Семен Толниевич радовался встрече с родиной. Здесь он знал каждый заулок, каждую тропку. Да и, пожалуй, вся Кострома знала и уважала боярина Семена Толниевича, успевшего честно послужить князьям, некогда сидевшим здесь, в Костроме. Служил старшему сыну Невского, Василию Александровичу, бывшему в опале у отца и мало пожившему. У брата великого князя Василия Ярославича, ставшего впоследствии тоже великим. Лишь после смерти последнего уехал в Городец к Андрею Александровичу, которому тоже служил честно и беззаветно. Таков уж был характер у Семена.

Вместе с сопровождавшими его дружинниками явился прямо на подворье к старому своему приятелю Давыду Давыдовичу.

— Кого я вижу! — вскричал Давыд, спускаясь с крыльца.

Друзья обнялись, расцеловались. Велев слугам принять у приехавших коней, устроить их и накормить, повел Давыд дорогого гостя в хоромы свои.

— Ну сказывай, Семен, с чем приехал? Небось соскучил по Костроме-то?

— Соскучил, брат, что скрывать. А приехал поклониться гробу незабвенного великого князя Василия Ярославича, Царствие ему Небесное,— перекрестился боярин.

— Да, славный князь был,— тоже крестясь, молвил Давыд.— Но не за этим же только?

— Конечно, и другие дела есть,— вздохнул гость, видимо особо не желавший говорить о них.

Давыд Давыдович догадлив был, поднял обе руки:

— Не спрашиваю. Удача слова боится.

— Ну, как живете-то?

— Слава Богу, помаленьку, торгуем, рыбалим, так и живем. Орда в нынешний набег нас не достигла, так что грех обижаться.

— Да, на Суздалыцине она натворила бед,— вздохнул Семен Толниевич, имевший некое отношение к татарскому на•Пасть — западная, ловушка. бегу, убедивший князя Андрея не вести татар на Кострому. Пожалел родину, в сущности, спас ее. Но об этом и заикнуться нельзя, потому как может открыться не только роль Семена в этом татарском наскоке, но и князя Андрея. А он не привык обсуждать действия князей, которым служил.

Надо было уводить разговор от татар, потому как Давыд наверняка знал, кто привел Орду на Русь.

— А как у Жеребца дела?

— А что ему сделается? Жеребец есть Жеребец, на Торге три лавки имеет, хлеб с Низу наладился возить, Новгороду перепродает.

— Не обеднел, значит?

— Что ты! Он из ногаты гривну делает.

— Ну и слава Богу.

— А что, у тебя за ним должок, никак? — догадался Давыд.

— Да, есть маленько.

— Возьмешь вдвое, за годы-то резы1, чай, добрые наросли.

— Бог с ними, с резами, свое б вернуть.

— Нет, Сема, ты меня прости, надо по обычаю все, по закону. Хошь, я с тобой пойду?

— Не надо, Давыд, я сам схожу, може, все по-доброму сделается. Зачем раньше времени шум подымать.

— Оно верно. И Жеребцу шум-то ни к чему. Если не дурак, воротит тихо-мирно.

Погоня за боярином Семеном Толниевичем прибыла к Волге через два дня после него. Сопровождали Антония с Феофаном семь гридей, вооруженных до зубов. Отпуская их с боярами, князь Дмитрий поставил им задачу простую и ясную: «Чтоб ни един волос с их голов не пал». Уж куда ясней.

Слава Богу, до Волги добрались без происшествий. Однако у реки Антоний сказал старшему охраны:

— Вот что, оставайтесь здесь. Отдыхайте, рыбачьте, а мы вдвоем в Кострому переправимся.

— А если кто на вас нападет? — сказал старшина.— Тогда князь с нас головы сымет.

— Кто ж в городе нападет? Збродни-то по лесам шатаются.

— Всяко бывает.

— Ничего, ничего. На худой конец засапожники у нас есть. И в городе дел немного, быстро спроворим и воротимся.

— За сколько?

'Резы — проценты.

— Може, за день управимся, а може, и за два. Ваше дело ждать нас.

— Что ж, пождем. Токо вы привезите нам хотя бы по калачу свежему, а то всю дорогу сухари, сухари.

— Хорошо, привезем,— пообещал Антоний, не вполне уверенный, что будет время исполнить просьбу дружинников. Но успокоить-то надо, чего доброго, увяжется, скажет, мол, за калачами.

Антоний с Феофаном пошли по берегу искать себе перевозчика, который вскоре сыскался в виде седого скрюченного старика с древней, как он сам, долбленкой.

— Старик, перевезешь нас? — спросил Антоний.

— Перевезу, сынок, токо за плату.

— Сколько?

— Две ногаты.

— Что так дорого?

— Так ить вас двое, с каждого выходит по ногате.

