся…

 

Глава 24

…БЫЛА УЖЕ МЕРТВАЯ

— Аня, а ты чего ж не идешь с нами? — . крикнул Ваня и помахал ей рукой.

Аня встала и пошла, натягивая на голову белую резиновую шапочку, заправляя за уши вылезающие волосы, прихрамывая на камнях. Стройная, длинная, косо отброшенная тень ее тоже двинулась к воде.

«Пойду назло Феликсу! — думала она. — Уж очень воображать стал! Как-то с ним не так все теперь, не так весело, не так легко… Пусть позлится».

Аня по пояс вошла в море и неожиданно увидела, что вместе с ней в воду входит и Лена — метрах в двадцати от нее — и тоже заправляет под шапочку волосы. Аня отвернулась, и ей стало немножко приятно, что никто из ребят не видит, как Лена входит в море, и не будет следить за ней.

Аня вдохнула побольше воздуха, нырнула в сторону Вани и долго-долго с открытыми глазами плыла под водой, сильно работая ногами и руками. Увидев Ванины пятки, она схватила их, дернула и пошла вверх — воздух кончался.

И тотчас заметила около себя его круглую, выскочившую из воды голову. Он отфыркнулся, мотнул головой и крикнул:

— А ты пиратка, оказывается!

— Плюс хулиганка! Так крысы меня именуют! Не слышал? — И снова нырнула. Вынырнула. Услышала Артема: он крикнул: «Внимание!» — и, подхватив себя под коленки, колесом крутился в воде; глянула на берег — Феликс смотрел в море — не на Лену ли? — потом встал и заходил по гальке то в одну, то в другую сторону, — ну не Феликс, а тигр в клетке.

Ну ходи, ходи… Сердись. Рви и мечи. Думай, что ты самый умный и интересный, а другие и гроша ломаного не стоят!

И только подумала это Аня, как ей стало хорошо — легко и бездумно. С чего бы это? Хотелось прыгать вверх по-дельфиньи, нырять и устраивать гонки на скорость, и подальше красного буйка — до самого Дельфиньего мыса!

Одно мешало ей — прогулочный глиссер. Он то и дело с ревом на огромной скорости проносился недалеко от берега, катая курортников. Как бы не попасть под него… Зачем он носится среди купающихся? Как будто нет пустынного моря! Хоть бы волну большую оставлял, толк был бы…

Скоро глиссер куда-то умчался, Аня поплыла к Артему и брызнула в него водой:

— Догони меня, Артемка!

Он погнался за ней. Аня взвизгнула, нырнула и потом еще раз пять ныряла и выныривала в самых неожиданных для него местах, и он никак не мог настигнуть ее. А когда Аня выбилась из сил, она закричала, что хватит играть, и медленно подплыла к Ване.

— Поучил бы своего дружка… Плюхается у берега как черепаха!

— А ты чего ж? — На нее внимательно смотрели большие, нестерпимо чистые глаза. Смотрели и жгли.

— Не слушается меня Димочка! Знаться не хочет! Разлюбил! — крикнула Аня и стремительно бросилась в холодную глубину, остывая от солнца, от его глаз и озорства, и принялась глядеть на плоские желтоватые донные камни, на бледно-зеленые водоросли, на мутно-черного, почти квадратного краба, притаившегося на обломке скалы. Аня любила охоту на крабов и бесстрашно хватала их за панцири, но сейчас ей хотелось просто попугать краба. Она ринулась вниз, щелкнула по панцирю — краб метнулся в водоросли — и всплыла вверх.

Ей вдруг стало еще веселей. Она вынырнула, увидела совсем рядом стриженую голову и вспомнила про конкурс на лучшую суковатую палку и заводного краба…

— Ой, я не могу! — рассмеялась на все море.

— Ты чего? — обеспокоенно спросил издали Артем.

— Ничего! — Аня посмотрела на берег: Феликс в назидательной позе стоял возле Адъютанта и что-то втолковывал ему.

— Он тебе нравится? — спросила она у Вани.

— Кто, Феликс?

— Да нет, Захарка, его Адъютант.

— Представь себе — нравится, — сказал Ваня, погрузил в море лицо и дурашливо забулькал водой.

— Ты ошалел! Я терпеть его не могу!

— А какой он живой и храбрый! — сказал Ваня.

— Он? А как сегодня струсил!

— А кто дважды лазил в дыру за льдом? Он храбрый, но этому мешает Феликс…

— Ерунду ты городишь! — вдруг крикнула Аня и опомнилась. — Это почему же?

— Феликс…

Закончить Ваня не успел.

Завыла сирена, и Аня увидела на берегу легковую машину с красным крестом на ветровом стекле. И еще увидела большую толпу одетых и полуодетых людей. Среди этой толпы отчетливо виднелись три фигуры в белых халатах. Склонившись к гальке, они что-то делали. Что — не было видно с моря, но делали они что-то очень важное и срочное.

Ане стало не по себе. Мороз продрал по коже. Вслед за Ваней она быстро поплыла к берегу, потом, нащупав ногами дно, побежала. И все, кто был в море и услышал сирену, побежали к берегу.

Люди в белом кончили что-то делать на гальке и понесли кого-то в носилках к машине.

Наконец, выбравшись на берег, Аня бросилась к толпе и только возле самой машины, в которой уже были открыты задние дверцы, догнала людей в белом.

На носилках лежала Лена.

Ее трудно было узнать, но Аня узнала. Узнала ее длинное, перевязанное в нескольких местах тело с темными пятнами на бинтах. Купальник был разорван, шапочка почти сползла с волос. Она лежала, тяжело продавливая носилки, и веки ее закрытых глаз, ее ноги и руки с судорожно сжатыми пальцами сильно побледнели и стали отливать синевой.

Рядом с носилками стоял ее отец. Руки его повисли вдоль тела.

Носилки тотчас исчезли внутри машины. Дверцы захлопнулись и стрельнув дымком, «скорая помощь» ринулась с пляжа.

— Говорят, пульса почти нет, — сказал кто-то рядом.

— А ты что, сам не видел? На фронте не был? — ответил другой. — Какой тут пульс…

Аня с минуту не могла раскрыть рта. Потом справилась с собой и спросила у рыбака в драной, с масляными пятнами тельняшке:

— Чем это ее так?

— Чем? — Тот повернул к ней худое лицо. — Глиссером! — Он так посмотрел на Аню, точно она была виновата во всем, что случилось. — Паразиты! К стенке за это надо!

Люди стали медленно расходиться. Ребята поспешно оделись и пошли домой. Только Вани нигде не было — куда-то исчез. И одежды его на гальке не было. Видно, убежал раньше их. Даже про своего Диму забыл, и тот растерянно поглядывал по сторонам.

Аня шла сзади. Одна. Шла и кляла себя последними словами: она же, если быть до конца честной, завидовала Лене, не очень добро думала о ней и даже дельфина на монетке хорошенько разглядеть не позволила… Ох, как все получилось!

