17. Союз с Григорьевым
На Правобережье Нестора отыскал его бывший начальник штаба Белаш. Махно был рад встрече, обнял его:
— Ну что, Виктор, сдал фронт большевикам?
— Сдал, Нестор Иванович.
— Кому?
— Круссеру. Всё по акту. Фронт по линии Бердянск—Новоспасовка—Пологи—Гуляйполе—Гайчур—Покровское.
— Это так попятились?
— А ты как думал? После твоего ухода в полках брожение началось. Все 11 полков вместе с командирами и с оружием в акт вписал. Круссер за голову хватался: «Как это так, у Петренко 4 тысячи бойцов, из них 3 тысячи без винтовок?!» А вот так, говорю. Сдал ему все три бронепоезда, все 3 батареи, 100 пулемётов, кассу 500 тысяч рублей и другое имущество. Всё чин чином, акт написали, заверили. Только собрался на фронт, а тут звонок от Ворошилова: «Сдал?» — спрашивает. Сдал, говорю, по акту. «Вези его в штарм». Мне, говорю, на фронт надо, пришлю с курьером. А он: «Тебе сказано, вези сам». Посоветовались с Долженко: что делать? А ну и нас как Озерова загребут. Но рассудили: тебя уже нет, мы вроде уже и не махновцы. Посоветовался с Круссером: езжай, говорит, заодно скажешь о нехватке оружия. Даёт нам классный вагон, охрану; отправились мы с Долженко. Прибыли в Александровск, вагон отцепили, выставили охрану. Пришли в штабарм, там заседание Реввоенсовета. Сидим в приёмной, дверь приоткрыта, всё слышно. Говорят об обстановке, она хреновая, к слову сказать. Поминают махновцев недобрым словом, кто-то вроде нас защищает, мол, рано поссорились с повстанцами. Мы с Долженко на углях сидим: возьмут нас — не возьмут? Кончилось совещание, выходят от Ворошилова военные и вдруг один ко мне с объятиями: «Виктор, как я рад!» Оказывается, товарищ, с которым мы против Корнилова дрались. То се. Я ему говорю, извини, браток, мне акт надо сдать Ворошилову. А Долженке мигнул: мол, не пропадём, эта шишка — мой друг. И уж повеселевший вошёл к командарму. Ворошилов спрашивает: «Что, знакомы с комиссаром?» А как же, говорю, вместе Корнилову хвост крутили. «Ну давай твой акт». Подал акт, он внимательно перечитал его и тоже удивился, что даже в самых благополучных полках половина бойцов без винтовок: «Как же вы воевали?» А вот так, говорю, и воевали. Потом давай за командиров спрашивать: кто такой Вдовиченко? Каков Калашников? Что за полк у Тахтамышева? Ну я, конечно, докладываю, ещё думаю, вроде не плохой командарм, всем интересуется, во всё вникает. Мне и в голову не вступило, что он просто время тянет, на прощанье ещё и козырнул мне: «Вы свободны, товарищ Белаш». Я, конечно, выхожу в приёмную, где меня Долженко ждёт. Он ещё вибрирует, я ему кажу большой палец: всё в порядке. Моего друга, комиссара, уже нет, не дождался. Ну, думаю, ещё увидимся. Идём на вокзал к нашему вагону, глядим, а он оцеплен, а наша вся охрана под арестом. «Эге, — говорит Долженко, — дело, брат, керосином пахнет. Давай задний ход, и ушли. Тут я понял, что не зря Ворошилов время тянул, чтоб там успели охрану разоружить, а потом уж с нами и делать нечего.
— Но промахнулся же, — засмеялся Махно.
— Случайно, сволочь, промахнулся. Если б не этот комиссар, он меня бы ещё в кабинете взял. И это командарм?
— Два сапога пара — Троцкий с Ворошиловым.
— Нет, Нестор, какой идиотизм, они вздумали сменить и командиров полков, и как думаешь, с кого начали?
— С Паталахи, наверно?
— Точно. Как угадал?
— Самый большой полк, 8 тысяч.
