Мятеж не может кончиться удачей,

Когда он победит, его зовут иначе.

 

1. Мститель

Гибель 5-тысячного Крымского корпуса вместе с талантливым командиром Каретниковым ожесточила и без того давно зачерствевшее сердце Махно. Он изменился даже внешне, скорбные складки легли у рта, глаза, казалось, провалились глубже и в них появился холодный, нестерпимый для собеседника блеск. Он не заговаривал о мести, он творил её теперь ежедневно, ежечасно.

Даже в тот день, когда Марченко с Тарановским привели жалкие остатки корпуса и рассказывали, как после Перекопа их беспрерывно терзали 4-я дивизия и Интербригада, как поливали их пулемёты бронепоездов, — кто-то сказал, что с запада появился красный отряд. Махно сел на коня и лично повёл конников в атаку, скомандовав пред тем:

— Пленных не брать.

И красный отряд был вырублен до единого человека.

На совещании штаба Повстанческой армии, состоявшемся сразу по возвращении Марченко, Махно заявил:

— Поскольку мы снова вне закона и лишились практически всей нашей кавалерии, идём на соединение с Азовским корпусом Трофима Вдовиченко.

— Если нам дадут пробиться красные, — вздохнул Серёгин.

— Дадут. Куда они денутся.

— Придётся пересекать железные дороги, красные наверняка будут строить «заборы» из бронепоездов, — сказал Белаш.

— Заботу о железных дорогах возложим на команду Чубенко. Где только увидишь рельсы, Алексей, рви к чёртовой матери. Лева, насколько мы оторвались от красных?

— Я думаю, на один-два перехода, — сказал Зиньковский.

— Посылай во все стороны разъезды, пусть глаз не сводят с красных и при случае хватают «языков». Мы должны точно знать, кто у нас на хвосте и на флангах. Вмени им в обязанность — рвать телефонные провода, выводить из строя телеграфные аппараты на станциях.

— Будем стараться, Нестор Иванович.

— Теперь твоя задача, Исаак, — обратился Махно к редактору Тепперу. — Заготовь текст листовки «Чёрная измена большевиков», в которой изобрази их коварство, подлое нарушение договора, надуманные обвинения махновцев в грабежах и разбоях. Мы за это давно расстреливаем. В общем, возьми у Белаша приказ Фрунзе, там что ни строка — то враньё. Опровергни всё по пунктам.

— А где же её будем печатать, листовку-то? Обоз весь брошен.

— Когда объединимся с Вдовиченко, возьмём Бердянск, там и отпечатаем. Напишешь, дашь мне прочесть.

К Новоспасовке, где, по предположениям, действовал Вдовиченко, шли не прямым путём, а часто меняя направления, путая преследователей и, что не менее важно, иногда являясь там, где махновцев менее всего ждали. По пути почти два полка красноармейцев перешли на сторону повстанцев и были влиты в бригаду Петренко, командовавшего пехотой.

Раза два или три разведчики, следившие за преследователями, докладывали штабу, что за ними идёт киргизская кавбригада.

— Что ж не нападают?

— Наверно, боятся нас или ждут удобного случая.

— Ну, мы ждать не будем. Марченко, тебе кони нужны?

— Хм. А когда они были лишними.

Нападение на киргизскую бригаду было совершено утром, когда кавалеристы готовились к выступлению из деревни.

Строились на единственной улице села. Именно в это время с обоих концов улицы появились тачанки, ударили пулемёты. Первой же очередью был срезан комбриг вместе со своими штабными. С обеих сторон сразу же образовались завалы из убитых коней и всадников, тачанок. Никто не пытался командовать, не было сделано ни единого выстрела. Уцелевшие с ужасом кинулись врассыпную по дворам, огородам, сараям.

В село влетела конница под командой Марченко, получившая указание батьки «без пленных». Изрубили, кажется, всех, не пощадили даже спрятавшихся в камышах, и дивились тому, что «басурманы» даже не отстреливались.

Собрали богатые трофеи: карабины, винтовки, патроны, тачанки с исправными пулемётами и особенно радовались тому, что нашли несколько возов овса.

Уже перед обедом сияющий Марченко доложил Махно:

— Твоё приказание, Нестор Иванович, исполнено. Вырубили подчистую, бригады нема.

— Молодец, — похвалил Махно. — Теперь коней хватает?

— С избытком.

Однако вскоре в лагере появился старик с длинной седой бородой, приехавший на кобыле.

— Мне бы батьку побачить.

— Я слушаю тебя, отец, — сказал Махно.

— Вот ты какой, Нестор Иванович, — молвил старик с оттенком уважительного удивления.

— Какой? — спросил Махно.

— Ну эдакий... — замялся старик. — В общем... геройский. Я что прибег-то... Давеча твои хлопцы порубали страсть скоко... все плетни, проулки завалили... Нам до весны ховать не переховать мертвяков-то...

— Ну и чего ты хотел? Нам же ещё и хоронить, что ли?

— Да нет, не то зовсим, как бы это сказать... Токо ты не злобись.

— Ну что? Говори, не тяни, старик.

— Ну в общем, я поховав некольких киргизецу подполе... Уж больно ваши злобились, порубали б бедолаг, а они ж люди, живые души.

— Как тебя звать, дед?

— Нечипор я, батько.

— Стало ты жалеешь наших врагов, дед Нечипор, — прищурился, Хмурея, Махно.

— Жалкую, всех жалкую, Нестор Иванович, — отвечал старик. — И тебя тоже.

— Меня? — удивился Махно. — За что?

— Ох, тяжела твоя ноша, сынок. По крови шагать, душу сжигать. Как тут не жалеть? Как-никак, ты заступник крестьянству.

— Ну и что ж ты хочешь?

— Я сулился им, что заступлюсь перед тобой за них.

— Ишь ты, какой заступник.

— Они ж боятся с подпола выходить. А мне чем их кормить? У меня внучка-то впроголодь сидит. А тут дюжина мужиков.

— Так ты что, Нечипор, хочешь, чтоб мы на них тебе довольствие отпустили? — усмехнулся Нестор.

— Что ты, что ты. Я хочу, чтоб вы их в полон взяли, ну и удовольствовали как положено, чай, не объедят они твои тыщи.

— Возьмём. Удовольствуем, — подмигнул Махно своим товарищам.

— Удовольствуем, удовольствуем, — осклабился Марченко.

Нечипор нахмурился, покачал укоризненно головой:

— Эх-хе-хе, Нестор Иванович, безоружных-то побить много ль ума надо. Я думал ты... это самое... а ты, — старик безнадёжно махнул рукой и, повернувшись, поплёлся к своей кобыле.

— Эй, Нечипор, постой. Куда ж ты? — позвал Махно.

Старик остановился, повернулся: ну что, мол?

— Что ж это ты? Разговор не кончили, а ты на попятную.

— Так чё говорить-то? Итак ясно, вы их забьёте, а грех на мне.

— С чего ты взял, что забьём?

— Не слепой, чай, вижу как твои хлопцы оскаляются, — кивнул дед на Марченку. — А я им про тебя-то таких похвал наплёл.

— Ладно, старик, не серчай, накормим мы твоих подпольных сидельцев. Гриша, — обернулся Нестор к Василевскому, — возьми хлопцев из моей сотни, езжай с дедом, заберите у него басурман, приведите, накормите — и на все четыре стороны.

10 декабря командюж Фрунзе связался по телефону с командармом-4.

— Товарищ Лазаревич, по разведданным, Махно направляется на юг, как предполагаем, на соединение с бандой Вдовиченко. Надо воспользоваться этим. Они сами как бы лезут в мешок. Поэтому приказываю вам, чтоб ваши части охватили бандитов и вели наступление плечом к плечу, не давая им возможности выскользнуть.

— Хорошо бы на Бердянск направить несколько бронепоездов, Михаил Васильевич.

— Постараемся. Помимо этого вам в поддержку поступит конный корпус Каширина. Разведку ведите непрерывно. Пора кончать с Махно и всеми его бандами.

— Может, д ля уплотнения фронта стоит передать нам Первую Конную?

— Нет. Будённому дано задание уничтожить бандитов в районе Константинограда, к 16 декабря. Надеюсь, и вы к этому времени управитесь. Приказ вам доставят. И учтите, товарищ Лазаревич, более выгодного положения трудно дождаться. За спиной у Махно море, ему деться некуда. Вы его должны раздавить. 16-го жду победной реляции. Желаю успеха.

 

2. В мешке

11 декабря отряд Махно прибыл в Новоспасовку и наконец-то соединился с корпусом Вдовиченко. Обнимаясь на радостях с Трофимом, Нестор сказал:

— Ну что, георгиевский кавалер, повоюем ещё.

— Куда денешься, батько. Придётся.

— Предупреди всех — никаких выпивок. Я своим уже сказал: увижу пьяного — расстреляю.

Объявив рядовым бойцам отдых, Махно собрал командиров на совещание. Первое слово было предоставлено начальнику контрразведки Зиньковскому. Последние данные о противнике были неутешительными, более того, угрожающими.

— У нас есть копия последнего приказа Фрунзе, в котором велено покончить с нами к 16-му декабря.

— Эва какой прыткий, — заметил Нестор. — Как говаривал Каретник: не поймал — ощипал. Какие у тебя есть предложения?

— Надо прорываться и немедленно в направлении на Розовку.

— Ага. А там — забор из бронепоездов.

— Был бы флот, можно б было уйти морем.

— Дожидайся. Позволили бы они нам загрузиться. Они в этом рейде ни разу не дали нам путём выспаться, с хвоста не слазили, с флангов щипали. Нет, товарищи, — Махно встал за столом, — у нас нынче нет времени и на долгие дебаты, поэтому слушайте мой план. Сегодня ночью в 4 часа мы выступаем на Бердянск...

— На Бердянск?! — не удержался от восклицания Марченко. — Но это же...

— Да, Алёша, это уже у моря. Ты удивился, Фрунзе того более удивится, мол, сами в петлю лезут. Пусть. Врага всегда нужно удивлять, а не делать то, чего он от нас ведёт. И потом, идти на прорыв, оставляя за спиной красный Бердянск, разумно ли? Поэтому завтра с утра мы атакуем Бердянск и берём его, уничтожаем чекистов и комиссаров, освобождаем всех арестованных. После обеда мы уже должны уйти из Бердянска. Теппер, ты должен успеть за это время отпечатать листовку «Чёрное предательство большевиков». Текст у тебя готов?

— Готов, а каким тиражом печатать?

— Как можно большим. Мы её будем распространять среди красноармейцев. Они должны знать, какие сволочи ими командуют. Им же комиссары забивают мозги: махновцы бандиты, они подняли мятеж. Теперь, Григорий Иванович, ваша задача как хозяйственника, в первую очередь взять банк. Изымайте всю наличность в любой валюте. Второе — боеприпасы и оружие, а потом всё остальное. Впрочем, не перегружайтесь.

— Хорошо — сказал Серёгин. — По какому сигналу мы уходим из Бердянска?

— Три красные ракеты. Идём на Андреевку, она в стороне от железной дороги, значит, бронепоезда нас беспокоить не станут. И всё равно, Чубенко, ты со своей командой должен взорвать пути. Кожин, сколько у тебя пулемётов?

— Около 400.

— Отлично. Это даже больше, чем было в Крыму При отходе из Бердянска раздели полк пополам, половину в авангард, другую в арьергард, чтобы мы могли и с фронта и с тыла отбивать атаки противника.

— А на какой улице располагается ЧК? — спросил Петренко. — Мне же его брать придётся.

— Чека расположено на Итальянской улице.

— Основные силы атакуют с востока и двигаются по Итальянской и Воронцовской улицам, группа Марченко врывается в город с запада в район «Лизки». К 10 утра мы должны уничтожить все очаги сопротивления. Сдающихся красноармейцев брать в плен, не обижать. Из них неплохие махновцы получаются после беседы.

— Нестор Иванович, а что мне делать со связью? — спросил Дерменжи.

— С какой?

— Ну Новоспасовка связана с Бердянском прямым проводом. Уничтожить?

— Как думаешь, Трофим? — спросил Махно Вдовиченку. — Мы же не вернёмся сюда.

— Можно уничтожить, конечно, — замялся несколько Вдовиченко.

— Ну, дай хоть последнюю телеграмму, — усмехнулся Махно.

— Какую?

— Ну хотя бы такую, какую посылал князь Святослав: «Иду на вы».

— Ты что? Серьёзно?

— А чего? Пусть трусят. Ты думаешь, для чего Святослав слал врагам такое сообщение? Нагонял страху на них.

— Это интересно, — засмеялся Марченко. — Давай, Трофим Яковлевич, не дрейфь, посылай.

— Но так мы теряем внезапность, — пытался возразить Белаш.

— Зато показываем неприятелю нашу силу и, если хотите, благородство, — сказал Махно. — Уж этого-то у большевиков отродясь не водилось. Пиши, Трофим, всего три слова, и в Бердянске чекисты зубами зачакают.

Вдовиченко, придвинув бумагу, написал, спросил:

— Чью подпись заделать? Твою?

— Зачем мою? Пиши свою, ты как-никак у нас полный георгиевский кавалер. А про Махно они, может, ещё и не догадываются.

Передавая Дерменжи лист с текстом, Нестор наказал:

— Отстучишь им эту телеграмму ровно в полночь. И после этого рви связь; то, что годится, бери с собой.

Получив среди ночи телеграмму, ревкомовцы Бердянска засуетились, подняли всех коммунистов, начали строить на главных улицах города баррикады, надеясь, что через них махновская кавалерия не пройдёт. Бледный невыспавшийся председатель ревкома пытался ободрить приунывших товарищей:

— Ничего, ничего, друзья, штаб 4-й армии обещал нам помочь. Сам товарищ Лазаревич сказал мне: ваша задача сковать их боем, а мы подойдём и ударим им в спину.

— Чем же нам их сковать? У нас вместе с караульными и чекистами едва набирается 600 штыков. А у них почти в десять раз больше.

— Товарищ председатель, а почему нам не задержать 2-ю запасную бригаду для усиления гарнизона?

— У них приказ выступить к Николаевке и Дмитриевке.

— Так отмените его.

— Я не имею права, товарищи, это приказ командующего. Как я догадываюсь, этой бригаде предстоит завязать «мешок», в котором окажутся махновцы, войдя в наш город. Я кое-как выпросил у комбрига две пушки, чтоб прикрыть подходы со стороны кладбища. Товарищ Лебедев, это будет ваш участок.

— Кроме пушек, сколько бойцов вы мне даёте?

— Сто штыков.

— Так мало?

— Западное направление не главное. Махновцы появятся с восточных окраин города. Кроме баррикад, на которых вряд ли долго удержимся, мы создаём опорные пункты — это почта, Чека и Упродком. Вот на этих опорных пунктах и будут сосредоточены основные наши силы с пулемётами. За работу, товарищи, время не терпит. У Махно привычка — нападать на рассвете. А сейчас уже три часа.

Когда все удалились, задержавшийся Лебедев подошёл к столу предревкома и, отмахивая от лица едкий дым махорки, сказал:

— И всё-таки вы напрасно отпускаете 2-ю бригаду, товарищ председатель. Зря.

— Товарищ Лебедев, я вам скажу как большевик большевику, эта бригада накрозь пропитана махновским духом. Она не-на-дёж-ная. Понимаете?

— Тогда почему вы говорили, что она должна завязывать мешок?

— Это только моё предположение, а на самом деле я не знаю, почему её выводят из города.