У своего домика Аня, отстав от ребят, нырнула в калитку, и никто не заметил ее исчезновения. Феликс вообще ни разу не повернул в ее сторону головы с тех пор, как она вылезла из воды…

Часа через два у доминошного стола собрались почти все ребята. Даже Витька явился, прослышав обо всем. Даже очкастая Нонка, покинув свой балкон, пристроилась на краешке скамьи и тянула шею в сторону Вани, который говорил что-то очень важное.

Феликса среди ребят не было.

Ваня, без картузика, в той же пестрой летней рубашке, кому-то отвечал:

— Пока что не знаю… Когда ее внесли в операционную, она была уже мертвая — сердце не работало, дыхание прекратилось. Но известно, что пять-шесть минут после наступления смерти организм не умирает. Здесь дорога каждая секунда. Чтобы спасти ее, пробовали все: искусственное дыхание, особое внутриартериальное переливание крови — ее с большой силой гонят в обратном направлении, и прямо к сердцу. Не помогло. И тогда пошли на последнее…

— Скажи, она жива или нет? — прервала его Аня, — Ты можешь это сказать?

— Жива. Но все еще без сознания…

— Теперь давай дальше.

— Оставалось последнее — прямой массаж сердца…

Ребята, обступившие стол, молчали. Было тихо-тихо, и в этой тишине стало слышно, как к ним подошел Феликс. Но никто даже не обернулся к нему.

— Был сделан короткий разрез, потом осторожно взяли в руку ее сердце и стали медленно сжимать и разжимать его, чтобы восстановить кровообращение и оживить. Иногда это спасает. Полчаса массировали сердце, а за дверью сидел ее отец и ждал.

— И ты был там? — спросил Аркаша. — Тебя пустили?

— В операционную посторонних не пускают.

— Какой же ты посторонний?

Ваня не ответил и продолжал:

— Через полчаса к ее отцу вышел второй хирург и сказал: «Жива, но положение еще очень тяжелое» — и ушел. Сердце ее ожило: мышцы стали сокращаться — гнать по жилам кровь, появился пульс, восстановилось дыхание. А потом ей делали другие операции — ведь глиссер сильно стукнул ее.

— Слава богу, — громко вздохнула Лида. — Чего-чего не слыхала, но чтоб сердце брали в руки и сжимали-разжимали — ни разу…

Скоро опять послышались чьи-то шаги — к ним подошла Нанка. Она не сразу подошла к столу, хотя и увидела возле ребят Нонку. Она постояла поодаль, прислушиваясь к разговору, потом подошла поближе, а уж затем — вплотную.

— А кто все это делал? — спросил Дима.

— Что? — Ваня повернулся к нему.

— Ну, массировал сердце?

— Я ведь уже сказал — хирург.

— Не твой отец? — спросил Витька. — Наверно, он… Он, да?

Ваня кивнул.

Ане было тоскливо. Она ушла к себе. Уже в сумерках вернулась, но двор словно вымер. Одна только Нинка сидела на своем балконе, Аня потопталась немножко у врытого в землю стола, но так и не решилась спросить у нее, как там дела у Лены…

И медленно пошла домой.

 

Глава 25

ЧЕРНЫЙ КОФЕ

Это была плохая неделя. Хуже и не было в жизни Феликса. Когда он увидел на носилках ту девчонку и ее отца, все в нем так и сжалось. И чувство боли, беспомощности и горечи от собственных неудач не покидало его весь тот день. И жизнь его с того дня пошла кувырком. Все расстроилось в их компании.

Теперь Феликс редко появлялся во дворе. К нему регулярно забегал Адъютант и подробно информировал о всех новостях. Однако многое Феликс узнавал и без него — долетало через окно, приносила мать или кто-нибудь другой…

Через день после случившегося с утра в окно ворвался Ванин голос:

— Пришла в сознание!

Еще через час Лида громко сказала у столика:

— Ее мать приехала, сняли комнату возле больницы… Они, оказывается, из Витебска…

Все во дворе только и говорили об этой девочке. Так что Захарка лишь уточнял факты. На третий день под вечер Феликс заметил, что в Ванин подъезд то и дело заходят какие-то люди; по словам Адъютанта, это были гости, и сходятся они на день рождения Валерия Михайловича. Были тут и его новые знакомые, а двое — его старые пациенты, отдыхавшие в это лето на побережье, и даже мальчишки: Ваня звал всех, но пошли только Димка, Аркаша и Лида… Постеснялись остальные, что ли? Однако виновник праздника так и не явился в этот вечер домой: дежурил у постели Лены. Марья Сергеевна, извинившись перед всеми, устроила ужин без мужа.

Так проходила вся эта неделя. Лена выкарабкалась и пошла на поправку, девчонки перестали орать со своих балконов, а к Ване теперь началось настоящее паломничество.

Адъютант, докладывая о нем Феликсу, изо всех сил старался придавать своему лицу равнодушное выражение и даже подтрунивал над Ваней, потому что Феликсу тот был не по душе.

Даже его личный Адъютант начинал хитрить с ним!

А Ваня взял чем-то ребят. И не только Димку и Артема — и Аркашу…

Но чем?.. И почему он ни разу не позвал его, Феликса, к себе? Ведь даже ничтожных крыс звал… Это было так непонятно и очень мучило Феликса. «А что… — внезапно подумал он. — А что, если?..»

И в конце недели, заметив, что ребят под окнами нет, Феликс спустился вниз, пересек двор и влетел в Ванин подъезд. Уже был придуман предлог и разработан план, как вести себя.

Вот их дверь. Сбоку — кнопка.

Феликс коснулся ее пальцем.

Нажал и отдернул руку. Точно током ударило. И услышал внутри звонок. И быстрые шаги. Дверь широко распахнулась, и он увидел Ваню в белой майке и легких брючках.

— Феликс? — Ваня вроде не поверил сразу своим глазам, а когда поверил, заулыбался. — Здравствуй! — И протянул ему руку, и Феликс пожал ее. — Заходи! Что ты стал так редко показываться?.. Ну заходи же! — И крикнул внутрь квартиры: — Мама, посмотри, кто к нам пришел!

Феликс закусил губу.

Он вошел в переднюю и ощутил тонкий запах кофе. Из комнаты выглянула Марья Сергеевна. Она тоже улыбнулась ему, но судя по всему, забыла, кто он такой. Это заметил и Ваня, потому что тут же представил его:

— Это же Феликс… Не помнишь уже? Помогал нам сгружать самые тяжелые вещи, и он…

— Ах Феликс! — вскрикнула мать, и лицо ее стало уже не просто добрым, а по-домашнему добрым. Видно, имя Феликса о многом говорило ей, — Входи, пожалуйста, входи… Что ж ты до сих пор не приходил? Всех ребят знаю, а тебя…

Феликс вошел в комнатку. Она уже была с новыми обоями, но настолько забита вещами и заставлена книгами, что и повернуться негде.

И почему-то первое, что бросилось в глаза, были не книги, не шкаф и диван, а пронзительно белый халат, висевший на гвоздике у окна, и на подоконнике — никелированная коробка стерилизатора, в котором обычно кипятят шприцы и другой медицинский инструмент.

— Садись, — сказал Ваня.

Феликс неуклюже протиснулся за стол, на котором стояли чашечки с недопитым черным кофе, небольшой медный кофейник и сахарница со щипчиками.