— Из них 3 тысячи без винтовок. Паталаха отказался выполнять приказ Ворошилова и самовольно с отрядом пробился в родную Вербовую, занял её. Был окружён белыми, бился сколько мог, сам погиб, а уцелевшие разбежались. Петренко 20-го июня освободил Гуляйполе, но удержать не смог, и когда дрался у Заливного, к нему приехали 10 молодцев, чтоб арестовать его. Он их всех расстрелял и объявил войну красным.
— Молодец Петренко, — сказал Нестор. — Мы уже их лупим. Намедни разбили полк. Красноармейцы против наших не тянут, деморализованы всеобщим бегством. Почти не сопротивлялись, командиров и комиссаров мы порубали, а рядовым велели сдать оружие и на все четыре стороны. Почти половина к нам попросилась. Принял. А куда им деться? Вернутся к своим, наверняка ими Чека заинтересуется, как же: у Махно были.
— Да, Нестор, на тебя они злятся сильней, чем на Деникина: предатель, разбойник, мародёр.
— Знаю, Виктор. Вон даже мой давний друг Дыбенко издал приказ: где бы кто ни встретил Махно, чтоб его расстрелял. Ещё бы им не злиться: красноармейцы ко мне целыми ротами переходят. Надысь рассказывали, как перед одной выступал Дыбенко, поливал меня грязью, так ему кричали: «Не ври как сивый мерин, мы все уйдём к Махно!» Так что, Витя, правда на нашей стороне и народ это нутром чувствует. Мне иной раз, веришь, кажется, что Троцкий с Ворошиловым агенты Деникина. Ей-ей.
— Судя по их действиям, пожалуй.
На следующий день Махно и Белаш ехали впереди отряда верхом на конях, Нестор неожиданно сказал:
— Виктор, ты помнишь, я вчера тебе рассказывал о митинге, на котором выступал Дыбенко, и как ему кричали красноармейцы. Помнишь?
— Помню.
— Мне эта фраза приглянулась, и я стишок придумал:
Большевику не веря,
Кричали все в одно:
«Не ври как сивый мерин,
Мы все идём к Махно!»
Ну как?
— По-моему, очень складно, — искренне похвалил, улыбаясь, Белаш. — Всё сочиняешь, Нестор Иванович?
— Да когда тут, — вздохнул батька. — Так. Засядет иногда в голове строчка красивая, мусолишь её, мусолишь, ан, глядишь, стишок вытанцовывается.
«Сказать или не сказать? — подумал Белаш. — Нет, не надо, ещё обидится». За глаза штабные шутливо меж собой иногда называли батьку «Пушкиным» за его пристрастие к сочинению стихов, а главное, за чтение перед ними, с извечным вопросом: «Ну как?» Мало разбираясь в этом, обычно хвалили: «Складно». Кто-то из грамотеев однажды ляпнул: «Как у Пушкина», но от этой похвалы Нестор поморщился, на грамотея глянул неодобрительно. С той поры кроме «Складно» никаких оценок не было, а «Пушкин» ушёл как бы в подполье.
— А вон и Кампанеевка, — сказал Махно, указывая на село. — Тут и передохнем.
В этот миг справа, со стороны кладбища, захлопали выстрелы, первая же пуля пропела буквально под носом у Махно, видимо, стрелок целил ему в голову. Нестор рванул повод, крикнул:
— Живо в балку!
Конники, следовавшие сзади, скатились за батькой. Оттуда высмотрели какого-то мужика, ехавшего на телеге.
— Петя, — обернулся Махно к Лютому. — Возьми хлопцев, догоните его и ко мне.
Подъехавшего мужика Нестор спросил:
— Кто стоит в селе? Красные?
— Ни, григорьевцы.
— Хо-хо, на ловца и зверь бежит. Я сейчас черкну записку, передашь её командиру. Виктор, бумагу и карандаш.
Получив бумажку, положил её на жёсткую кобуру маузера, написал: «Григорьев! Разве так союзников встречают? Не хватало ещё нам меж собой сцепиться. Батько Махно».
Когда мужик уехал, Белаш спросил:
— Ты что, всерьёз хочешь Григорьева в союзники?
— Найди мне лучшего, — нахмурился Махно. — Ты читал его универсал? Он против чекистов и большевистской политики на селе. Что ещё надо? Тут я с ним заодно.