— В таком случае, почему она до сих пор не ушла?

— Я звонил комбригу, спрашивал. Сказал, что завтра, то бишь уже сегодня, в 10 утра они выступят.

В 6 утра, ещё в темноте, на восточной окраине города затрещали выстрелы. Первыми бой приняли заставы, которые не продержались и четверти часа. Были смяты и уничтожены. За ними махновцы практически без боя захватили штаб 2-й бригады вместе с командиром и начальником штаба. Рядовых батько приказал тут же зачислить в штат, а батарею бригады немедленно пустить в дело.

Не случайно предревкома сомневался в надёжности бригады, она в самом начале боя перешла на сторону махновцев и атаковала почту с криками: «Бей коммунистов!». Однако огонь трёх пулемётов, строчивших из окон, заложенных мешками с песком, отогнал атакующих.

— Пушки, — крикнул Махно. — Бейте по окнам.

Первый опорный пункт пал. Второй был в здании Чека, и когда туда подкатили пушки, Махно предупредил артиллеристов:

— Бейте только по огневым точкам. Полуподвальные окна не трогайте, там арестанты.

Пехоте Петренко Нестор приказал:

— Окружить здание, чтоб ни один чекист не ушёл. Этих клопов давить беспощадно. Арестантов выпустить.

С запада позиции красных были атакованы отрядом Алексея Марченко. Первая атака была отбита, так как помимо пулемётов защитники имели 3-дюймовые пушки. Повстанцы отошли с потерями. Командир Лебедев торжествовал:

— Отлично сработали. Молодцы! — И чтоб ободрить свой небольшой отряд сообщил: — Нам бы продержаться всего час, а там прибудет подмога из армии.

Но это был первый и последний успех защитников. Когда началась вторая атака, с левого фланга налетела конница повстанцев, ведомая Марченко.

Он первый зарубил артиллериста и крикнул:

— В капусту!

Бой был скоротечен и кровав. Под шашками погибли почти все бойцы вместе с командиром Лебедевым.

Если опорный пункт в Чека сопротивлялся до последнего, то в Упродкоме защитники большей частью разбежались, даже не приняв боя.

Уже в 10 часов в городе полными хозяевами стали махновцы. Нестор приказал найти Теппера или Аршинова. Нашли обоих.

— Ну что, культура? — спросил их Махно. — Нашли типографию?

— Нашли. А толку? Все рабочие разбежались.

— Ищите. А нет, сами набирайте и печатайте.

— Но, Нестор Иванович... — пытался возразить что-то Теппер. Махно перебил:

— Слышали, приказ? Исполняйте, а нет, лично выпорю. И только.

Если Теппер был напуган такой перспективой, то Аршинов вдруг окрысился:

— Ты эти генеральские замашки брось, Нестор. Этому тебя каторга учила?

Нестор, поняв, что переборщил, молвил, несколько смешавшись:

— Прости, Пётр Андреевич, но уж больно листовка эта нужна, нужней любого снаряда.

— Мы сделаем, если сможем. Сколько времени даёшь?

— Часа два-три, не более, пока лошадей подкормим, да народ с вечера не емши. Раненых надо собрать.

Никого из типографских работники культурно-просветительного отдела найти не смогли. Наконец в какой-то типографии, обнаружив шрифты, сами принялись набирать текст. Но успели немного, набрав лишь крупно заголовок: «ЧЁРНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО БОЛЬШЕВИКОВ» и полторы строки текста. В помещение влетел караульщик, сообщил:

— Красные ракеты! Уходим.

Хотя Махно одержал в Бердянске бесспорную победу, оперативный отдел штаба Фрунзе представил командующему ликующую реляцию:

«...13 декабря 2-й кавкорпус выбивает противника из Бердянска, отбивает батарею. Захватив знамя азовской группы махновцев и изрубив их до 500 человек, вынуждает противника к отходу в северо-западном направлении. 14 декабря Махно загоняется в Андреевку, где и окружается нашими частями...»

Оперативники были настолько уверены в грядущем уничтожении Махно, запланированном Фрунзе на 16-е число, что решили не огорчать командующего сообщением о бердянском конфузе. Впереди победа, а она перекроет все случайные неудачи. В этой справке, лёгшей на стол Фрунзе, правдой было только то, что Андреевка действительно была плотно окружена красными частями.

Махно прибыл туда ночью, имея 3500 сабель и 500 штыков, 16 пушек и 500 пулемётов. Зиньковский докладывал батьке последние разведданные:

— С северо-востока стоят части 42-й дивизии, с запада и северо-запада — Сводная дивизия курсантов, с юга — 2-я стрелковая дивизия и 3-я Киевская бригада курсантов.

— Чёрт подери, — выругался Махно. — А кавалерии сколько?

— Три дивизии, батько; 5-я, 7-я, 9-я и Интербригада в придачу.

— И это всё?

— Кажется, всё. Хотя нет, с юга ещё и Донская дивизия.

— Ошалел Фрунзе, он же на нас согнал войска больше, чем на Врангеля.

— Да, — согласился Зиньковский, — колечко железное. — Будем драться. Марченко, не жалей коням овса, день будет нелёгкий. Виктор Фёдорович, не вели тачанки на площади в кучу сбивать. С рассветом начнёт бить артиллерия, и в первую очередь — по площади, дров наломает.

Действительно, едва начало светать, заработали пушки, снаряды рвались на площади, заставляя махновцев жаться к окраинам села. Забравшись на крышу с биноклем, Василевский сообщал:

— Пушки бьют с севера... С северо-востока, кажется, готовится атака.

— Так кажется или готовится? — спрашивал снизу Нестор.

— Да, рассыпаются в цепь и знамя подняли. Идут...

— Фома, — обернулся Нестор к Кожину. — Встречай. Марченко, готовь провбды.

Около двухсот тачанок помчалось из села навстречу наступающей 42-й дивизии. Далее разворот — все вдруг. И треск пулемётов. Огонь столь плотен, что цепь редея поворачивает назад. И тут в дело вступают конники Марченко, они несутся во весь опор за убегающей пехотой, стараясь отсечь её от своих. Бригада капитулирует; её пригоняют в село, располагают по приказу Махно на площади.

Тут начинает атаку с юга Донская дивизия, силами 4-й бригады. Махновцы повторяют свой излюбленный приём — пулемётный огонь тачанок и кавалерийский наскок. Только на этот раз во главе кавалеристов сам батько. Пленена и 4-я бригада.

Артиллерия красных умолкает, поскольку в деревне уже не только махновцы, но и свои. Передышка.

Махно собирает в штаб всех командиров.

— Товарищи, мы не можем обольщаться сегодняшними нашими успехами. Ночью надо идти на прорыв. Поскольку красные усиливают части с севера, предупреждая наш нажим именно в эту сторону, мы всерьёз начнём имитировать подготовку прорыва на юг, через Донской корпус. Разведка у красных, я полагаю, нисколько не хуже нашей. Поэтому, вернувшись с совещания, ведите разговор даже меж собой о южном варианте. Кожин свой полк сосредоточивает на юге села, посылает разведку с заданием нащупывать проходы. Если кто-то будет интересоваться: почему на юг? Отвечайте серьёзно: там у красных самый слабый участок.

— Нестор Иванович, вы полагаете, что красные начнут усиливать этот участок? — спросил Марченко.

— Вполне возможно. Но главное, они не будут нас ждать на севере на участке 42-й дивизии. Здесь, примерно в полночь, 126-я бригада будет сменяться резервной 124-й. Именно в эту пересмену я и ударю по ним. Но об этом не то что говорить, но и думать забудьте. Юг, и только.

— А что с пленными делать? — спросил Петренко.

— Как что? С собой берите на юг, туда, где сосредоточивается Кожин. Убеждён, среди них найдётся хитрый, умный, ловкий. Улизнёт к своим предупредить. Не мешайте герою орден зарабатывать.

— А после прорыва куда двигаем?

— На Конские Раздоры, там нас ждут обозы трёх или четырёх дивизий. Хороший куш. Надо его заработать. И только.

— Заработаем, — отозвался беззаботно Марченко.

Не спавший уже две ночи подряд главкомюж Фрунзе, выпив очередной стакан с содой, прилёг на диван и сразу словно провалился. Показалось, спал несколько секунд. Открыл глаза и увидел рядом встревоженного члена Реввоенсовета Гусева в запотевшем пенсне.

— Что случилось, Сергей Иванович?

— Махно прорвался.

— Как? — вскочил Фрунзе. — На чьём участке?

— На участке 42-й и 9-й кавдивизий.

— Кто сообщил?

— Только что звонил Грюнштейн.

— Мерзавцы! Ротозеи. Сорвать такую операцию! Упустить бандита, загнанного в угол. Свяжите меня с командармом-4.

— Невозможно, Михаил Васильевич. Он где-то в частях.

— Тогда с Грюнштейном, он-то, видимо, на месте.

Гусев снял трубку, приказал:

— Немедленно командующему на провод члена Реввоенсовета 4-й армии Грюнштейна.

Фрунзе взял трубку и сжал её до повеления пальцев:

— Докладывайте, Грюнштейн... Так... Ну и что ж, что устали? Это все отговорки — усталость, туман, ночь... Так вот, товарищ Грюнштейн, мы сейчас пишем приказ по фронту. Вы возглавите комиссию по расследованию... Выясните, кто виновен в прорыве банды, и передайте дело в Ревтрибунал... А вы как думали?.. Вплоть до расстрела, несмотря на должности и заслуги... Где он?.. Кто-кто? Махно, разумеется... На Конские Раздоры? Вы там с ума посходили... Это ж надо, в одно место пять обозов... Немедленно организуйте погоню за бандой. Немедленно.

Фрунзе бросил трубку, скомандовал:

— Сергей Иванович, садитесь к столу. Пишем приказ по фронту.

Гусев сел к столу, протёр платочком пенсне, защемил на переносице, взял ручку.

— Я готов, Михаил Васильевич.

 

3. Ату его!

В Конских Раздорах махновцам действительно досталась богатейшая добыча — обозы пяти дивизий с обмундированием, патронами, мукой, крупами, сахаром, жирами. Махно, понимая, что всё это богатство его армии не увезти, не переварить, приказал Серёгину:

— Григорий Иванович, только необходимое — патроны, обмундирование, сапоги. Одеть всех с иголочки. Остальное раздать крестьянам.

Силы красных, брошенные на уничтожение Махно, по количеству бойцов в десять раз превышали его отряд и, казалось, вот-вот его прихлопнут.

И далее они не раз окружали Махно, используя конницу, бронемашины, бронепоезда; но всякий раз махновцы вылезали из «мешка», оставляя с «носом» самых заслуженных красных полководцев. Снова разгневанный командарм метал громы и молнии:

— Товарищ Будённый, вы опять упустили банду.

— Да, товарищ Фрунзе, — кряхтел на другом конце провода командарм Первой Конной. — Он же, гад, что удумал: выстроил своих головорезов и с красным знаменем, с пением «Интернационала», двинулся в сторону моей второй бригады. Ну те видят: наши идут. Ещё и подпели им «вставай проклятьем». А они подъехали, выхватили шашки, полбригады вырубили. И ушли.

— До каких же пор вы будете попадаться на удочку этому бандиту?

— Мы учтём, товарищ Фрунзе. В другой раз не выскользнет, — давал Будённый очередное обещание, в душе уже начиная сомневаться в его исполнении: «Что ж это творится? Врангеля в десять дней разгромили, а тут за кучкой бандитов гоняемся и никакого сдвига». Нервничал Фрунзе. Выходил из равновесия в Москве вождь.

Красная Армия не давала Махно передышки, старалась ни на час не упускать банду из виду, атакуя её при первой возможности. Махно стал уклоняться от прямого столкновения с красными, слишком вымотаны были бойцы этой сумасшедшей гонкой, но не упускал случая разгромить или пленить часть, попадавшуюся на пути.

Так 19 декабря на хуторе Левуцком был захвачен штаб 2-й Петроградской бригады Сводной дивизии курсантов, охраняемый лишь комендантской ротой. Допрашивая ещё непротрезвевших красных командиров, Махно выяснил, что именно эта группа участвовала в разгроме корпуса Каретникова, и приказал порубить весь штаб:

— В память по Семёну. И только.

Хотел Щусь «расходовать» и роту, но Нестор да и Комиссия антимахновских дел в лице Василевского и Галины Андреевны воспротивились:

— Рядовых отпустить.

— Они наших не отпускают, — пытался доказать свою правоту Щусь.

— Мы — не они, — отвечала чисто по-учительски Галина.

Красные действительно всех пленных махновцев, как правило, расстреливали; мало этого, подлежали ликвидации и лица, сочувствующие им. Именно этот безграничный красный террор и пополнял махновский отряд новыми бойцами — мстителями за попранную свободу, за погибших родных и друзей.

Обобранный, обманутый народ — это неиссякаемый источник сопротивления. Но иезуитская мысль большевиков и здесь нашла способ расслоить, перессорить крестьян. В сёлах стали создаваться комитеты бедноты, в которые записывали голь перекатную, бездельников и тунеядцев, вручая им власть на селе. Работящие мужики, имевшие крепкое хозяйство, объявлялись кулаками и комбеды натравливали на них: «Грабь награбленное!» Когда в селе появлялся продотряд, первыми помощниками ему становились комбедовцы, знавшие, где и у кого есть хлеб, и рьяно помогавшие его отбирать. За такую услугу получали часть отобранного.

Село раскололось на две люто враждующие стороны — на бедных и кулаков. Большевики наконец-то добились своего. Советская власть и Красная Армия были на стороне комбедов, хотя хлеб выгребали у кулаков. Махно назвал эту политику «грязью». Едва ли не в каждой волости вспыхивали по сёлам кровопролитные потасовки, убийства из-за угла, через окно тёмной ночью.

Вот уж истина, комбеды привнесли в деревню такой КОМ БЕД, который и до сего дня не рассосался. Зависть к благополучию соседа, к его успеху — это чёрное наследие комбедов. Не случайно слово «кулак» до сих пор употребляется в ругательном смысле, а вот «бедный» — сочувственно. Большевиков уже нет, а их дело живёт и процветает: бедно живёшь — живи, разбогател — берегись.

На Совете Повстанческого штаба решили уходить на Правобережье, где, по разведданным, действовало ещё несколько повстанческих отрядов, к тому же Екатеринославщина была настолько вытоптана, разграблена белыми, красными, зелёными, что у крестьян брать стало нечего, они сами голодали.

— Двинем на Киевщину, будем подымать народ, — подытожил Махно. — Да и от красных может полегче станет. Ведь выспаться путём не дают.

22 декабря, соблюдая саженную дистанцию между тачанками и рядами всадников, Повстанческая армия по льду перешла Днепр.

То, что пленные красноармейцы так легко, а иногда и с радостью вливались в ряды Повстанческой армии, породило у Нестора надежду поднять против большевиков и Красную Армию. Сообщения агентов, рассылаемых Зиньковским во все стороны, обнадёживали штабарм. На заседании Реввоенсовета Лева докладывал:

— Комбриг Первой Конной Маслаков твёрдо на нашей стороне и готов выступить со дня на день.

— Чего же он тянет? — спрашивал Махно. — Первая Конная лупит нас нещадно, а он «готов выступить». Пусть выступает.

— Дело в том, что он пытается уговорить других командиров поддержать его, а вся армия разбросана по Таврии.