— Тебе внакладку или вприкуску?

— Все равно. Я пришел к тебе за книгой… У вас нет «Трех толстяков»? Говорят, стоящая.

— Нет, — с неподдельным огорчением сказал Ваня. — Чего нет, того нет… Но у нас есть много другого, чего ты, может, не читал… — И он стал забрасывать Феликса названиями книг, о большинстве которых он и не слышал, и все они, по его словам, были замечательные.

— Хорошо… Спасибо… Возьму что-нибудь, — сказал он, чтобы прекратить лавину названий.

Ваня достал из буфета еще одну коричневую чашечку с черным ободком, вместе с блюдечком поставил перед ним, налил из кофейника ароматного густого кофе.

— Я так рад, что ты пришел.

«Врет!» — подумал Феликс и посмотрел на большие Ванины уши.

— Правда?

— Правда. Сам не решался звать.

— Скажи, ты где научился плавать? — перевел разговор на другое Феликс.

— На Волге.

— Есть хорошие глубины?

— Есть. Нырять бы научиться. Мечтаю.

— А кто нырял за рапанами?

— Какое это ныряние! Я все делал, как Витька…

— И без всякой тренировки?

— Без.

— Могло кончиться хуже… — И здесь Феликс заметил, как Ваня делает ему знаки, чтобы он не говорил при матери лишнего, и Феликс снова перевел разговор, на этот раз на Лену, и тут в него вступила мать. Она жалела девочку и проклинала моториста глиссера, который, по ее словам, был уже взят под стражу, и долго говорила об операции, о том, что Валерий Михайлович стал плохо спать; который уж год работает хирургом, а все не может привыкнуть к боли и переживаниям своих пациентов; сегодня даже во сне говорил с Леной, утешал, уговаривал, что все пройдет — даже шва не останется на теле, а потом проснулся, целый час ворочался и принял сильную дозу снотворного, чтобы заснуть. Чтобы к утру рука была твердая.

Феликс уже выпил вторую чашечку крепчайшего кофе и все слушал ее. И Ваня слушал. Потом Феликс услышал голоса за окном — видно, во дворе начали собираться ребята.

Внезапно раздался Нонкин голос — она звала Ваню, звала громко и умоляюще.

Ваня бросился к окну.

— Уйдешь? — спросил Феликс.

Ваня почесал ухо и виновато посмотрел на него: — Не сердись… Знаю, нельзя при гостях уходить, но…

— Ну иди, иди, — поспешил Феликс, потому, что ни слова не хотел слышать о Нонке и ее подружках, встал, подошел к окну и вдруг встрепенулся: в белой кофточке и черной юбке на скамейке среди ребят сидела Аня.

— Подождешь меня? — спросил Ваня. — Что-то у нее там случилось… Я скоро вернусь.

— Подожду.

— Только обязательно. Не поговорили ведь…

Ваня убежал, а Феликс остался. Он сидел на стуле, и в его глазах стояла белая кофточка и строгое смуглое лицо… Не утерпела, пришла! Это было очень хорошо, что она пришла, и очень тревожно. Только бы не узнала, что он здесь: не так-то лестно отзывался он при ней о Ване.

Неожиданно со двора донеслись испуганные голоса, смех и странный металлический скрежет. Марья Сергеевна унесла чашки с блюдцами на кухню, и Феликс глянул в окно. Ваня карабкался по водосточной трубе на третий этаж, где жила Нонка. Ребята стояли внизу и, закинув головы, давали ему советы. Вот стало слышно, как подалась и с ржавым скрежетом сдвинулась вниз труба…

Но тут из кухни послышались быстрые шаги, и Феликс отпрянул от окна. Марья Сергеевна подсела к нему, вздохнула. Ее быстрые светлые глаза внимательно и печально посмотрели на него.

— Ты не скучай, он скоро прибежит. Говорил, что этих девчонок очень обижают во дворе… Это верно?

— Вранье! Они сами еще больше обижают ребят — ябедничают, сплетни распускают…

— А почему?

— Такой у них уровень…

— Ну что ты! Они приходили к нам… Обычные девочки…

— Вы слишком добрая, — сказал Феликс.

Краем уха он слышал, что ничего страшного во дворе не случилось. Марья Сергеевна, кажется, заметила, что он замолк не случайно, и вздохнула:

— Ну, я, конечно, не знаю всех сложностей… Мы ведь здесь совсем недавно, и многое ты знаешь лучше нас… Вообще-то, мне нравится Скалистый, одно плохо: на работу нельзя устроиться. Я вот терапевт, но и здесь и в Кипарисах все места заняты. Хоть иди медсестрой. Нельзя же сидеть без дела. Да и жизнь у вас дорогая — местные взвинчивают цены…

Феликс вежливо молчал.

— Тебе сколько лет? — неожиданно спросила Марья Сергеевна.

Феликс ответил. Она не поверила:

— Как и Ване! А ведь ты уже почти мужчина! Большой, умный… Знаю, знаю, все знаю про тебя… Молодец! — Она еще более доверчиво, еще более мягко, почти ласково смотрела на него. — Я вот не слышала всего, о чем вы говорили с Ваней, но ты не обижайся на него, что иногда он бывает такой прямой и может обидеть… Он и сам обидчив. Со слезами на глазах рассказывал, что у него тогда отказались взять кровь…

— Какую кровь? — спросил Феликс.

— Ну когда Лену привезли в больницу… Он сразу же кинулся вслед, думал, может, пригодится, думал, у него с ней одна группа крови…

Феликс замер. И почему-то вспомнил подслушанный разговор родителей на кухне.

Ванина мать… (нет, она не была его матерью) еще долго говорила что-то о сыне (нет, он не был ее сыном), о том, как и почему они переехали сюда, но Феликсу уже было не до этого. Он думал о другом. О Ване. Но не о том Ване, о котором говорила Марья Сергеевна, а о том, который был виновником всего. Которому не нравится их дружба и сплоченность… А что ему нравится? То, во что превратилась их компания — шумная толпа мальчишек, которые вечно спорят, умничают, ничего не признают и где каждый считает себя правым и делает что хочет! Может, впервые по-настоящему осознал вот сейчас Феликс, как неправильно вел себя не только тогда, когда спрятался за мамонтово дерево и целый день не выходил из дому, но и когда был с ребятами на пляже. Молчал, уклонялся от споров и даже Адъютанта не защитил. И даже сюда он пришел напрасно.

Раньше он был не такой. Держался совсем по-другому. Он не как все. Даже она, мать Вани, заметила это…

На буфете лихорадочно стучал большой старомодный будильник, залетевший в окно ветерок шевелил белый халат, висевший на гвоздике, и казалось, невидимый призрак пытается примерить его на себя…

— Что ж так долго нет Вани? — сухо спросил Феликс.

— Должен скоро прийти… Он у нас обязательный…

«Он у вас…» — подумал Феликс и почувствовал еще большую уверенность. Неловкость, страх и опасения исчезли. И ему уже ничего не стоило взять и выйти вот сейчас во двор, где сидели Аня, и Артем, и вся их разношерстная компания…

— Я пойду, — сказал Феликс и поднялся.

Что же ты?.. Подожди…

— Спасибо… В другой раз.