— Этак ты двадцать человек в день перевезешь — и гривна выйдет.

— Вышла б, если б перевозил. А то бывает, в день ни одного человека, а я ведь, сынок, с перевоза кормлюсь.

Антоний с Феофаном влезли в лодку. Она опасно осела, едва не до краев.

— Ох, дед, утопишь ты нас, с кого плату возьмешь? — пошутил Феофан.

— Не боись, сынок, главное, не ворухайтесь — она и не зачерпнет. А зачерпнет — молитесь.

Он тихо оттолкнулся от берега и стал огребаться веслом. Старик оказался словоохотливым. Начал рассказывать о жизни своей:

— У меня ведь старуха три года тому померла, один остался. Рыбалить уж силы не те, да и для кого? Вот и подался в перевоз. Мне много ли надо? Ежели гривну в месяц выколочу, я и князь.

— Послушай, князь, а где ты живешь? — спросил Антоний.

— А эвон у берега клеть,— указал старик вперед.— То мой дворец.

— Не пустишь ли нас ночевать на недельку?

— А сам куда? — усмехнулся старик.

— Что, у тебя родни нет?

— Да в веске1 есть кум, такой же пенек, но у него у самого вроде моих хоромы.

•Веска (весь) — селение, деревня.

— Мы хорошо заплатим.

Старик притих, потом вздохнул:

— Вы, вижу, не из мизинных, вам ли в мою нору лезти?

— Нам надо у берега быть, понимаешь? Из Нижнего должен наш струг прийти, прозевать не хочется.

«Ну Антоний, ну хват,— думал весело Феофан,— Экие кружева плетет, впору и мне поверить».

— Вы наперво поглядите клеть-то мою, а то испужаетесь.

— Не испужаемся, в походах и под елкой ночевать доводилось, а тут какая-никакая крыша. Окно-то есть?

— Есть, да в него видать худо.

— Отчего?

— Так оно пузырем бычьим затянуто.

— Ничего. Узрим как-нибудь.

Старик подогнал лодейку к берегу, высадил бояр и, кинув весло на дно посудины, поволок ее за собой к избе. Перехватив удивленный взгляд боярина, пояснил:

— Украсть ведь могут, а она, вишь, кормилица у меня. А лодейка из осины, что пушинка.

Подтащив свою «пушинку» к самой двери, старик развязал веревку, служившую запором, открыл дверь.

— Пожалуйте, господа, смотрите.

— Дверь-то не запираешь, не боишься воров?

— А у меня красть-то нечего, разве что печку, так ее не подымешь,— усмехнулся старик.

Клеть и впрямь была небольшой. Шага четыре в длину и чуть меньше в ширину. У двери справа была глинобитная печка, устроенная по-черному, то есть без трубы. И справа же, за столбом, подпиравшим матицу, было ложе, напоминавшее банный полок. Напротив ложа светилось небольшое оконце, затянутое пузырем, а к нему приткнут стол из грубо тесанных досок, на котором стоял горшок с глиняной кружкой. Стены и потолок были крепко прокопчены. Видя, что его «хоромы» не очень понравились гостям, старик сказал:

— Я могу дойти до рыбака, тут недалеко, у него изба поболе, однако, будет.

— Нет-нет,— сказал Антоний.— Эта нам подойдет. Нам только на неделю. Сколько б ты хотел за нее?

— Да что за нее брать-то, неловко даже,— замялся старик.— Ежели пару ногат али хотя б одну.

— Мы даем тебе гривну.

Старик даже рот разинул от удивления.

— Но с условием,— продолжал Антоний,— ты идешь на Торг, покупаешь корчагу вина или меда и отправляешься к своему куму на неделю. И тут не появляешься. Впрочем, и в городе тебе делать нечего. Согласен?

— Да, да, да,— закричал старик, боясь, что господа еще могут и передумать.

Антоний вынул из калиты1 серебряную гривну.

— Держи, дед, и помни уговор. Неделю мы здесь хозяева, тобой чтоб и близко не пахло. Согласен?

— Согласный, согласный,— бормотал осчастливленный старик,— Для хороших людей я всей душой.

— Все. Можешь уходить.

Старик вышел, толкнув дверь задом, но тут же вернулся.

— Ради Бога простите, господин. Нельзя ли гривну ногатами разбить?

— Это еще зачем?

— Боюсь, на Торге какой злодей узрит, когда я корчагу покупать стану, убьет же.

— Ну что ж, ногатами так ногатами.

Антоний открыл калиту, отсчитал двадцать ногат, подал старику, тот вернул гривну, даже пошутил кисло:

— Хошь раз в жизни в руках подержал.

И уже за порогом, обернувшись, посоветовал:

— Ежели маленько блохи кусать станут, так нарвите вон полыни свежей, подстелите. Они ее боятся.