— Он дождётся, что его заметёт ЧК, как это случилось с командирами 30-й дивизии. Тоже были «готовы», а их в одну ночь повязали и заменили коммунистами. Передай Маслакову, что мы советуем ему выступать немедленно. Лучшей агитацией колеблющихся будет его выступление. А что от командарма Второй Конной слышно?

— От Миронова? Я послал к нему его брата, но пока никаких вестей нет.

— Миронов, увидев, что натворили большевики на его родном Дону, возмутился их политикой. И это надо использовать, иначе нас опередят чекисты. Надо послать к нему авторитетного человека.

— Кого?

— Ну вот хотя бы Вдовиченко, полный георгиевский кавалер.

— Но Трофим Яковлевич командует у нас Азовской группой, — пытался возразить Белаш.

— А Филипп Миронов — Второй Конармией. Два высоких начальника скорей договорятся. Верно, Трофим?

— Пожалуй, так, — согласился, усмехнувшись, Вдовиченко.

— Решено. Группу сдай Куриленко, а сам к Миронову. Если поднимешь Вторую Конармию, закачается и Первая Конная. Это будет действительно ход конём. А тебе ещё один «Георгий» обеспечен.

Но, судя по всему, и на Правобережье махновцам не суждено было «выспаться». С первого дня их преследовала Первая Конная и корпус Червоных казаков под командой Примакова. Иногда спасало положение то, что и махновцы были одеты в красноармейскую форму, захваченную в Конских Раздорах, и щеголяли в краснозвёздных шлемах и в шинелях с красными «разговорами». Так, перед Новоукраинкой Махно приказал свернуть чёрное знамя и развернуть красное. Вступили в город частью Первой Конной. Куриленке Нестор сказал:

— Василий, ты поднаторел у красных, скажи военкому, пусть тачанок и исправных телег подкинет.

— А что, сам не хочешь к нему?

— Опасаюсь, что моя рожа всем военкомам чекистами на фото показана.

Куриленко отправился к военкому, вошёл прямо в бурке в белой папахе, щёлкнув каблуками, представился:

— Комбриг Куриленко.

Военком протянул ему руку, поздоровались.

— У вас тут Махно, часом, не проходил? — справился Куриленко.

— Нет. Бог миловал. Да к нам он вряд ли сунется, у нас 90-й полк квартирует. Так что в случае чего...

— Выручайте, товарищ военком, гонимся за бандой от самого Днепра, телеги, тачанки разваливаются.

— Это моя обязанность. Сколько вам надо?

— Ну хотя бы сотню.

— Сотню, увы, не смогу, но половину постараюсь.

Военком постарался и был этим очень доволен. Куриленко подписал бумагу в получении означенных транспортных средств.

И уже через полчаса махновцы окружили казармы 90-го полка и, ударив со всех сторон из пулемётов, заставили сдаться. Комиссара с командиром тут же расстреляли, часть красноармейцев влили в свои ряды. Остальных Махно приказал раздеть.

— Раздетых их в бой не пошлют. А пока оденут, обуют, вооружат, мы уж далеко будем. Пусть греются у печек хлопцы.

Дерменжи, отвечавший за связь, лишил Новоукраинку телефонных аппаратов и повредил телеграфные.

На отдых расположились, отъехав 19 километров, в Песчаном Броде.

Начдив-14 Пархоменко решил окружить Песчаный Брод и уничтожить банду. Хотя комбриги ему докладывали, что кони выморены длинными переходами, им требуется отдых, Пархоменко успокаивал:

— Ничего, окружим банду, много скакать не придётся, а уничтожим, тогда и передохнем.

Александр Яковлевич заранее представлял себе, какие лица будут у Будённого и Примакова, когда он представит им неуловимого батьку или хотя бы его голову: «учитесь, командармы».

Однако у Махно, к удивлению начдива-14, оказались очень бдительные заставы и охранения. Вовремя открыли огонь, подняли тревогу. А батько лично повёл на прорыв свою армию и прорубился на юго-запад.

— Ничего, ничего, — успокаивал себя и других Пархоменко, — рано или поздно встретимся с ним...

Не предполагал Александр Яковлевич, сколь близко исполнение его желания.

Новый 1921 год махновцы встретили в беспрерывных боях. Красные наваливались то с одной, то с другой стороны.

Москва «бомбила» командюжа телеграммами: «Когда же наконец?» Фрунзе, глотая соду, наседал на командармов: «До каких пор?» Командармы распекали начдивов: «Вы что, бабы?» Несколько раз командюжу поступали ликующие срочные телеграммы: «Махно окружён. Через час-два доложим о его ликвидации».

Но проходили и час и два... и пять, а доклада не было.

— Товарищ Паук, — приказывал Фрунзе начальнику штаба. — Запросите командиров: где их доклад?

Командюж уже догадывался, что придёт оправдание. Так оно и случалось всякий раз. Входил Паук, докладывал со вздохом:

— У Махно оказались резвее кони.

Или:

— Махно опять заманил наших на пулемёты.

Михаил Васильевич опять лез в стол за содой, ворча под нос: «Гавнюки». Он так возненавидел этого проклятого Махно, что однажды, увидев его во сне, хотел всадить в него всю обойму из маузера. Но отчего-то пистолет давал осечку. Проснувшись в досаде, невольно подумал: «Не к добру сон».

Новогоднее сражение Повстанческой армии под городом Ставище, Киевской губернии, с 8-й дивизией Червоных казаков окончилось победой махновцев. Здесь же Феодосий Щусь, встретившись в тумане с авангардом примаковцев, принявших его за своего комполка, расстрелял их командира на глазах изумлённых казаков и был таков. Ускакал.

3 января, получив разведданные, что в селе Бучки находится 14-я кавдивизия красных, Махно вызвал Марченко:

— Алёша, возьми сотню, съезди на рекогносцировку, у тебя глаза молодые, оцени обстановку.

Марченко ехал во главе своего отряда вдоль опушки по чистому, только что выпавшему снегу. Ехали неспешно, то шагом, то лёгкой рысью, и тут увидели выехавшую из села группу всадников.

«Не иначе разведка» — подумал Марченко. Но когда они сблизились, намётанным глазом угадал: «Начальство». Но сворачивать с пути и не подумал, а крикнул:

— Эй, какой вы части?

— А вы кто такие? — зычным командирским голосом спросил ехавший впереди здоровенный всадник в чёрном полушубке, перепоясанный портупеей.

— Мы 8-я Червоноказачья дивизия, — отвечал Марченко, продолжая движение навстречу.

— А мы 14-я, я комдив Пархоменко.

— Окружаем, — негромко скомандовал Марченко спутникам, в сторону встречных воскликнул громко и радостно: — Товарищ Пархоменко! Как же, как же, мы очень наслышаны о вас. Теперь-то мы зажмём бандюг, теперь-то они у нас попляшут.

— Мать честная! — ахнул Махно, когда Марченко выбросил ему на стол стопу документов. — Алёшка! Сукин ты сын! Кого загрёб-то! Командующий группой войск Богенгард, — читал Махно первую книжицу. — Военком Беляков, комдив Сушкин, начштаба Мурзин, начальник связи Сергеев и наш старый друг Пархоменко; давненько я мечтал о встрече с ним. Ай да подарок, Алёшка. Вот спасибо, так спасибо.

— С кого начнём? — спросил деловито Зиньковский.

— Конечно, с Пархоменко, с его голубы, за ним должок за дедушку Максюту. Аты, Алёша, побудь, посмотри, поучись.

Пархоменку ввели уже без полушубка, без ремней и без шапки. Руки у него были связаны за спиной. Махно, знавший на собственной шкуре порядок допроса, и здесь применил свои знания:

— Ваше имя? Фамилия? Год рождения? Партийность?

Пархоменко отвечал тихо, севшим до хрипоты голосом, он всё ещё не мог прийти в себя от случившегося.

— Вот вы молодой, Александр Яковлевич, нет и 35-ти, как же у вас поднялась рука на дедушку Максюту? Только за то, что он анархист?

— Тогда был григорьевский мятеж.

— Знаю. А при чём тут Максюта?

— Но мне сказали, что он поддерживает его.

— Но вы его даже не допросили. Ухлопали прямо на улице Екатеринослава как обычного террориста. Некрасиво, Александр Яковлевич. Вот мы ж вас не убивали, а взяли в плен благородно, по-людски, допрашиваем как человека. А что касается расстрела, то это будет решать комиссия, не я... и не он... и не он.

Говоря это, Нестор с трудом удерживался, чтоб не выхватить маузер и не разрядить в это широкое ненавистное лицо с обвислыми от испуга усами. Ему захотелось поиграть «в кошки-мышки», что не нравилось Зиньковскому: «Чего он затеялся с воспоминаниями? Того гляди наскочат красные, а он городит...» Но вслух Лева не говорил ни слова.

Упоминание о расстреле, видимо, ещё больше напугало Пархоменко, он вдруг прохрипел:

— Мой старший брат анархист.

— Знаем. Он, кажется, сейчас на Тамбовщине бьёт красных, а вот младший выбрал другой, неправедный путь.

— У меня есть письмо от него... Вот тут, в кармане, — кивнул Пархоменко на свой нагрудный карман гимнастёрки. — Я уже думал...

— Алёша, — кивнул Махно Марченке, — достань-ка.

Марченко встал, прошёл к Пархоменко, расстегнул карман, достал свёрнутый лист бумаги, положил перед Нестором. Тот развернул его:

— Посмотрим, что пишет умный человек.

— Он, кажется, у нас дезертировал в своё время, — напомнил Зиньковский.

— Ну и что? Не в Красную же Армию. Он ушёл от нас из-за того, что не соглашался на союз с большевиками, и по-своему был прав. А сейчас вон свой анархистский отряд имеет. Побольше бы таких дезертиров. Лучше послушайте, что пишет умный брат не очень умному, — и Махно начал читать: — Что тебя держит у большевиков? Чины? Должности? Брось. Всё это взрасло на крови таких же, как и мы, простых тружеников. Я знаю, что с батькой Махно у тебя кровная вражда. Переступи через неё. Открой глаза, и ты увидишь, что за ним идут сотни и тысячи крестьян, ранее никогда не державших в руках оружия. Подумай, Александр! Ещё не поздно!

Махно кончил чтение, стал сворачивать лист. Спросил:

— Ну что ж надумал, Александр — младший брат?

— Если вы мне сохраните жизнь, — начал Пархоменко, — то я бы смог...

Но тут в избу ворвался Василевский:

— Красные наступают!

Махно, заметив в глазах Пархоменко какую-то искорку, мгновенно вспыхнувшую, но тут же погасшую, встал и усмехнувшись молвил:

— Ишь ты. Голову змее отрубили, а она и без неё живёт, — и вышел.

На улице его догнал Марченко.

— Нестор Иванович, а что с этими делать?

— Расстрелять. И только.

— Но-о...

— Видишь, не до них.

— И Пархоменку?

— Его в первую очередь. Своих ждёт, сволочь.

15 января хоронили начдива Пархоменко, и член Реввоенсовета Первой Конной товарищ Ворошилов проникновенно с пафосом говорил на траурном митинге:

— ...Товарищ Пархоменко, как всегда, был впереди своей части и на этот раз выехал вперёд, без всякой охраны. Но там была устроена засада, и товарищ Пархоменко был окружён бандитами. Товарищи погибли геройски, бандиты расправились с ними самым зверским образом. Спи спокойно, дорогой товарищ, мы отомстим за тебя.

Спустившись с трибуны, Ворошилов подошёл к Будённому, сказал негромко:

— Глупейшая смерть.

— А где ты видел её умную, — ответил серьёзно командарм.

Всего на несколько дней пережил Алексей Марченко своих высоких пленников, сложив удалую голову в одной из смертельных рубок с червоноармейцами, так и не дожив до своего 18-летия.

 

4. Ещё месяц и ещё

Расчёт штабарма и Реввоенсовета Повстанческой армии поднять всё Правобережье против большевиков не оправдался. Отряды, которые там действовали и с которыми махновцы надеялись объединиться, были либо разбиты уже Красной Армией, либо являлись настолько мелкими, что не представляли серьёзной силы. Это были скорее шайки бандитов и мародёров, не способные противостоять даже милиции.

Такое пополнение принимать в армию Махно не хотел:

— Зачем они мне? Сегодня приму, завтра расстреляю за грабёж. И только.

6 января в селе Межеричи под Каневом, воспользовавшись небольшой передышкой, штабарм решил провести совещание комсостава по вопросу: как действовать дальше?

Туда прибыли петлюровские атаманы Пономаренко, Родченко и Струк.

— Враг у нас один, — говорил с пафосом Струк, — это большевики, так помогите нам, дайте оружие.

— Враг-то у нас один, — скрёб затылок Махно, — но вот цели разные. И потом, у нас у самих с боеприпасами — беда. Мы же почти не вылазим из боя.

— Но у вас вон сколько пулемётных тачанок, сотни две, не меньше, — вздыхал Родченко. — Уступили бы нам хоть с десяток.

— Сколько у вас бойцов?

— У меня 200 сабель, — сказал Струк.

— У меня около того же, — сообщил Пономаренко.

У Родченко оказалось всего 175 штыков.

— М-да, атаманы, такую вашу силу красные раздавят одним полком.

— В том-то и дело, приходится по лесам ховаться, — признался Пономаренко. — Да если б у нас были патроны... Нестор Иванович, дайте хоть с полмиллиона.

— Что вы, братцы, у меня у самого и половины этого нет. Вы посчитали тачанки с пулемётами, а ведь если у трети осталось хоть по одной ленте, так и то хорошо.

— Что ж нам делать? Посоветуйте, Нестор Иванович.

— Ховайтесь и далее. У меня армия, мне не сховаться, хоть иной раз и рад бы. А если серьёзно, добывайте оружие у красных, товарищи атаманы. Мы тоже от них снабжаемся. А сейчас, извините, мне надо на совещание.

На совещании, куда припозднился Махно из-за атаманов, обсуждали дезертирство артиллеристов.

— От кого, от кого, а от шаровских я этого не ожидал, — говорил Белаш. — Такие были честные, исполнительные и вот на тебе — дезертировали.

— Они ещё записку оставили, — сказал Зиньковский.

— Записку? — спросил Нестор, сразу уловивший суть разговора. — Она у тебя?

— Вот, — подал Зиньковский клочок бумаги.

— Так. Написано: «Без снарядов воевать не умеем. Простите. Василий и Влас Шаровские». Вот черти полосатые, — вздохнул Махно. — А я так умею? И куда их, дураков, понесло?

— Наверно, в Гуляйполе, на родину, — предположил Серёгин.

— Там пропадут. Напорются на чекистов, и всё. Жаль. Стрелки были милостью божьей. Ну, а вы как надумали? Куда двинем?

— Вот гадаем, — сказал Зиньковский, — кто полагает на Гуляйполе надо, а кто советует на север.

— На Гуляйполе нельзя, братцы. Там сейчас красных, как блох в катухе, к тому же они нас там и ждут. Лева, где у нас группа Христового действует?

— Оперировала на Полтавщине, но уже больше месяца у меня нет с ней связи.

— Это ничего не значит, мы всё время в движении. Нас Фрунзе догнать не может, чего уж говорить о связном. Христовой должен быть там, отправь к нему двух-трёх связных.

Теперь надо решить, кого на пушки поставим. Они хоть пока и без снарядов, но хозяин им нужен.

— Так и Сипливый и Карпенко тоже смылись, — сказал Белаш.