 

Глава 26

ФЕЛИКС ВО ДВОРЕ

Феликс спокойно спустился по лестнице и вышел во двор. Захарка, первым заметив его, кинулся навстречу. Остальные не кинулись. Остальные смотрели, как он подходит к столику. Одна Аня не смотрела, она о чем-то спрашивала Лиду.

— Добрый вечер, — сказал Феликс и сразу бросился в атаку на Артема: — Много новых этикеток достал в коллекцию?

Семка громко хихикнул, Аркаша отвернулся и смотрел в сторону.

— Изрядно! — принял бой Артем. — А ты что ж так долго отсутствовал? Наскучили мы тебе?

— Кое-кто. Но не ты, конечно… А где же Ваня? Как это вы сидите без него?

— Он у Нонки, — сказал Адъютант.

— Она нечаянно дверь захлопнула, — пояснила Лида, — а у нее на плите щи варятся. Вот Ваня и полез.

— Значит, он у вас бегает по заявкам жильцов? — спросил Феликс. — Я думал, вы больше цените его.

Семка еще громче хихикнул, завертелся на скамье и стал озирать ребят, чтобы понять, как они относятся ко всему этому, но Феликс и сам еще понимал далеко не все. Аня явно старалась не смотреть на него, Аркаша тоже склонился к столу и что-то чертил на нем пальцем. У одной Лиды было спокойное лицо.

Неожиданно в Нонкином подъезде послышались голоса, спор, визг. Потом в открывшейся двери появился Ваня. Он силой вытаскивал из подъезда Нонку. Прыщеватая, толстая, в коротеньком розовом платье, она отчаянно сопротивлялась, упиралась ногами в порожек.

Наконец Ваня рывком вытащил ее во двор.

— Не хочет, и не надо! — сказал Феликс.

— Пусть идет, — ответил Ваня, — То ходила к нам, а то увидела тебя в окно и заартачилась…

— Верно, Иван, — пробасил Артем.

— Иди уж, — поддержала его Лида. — На балконах у вас портятся характеры… Еще хуже будут.

— Отстаньте вы от меня! — Нонка провела локтем по лбу.

— Зови и других, — сказала Аня. — Ни у вас, ни у нас нет жизни…

И тогда произошло странное. Нонка вдруг перестала упираться, выпрямилась и пошла к ним. И тут Феликс понял: сейчас или никогда! Сейчас он должен одним коротким и точным ударом вернуть все.

— Нонка, — твердым четким голосом сказал он, — убирайся отсюда, ты здесь никому не нужна! Исправишься — тогда мы посмотрим…

— Заявление писать, когда исправится? — вдруг спросил Артем. — А куда подавать его? В домоуправление или тебе?

Нонка остановилась, глядя на них растерянно и недоуменно.

— Феликс, — сказал Ваня, — ты в своем уме? Не надоело тебе это?

— Что? — спросил Феликс.

— То, что ты сделал из ребят. Ты человек или…

— Или кто? — спросил Феликс.

— Ты сам знаешь! — крикнул Ваня, и Феликс почувствовал, как что-то с размаху перехватило его горло.

— Дальше, — сказал он. — Что я знаю?

— Мне папа говорил, что…

— Чей папа? — спросил Феликс.

— Не твой же! Мой…

— Твой? — Феликс усмехнулся. — Валерий Михайлович? А ты знаешь, что у тебя нет никакого папы?

Лицо у Вани стало растерянней, чем у Нонки. Он, как и она, столбом застыл у стола.

— Как это нет?

— Очень просто, он не твой отец.

— Кто же тогда мой отец? — Ваня оглянулся и непереносимо покраснел, и Феликс понял, что отныне и навсегда он сражен им и уже не оправится.

— Это ты у них спроси, у своей мамочки, которая тоже не твоя мать. Ты не их сын, ты их приемыш! И возможно, подкидыш!

Во дворе стало очень тихо. Вдруг Феликс услышал быстрый сдавленный всхлип и повернулся к столу. По лицу Ани беззвучно текли слезы, губы вздрагивали, голова клонилась все ниже и ниже.

И тогда его словно толкнуло изнутри, и он хотел что-то сказать, но не успел.

— Замолкни! — резко, почти истерично крикнул Аркаша и вскочил со скамейки. — Это… Это подло… низко… Нечестно!

— А что ты в этом понимаешь, книжный червь! — рубанул Феликс, и все то, что он сдерживал и таил в себе всю последнюю неделю, прорвалось, выхлестнуло наружу. — Что ты понимаешь, дохлый книжный червь? И вы… вы все!

— Проваливай от нас! — завопил Дима.

— Я ухожу… Мне нечего с вами делать! — Феликс повернулся к Ане. — Вставай, Аня… Идем!

Она не шелохнулась. Тогда Феликс круто отвернулся от них и, стараясь не терять достоинства, не очень быстро, но твердо зашагал к своему подъезду. Но только он вошел в подъезд и за ним захлопнулась дверь, как все в нем сразу ослабело. Он прижался лбом к стене.

Вот теперь все. Теперь конец!

В ушах его еще звенели слова Аркаши, жестокие и резкие, и нервный крик Димки, и угрюмое молчание Ани.

Так он простоял несколько секунд, прислушиваясь ко всем звукам со двора, — там было до странного тихо. Потом оторвал лоб от шершавой, грубо оштукатуренной стены и стал подыматься наверх. Все было кончено. Все-все. Внутри было холодно и пусто. И ясно.

Он точно попал ключом в щель замка, открыл дверь, спрятал ключ в карман, прикрыл дверь — все это он делал медленно, даже размеренно. Даже спокойно…

А куда теперь спешить? Чего волноваться?

Дома никого не было. Он не хотел входить в комнаты, окна которых смотрели во двор. Прошел на кухню, сел за стол, подпер кулаками голову и стал думать.

А думать-то было не о чем. Поздно было думать.

Теперь он хотел одного — чтобы подольше не приходили мать с отцом. Самое лучшее — убраться сейчас из дому и допоздна, пока они не уснут, побродить по городу. Но как выскочить незамеченным? Увидят ведь! А он не хотел сейчас, чтоб его видели.

Через полчаса Феликс вошел в комнату и выглянул в окошко. Во дворе никого. Никого, кроме Семки, который быстро шел к выходу.

Феликс негромко позвал его, и тот поднял голову.

— Зайти ко мне на минутку, — попросил Феликс.

— Не могу сейчас… Я очень спешу! — Семка исчез.

Феликс сам не знал, зачем звал Семку, не придумал еще, но, конечно, пока тот поднимался бы к нему, что-нибудь придумал бы. Но Семка исчез, и ничего не нужно было придумывать.

Вот-вот могла прийти мать, и Феликс ушел из дому. Часа три бродил он по Центральной улице, подальше от дома, заходил в тир, но не стрелял, заглянул в парк у моря. Хотел зайти в летний кинотеатр, но не было билетов. Было уже совсем темно, когда он зашагал домой. Идти к себе было рановато — он не избавился бы от вопросов родителей, но к Адъютанту идти было в самый раз.