— А антисемитизм?
— Ничего, перевоспитаем. У меня в дивизии их немало было. Перевоспитали.
Ждать пришлось довольно долго, около двух часов. Наконец появился на коне григорьевец, подъехал, представился:
— Командир роты Бондарь.
— А где же сам атаман? — спросил Махно.
— Он отдыхает на хуторе.
— Что ж вы по своим бьёте?
— У вас же на лбу не написано, что вы свои. Вот хлопцы на заставе и начали стрелять. Звиняйте, батько Махно, бывает.
— Это верно, — усмехнулся Нестор. — Бывает, что и башку пробивают. Надеюсь, вы не будете против, если мы тут в селе разобьём лагерь.
— Помилуйте, будем только рады.
— А когда атамана увидим?
— Я пошлю за ним на хутор. Думаю, к утру явится.
На следующий день появился Григорьев, невысокий, широкоплечий, лобастый мужчина в полувоенном френче и в гражданских брюках поверх сапог.
— Ага, наконец-то вам прояснило, — вскричал он. — Я рад, очень рад встрече. Давно мечтал побачить батьку Махно, наконец сподобился.
Он пожал Нестору руку, не переставая говорить:
— У вас жиды есть?
— Есть, — отвечал Махно.
— Значит, будем бить.
— С чего ради?
— Понимаешь, занял я Одессу, глазом не успел моргнуть, а уж тут тебе Ревком образовался и в нём одни жиды. Где ж справедливость? Пока я шёл в атаку, их рядом не было. Я город взял, а они тут как тут. Ну хлопцы тоже возмутились. Ну я их всех к ногтю, только комиссар ревкома Богун удрал, сволочь, и комиссар порта Молыцкий слинял, а то бы и им было. Я всех нехристей к стенке...
Штабисты Махно переглядывались недоумённо: «Вот так союзничка бог послал». Наконец Нестор перебил хвастливого атамана:
— Это вы писали универсал?
— Да, я. А что?
— Я немного с ним не согласен.
— Готов выслушать ваше мнение, батька.
— Давайте тогда соберём ваших и наших командиров, примем решение, обсудим ситуацию.
— Согласен.
— Каков у вас отряд?
— 500 штыков и 20 сабель.
— Не густо. У нас, пожалуй, получше будет.
— У меня в Одессе целая дивизия была. А они мне приказ: иди в Венгрию, помогай революции. А чего я там не видел? Мне и здесь неплохо... — Григорьева опять понесло, видимо с похмелья. И Нестору пришлось снова его останавливать:
— Ладно, атаман. Плюнем на прошлое. Давай обсудим настоящее. Собирай своих командиров.
В волостную избу набилось битком. Из махновцев помимо самого батьки пришли Каретников, Кожин, Чубенко, Марченко, Василевский, Гроян, брат батьки Григорий и другие. Не меньше пришло и григорьевцев. Махно с Григорьевым заняли председательский стол. Нестор встал и объявил:
— Повестка дня: соглашение махновцев с григорьевцами. Надо сразу решить, против кого мы будем воевать. Я предлагаю для начала бить Петлюру.
— Коммунистов будем бить, — сказал Григорьев.
— И Деникина, — добавил Махно.
— Тут я с тобой не совсем согласен, батька.
— Почему?
— Коммунистов и Петлюру мы уже видели и знаем, кто они такие, а деникинцев не видели. А они, говорят, против коммунистов и ещё за Учредительное собрание, а это совсем хорошо.
— Чем же?
— Как чем? Учредительное собрание — за волю для Украины.
— Ну этого мы ещё не знаем, оно не успело этого сказать. А почему ж ты не хочешь бить Деникина, атаман?
— Видишь ли, деникинцы с Петлюрой малосильны, если мы их перебьём, то большевики захватят власть. Это ж ясно как божий день.
— Что-то я не почувствовал, что деникинцы малосильны, скорее наоборот.
Спор между главарями несколько затянулся и конца ему не видно было. Наконец вмешался Чубенко:
— Давайте ближе к долу, батьки и атаманы. Вы рушите повестку дня. А она как звучала: соглашение между махновцами и григорьевцами. Вот и обсудим это соглашение. Объединяемся мы или нет?