— Вот сукины дети, поймаю, ей-ей высеку. Придётся тебе к пушкам становиться, Василий Антонович, — обратился Махно к забившемуся в самый угол Данилову — начальнику артиллерийского снабжения.

— Что делать, встану. Токо стрелок я хреновый.

— А ты сам и не стреляй, ты командуй. Там Влас прислугу всю обучил бою. Так что стрелять есть кому, дело за снарядами.

Махно прошёл к карте.

— Итак, товарищи, решено, ворочаемся на Левобережье, поскольку на правом берегу повстанчество выродилось в бандитизм и петлюровщину, с такими нам не по пути. Идём на Полтавщину, на соединение с Христовым.

— Надо ещё Днепр благополучно перейти, — заметил Куриленко.

— У Александровска на юге перешли, а тут более чем на 200 вёрст севернее лёд тоньше, что ли?

— Да лёд-то, может, и толще, но кони подбились, давно перековка нужна.

— Знаю, — вздохнул Махно, — но красные для перековки нам время не дадут. Придётся настилать солому. Григорий Иванович, озаботься этим.

— Слушаюсь, Нестор Иванович, — отвечал Серёгин.

Командюж Фрунзе собрал в свой поезд под Харьковом главное начальство тех соединений, которые в той или иной мере имели соприкосновение с Махно. Все понимали, что разговор предстоит нелёгкий, и поэтому до начала совещания старались не вспоминать бандита, который уже «всем плешь проел», а говорили более о погоде, о видах на урожай.

— Чёрт его знает, то пурга, то гололёд.

— А ветра? Весь снег с полей выдуло. Опять неурожай грядёт.

— И не говорите, не знаешь на чём ехать, то ли в санях, то ли на телеге.

— Лучше в броневике.

Командюж вошёл в салон в сопровождении члена Реввоенсовета Гусева. Последний сел за стол. Фрунзе, не садясь, обвёл присутствующих строгим взглядом и начал:

— Товарищ Ленин возмущён: имеем миллионную армию и не можем справиться с бандитом. Скоро исполнится два месяца, как две армии и конные корпуса гоняются за Махно, а результат нулевой. Сколько раз загоняли его в мешок, окружали, а потом бездарно упускали. А у села Бучки откололи номер — 14-я дивизия окружила бандита, а пленным оказался не Махно, а начдив-14. Это уже ни в какие ворота не лезет. Товарищ Будённый, не прячьте глаза. Вы с Ворошиловым и Щаденко ответственны за случившееся.

Теперь, что касается вас, товарищ Примаков. Банда переходит по льду Днепр, а что делаете вы? Именно во время перехода Днепра можно было пустить в ход артиллерию и перетопить бандитов. В чём дело, товарищ Примаков?

— Кони вымотались, товарищ Фрунзе.

— Значит, у вас вымотались, а у Махно были свежие? Так что ли? Плохому танцору знаете, что мешает? Догадались? Вот и хорошо. Мы тут подумали в штабе и поняли, что в этой операции задействовано много исполнителей, а спросить не с кого, у всех уважительные причины. Отныне я поручаю уничтожение Махно отдельной войсковой группе, которой будет командовать смелый, решительный, а главное, упорный командир. Это товарищ Нестерович.

Услыхав свою фамилию, Нестерович стремительно встал. Стройный, высокий, на голову выше кривоногого Будённого. Этот не станет препираться, исполнит приказ в срок и чисто.

— Товарищ Нестерович, для усиления вашей группы я придаю вам 14-ю дивизию покойного Пархоменко и 17-ю с начдивом Котовским.

У окна поднимается Котовский, тоже высокий, широкогрудый с наголо обритой головой, с тонкими чёрными крохотными усиками.

— Григорий Иванович, я надеюсь на вас.

— Я оправдаю ваше доверие, товарищ Фрунзе, — чеканит Котовский.

— Кроме того, товарищ Нестерович, я придаю вам бронедивизион и два бронепоезда. Ваше дело только Махно, никуда не отвлекайтесь. Желаю успеха. И если вы представите нам Махно живого или мёртвого, за наградой дело не станет.

После Оржицы в Повстанческую армию, словно псы, вцепились 14-я дивизия, рвущаяся отомстить за любимого начдива, и 17-я Котовского. Всё осуществлялось по замыслу командюжа — махновцев гнали в сторону высокой железнодорожной насыпи, где рядом с переездом стоял грозный бронепоезд, ощетинившийся пулемётами и пушками.

Это был уже новый «мешок» с железным бронированным дном.

Повстанческие кони, сделавшие многовёрстный переход, выдохлись, едва плелись. Впрочем, и красная кавалерия, весь день висевшая на хвосте, тоже изрядно утомилась.

Командир пулемётного полка Фома Кожин, видя, как безнаказанно их сжимают полукольцом красные, матерился и чуть не плакал:

— Ну хошь бы по ленточке... Я б вам показал...

Но на 200 пулемётов не было не то что «ленточки», — ни одного патрона. Видя безвыходное положение, Махно подозвал адъютанта Трояна:

— Гавря, вот тебе документ на красного взводного, скачи к бронепоезду. Да загляни в ксиву, кем ты будешь представляться.

Троян открыл удостоверение, прочёл:

— Командир взвода 84-го полка 14-й дивизии Пройдзисвет Тихон Петрович. А оно настоящее?

— Настоящее, настоящее. Запомни, Тихон — с того света спихан, ты красный взводный. Там сообразишь, что надо говорить. Возьми моего коня, он свежее.

Троян на батькином коне затрусил к бронепоезду и, чтоб привлечь к себе внимание, сорвал с головы краснозвёздный шлем, замахал им.

Подскакав к высокой насыпи, соскочил с коня, поскальзываясь на обледенелом скате, полез вверх к попыхивающему на рельсах железному чудищу. Там, видимо, заметили его ещё на подъезде, открыли визжащую стальную дверь. Ждали, подбадривали:

— Давай, давай, скребись, кавалерия.

Подали две тёплые руки, подхватили вверх, почти не дав упереться в ступеньку. Очутившись внутри бронепоезда, где Трояну показалось темно, как в бочке, он, взяв под козырёк, представился:

— Комвзвода Пройдзисвет. Мне бы командира бронепоезда.

— Ну я командир, — прогудел рядом сиплый басок.

— Товарищ командир, вот мой документ, — полез Троян было за пазуху за удостоверением.

— Да не треба, сынок, — молвил седоусый. — Чи я не бачу. Говори, с чим ты приихав?

Ободрённый таким доверием, Троян сказал:

— Пройдёмте к амбразуре, товарищ командир, я там покажу.

— Идемо, — согласился командир. — Вот тут, сынку, не зачепись головой.

Они прошли в другой отсек, где было гораздо светлее, подошли к амбразуре.

— Вот видите, — указал Гаврила на своих. — Это наша дивизия, а вон на горизонте, то махновцы, — указал на котовцев. — Наш начдив просит вас, как только мы пройдём через переезд на ту сторону, вы сразу же перекройте его бронепоездом. А когда бандиты приблизятся, встретьте их огнём.

— Це можно, — пробасил добродушно командир. — Заслоню вас, так и быть.

Вблизи на свету Троян рассмотрел командира бронепоезда. По въевшимся на рябом лице чёрным точкам определил: «Шахтёр. Поди ещё и неграмотен, раз не захотел удостоверение смотреть».

— А вы шо? 3 Махном цокнулись?

— Цокнулись, — отвечал Троян. — Да 8-я червоноказачья дивизия нас подвела. Вот перейдём на ту сторону, будем ждать их.

— Ну шож, давай, сынку, дуй до горы. Скажи начдиву, сполним як просить. Переезд займу, а через насыпь махны не прескочуть, бо дюже крута она да и склизка ж.

В очередной раз гремела «гроза» в поезде командюжа:

— Раззявы, — ругался Фрунзе. — Попутать своих с бандитами, это ж надо. Сергей Иванович, разберитесь с этим злосчастным командиром бронепоезда, в трибунал негодяя.

— Что вы, Михаил Васильевич, — уговаривал Гусев. — Он старый коммунист, как можно сразу в трибунал? Наказать, конечно, надо и по партийной и по строевой линии.

— По строевой? — ухватился Фрунзе. — По строевой — вон из бронепоезда, в пехоту рядовым.

— Он уже не мальчик, Михаил Васильевич.

— Тогда в обоз кучером болвана.

Комиссар Гусев морщился, не нравилось ему, что коммуниста, пусть и провинившегося, называют болваном. «Нельзя так. Мы ж его пока не исключили».

 

5. Спад

Конная группа Нестеровича столь рьяно взялась за выполнение приказа командюжа, что в течение трёх с половиной недель вела ежедневные бои с махновцами, не давая им передышки.

После объединения с отрядом Христового на заседании Повстанческого штаба было решено отделить от армии группу и направить её на Миргород, дабы хоть как-то сбить красных со следа или, на худой конец, облегчить жизнь основному ядру армии. Ясно, что в связи с этим Нестеровичу придётся делить свои силы.

Зиньковский вручил Христовому приказ за подписью Махно.

— Постарайтесь на одной из стоянок как бы нечаянно забыть этот приказ, чтоб у красных родилось предположение, что в вашей группе сам Махно. На кону голова батьки. Я знаю, у Нестеровича приказ: взять Махно живого или мёртвого. Хрен им — не батька.

В стычках с махновцами Нестеровичу, как правило, сопутствовал успех, поскольку у повстанцев почти не было боеприпасов. Из-за этого они бросили пушки, о чём не без гордости Нестерович докладывал по телефону Фрунзе:

— Нами захвачены трофеи — две пушки, а так же десять пулемётов. Бандиты бегут.

— А пленные? — спрашивал командюж.

— Есть, товарищ Фрунзе, 35 человек. Все расстреляны.

— А среди них не случилось Его?

— Пока нет. Но, я думаю, скоро и Его возьмём. Его обоз перегружен ранеными, боезапас на исходе. Так что далеко не уйдёт.

— Что ж вы? Если обоз перегружен, не можете догнать и отбить его?

— Он часто меняет лошадей, то у крестьян, то на конезаводах. Крестьяне его поддерживают, если б не они, он давно был бы в наших руках.

— Это я и без вас знаю, — оборвал Фрунзе. — Задача ваша остаётся прежняя — гнать Махно до полного его изнеможения, дабы окончательно покончить с главным повстанцем Украины.

Ах, как хотелось возразить командюжу: «А разве мы не изнемогаем?» Но вместо этого приходилось говорить требуемое:

— Есть гнать до полного изнеможения.

Основное ядро Повстанческой армии двинулось на север, где в районе Путивля и Белополья, по сведениям разведки, действовал отряд Шубы. Однако, прибыв туда, этот отряд не обнаружили и повернули в Курскую губернию, имея намерение установить контакт с Антоновым, хозяйничавшим на Тамбовщине.

Отдельные мелкие отряды приставали к Махно, неплохо сражались, но из родных мест уходить не желали. Нестор вполне их понимал, потому как самому чуть не каждую ночь снилась милая сердцу гуляйпольщина.

На курщине повстанцы наконец-то получили возможность отдохнуть, так как здесь красноармейских частей было меньше, чем на Украине, и они махновцев побаивались.

Узнав, что в Короче сосредоточены большие продовольственные склады Красной Армии, повстанцы захватили город, и Махно приказал:

— Всё, что в складах — награблено у народа, поэтому — открыть их и всё раздать населению.

— По скольку давать?

— Без ограничений, кто сколько унесёт. Времени для дележа нет.

Двое суток толпы народа клубились у складов, унося, увозя мешками, корзинами, бочками, благославляя спасителя и благодетеля Нестора Ивановича. Голод-то уже давал себя знать. Махно дивился:

— Берут своё, а благодарят меня. Чушь какая-то.

Теппер с Аршиновым трудились в типографии, печатая «Положение о вольных Советах». Поздно вечером Аршинов принёс батьке свежую кипу листов, пахнущих типографской краской. Махно с удовольствием вглядывался в текст, невольно останавливаясь на своих формулировках, столь понятных крестьянам, столь доходчивых и желанных.

— Это наш снаряд по большевистским циркулярам и приказам, где кроме как «отнять», «конфисковать», «расстрелять» крестьянину ничего не обещано.

— Это хорошо, Нестор, что ты понимаешь силу печатного слова, — сказал Аршинов. — Но плохо, что не замечаешь в повстанчестве спад.

— Как не замечаю? Я всё вижу, Пётр Андреевич. Зря ты так думаешь. И я знаю причину всему этому.

— Знаешь? А делаешь вид, что всё идёт ладом.

— А что? Я должен раскиснуть перед людьми: всё, братцы, я вас не туда повёл. Да?

— Ну зачем же ты в крайность-то, Нестор?

— Спад из-за усталости народа. Вспомни-ка, ведь седьмой год воюем. Сперва с немцами, там уже устали. И большевики на лозунгах «Долой войну!», «Землю крестьянам, заводы рабочим» взлетели во власть. Сразу те лозунги — в сортир. Войну начали против своего народа, который ограбили — никакой земли, никаких заводов ему. А хлеб, который полил крестьянин своим потом и кровью, ему запрещено продавать, только безвозмездно сдавать государству — этому новому угнетателю и эксплуататору.

— Ну что ты мне рассказываешь, Нестор? Или я не знаю.

— Ты запоминай, Пётр Андреевич, мои слова. Слышишь? Мои. Наше движение моё имя носит. Вот поэтому я решил... Ты садись, разговор долгий будет. Если большевики нас в конце концов раздавят, а я такого исхода не исключаю, то представляешь, каких собак они навешают на махновщину и на меня в частности?

— Представляю.

— ...Ты, Пётр Андреевич, стоял у истоков нашего движения. Ты ещё на каторге сделал из меня твёрдого, убеждённого анархиста. Спасибо тебе за это. И именно ты должен написать историю махновщины, никто, кроме тебя, этого не сможет.

— А ты? Сам-то ты разве не сможешь?

— Я мог бы, конечно, но для этого надо отойти от борьбы, чего я не могу сделать по моральным причинам. Да и если в одной руке маузер, в другой — перо, согласись, портрет карикатурный получается.

— Но вот стихи же пишешь.

— Это для души. И потом, они сами складываются под цокот копыт ли, под качку ли тачанки. А история махновщины — дело серьёзное. И автором её должен быть не Махно, ему могут не поверить, а другой. Вот ты, например, всё знающий, всё видевший своими глазами, пощупавший своими руками...

— Но для этого мне надо...

— Уйти в подполье для начала, — подсказал Нестор. — А дальше лучше перебраться за границу. Ну в этом деле не мне тебя учить. Кого себе в спутники хочешь?

— Конечно, человека не военного, интеллигентного. Теппера, например. Но не отдашь же.

— Конечно, не отдам. А кто мне газету, листовки печатать будет?

— Тогда Рывкина.

— Вот Рывкина бери. Получите деньги у Серёгина и вперёд. Он предупреждён, что ты идёшь в Харьков для налаживания подпольной работы. Но умоляю тебя, Пётр Андреевич, твоя главная работа — наша история, так что береги себя, такого второго автора у меня нет и не предвидится.

— Ты куда намечаешь двигаться?

— На Дону восстали Фомин и Каменев, надо их поддержать. И потом, ещё 20 января на нашу сторону перешла кавбригада Маслакова из Первой Конной. И во Второй Конной идёт брожение, большевики Дон-то унизили, дальше некуда. Это обнадёживает. Хотя, всё, кажется, не ко времени.

— Что ты имеешь в виду?