Феликс совсем забыл, упустил: не все еще потеряно! У него ведь остался Адъютант. Он вел себя не так, как другие. Не защищал его — это было бы так трудно, но в глазах его не было ненависти к нему…

Феликс скользнул во двор мимо темных кустов, мимо стола с доминошниками и стал подниматься по лестнице. Он не думал, о чем будет говорить с Захаркой: здесь думать нечего.

Постучал. Открыла его мать.

— Захар дома?

— На этот раз дома, и не один.

Феликс почему-то сразу испугался.

— С кем он?

— Витя пришел… Два часа говорят о чем-то.

Первое желание у Феликса было рвануть по лестнице вниз, и он бы рванул, если бы рядом не стояла Захаркина мать.

— Ты что? — удивилась она. — Входи…

И Феликс вошел. К нему из меньшей комнатушки выскочил его Адъютант в синей майке и тапках.

— Добрый вечер, — проговорил Феликс и даже улыбнулся. — У тебя, я слышал, гости?

— Да Витька тут забрел, — сказал Адъютант, так сказал, будто и не было у них ссоры из-за той рыбы и Витька не орал на весь двор, что он, Захарка, и его Тихон отъявленные спекулянты и жулики.

Адъютант в нерешительности смотрел на Феликса, точно не знал, стоит приглашать его в комнату, где сидит Витька, или не стоит. И Феликс не стал дожидаться, он сам вошел и увидел Витьку в своей щеголеватой красной ковбойке.

— А, и ты здесь! — сказал он. — Добрый вечер! Давно пора было!

Витька исподлобья посмотрел на него, куснул губу и спросил:

— Зачем ты хаял перед Захаркой наши шкатулки и говорил всякое про меня и деда?

— Я? Да ты за кого меня считаешь? Первый раз слышу!

— Не ври! — раздалось за спиной, и Феликс увидел блестящие черные глазки своего Адъютанта. — Ты насмехался над ним…

— А при мне — над ним! — брякнул Витька.

— Вы что, ошалели?! — вскричал Феликс. — Зачем мне это!

— Это тебе видней, — сказал Захарка. — Это один ты знаешь зачем…

Феликс провел рукой по лицу. Оно внезапно покрылось испариной.

— Ребята, ну что вы! — Голос Феликса дрогнул, — Ведь то была игра… Разве я желал вам когда-нибудь зла?

— Ты совесть сегодня потерял, — сказал Адъютант.

— А у тебя и не было ее! — обрубил Захарку Феликс, и его захлестнула горечь. — Вы все охамели с приездом Ваньки! Ну что вы нашли в нем? Он вас за нос водит, а вы… вы… Вы ничего не видите!

— Мы все прекрасно видим, — сказал Витька, — и его и, между прочим, тебя…

— Я вас презираю! — Феликс ударил ногой по стулу и пошел к выходу.

Щеки его пылали. Что он будет делать завтра без них? Куда пойдет? Найдет куда. Мало ли других ребят в Скалистом!

Феликс быстро шел по двору. Шел не домой. Шел к Ане… Она же умная, она все сразу поймет…

Не надо было, конечно, нападать на Ваню и говорить, что он неродной… Но ведь родители сами же собирались сказать ему… Да, а как быть с шифрограммой? Надо обязательно написать и передать ей.

Феликс глянул на свои окна — они были темны, выбежал на улицу и глянул на кухонное окно — и в нем не горел свет. Тогда он помчался к себе, достал шифровку, наложил ее на листик бумаги и стал писать: «аня салют прости дернул же меня черт какой я дурак завтра в три жду в скверике очень жду очень ф». Затем Феликс сунул в стол шифровку и вылетел из дому.

Аня поймет, все поймет… Должна понять. Не нужны ему эти глупые, самонадеянные, крикливые мальчишки, и даже Витька с Адъютантом — все они предатели, все до одного! И Аркашка, глиста и макаронина, не лучше всех! Дождется теперь, чтобы он защищал его от чужих кулаков…

Уже у самой Аниной калитки Феликс подумал о том, что хорошо бы завтра повозиться в ее саду — ничего в этом зазорного нет. Плевать, что о нем подумают другие…

Феликс отворил калитку и шагнул в настороженную темноту притихшего сада.

 

Глава 27

ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!

С утра Аня была не в духе. Опять ей пришлось убирать кровати сестер. Прозвонил будильник, но они, вместо того чтобы сразу вскочить, несколько минут валялись, зевали, да еще над ней, Аней, подтрунивали. Особенно изощрялась Валя: что это она вчера отшила своего прекрасного ухажера? Обидеться ведь может, бросить ее — она так и сказала — «бросить»… Ей и Кате Феликс очень нравился.

Потом, когда времени уже не оставалось, сестры как полоумные в панике повскакивали с постелей и, неумытые, полуодетые, наспех позавтракали и, причесываясь на ходу, унеслись на работу, и Ане пришлось наводить порядок в спаленке.

Простыни так и трещали в ее сердитых руках, веник ломался, и Аня вместе с пылью выметала и кусочки его желтых стеблей. Убрали сестры когда-нибудь ее кровать? Подмели спальню? Черта с два! Она ведь младшая и должна терпеть и подчиняться…

Актеры и актрисы, развешанные по стенам, выводили ее из себя: только и знают, что скалить свои белые зубы, демонстрировать купальники и драгоценные сережки, и ни капли сочувствия, желания понять ее. Даже дельфин на монетке не принес ей счастья.

Кончив с уборкой, Аня взяла цапку, обросшую, как коростой, засохшей землей, и пошла в сад в своем страшном, выгоревшем купальнике, заштопанном на животе и на боках. Встретила у летней кухоньки мать и накричала на нее:

— Мама, я тебя очень прошу: не называй его на «вы» и не приглашай домой, если я этого не хочу!

— Аня, как же так можно? Человек пришел к тебе, а ты…

— А я не хочу видеть этого человека! — крикнула Аня.

— Доченька, это же невежливо, малокультурно…

Услышав это, Аня совсем вышла из себя:

— Можешь звать к себе кого хочешь, а я не хочу! И не вмешивайся в мою жизнь!

На лице матери как-то устало, как-то очень горестно собрались у глаз и на щеках морщины. Но сейчас Аня не чувствовала жалости ни к ней, ни к себе, а может, наоборот, у нее была такая сильная жалость и к ее и к своей нескладной жизни, что душа прямо-таки занемела и ничего уже не ощущала, кроме боли и горечи.

— Анечка, доченька, но ты ведь учишься в школе его отца…

— Плевать мне на него с отцом и с их школой, вместе взятыми! — прокричала Аня и сорвалась — вот-вот хлынут слезы! — и побежала от матери в дальний угол сада.