Старик ушел. Антоний потянулся, вздрогнул плечами.

— Ну, Феофан, надеюсь, ты понял, что я половину дела сделал?

— А на кой нам на неделю эта нора? Мы можем за день-два управиться.

— Надо с запасом, Феофан. С запасом все делать. Можем и за час управиться и уехать, а хозяин явится — наш и след давно простынет. А теперь, Феофан, ты за свое дело берись.

— За какое?

— Как за какое? Заманивай зверя, чай, ты с ним на пиру чашками стукался. Вроде приятели теперь. Зазывай.

— Как?

— Думай, милый, думай. Я насторожил пасть, твое дело приманить его сюда. А уж тут вместе потрудимся.

'Калита — кожаная сумка, кошелек.

I1 Они столкнулись нос к носу, хотя для этого Феофану пришлось покуролесить, выследить Семена Толниевича, выбрать место менее людное и именно там как бы нечаянно налететь на него.

— Господи! — ахнул радостно Феофан.— Никак, Семен Толниевич? Вот удача-то. А мне не с кем и посоветоваться.

— Здравствуй, здравствуй,— сдержанно отвечал боярин, поскольку в лицо-то узнал сотрапезника, но не знал его имени.

— Я Феофан,— подсказал тот,— Неужто забыл уж?

— Как же, как же. Помню. Мы еще с тобой чарками чокались.

— Вот именно. Я о чем хотел попросить тебя, Семен. Дело в том, что я купил здесь на Торге для храма золотой сосуд, принес домой и что-то усомнился: уж золото ли это? Ты человек опытный, взгляни, развей сомненья.

— А где сосуд?

— Да там, в клети у хозяина, где я остановился.

— Где это?

— Да недалеко тут, на берегу. Избушка.

— Хорошо, я приду. Пойду искать попутное судно и зайду.

— Семен, я хотел ныне ж отъехать. Пойдем, только взгляни. Если золото, я тут же уеду, а если нет — мне ж надо найти еще продавца, подсунувшего мне товар.

— Ну хорошо. Я зайду на подворье, дам денег дружинникам на питание и корм коням, только что получил с должника. И пойдем.

Они дошли до подворья купца Давьща Давыдовича, Феофан остался у ворот, а Семен через калитку вошел во двор, прошел на конюшню, нашел старшего гридина.

— Иван, вот держи три гривны. Накупи больше продуктов, коням овса. А я пойду к причалам струг нанимать.

— Скоро вернешься?

— Конечно. Зайду только там на берегу к знакомому, вместе пировали в Переяславле, просит взглянуть на покупку.

— Струг-то поподъемистее наймай. С конями, чай, плыть.

— Я знаю.

Феофан нервничал: «Как бы не сорвалось», ходил у калитки, щелкал пальцами, потирал потные ладони. Наконец появился Семен Толниевич.

— Ну пойдем, что у тебя там... Мне попутно надо струг нанять, пойдем водой в Городец.

— Да, конечно, водой быстрей и безопасней.

Когда подходили к клети, стоявшей на отшибе, даже и это не насторожило Семена Толниевича, еще попенял Феофану:

— Что ж ты, не мог на лучшем подворье остановиться?

— Да мне одному-то много ль надо,— промямлил Феофан, у которого от волнения пересохло горло и сел голос: «Готов ли Антоний? Видит ли, что мы идем?* Антоний был готов. Даже в печке тлел уже конец веревки, предназначенной для грядущей пытки. И едва в полумрак вступил Семен Толниевич, не успевший там рассмотреть что-либо, как Антоний накинул на него удавку и повалил на пол. Вдвоем они быстро управились, поскольку заранее было условлено, что и как делать. Скрутили ошеломленному боярину руки, привязали к столбу.

— Ну, здравствуй, Семен Толниевич,— с плохо скрытой издевкой молвил Антоний.

— Вы что? Разбойники? — спросил наконец пленник.

— Это не важно. Отвечать будешь ты, Семен.

— Что вам надо?

— Первое: зачем ты поехал в Кострому?

— У меня тут должники оставались.

— Врешь, сволочь.

— Вон Феофан видел, я шел от Жеребца, заходил на свое подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.

— Отплывешь, успеешь,— усмехнулся нехорошо Антоний.— Так скажи все же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.

— Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.

— - Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?

— Это надо не меня спрашивать, а моего господина.

— Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь — это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок — Андрей?

— Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.

— И ты служишь честно?

— Да,— твердо отвечал Семен Толниевич.— Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.

— Еще как посмеешь,— сказал недобро Антоний.— Феофан,,там в печи веревка тлеет, подай-ка ее сюда.

— А я-то думаю, что это горелым воняет,— наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок веревки в два локтя, конец которой тлел.