— Весенний сев. У меня почти все бойцы из крестьян, разбегутся, попрячут винтовки, ухватятся за плуги, и раньше мая их не соберёшь. Плевали они и на Махно и на Ленина — эти их не накормят. Ту же Первую Конную кто кормит? Крестьяне. А она, между прочим, только хлеба в сутки съедает 17 тонн, да овса 21 тонну. Вот и посчитай, сколько крестьян надо ограбить, чтобы всего один день повоевать.

— Это из какого расчёта ты берёшь? Какой состав этой самой Конной?

— 34 тысячи сабель с небольшим хвостиком.

— Хм. Цифры впечатляют.

— То-то и оно. И мы ведь не святым духом питаемая, мы тоже из крестьянской горсти гребём. Так что сев — это дело святое. В Москве этого не понимают, думают, что булки и калачи сами на деревьях растут. И своими продразвёрстками — узаконенным грабежом, добивают крестьянина. Клин-то посевной сокращается. Вот что страшно. Крестьянин-то как рассуждает: на кой чёрт мне лишнее сеять? Всё равно отберут. Посею для себя и годи. А это что значит? Голод, дорогой Пётр Андреевич. А случись засуха, неурожай. И думать страшно. Не случайно большевистскую символику «Серп и Молот» крестьяне переименовали в «Смерть и Голод». А народ знает, что говорит.

Под Ровеньками к Махно присоединился отряд Волоха. И хотя он был невелик, имел боезапас, который тут же был пущен в дело. Повстанческая армия дала бой своим преследователям. За это время обозу удалось уйти вперёд на целый переход.

Почти каждое утро командир пулемётного полка Кожин заявлял Махно:

— Эх, дали б мне патронив, я б с этого Нестеровича решето зробыв.

— Верю, Фома, но «патронив» нема, — с горечью отшучивался Нестор.

Только кавалерийские наскоки по флангам красных, время от времени совершаемые под командой Куриленко, хоть как-то сбивали воинственный пыл преследователей. В сабельной рубке махновцы всегда превосходили красных.

Под Каменкой случилась нечаянная встреча с отрядом Пархоменко.

— Ба-а, наш дезертир объявился, — воскликнул весело Нестор, увидев подъезжающего Пархоменко во главе небольшого отряда, невольно выискивая в нём черты сходства с расстрелянным красным начдивом.

— Это ещё как посмотреть, — отвечал тот. — Я всегда оставался верным анархизму, а вот вы-то кому поверили? Большевикам. Я ведь говорил: продадут. А вы: нет, нет на этот раз не должны, мы для революции столько сделали. А что вышло? То-то язви вас в душу.

— Ладно, ладно, Яковлевич, — согласился Нестор. — Исправились же, чего ругаться. Лучше расскажи, как твои дела?

— Мои дела как сажа бела, — начал было рассказывать Пархоменко, но Махно с первых слов осадил его:

— Погодь, не выговаривайся. Доложишь перед штабом. Отчитаешься, — и сразу посерьёзнев, буркнул: — А там и для тебя новости найдутся.

Члены штаба и Реввоенсовета собрались в избе, где хозяин только что протопил печь будыльями кукурузы и было тепло. По окнам хлестал холодный дождь пополам со снегом, и оттого избяное тепло было вдвойне приятней. Свалив у входа на лавку свои шинели, шубы, башлыки, шапки, уселись вкруг стола. Махно в переднем углу под божницей, рядом с ним Пархоменко в отличном настроении (наконец-то встретил своих!).

— Ну что? Теперь отчитывайся вот перед товарищами, — сказал Махно. — Пусть они скажут, дезертир ты или герой.

— После того как вы помчались красным против Врангеля помогать, я подался в Богучарский уезд, собирая вокруг себя недовольных большевиками, их властью. И вы знаете, таких оказалось много, уже 10 ноября у меня было 8 тысяч штыков и сабель.

— Где ты с ними рейдировал? — спросил Белаш.

— В Воронежской губернии. Создал даже несколько конных и пехотных полков. Были и свои пушки. Крестьяне нас неплохо поддерживали, большевики у них тоже в печёнках сидят.

— С Антоновым связь имел? — спросил Махно.

— А как же. Мы с ним даже встречались и вели переговоры.

— Где встречались?

— В районе Иноковки. Я вызвал его, и он прибыл на переговоры.

— Ты его вызывал, не он тебя?

— Я, конечно, у меня, как-никак, уже было 12 тысяч бойцов, а у него 3 тысячи.

— Что это за человек?

— Эсер. При царе сидел в тюрьме. После февральской революции стал начальником Кирсановской милиции. В августе прошлого года кирсановские крестьяне отказались сдавать хлеб по продразвёрстке, их поддержало население Борисоглебского, Козловского, Моршанского уездов. Антонов возглавил это восстание. Большевиков, естественно, ненавидит люто. Они, говорит, извратили идею революции и, в сущности, являются сейчас контрреволюционерами.

— Ну что ж, он прав, — сказал Махно.

— Но именно по политическим вопросам мы с ним разошлись. Он сторонник учредилки, только, мол, она вправе определить путь развития страны.

— Как же они позволили большевикам разогнать учредительное собрание? Спохватились.

— Но по военным вопросам мы нашли с ним общий язык. Враг у нас один — Красная Армия с комиссарами. Определили районы действия — он на Тамбовщине, я в Воронежских уездах. Крестьянам, особенно зажиточным, очень нравился мой лозунг: «Каждый имеет право на продукты своего труда». И они нас всячески поддерживали. К концу января у меня уже было 30 тысяч бойцов.

— Ого! Целая армия, — воскликнул Белаш. — Где же она сейчас?

— Что, не понимаешь? Пять человек на одну винтовку. А у них пушки, пулемёты, бронепоезда. С чем на них идти? С вилами да косами. Эх, товарищи, если бы мы смогли вооружить крестьян, большевиков только б и видели А так что было? Нагнали в районы восстания бронепоездов и лупили нас почём зря. А против Антонова даже газы применяли.

— Газы? — удивился Вдовиченко. — И это против своего народа? М-да, и царь бы до этого не додумался.

— Да, братки, одной ненависти для борьбы маловато. Оружие треба.

— И патроны, — подсказал Кожин.

— Так как ты считаешь, Пархоменко, есть перспектива у Антонова? — спросил Нестор.

— Честно?

— Разумеется.

— По-моему, и антоновщина затухает. Задавят её большевики. Внешние фронты ликвидированы, вся армия брошена на внутренние. А с вилами против бронепоезда не попрёшь.

— Да, невесёлую историю ты поведал, — вздохнул Махно. — И нам тебя обрадовать нечем, браток.

Нестор достал из внутреннего кармана френча сложенный вчетверо лист бумаги, пообтёршийся уже по складкам, сунул Пархоменко.

— Узнаешь?

Тот развернул его и сразу потемнел лицом, узнав своё письмо к брату. В избе стало тихо, лишь по стёклам окна шуршала белая крупа, швыряемая ветром. Долгую паузу нарушил Махно:

— Конечно, можно б было простить ему убийство Максюты. Но его дивизия так защучила нас, не до сантиментов было.

— Я понимаю, — качнул головой Пархоменко. — Что делать? Молодо-зелено-глупо.

Все видели — ему хотелось заплакать, но не моглось, слишком замер ствела душа, иссякли слёзы.

Однако надежды штаба Повстанческой армии на соединение с Фоминым и Каменевым не оправдались. Семилетняя война повыгребла с Дом казаков — то царь, то белые, то красные и уж окончательно добило донское мужское население политика «расказачивания», придуманная Троцким, когда любой взрослый мужик признавался потенциальным врагом Советской власти и мог подлежать ликвидации. То-то было работки чекистам По станицам и хуторам оставались одни бабы, дряхлые старики и дети.

Вместо наполнения Повстанческая армия, беспрерывно преследуема и красными частями, таяла и вынуждена была повернуть с Дона назад на Екатеринославщину.

Здесь в штарм неожиданно явился комбриг Маслаков со своей восстав шей бригадой и начальником штаба Бровой.

— Наконец-то, — не скрывал радости Махно. — Сколько у тебя сабель?

— Восемьсот. И пехота своя была, вот Брова ей командовал, да в боях растеряли. Мы до вас, Нестор Иванович, с великой просьбой. Выдайте нам мандат на право формирования Кавказской Повстанческой армии.

— Что? Армией захотелось покомандовать, — нахмурился Нестор.

— Так ведь с одной бригадой, что за война? Если мы поднимем Кубань, то, глядя на это, и Вторая и Первая Конная могут до нас пристать. Командарм-2 Миронов уже в разладе с большевиками.

— Почему вы решили, что я должен вам дать такой мандат?

— Так имя ж ваше, батька Махно. Оно одно як бомба. Некие токо услышат: Махно идёт и уже трусятся, в портки кладут.

— Ну а ты, что молчишь? — взглянул Нестор на Белаша. — Мандат и тебе тоже подписывать.

— Просят у тебя, ты и решай.

— Но ты-то как думаешь: давать?

— Пусть себя в деле покажут. Пока ещё они будённовцы, не махновцы.

— А ведь верно, Маслаков, покажите себя в деле, а уж тогда и о мандате поговорим…

— Когда? С кем?

— Долго ждать не придётся. Слышь на околице потрескивает? Это, брат, не дрова ломают, примаковцы к атаке готовятся. Едва не месяц терзал нас Нестерович с червоноказаками, сейчас примаковский корпус не отстаёт ни на час. Каких хлопцев у меня повыбили, — голос Нестора дрогнул. — Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна — любимца моего. Да разве я прощу их красным?

Три дня пришлось бригаде Маслакова доказывать Нестору, что они уже не будёновцы. За эти дни они с боями прошли сёла Гайчул, Цареконстантиновку и Белоцерковку вместе со штармом и наконец в селе Берестовое. Когда все бойцы, измотанные боями, свалились в мертвецком сне, Махно сказал Белашу:

— Ладно, Виктор, готовь мандат на имя Маслакова и Бровы, по которому от имени штарма и Реввоенсовета им поручается организация Кавказской Повстанческой Армии махновцев и, разумеется, командование ею.

— Вот спасибо, Нестор Иванович, — сказал Маслаков, устало улыбаясь. — Теперь можно бы было и крынку допить, да где её взять.

— Оно бы и горилка не помешала, — заметил Брова.

— Угу, на помин своей души, — проворчал Нестор.

Времени терять было нельзя, мандат был тут же выписан с чётко проставленной печатью, с размашистой подписью Махно.

— Ну гляди, Маслак, — сказал Нестор, вручая комбригу документ. — Не подведи батьку.

— Что вы, Нестор Иванович, да мы теперь...

Хату тряхнуло так, что с потолка посыпалась извёстка. Снаряд разорвался у палисадника.

— К бою, — скомандовал Махно.

Все кинулись на выход. Махно, откинув занавеску в боковушку, где уже, вскочив с кровати, одевались Галина с Феней, приказал:

— Живо в тачанку. Прорываемся на Новоспасовку.

На улице царила страшная суматоха. Снаряды рвались в гуще обоза, взмётывая вверх колёса, куски разорванных тел. Отовсюду — крики, стоны, проклятия, ржанье лошадей.

К Махно подскочил на коне Пархоменко, Нестор не дал ему рта раскрыть:

— Живо к Маслаку, пусть прорывается на восток.

— Позволь и мне с ним, батько.

— Валяй.

Сам батько вместе с Куриленко и Вдовиченко повёл свою сотню прорываться на юг. Нестор знал, что его личное присутствие в атаке удваивает, утраивает силы и мужество бойцов, особенно молодых. Махно буквально бешенел в рубке, напрочь забывая о страхе и о том, что в любой миг его самого может сразить пуля или сталь вражеского клинка. Из-за того и любим был повстанцами: «Наш за чужой спиной не ховается».

Во время прорыва был ранен Вдовиченко. Его, уже падающего из седла, подхватил Зиньковский.

— Лева, — закричал Махно. — В тачанку его, к Гале.

Однако прорыв ещё не означал спасение. Красные конники не отставали, видимо, предвкушая победу.

Самой последней из убегающих была штабная тачанка. Белаш, привстав, сам нахлёстывает измученных коней, моля бога, чтоб они не пали.

Рядом оказался Махно верхом и закричал Белашу:

— Кассу! Кассу бросай! Быстрее.

Белаш наклонился к армейской кассе, откинул железную крышку и начал хватать и выбрасывать всё подряд: деньги, кольца, драгоценности.

Много выкинул, оглянулся и увидел, как останавливали коней красноармейцы, спрыгивали на землю, собирали монеты, кольца, ловили порхающие банкноты.

— Откупились, откупились, — шептал побелевшими губами Белаш. — И эти сволочи деньги любят. Шоб вам подавиться!

Погоня наконец отстала.

 

6. Передышка

Штарм укрылся в немецкой колонии, неподалёку от села Заливное. С Махно, членами штаба, Совета и охраной было всего около 30 человек, оружия, кроме личного, четыре пулемёта. Красные утеряли след Махно, за которым гонялись почти 4 месяца и несколько раз окружали.

В Москве Ленин метал громы и молнии по адресу военных: «...наше военное командование позорно провалилось, выпустив Махно (несмотря на гигантский перевес сил и строгие приказы поймать) и теперь ещё более позорно проваливается, не умея раздавить горстку бандитов...»

Это из Москвы казалась «горстка», а в действительности вся страна дышала непокорством, оттого и был неуловимым «главный бандит».

Немцы, у которых нечаянно оказался опасный гость, единодушно решили не только не выдавать его, но и стали охранять подходы к колонии, строго блюдя тайну присутствия у них повстанцев. Поставили на довольствие не только людей, но и откармливали и коней, измученных долгой гоньбой.

Клейн просто объяснил это старание:

— Не за батьку боятся, за себя. Узнай красные, что они прячут Махно, половину мужиков расстреляют. А если выдадут — повстанцы того хуже отомстят. Некуда деться бауэрам. Лучше помалкивать.

Нестор, привыкший к кипучей стремительной деятельности, в подполье в бездельном существовании, уже на третий день почувствовал себя неуютно. Руки, ум просили работы, хотя он ещё толком не оправился от последнего ранения, выпросил у Белаша бумаги и чернил, засел за писанину.

— Что это будет? — поинтересовался Белаш.

— Это будет «Декларация махновцев».

— Ты нас ознакомишь с ней?

— Обязательно. Для чего ж я её пишу.

Зиньковский меж тем направил связных к отрядам, отделившимся от штарма перед уходом в подполье — в Дибривский лес, к группе Забудько и Щуся; в Юзовский район к Гонде с Москалевским, а также к Кожину с Тарановским, действовавшим в Таврии. Всем этим группам был передан приказ батьки, состоявший из семи пунктов:

1) разрушать тылы Красной Армии и её институты насилия и произвола;

2) летом разрушать линии железных дорог;

3) разоружать красные части;

4) увеличивать число бойцов в группах и их боеспособность;

5) не допускать в отряды лиц, склонных к бандитизму;

6) стараться сохранить сильные группы до известного времени;

7) каждый командир ответственен за вверенную ему группу.

Махно не хотел давать передышки большевикам.

В Новоспасовку был отправлен разведчик с заданием найти там раненого Вдовиченко, при котором находились Антон Матросенко и Галина с Феней.

— Скажи им, чтоб носа на высовывали, — наказывал Лева разведчику. — Пусть сидят тихо, пока не выздоровеет Трофим. Когда начнём объединение отрядов, мы сами их найдём.