В спину и в затылок ее сильно припекало солнце, и надо б было прикрыться косынкой, чтобы совсем не сгореть. Но пусть она совсем сгорит, испепелится, пусть ее прикончит, и поскорее — солнечный удар! Жизнь сделалась невыносимой. На кого стал похож Феликс? Докатился! Прибежал уже в потемках и не вошел к ним, а принялся криками вызывать ее из дому. Они ужинали, Валя понимающе улыбнулась, и Аня вышла к нему с деревянным лицом и закушенными губами. Он, конечно, видел, в каком она настроении. Но вел себя так, будто ничего не произошло. Еще под вечер, когда он выкинул все это и потом гордо удалился в подъезд, показав всем свою стройную спортивную спину, он был презрителен и высокомерен, а какой он был сейчас! Сейчас его голос звучал прерывисто, губы прыгали, и он, захлебываясь, что-то нес о том, что никого не хотел обидеть, а так, само собой получилось; что он должен сказать ей что-то очень важное, но не сейчас, а завтра; и тут появилась на крыльце мать и, рассыпаясь перед ним, стала приглашать его в дом и обращаться к нему на «вы», и Аня быстрым жестом попросила ее убраться, что мать и сделала, и не успела Аня опомниться и сообразить, что ответить Феликсу, как почувствовала в своей руке листок и взяла его, хотя его не надо было брать; и ничего не ответила ему, когда он сказал, что пусть она не стесняется и скажет, если надо помочь в саду, он с большим удовольствием поможет… И, выпалив все это, он пропал во тьме.

Аня не знала, что делать. Шифрограмму надо было порвать на мелкие клочки не читая. Но в ней и правда могло быть что-то важное. Прочесть ее в этот вечер не удалось. Валя не унималась и продолжала свои насмешки.

Аня выскочила из-за стола, швырнув вилку, и, не сняв платья, бросилась в постель и притворилась, что заснула. Сна не было ни в одном глазу. Только утром Аня смогла прочесть шифрограмму, и вот тогда-то у нее окончательно испортилось настроение. Ничего важного в шифрограмме не было: просто Феликс пытался наспех оправдаться и разжалобить ее, и хотел сегодня в четыре часа встретиться с ней, чтобы оправдаться уже не наспех, не кое-как, а основательно, капитально, заготовив предварительно кучу убедительных и неопровержимых доводов… Это он умеет!

Пойти? Ни за что!

Как у него язык повернулся сказать такое Ване? Бросить в лицо всем! Ну и что из того, что Валерий Михайлович и тетя Маша неродные Ване? Может, они на самом деле куда родней, чем иные родившие своих детей… А каков Аркаша — вот молодчага! И Артем оказался на высоте. И даже Дима не спасовал. Дура она, что так легко раздружилась с ним…

Но еще интересней было бы дружить с Ваней. Она уже пробовала, намекала ему и так и этак, да все бесполезно: смотрит на нее во все глаза, улыбается, в гости зовет, книги почитать предлагает, а чтобы, позвать в кино или походить по городу — так нет.

Крепко, до тупой боли в пальцах сжимала Аня черенок цапки, чтобы отвлечься, уйти от мыслей. А уйти было невозможно.

Идти или нет? Нет… И все-таки придется пойти: писал шифрограмму, волновался — вон как прыгали буквы, несколько раз употребил слово «очень», не то что раньше…

Хуже всего было не то, что он оказался не таким, как она думала. Хуже всего было другое. Она простить себе не могла, что так верила ему, его силе, твердости, независимости. А сила оказалась очень слабой, а твердость — очень мягкой, а независимость — очень зависимой и даже жалкой. Что ж она, ничего не понимает, и все вокруг не такое, как ей кажется?

Весь день Аня работала. Без единого слова пообедала и стала переодеваться. Натянула самое скромненькое и серенькое платье, мельком посмотрелась в зеркало — уродка, и хорошо! Кое-как, только бы не торчали во все стороны, поправила волосы. День был жаркий, и она надела босоножки. Золотая краска местами сильно слезла с них, облупилась — выйти из дому неприлично. Аня принялась тупой стороной кухонного ножа соскабливать с них оставшуюся позолоту — краска поддавалась и желтой пылью сыпалась на пол. Остатки она стерла пальцем, хорошенько поплевав на него.

И снова сунула в босоножки ноги — они показались ей более старыми и обшарпанными, чем были. «Ничего, сойдет… Это еще лучше!» — подумала Аня, глубоко вздохнув. И пошла со двора.

Она не привыкла ходить медленно, но сейчас изо всех сил заставляла себя. Сейчас нужно было опоздать, и намного, чтобы не думал, что очень рвется увидеть его, услышать его оправдания. Лучше вообще не ходить!

Навстречу шли курортники: гитара, улыбки, смех — Аня отвернулась от них; пролетела автоцистерна с надписью «Живая рыба» и громко плескавшейся водой… Забывшись на миг, Аня перешла на свой обычный бег, но тотчас опомнилась и пошла медленным шагом. И начала думать, как лучше вести себя с Феликсом, чтобы он сразу понял, что они очень разные.

Она сухо поджала губы и нагнала холоду в глаза. Он должен сразу наткнуться на ледяное равнодушие ее глаз, на сухость ее речи, на…

На что еще — она не успела придумать. Ее сердце екнуло и заколотилось. Навстречу ей шел Ваня. Не шел — летел. Точно выстрелили из рогатки. И по привычке смотрел под ноги и сильно размахивал руками. Будто траву косил. На нем были узенькие, много раз стиранные тренировочные брюки, в которых он поднимался на Гору Ветров, стоптанные полукеды и синяя, заправленная в брюки рубашка с карманами.

Он летел, никого не замечая, и во все лицо улыбался тротуару — пыльному, пятнистому, мягкому, потекшему от жары тротуару, по которому мчалась его тень, смешная и большеухая… Точно заяц!

— Ваня! — крикнула Аня и почему-то испугалась.

Он остановился как вкопанный, вскинул голову и сразу увидел ее, и улыбка, с которой он только что бежал, исчезла, и ее место заняла другая улыбка, тоже широкая и добрая, но чуточку другая. Нет, не чуточку, совсем другая!

Аня поправила поясок платья.

— Ты куда так разбежался?

— Я? — Он поднял на нее глаза — свои большущие, мягкие, до ужаса ясные, честные и глубокие глаза, в которые можно было прямо-таки провалиться. — Да никуда… — Он слегка смутился… — Просто так… Из фотолаборатории.

— Что-нибудь проявлял?

И тут Аня горько пожалела, что на ней такое скучное бесцветное платье и слишком длинное — только на два вершка выше колена, что на ее ногах эти ужасные, ободранные босоножки, да и волосы торчат, как у ведьмы…

— Нет, мне печатали.

Аня хотела задержать его, чтобы не убежал от нее к своему Димке, к Аркаше, и Витьке, и к этим балконным… теперь уже бывшим крысам, чтобы походил немножко с ней, поговорил, рассказал что-нибудь такое, чего никто не слышал, а то вечно он со всеми, и никогда — один, а ведь нельзя дружить сразу со всеми…

— Покажешь? — спросила Аня.

— Хорошо… Покажу… — как-то странно вдруг замямлил Ваня и сунул руку в карман, но ничего не показал и руки не вынул. Аня тотчас перескочила на другое:

— А как Лена? Ничего уже? Да?

Ваня сразу оживился и перешел на обычный тон:

— Поправляется. Опасений за жизнь уже нет. Папа сказал, что она снова сможет заниматься гимнастикой и плавать и швы на теле будут почти незаметны…

Щеки его от улыбки так чудно разошлись в стороны, что Аня вдруг поняла, что никуда он сейчас не убежит, что они успеют наговориться и побродить с ним.