— Я согласен, — сказал Махно. — И вообще, атаман, мы с тобой спорим, а народу слово сказать не даём, точь-в-точь как большевики.
— Пущай говорят, я согласный.
Собрание сразу оживилось, посыпались предложения создать свой Реввоенсовет Повстанческой армии, высший орган союза махновцев с григорьевцами. Председателем его было решено выдвинуть батьку Махно. Нестор, уловив на лице Григорьева ревнивую тень неудовольствия, что не ему досталось председательство в Реввоенсовете, предложил:
— Главнокомандующим нашим войском должен стать атаман Григорьев, как человек, имеющий богатый военный опыт.
Махно сразу понял, что, теша честолюбие атамана, с ним можно что-то путное сделать. Хотя его нежелание бить деникинцев несколько настораживало.
Совещание затянулось, голосовали и обсуждали каждого члена Реввоенсовета, в который вошли почти поровну махновцы и григорьевцы. Нестор добился общего согласия, что Реввоенсовету беспрекословно подчиняются все, в том числе и главнокомандующий. Начальником штаба объединения избрали Григория Махно.
После заключения соглашения на площади состоялся митинг, на котором выступили Махно, Григорьев и Чубенко. Таким образом григорьевцы вступили под чёрное знамя анархизма.
Чтобы облегчить крестьянам постой новой армии, решили рассредоточиться по ближайшим сёлам и хуторам, поддерживая постоянную связь между ними.
Махновцы расположились в Сентове, и Нестор сразу же сказал своим:
— Я должен съездить в Песчаный Брод, там моя жена.
— А что скажет на это главнокомандующий, — с подковыркой заметил Чубенко.
— Ему доложите, что еду я на разведку.
Так и было решено. 30 июня на площади построилось 150 кавалеристов под командой Щуся, долженствующие сопровождать батьку.
Махно уже сидел в тачанке и отдавал последние приказания, когда со стороны заставы появились повстанцы, ведя двух захваченных в гражданской одежде.
— Вот, батька, до начальника просились.
— Ну что у вас? — спросил Нестор.
— Нам нужно поговорить с вами наедине.
— Ладно, — согласился Махно, вылезая из тачанки. — Идёмте в штаб.
Нестор был осторожен и поэтому, войдя в избу, приказал обыскать незнакомцев и отобрать у них оружие. Оружия у них не оказалось, и Махно приказал своим:
— Ступайте. Гавря, покарауль в дверях, чтоб никто не входил.
Едва двери закрылись, как тот, что был повыше, вытянувшись, заговорил негромко, но чётко:
— Господин Григорьев, мы офицеры ставки Добрармии, посланные к вам для связи. С нами письмо от начальника штаба генерала Романовского. Неделю назад вам были посланы деньги в сумме полутора миллионов, и вы изволите их получить в Елисаветградском кооперативе.
Махно кусал губы, внутренне бесясь: «Вот, сволочь, отчего ты не соглашался бить деникинцев». Но выдержки доиграть до конца роль Григорьева ему не хватило, он выхватил наган и двумя выстрелами уложил посланцев. Вбежавшим повстанцам прохрипел сорвавшимся голосом:
— Обыщите их, они от Деникина.
Были немедленно собраны члены Реввоенсовета — махновцы. Нестор рассказал им всё и зачитал письмо Романовского, найденное у убитых: «Господин Григорьев! Мы с нетерпением ожидаем от вас повторного восстания против большевиков, против Троцкого. Предлагаем вам соединиться с генералом Шкуро и действовать по внутренним операционным линиям, по железнодорожным магистралям, закрывая красным пути отступления из Одессы и Николаева. Примите мои уверения в искреннем уважении. Генерал Романовский».
— Ну как? Нравится вам наш союзничек?
— Надо немедленно его арестовать и ликвидировать, — предложил Чубенко.
— Нет. Так не получится, — не согласился Серёгин. — Вы забыли, что у него какое-никакое войско.
Но многие высказывались в поддержку предложения Чубенко. Махно терпеливо выслушал всех и под конец сказал:
— Нет, братцы, так не пойдёт. А если всё это подстроили чекисты? А?