В группе штарма каждый старался найти себе дело: чинили сбрую, сапоги, занимались стряпнёй, подковывали лошадей, заготовляли дрова. Батько с глубокомысленным видом писал за столом. Это его положение пишущего отчего-то стало забавлять повстанцев. Покуривая в сенцах, зубоскалили в его адрес:

— Расписался батько-то.

— На говори, прям Пушкин.

— Чего-то настрочит.

— Было б дельное, пусть строчит.

И вот Нестор приказал Белашу собрать штабистов и членов Реввоенсовета:

— Будем обсуждать декларацию.

— Но нас-то: раз-два и обчёлся. Из штабных я, Дерменжи, Данилов и Зверев. А из Совета ты да я.

— Ладно, введём в Совет Клейна с Петренко и, само собой, Серёгина. Собирай народ.

Приглашённые собирались в горнице, рассаживаясь по лавкам, несколько дивились торжественному виду батьки. Махно начал:

— Товарищи, я решил составить декларацию махновцев и обсудить её с вами. В ней я постарался изложить наши цели после изгнания большевиков. У большевиков цель — диктатура пролетариата, но мы-то знаем, что это обман, в действительности у них диктатура одной партии, с чем мы категорически не согласны. Итак, в России на развалинах белогвардейских и красноармейских принудительных армий образуются вольные анархистские партизанские отряды, восстанавливается идея безвластного общества. Взамен диктатуре пролетариата мы провозглашаем диктатуру труда в форме Советской власти. Мы допускаем государственность, но только под руководством профсоюзов, во главе которых должны стоять анархисты, как законные представители трудящихся масс. В нашем анархистском обществе каждый будет обеспечен средствами производства.

Махно читал декларацию, всё более и более вдохновляясь, и под конец едва ли не пел текст. Он не замечал, как переглядывались меж собой слушатели, пожимали плечами, кривили губы.

Закончив чтение, Махно обвёл всех торжественно-пытливым взглядом:

— Ну как?

— Бред, — сказал Белаш.

— То есть как? — насторожился Нестор. — Говори доказательно.

— Ты сам себе противоречишь. Неужели не чувствуешь?

— Ты конкретней, конкретней.

— Куда уж конкретнее. Главный постулат анархизма — безвластное общество. А у тебя та же Советская власть. Во главе профсоюзов вместо большевиков анархисты.

— Но анархисты же — не большевики, — отбивался Махно.

— Ты забываешь народную поговорку: кто у власти, тот у сласти. Оказавшись у власти, анархист твой мигом переродится в диктатора.

— А с чего ты взял? Докажи.

— А чего доказывать? Взгляни на себя.

— Что? Я диктатор? — возмутился Нестор. — Товарищи, что он несёт?

Махно пытался апеллировать к другим, но они тоже были на стороне Белаша. Даже Клейн — адъютант батьки осторожно молвил:

— Есть, есть что-то от бонапартизма у вас, Нестор Иванович.

— Где ж это, Саша, ты такое слово выкопал?

— Так ведь я приказчиком был, Нестор Иванович, и через мои руки не только москательные товары шли, но и книги.

— И потом, Нестор Иванович, — вступил в разговор Дерменжи, — у вас там говорится, что каждый будет иметь средства производства, а откуда они у него возьмутся, не сказано.

— Да, — согласился Петренко, — если у каждого будут средства производства, это выходит, что каждый становится эксплуататором. Тут у тебя туман, батько.

— И потом, как понять диктатуру труда? — допытывался Зверев.

Махно, привыкший, что его приказы выполняются без всякого пререкания, и поэтому ожидавший, что его декларация пройдёт на «ура», был озадачен такой дружной критикой, не оставлявшей от его сочинения камня на камне. Хоть бы один голос в поддержку его декларации, и что самое обидное — он уже сам видел её недостатки, в которые его носом тыкали товарищи.

Нестор был всерьёз огорчён полным провалом на литературном поприще.

Ночью, ворочаясь на топчане, он думал, как вернуть себе авторское достоинство.

На следующий день Махно был мрачен и неразговорчив. Что-то писал в тетрадку, чиркал, снова писал. Покуривая в сенцах, повстанцы меж собой обсуждали его состояние:

— Опять чего-то строчит. Неймётся батьке.

— Зря мы его так чихвостили.

— Сам виноват, не надо было выносить на обсуждение.

— Надо самогонки достать, она его живо взвеселит.

Сказано — сделано. Ведро самогонки принёс, купив у немцев, Клейн.

— Это в честь чего? — спросил Нестор.

— В честь нашей передышки и вынужденного безделья.

— Это можно, — согласился батька.

Стол был небогат — квашеная капуста, картошка со шкварками, оладьи, изготовленные Левой Зиньковским, и чёрный каравай немецкой выпечки.

После первой же чарки тесное застолье оживилось. После второго стакана откуда-то появилась гармошка. На ней профессионально пиликал Дерменжи, вспоминая своё моряцкое прошлое, наигрывал «Раскинулось море широко». Потом заиграл «Яблочко», кто-то сплясал под одобрительные возгласы застолья. От выпивки лицо батьки разгладилось, Нестор, глядя на товарищей, повеселел.

На улице стало темнеть. Петренко пытался зажечь лампу.

— Брось, Петро, там керосину нет, — сказал Белаш.

— Ничего, погорит трохи.

«Трохи» продлилось не более получаса. Огонёк становился всё меньше и меньше. И наконец погас.

— Давайте зальём туда самогонки, — предложил кто-то.

— Ну да, такое добро переводить. Посумерничаем.

— Дерменжи, дай-ка мне рыпалку, — попросил Нестор.

Приняв гармонь, привычно прошёлся по голосам и басам. Потом что-то начал подбирать и наконец попросил:

— Послухайте, братцы, мою песню.

— Ну-ну давай, — подбодрил кто-то в темноте с едва уловимой иронией.

И Махно запел негромко, едва шевеля голоса «рыпалки»:

— Что уж себя хоронишь, батько? — спросил из темноты Петренко.

На него зашикали дружно, а Нестор словно не слышал. Продолжал:

Гармошка всхлипнула и умолкла. В избе стало тихо.

— М-да, — вздохнул Дерменжи. — Это вещь.

— Не то что декларация, — брякнул Зверев.

— Дурак, — отозвался Зиньковский и скомандовал: — Саша, наливай чарки, выпьем за батькину песню, она стоит того.

Сам Нестор молчал, будто его и не было за столом.

 

7. Жаркое лето 21-го

Целый месяц штаб Повстанческой армии во главе с Махно находился в подполье, залечивая раны, набираясь сил. Нестор, оправдывая вынужденное безделье, говорил:

— Пусть мужики отсеются.

Однако за годы войны и смуты многие уже отвыкли от крестьянской работы, тяготели более к винтовке, маузеру или сабле, достигая во владении ими высокого мастерства. Если такой мастер навскид, почти не целясь, попадал врагу в лоб или в поединке шашкой разваливал его до седла, зачем ему плуг? Зачем ему проливать пот — пахать, сеять, косить, молотить — когда тут же явятся в одночасье продотрядчки и отберут всё это, таким трудом нажитое. Не лучше ли делать то, в чём достиг совершенства и что так неплохо кормит в этой круговерти, когда жизнь укладывается в жёсткую формулу: «Пан или пропал», и когда смерть именно за плечами, а не за горами. Многие, особенно не имевшие ни кола ни двора, потерявшие всех родных и близких, привыкали именно к такой жизни. Не случайно в солдатской песне пелось: «Наши жёны — пушки заряжены...». И это был уже не юмор, а образ жизни.

Но штарм на бездельничал и в подполье, он держал постоянную связь с действующими отрядами. Расстелив на столе карту, Зиньковский докладывал штарму обстановку:

— В Изюмском уезде действует отряд Харлампия Общего, возле Славянска оперирует отряд Серобабы и Колесниченко. В Старобельском районе — Каменев с отрядом примерно в тысячу сабель.

— Что слышно о Фомине? — спросил Нестор. — Жив ещё?

— Фомин в Миллеровском районе, у него 500 сабель, Пархоменко в Богучарском — 300 сабель.

— Значит, не ушёл с Маслаком?

— Не ушёл. Посчитал, в родных местах надёжнее.

— Правильно посчитал. А что с Маслаковым?

— Он на Ставропольщине, уже собрал в свою Кавказскую армию 5 тысяч сабель и штыков.

— Молодец. Не зря мандат просил. Ты скажи, Лева, какова у нас сегодня общая сила. Считал?

— А как же? В общей сложности примерно 15 тысяч штыков и сабель.

— Отлично, — веселеет батько. — Значит, так. Пусть Колесников сдаёт свой отряд Сыроватскому и отправляется на Кавказ к Маслаку, для координации. В непосредственное подчинение штарму вызывай кавполк Харлампия Общего, отряды Савонова и Глазунова, чтоб к десятому мая были здесь. Где действуют Щусь и Куриленко?

— Они на Черниговщине, там же и Кожин.

— Далеко забрались. Это хорошо. Надо чтоб большевикам везде горячо было. Отправь им приказ, чтоб к 25 мая были на Полтавщине и соединялись с нами у Кобеляк. Теперь о Пархоменко. Ему отправь распоряжение — войти опять в военный союз с Антоновым и оперировать в Воронежской губернии.

Из подполья Махно продолжал руководить отрядами, с гордостью носившими его имя, так что перерыва для красных не было и во время посевной, хотя след батьки был ими утерян.

Чека во все сёла рассылало агентов, внедряло их в банды с единственной целью: узнать о его местонахождении. Тщетно. Пленных махновцев изощрённо пытали: «Где Махно?» Но никто не знал. Кто-то из несчастных признался: «Убит он». Для чекистов и этого было мало: «Где? Когда? Укажи могилу». Кто-то из бдительных предположил: «А не сбег ли он за границу?» Предположение кое у кого переросло в уверенность: «Дураки. За что воюете? Ваш батька, украв всё золото и бежав за кордон, живёт в роскоши и богачестве. И плевал на вас».

10 мая в Заливном появился Глазунов с небольшой группой бойцов.

— Прибыли по вашему вызову, Нестор Иванович.

— По нашим сведениям у тебя, сибиряк, было около тысячи бойцов.

— Было, — вздохнул Глазунов. — Нас окружили под Тимашевкой, устроили добрую баню. Вот с тридцатью кавалеристами прорвался.

— А пулемётов сколько?

— Пять.

— Ну и то хлеб. Подождём Общего с Савоновым и выступим.

Однако отряду Савонова не удалось добраться до батьки, он был разбит и рассеян у Теплинского леса, в котором скрылись уцелевшие повстанцы.

Полк Харлампия во время марша был окружён под Барвенковом и почти весь уничтожен, погиб и командир. Его помощник Иван Херсонский 13 мая прибыл к штарму с пятьюдесятью бойцами и десятью пулемётами. Докладывал с видом провинившегося школьника:

— Вот всё, что осталось от полка, Нестор Иванович.

— Свирепеет Красная Армия, — резюмировал Махно. — Ну что ж, ответим подобающе.

Итого набралось 150 сабель и 20 пулемётов. Белаш засомневался:

— С такими силами выступать рискованно.

— А ты забыл, как после тифа мы выступали с десятью саблями и двумя тачанками?

— Ну тогда было другое дело. А сегодня сам видишь, красные в силе, озверели, да и нагнали их тьму тьмущую.

— И мы не подобрели. Сейчас крестьяне отсеялись, ждут, так что через неделю-две нас будет в десять раз больше. Нельзя упускать такой момент. Будет у нас своя тьма.

От внимания красного командования не ускользнуло направление движения разгромленных банд. Допросы пленных показали: шли к Заливному, вроде к батьке. Комкор Примаков потирал руки в предвкушении успеха:

— Если там Махно, то он прячется с кучкой своих приближённых. Значит, достанет одного полка справиться с ним.

И к Заливному был отправлен образцовый полк красных гусар. То, что он образцовый, подчёркивалось одномастностью лошадей, все они были белыми. Командиру полка Примаков наказал:

— Там их кучка. Постарайтесь Махно взять живым.

Поскольку ехали разгонять «кучку» бандитов, пренебрегли сторожевым охранением и разведкой пути. Решено было явиться неожиданно, по-суворовски. Махно же был предупреждён крестьянами:

— Гарцують уси на белых конях и правлятся сюды.

— Много их?

— Полтыщи, а може и тыща. Так что бегить, хлопцы, чи ховайтесь.

— Спасибо, дед. Будем ховаться, — усмехнулся Махно и подозвал Херсонского. — Бери, Ваня, своих хлопцев и дуй за тот увал. Когда мы с красными сцепимся, ударишь им во фланг из пулемётов, а потом — в атаку. Промахиваться по ним грешно, они все на белых конях.

Под команду Белаша поступило десять тачанок с пулемётами. Сам Махно, верхом перед сотней приказал:

— Развернуть знамя. Едем встречать гостей.

Сотня рысцой, следуя за батькой, выехала на дорогу. За ней пристроились пулемётные тачанки.

Командир гусарского полка, завидев впереди едущих навстречу под красным знаменем конников, даже несколько приободрился: «Свои. Не иначе армейская разведка. Видимо, будённовская. Обложим батьку, теперь не выскочит».

Где-то сажен за 100, когда встречная сотня стала сворачивать с дороги, комполка воспринял этот манёвр, как само собой разумеющийся: «Уступают дорогу». И уже готовился приветно помахать командиру эскадрона.

Но тут за эскадроном появились тачанки, разбежавшись в полукруг, развернулись и почти одновременно ударили из пулемётов.

Первой же очередью были убиты командир полка, комиссар и знаменосец. Застрочили пулемёты и с правого фланга. Образовавшиеся впереди и с фланга завалы из убитых и раненых лошадей и людей, отсутствие команд внесли такую панику в ряды красных конников, что они уже не думали ни о каком сопротивлении, а только о спасении жизни.

Повстанцам удалось отсечь и пленить около 200 гусар, остальные, пустив коней в галоп, ускакали в сторону Александровска.

Излюбленный махновский приём — впереди кавалерия, сзади пулемётные тачанки — и на этот раз принёс победу повстанцам.

— Ну почин есть, — сказал удовлетворённо Махно на совете штарма. — Но эти гусары — худое пополнение.

— Я думаю, надо прорейдировать по Мелитопольскому, Берлинскому и Мариупольскому уездам, — сказал Белаш. — Уверен, там многие ждут нас и сразу примкнут к нашему отряду.

— Да, и обязательно навестить Новоспасовку. Надеюсь, Вдовиченко уже выздоровел, пора и ему в строй.

Но этот рейд не дал чувствительной прибавки отряду. Примыкали по одному, по двое с оружием, но почти не имея патронов. В лучшем случае было по обойме на винтовку или обрез. Зато примкнувшие были уже опытные, ранее воевавшие в армии Махно. Нестор таким искренне радовался, каждого расспрашивал об обстановке в округе, о хозяйстве, о севе. Выводы делал неутешительные:

— Быть голоду.

— С чего ты взял? — спрашивал Зиньковский.

— С того, что сеют мало. Всё равно, говорят, большевики отберут, зачем мне горбатиться. Погубят большевики село.

— Но это же нам на руку, Нестор.

— Нет, Лева, если усилится голод, а он уже начинается из-за прошлогодней засухи, это скорее Москве на руку. Мол, оружием не смогли, голодом задушим повстанчество. Для нас крестьянин выгоден сильный, а голодный уже не вояка, вспомни-ка прошлогодний Дон.