— А ты знаешь, скоро можно будет сходить к ней, — сказал он.

— Ну?

— Да, сегодня папа пустил меня тайком, и только на три минуты, она еще очень слаба… Сходим вместе?

— Конечно! Обязательно! И я подарю Лене свой медальончик с дельфином… Он так понравился ей и, может, вправду, как говорят, принесет ей счастье…

— А не жалко?

— Что ты!

— Ты знаешь, о чем я подумал, — проговорил Ваня, улыбаясь уже какой-то новой улыбкой. — Нас ведь очень много во дворе, и мы можем по очереди чуть не каждый день навещать Лену, чтобы ей не было скучно… Ее мама и папа — это одно, а ребята, товарищи — это другое.

— Здорово! — сказала Аня, и ей почему-то стало очень грустно и очень радостно. — И придумаем какую-нибудь игру, чтобы никогда не кончалась и была смешной…

— Идет! — Ваня так посмотрел на нее, что Аня покраснела и опустила глаза. — Вот это идея! — Он почесал рукой свою круглую бугроватую голову — впрочем, за эти дни волосы у него немножко отросли, и голова уже не казалась бугроватой, и губы у него были нормальные — веселые, грубоватые мужские губы, и уши, если разобраться, были по голове — не пошли бы к его крепкой крупной голове крошечные ушки…

Нет, они должны были походить сегодня, поговорить.

Но чем удержать его?

И Аня решила схитрить.

— А как тебе «Черные кипарисы»? — спросила она.

— Да никак! Говорят, первый класс, приходится питаться слухами… Как попасть в кино? Столпотворение!

— Какой ты беспомощный! — заявила Аня и обрадовалась, что нашла этот единственно верный сейчас тон. — Хочешь увидеть?

И говорила она так, что нельзя было отказать.

— Конечно, хочу… А где взять билеты?

— Идем. — Аня решительно взяла его за руку и повела вперед, и он не пытался оказать ни малейшего сопротивления, и даже, наоборот, весьма охотно шел, и ей уже не приходилось его тянуть.

 

Глава 28

ФОТОКАРТОЧКИ

У «Волны» было невпроворот народу, и Аня была в ужасе от своей затеи. Она еще сама толком не знала, как сможет достать билеты. Возможность была только одна — найти знакомого у окошечка кассы. А это дело случая… Что теперь Ваня подумает о ней? И тут она обмерла вторично: ведь у нее нет ни копейки денег. Можно сказать, сама пригласила его в кино, а билеты-то покупать и не на что!

И здесь к ней пришла более трезвая и спасительная мысль: а может, это и хорошо, что у нее нет денег? Хоть не опозорится перед ним…

— Ваня, — сказала она и жалко улыбнулась. — Прости меня. Я вот позвала тебя, а про деньги и забыла… Не знала же, что встречу тебя!

Ваня тут же сунул руку в карман, и Аня со страхом увидела, как он вытащил рубль.

Аня взяла деньги и сказала, чтобы он ждал ее здесь, и, протискиваясь сквозь толпу, двинулась к окошечку. Ни единой знакомой души там не было. Авантюра не удалась, и у Вани останется неприятный осадок от ее хвастовства…

Аня крутила во все стороны головой.

Вдруг она заметила, как к дверям кинотеатра какая-то толстая женщина в белом халате подвозит на тележке ящики с товаром — очевидно, с печеньем, пирожными и коржиками. Увидев сзади ее спину и оттопыренную щеку, Аня бросилась к ней. Конечно же, это была Нонкина мать.

Раздумывать и мучиться было некогда. Аня догнала ее и, сделав жалобное и просящее лицо, прошептала:

— Теть Вер, я подруга Нонны… Если можно… два… на ближайший…

Буфетчица вскинула на нее светлые глаза:

— Что-то я не помню тебя… Ну давай…

Аня сунула ей в руку рубль, и та скрылась со своей тележкой на шарикоподшипниках в двери кинотеатра, которая тотчас была закрыта изнутри на тяжелый крюк. Однако не прошло и пяти минут, как крюк снова заскрежетал, дверь приотворилась и в щель незаметно просунулись два билета и сдача.

— Спасибо! Я вам так благодарна! — зашептала Аня и вне себя от гордости за свою ловкость и находчивость выбралась из толчеи и подлетела к Ване, который стоял у платана.

— Порядок! — Аня показала ему билеты и отдала сдачу. — Со мной не пропадешь! — И тут же уточнила: — Я, конечно, шучу…

Ваня восхищенно покачал головой:

— Ну и оперативная ты!

Аню понесло еще дальше:

— А ты что думал? Думал, я так себе, ни то ни се? Ты еще не знаешь меня!

— Вполне возможно, — сказал Ваня очень серьезно и рассмеялся. — А какая ты еще бываешь?

— Я, Вань, очень разная… — Она тоже засмеялась, но остановиться уже не смогла и продолжала: — В общем, я неисправимая… Я грубиянка, озорница, драчунья и горячо советую тебе не водиться со мной…

Ваня улыбнулся и опять как-то странно, в тротуар, на котором они стояли, и опять сунул руку в карман и долго не вытаскивал ее.

— Ну идем, скоро начало. — Аня снова взяла его за локоть.

В фойе кинотеатра было тесно и душно, Ане захотелось мороженого или лимонада, но у нее не было ни копейки, а снова просить у Вани денег было совестно. Их толкали со всех сторон, оглушали говором и смехом, но им это не мешало. Ведь и они оглушали других своим говором и своим смехом, потому что им было над чем посмеяться и о чем поговорить. Аня только боялась одного: как бы с ее губ невзначай не сорвалось имя Феликса — Ване будет так неприятно; однако, судя по его лицу, он совсем забыл о том, что было вчера.

А потом был темный зал, светящийся экран, тишина и сдержанное дыхание зрителей. И снова из пены и брызг холодного осеннего моря всплыли, равняясь друг к другу, как военные моряки в строю, суровые буквы: «Черные кипарисы». И снова было все то, от чего уже раз сжималось сердце Ани. И сейчас оно сжималось еще сильней.

Из зала их вынес поток зрителей. Ваня был тих, но глаза его возбужденно блестели. Аня боялась спросить его, понравилась ли ему картина, и не хотела первая высказывать свое мнение. Один раз уже сделала эго — и что получилось?

— Да, — задумчиво сказал Ваня, когда они оторвались от потока зрителей. — Были дела в вашем Скалистом…

— И знаешь, — торопясь и захлебываясь, начала Аня, — когда снимали высадку десанта у памятника погибшим морякам, где когда-то их выбрасывали по-настоящему, памятник прикрыли специальными щитами, чтоб не мешал съемке, ведь тогда его не было, все моряки были еще живы…

И вдруг Аня увидела Калугина, и на этот раз не одного, а с сыном, насупленным, рослым, белоголовым мальчишкой: толпа курортников и местных жителей несла их из двери. Аня прямо задрожала вся, заметив их, и быстро зашептала Ване:

— Смотри, смотри! Да не туда, левей, видишь — человек со светлыми волосами…

Но Ваня не видел его, и Аня, коснувшись пальцами его широкого теплого затылка, стала поворачивать голову в нужном направлении, но скоро Калугин с сыном пропал, исчез в толпе, как иголка в стогу сена…

Аня даже обиделась на Ваню.