Антоний взял веревку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий березовый уголь.

— Ну-ка, расстегни молодцу сорочку,— скомандовал Феофану.

Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.

— Вы что, с ума сошли, ребята,— сказал пленник.

— Сейчас ты у нас сойдешь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнет.

Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семен вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.

Однако тот ухватился одной рукой за волосы на затылке жертвы, а другой ладонью накрыл рот. Но, тут же охнув, отдернул руку.

— Он меня укусил, скотина.

— Ах, так...— Антоний ткнул огонь Толниевичу прямо в лицо и едва не выжег ему глаз.

— Что вам надо? Что вам надо? — твердил Толниевич.

Антоний кинул тлеющую веревку к печке.

— Ну, будешь говорить, сука?

— Что говорить? О чем?

— С кем твой князь затевается на Дмитрия Александровича?

— Да ни с кем, я же сказал вам, ни с кем.

Семен Толниевич, кажется, начал понимать, чем кончатся пытки, что ждет его. Смотрел затравленно на своих мучителей.

— Ваш князь и мой целовали крест на дружбу и любовь, так такова клятва вашего господина? Да? Вы хотите через крест переступить?

Антоний шагнул к двери, кивнув Феофану: «Выйдем». Прикрыв за собой дверь избенки, остановились.

— Ну, что будем делать? — спросил Антоний.— Из него, видно, и впрямь ничего не вытянешь.

— Забить надо. Лучше удавить. Без крика чтоб.

— А труп?

— В воду.

— Сейчас, что ли? На берегу увидеть могут.

— Как стемнеет. А сами на лодейку и...

— Никто не видел, как ты его сюда вел?

— Да если и видели...Что, двум приятелям нельзя и по улке пройти?

— Ладно. Волга все прикроет.

В это время с треском распахнулась дверь, сильно ударив по локтю Антония. Из клети выскочил Семен Толниевич и закричал истошно:

— Люди-и-и! — и хотел бежать, но Феофан кошкой кинулся на него, пытаясь повалить.

От удара словно молния пронзила локоть Антонию. В следующее мгновение, придя в себя, он выхватил заса-пожник и всадил его под лопатку орущему Семену. Раз, другой, третий.

Тот кулем упал на землю, тем более что на нем висел Феофан. Окровенив вход у двери и порог, они втащили убитого в избушку, кинули на пол. Дышали оба часто, словно целое поприще бежали.

— Вот же гад, а... Ты гляди, развязался,— сказал Антоний.

— Надо было лучше привязывать,— упрекнул Феофан.— А ну, убег бы? Что тогда?

— Что ты, что ты, Боже упаси. Тут бы и нам уйти не удалось. Он же мне локоть отшиб, гад. Хорошо левый, а если б правый, я бы и нож не удержал.

— Делать что будем? Ночи ждать?

— Да нет, пожалуй. А ну как кто слышал? Знаешь что... Давай лодью к воде снесем, а потом и его.

— Но видно ж еще.

— А мы его в обнимку с двух сторон, ровно пьяного.

— Перемажет он нас, окровенит. Говорил, давай удавим.

— Ладно. Перемажет, ототремся. Пошли.

Они вышли. Внимательно осмотрелись, бросили в лодью весло, ухватили ее с двух сторон — один с носу, другой с кормы, понесли вниз к воде. Она и впрямь была не тяжела.

По берегу там и тут стояли зачаленные лодьи, струги, насады, но напротив их избушки берег был не занят. Спустили лодейку вполовину, чтоб не уплыла. Антоний, присев тут же, стал обмывать нож, руки и даже рукав, забрызганный кровью.

— Здоров боров, нечего сказать. Лишь в третий раз сердце достал,— ворчал Антоний.

— Тиш-ше,— зашипел Феофан.

-Что?

— Кто-то у избушки, кажется, гомонит.

— Да ты что? В своем уме?

Оба замолчали, напрягая слух. И точно, сверху от избушки слышны были женские голоса, охи да ахи.

— Э-э, Феофан, пора уносить ноги. Видно, эти мокрохвостки услышали его крик. Сейчас позовут гридей.

Они столкнули лодейку в воду, попрыгали в нее. Антоний сам взялся за весло. Сразу стал загребать мощно, так что лодейка утицей понеслась по речной глади.

И уж где-то на средине реки Феофан охнул:

— Эх, черт побери!

— Что такое?

— Так мы ж калиту у него не срезали. А в ней серебра битком.

— Р-раз-зява,— с остервенением плюнул за борт Антоний.

Но Феофан и без него крыл себя на чем свет стоит, обзывая самыми последними срамными словами. И за дело, калиту-то он Семенову от самого города «пас». С живого снять посовестился, а с мертвого — забыл.

Небось взвоешь.