Перед Новоспасовкой отряд встретили Галина с Феней, бывшие здесь в подполье. Женщины так радовались, что не скрывали слёз.

— Как Вдовиченко? Вылечился?

— Ой, выздоровел и уже начал вместе с Матросенко сбивать отряд, чтоб идти к штарму. Но, видно, кто-то донёс в Александровск. Оттуда прибыли каратели, окружили хату, в которой находились Трофим и Антон, предложили им сдаться. Они в ответ открыли огонь. В перестрелке Вдовиченко был ранен в голову. Антон отстреливался до последнего, патроны кончились, и последний он израсходовал на себя.

— А Вдовиченко?

— Трофима ещё живого увезли в Александровск.

— Когда это случилось?

— Ещё в апреле.

— М-да, — нахмурился Нестор. — Жаль Антона. А если попробовать выручить Вдовиченко?

— С двумя сотнями соваться в Александровск, — усомнился Белаш.

— Да его наверняка уже шлёпнули чекисты, — сказал Зиньковский. — Считай, месяц минул.

— Всё равно. Было б с тыщу сабель, я бы попытался.

— Надо двигать на север. Где-то в районе села Александровки действует Забудько, — сказал Зиньковский. — У него должно около 500 сабель.

Командюж товарищ Фрунзе ставил задачу командарму Будённому:

— В Екатеринославе вам готовят эшелоны, вы отправляетесь на северный Кавказ. Вы, кажется, давно туда просились.

— Да, здесь уже всё выбито, погорело, коней кормить нечем, снимаем солому с крыш. Надеюсь, там будет сытнее.

— Дело не только в этом. На Кавказе создаётся военный округ и ваша Конармия явится как бы его основой. И потом, там бандитизма ничуть не меньше, чем на Украине. Так что работы вам хватит. Кстати, там ваш бывший комбриг Маслаков сколотил целую бандитскую армию. Ваша задача ликвидировать её. Что ж вы, товарищ Будённый, не могли раскусить его раньше?

— У меня около пятнадцати бригад, товарищ Фрунзе. За всеми не углядишь.

— А комиссары для чего?

— Это уже ворошиловская епархия. Я ему говорил.

— Теперь, что у вас случилось в Петровской?

— Да Махно обезоружил кавдивизион.

— Это что ж, опять начинаем снабжать его оружием? У него в банде всего с полтысячи сабель. Да с вашими силами его можно раздавить в одночасье, а ему в Елизаветовке подарили батарею. Если командир уцелел — под суд его.

— Но батарея была без прикрытия.

— А кто вам должен её прикрывать? В общем, так, езжайте в Екатеринослав, грузитесь в эшелоны. Вам придаётся ещё бронедивизион. Перед отправкой созвонитесь со мной, может, обстановка изменится. Желаю успеха.

Согласно приказу главкомюжа, Будённый позвонил в штаб фронта 18 мая и доложил:

— Товарищ командующий, Первая Конная готова к отправке. Разрешите действовать?

— Да, да, конечно. Согласно данным воздушной разведки, Махно только что пересёк железную дорогу в районе станции Письменная и встал лагерем. Приказываю вам: доехать до станции Ульяновка, выгрузить два-три кавполка, несколько броневиков, атаковать банду и уничтожить. Заметьте, товарищ Будённый, не рассеять, а именно уничтожить. И, пожалуйста, возглавьте эту операцию лично. У вас есть возможность, прощаясь с Украиной, отличиться.

— Слушаюсь, товарищ командующий.

Увы, командарму Первой Конной не удалось простится с Украиной по-хорошему, отметиться победой над бандой, хотя на станции Ульяновка было выгружено из эшелона около 1300 кавалеристов, 12 броневиков и, в придачу, легковой открытый автомобиль командарма.

Впереди были пущены броневики, за ними кавалерия. Махновцы, как обычно, применили фланговый удар, то есть появились там, где их меньше всего ждали. По броневикам работала артиллерия. Автомобиль командарма, разворачиваясь, заехал на пахоту, завяз и был захвачен махновцами. Будённый едва не угодил в плен. В последний момент, ухватив коня адъютанта, командарм ускакал, пригнувшись к гриве от свистящих над головой пуль.

В качестве трофеев в этом бою махновцам достался автомобиль Будённого и два броневика.

— Что, Нестор Иванович, может, пересядешь в автомобиль командарма? — предложил Петренко. — И сидеть мягко, и спинка есть.

— Нет, — ответил Махно, похлопав по шее своего коня. — Для меня надёжнее вот он, а не эта железяка. На неё бензина не напасёшься.

— А куда девать эти трофеи?

— Сжечь, а броневики поломать.

Что и было исполнено.

 

8. Нечаянное рандеву

К концу мая отряд Махно, слившись с отрядами Куриленко и Кожина, стал уже серьёзной силой, имея 2000 сабель, 3000 штыков, 300 пулемётов, установленных, естественно, на тачанки и батарею в 12 орудий.

Двигаясь по Полтавщине, он легко сбивал заставы, громил гарнизоны, занимал сахарные заводы и запасался сахаром, становившимся главной валютой в разорённом, оскудевшем крае. Местные органы власти, заслышав о приближении Махно, разбегались, прятались, поскольку все подлежали расстрелу, не говоря уж о чекистах, на которых махновцы не желали и патронов тратить — рубили саблями.

Приказ батьки: «Все органы большевистского началия подлежат ликвидации» исполнялся безоговорочно. Продотрядчики — главные недруги крестьян тоже спешили уносить ноги с пути Повстанческой армии.

В чём особенно остро испытывали нужду повстанцы, так это в боеприпасах. Патронов и снарядов всё время не хватало, поэтому при пленении какой-нибудь части в первую очередь шло её разоружение, а потом уже митинг и запись добровольцев.

Горячие деньки начались и у командюжа и его штаба. Штабные вагоны были прицеплены к бронепоезду Фрунзе, который помчался из Харькова на юг, в сторону Синельникова. На больших станциях командюж связывался по прямому проводу с командирами дивизий и корпусов и выяснял всегда одно и то же: как идёт ликвидация бандитов и когда наконец будет пойман Махно, где он в данный момент находится?

От Синельникова бронепоезд повернул на северо-запад в сторону Кременчуга, далее на север до Конотопа и от него на юго-восток на Харьков, таким образом замкнув кольцо, внутри которого и оперировал Махно. За ним гонялись части 3-го конкорпуса, 8-я дивизия червоных казаков и несколько бронепоездов.

14 июня поезд Фрунзе находился на станции Решетиловка, где командюж ждал с нетерпением сообщения о разгроме крупной банды в районе Ромны, которой, по сведениям разведки, руководил сам Махно.

Утром к поезду подъехал открытый автомобиль, в котором прибыл заместитель командюжа Эйдеман. В штабном вагоне его встретил начальник штаба Авксентьев:

— Какие новости, Роберт Петрович?

— Плохие. Где Фрунзе?

— Он всю ночь не спал, ждал сообщения. Недавно вроде уснул.

Эйдеман прошёл к столу, бросил на него пыльную фуражку.

— Махно опять вывернулся, сволочь.

В дверях появился заспанный Фрунзе.

— Как так вывернулся? — спросил хмурясь.

— А вот так, Михаил Васильевич. Смял группу Бубенца и был таков.

— Так спросить с Бубенца.

— Бубенец с командирами как раз проявили себя мужественно, но рядовые заколебались, а попросту струсили. Махно это заметил и ударил.

— Весь отряд отдать под трибунал. Пусть там разберутся с трусами. Сколько б их ни было — расстрелять.

— Константин Алексеевич, — взглянул Фрунзе на начальника штаба, — что там нового о движении банды?

Авксентьев подошёл к карте.

— По оперативным данным, махновцы движутся на Нехворощу, где, видимо, намечают днёвку.

— Нехвороща удалена от железной дороги, Махно не придётся опасаться бронепоездов. Самое место для передышки.

— А как вы думаете, куда он может направиться из Нехворощи?

— Скорей всего, вернётся на Полтавщину за сахаром.

— Всё равно надо перегнать несколько бронепоездов на линию Харьков — Екатеринослав, в район Зачепиловки и Перещепина, чтобы перекрыть ему дорогу на юг. А с северо-запада пусть курсируют два-три между Миргородом, Хоролом и Полтавой.

— Вообще предугадать, куда завтра двинется Махно, очень трудно, маршрут его довольно хаотичен.

— Я бы так не сказал, Константин Алексеевич, — не согласился Фрунзе. — Есть места, куда он является дважды, а то и трижды. И это наводит на мысль, что там у него есть какой-то интерес. Это вам с оперативниками и надо выяснить. Если вам удастся вычислить периодичность этих появлений, мы могли бы к нужному времени, в нужное место стянуть лучшие полки и технику.

Закончив короткое совещание, Фрунзе вызвал Кутякова:

— Вели приготовить моего Рыжка, хочу проехаться немного до завтрака.

— Сколько охраны брать?

— Нисколько. Ты, адъютант с ординарцем и довольно.

— Глядите, Михаил Васильевич, тут где-то Махно бродит, — предупредил Кутяков.

— Да мы недалеко, версты на три. Рыжего надо промять, застоялся.

Когда Фрунзе вышел из вагона, Эйдеман садился в свой автомобиль.

Шофёр включил скорость, стал разворачиваться на дорогу. Фрунзе подошёл к своему коню, которого держал под уздцы адъютант.

— Куда едем, Михаил Васильевич? — спросил Кутяков.

— Давай за Эйдеманом.

Они поскакали по ведущей в местечко Решетиловку дороге, на которой в тяжёлой от росы пыли были видны свежие следы автомобильных шин.

Было солнечно, в голубой выси журчали жаворонки, зеленели поля.

Когда увидели с увала раскинувшееся внизу местечко, где-то там за кущами дерев затрещали выстрелы.

— Надо узнать в чём дело, — сказал Фрунзе и пустил коня вниз.

Они прискакали к кузнице на окраине Решетиловки. Увидев вышедшего из дверей кузнеца, Фрунзе приказал Кутякову:

— Спроси его.

Кутяков, подвернув коня, подъехал к кузнецу, спросил поздоровавшись:

— Скажи, пожалуйста, что тут за стрельба была?

— Та тут якись пуляли с коней по машине, а с машины по им.

— Кто такие?

— Откуда мне знать.

Кутяков вернулся к Фрунзе, пересказал слышанное, предположил:

— Не иначе Эйдеман вляпался.

— Похоже, — согласился Фрунзе и направил коня в улицу.

Рысцой они ехали по ней, и тут откуда-то вывернулся разъезд из трёх верховых. Остановился и мигом развернувшись ускакал.

— Не иначе бандиты, — сказал Кутяков.

— С чего решил? — спросил Фрунзе.

— Уже в годах, а наши красноармейцы не старше 23-х.

— Логично, — согласился командующий, направляя коня за ускакавшими. — Попробуем догнать.

Они домчались до церковной площади, откуда расходились две дороги — одна на Полтаву, другая на станцию Рашетиловку.

И тут из боковой улицы появилась колонна верховых под красным знаменем. Впереди ехали три всадника: средний — с длинными, зачёсанными назад волосами, в накинутой бурке, боковые — в белых папахах. Эта встреча для тех и других оказалась столь неожиданной, что они остановились.

Фрунзе мгновенно угадал в среднем батьку Махно, однако, сдерживая пляшущего Рыжка, громко спросил:

— Какая часть? Кто такие?

— Эскадрон 138-й кавалерийской бригады, — отчеканил не задумываясь Махно и стал снимать карабин. — А вы кто?

Кутяков, увидев, как потянули с плеч карабины другие и стали выпирать на флангах, выхватил наган и крикнул:

— Стреляю на пять, осадите фланги.

Услышав клацанье затвора у Махно, Кутяков крикнул в отчаяньи:

— Не стрелять! Это комвойск Фрунзе!

Но батько не послушал этой команды, сразу затрещали и другие выстрелы. Фрунзе удержался в седле и, повернув коня, пустил его на плетень огорода. Рыжко, перепрыгнув плетень, помчался, унося хозяина к полтавскому тракту. Кутяков развернул коня и пустил его на Решетиловку, за ним, не отставая, летел ординарец. Адъютант замешкался и был тут же зарублен, дав ценой своей жизни возможность другим оторваться от погони на какие-то драгоценные метры.

Со свистом, гиканьем и стрельбой мчались махновцы за Фрунзе и его спутниками. Кутяков, летя по решетиловской дороге, с тревогой наблюдал за шедшей почти параллельно полтавской, по которой скакал на своём Рыжке Фрунзе. Он видел, как тот, оборачиваясь, стрелял из маузера по преследователям. «Зря он. На скаку всё равно не попадёт. А не дай бог ранят Рыжка, командующий останется без патронов».

Рыжко мчался стремительно, и было видно, как всё более и более отстают махновцы. Куда было повстанческим коням, измученным длинными переходами и скупым рационом, угнаться за откормленным, застоявшимся жеребцом командюжа. Версты через три-четыре махновцы окончательно отстали.

В лесу наконец-то Кутяков и ординарец съехались с Фрунзе. Заметив на гимнастёрке командующего кровь, Кутяков воскликнул:

— Михаил Васильевич, вы ранены?

— Да, — поморщился Фрунзе. — Батька угостил. Если б Рыжко не плясал, не промахнулся бы сволочь. Атак зацепил только...

— Давайте я перевяжу, — соскочил с коня Кутяков.

— Давай, — согласился Фрунзе, сползая с коня на траву. — Рандеву состоялось.

— Какое рандеву? — не понял Кутяков.

— Как какое? С Махно. Полгода мечтал и вот... сподобился. Опередил он меня. Я ж не слепой, сразу узнал. Надо было за маузер, а я с вопросом. Уж я бы не промахнулся.

— Тогда бы они нас уж точно не выпустили.

— Пожалуй, ты прав, Ваня, за батькину голову мы бы остались там.

— Дороговатый размен.

— Это точно, — согласился Фрунзе, сбрасывая ремень с портупеей и задирая сбоку гимнастёрку.

Махно действительно устроил в Нехвороще днёвку своей измотанной в боях и походах армии. И, как обычно, в таких случаях в штаб были собраны командиры и члены Реввоенсовета. С докладом на тему: «Так дальше не должно быть» выступил Тарановский.

— ...Это что же получается, товарищи, наши повстанцы начинают брать пример с большевиков, совершенно пренебрегая справедливой меной лошадей у крестьян. В первом кадивизионе поменяли коней в отсутствии хозяина. Тот явился, а его коней нет, а какие ему даны взамен, не знает. Крестьяне возмущаются, и, вызывая это возмущение, мы льём воду на мельницу большевиков. Что за мода пошла в вашей кавалерии, товарищ Петренко? Бойцы начали вдруг обзаводиться заводными конями.

— А чем же плохо? — удивился Петренко.

— Конечно, каждому неплохо иметь заводного коня. Но посчитайте, во что превратится Повстанческая армия, если каждый обзаведётся запасным конём. Во-первых, это будет уже не армия, а цыганский табор. А главное, как на это посмотрят крестьяне, особенно те, которые не имеют лошадей? И потом, вопрос: а откуда он взял этого коня? Купил? На какие шиши? Значит, украл у какого-нибудь землероба. А за это, сами знаете, что у нас полагается.

— Но мои хлопцы спешили красных кавалеристов, — пытался оправдаться Петренко. — Законная добыча.