— Так зачем ты тогда пострелял этих посыльных? Отдал бы Голику, он бы из них выбил признание.
— Да чёрт его знает, — оправдывался Нестор. — Разозлился, что Григорьев нас за нос водит. Некогда было раздумывать.
— Вот теперь и ломай голову: чекисты то были или деникинцы, — укорял Чубенко.
И хотя многие были за немедленную расправу над предателем, Махно не согласился:
— Нет, братцы, нас не поймут те же григорьевцы. Я съезжу в Песчаный Брод, а вы пока понаблюдайте за Григорьевым. Разоблачать надо при народе, а не в закуточке. Мы — анархисты, не большевики и не чекисты тем более. Наблюдайте за ним исподтишка, да не проболтайтесь.
В Песчаный Брод с песней въехали пять тачанок в сопровождении сотни лихих всадников, певших от души на все голоса от тенора до баса:
...Выйшла, выйшла красна девка
До криницы воду брать.
А за нею козаченько веде коний напувать...
Красиво пели, с присвистом и гиканьем. Народ высыпал на улицу. Махно поманил пальцем подростка:
— А ну скажи, хлопец, где тут проживает Андрей Кузьменко?
— А вон шо ставни блакитные. Той хата деда Андрея.
Тачанка батьки остановилась у жердяных воротец, за которыми стояли старик со старухой и рядом улыбающаяся, радостная Галина Андреевна. Она кивала в сторону седобородого старика, но Нестор и без этого догадывался, что это её отец.
Войдя во двор, он поздоровался и нежно обратился к невесте:
— Здравствуй моё серденько, Галочка, — и, полуобняв её, оборотился к отцу. — Андрей Иванович, мы давно любимся с вашей дочкой, прошу вас, отдайте мне её в жёны.
— Какая она тебе жена? — закричал старик. — Не отдам.
— Отдашь, Андрей Иванович, куда ты денешься.
— Кто ты таков, чтоб в моём дворе командовать?
— Я, Махно Нестор Иванович. Слыхал?
— А как же. Разбойники и грабители твои махновцы.
— Но-но, полегче на поворотах.
— Гляди, испугал. Да я вашего брата-шаромыжника в участок сотню перетаскал.
— Ага, значит, царю прислуживал? Да за это нонче знаешь, что полагается?
— Да не слухайте его, — встревожилась старуха, всерьёз приняв грозный тон гостя. — Совсем из ума выжил, городит, шо не скисло.
— А ты помолчи, старая, — осадил дед жену. — Тут дочку умыкнуть хотят, а она... — и сердитый ушёл в хату.
— Вы на него дюже не серчайте, — сказала старуха. — Принесите пляцовку горилки, угостите его, уважте, он вам не то что дочь, а и меня отдаст в придачу.
Нестор оглянулся, увидел Лепетченко:
— Саша, живо баклагу... две, две баклаги с горилкой.
Лепетченко кинулся к тачанке, вытащил из-под кучерского сиденья оплетённые баклаги.
— Ото по пид вишню, — пригласила старуха к маленькому столику, располагавшемуся во дворе под тенью старой вишни, свесившейся из-за огородного плетня. — Галю, неси калач та кружки якись. Та гони дида, соромно за ёго перед людьми. Старо як мало.
Махно поставил на стол баклаги, вынул из одной пробку, наполнил четыре кружки, принесённые Галиной из хаты.
— Так где ж хозяин двора? — громко сказал Нестор. — Этак и горелка прокиснет.
Галина, тихо смеясь, шепнула Нестору:
— Придёт. От чарки он никогда не отказывался. Ему надо характер выдержать.
— Ну что ж, — так же громко говорил Махно. — Придётся нам одним всё выпить. Давайте, Доминика Михайловна, берите вашу чарку, токо через край не плескайте.
И тут старик, появившись в дверях хаты, крикнул жене:
— Ты что ж, старая, забыла, что тебе много нельзя.
— Так мне велено и за тебя пить, отец, — отвечала старуха, пряча улыбку в уголках губ.
— Как так за меня? — старик зашкандыбал к столу. — Потом за сердце хвататься учнёшь.