— Слепой ты — вот кто! Это ведь живой моряк из того десанта! Когда я первый раз смотрела картину, он тоже был…

— Ну где же он? Где? — Они стали шнырять среди выходивших, но так и не увидели Калугина.

— В другой раз покажу, он здесь живет, на Канатной улице, — успокоила его Аня, — пойдем к морю… Я тебе расскажу, как снимался фильм и что не вошло в него…

— Пойдем, — обрадовался Ваня.

Они прошли по Центральной улице вперед, свернули влево, в узкий зеленый, пахнущий цветущей акацией проулок, и вышли к морю, туда, где на вечном посту, храня память о погибших моряках, неподвижно стояли строгие темные деревья.

— Ваня, а почему так называется картина? Никак не могу понять…

— Это ж кодовое название операции… — сказал Ваня. — Ну засекреченное, зашифрованное, чтобы враг не догадался… Как нашим было тяжело, но они пошли на все. Вот это люди!.. Вряд ли кто-нибудь останется в живых…

— Один останется. А может, еще кто-то остался, но пока что неизвестно.

Они сошли вниз и сели на гальку. Галька еще не остыла.

Огромное красное солнце садилось за горы, и все море было в ярких огненных полосах.

Минут пять Ваня смотрел на море и молчал. Потом полез в карман и вынул толстый пакет из черной бумаги.

— А здесь и ты получилась, и ничего, мисс Скалистая!

Аня вдруг вся вспыхнула, до того нелепо это прозвучало здесь, у моря, на теплой еще гальке, после этой картины, рядом с Ваней…

— Да брось ты! Как тебе не стыдно! Артем посмеялся, а ты…

Ваня вытащил из пакета большую пачку фотокарточек и стал выбирать из нее некоторые и показывать ей. Тут были и они, Аня с Лидой, и Дима с Аркашей, все их ребята среди скал и на Горе Ветров, и виды моря — на одном едва заметная тоненькая, как тире, подводная лодка в белых бурунах и многое-многое другое…

Ваня отобрал карточки, где была снята Аня, и отдал ей.

Аня взяла их и увидела, что Ваня рассматривает карточку, на которой Феликс с громадным рюкзаком стоит на отвесной стене. Что это он? Аня отвернулась, чтобы Ваня не знал, что она видела карточку: может, он захочет сейчас же порвать ее на мелкие кусочки и бросить на ветер. И пусть рвет, пусть бросает.

Ваня не порвал карточку.

— Завтра отнесу ему, — сказал он, — ведь ваш Феликс необычный.

— Ну да, скажешь чего! — закричала Аня. — Он — воображала и пижон. Он бессовестный!

— Не надо так, — попросил Ваня, — Ему сейчас трудно, а вы… Вы готовы его живьем… Неблагодарные!

Аня вдруг пришла в смятение:

— Так ты… Ты оправдываешь и защищаешь его?

— Нет, — сказал Ваня, — но ведь не только он виноват во всем…

— А кто ж еще? — запальчиво спросила Аня. — Кто? Может, и мы, да? И мы? И я?

— И вы и ты… — Ваня стал вкладывать оставшиеся карточки в пакет. То, что он сказал, было так внезапно и с этим так не хотелось соглашаться, что Аня даже обиделась и надулась, но только на минуту-другую.

— А что на тех карточках? — спросила Аня. — То же самое?

— Почти.

— Покажи мне.

— Там мои товарищи из Ярославля, ты никого не знаешь…

— Хочу посмотреть на них.

Но Ваня держал в руке пакет и не показывал. Тогда она потянулась к нему, дернула пакет и вытряхнула на ладонь карточки, и, кроме тех, где была снята она с приятелями, увидела и другие. Вон карточки с куском зубчатой стены и куполами церквей.

— Кремль?

Ваня кивнул, но глаза у него стали тревожные.

— А это Волга? — Она увидела реку и часть берега с сидевшими на песке незнакомыми ребятами, и Ваня опять кивнул.

— Какая она маленькая по сравнению с морем!

Он промолчал, и Аня стала рассматривать новые фотографии. Среди снятых на них ребят заметила одну девчонку — она была почти на всех снимках. А потом и одна, в полный рост, во всю карточку: лицо узкое, глаза зоркие, прищуренные, а губы смеются, и волосы вскинуты сильным ветром.

И сразу что-то кольнуло Анино сердце.

— Кто это?

— Женька. — Ваня стал подбрасывать и ловить камешки.

— Дружите?

— Да.

— Давно?

— Нет…

Аня вдруг услышала его учащенное дыхание и замолкла.

И стала торопливо и невнимательно просматривать другие карточки. И на них тоже была эта Женька. Высокая, в короткой тесной юбчонке, с худыми коленками. Ничего особенного. Ее волосы были до безобразия растрепаны ветром, а глаза смотрели зорко и весело. И сразу стало ясно Ане, почему он побежал отыскивать потерянную кассету и почему ради спора наголо остригся…

Аня собрала карточки, кое-как засунула в конверт и вернула Ване. И вздохнула. Но так, чтоб он не услышал. Ни в коем случае! Что ж, все понятно… Ни на кого из девчонок их двора не обращал он особого внимания, и на балконных в том числе. Просто жалел их. И от этого Ане было немножко легче.

Внезапно стало тихо, очень тихо — или это ей только показалось? И стало слышно, как на берег штурмом идут цепи маленьких волн и, заворачиваясь гребнем и теряя силу, захлестывают гальку и откатываются, оставив шипящую пену: вечно у них атака, штурм, победа — и поражение. И опять штурм.

Кусок солнца еще виднелся за темной спиной дальнего мыса, и от него шли ослепительные брызги лучей. Потом солнце исчезло, и в ту же секунду небо охватило пронзительно тревожное зарево заката, а море потемнело, стало тяжелым, густо-багровым, и теперь на нем пылало лишь несколько ярко-алых полос.

— Ты видишь тот мыс? — Аня показала рукой на море.

— Дельфиний?

— Да. Это на нем долго прятался Калугин, и если бы не он, может, никогда бы не узнали люди о том, что было здесь, как они сражались и подорвали себя вместе с нефтебазой…

И, сказав это, Аня вспомнила все. Все, что знала про этот неприступный мыс, про его тайны, про гибель возле него еще до нашей эры греческого судна с амфорами, про то, как этот мыс долго берег моряка и как уже недавно мальчишки их города сумели на него забраться… И вдруг на Аню неведомо откуда налетел ветер, сильный, свежий, острый — от воспоминаний ли, от мыслей о будущем или от всего пережитого ею в Скалистом?

Аня поежилась от этого ветра.

— Пойдем, Ваня. — Она поднялась с гальки.

Он встал, и они пошли в город, и потом еще раз оглянулись на сине-багровое море в красных гребешках волн, на сумрачный вечерний берег и на этот далекий от них, изогнутый в стремительном прыжке и повисший между небом и землею, уже налившийся синевой таинственный и грозный Дельфиний мыс.