— Кстати, о законной добыче, хорошо что напомнил, товарищ Петренко. Всё имущество, добытое в бою, должно сдаваться начальнику снабжения товарищу Серёгину, ибо только он, в силу свой должности, знает, кто в чём нуждается, и может справедливо его разделить. А то один ходит босой, а у другого под облучком в тачанке запасные чоботы. Ну куда это годится?

Далее Тарановский поднял вопрос о дисциплине в отдельных отрядах, драках меж повстанцами и наконец о сквернословии:

— ...Товарищи командиры, ну что это? По всякому пустяку мат-перемат. А ведь среди нас женщины. Особенно отличаются ваши хлопцы, товарищ Кожин. И знаете почему?

— Почему? — насторожился Кожин.

— С вас берут пример.

— С меня? Да ты что? Да я... разве что в бою вырвется... А чтоб при Галине Андреевне, ни боже мой.

— Так вот, постарайтесь и сами отвыкать и своих хлопцев отучать.

— Отучи их попробуй.

— Вон Куриленко ж отучил.

— Вася?

— Нуда.

— Вась, как ты их отучал?

— Проще пареной репы, Фома, — усмехнулся Куриленко. — Как кто выругался, плёткой его по хребтине.

Командиры засмеялись, Махно сказал весело:

— Фоме себя же и придётся плёткой охаживать. Этак он же без шкуры останется.

И хотя смеялись над этим предложением, но в резолюцию собрания внесли: драки и мат категорически изжить среди повстанцев. Лошадей у крестьян менять только в присутствии хозяина, не обижая и не обманывая его, более того, за свежую и крепкую лошадь приплачивать: «Мы не Красная Армия!». Заводных коней иметь на эскадрон не более пятнадцати. Обоз сократить до минимума, раненых в боевых тачанках не возить, а только на специально выделенных для походного лазарета подрессоренных повозках. Никакая группа не может считаться хозяйкой захваченных трофеев. Всякие трофеи распределяются на всю армию, а которые не могут быть увезены, отдаются безвозмездно крестьянам ближайших сел.

Решено было создать две кавалерийские группы — первую под командованием Куриленко, вторую под командованием Кожина — и передвигаться им всегда параллельными курсами, дабы успеть прийти на помощь друг другу.

Всё это придумал сам батько:

— Появление во время боя во фланг врагу свежей кавчасти — это залог успеха и победы.

Закрывая совещание, Махно сказал:

— Напоминайте повстанцам, товарищи, что сегодня только мы являемся армией разрушения насильственного государства большевиков, только на нас надеется ограбленный, разорённый крестьянин. Другого заступника у него нет.

 

9. Изгои

Как и опасался Махно, в битву вступал самый страшный и опасный враг — голод. К неурожайному, после 20-го, по всем признакам клонился и 21-й год.

Крестьянские волнения практически по всей центральной черноземной России вынудили большевиков пойти на уступки, объявить новую экономическую политику, НЭП, по которой продразвёрстка заменялась продналогом. Объявлялась амнистия всем, кто добровольно сложит оружие и прекратит борьбу с законной властью. Листовки, сбрасываемые с аэропланов с этими призывами, конечно, разлагали повстанчество.

Махно понимал, что и НЭП, и амнистия — очередная уловка большевиков, что эти обещания будут нарушены, и говорил с горечью:

— Не страшно, что большевики снова лгут, страшно, что им хотят верить. Народ устал сопротивляться, а голод закрепит безраздельную власть большевиков, и начнётся разгул насилия, какого свет не видел. Опомнится народ, но будет поздно. Большевистская удавка уже затянется на его шее.

— Что же делать? — спрашивал Белаш.

— Надо уходить на запад, Виктор. Я ещё зимой говорил вам, что здесь мы теряем наших главных союзников — крестьян, особенно в связи с этим большевистским враньём.

— А я думаю, можно пойти ещё на союз с большевиками.

— Ты что? Всерьёз? Мало они растаптывали наши договорённости.

— Ты послушай, не кипятись, Нестор. Забыл, как они ухватились за нас, когда потребовалось добить Врангеля? Они же всё время долдонят о мировой революции, вон даже Григорьева в своё время хотели отправить в помощь венгерским повстанцам. В Турции народ сейчас восстал против колонизаторов, — вот и предложить большевикам: пустите нас туда на помощь Кемалю. Мы будем драться там от имени Советской России.

— Ты думаешь, Москва пойдёт на это?

— А куда ей деться? Они со своей миллионной армией полгода ничего не могут с нами сделать. Я думаю, Ленин будет рад сбагрить нас за рубеж, да ещё с такой высокой миссией — интернациональная помощь мировой революции.

— Не знаю, не знаю. Не верю я ни Ленину, ни его камарилье. Но коль приспело время нам определиться, давай соберём общий митинг и там решим голосованием.

— Глазунов со своей группой просит отпустить его в Сибирь.

— Сколько у него бойцов?

— На сегодня 400.

— Надо отпустить. Не отпустим, сам уйдёт.

— Может, на митинге обсудим?

— Не надо. Пусть сибиряки уходят, они там дома ещё пригодятся. Хорошо Глазунов бил Колчака, даже орден получил, Врангеля выгонял, теперь узнал, чего стоят большевики. Надо поблагодарить их перед уходом. Они хорошо себя показали, надёжный народ.

— Самое интересное, что он родом с Мелитопольщины, а вот считает себя сибиряком.

— Ну понятно, долго жил там, партизанил и у нас сибиряков к себе подгребал.

Митинг повстанцев проходил в селе Исаевка Таганрогского округа. Трибуну заменяла батькина тачанка.

— Давай, Виктор, начинай ты, — предложил Махно.

— А почему не ты?

— У тебя красивее идея, привлекательнее, что ли. А я пока попишу, — Нестор показал записную книжку.

— Что, хочешь по бумажке выступать?

— Там видно будет.

— Товарищи, — начал Белаш, встав на тачанку. — В штабарме создалось два мнения в отношении того, что нам делать дальше. Народ устал от войны, Красная Армия неизмеримо сильнее нас, и рано или поздно она нас раздавит, поэтому часть штабарма предлагает заключить с Советской властью соглашение, по которому...

— Опять двадцать пять, — крикнул кто-то с возмущением и толпа зашумела:

— Мало они нас надували!

— Нет им веры!

— Горбатого могила исправит.

— Товарищи, товарищи, — призвал Белаш, — я же не закончил мысль. Дайте досказать. Мы заключаем с большевиками соглашение, что оставляем им поле боя, а сами идём в Турцию, на поддержку революции против колонизаторов, которой руководит товарищ Кемаль. Мы сражаемся там за мировую революцию, о которой сейчас мечтают большевики.

Красочно описывая и расхваливая эту идею, Белаш косился на сидевшего рядом Махно, склонившегося с карандашом над записной книжкой и согласно кивавшего головой. Принимая эти кивки за согласие с его выступлением, Белаш думал: « Глядишь, и он согласится идти в Турцию. Это было бы здорово».

Постепенно начальник штаба увлёк своей идеей многих повстанцев:

— ...Оттуда мы вернёмся уже не бандитами, как нас сегодня обзывают большевики, а победителями-интернационалистами, помогшими сбросить трудовому народу Турции ярмо колониализма, свершить социальную революцию в соседней стране.

О второй идее, родившейся в штабарме, Белаш и словом не обмолвился.

— А теперь слово имеет батько Махно, — сказал он, полагая, что Нестор сейчас зачитает свои тезисы, только что набросанные им в записную книжку.

Но Махно, сунув её в карман, встал, медленно обвёл затихающих слушателей внимательным взглядом.

— Друзья, мои боевые товарищи, — начал он проникновенно в полной тишине. — Мы честно служили делу социальной революции, делу трудового народа. Сотни, тысячи лучших сынов Украины отдали за него свои жизни. В этом году мы потеряли многих товарищей, моих близких друзей, Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна. В подвале Александровского Чека был расстрелян Трофим Вдовиченко, в июне в кавалерийской атаке пал мой близкий друг Феодосий Щусь, с которым мы начинали нашу борьбу. С неделю назад, спасая штарм от пленения, погибли Вася Куриленко и его группа, комполка пулемётчиков Фома Кожин. Мне тяжело говорить о них — были, они остаются в наших сердцах. Поэтому я не могу ни при каких условиях идти на соглашение с большевиками, я не могу изменить памяти моих погибших друзей и товарищей. — Махно умолк.

Молчали и повстанцы, понимая состояние батьки. После минутного молчания, как бы в память о погибших, Нестор вновь заговорил:

— Как вы поняли, я не разделяю радужные надежды Белаша. Я уже давно предлагал штабу увести армию на запад, в Галицию, где мы могли бы помочь трудовому народу защититься от большевистской опасности, не дать распространиться дальше этой заразе. Мы пытались строить общество на ненасильственных анархических принципах, но большевики не дали нам этого сделать. Борьбу идей они превратили в борьбу людей, залив многострадальную страну морем крови. Они лишают труженика иллюзий лучшей жизни, они создают полицейское государство, нищее и несправедливое, где будут исключены радость труда, самодеятельности и творчества. Власть большевиков выпестует поколение демагогов и диктаторов, приведёт к полному отрыву правителей от народа, и это явится началом конца их тирании. Мы расстаёмся с чувством выполненного революционного долга. Да здравствует сплочённость и солидарность трудящихся. Спасибо вам за всё.

Нестор, поклонившись народу, сошёл с тачанки. По знаку Белаша трубачи заиграли построение. При разделении отряда на группы у Белаша оказалось чуть ли не в два раза больше повстанцев, чем у Махно.

— Ты не в обиде? — спросил он Нестора.

— За что?

— Ну, что я увожу больше бойцов.

— Что ты, Виктор. Они поверили в этот путь, дай бог им пройти его. Не могу же я звать их за собой силой.

— А ты так и не веришь в этот наш путь?

— Нет, Витя.

— А что же кивал во время моего выступления?

— Неужели кивал?

— Да. Сам пишешь и так вот киваешь.

— А-а, — усмехнулся Нестор. — Это я под рифму кивал, извини, не под тебя. Хорошо, что напомнил.

Махно достал записную книжку, развернув её, вырвал исписанный лист, подал Белашу:

— Возьми на память, Витя, прочтёшь после. А сейчас давай прощаться.

Они обнялись, расцеловались. Белашу показалось, что в глазах батьки сверкнули слёзы. Трогательным было и расставание рядовых повстанцев, кто-то даже, не стесняясь товарищей, плакал. Уже когда разъехались, Белаш, сидя в тачанке, вспомнил о записке Нестора, достал её, прочёл:

— Эх, Нестор, Нестор, — вздохнул Белаш. — Когда же востребуется наша суть? Знать бы.

С Махно вызвалась идти меньшая часть отряда в 400 сабель. Понимая, что с такой силой ему не пробиться даже на Правобережье, Нестор отправился на Дон в надежде объединиться с отрядами Пархоменко и Фомина. Но тщетно. Фомин распустил свой отряд по обещанию амнистии. Пархоменко рейдировал где-то в Воронежской губернии.

Дорога группы Махно на Запад проходила, в сущности, в обстановке беспрерывных боёв и почти безостановочной гонки. Если бы к батьке по пути не приставали осколки других повстанческих отрядов, то вряд ли ему удалось бы добраться до Днестра.

Август 1921 года стал, пожалуй, самым трагичным для Нестора, он нёс большие потери, лишался самых дорогих людей. Ещё пробиваясь через Херсонщину, наводнённую красными, повстанцы потеряли Дерменжи, Петренко, Клейна. Начальник штаба Тарановский, попавший в руки разъярённых комбедовцев, был заживо сожжён на костре. Там же, на Херсонщине, погибла и подруга Галины, Феня Гоенко. Тревожной ночью, обливаясь потом и слезами, Зиньковский рыл ей в степи могилу. Они любили друг друга. Но слишком коротка была эта любовь.

Махновская группа была столь мала по сравнению с массами красных дивизий и корпусов, терзавших её, что за время этого рейда красные несколько раз сообщали о гибели Махно, находились даже свидетели его смерти. Видимо, усыплённая сообщением об очередной смерти «бандита Махно» первая кавбригада 7-й дивизии (600 сабель) благоденствовала на хуторе Приют, когда на неё налетел батька с 50 бойцами и одним ручным пулемётом, захватил 25 пулемётных тачанок с боезапасом и был таков.

— Шо ж творится? — возмущался комбриг. — Казалы шо его вже нема, а вин во, як с того свиту.

— Заговорённый, — скрёб затылок комиссар.

Батько, лично участвовавший во всех стычках и рубках, получил за рейд шесть ранений, самое тяжёлое — когда пуля угодила ему в нижнюю часть затылка и вышла через щёку.

— Горе ты моё, — вздыхала Галина, перебинтовывая в который уже раз неугомонного мужа. Несколько часов после этой раны Нестор отплёвывался кровью, с трудом двигал челюстями, однако уже через день смог говорить нормально.

27 августа подошли к Днестру, но о Галиции разговор уже не заводился. Повстанцы толковали Зиньковскому:

— Надо увозить батьку за рубеж. Там вылечить. Где ж ему сейчас воевать, изрешетили всего.

Несмотря на незаживающую рану, Махно выступил с речью, в которой подчеркнул, что борьба с большевизмом не кончилась, что она будет продолжена, как только народ поймёт, что большевики его снова обманули.

— Я вернусь, вернусь обязательно, друзья мои, — были его последние слова в прощальной речи.

Разделились на две группы. Одна должна была сопровождать батьку за рубеж, другая завязать под Каменкой бой, чтобы отвлечь внимание красных от переправы. Зиньковскому было поручено найти место переправы. Он во главе двадцати повстанцев поехал вдоль реки и тут увидел ехавших навстречу пограничников.

— Эй, товарищи, — закричал им Зиньковский. — Это вы нас вызывали на помощь? Где махновцы? Пора кончать с ними.

Съехались, молча окружили и тут же разоружили пограничников без единого выстрела.

— Спокойно, товарищи, — сказал им Зиньковский. — Вреда вам не будет, если не станете нам мешать.

Зиньковский не решился сразу отправлять батьку: «Кто его знает, как примут нас румыны. И примут ли?» Поэтому послал Серёгина с наказом:

— Григорий Иванович, если примут нормально, махните нам белым платком.

На той стороне беглецов уже поджидали румынские пограничники, группу приняли и разрешили просемафорить остальным.

У самой воды, рассаживая повстанцев в лодке, Зиньковский остановил жену батьки:

— Г алина, там нас будут обыскивать и наверняка отберут всё ценное. А у нас в отряде всего ценного вот мой перстень с камнем, возьмите его, может вас, как женщину, обыскивать не будут. Продадите в Румынии, хоть на первое время будет на что жить.

Скрипели уключины, струилась, журча за бортом, быстрая вода. Нестор сидел лицом к оставляемому берегу Родины и даже в мыслях не допускал, что больше его не увидит. Наоборот, шептал упрямо:

— Я вернусь, обязательно вернусь. Борьба не кончена.

Через день на берег в сопровождении большой охраны приехал Фрунзе. Задумчиво смотрел на текущую воду, на ту сторону, принявшую бандита. Надо бы радоваться — свалилась с плеч такая забота, но не радостно было Михаилу Васильевичу: «Так и не выполнил приказ вождя».

С ближайшей почты в Москву была отправлена срочная телеграмма: «Факт перехода в Бессарабию махновской банды установлен мною лично при посещении пограничного пункта. Фрунзе».