Очутившись у стола, видимо, продолжая выдерживать характер, вскричал с возмущением:
— А что это за закуска! Человек с дороги, а вы его калачом. Галка, живо в огород: огурцов, луку, чесноку, а ты, старая — в погреб, тащи сало.
Женщины разбежались.
— Давайте выпьем, Андрей Иванович, пока под калач, — предложил Нестор, видя, как мается старик над чаркой.
— Давайте, Нестор Иванович, — молвил дед, словно уступая просьбе.
Выпили. Старик, поставив порожнюю кружку на стол, похвалил:
— Добра горилка, — и отломил от калача крохотный кусочек. — Куда девки запропастились?
— Придут. Куда они денутся, — сказал Махно и опять стал наполнять кружки. — Теперь за ваше здоровье, Андрей Иванович.
— Спасибочки вам, — отвечал старик вполне дружелюбно и польстил тут же: — Вот сразу видно хорошего человека.
После второй чарки Андрей Иванович признался:
— Я як вас убачив, сразу решил: добрый чоловик дочке достался, настоящий казак. А то був якись, тьфу вспомянуть нечем.
Когда женщины явились с закуской, мужчины уже были тёпленькими. Старик, увидев дочку, принёсшую с огорода огурцы и лук, скомандовал:
— Сидай с нами, доню. Вот мы тут с Нестором за жизнь разговор вели. Я казав ему, як мы со старухой помрём, вам достанемся хата, двор, корова и кое яки гроши.
— Но мы ж ещё не женились, тэту.
— Женитесь. Обвенчаем у нас в церкви, я попрошу отца Митрофана. Всё будет по первому разряду. Верно, Нестор?
— Верно, Андрей Иванович.
— Вот. Хорошие вы мои диты, — старик начал целовать их по очереди: то дочь, то будущего зятя.
Галя смеясь отбивалась:
— Тату, колко.
Старик, растаявший от любви, не обижался.
И закрутилась карусель предсвадебной суеты. Пеклось, жарилось, парилось, варилось в десятке печей всё, что было потребно для свадьбы. Отлетали куриные головы, разлетались перья и пух, застревая в плетнях и притонах. Истошно визжали поросята, не желая расставаться со свинской жизнью. Все самогонные аппараты Песчаного Брода денно и нощно гнали желанную влагу. В день венчанья перед церковью дорожка была устлана разноцветьем ковров и дорожек, собранных чуть не со всей деревни.
Не случалось ничего подобного в Песчаном Броде от веку да и уж вряд ли случится в будущем. Батько приказал, чтоб на его свадьбе пили все, кто может и кто сколько хочет. Будущий тесть, Андрей Иванович, не просыхал с того часу, как дал согласие на брак дочери. Упившись, спал где придётся, проснувшись, снова тянулся до чарки и пил: «За ридных моих диток Галю да Нестора».
И хоть до церкви было недалеко, жених и невеста подкатили к ней в тачанке, запряжённой тройкой. Прямо с подножек ступив на ковёр, в сопровождении дружек и подружек, приехавших на других тачанках, проследовали в церковь.
При выходе из церкви счастливых новобрачных осыпали цветами, кричали «ура», палили в воздух из пистолетов. На колокольне Матросенко пытался от восторга расколотить самый большой колокол и оставил его в покое лишь тогда, когда увидел, что там во дворе Кузьменки начался свадебный пир.
Большой двор был у Кузьменки, но и он оказался тесен для свадебного пира. Столы были поставлены и на улице, они ломились от изобилия закусок, какие давно не видели многие селяне.
Застолье захмелело скоро. И вот уж зарыдала гармонь, и женщины дружно, многоголосо грянули: «Ой на гори тай жнецы жнуть...» И полились украинские песни раздольные, как херсонские степи, и задорные.
Потом начались танцы, оркестр заиграл любимую батькину « На сопках Манчжурии». Молодожёны первыми вступили в круг, за ними закружилась молодёжь.
Едва не до третьих петухов веселился Песчаный Брод, забыв о сие и отдыхе. На следующий день после обеда, когда спала жара, мужики опять потянулись до Кузьменкова двора опохмеляться.
На площади стучали топоры, готовя помост, называемый «сценой», был изготовлен занавес, на который ушло с дюжину старых ряден.
Молодёжь, смеясь и перекликаясь, стаскивала к помосту скамейки, табуретки, доски, устраивая зрительный зал для будущего концерта.
Когда наступила ночь, на площадь потянулись жители, персонально созываемые добровольными рассыльными ребятишками, стучавшими в окна:
— Эй, диду, бабуля, на концерт велено итить.
— Яка там ще концерта, — ворчали старухи, однако, взяв посохи, тащились на площадь.
Когда все места уже были заняты, а опоздавшим пришлось кучковаться «по за-залом», пришёл Махно с женой, и только уселись, как пополз, запинаясь, занавес, и на сцене, освещённой фонарями, хор махновцев рявкнул «Рэве та стогне Днипр широкий».
Именно с неё начинались все концерты у махновцев. Потом под гармонь хлопцы отчебучили «Гопака», за этим — сцену из «Назара Стодоли», чем расстроили стариков и старух, утиравших скупые слёзы: «Ото ж яка славна концерта».
И вот появился главный организатор и ведущий, он же певец и плясун, Антон Матросенко, и торжественно объявил:
— А сейчас, товарищи, я прочту вам стихотворение нашего батьки, Нестора Ивановича Махно. Называется оно «На тачанке».
Зал притих того более, и Антон начал:
— Кони вёрсты рвут намётом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемёта
Я ищу в пыли врага.
Застрочу огнём кинжальным.
Как поближе подпущу.
Ничего в бою не жаль мне,
Ни о чём я не грущу.
Только радуюсь убойной
Силе моего дружка.
Видеть я могу спокойно
Только мёртвого врага.
У меня одна забота.
Нет важней её забот...
Кони вёрсты рвут намётом.
Косит белых пулемёт.
После прочтения несколько мгновений в «зале» стояла тишина, словно слушатели ждали продолжения.
И тут захлопали в железные ладони махновцы и к ним присоединились восторженные жители, сразу усвоившие, чем и как надо поощрять понравившийся номер.
Галина склонилась к Мужу:
— Неужели это твои стихи, Нестор?
Тот молча утвердительно кивнул; не хотелось говорить — настолько он был потрясён исполнением Антоном знакомого текста.
— А ты знаешь, стихи мне понравились, — сказала Галина. — Да ты молодец у меня.
Сразу после окончания концерта, который продлился ещё добрый час, Нестор отыскал Матросенку, обнял его:
— Ой, спасибо, Антоша. Ты великий художник. Ей-ей. Победим, я тебя выведу в народные, мировые знаменитости. Попомни моё слово.
— Спасибо, Нестор Иванович, — смущался Антон. — Я рад, что вам понравилось. Да и текст ведь...
— Понравилось? У меня комок к горлу подкатил.
По дороге к дому Махно говорил жене:
— Какой талантище. А? Пляшет, поёт, читает.
На следующий день ко двору Кузьменко явилось несколько парней, вызвали батьку Махно. Самый смелый сказал:
— Нестор Иванович, мы хотим к тебе записаться.
— Я рад, хлопцы, мне бойцы очень нужны. В соседней хате найдёте Чубенко, скажите ему, пусть запишет вас в отряд.
— А как насчёт коня, ружья?
— Всё, что мы имеем, хлопцы, мы всегда брали с бою. Так что с первого боя чи с белыми, чи с красными у вас и будет всё.
— А вот в Помошной краснюки стоят, може, их побить. А?
— В Помошной? — заинтересовался Махно.
— Ну да. Тут всего 6 вёрст.
Нестор позвал Лепетченко:
— Саша, добеги до Помошной, разведай, что там за часть. И сюда. Возьми с собой Гаврилу.
— Один справлюсь, — крикнул Лепетченко и почти с места пустил коня в скок.
Вернулся часа через полтора:
— Там часть 14-й армии, батька, бегут в отступление.
— Хо-хо, наша родная, — обрадовался Нестор. — Уж нет ли там моего крёстного Ворошилова? Вот бы встреча была.
— Про Ворошилова не знаю, но настроение у них дюже поганое, гутарил с хлопцами, срамят командиров и комиссаров, говорят, мол, предали нас. Закидывал словцо за тебя: мол, шли б к Махно, он будет драться, не отступать.
— Ну и что отвечали?
— А где он? Ищи ветра в поле. И вообще, про него, мол, нам и заикаться не велят.
— Вот так, Галю, — обернулся Нестор к жене, — даже красноармейцы обо мне помнят. Знают, за что я воюю. Давай-как, Саша, ко мне живо командиров — Чубенку, Марченко, Гришу мово да и сам подходи.
— Значит, так, братки, — начал Махно совещание «по пид вишнею». — В Помошной красные поскрёбыши 14-й армии, бывшей нашей. Сегодня в ночь их атакуем. Нас маловато, конечно, но местные хлопцы просятся в махновцы и помогут. Алёша, ты их переписывал, задачу ставь такую: каждый должен быть верхом на лошади и не обязательно в седле, можно и охлюпкой. Как только мы начнём стрельбу, они должны врассыпную скакать по улицам станции и вопить изо всех сил: «Махно-о! Армия батьки Махно!» Больше ничего от них не требуется. Никакого при них оружия, никакой от них стрельбы. Только этот вопль. Мы на тачанках окружаем расположение, разворачиваем пулемёты и бьём по окнам и выходам. Поскольку, по словам Саши, многие красноармейцы настроены уйти к Махно, по тем, кто сдаётся, стрелять не будем. По окончании боя комиссаров к стенке, рядовым — вольную после сдачи оружия и патронов. Если будут кони, всех передать записавшимся к нам хлопцам.
Ночная атака на Помошную была исполнена точно по плану батьки. И эти крики со всех сторон о нападении армии Махно сделали своё дело, красноармейцы почти не отстреливались, а одного из комиссаров сами взяли под арест и представили батьке Махно. Тот только спросил:
— Где Ворошилов?
— Его здесь нет, — отвечал комиссар.
— К стенке, — приказал Нестор.
— Товарищ Махно, товарищ Махно... — взмолился было комиссар, но тот уже допрашивал другого командира.
Все красноармейцы сдали оружие, пулемёты и притащили даже армейскую кассу, чем нимало обрадовался Махно:
— Хоть своё заработанное возьмём. Как говорится, с паршивой овцы, хоть шерсти клок.
Перед построившимися красноармейцами Махно выступал, стоя в тачанке.
— Товарищи, комиссары задурили вам головы, что де батько Махно бандит и разбойник. Так нет же, друзья мои, я всего лишь крестьянин, взявший в руки оружие, чтобы отстоять наше революционное право свободно иметь свою землю. Моё отличие от большевиков в том, что они вам в Октябре семнадцатого года обещали землю и не дали. Я и мои товарищи-махновцы хотим заставить их выполнить данное народу обещание. Отдать землю тому, кто на ней трудится, и не соваться к нему с разными назначенцами, а тем более с чекистами. Мы сами без них управимся. Верно?
— Верна-а-а, — прокатилось по рядам.
— Так вот, полк ваш я распускаю. Можете идти куда хотите. Но тех, кто хочет стать махновцами и вновь взять в руки оружие, милости прошу, мы воюем против всех угнетателей, какого бы цвета они ни были — красного, белого или жёлто-блакитного. Но учтите, товарищи, мягких перин и сладких пряников у меня про вас нет. А грядёт лишь тяжёлый труд с кровавым потом и смертями. Решайте. Тех, кто хотят идти со мной, прошу отойти вправо, — Нестор указал, куда надо отходить. — А те, кому надоело воевать, отойдите влево.
Несколько минут он наблюдал, как перетекали группками бойцы на обе стороны, и остался очень доволен перегруппировкой. Обернулся к Чубенке:
— Видал, Алёша, подавляющее большинство к нам перетекло.
— Я другого и не ожидал, — ответил Чубенко. — Вот то меньшинство жалко, пропадут ведь.
— Почему так думаешь?
— Так всё ж теперь дезертирами становятся, а стало быть, для чекистов весьма желательным материалом.
— Тут ты прав, — согласился Нестор. — Птенцы Дзержинского без работы не останутся.
